Вирджиния ХЕНЛИ
      ЯСТРЕБ И ГОЛУБКА
      ТОМ 2
      Глава 12
      От радостного возбуждения кровь пела в жилах у Сабби, когда, сбросив скромный зеленый наряд Весны, она взяла с комода приготовленный заранее ворох одежды, которая должна была преобразить ее в персонаж греческой мифологии. Тога из белого шелка доходила только до бедер, оставляя ее длинные стройные ноги совершенно открытыми. Обнаженным было и одно плечо, но, мало того, открытой оказывалась и одна прекрасная грудь с торчащим позолоченным соском.
      Она надела маленькие сандалии и несколько раз крест-накрест обвила их золотые ремешки вокруг ног. Затем, уделив особое внимание тому, чтобы на виду не остался ни один ее медно-рыжий волосок, она пристроила на голове светлый парик, который в точности воспроизводил прическу греческой богини с одной из старинных статуй. Теперь это была Диана-охотница с настоящим луком и пучком стрел в колчане. Закрепив маску, скрывающую лицо, Сабби улыбнулась, представив себе, какое впечатление произведет ее фигура в столь легком одеянии на веселящееся внизу общество. Она вызывающе тряхнула головой и смело двинулась вниз по лестнице, уверенная, что именно о ней будут больше всего судачить и дольше всего вспоминать каждый раз, когда разговор зайдет о дне рождения королевы.
      Она точно рассчитала время, и ей пришлось совсем недолго выжидать, пока королеве будут вручены последние подарки. Тогда она сбросила свой длинный плащ, спрятала его в одной из закрытых ниш и переступила порог длинной галереи. На мгновение храбрость покинула ее, но она заставила себя преодолеть дрожь в коленях, облизнула губы и шагнула вперед с уверенностью истинной богини.
      Сначала наступила тишина; потом толпа расступилась, чтобы открыть для нее проход.
      Все ахнули, увидев ее длинные голые ноги и открытую грудь с золотым соском, и Сабби могла услышать, какой вздох прокатился по галерее.
      Придворные, остолбенев, пожирали ее взглядами; ошеломленные, они таращились и пялились на нее, пока она, не оглядываясь по сторонам, целеустремленно и решительно продвигалась к концу галереи. Послышался шепот; он становился все громче и громче, пока наконец все помещение не загудело от слитного шума голосов. Некоторые высказывали предположение, что это специально разыгранное театральное представление - уж очень точно оно было подстроено по времени, чтобы достойно увенчать праздник. Каждому хотелось узнать, кто же изображает таинственную богиню, столь негаданно явившуюся им в белой шелковой тоге, которая позволяла всем созерцать воистину божественные формы.
      Она преклонила колено у подножия возвышения и положила там свой дар золотую стрелу, за которую пришлось выложить кругленькую сумму из хокхерстовских денег. Королева в некотором замешательстве смотрела на этот спектакль. Она не подала виду, что неприятно поражена столь явным нарушением приличий, и ревность не шевельнулась в ней...
      Укол ревности Елизавета почувствовала лишь спустя несколько дней, когда осознала силу впечатления, которое произвела на всех загадочная богиня.
      Сабби ощутила - почти как прикосновение - горящий взгляд надменно-дерзкого рыжеволосого мужчины, сидевшего рядом с королевой. Она никогда раньше не видела его и не знала, кто он такой, но ее поразило злобное выражение его лица. Это был лишь мимолетный взгляд, но каким-то образом она смогла в этот миг понять, что ему ненавистны все женщины и что на любого смертного, присутствующего здесь, он смотрит с высоты своего неизмеримого превосходства как на какую-нибудь козявку. Сабби отвела от него глаза и низко поклонилась королеве, а затем распрямилась и умчалась из галереи стремительной летящей походкой, как и подобало настоящей Диане, богине охоты. Проскользнув к нише, где перед тем оставила плащ, она быстро завернулась в него, сняла парик и маску - и через десять минут была уже у себя в комнате. Там она надежно припрятала лук и колчан, вымыла пылающие щеки розовой водой и тщательно расчесала волосы, так чтобы они снова окутали ее медным облаком. Она пойдет к Шейну одетая вот так, как сейчас, и никак иначе! У нее даже сердце забилось чаще, когда она подумала о том, какое впечатление это на него произведет.
      Интересно, не захочется ли ему попросту убить ее за то, что она выставила себя напоказ в таком виде перед другими мужчинами? Или же в нем вспыхнет такая жажда овладеть ею, которая заставит его забыть обо всем прочем?
      Она вздрогнула, представив себе Шейна во власти гнева и вожделения... Ей уже случилось испытать этот сокрушительный ураган страстей.
      ***
      Шейн Хокхерст отцепил бриллиантовые пуговицы со своего камзола и спрятал их во внутреннем кармане, после чего начал восхождение по толстым каменным стенам северной террасы. Апартаменты ее величества находились в верхних палатах, и Шейну было прекрасно известно расположение малой опочивальни королевы и ее личной приемной, откуда открывался вид на сады северной террасы через красивые сводчатые окна. Хотя в большинстве окон шторы были задернуты, он легко мог заглянуть в покои королевы. Пришлось набраться терпения и подождать, пока фрейлины снимут с нее платье из золотой парчи; затем она выбрала ночное одеяние, которое оставляло на виду значительно больше, чем скрывало.
      Шейн понимающе усмехнулся: Бесс любила показывать мужчинам свое тело. Лестер - когда находился при дворе - каждое утро подавал ей в кровать нижнее белье, и часто можно было видеть, как она, полуодетая, стоя у окна, махала рукой всесильному фавориту, проходившему по саду внизу.
      Мысли Хока забегали вперед: он торопил время в предвидении тех часов, которые проведет в постели вместе с Сабби. На мгновение перед его мысленным взором возник образ Сабби, ожидающей его у ворот Норман-Гейт, И он уже был готов покинуть свой наблюдательный пост; однако, вовремя опомнившись, он еще раз заставил себя запастись терпением и наконец был вознагражден: фрейлины удалились на ночь, и Шейн увидел, как королева поспешно проследовала через спальню к боковой дверце и открыла ее. Появилась фигура его отца, которую невозможно было бы спутать ни с какой другой. Всем своим видом вошедший утверждал свое господство над маленькой женщиной, которая на эту ночь оставила за порогом спальни королевское величие, чтобы побыть просто самой собой.
      Вполне удовлетворенный увиденным - граф Тайрон в безопасности, если уж королева оказала ему столь радушный прием, - Шейн спустился с каменной стены и облегченно вздохнул. Вероятно, он спас жизнь своему кровному отцу тем, что сумел быстро вывезти того из Ирландии.
      Он остановился в тени высокого бука; вполне могло случиться, что Сабби надоело ждать его и она ушла. Потом он уловил какое-то движение по садовой дорожке, и сердце у него радостно забилось.
      - Милая, - прошептал он, крепко и властно обняв ее одной рукой за плечо. - Пойдем вызовем лодку.
      Она улыбнулась. Ему так не терпелось доставить ее домой, что он не стал тратить время на поцелуи в садовых лабиринтах: до Темз-Вью от Виндзора было гораздо дальше, чем от Гринвича. Его пронзительный свист далеко разнесся над водой, и лодочник быстро подал барку к пристани.
      - Кью, - коротко распорядился Шейн, бросив ему мелкую золотую монету, а затем усадил Сабби на скамью, укрытую подушками, в тени навеса на корме и сразу же заключил ее в объятия. Он наклонил голову и прошептал ей на ушко:
      - Завтра закажу тебе барку, чтобы у тебя была своя собственная. Это позволит нам скрываться от любопытных глаз, а я хочу, чтобы ты приходила ко мне, когда только сможешь.
      Когда он прижался губами к ее губам, он старался не быть грубым, но его ищущие руки пробрались к ней под плащ и ощутили прикосновение живой плоти.
      - Господи, да ты почти голая, - проговорил он охрипшим голосом, когда позволил своим рукам порезвиться на ее атласных бедрах.
      Он не видел никакой связи между нею и женщиной в короткой шелковой тоге, которая произвела столь скандальное впечатление на гостей королевы; он просто решил, что Сабби одета только в нижнее белье - специально, чтобы обречь его на танталовы муки.
      - Ах, моя ненаглядная Сабби, ты несравненна! Такая, как ты, - одна на всем свете! - Он прижался к ней, вынудив ее откинуться спиной на подушки. В этом танце ты повела меня, так подумай, как много времени мы потеряли зря, - проговорил он, уткнувшись губами в ее шею.
      Она не сдавалась:
      - Это всего лишь игра, милорд. Вы сами мне так говорили. Вам доставляло удовольствие преследование, а мне доставляло удовольствие уходить от погони. По-моему, сейчас у нас очков поровну.
      - Это не игра, я чертовски серьезен, радость моя. - Он с трудом перевел дух. - Я хотел тебя с первого же момента, когда положил на тебя глаз.
      - Когда я заблудилась, а ты воспользовался моим бедственным положением! - возмущенно бросила она.
      - Э, нет, прекрасная Сабби, ты похитила мое сердце гораздо раньше.
      Как ни была Сабби заинтригована этим признанием, она предпочла изобразить полнейшее безразличие. Ничего, в постели он скажет все как миленький, пообещала она себе.
      В постели ему придется открыть ей все, что она пожелает узнать.
      Он ласкал ее самым бесстыдным образом, пока в ней не разгорелось такое же горячее желание, какое полыхало в нем. Он гладил ее сильными твердыми пальцами, не отрывая губ от ее рта, и сам вздрагивал всем телом, когда она изгибалась дугой навстречу его рукам.
      - Пристань Кью! - объявил лодочник.
      Он выкрикнул это достаточно громко, прекрасно понимая, что парочка под навесом весьма близка к завершающей стадии. Сабби чувствовала, как нарастает в Шейне напряжение и страсть.
      - Я не могу выпустить тебя из рук, - шепнул он.
      Когда барка остановилась, он плотно закутал ее в плащ и на руках отнес вверх по лестнице берегового спуска, через лужайки - в большой дом. Не останавливаясь, с ней на руках, он поднялся по парадной лестнице и бережно поставил ее на ноги, чтобы отпереть дверь спальни и зажечь свечи.
      Она молча стояла рядом с массивной кроватью под пологом, ожидая, когда он повернется к ней. И только в этот момент подчеркнуто-рассчитанными движениями она расстегнула плащ и позволила темной ткани соскользнуть на пол; теперь его взорам явилась сама богиня Диана. У него глаза на лоб полезли от изумления.
      - Это была ты?! - только и мог воскликнуть он.
      Крупными шагами он пересек разделяющее их пространство. Она успела заметить, какой гнев разгорается в его синих глазах.
      Схватив Сабби за плечи, он рывком подтянул ее к себе.
      - Почему? Почему тебе непременно надо разыгрывать шлюху? - потребовал он ответа, хорошенько встряхнув ее.
      Она вызывающе откинула голову назад и взглянула ему в лицо:
      - Потому что я ревную к королеве и собираюсь отобрать тебя у нее полностью и всецело.
      - Ах чертовка! Это я, я с ума схожу от ревности, и тебе это прекрасно известно!
      Она положила ладони поверх его рук, лежащих у нее на плечах, чтобы освободить завязку тоги с той стороны, где ткань прикрывала грудь. Легкое одеяние соскользнуло с руки и упало на пол. Он воззрился на бесстыдно торчащие позолоченные соски - и утратил всякую власть над собой. Его страсть обволокла ее грозовым облаком; не в силах обуздать себя, он обрушил на нее чересчур бурные ласки, и она закричала, но крик затих, когда его губы прижались к ее губам. Он заставил ее прогнуться так, что ее зрелые груди едва ли не расплющились под напором его твердой мускулистой груди. Он целовал веки ее глаз и ее уши, шепча горячие, неразборчивые слова.
      Он лизнул крошечное родимое пятнышко у нее на щеке и прижался к ней столь крепко, что каждым дюймом своих тел они соприкасались друг с другом.
      Она знала, что он страстный любовник, и все же была поражена и чуть-чуть испугана силой любовного неистовства, которое она в нем пробуждала. Ее руки обвились вокруг его шеи, и тогда он порывисто поднял ее и прижал к сердцу. Если до этого мгновения и оставалась у нее хоть какая-то тень воли к сопротивлению - сейчас и эта тень растаяла. Он опустил ее на кровать и быстрыми движениями скинул с себя одежду. Не переставая ласкать ее, он развязал ремешки ее сандалий и сорвал с нее шелковую тогу.
      Перины ощутимо прогнулись, когда он встал на колени, так что Сабби оказалась у него между ног; его руки медленно завладели ею.
      Да, она знала, как сильны эти руки, и все же ее изумляла и приводила в восторг та легкость, с которой он поднимал ее, опускал и переворачивал как хотел.
      Твердый ствол его мужества был так горяч, что ей казалось, будто ее клеймят каленым железом. А между тем Шейн начал разведывать тайные уголки ее тела с уверенностью опытного любовника. Движения его пальцев и губ были нарочито замедленными: все, что они находили, удостаивалось почестей и знаков восхищения, и наконец он довел ее до такого состояния, что от его легчайшего касания ее кидало в дрожь. Она задыхалась, желая все большего, и он давал ей то, к чему она стремилась.
      - Я ждал этого.., целую вечность, - глухо проговорил он, уткнувшись лицом в ее шею.
      Потом его губам потребовалось отведать вкус ее грудей и подразнить их, пока соски не напряглись и не затвердели; она почувствовала, что внутри у нее все ноет и собирается в тугой комок желания. Ее ногти впились ему в лопатку, где - она знала это - извивался разъяренный дракон, и она застонала от наслаждения и страха. У него перехватило дыхание - и он глубоко ворвался в нее. Его таран был могучим, и она почувствовала мгновенную резкую боль, но боль тут же уступила место иному ощущению: то была горячая, жгучая, пульсирующая полнота, которая проникала все глубже и глубже, и Сабби уже казалось, что она вот-вот умрет от этого.
      Она обвила его ногами и полностью отдалась во власть его огненных поцелуев.
      Она смутно слышала его ликующий возглас - крик торжества и обладания. Она лежала, пригвожденная к месту, лежала под его сильным телом наконец-то она принадлежала ему! Он задавал ритм тому, что совершалось в ее тесном лоне, и соразмерял его с ритмом движений своего языка. Он заставлял ее взмывать в небеса. Она чувствовала внутри своего мягкого тела его пульсацию и содрогания; она чувствовала, как пожирает его ненасытное, алчное пламя. Чутьем она угадывала: между ними вершится нечто более важное, чем простое единение любовников - слишком глубокие струны души отзывались на телесные порывы. Он проник в ее кровь, и не было смысла отрицать это; и не видать ей покоя, пока она не заполонит собой его дни и ночи; он должен быть одержим ею - так, чтобы не мог жить без нее. И она знала, что не остановится ни перед чем, лишь бы закабалить его. Она будет ведьмой и ангелом, она станет для этого человека всем - рабыней, наложницей, общепризнанной любовницей-метрессой, шлюхой.
      Она будет его женой - и его врагом!
      Ей не пришлось долго лелеять эти горячечные планы: вскоре всякие мысли улетучились.
      Она могла теперь чувствовать и воспринимать только блаженство, которое он ей дарил. По какой-то невообразимой спирали она возносилась все выше и выше - к той высоте, когда казалось, что это наслаждение уже просто невозможно выдержать ни секундой дольше.
      И все-таки его неудержимые толчки становились все более глубокими и быстрыми - пока наконец каждый нерв не затрепетал от его яростного натиска. Его любовное неистовство было требовательным и не знающим границ; его нарастающая страсть искала и находила ее согласный отклик.
      Внутри нее вулкан исторгнул лаву. Она чувствовала свой ответный взрыв, а следом - обжигающий жар текучего пламени, устремленного в нее с силой грозового удара. Из груди у нее вырвался тихий стон, а у него - низкий прерывистый всхлип. Они лежали неподвижно, словно мертвые, и она гадала будет ли когда-нибудь снова способна дышать. Спустя несколько минут, показавшихся ей очень долгими, она пошевелилась, но его руки сразу же напряглись, и одна нога легла поперек ее ног - чтобы Сабби и не вздумала отдалиться от него. Он не покидал ее лона, не желая, чтобы их тела разъединялись теперь, когда он наконец утвердил и доказал свои права на обладание ею.
      В конце концов, одурманенные любовью, они заснули на два часа. Во сне они не разомкнули объятий и проснулись в той же позе, словно незримые узы связали воедино их тела и души. Он поцеловал ее закрытые глаза, и, подчинившись его зовущим рукам, она снова почувствовала, как в каждой ее жилочке загорается восторг.
      - Мучитель, - прошептала она. - Я не в силах пальцем пошевелить.
      Он от души рассмеялся:
      - Ваш ночной дракон, миледи, снова требует вас к себе.
      Его губы коснулись ее шеи, и, когда он по-хозяйски провел рукой по ее животу, она уже знала, что подчинится его умелым объятиям. Но он отодвинулся, и она не смогла удержаться от протестующего возгласа.
      С грацией леопарда он спустился с кровати и снова зажег свечи, а потом стянул с Сабби покрывало и рассыпал пряди ее волос по подушкам, словно цветок из пламенеющей меди.
      Природа наградила ее лицом и телом прекрасной искусительницы; и на какой-то один момент Шейном овладело его ирландское воображение, и он готов был уже задуматься: должен ли он видеть в ней смертную женщину или какую-то сказочную фею из иных миров.
      Взгляд ее светло-зеленых глаз заставлял его таять и цепенеть одновременно. Она сознавала, с какой силой стремится к ней его литое тело.
      Бешеный порыв желания потряс его - он жаждал снова и снова ощущать под собой ее атласную податливую плоть, снова и снова упиваться сладостным вкусом ее губ. Его глаза обводили ее с ног до головы, заставляя ее чувствовать, что он боготворит ее. Он вынужден был признаться перед самим собой: его томит жажда, которую он отрицал все эти недели и которую больше не смел отрицать.
      Ему было необходимо, чтобы она любила его.
      Он протянул к ней руку и обвел пальцем безупречный контур ее груди, не отрывая взгляда от ее глаз, - он хотел видеть, как они потемнеют от желания; он хотел видеть, как приоткроется ее мягкий рот. Склонившись к ней, он поцеловал ожидающие губы, а потом тихо проговорил:
      - Люби меня, Сабби. Люби меня.
      Своей воли у нее уже не оставалось. Возможно ли это - любить и ненавидеть одновременно? Нет, никогда она не согласилась бы допустить, что любит этого человека, но она была достаточно честна перед собой, чтобы признать: она любит его тело. Прикосновение к нему, запах и вкус его кожи воспламеняли ее с такой силой, что ей приходилось прикусывать губу, лишь бы не закричать от возбуждения. Когда ей открылось таинство соединения мужчины с женщиной, все ее чувства обострились, и мир оказался выше, шире и глубже, чем виделось ей раньше. Ничто не осталось таким же, каким было. Тело, мысли, чувства - все изменилось. Воистину, то было пробуждение - сродни духовному озарению!
      ...На этот раз он вел любовную игру медленно, почти лениво, пока игра не превратилась в восхитительную пытку для обоих. Ласковыми руками и губами он воздавал дань преклонения каждому дюйму ее тела, прикасаясь к ней столь бережно, словно она была сделана из самого хрупкого фарфора. Он подводил ее к вершине, растягивая час их любви; все было совсем по-иному, чем в прошлый раз.
      Все было так, словно они занимались любовью впервые и словно этот первый раз должен был стать последним., Когда они снова проснулись, на востоке уже занимался рассвет. Она лежала, уютно угнездившись в его объятиях, и медленное, могучее биение его сердца наполняло ее глубоким, спокойным чувством безопасности и защищенности.
      - Рассвет приходит так рано, - грустно вздохнула она.
      Она попыталась встать, но ее удержали стальные руки.
      - Нет, любимая. Сегодня я тебя не отпущу.
      - Но как же... А королева? - запротестовала она.
      - У королевы сегодня хватит забот, могу поручиться. Кейт без тебя может прожить, а я не могу. Мне слишком долго пришлось гоняться за тобой, чтобы так скоро выпустить тебя из рук.
      И в самом деле немного опасаясь, что она упорхнет, он ослабил свою хватку, но она присела на корточки и улыбнулась. Ее спутанные волосы каскадом спадали вокруг обнаженного тела. Подняв руки, она откинула шелковистые пряди с груди за спину, чтобы ничто не мешало его взгляду любоваться ею.
      - Господи, Сабби, я не знаю, кто ты - ангел или чародейка, но я просто околдован.
      Он поднял ее, усадил к себе на колено и покачал, как качают детей, изображая наездника и скакуна, и она "прокатилась" таким способом с шутливой непринужденностью.
      - Ах, вот теперь я припоминаю, - заявил он, почувствовав легкую боль от глубоких царапин, пересекающих его спину, - в минуты любви ты совсем как дикая кошка.
      Она вдруг наклонилась и языком коснулась его пупка. По всему его телу пробежала дрожь, и у него перехватило дыхание.
      - Ты смелая женщина, Сабби Уайлд.
      А хватит у тебя смелости приручить дракона?
      - Я убью дракона, - прошептала она злобно.
      Он поднял ее к могучему мужскому корню так, чтобы она могла завершить прерванную скачку... И отпустил ее лишь после того, как соки ее любви дважды оросили этот корень.
      Она сидела между его ногами, опершись спиной на широкую мужскую грудь; ноги у него были согнуты в коленях, чтобы ей было удобнее положить на них руки, как на подлокотники кресла.
      Впоследствии они всегда устраивались в такой позиции, когда им хотелось поговорить в постели. Они подкрепились теми кушаньями, которые принес им на подносе Мэйсон, неловко улыбаясь, потому что их шумные, буйные любовные утехи с громкими возгласами и выкриками оповестили всю прислугу в Темз-Вью о присутствии Сабби в спальне их господина.
      - Шейн, а что это за человек был вечером с королевой? - лениво спросила она.
      Она сразу почувствовала, как он напрягся; ей стало очевидно, что он усмотрел в вопросе опасность. Тем не менее он сказал ей правду... часть правды:
      - Хотя королева и запретила упоминать его имя, но это О'Нил, известный в Англии как граф Тайрон.
      Она не могла скрыть изумления:
      - Некоронованный король Ирландии? - Она невольно вздрогнула. - Этот человек может натворить бед, - пробормотала Сабби.
      Он поцеловал ее в макушку.
      - Волк среди волков. Именно это я и имел в виду, когда сказал, что у Бесс сегодня хватит хлопот, - сказал он беспечно.
      - У него высокомерие такого же сорта, как и у тебя.., но только.., только он холоден, безжалостен и полон ненависти. - Мгновение поколебавшись, она попросила:
      - Держись от него подальше.
      Шейн угрюмо усмехнулся. Он пытался следовать этому правилу долгие годы, и всегда безуспешно. Отец держал его на невидимой привязи и никогда не упускал возможности дернуть за этот поводок, когда считал нужным.
      Он крепче сжал Сабби в объятиях, словно ища у нее спасения.
      - Когда они с королевой всласть наиграются в свою игру в верховенство и подчинение, он триумфально возвратится на ирландские берега.
      Она потянулась и сделала ему гримаску:
      - Из-за тебя у меня все болит. Я хочу принять горячую ванну и сидеть в ней долго-долго, а потом собираюсь дать Субботе поразмяться.
      - Я знаю, что тебе сейчас требуется, - сказал он с улыбкой.
      - Нет, нет, не знаешь, Хокхерст. Ты уж слишком ненасытный!
      Он тихо засмеялся.
      - Да что ты, я совсем не про то. Я тебе сделаю массаж. - Он несколько раз согнул и разогнул руки и изобразил на лице таинственность. - Секретные методы. Этому искусству учат в странах Востока.
      Пообещав ей это, он вынул из шкафчика флакон с благовонным маслом и заставил Сабби лечь на живот.
      "Ах вот как, значит, слух верен, - ревниво подумала она, - у него до меня была любовницей женщина с Востока".
      Он встал на колени таким образом, чтобы зажать ее поясницу между своими мускулистыми бедрами, а затем, налив себе в ладонь немного ароматного масла, начал долгими, сильными движениями растирать плечи и спину Сабби.
      - Расскажи мне про эти восточные секреты, - вкрадчиво попросила она, с наслаждением предоставив себя заботам его опытных рук.
      - Да я просто пошутил, - сказал он беспечно.
      - Шейн, расскажи. Я просто сгораю от любопытства.
      - Твое любопытство только красит тебя, моя дикая кошечка, но, видишь ли, главный принцип восточной культуры - это наслаждение мужчины. В отношениях с мужчиной женщина всегда принимает на себя абсолютно пассивную роль; ее единственная цель - ублажить мужчину. Она неизменно покорна, а тебе эта роль совсем не подходит, благодарение Всевышнему, - заключил он, коснувшись ее атласной кожи несколькими летучими поцелуями. Потом он переместился ближе к ее пяткам и приступил к массажу ее восхитительных ягодиц.
      - Расскажи еще что-нибудь, - попросила она, поеживаясь под нажимом сильных пальцев.
      - На Востоке самый могучий соблазн для мужчины - это то, что запрещено. - После недолгого колебания он решил описать ей обычай, который наверняка должен был ее покоробить. - Не желаешь ли узнать о семи узлах небес?
      - Да, желаю, - весело подтвердила она.
      - Женщина завязывает семь узлов на шелковом шнуре, а потом осторожно вводит этот шнур любовнику.., вот сюда. - Пальцем он коснулся укромного местечка между ее ягодицами, и она примолкла: слышать такое было странно и не очень-то приятно.
      - Потом, когда мужчина достигает предела, она медленно вытягивает шелковый шнур, и каждый следующий узел вновь вызывает у мужчины оргазм. Семь за раз!
      Она недоверчиво перевела дух, а он со смехом признался:
      - Если бы ты знала, как мне мила твоя невинность!
      Желание разгорелось в них снова, но она не позволила ему вернуться к любовным усладам и решительно заперла за собой дверь ванной комнаты. Придется отложить это до другого раза, а то как бы не вышло так, что он ею пресытится.
      Они провели весь день не разлучаясь; мир перестал для них существовать. Оба знали, что счастье побыть наедине будет выпадать им даже если повезет - лишь от случая к случаю, и потому старались взять от этого дня все, что только можно. Они вместе катались верхом, обедали, разговаривали, смеялись, мечтали и все время держались за руки, как дети как мальчик и девочка. Шейн пожирал ее глазами, как будто она была первой женщиной, которую он увидел в жизни, и вел себя так, словно только сейчас ощутил свою мужскую суть.
      После ужина Барон вручил ему записку, и сердце Сабби сжалось от страха.
      - Милая, ничего тут нет ужасного. Мне надо ненадолго отлучиться, но я обещаю вернуться вовремя, чтобы отнести тебя в постель.
      - А если я спрошу, куда ты направляешься, ты отделаешься от меня какой-нибудь лживой выдумкой. Если же я спрошу, что ты делал на прошлой неделе в непотребном доме, ты рявкнешь, чтобы я не совалась в твои дела.
      Но помяни мое слово, Шейн Хокхерст: ты мне расскажешь все.
      - Меня не умаслишь, - легкомысленно отмахнулся он.
      - Ха! Его не умаслишь! - передразнила она его, смеясь; при этом ее глаза бесцеремонно обратились к его чреслам и не отрывались от них, пока она не увидела, как поднимается под одеждой его мужское орудие.
      - Так какие же цвета ты выберешь для барки, радость моя?
      Смотри-ка, сказал она себе самой, он уже так и поступает: отвлекает ее внимание, отделывается от нее дорогим подарком.
      - Дай подумать.., белый и пурпур.., королевский пурпур! распорядилась она.
      Глава 13
      Шейн отправился в город один, по вызову О'Нила. Поднявшись на верхний этаж притона на Треднидл-стрит, он снял свой черный плащ и стряхнул с него дождевые капли - только что начался дождь.
      Глаза О'Нила - темные пучины, которые видели все и ничего не говорили - искали встречи с глазами сына. Шейн давно понял, что никогда уже не сможет привыкнуть к отцовским глазам. Правые руки обоих мужчин приветственно взметнулись вверх, а затем с глухим стуком ударили по плечам друг друга.
      Таким ударом вполне можно было бы свалить лошадь, но ни тот, ни другой не дрогнули.
      Наконец молчание нарушил О'Нил:
      - Я на ней играл, как на ирландской арфе.
      Выждал момент, когда она размякла, и дал волю своему красноречию. Объяснил ей, что попытка закабалить Ирландию была ошибкой, хотя ее люди в Дублине слепо стремятся именно к этому. Сказал, что в правительстве Дублина царят корысть и подкуп. Английских лордов обуревает алчность - подавай им ирландские земли; и за монеты, всунутые в нужную руку, им удается отхватить по пять тысяч акров на каждого. Но в глазах любого человека они - не более чем гулящие помещики, а их подручные обращают ирландцев в рабов! Я открыл ей глаза на то, что англичане в Дублине обкрадывают английское правительство с таким же бесстыдством, как и Ирландию. Я потребовал назначения честного правителя, а со своей стороны пообещал, что обеспечу нейтралитет всех кланов.
      Хок кивнул, ожидая, что последует дальше.
      Шею О'Нила удалось вытащить из петли, но кого он успел предать, лишь бы обезопасить свое положение?
      - Я не стал утаивать, что существует католическое подполье, которое действует согласно предписаниям, ежедневно поступающим из Франции и Испании. Растолковал, что ее английские лорды-католики вынашивают планы восстановить в Англии католицизм и вместо нее возвести на трон Марию Шотландскую. Она потребовала, чтобы я назвал имена, - и я их назвал: Генри Гарнет, Роберт Саутвелл, Трокмортон из Майл-Энд и Бэйбингтон. Я уведомил ее, что для тайных встреч католиков используется матросская таверна в Холборне.
      Что ж, значит Шейну придется предупредить ирландских католиков, которые там собирались, о возможной опасности; он не сомневался, что О'Нил не задумываясь принес бы в жертву их всех до единого.
      - Она просила меня сегодня же повторить все это Уолсингэму; поэтому, если ты должен уладить какие-либо дела до того, как он получит эти сведения.., займись-ка ими поскорее.
      Шейн подумал, что О'Нил совсем лишился рассудка: как видно, он считает себя бессмертным, если рискует предстать перед Уолсингэмом, прекрасно сознавая, какое досье собрано на него в ведомстве этого вельможи. Тем не менее О'Нил накинул плащ и наклонился, чтобы засунуть в сапог кинжал, а потом голыми пальцами погасил все свечи в комнате. Они не хотели рисковать, показываясь на людях вместе, поэтому О'Нил поспешил к дому Уолсингэма через Чипсайд и Стрэнд, а Шейн направился к Грйсчерч-стрит и зашагал вдоль реки, однако через некоторое время резко повернул и двинулся за отцом, держась от него на почтительном расстоянии. Внезапно он напрягся, потому что из теней вынырнула темная фигура крадущегося человека, который, очевидно, преследовал О'Нила. Шейн сразу же отбросил мысли насчет грабителя или карманника: то был шпион, которого Шейн невольно навел на след О'Нила. Теперь связь между ними станет известной, и на прибежище в публичном доме прибежище, которое столь верно служило ирландцам - можно смело ставить крест.
      Шейн разразился злобным проклятием себе под нос: у него не оставалось иного выхода, кроме как прикончить соглядатая.
      Неожиданно ему пришлось замедлить шаг: из дверей ближайших домов высыпала стайка чипсайдских потаскушек. Окружив его, они наперебой принялись зазывать его к себе:
      - Не хочешь ли, милок, отполировать дверной молоточек?
      Его взгляд обдал их таким смертельным холодом, что они мигом убрались восвояси.
      Когда О'Нил огибал кладбище при соборе Святого Павла, преследователь прибавил ходу, чтобы сократить расстояние между ними, и Шейн с ужасом увидел, как блеснула сталь в руке незнакомца.
      - Тайрон! - Предостерегающий возглас громом раскатился по улице.
      О'Нил круто обернулся, поскользнулся на мокром булыжнике, и его гигантское тело тяжело рухнуло на мостовую.
      Однако теперь и нападавший был осведомлен о том, что имеет дело не с одним противником, а с двумя, и вполне можно было предположить, что он откажется от своего намерения и кинется наутек. Однако, вопреки всяким ожиданиям, неизвестный бросился на самого Шейна с таким ожесточением, словно то был сам дьявол, вырвавшийся из преисподней. Шейн занес руку с кинжалом, чтобы поразить неприятеля, - и, к полнейшему своему изумлению, почувствовал, что ему под мышку вонзился нож - на всю длину клинка.
      Кинжал не выпал из руки Шейна, и его удар был точным и уверенным прямо в сердце.
      Крик убийцы оборвался, когда кровавая пена хлынула у него изо рта.
      Внезапно послышался топот бегущих людей: как видно, короткий предсмертный вопль привлек внимание городских стражников.
      Шейн и О'Нил прекрасно понимали: их вот-вот арестуют за убийство. Полдюжины рослых здоровяков приближались, восклицая: "Именем королевы!" О'Нил вскочил на ноги в мгновение ока. Он поднял убитого и, обхватив его длинной рукой за плечо, придал трупу вертикальное положение. Шейн запахнул свой темный плащ, чтобы спрятать от чужих глаз кровавую рану. О'Нил выпрямился во все свои шесть с половиной футов и, словно башня возвышаясь над стражниками, пояснил:
      - Мы возвращаемся с вечерней встречи с лордом-канцлером. Боюсь, мой друг хватил лишку спиртного.
      Затем он обратился на гэльском наречии к дюжему темноволосому стражнику, и Шейн с облегчением увидел, что тот понял. Дозорные опустили свои фонари и позволили троим гулякам продолжить путь к реке. Отец и сын не то донесли, не то доволокли мертвеца до таверны Мермейд-Инн и там столкнули труп с мостков в быстротекущую Темзу. И только после этого Шейн, ослабевший от потери крови, привалился к стене.
      О'Нил обхватил его рукой и подвел к береговому спуску пристани у моста Блэкфрайерс-бридж.
      - Идите, - выдохнул Шейн. - Я доберусь домой.
      Несколько долгих минут О'Нил размышлял, а потом неохотно буркнул:
      - Я передам тебя на попечение Барона.
      В его голосе явственно слышалось недовольство. Шейн засмеялся вслух и сразу же потерял сознание.
      ***
      Сабби развлекалась тем, что примеряла новые платья, прихорашиваясь перед высоким овальным зеркалом. Прелестные одежды тешили ее душу; напевая себе под нос незатейливую мелодию, она развесила целый ряд новых и дорогих нарядов. Ей вдруг пришло в голову, что уже очень долго она не была так счастлива, как сейчас. Время от времени она принималась строить догадки, что могло задержать Шейна; потом ей вздумалось взять двух его волкодавов и выйти погулять, чтобы обследовать парк, окружающий Темз-Вью. Собаки рванулись в тенистый полумрак, и на какое-то ужасное мгновение Сабби испугалась, что они убегут неведомо куда; однако, к немалому ее облегчению, они повернули назад, пронеслись мимо нее и стали описывать круги, принюхиваясь к каким-то невидимым следам.
      "Слава Богу, Шейн хорошо их натаскал", - подумала Сабби. Она надеялась, что встретит его на пути от пристани к особняку, но, промаявшись у берега около часа, она повернула к дому; ее радостное возбуждение стало мало-помалу улетучиваться.
      Она вошла в библиотеку и пролистала несколько прекрасных книг, стоявших на одной из полок. Выбрав ту, что показалась ей наиболее интересной, она взяла ее с собой наверх.
      По прошествии некоторого времени Сабби почувствовала, что неспособна сосредоточиться на книге. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, но уже стемнело, и ей оставалось только уткнуться взглядом в черноту ночи. С тяжелым сердцем она начала расхаживать по спальне.
      Но Сабби была не единственным человеком в Темз-Вью, который в этот час мерил шагами комнату. Барон проклинал себя за то, что не пошел сопровождать Шейна. Конечно, Шейн мог постоять за себя в любых переделках, но во всем, что касалось О'Нила, Барон не мог оставаться спокойным. Быть сыном Эрина это и счастье, и проклятие, думал он. В ирландской душе есть такие темные закоулки, что сам черт ногу сломит.
      Он пытался стряхнуть свои страхи, но это ему никак не удавалось.
      А у Сабби тем временем накипала досада: как мог человек, столь недавно ставший ее любовником, так бессовестно ею пренебрегать!
      Однако она готова была признать: раздражение просто помогало ей скрыть от самой себя гнетущее беспокойство. В конце концов пришлось назвать вещи своими именами. Чего она боится? Ответ пришел быстро: она боится за него. А почему, собственно, она должна заботиться о его безопасности? Разве она не жаждет мести? Разве она не желает навредить ему?
      Ответ также не заставил себя долго ждать: да, она хотела навредить ему, но, по непонятным причинам, не хотела, чтобы ему навредил кто-либо другой!
      Она решила разыскать Барона. Если Шейн ввязался в очередную тайную авантюру, то, вероятно, он будет отсутствовать несколько дней, и ей следует вернуться в Виндзор сегодня же, пусть даже в столь поздний час. Она услышала громкие голоса в восточном крыле особняка и поспешила туда.
      - У него рана в боку, под плечом, а такие раны смертельны, парень, тебе бы следовало это знать! - орал рыжеволосый гигант, который, по словам Шейна, носил титул графа Тайрона. - Я должен идти.., я и так уж слишком много времени потратил попусту.
      Барон уставился на него тяжелым взглядом.
      - Попусту?! Он ваш сын!
      Сабби остановилась как вкопанная у входа в комнату Барона. Значит, Барон все-таки может говорить, и слова, которые он произносил, звучали невероятно, но сердце у нее замерло от слов его собеседника. Ее глаза метнулись к неподвижной фигуре, распростертой на столе между двумя мужчинами.
      - Он умер! - в ужасе закричала она, рванувшись вперед, и тут же яростно обрушилась на О'Нила:
      - Это все из-за вас! Не знаю, своей ли рукой или чужой, но это натворили вы!
      Взгляд, которым он на нее воззрился, был страшен, но она не дрогнула и не отступила.
      Он глумливо усмехнулся:
      - Королева поощряет в англичанках независимость. А мы, ирландцы, умеем сделать наших женщин шелковыми. Мы хорошо знаем, когда за косы оттаскать, когда в постели приласкать. Главное, чтобы и то и другое регулярно.
      Барон быстро освобождал Шейна от одежды, уже не обращая внимания на прочих присутствующих в комнате. Услышав слабый стон, Сабби закричала:
      - Он жив! Позвольте мне помочь вам!
      О'Нил поднял плащ и презрительно бросил:
      - Что ж, раз подоспела эта его шлюха, ты сможешь обойтись и без меня.
      Она наблюдала, как Барон раскладывает на прикроватном столике ножи, ножницы и странные хирургические инструменты. Он открыл специальный шкаф, где у него хранились бинты, пакетики с отмеренными дозами лекарств и мази всех цветов во флаконах и баночках причудливых форм. Сабби видела, как он бросил в серебряную миску с горячей водой какие-то кристаллы, и вода приобрела темно-пурпурный цвет. Затем он промыл зияющую рану, из которой все еще вытекала кровь.
      - Он выживет? - спросила она, едва шевеля губами. В комнате наступила тишина. - Говорите, черт вас побери! Он меня обманул: сказал, что вы не можете говорить, но я же слышала ваши слова!
      Когда наконец раздался ответ, Сабби невольно поразилась, как красиво звучит его голос. Богатый, явно свидетельствующий о превосходном воспитании, добрый, сильный и несущий утешение.
      - Он вас не обманул. Он сказал: "Барон не говорит", а вовсе не "Барон не может говорить". - Он помолчал. - О'Нил прав. Глубокие раны под мышкой почти всегда смертельны, и все-таки.., он один из самых сильных людей, каких я когда-либо встречал.
      - Значит, вы думаете, что у него есть шанс выжить?
      - Это ваш долг и мой - постараться, чтобы он выжил, - сказал Барон спокойно и убедительно. Он перевязал рану и так туго стянул бинтами грудь Шейна, что почти не оставил тому возможности дышать.
      - Он же вздохнуть не сможет! - запротестовала Сабби.
      Барон терпеливо объяснил:
      - Это только на то время, пока я буду переносить его в кровать. Иначе у него вытечет вся кровь.
      Когда Шейн был уложен на кровать, Барон снова - уверенными, бережными руками - перевязал рану и снова плотно забинтовал грудь, но все-таки не настолько плотно, как в прошлый раз. Теперь Шейн, который все еще пребывал в бессознательном состоянии, мог дышать, хотя и не слишком глубоко.
      - Что я могу сделать? - робко спросила она.
      - Не позволяйте ему подниматься с кровати, - прозвучал простой ответ. - Я пойду наберу кое-каких трав, которые придадут ему сил. Как только он придет в сознание, сразу же позовите меня.
      Сабби вгляделась в раненого. Казалось, на него была надета маска смерти - таким бледным и неподвижным было его лицо. Теперь она поняла, откуда у него ирландское имя - Шейн. Он ирландец. Он ирландский принц. Все это казалось таким очевидным, как будто она знала - их судьбы связаны воедино, на благо или во зло от начала времен.
      Внезапно он сбросил покрывало и заметался. Глаза он не открыл, и она не знала - пришел он в сознание или нет. Она укрыла его снова и попробовала удержать от резких движений, но не могла с ним совладать. Тогда она начала тихо-тихо напевать ему что-то монотонное - успокаивающим, ласковым голосом, вкладывая всю душу в отчаянную попытку подчинить его этим умиротворяющим звукам.
      Вскоре она заметила, что старается не зря: он затихал, когда звучал ее голос, и начинал метаться, стоило ей умолкнуть. Его лицо уже не было смертельно бледным, но на смену бледности пришел лихорадочный румянец, и, дотрагиваясь до его тела, она чувствовала, что он весь горит.
      Вошел Барон с большим кубком в руках, который он передал Сабби, а сам осторожно поднял с подушек голову Шейна. Сабби поднесла кубок к губам раненого, и оба терпеливо дождались, пока он не выпил половину приготовленного зелья. Сабби принесла из ванной комнаты кувшин охлажденной розовой воды и бережно обмыла лицо, шею и грудь Шейна.
      Затем Барон снова поднял его голову, и они сумели сделать так, чтобы он проглотил остаток эликсира. Барон не отлучался из спальни в течение двух часов, пока микстура не возымела действия: жар начал спадать. Сидя по обе стороны от Шейна, Барон и Сабби удерживали его в неподвижности.
      Когда наступил кризис и сухой жар спал, выступила испарина - из всех пор тела сочилась влага, настолько обильная, что промокли простыни. Сабби принесла свежие и с помощью Барона сменила белье в постели.
      Шейн открыл глаза, едва слышно произнес ее имя и снова смежил веки, как будто заснул.
      - Ему нужен покой, и ему нужны вы. По-моему, вам следовало бы прилечь рядом с ним. Я буду наведываться сюда каждый час, - пообещал Барон.
      Сабби, не торопясь, разделась, выложила на поверхность бархатный халат - на тот случай, если ей понадобится встать и позаботиться о Шейне, - а затем, нагая, скользнула в широкую постель и улеглась, обвив его руками.
      Спокойно и настойчиво она сосредоточилась на одной мысли: он должен жить. Она не знала, возможно ли как-то передать собственную силу в его тело, но пыталась этого добиться.
      Ее тревожило, что его сердце, всегда стучавшее так гулко и размеренно - когда прежде ей доводилось лежать в его объятиях, - теперь билось слабо и неровно. Она не могла отделаться от металлического запаха крови, и это наполняло ее темным страхом. Ей казалось что в долгие молчаливые часы нескончаемой ночи она разделила с ним его смерть. Она старалась не закрывать глаза из опасения, как бы ее не сморил сон хотя бы на мгновение: она боялась, что Темный Привратник воспользуется этим моментом и перетащит Шейна на другую сторону Ворот, разделяющих Царство жизни и Царство смерти.
      Однажды она вскочила с криком, резко выставив вперед руки, чтобы загородить его, но причиной ее страха оказалась всего лишь скрытая под рясой с капюшоном фигура Барона, который низко наклонился к Шейну, чтобы прислушаться к его дыханию. Сабби лежала, прижавшись к Шейну, и пыталась разобраться в собственных чувствах к этому человеку, который - на радость или на горе - был ее мужем. Ее сердце и разум не могли прийти к согласию. Собственные мыли и чувства безнадежно перепутались и оказывались непостижимыми для нее самой - столь же непостижимыми, как тайна, окружавшая его. Она понимала только одно: она безвозвратно, отчаянно увязла во всем этом, и пути назад для нее нет.
      А в конце того пути, на который она вступила, лежала сама судьба добро или зло, победа или поражение, жизнь или смерть!
      Шейн заговорил. Ее сердце подпрыгнуло от радости: как видно, он достаточно окреп, чтобы разговаривать! Но радоваться долго не пришлось, поскольку очень быстро стало ясно, что в сознание он не пришел и в бреду ему кажется, будто он у себя на корабле:
      - Не бойся, любимая, он построен из прочного девонского дуба, у него высокие борта и устойчивый ход.., и я убрал стеньги, чтобы качка была поменьше... Хотя нас и сносит ветром, мы не потеряем мачты. - Его здоровая рука скользнула вокруг ее талии, а губы легко коснулись ее виска. - Мы переждем здесь, внизу, пока шторм не утихнет. Не бойся, любовь моя.
      - Я не буду бояться, если ты меня не оставишь. Оставайся рядом и не рискуй, - взмолилась она.
      - Обещаю, что никогда не оставлю тебя, Макушла. Я должен доставить оружие О'Нилу... Я должен потребовать от тебя клятву о сохранении тайны.
      Он крепче ухватился за нее и явно порывался встать; ей пришлось прибегнуть к спасительной лжи.
      - Клянусь, любимый, ты можешь доверить мне свою жизнь... Я буду свято хранить твои тайны.
      - Какое это счастье - знать, что я могу поделиться своими мыслями.., с кем-то... с кем-то, кому я доверяю... Раньше не было никого... Я отдаю свою жизнь в твои руки без тени сомнения... Но есть и другие.., ты должна поклясться, что не предашь и их... О'Нил...
      Фицджеральд.
      Она не намерена была приносить такую клятву: О'Нила она возненавидела всей силой души.
      - Фицджеральд - это кто?
      Его голос упал до прерывистого шепота:
      - Фицджеральд.., это Барон.., он сын великого графа Десмонда... Я бастард, а он... он законный сын графа. Никто не знает, что он жив.., никто не должен узнать... Ему вынесен приговор... Я читал:
      "...к четвертованию: после того как тебя протащат на доске по городским улицам до места свершения казни, тебе отсекут руки и ноги и у живого вскроют грудь и живот; засим у тебя вырвут сердце и кишки, а твои сокровенные органы будут отрезаны и брошены в огонь перед твоими мертвыми глазами; засим голова будет отсечена от тела, каковое будет разрублено на четыре части, каковые будут выставлены напоказ у городских ворот с соизволения королевы..." и ей на радость!..
      - Ш-ш-ш, ш-ш-ш, милорд, умоляю вас!..
      Сабби готова была проклинать свое любопытство: дернул же ее черт расспрашивать Шейна и тем довести его до такого бреда.
      Теперь ей было известно, какие ужасы ожидают его, если дознаются, что он государственный изменник, да и ее, может быть, тоже, потому что она его жена. Все приносится в жертву.., на радость королеве, злобно подумала она.
      - Тише, тише, милорд, - приговаривала она.
      - Мне нужно выговориться, моя дорогая.
      - Тогда говори о более приятных вещах.
      Расскажи мне о своем детстве.
      Он глухо и безрадостно засмеялся:
      - Мать отослала меня к О'Нилу в то лето, когда мне исполнилось десять. Он брал меня с собой в набеги.., не считал меня мужчиной, пока я не омочил свою шпагу в английской крови. Я навидался таких жестокостей.., никогда не смогу об этом забыть... Англичане перебили половину Мюнстера.., детей, грудных младенцев.., женщин... Когда мне было четырнадцать, нам пришлось пройти через целых три селения, где все жители, от мала до велика, были изрублены и сожжены. В отместку той же ночью мы напали на дублинский гарнизон.
      Убили всех офицеров.
      - Шейн, остановись! - приказала она столь повелительным тоном, что сумела добиться своего: к ее великому облегчению, его разорванные мысли вновь обратились к мореплаванию:
      - Я люблю море.., такое чистое.., такое свободное.., в нем я нахожу спасение.
      - Спасение? От О'Нила? Тогда почему же ты еще помогаешь ему? Ты никогда от него не освободишься!
      - Потому что я его люблю.., и ненавижу...
      Можешь ты понять такое? - бормотал он.
      Сабби понимала; слишком хорошо понимала. Это в точности относилось к тем чувствам, которые она питала к человеку по имени Шейн Хокхерст-О'Нил. Она любила его и ненавидела.
      Она возблагодарила небеса, когда вернулся Барон с очередным полным кубком. Накинув халат, она зажгла еще несколько свечей.
      - Он бредит.., и - посмотрите - перевязка промокла насквозь. Боюсь, ему стало хуже!
      - Нет, - возразил он спокойно. - Из раны должен выйти яд. Тогда он пойдет на поправку.
      Сабби сбилась со счета, сколько раз они заново перевязывали рану, сколько раз меняли белье, сколько раз поили Шейна целебным эликсиром, но к рассвету третьего дня он заснул глубоким сном без сновидений и пролежал неподвижно четырнадцать часов.
      Барон успокоил ее:
      - Он выживет, теперь в этом нет сомнений. Никакие жизненно важные органы не задеты, просто рана должна затянуться. Благодарение Богу, что у него такая широкая грудь.
      Окажись на его месте человек помельче, такой удар пробил бы ему сердце или легкое.
      Сабби приняла ванну, переоделась, и Мэйсон принес ей на подносе восхитительный ужин. Она мельком подумала о Кейт Эшфорд и о придворных делах, а потом, пожав плечами, отогнала эти непрошеные мысли. Когда она вернется ко двору, тогда и придумает какую-нибудь благовидную отговорку, но сейчас ей следует посвятить себя более важным занятиям. Она должна - любым путем! - еще в течение недели удерживать Шейна в кровати.
      На четвертый день он открыл глаза и улыбнулся. Он был слаб, как котенок, и в течение первых двух часов поневоле выполнял то, о чем они его просили. Он покорно проглотил бульон и вареные яйца, но, когда дело дошло до разбавленного вина, взбунтовался и отбросил покрывала.
      - Гром и молния, убирайтесь вон, я сам могу управиться с едой!
      - Нет, нет. Ты останешься в постели, даже если мне придется связать тебя по рукам и ногам! - пригрозила она. - Мы с Бароном трудились над тобой, как два галерных раба. Мы не допустим, чтобы рана снова открылась из-за твоей нелепой бравады!
      - Единственный способ удержать меня в постели - это если ты прижмешься ко мне под одеялом.
      - Не предъявляйте мне ультиматумов, милорд, потому что я могу уложить вас одной рукой.
      Он плотоядно взглянул на нее:
      - А я могу уложить тебя одним пальцем.
      Она залилась румянцем.
      - Обойдись без непристойностей. Пойми же, если ты даже ни о чем другом думать не можешь.., так тебе нужно сначала поправиться.
      Взглядом он попросил прощения и тихо сказал:
      - Полежи со мной, любимая.
      Она смилостивилась. Столь глубоким было ее облегчение - ведь он начал выздоравливать! - что, прильнув к его надежной, теплой груди, она провалилась в дремоту, и, полуприкрыв глаз, он смотрел на нее, наслаждаясь моментом.
      ***
      На следующее утро к пристани у Темз-Вью пришвартовалась роскошная барка. Сабби углядела ее из окон верхнего этажа особняка, откуда барка представала во всем своем праздничном великолепии. Сабби не смогла противостоять искушению и сбежала вниз, к реке, чтобы рассмотреть судно во всех подробностях. Оно не поражало размерами, но было так изумительно оснащено! Медные поручни и светильники, палуба из полированного дуба и даже голова дракона на носу! Барку украшали золотые, белые и пурпурные тенты и тяжелые занавесы, за которыми можно было укрыться от ненастной погоды. Для удобства тех, кто пожелает отдохнуть сидя или лежа, имелось множество подушек, на каждой из которых был вышит вензель из двух переплетенных букв S, относящихся к именам Шейна и Сабби.
      Когда она взбежала по ступенькам наверх, чтобы поблагодарить его, ее радость быстро сменилась тревогой.
      - Шейн, умоляю тебя, сейчас же возвращайся в постель, ты еще недостаточно силен...
      Он прервал ее на полуслове:
      - Это утверждение, мадам, вы произнесли специально для того, чтобы побудить меня доказать обратное!
      - Барон сказал...
      Он снова перебил ее:
      - Барон не говорит. - Взглядом он предупредил ее, что возражений не потерпит. Потом, воздав должное ее решимости удержать его в кровати, он решительно сменил тему. - Сабби, милая, уже наступил октябрь. Со дня на день можно ждать, что с Атлантики задует норд-вест, и красота осени улетит до следующего года. У солнца сегодня, возможно, последний день, когда ему позволено вволю нагуляться, и у нас тоже. Чувствуешь, как пахнет воздух? Ветер с реки заигрывает с домом, доносит сюда аромат последних роз. Завтрашний день может нагнать сюда ледяной туман или проливной дождь. Поэтому давай воспользуемся моментом и прокатимся по реке.
      По его настоянию она надела только легкую батистовую сорочку на голое тело, а он натянул рубашку с открытым воротом, которая позволяла скрыть перевязку. У них было вдоволь еды и питья; они лежали на спине под яркими лучами солнца, они ели спелые груши, каждый раз откусывая от одной; пили крепкий девонский сидр из одного кубка. Она смотрела, как он раскалывает грецкие орехи рукоятью своего кинжала, а потом, подобрав скорлупки, она пускала их в воду, и они плыли по течению, как маленькие лодочки.
      Шейн рассказывал ей разные подробности об истории окрестных мест. Когда они проходили мимо Ричмондского моста, он сказал:
      - Здесь хранится одна из самых замечательных библиотек во всей Англии - книги, манускрипты... Некоторые считаются запретными, но я их прочел.
      - А что в них секретного? - заинтересовалась она.
      - В них содержатся тайны магии и чернокнижия; эти книги собирал еще дед нашей королевы. Когда-нибудь я покажу их тебе. Ты будешь в восторге от хитроумных потайных ходов, которые он понастроил в Ричмонде.
      Пока барка проплывала мимо королевской резиденции Хэмптон-Корт, Шейн показывал спутнице расположенные в парке площадки для петушиных боев, лужайки для крикета, теннисные корты и арены для турниров.
      - Эти места изобилуют лабиринтами и дорожными развилками.., просто сад-мечта для тайных любовников.
      Он попытался было обнять и поцеловать ее, но она воспротивилась: ее смущало присутствие на борту двух гребцов в ливреях. Он засмеялся и согласился на этот раз удовольствоваться тем, что мог просто быть рядом с ней. Они лежали на подушках, держась за руки, а барка тем временем миновала Уолтон, Чертей и Стейнз. Длинным загорелым пальцем он указал на остров Раннимид:
      - Вот здесь король Иоанн навсегда изменил ход нашей истории <В результате сражения при Раннимиде (1215) английские бароны вынудили короля Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей, которая стала основой конституционного устройства Великобритании.>.
      Сабби приподнялась, когда барка приблизилась к Виндзорскому замку.
      - Как у тебя хватает дерзости плыть там, где сейчас находится весь двор? Вдруг нас увидят? - Она беспокойно обвела взглядом огромную бревенчатую галерею, специально возведенную для робких дам, желающих наблюдать за охотой.
      Он прижал губы к ее ушку:
      - Если ты согласна полежать со мной, мы можем задернуть драпировки и насладиться уединением.
      Его руки устремились к ней под батистовую сорочку - они искали атласную плоть, и Сабби благодарила небо, что драпировки скрывают их от посторонних глаз. Ее сопротивление, смущение - все это лишь распаляло его страсть. Он шептал:
      - Ты околдовываешь меня, как настоящая колдунья, Сабби Уайлд.
      Он гладил податливое тело, он целовал ее груди и заставлял ее испытывать танталовы муки, которые она уже почти не в силах была выносить. Она знала, к чему это может привести, и боялась только за его рану.
      - Нет! Нет! Не надо!
      Его зубы блеснули:
      - Если мужчине отказывают в глотке вина, это разжигает в нем неутолимую жажду...
      Барка медленно продвигалась мимо домов и ферм на холмах Чилтерн-Хилла и мимо Уоллингфорда.
      Он снял с нее прозрачное одеяние.
      - Я хочу видеть тебя всю, с головы до ног.
      У тебя кожа цвета свежих сливок, - тихо приговаривал он. - Ирландская красавица.., не похожа на других, совсем особенная... В тебе и впрямь чувствуется что-то дикое, как будто ты на самом деле ведьма... - Его губы тем временем проследовали по всему пути от шеи до живота. - В твоих зеленых глазах загораются адские искры, словно ты уже позволила мне поваляться с тобой на перине.., или под забором.., просто так, ради удовольствия! - Его губы нашли розовый бутон ее лона. - Такая прелестная.., такая зовущая.., такая женственная!
      Она застонала от наслаждения.
      - Твоя рана... Ты не должен утомлять себя...
      Он коварно покосился на нее:
      - Конечно не должен.., так что уж будь добра, помоги мне раздеться!
      Она повиновалась, и он немедленно оказался поверх нее. Как желанна была ей тяжесть его тела, когда он со всей силой ворвался в нее.
      Потом он лежал неподвижно, наполняя ее своим присутствием. Она могла ощущать пульсацию крови в его венах; она чувствовала содрогание его ствола - но и он воспринимал ее внутренний трепет. Его язык проник в глубины ее рта, и упоительная тревога заставила ее разметаться, раскинуться в исступленной готовности, в розовом мареве наслаждения. Наконец ее желание достигло такой силы, что она не смогла удержаться от крика:
      - Шейн!.. Шейн!..
      Придерживая ее сильной рукой, он перекатился вместе с ней так, что она оказалась сверху, и тогда он оторвался от ее губ и хрипло сказал:
      - Теперь твой черед, Сабби.
      Она сама не ожидала от себя такой смелости. Она целовала его, она дала волю и своим пальцам, и бедрам; так ласкать может только настоящая любовница. Она вознесла их обоих на такую немыслимую высоту, но и это не могло ее насытить... Она чувствовала, как сжимают его створки ее раковины, как будто ей хотелось замуровать его там навсегда.
      Обоих терзало мучительное стремление продлить то, что, как им прекрасно было известно, должно иметь конец; но в эти долгие минуты для нее ничего не существовало в мире, кроме человека, который взял ее силой, полюбил и стал самой сутью ее жизни.
      Они канули, то ли в смерть, то ли в сон:..
      Но потом он снова отдернул драпировки, и они вернулись в мир. Он повел ее к борту барки.
      - Я хочу, чтобы ты увидела место, где река Айсис сливается с рекой Тэм, и они становятся одной рекой. Ты - Айсис, я - Тэм.
      Вместе мы становимся непобедимыми, как река Темза.
      Она наслаждалась его силой. Она прислонилась к его крепкой высокой фигуре, в полнейшем изнеможении от их неистового соединения, а он выглядел таким всемогущим - он, который всего лишь несколько дней тому назад стоял на пороге смерти.
      Глава 14
      Проснувшись посреди ночи, Сабби обнаружила, что Шейна в постели нет. Он стоял, прислонившись к раме высокого окна и устремив взгляд в темноту.
      - Тебе хуже? - воскликнула она, вскочив в испуге.
      - Нет. Просто меня кое-что тревожит. - Он подошел к кровати и присел на краешек. - Сабби, когда я лежал без сознания, я что-нибудь говорил вслух?
      Наступило долгое, томительное молчание.
      Сабби обдумывала свой ответ. Потом спокойно сообщила:
      - Ты рассказал мне все.
      Он оцепенел.
      - Все?
      Она медленно наклонила голову.
      - Два отца.., две страны.., два долга верности.., твой друг Фиц...
      Он резко прижал ладонь к ее губам, а потом длинными, сильными пальцами погладил ее по шее.
      - Если бы я следовал велениям разума, я должен был бы тебя убить... выдохнул он.
      Она бесстрашно взглянула на него и промолчала.
      - Но я последую велениям сердца.., а я тебя люблю. - Теперь он ласково коснулся ее лица. - Я все думаю, Сабби... Неужели ты сможешь предать меня?
      Он не спрашивал; скорее, он размышлял вслух, но она дала ответ немедленно, хотя сама терялась в догадках - сказала ли она при этом правду или солгала:
      - Если я захочу посчитаться с тобой за все провинности передо мной неважно, будут ли то провинности настоящие или воображаемые, - моя месть будет моим личным делом.
      Я не стану предавать тебя ни короне, ни королеве, потому что ни месть короны, ни месть королевы не принесет мне удовлетворения.
      Это будет только месть Сабби, - предупредила она его напрямик.
      Он поцеловал крошечную родинку у нее на щеке, и голова у него закружилась от ее близости.
      - Вся моя душа принадлежит тебе. Благодарение Господу уже за то, что мне не приходится разрываться еще и между двумя женщинами.
      - Так уж и не приходится, Шейн Хокхерст-О'Нил? - спросила она с упреком. - А как насчет твоей жены?
      - Она для меня ничего не значит, - пылко заверил он ее.
      Итак, объявив о своей любви к ней, он попутно сбросил со счетов жену. Сабби так вознегодовала, что тонкая редкая нить, протянувшаяся было между ними, порвалась.., и все из-за того, что она ревновала к самой себе!
      Перед рассветом страсть снова бросила их друг к другу. Его снедала жгучая потребность еще и еще раз убедиться, что она принадлежит ему душой и телом; а ее - потребность заполнить пустоту внутри, чтобы та бесценная нить соединилась вновь. Обоих обуревала жажда сплавить воедино их тела, чтобы возместить все дни и ночи, которые они прожили друг без друга. И, как всегда, их объятия были такими, словно они соединялись в первый раз.
      Он спал так крепко, что даже не почувствовал, когда она встала с кровати. Она надела халат и вышла, чтобы принести завтрак - последний завтрак, который им предстояло разделить на этот раз. Она понимала, что теперь, когда он выздоровел, ей следует вернуться ко двору. В любой день королева и двор могли сняться с места и перебраться в Уайтхолл для открытия парламента - на весь блистательный, праздничный зимний сезон.
      В тот момент, когда она принимала от Мэйсона поднос, оба услышали звук подъехавшей кареты. Он двинулся к парадному холлу, и Сабби последовала за ним на некотором расстоянии, теряясь в догадках, кто мог заявиться сюда в столь ранний час. Через холл шла элегантная женщина.
      - Мэйсон, доброе утро! Пошлите слуг внести в дом мои вещи. Боюсь, я их набрала возмутительно много.., как обычно. - Внезапно на ее красивом лице отразилось изумление: она заметила Сабби, одетую, как было сказано, весьма по-домашнему. - Дорогая моя, вы, должно быть, молодая жена Шейна? Дайте вспомнить.., ах да, вы - Сара, правильно? Он устраивал все это в таком секрете, что я больше ничего о вас не знаю! - Она окинула Сабби одним внимательным взглядом с ног до головы; от этого взгляда не укрылись ни спутанные волосы, ни явная неполнота наряда. - Зато Мэтью рассказывал мне, как вы прелестны. Да воистину очаровательна, - великодушно заметила дама и представилась:
      - Я Джорджиана, мать Шейна.
      У Сабби чуть язык не отнялся.
      - Нет, нет, я не.., то есть я, действительно.., но я не... О, проклятье!
      - Я прекрасно понимаю ваши чувства - полоумная свекровь нагрянула, чтобы отравить вам супружескую идиллию! Если бы я только знала, что он привез вас в Темз-Вью, я бы держалась на расстоянии, но, дорогая моя, клянусь, я приехала в Лондон на один день - мне нужно сделать кое-какие покупки, а потом я отправлюсь восвояси!
      Перед Сабби стояла нелегкая дилемма. Застигнутая врасплох, обезоруженная теплым обаянием свекрови, она не могла допустить, чтобы эта женщина считала ее шлюхой.
      - Джорджиана, - сказала она. - У меня есть секрет, и я хочу вам открыться. Прошу вас, позавтракайте со мной и выслушайте мою исповедь.
      Заинтригованная, Джорджиана сняла перчатки и шляпку и в сопровождении Сабби прошествовала в маленькую утреннюю гостиную, где был разведен уютный огонь, отгоняющий знобящую октябрьскую прохладу.
      Джорджиана отрезала себе внушительный ломоть копченого окорока с соусом из можжевеловых ягод, и Сабби приступила к повествованию:
      - Ваш сын женился на мне ради клочка земли в Ирландии, потому что эта земля была моим приданым. Он даже не счел нужным показаться на собственной свадьбе. Он прислал в Челтенхэм Мэтью, чтобы тот женился на мне по доверенности.
      На лице Джорджианы отразилось явное неодобрение. А Сабби продолжала:
      - Меня он приказал доставить в Блэкмур, а сам не долго думая отправился сопровождать королеву в поездке по стране.
      - Ах, старая карга! - вырвалось у Джорджианы.
      Сабби улыбнулась:
      - Я вижу, симпатии у нас общие.
      - С вами обошлись возмутительно! - негодующе воскликнула Джорджиана.
      - Да, я и возмутилась, но заодно придумала, как отомстить. Я явилась к своей тетушке-придворной, леди Кейт Эшфорд, с твердым намерением стать метрессой Шейна. Он понятия не имеет, что женат на мне.
      - О-о, да это прямо как в пьесе Уилла Шекспира! Но, Сара, вы, должно быть, очень смелая женщина, если решили одурачить такого опасного человека, как Шейн.
      - Пожалуйста, не называйте меня Сарой.
      Здесь меня все знают под именем Сабби Уайлд. Только вы двое - вы и Мэтью - знаете мою тайну.
      - Ну конечно, вы же ирландка. Мы ничего не боимся! Милая моя, вы так напоминаете мне мою собственную молодость... О, вы сыграли с ним великолепную шутку, но он этого вполне заслуживает. И я не стану портить вам игру.
      Вы сами скажете ему, когда сочтете нужным.
      - Сабби! - послышался звучный голос. - Черт побери, что это за коробки с тряпьем?
      Когда, разрази меня гром, ты успела прокатиться по лавкам?! Я держал тебя в постели пять дней! - Высокая фигура Шейна показалась на пороге малой гостиной, и тут он заметил свою родительницу, которую его слова вогнали в краску. - Джорджиана, ты прекрасно выглядишь, - сообщил он спокойно.
      - Шейн, милый, меньше всего я хотела бы вам помешать.
      - А ты и не мешаешь. - Покровительственным жестом он обнял Сабби за плечи и улыбнулся ей. - Любовь моя, я понимаю, тебе будет трудно поверить, что такая изысканная леди могла произвести на свет такого отпетого нечестивца, но это действительно моя мать Джорджиана. - Он прямо взглянул в глаза матери, такие же синие, как у него. - Это Сабби Уайлд, госпожа этого дома.
      Сабби покраснела и высвободилась из его руки.
      - Мне надо одеться, - пролепетала она и ускользнула из комнаты.
      Оставшись один на один с матерью, Шейн сказал:
      - Я понимаю, это дурной тон - допустить пребывание матери и метрессы под одной крышей, но я не приношу извинений, Джорджиана.
      - Господь с тобой, Шейн! Надеюсь, я не настолько вульгарна, чтобы изображать оскорбленную добродетель. - Она звонко рассмеялась. - Я в восторге, что у тебя такой превосходный вкус.
      Поднявшись наверх, в спальню, он обратился к Сабби:
      - Извини меня, сердце мое. - Он нахмурился. - Ради всего святого, не проговорись, что я был ранен.
      Он тихо выбранился, и она видела, что он всерьез встревожен.
      - Незачем тебе ходить с таким кислым видом: я сегодня вернусь ко двору.
      - Кровь Господня, Сабби, надеюсь, ты не считаешь, что я настолько лицемерен. Я не тебя хочу держать подальше от Джорджианы, а О'Нила.
      - Вряд ли он здесь появится, - усомнилась она.
      - Появится, - мрачно возразил Шейн. - Сегодня я приму его на борт, чтобы доставить обратно в Ирландию.
      - Проклятье, Хокхерст! Ты даже не считаешь нужным предупредить меня, когда собираешься покинуть страну. Тебе и в голову не приходит поделиться со мной своими планами.
      Когда же мы снова увидимся? - потребовала она ответа.
      - Я не привык советоваться с женщиной насчет своих планов. И не воображайте, сударыня, что мне нужно ваше разрешение, чтобы уйти из дома или вернуться, - предупредил он ее опасно-холодным тоном.
      - Убирайся ко всем чертям! И этого мерзкого О'Нила с собой прихвати! в ярости выкрикнула она.
      Ей надо было во что бы то ни стало скрыть свой страх: она-то знала, что из-за О'Нила Шейн может погибнуть.
      Шейн угрожающе шагнул к ней, но едва его руки коснулись ее плеч, гневное движение обернулось лаской: он обнял ее и привлек к себе.
      - О'Нил смертельно опасен для Джорджианы, я должен сегодня же ночью увезти его.
      "Нет!" - хотелось ей закричать, но было ясно, что остановить его она не сможет. Отстранившись, она предложила:
      - А почему бы тебе не прибегнуть к другому средству? Знаешь поговорку - клин клином вышибают? Если ты не хочешь, чтобы она упала ему в объятия, найди ей другого.
      - Кого? - спросил он безрадостно. - Кто, во имя Господа, сумеет хоть что-нибудь противопоставить этому проклятому ирландскому обаянию?
      Он выругался и отшвырнул попавшийся под ноги табурет через всю комнату.
      - Другой ирландец, - подсказала она мягко. - Под этой самой крышей, в двух шагах от тебя находится человек, у которого мужества хватит на двух О'Нилов, а обаяния - на трех! И притом он твой друг!
      - Барон? - спросил он, не веря своим ушам.
      - Попроси его переодеться и пригласи к ужину; за столом будем только мы четверо.
      - Он на это не пойдет, - упрямился Шейн.
      - Для тебя он пойдет на все. Только попроси.
      ***
      Хрустальная люстра обеденной залы в Темз-Вью сияла сотней свечей. Стол, накрытый на четверых, был великолепен: тяжелое серебро, венецианское стекло, скатерть и салфетки из белоснежного полотна. В центре красовались поздние белые розы. Кавалеры, одетые строго по этикету, подали дамам кресла с высокими спинками.
      - Какой приятный сюрприз, что вы снова в Англии, дорогой Фиц. Я полагал, что вы постоянно живете во Франции, - импровизировал Шейн.
      - Я просто счастлива, что познакомилась с другом Шейна. Он никогда не посвящает нас в свою личную жизнь, - ворковала Джорджиана.
      Она не могла скрыть восхищения, которым так и лучились ее глаза, когда она вглядывалась в человека, разделявшего с ними трапезу.
      Его одежда и манеры были выше всяких похвал; музыкальный, глубокий голос ласкал слух; мало того, что он был приветлив и прост в обращении, он еще и держался так, словно был с нею знаком долгие годы.
      - Ваша фамилия наверняка не ограничивается одним слогом, сэр, полюбопытствовала Джорджиана как бы между прочим. - Не могу же я называть вас "Фиц".
      - Его полное имя - Фиц-Клер, - на ходу придумал Шейн.
      Барон сердечно улыбнулся Джорджиане:
      - Пожалуйста, называйте меня Фиц. Это так приятно звучит в ваших устах.
      Она опустила ресницы и подняла их вновь.
      - Фиц-Клер - это ирландское имя, сэр, и все же в вашей речи я не слышу ни малейшего признака ирландского говора.
      - Фиц воспитывался в Европе. Он провел юность в путешествиях - Париж, Брюссель, Венеция, - сообщил Шейн. На этот раз он не лгал. Граф Десмонд посылал сына в Европу, чтобы он там получил образование. Возможно, для того, чтобы уберечь его от пагубного влияния кое-каких тупоголовых неотесанных ирландских дикарей.
      Сабби, совершенно ошеломленная, вынуждена была прилагать немалые усилия, чтобы не пялиться самым неприличным образом на преображенного Барона. Волосы, которых не скрывал его обычный капюшон, блестели серебром, а темные глаза так и сверкали. Оказалось, что его монашеский балахон скрадывал крепко сбитую фигуру, и Сабби легко могла вообразить, как бугрятся под одеждой его мышцы. При этой мысли она залилась красной, и Шейн, перехватив ее взгляд, изумленно поднял бровь. Господь всеблагой, думал он, как же она похожа на его мать! Они не напоминали друг друга ни цветом волос, ни цветом глаз, но духовно они безусловно были сродни.
      В их глазах вспыхивал вызов, который мужчина не мог не принять. Придется быть очень осторожным, чтобы Сабби не забрала над ним слишком большую власть.
      Барон развлекал Джорджиану рассказами о своих путешествиях. Разговор его отличался занимательностью и мог легко переходить от предмета к предмету; со знанием дела он толковал о людях, яствах, обычаях разных народов, политике или мореплавании. Она не могла противиться притяжению к человеку, который посвятил ей безраздельно все свое внимание.
      Более лестного дара никогда не преподносил ей ни один мужчина.
      Увидев, что они полностью поглощены друг другом, Шейн снова обратился к Сабби.
      Они прощались всего-то на несколько дней, но каждый тревожился за безопасность другого. Она была на редкость немногословна, и уже по этому признаку он мог понять, как она сердита на него за неожиданный отъезд.
      Она возвела между ними барьер, и он надеялся проникнуть за этот барьер с помощью нежных слов.
      - Барка готова, вечером тебя отвезут в Виндзор, - тихо сообщил Шейн, накрыв ладонью ее руку. - Будь осторожна, любимая, и помни: если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, а связаться со мной ты сама не сможешь - имей в виду: в конюшне всегда будет находиться кто-либо из моих людей.
      Сабби высвободила руку и резко осадила его:
      - Я позабочусь о себе сама! Мне никогда не известно, куда ты подался, так что у меня нет выбора. Пойду-ка я наверх, прежде чем явится этот самонадеянный грубиян. Видеть его не желаю!
      - Он оскорбил тебя, голубка?
      - Он с такой насмешкой отзывался о независимости англичанок! Бахвалился, что в Ирландии получаются примерные жены, потому, видите ли, что их регулярно тискают в постели и охаживают по мягким местам! - Глаза у нее сверкнули. - Ну, а я ему на это сказала: уверяю вас, Шейн тискает меня в постели регулярно и управляется с моими мягкими местами всегда, когда мне это потребуется!
      - Ирландская врунья! - прошептал Шейн и поднес к губам ее руку.
      Пальцы этой руки оставались жесткими и холодными, и она высвободила их с откровенным нежеланием идти на мировую.
      Сабби вышла из-за стола, и остальные последовали ее примеру. Когда Фиц помогал Джорджиане подняться с кресла, она бросила через плечо:
      - Я решила на весь зимний сезон перебраться в Хокхерст-Мэнор. Это всего лишь сорок миль пути... Я была бы рада вашему обществу, если, конечно, деревня не нагоняет на вас смертельную скуку.
      Он галантно отозвался:
      - В вашем обществе, миледи, я никогда не соскучусь. Не удивляйтесь, если я пойму ваши слова буквально и действительно заеду повидать вас.
      Она искоса взглянула на него так, что у него дух перехватило.
      - Сделайте милость, приезжайте, - пригласила она.
      Барон откланялся под тем предлогом, что ему пора уходить, но на самом деле он намеревался переодеться и поспеть вовремя, чтобы сопровождать Шейна в Ирландию. Если бы он прикрывал друга с тыла в злосчастную ночь, когда тот встречался с О'Нилом, Шейн не получил бы ужасную рану в бок, которая едва не стала смертельной.
      Поднимаясь по лестнице, Сабби услышала доносящийся с площадки перед подъездом звук шагов и предоставила отцу, матери и сыну возможность без помех насладиться редким удовольствием побыть вместе.
      - Хью! - ахнула Джорджиана, узнав резкие крупные черты О'Нила.
      Он окинул неодобрительным взглядом ее нарядное платье с глубоким вырезом, бриллиантовое ожерелье и кружевной веер, которым она так грациозно обмахивалась; но цветущая полнокровная женщина, украсившая себя этими финтифлюшками, ни в малой степени не утратила в его глазах своего очарования.
      Как ни странно, Шейн больше не боялся оставить их лицом к лицу. Каждый из них был хозяином своей жизни - им и решать, как быть дальше.
      - Пойду переоденусь. Через полчаса буду готов, - сказал Шейн, оставляя их наедине.
      Сабби была удивлена, обнаружив, что Шейн последовал за ней наверх. Удивлена и обрадована. По крайней мере, это означало, что кое-какую власть над ним она имеет. Подняв брови, она холодно заметила:
      - Я думала, мы уже попрощались.
      - Богом клянусь, Сабби, из-за тебя можно рехнуться. Зачем ты возводишь между нами барьеры? Хочешь посмотреть, как я их стану крушить?
      - Это ты ставишь барьеры! Ты в любую минуту можешь сорваться с места, и я до последнего момента ничего об этом не буду знать. А когда ты возвращаешься и тебе требуется, чтобы я согрела тебе постель, ты считаешь, что можешь поманить меня мизинцем - и я тут же прибегу?
      - Ты ведешь себя как сварливая жена. Жена мне отнюдь не требуется. Одна уже у меня есть, припоминаешь? - глумливо поинтересовался он.
      - Об этом прежде всего должен помнить ты! Да при твоей-то заботе о ней она давно могла отдать Богу душу!
      Доведенный до белого каления, он воздел руки к небесам:
      - Вот я и дождался! Теперь моя любовница изображает мою жену.
      Она прижала ко рту ладонь - чего доброго, у нее вырвется признание, что она и есть его жена. Во что бы то ни стало она должна приберечь в рукаве этот козырь - приберечь до того момента, когда раскрытие тайны сможет принести ей наибольшую выгоду.
      Двумя крупными шагами он приблизился к ней вплотную. Она довела его до предела. Он грубо прижал ее к себе и наградил прощальным поцелуем, не оставляющим сомнений насчет того, кто здесь хозяин. Почувствовав, как начинает понемногу ослабевать ее сопротивление, он высокомерно бросил:
      - Когда вернусь, пошлю за тобой слугу.
      Сабби так и осталась с открытым ртом.
      "Да провались ты к черту в пекло, Хокхерст", - мысленно возопила она.
      На верхней площадке лестницы Шейна ожидал Барон. Снизу доносились голоса, и оба, не сговариваясь, прислушались.
      - Ты куда больше похожа на англичанку, чем на ирландку, женщина! Вроде вашей королевы - проводишь слишком много времени на охоте, раскатываешь верхом, сидишь за картами, сплетничаешь с глупыми бабенками и просаживаешь монеты на побрякушки. - Он шагнул к ней и бесцеремонно схватил за плечо. А я все равно хочу тебя, лапушка. Возвращайся-ка ты со мной в Ирландию!
      Джорджиана невольно сравнивала его с другим - с тем, кто провел с ней рядом минувший вечер.
      Тот, кто стоял перед ней сейчас, не утратил грубой привлекательности самца. Но она острее, чем прежде, ощущала отталкивающую сторону его натуры - злобную, самодовольную потребность повелевать. Жажда власти разрослась в нем настолько, что была уже почти сродни безумию. Он вбил себе в голову, что должен стать королем Ирландии, взойти на ирландский трон, и не намерен был соглашаться на меньшее или задумываться: кем или чем придется пожертвовать. Теперь она понимала, что и сама внесла свою лепту в эту череду жертв. Она отдала ему Шейна, полагая, что такого замечательного сына он будет заботливо пестовать, а вышло наоборот. Он безжалостно использовал Шейна для достижения собственных целей и намеревался использовать в будущем. Только смерть могла положить этому конец, и она горячо молилась, чтобы дело не завершилось столь плачевно.
      - Нет, Хью, - сказала она спокойно. - Мне нравятся мои побрякушки. Я слишком стара, чтобы отказаться от своих привычек и удобств, променяв их на существование в нагромождении бесплодных скал, которое ты называешь Дунганнон. Ты можешь уделить женщине лишь малую кроху любви. Тебя гораздо сильнее волнуют кланы, которые ты желаешь объединить, - твои Мак-Гайры, О'Хара, О'Донны, О'Салливены и О'Рурки.
      Он еще раз злобно уставился на ее бриллиантовое ожерелье.
      - Блудница вавилонская! - прошипел он.
      - Мы готовы, - послышался звучный голос с порога.
      Джорджиана облегченно вздохнула, когда, подняв глаза, увидела Шейна и Барона, одетых в черные плащи для предстоящего путешествия.
      Глава 15
      Сабби была приятно удивлена тем, что Кейт Эшфорд не стала слишком уж сильно распекать ее за долгое отсутствие. Где пропадала племянница - об этом Кейт и понятия не имела, зато чертовски хорошо представляла, с кем та проводила время. На самом деле Кейт просто почувствовала облегчение: Сабби вернулась вовремя, чтобы помочь ей при переезде в Уайтхолл. Весь двор гудел от сплетен: обсуждалась последняя размолвка между Эссексом и Елизаветой. По словам тетушки, все поголовно сейчас заключали пари насчет того, чем кончится ссора. Большинство джентльменов утверждали, что верх возьмет королева; самые проницательные из дам ставили на Эссекса.
      В конечном счете королева всегда ему уступала.
      Кейт Эшфорд получила от королевы указание доставить в Уайтхолл десять новых платьев, специально сшитых для зимнего сезона.
      Сабби работала не покладая рук, стоя на четвереньках в продуваемой сквозняками гардеробной Виндзорского дворца, набивая конским волосом и шерстью рукава платьев. Все рукава были с прорезями и с узорами из драгоценных камней - помять такой рукав ничего не стоило. Сабби изобрела хитроумный способ, как укладывать платье в коробку, чтобы потом его можно было вынуть не помяв, почти без единой морщинки.
      Она чуть не подпрыгнула, когда за спиной у нее раздался голос:
      - Итак, вы и есть госпожа Уайлд. Вы, кажется, блистали своим отсутствием со времени большой охоты в день моего рождения.
      Сабби так и ахнула: она оказалась в незавидном положении особы, имевшей несчастье обратить на себя внимание королевы. Она выпрямилась, не поднимаясь с колен, и склонила голову.
      - Ваше величество... Я... Я была нездорова, ваше величество, выпалила Сабби.
      - И что это было? Не лихорадка? - спросила королева с очевидным испугом.
      - Ах нет, ваше величество. Во время охоты я упала с лошади, и в течение недели мне трудно было ходить, - солгала она.
      - Я тогда заметила, что под седлом у вас была арабская лошадь, сообщила Елизавета.
      В ее тоне явственно слышалось недоверие и неодобрение. Она умела, не задавая прямых вопросов, заставить собеседника объясняться или оправдываться.
      - Ах да, ваше величество. Эта лошадь - мой карточный выигрыш, а я не привыкла управляться с такими нервными животными.
      - Кто же из джентльменов способен играть в карты на столь высокие ставки, скажите, пожалуйста? - потребовала королева.
      Сабби еще раз позволила себе погрешить против истины:
      - Мэтью Хокхерст, с позволения вашего величества, - самым благовоспитанным тоном ответила она.
      Королева мгновенно перевела разговор на другое. Прищурившись, она спросила:
      - Цвет ваших волос.., это натуральный цвет?
      - Да, конечно, ваше величество.
      - Я открою вам секрет, - доверительно сообщила Елизавета. - Я ношу парики!
      Поскольку ничего не могло быть более очевидного и поскольку Сабби провела немало часов за чисткой многочисленных королевских париков, ей было трудно притвориться удивленной.
      - Это как раз тот медный оттенок, который для меня наиболее желателен. Мой придворный парикмахер, мастер Хукер, уже давно предпринимал попытки раздобыть именно такие волосы, как у вас, - подчеркнуто заявила королева.
      Сабби с трудом проглотила комок в горле.
      У нее не могло остаться ни малейшего сомнения насчет того, о чем просила - нет, чего требовала - королева. В сердце у Сабби вспыхнули горечь и гнев. Как это унизительно - стоять вот так, на коленях, заворачивая наряды этой женщины в слои защитного холста, чтобы она могла красоваться во всем великолепии, надутая гусыня! А теперь эта старая ведьма всерьез возмечтала получить волосы Сабби, чтобы пленять молодых красавцев, вроде Эссекса и Девонпорта. Дело казалось безнадежным, но надо же было предпринять хоть какую-то попытку отвести беду!
      - Ваше величество, тот парик, что сейчас на вас.., лучше просто вообразить невозможно!
      Я не думаю, что мой тусклый оттенок будет вам к лицу.
      - Я высказала другое мнение, госпожа Уйалд, а я не привыкла, чтобы мне перечили.
      Кейт Эшфорд говорила мне, что вы весьма щедрая и великодушная девушка, и я искренне надеюсь, что она не солгала.
      Приходилось согласиться: другого выхода у Сабби не оставалось. Она постаралась сделать это с достоинством, но в душе у нее кипело негодование, и счет, по которому она намеревалась заставить королеву когда-нибудь заплатить, заметно возрос.
      - Ваше величество, я сочту за высочайшую честь предоставить мои волосы мастеру Хукеру для изготовления нового парика.
      Теперь, когда Елизавета добилась желаемого, она вновь вернулась к предмету их предыдущей беседы.
      - Я хотела бы предостеречь вас, госпожа Уайлд: не затевайте никаких игр со старшим Хокхерстом, лордом Девонпортом, если не хотите нажить себе неприятностей!
      Предостережение звучало настолько недвусмысленно, что Сабби перепугалась: уж не дошли ли до ушей королевы какие-нибудь слухи об ее связи с Шейном? Она вспыхнула. Ее так и подмывало плюнуть под ноги королеве, чтобы продемонстрировать свое к ней презрение.
      Ревность затопляла сердце, ревность туманила голову. Бесси Тюдор говорила о человеке, который был мужем Сабби, любовником Сабби - и притом говорила с такой уверенностью в своих правах собственницы, что Сабби с трудом сдерживала себя: она готова была броситься на царственную соперницу и выцарапать ей глаза. В первые мгновения после прихода королевы Сабби предположила, что открылась тайна ее появления на маскараде в образе богини Дианы. А на деле все оказалось гораздо хуже! Королева пожелала заполучить прекрасные волосы Сабби и заодно предупредить ее, чтобы она держалась подальше от Бога Морей!
      Когда Глориана удалилась, Сабби улыбнулась злорадной, жестокой улыбкой. Шейн принадлежал ей, всецело ей. Он останется ее личным, неприкосновенным достоянием, пока не настанет такой час, когда она сама отшвырнет его от себя. Вот тогда - и только тогда - Бесси Тюдор может подобрать его, если пожелает!
      В голове у нее уже созревал новый план: она обдумывала возмутительно-дерзкий костюм для следующей выходки, от которой у королевы ум за разум зайдет.
      Хокхерст и Барон сошлись на том, что кратчайший путь в Ирландию для О'Нила лежит через Бристоль. Это был ближайший к Лондону порт Западного побережья, и, чтобы добраться до него, требовалось преодолеть верхом каких-то сто миль. Любое покушение на жизнь графа Тайрона могло произойти только на суше, пока он не покинул Англию.
      С того момента как он взойдет на борт судна, принадлежащего Хокхерсту, он будет в безопасности.
      Шейн намеревался пройти весь путь до Ирландии, но, добравшись до Бристоля, он узнал от одного из капитанов ужасную новость и понял, что должен немедленно вернуться к королеве. В сражении близ города Зютфен был тяжело ранен сэр Филипп Сидней, и, судя по всему, ждать исцеления не приходилось Сэр Филипп приходился племянником Лестеру и считался одним из самых любимых пэров Елизаветы. Он был женат на дочери Уолсингэма, Франсес, которую никогда не приглашали ко двору по причине ее замечательной смуглой красоты.
      Доставив О'Нила на борт корабля, Хокхерст со всей возможной скоростью примчался обратно в Лондон и поручил Барону приготовить одно из небольших судов, так чтобы можно было в любой момент поднять якоря и выйти в море.
      Во время аудиенции у Бесс ему понадобилось немало сил, чтобы держать себя в узде.
      В Голландии они терпели поражение за поражением, и винить в этом было некого, кроме самой королевы. Она не желала раскошеливаться на эту войну, держала там армию численностью всего в несколько тысяч солдат и снабжала их до того скудно, что офицеры увязали в долгах, лишь бы оплатить нужные припасы. Когда Шейн сообщил ей, что сэр Филипп ранен под Зютфеном, она была искренне потрясена.
      - Нужно отозвать домой все наши отряды! Почему мы должны сражаться за этих голландцев? - взъярилась она.
      Он жестко возразил:
      - Ваше величество, сражения в Голландии - это сражения за Англию. Не выступить против Испании - это урон для нашей чести!
      Прибыл курьер от Роберта Дадли, графа Лестера, и она затребовала доставленные им депеши, пока Хокхерст находился здесь и мог ее поддержать, ибо она ожидала худшего. С сухими глазами она прочла сообщение о смерти Филиппа Сиднея. Сейчас она могла думать только о своем драгоценном, единственном лорде Роберте. Она понимала, что гибель любимого племянника окажется для него тяжелейшим ударом. Ее терзала мысль о том, что их сейчас разделяет море и она не в силах его утешить. В смятении она сжала кулаки и выкрикнула:
      - Будь он проклят, этот молодой олух, за то, что позволил убить себя!.. Как он мог... такое горе!.. Милорд Девонпорт, доставьте его тело в Англию.., для погребения. Я пошлю Лестеру письмо с распоряжениями.., если вы подождете, пока я их напишу.
      - Бесс, я скорблю о вашей утрате. Мой корабль готов выйти в море по первому вашему слову.
      Весь двор погрузился в траур, и яркие наряды пришлось отложить до лучших времен.
      Шейн отыскал Кейт Эшфорд и уведомил ее, что на пару дней забирает у нее Сабби. Поскольку племянница уже справилась с львиной долей работы, упаковав все необходимые для Уайтхолла платья, протестов не последовало.
      Кейт подсказала Шейну, что он может найти Сабби на пристани: она там распоряжается погрузкой сундуков и коробов на королевскую барку для короткого путешествия вниз по Темзе. Он отвел свою красавицу подальше от любопытной челяди и тихо сказал:
      - Я отплываю в Голландию, дорогая, и беру тебя с собой. Собери теплые вещи, и пусть твоя барка доставит тебя в Темз-Вью.
      Я встречусь там с тобой через два часа.
      Сабби откинула за спину свои роскошные медно-рыжие волосы.
      - Ах, это лорд Девонпорт, если я не ошибаюсь? - протянула она, словно они были едва знакомы.
      В его глазах сверкнула настораживающая вспышка, но она предпочла пренебречь этим сигналом.
      - Вы, мой дражайший лорд, пребываете в заблуждении, если полагаете, что я всецело в вашем распоряжении.
      - Чертова кошка! Это ты пребываешь в заблуждении! Позволь напомнить тебе, что обязанность метрессы состоит именно в этом - быть исключительно в моем распоряжении.
      Она бросилась на него, всерьез вознамерившись столкнуть его в реку, но он схватил ее и с торжествующим смехом сжал в объятиях, полный ликования оттого, как она прекрасна, когда сердится на него. Он коснулся губами мочки ее уха и прошептал:
      - Я люблю тебя, Сабби... Поедешь со мной?
      Она смилостивилась. По крайней мере, на этот раз он попросил, чтобы она его сопровождала.
      ***
      Они скакали верхом, бок о бок, до Хариджа, где Барон уже подготовил все для отплытия. Ветер относил слова прочь, так что у всадников не много было возможностей для беседы; но ощущение ее присутствия не покидало его ни на миг. Одной из ее особенностей, которые приводили его в восторг, было то, что она в любой момент была готова пуститься в любую авантюру и шла на это с радостью. Она же, стоя на палубе, с восхищением думала о том, с какой легкостью он принял на себя управление судном, выкрикивая команды с полубака. Теперь-то она понимала, почему у него голос такой глубокий и повелительный, даже грубый по временам. Только таким он и мог быть после стольких лет плаваний, когда его приказы, громкие и разборчивые, должны были разноситься по всему кораблю, перекрывая плеск волн, хлопанье парусов, завывание ветра и скрип шпангоутов. Когда корабль еще качался на якоре в гавани, Сабби вдруг ужаснулась: ей показалось, что ей сейчас станет плохо и лицо у нее позеленеет. Но потом, когда она глубоко вдохнула морской воздух, пропитанный запахом смолы и водорослей, страх отступил. И тогда она громко рассмеялась, закуталась в свой светло-серый плащ на лисьем меху и стала просто следить за тем, как Шейн приказывает ложиться в дрейф или поднимать паруса.
      Они вышли из гавани, и паруса выгнулись, напоминая фигуры беременных женщин. Присмотревшись ко всему окружающему, она обратила внимание на то, что здесь людям приходится управляться не менее чем с тремя сотнями канатов и тросов, каждый из которых имеет свое название, предназначение, место и крепится особым узлом. Шейн оставил свой командный пост, чтобы приложить и свои руки к усилиям тех, кто тянул канаты и поднимал паруса; Сабби содрогнулась, представив себе, какую боль причиняет ему недавняя рана. Потом она подумала о его крепких руках с большими ладонями и сильными пальцами, касающимися ее тела, и снова вздрогнула. Но вот наконец он подошел к ней, бережно обнял за плечи и улыбнулся.
      - Как ты научился различать все эти веревки? - спросила она.
      - Для этого большого ума не понадобилось, - засмеялся он. - Когда я, совсем еще мальчишкой, впервые вышел в море, боцман вбивал в меня эту премудрость с помощью узловатой веревки.., прямо по голому заду! - Он потянул ее за собой. - Пойдем вниз, я устрою тебя в своей каюте.
      Как только они оказались в маленькой каюте, он привлек ее к себе и горячо поцеловал.
      - Милая моя, как я по тебе скучал, - выдохнул он, глядя на нее с восторгом и нежностью. - Спасибо, что отправилась со мной, любимая. Это плаванье счастливым не назовешь. Сэр Филипп Сидней умер от раны, полученной во время сражения при Зютфене. Мы идем в Голландию, чтобы его вдова Франсес могла привезти домой его тело.
      Она мягко положила руку ему на плечо.
      - Сэр Филипп был тебе другом?
      - О'Нил был отправлен на попечение семейства Сидней и жил в их доме много лет, пока не вернулся в Ирландию. Филипп никогда не спрашивал о моих связях с О'Нилом. У его вдовы Франсес - маленький ребенок. Вот почему я просил тебя поехать со мной, Сабби.
      Франсес предстоят тяжелые дни, и ей может понадобиться общество доброй и заботливой женщины.
      Сабби откинула с головы меховой капюшон.
      - Она принадлежит к числу ваших завоеваний, милорд? - спросила она, чувствуя, как вспыхивает в ней ревность.
      - Нет, хотя она достаточно хороша, чтобы вызвать ревность королевы. Франсес Уолсингэм - дочь могущественного министра. Ты достаточно хорошо осведомлена о моих делах, Сабби, и понимаешь, что он мне враг и источник постоянной угрозы. Если я сумею оказать Франсес какую-либо услугу, это может впоследствии принести свои плоды. Если мы сейчас поддержим и утешим ее - сейчас, в дни беды, - возможно, она когда-нибудь отплатит мне той же монетой. - Он погладил ее по щеке загрубелой рукой. - Если я оставлю тебя здесь, внизу, в одиночестве, ты не будешь бояться?
      - Я не боюсь ни человека, ни зверя, - похвасталась она.
      Он засмеялся и взглянул ей в глаза.
      - Мы это проверим, когда я вернусь, моя дикая кошка.
      Он отсутствовал около часа, и для Сабби, впервые пересекающей коварное Северное море, этот час тянулся бесконечно. Она распаковала свои теплые вещи и обследовала каюту.
      Каюта была обшита строгими панелями из атласного дерева; меблировка состояла из стола и поворотных кресел. Койка была намертво прикреплена к стене, и ширина у нее была такая, что двое могли бы в ней разместиться, только тесно прижавшись друг к другу. Толстый турецкий ковер с красно-синим узором помогал сохранять тепло; медные фонари покачивались на кольцах, также прикрепленных к стене. Карты и навигационные инструменты заполняли ящики стола, а в одном из углов Сабби приметила большой железный сейф.
      В массивном дубовом комоде хранились толстые теплые одеяла и меховые покрывала, а в шкафу из атласного дерева - множество комплектов сухой одежды для капитана.
      Когда Шейн вошел в каюту, оказалось, что он промок до костей. Он не стал изменять своей укоренившейся привычке - немедленно сбрасывать с себя все промокшее платье, прежде чем оно успеет оставить мокрые пятна по всей каюте. Сабби наблюдала, как он быстрыми и сильными движениями обтирает грудь полотенцем, и, не в силах сопротивляться искушению, взяла другое полотенце и начала растирать ему спину.
      Вначале у него зуб на зуб не попадал от холода, и все же, на удивление быстро, растирание помогло ему согреться. Он попытался было заключить Сабби в объятия, но она воспротивилась этому.
      - Сначала дай мне посмотреть на твою рану, - мягко попросила она.
      Он послушно поднял руку, но, услышав, как тихонько ахнула Сабби, немедленно опустил ее.
      - Дай посмотреть, - настаивала она.
      - Ну нет, это слишком уродливая штука, чтобы показывать ее даме с тонкими чувствами. Тебе будет противно.
      - Твое тело для меня - радость и чудо, - возразила она.
      Ее пальцы пробежали вдоль его ключицы, через выступающие бугры мышц плеча - и вниз, к лопатке, где буйствовал дракон. От прикосновения Сабби Шейна кидало в дрожь; он изнемогал от желания заняться с ней любовью. Она подняла его руку, и на сей раз он не противился. Шрам был багрово-красным и покрытым морщинами.
      - Шрам у тебя так и останется на всю жизнь. Надо нам было как-то стянуть края раны, - сказала она с сожалением.
      Он покачал головой.
      - Барон - опытный лекарь. Он оставил рану открытой специально, чтобы вышел весь яд.
      То, что последовало за этим, ошеломило и потрясло его: сколь это ни было невероятным, она прижалась губами к ужасному шраму и осыпала его поцелуями.
      - Проклятье, что за бесовские проделки ты себе позволяешь! - ахнул он, когда волна страсти прокатилась по его телу.
      Она улыбнулась ему и прошептала:
      - Ну что вы, милорд, это же вы сами открыли мне, каким образом язык может послужить любовному таинству.
      - Хорошо, что я, а не кто-то другой, - хрипло проговорил он; его уверенные пальцы уже точными движениями расстегивали на ней платье. Когда она была полностью раздета, он высоко поднял ее на руках, а потом стал медленно опускать, так что их тела все время соприкасались, - и опускал до тех пор, пока его могучее орудие не скользнуло, как в ножны, в ее горячий тугой центр. Ладонями он прижал к себе округлости ее бедер и так, не разъединяясь с ней, донес ее до высокой постели.
      Ее руки нежно обвивались вокруг его шеи; каждый его шаг на этом пути приводил к тому, что он проникал в нее все глубже и глубже, и каждый его шаг порождал в ней желанную дрожь ожидания. Он не лег сам и не уложил в постель ее - он присел на край койки.
      - Милая, обними меня.., ногами, - то ли попросил, то ли приказал он, и она задохнулась от несказанного сплава боли и наслаждения, когда он по самую рукоять вогнал в нее свой тяжелый скипетр и прижал ее к себе еще теснее - хотя это и казалось невозможным.
      Их губы слились - и он начал вовлекать ее в головокружительную, сокровенную игру "напрягись-расслабься", когда в их телах вершился единый ритм захвата и освобождения.
      Волны наслаждения нарастали и откатывались снова и снова, и так продолжалось, пока она не зарыдала от жажды завершения. Он уже так умел прислушиваться к зову ее тела, что точно подгадал момент. Они рухнули в водоворот одновременно, и имя каждого слетело с губ другого.
      Теперь они лежали, не размыкая объятий.
      Качка корабля убаюкивала их, словно детей в колыбели. Через два часа он проснулся: пора было возвращаться на палубу.
      - Куда ты? - пробормотала она сквозь сон.
      - Мне не хотелось тревожить тебя, любимая. Я капитан этого корабля, ты помнишь?
      Я никогда не оставляю палубу дольше чем на три часа.
      - А для меня ты сделаешь исключение.
      - Пять минут, - уступил он.
      Он лег на спину и подтянул ее к себе, так что ее спина покоилась у него на груди.
      - Ах, Сабби, все мои чувства полны тобою, - сказал он, вдыхая волнующий аромат ее волос и разогретого сном тела. - И мои мысли тоже. - Он помолчал, а потом выговорил почти шепотом:
      - И сердце. - Он отвел ее волосы с затылка и поцеловал ее в шею. Обожаю твои волосы.., и не могу на них наглядеться.
      - Нет, уж лучше постарайся на них наглядеться сейчас. Королева хочет, чтобы я их остригла - а ей из них смастерят парик.
      Он бесцеремонно сбросил ее со своей груди на постель и в мгновение ока был уже на ногах.
      - Я запрещаю! - возмущенно закричал он.
      - Шейн, у меня нет выбора - это было равносильно приказу.
      - Равносильно наглому вымогательству!
      Сабби, об этом и речи быть не может! Я куплю волосы для ее чертова парика. Есть множество женщин, которые готовы продать свои волосы или любую другую часть тела. Ты только предоставь это мне, - сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
      Мысль о королеве, выступающей как пава и красующейся в парике из волос низкопробной шлюхи из борделя, немало позабавила Сабби. Потом она скорчила гримасу, подумав о том, сколько борделей придется обойти Шейну, прежде чем он найдет особу с волосами нужного оттенка!
      ***
      Хокхерст привел судно в занятый англичанами порт Флашинг. Сэр Филипп Сидней был комендантом этого города, который служил базой для всех англичан в Голландии.
      Оставив Сабби на борту, Шейн явился к Франсес, представился и сообщил, что прибыл сюда за ней, чтобы отвезти ее домой. Она была измучена вконец и изнемогала от усталости после многочисленных визитов офицеров, служивших под началом у Филиппа, и единственное, о чем она мечтала, - это оказаться дома.
      Сильная поддержка Хокхерста была именно тем, в чем она сейчас больше всего нуждалась.
      Он взял бразды правления в свои руки и приказал слугам упаковать вещи, чтобы все было приготовлено к тому моменту, когда его матросы начнут принимать груз на борт. Гроб следовало установить в трюме. Для маленькой девочки - дочки Франсес - и ее кормилицы надлежало выделить отдельную каюту, а для самой Франсес - другую.
      Лошадей и собак Филиппа устроили со всеми удобствами, а тем временем Хокхерст отлучился, чтобы вручить Лестеру королевские депеши.
      За час до того, как в устье Западной Шельды начался отлив, которому надлежало вынести корабль в Северное море, на борт поднялась Франсес, с головы до ног облаченная в траур. Сабби мгновенно преисполнилась сострадания к миниатюрной женщине в черном, ведущей за руку прелестную маленькую девочку. Шейн жестом дал Сабби понять, что она должна вместе с ним проводить новоприбывших вниз; когда они оказались в тесной каюте, он представил ее дочери Уолсингэма - человека, внушающего многим ненависть и страх.
      Франсес подняла с лица черную вуаль, и Сабби не поверила собственным глазам.
      Этой очаровательной вдове никто не дал бы и восемнадцати лет - на вид она была гораздо моложе.
      Когда малышку с кормилицей устроили в отведенной им каюте, Шейн поднялся на палубу: пора было поднимать якорь, чтобы покинуть гавань и взять курс на Англию.
      Оставшись вдвоем с Франсес, Сабби почувствовала прилив симпатии к молодой вдове и горячее желание хоть как-нибудь ей помочь.
      - Может быть, вам хотелось бы побыть одной, леди Сидней?
      - Нет, Сабби, не оставляйте меня и, пожалуйста, зовите меня по имени Франсес.
      Я плохо переношу качку и в последние дни почти ничего не ела, пожаловалась она.
      Сабби налила ей бокал вина, разведенного водой с сахаром.
      - Это хорошо успокаивает желудок. Может быть, вам хотелось бы лечь в постель?
      А я посижу рядом, и мы могли бы поговорить.
      Франсес с благодарностью взглянула на нее и, сняв траурные одежды, снова отхлебнула вина. Понемногу вино развязало ей язык, и она начала поверять Сабби свои горести.
      - Клянусь вам, я не знаю, что делать.
      "Филипп был кругом в долгах... Задолжал очень многим, и наше имущество заложено все до последнего.
      Сабби так и ахнула: семейство Сидней считалось одним из самых знатных в Англии.
      - Он.., мы... Мы должны отдать больше восьми тысяч фунтов, а у меня даже нет средств, чтобы его похоронить.
      Сабби придвинула свое кресло к постели.
      - Отец вам поможет.
      Франсес горько рассмеялась:
      - Здоровье моего отца с каждым днем ухудшается: его гложут постоянные мысли о деньгах. Он увяз в долгах уже много лет назад. Со своими шпионами он рассчитывается из собственного кармана, а то, что ему платит королева, это жалкая подачка. Дворец Уолсингэмов заложен со всем своим содержимым, от погребов до чердака.., а тем временем королева ест с золотых тарелок и каждый день надевает новое платье с новой грудой драгоценностей!
      Сабби задумчиво промолвила:
      - Это урок для всех нас.., если мы сумеем его усвоить. Я теперь знаю, как понимать слова "Золотое правило". Они означают: "Золото правит".
      - Как это верно! Можете мне поверить, я усвою этот урок. В следующий раз я выйду замуж ради денег!
      Сабби осторожно поинтересовалась:
      - А вы любили мужа, Франсес?
      Смуглая вдовушка помолчала в нерешительности, а потом созналась:
      - Нет, это не был брак по любви. Обо всем сговорились наши родители, и, по-моему, королева тоже приложила к этому руку. Филипп был поэтом, мечтателем.., он совсем не был создан для войны.
      - Может быть, королева позаботится о расходах на погребение? Его же похоронят в усыпальнице собора Святого Павла, правда?
      - Королева!.. - вскипела Франсес, залпом допив вино и протянув кубок Сабби, чтобы та вновь его наполнила. - Филипп погиб, сражаясь за нее, но она - самое неблагодарное создание на земле! Вы знаете, когда она была еще совсем молодой, она заболела оспой, и из всех ее дам при ней осталась только мать Филиппа, леди Мэри Сидней. Она так самоотверженно, днем и ночью, ухаживала за Елизаветой, пока та не поправилась! Королеве повезло, оспинки остались только у нее на шее, и она может прятать их под воротником. А моей бедной, милой свекрови такого счастья не выпало. Она заразилась оспой от Елизаветы и была обезображена так сильно, что теперь постоянно носит вуаль и не показывается в обществе. Для леди Сидней выделили какой-то жалкий закуток на чердаке Хэмптон-Корта, и ей предписано держаться от королевы на расстоянии, поскольку Бесс, видите ли, не выносит ни уродства, ни болезни, ни отметин, оставленных недугом! Можете мне поверить, Сабби, королева никогда не дает, она только берет!
      Сабби доверительно сообщила:
      - Я украла один из ее драгоценнейших призовых трофеев. - Она закатила глаза вверх, давая понять, что речь идет о Боге Морей, сейчас находящемся на палубе, у них над головой. - Почему бы и вам не последовать моему примеру?
      - Я буду в трауре, уеду в глушь, на отцовскую ферму в Суррее. Это единственное место, где для меня и для моего ребенка найдется крыша над головой. - Внезапно она задумалась и с пробудившимся интересом взглянула на Сабби. - А кто сейчас самый завидный жених в Англии?
      Сабби задумалась не долее чем на мгновение.
      - Эссекс, вероятно, - засмеявшись, ответила она.
      - Простите меня, Сабби. Это все из-за вина. Стыдно вести такие речи, когда тело моего бедного мужа еще не предано земле...
      Но как это было бы замечательно - освободиться от гнета денежных забот! - вздохнув, закончила она.
      ***
      Воспользовавшись сведениями, полученными от О'Нила и из других источников, Уолсингэм подстроил ловушку для Марии Стюарт, королевы Шотландской, опутав ее паутиной заговора Бэйбингтона, хотя все считали, что она пребывает в заключении, под надежной охраной. Он трудился днем и ночью, собирая улики, так чтобы этого было достаточно для предания ее суду. Однако Елизавета пришла в ярость, и его триумф обернулся крахом.
      Смерть зятя, чьи просроченные долги перешли к нему по наследству, оказалась последним ударом, окончательно подорвавшим его здоровье.
      Уолсингэм не смог встретить дочь в Харидже, где Хокхерст бросил якорь, и Сабби пришлось отвезти Франсес в Суррей на барке, которую купил ей Шейн. Таким образом, Франсес вернулась на родину, но, вместо того чтобы найти здесь могущественную семью, где она обрела бы опору в тяжелые для нее дни, она оказалась перед лицом необходимости самой послужить опорой для отца, чьи силы таяли с каждым днем, и принять на свои плечи весь груз бесчисленных долгов.
      Глава 16
      Сабби узнала, что двор уже переехал в Уайтхолл, где, согласно прежним замыслам, должен был открыться блистательный зимний сезон, но все радужные надежды рассыпались в прах. Жизнь при дворе превратилась в тяжкий кошмар. Словно какая-то темная пелена нависала над дворцом. Люди бродили с постными лицами, в тусклых унылых одеждах, ступали осторожно, следили за каждым своим движением, чтобы ненароком не попасться под горячую руку государыне и не привести ее в еще большее раздражение.
      Она приказала Лестеру и еще двум вельможам высокого ранга Фульк-Гревилю и Блаунту - вернуться в Англию и сократить численность их войск в Голландии. Лестер наотрез отказался, доказывая ей, что на это потребуется не менее полугода. Хокхерсту пришлось взять на себя доставку в Англию этих неприятных депеш, равно как и воззваний от голландских посланников с просьбами об оказании более действенной поддержки.
      Королева Англии исходила лютой яростью, обращенной против Уолсингэма, за то, что он довел дело до суда над Марией Стюарт; суд, как и следовало ожидать, вынес смертный приговор, и шотландская королева сложила голову на плахе. Елизавета же хотела, чтобы ее избавили от Марии без особого шума, не прибегая к публичной казни! Сыну Марии, Джеймсу, предстояло воцариться в Шотландии, и Уолсингэм, опасаясь вторжения с севера, советовал подкупить его щедрой мерой золота.
      Все новости были одна хуже другой. Строительство Непобедимой армады испанского короля Филиппа подходило к концу; весной этот флот должен был выступить на завоевание Англии, имея в своем составе больше кораблей, чем когда-либо удавалось собрать для битвы.
      Пытаясь возродить былой блеск и торжественность традиционной церемонии открытия парламента, Елизавета назначила нового лорда-канцлера: им стал сэр Кристофер Хаттон.
      Кроме того, не выдержав характера и желая вернуть себе нежные улыбки Эссекса, она пошла на уступки и возвела его в сан граф-маршала Англии, чтобы он получил право первенства по отношению к старому лорд-адмиралу, которому недавно был пожалован титул граф Ноттингэма.
      Открытие парламента позволило народу лицезреть королеву во всем монаршем блеске.
      Первыми шествовали бароны, графы и кавалеры ордена Подвязки; за ними следовал стареющий Сесил, а на шаг сзади - его сын Роберт. Далее выступал новоиспеченный лорд-канцлер, несущий государственные печати Англии и сопровождаемый двумя оруженосцами: один нес королевский скипетр, а другой Меч Державы в алых ножнах, украшенных золотыми геральдическими лилиями. Звуки труб возвестили о прибытии королевы. Аура всепобеждающей верховной власти окружала ее, и каждый из собравшихся преклонил перед ней колено.
      ***
      Поскольку в последнее время двор стал весьма унылым местом, многие дамы - и Сабби в их числе - предпочитали развлекаться за пределами дворцовых стен. По крайней мере, Уайтхолл находился в центре Лондона, и дамы могли посещать театры и лавки торговцев, конюшни на Кендлвик-стрит, мастерские ювелиров на Ломбард-стрит и конские ярмарки на рыночной площади Смитфилдсквер.
      Повинуясь внезапному капризу, Сабби отправилась верхом в Темз-Вью, чтобы там переночевать. Начался снегопад. Стоя у широкого окна хозяйской спальни и поглядывая на дорогу, Сабби начала уже терять надежду на то, что Шейн сегодня здесь появится.
      Ее бесило, что вечно получается одно и то же: невозможно было знать заранее, когда им удастся свидеться в следующий раз. Они встречались от случая к случаю, урывая время от своих разнообразных обязанностей. Постоянным яблоком раздора между ними было то, что он налетал как ураган и тут же исчезал снова; а в результате, когда им все-таки удавалось повидаться, драгоценные минуты растрачивались на перепалки.
      Иногда она ночевала в Темз-Вью одна; случалось и так, что он являлся среди ночи, увешанный оружием, одетый в черное, настороженный и злой.
      Он мог скользнуть в постель, прижать ее к себе горячими руками, и тогда они предавались любви неистово и яростно, словно в последний раз.
      Сабби вздохнула и собиралась уже отойти от окна, но тут она увидела всадника. Она сбежала по лестнице вниз, чтобы встретить его, и с изумлением обнаружила, что перед ней стоит не Шейн, а Мэтью. Уже не в первый раз у него перехватило дыхание от ее красоты, и он от всего сердца пожалел, что в эту холодную зимнюю ночь она ждала не его.
      - Господи, Сабби, как я рад тебя видеть! - воскликнул он, смеясь и обнимая ее; при этом холодные мокрые хлопья снега падали с его плаща ей на платье. - Ты уже сказала ему, что леди Девонпорт - это ты?
      - Нет, и, может быть, именно поэтому он носит меня на руках и обращается со мной как с королевой. Зато я все сказала вашей матери.
      - Джорджиана приезжала в Лондон? - удивился он.
      - Да. Она столкнулась со мной, когда я была одета.., ну, очень по-домашнему. Вот она конечно и подумала, что я - молодая жена Шейна. Я ей во всем призналась, и она меня заверила, что ничего ему не скажет.
      - Вы друг другу понравились? - напрямик спросил Мэтью.
      - Да, благодарение Господу. Меньше всего хотелось бы нажить врага в лице собственной свекрови!
      Они уселись перед жарким камином, и Сабби налила по бокалу подогретого с пряностями сидра.
      - Это напомнит тебе родной дом. А ты по каким делам здесь оказался?
      - Знаешь, дела странные. Я только что доставил две больших партии мрамора с острова Порбек. Этот мрамор предназначался для покупателя, который задумал какую-то грандиозную перестройку, и тем не менее Хок предупреждал меня, чтобы с этим грузом все было шито-крыто. Мне только одно и требуется - узнать у него, где и когда я должен выгрузить мрамор. Для такой морозной погоды я мог бы придумать и более приятное занятие, чем жонглировать глыбами холодного розового мрамора.
      Входная дверь резко распахнулась, и Шейн впустил в дом невысокую темную фигурку, а заодно и небольшой смерч из снежных хлопьев.
      - Франсес! - ахнула Сабби. - Сейчас же идите к огню и согрейтесь!
      - Добрый вечер, Сабби. Кажется, придется считать, что лорд Девонпорт снова спас меня.
      Мэтью немедленно вскочил на ноги.
      - Леди Сидней, позвольте выразить вам мое самое искреннее сочувствие в связи с вашей тяжелой утратой.
      Шейн пояснил:
      - Как вы, конечно, догадались, это мой брат, Мэтью Хокхерст.
      - Стряслось что-то ужасное, Франсес? - спросила Сабби, видя, как горестно поникли худенькие плечи.
      - Мы думали, что нашли выход из денежных затруднений. Я отправилась к поверенным Филиппа, чтобы продать кое-какие поместья семейства Сидней, но оказалось, что завещание составлено не правильно, и брат Филиппа, Роберт, претендует на все имущество.
      - Я поручил своему стряпчему, Джекобу Голдмену, повидаться с Робертом Сиднеем по поводу наследства Франсес, - сообщил Шейн.
      - Пришлось продать все свадебные подарки и столовое серебро... И за все это я получила тысячу фунтов, - безнадежно поведала Франсес. - Отец обратился к королеве с прошением, чтобы казна уплатила долги Филиппа, но она ответила отказом.., потому что злобствует из-за Марии Шотландской. Вот она и решила наказать отца таким манером.
      - Вы, должно быть, совсем измучились.
      Сегодня вы уже не сможете вернуться в Суррей. Переночуйте здесь.., я вас отведу в такую уютную розовую спальню... - Она умоляюще взглянула на Шейна. - Дорогой, прикажи кухарке приготовить что-нибудь поесть, а я провожу Франсес наверх.
      - Идем, Мэтт, мы сами устроим набег на кухню: я просто умираю от голода.
      Оказавшись наедине с Мэттом, Шейн распорядился, чтобы тот выгрузил розовый мрамор со своих кораблей и перенес его на суда Шейна.
      - Может, я просто отвезу его к покупателю? Так будет гораздо удобнее, - предложил Мэтт.
      Не желая впутывать брата в свои тайные операции, Шейн решил отделаться шуткой:
      - Мрамор предназначен для дамы, Мэтт, если уж тебе так хочется это знать, и я заинтересован в том, чтобы вся ее благодарность досталась мне одному.
      Мэтт мгновенно разозлился. Как может его братец гоняться за всякой юбкой, если его дарит своей любовью самая очаровательная женщина в Лондоне? Он резко бросил:
      - Мне надо идти. Где стоят твои корабли?
      Шейн воззрился на него долгим задумчивым взглядом и спокойно ответил:
      - "Дерзновенный" и "Глориана" - в Саутенде. Капитанам дано указание принять мрамор на борт в любое время дня и ночи, когда это будет удобно для тебя, Мэтью.
      Проводив брата, Шейн набрал полный поднос аппетитной еды для Франсес. Он тепло улыбнулся ей и сказал:
      - У меня есть для вас две тысячи фунтов, Франсес. Я хочу помочь вам, и, насколько я понимаю, деньги - это именно то, что вам сейчас больше всего необходимо.
      Франсес всплеснула руками.
      - О милорд, я не могу!..
      Было видно, что она спорит сама с собой.
      После недолгого колебания она решилась:
      - Я.., я помогала отцу, когда он лежал больной, и... И я обнаружила, что у него заведено досье на вас, лорд Девонпорт.
      - Я знаю, - мягко отозвался Шейн, - и искренне надеюсь, что сердце посоветует вам предупредить меня, если настанет такое время, когда ваш отец должен будет передать свои досье другому министру. Но, Франсес, деньги, которые я вам предлагаю, не имеют к этому никакого отношения. Я настаиваю, чтобы вы их приняли.
      Сабби видела, как вздохнула Франсес и какое облегчение отразилось на лице юной вдовы.
      - Подкрепитесь, Франсес, это так аппетитно пахнет. Я подберу вам теплое ночное платье, а вы позабудьте на время о своих тревогах и позвольте себе несколько часов отдыха.
      Франсес с благодарностью взглянула на нее.
      Когда Шейн и Сабби, выйдя из розовой спальни, прикрыли за собой дверь, Сабби спохватилась:
      - Мне надо послать служанку, чтобы она приготовила комнату для Мэтью.
      - Незачем, - сообщил Шейн, поднял ее на руки и понес в их спальню. Он ушел.
      - Ушел? - изумилась Сабби. - Почему?
      - Я сказал самую невинную фразу, а он вспыхнул, как порох. - Шейн поставил ее на пол спальни и повернулся, чтобы запереть дверь. - По-моему, он воображает, что влюблен в тебя.
      Сабби покраснела. Она знала, что в его словах немало правды, но, как ни крути, именно Мэтью стоял рядом с ней, обмениваясь брачными обетами. Ее так и подмывало выкрикнуть в лицо Шейну: "Это твоя вина!" - но пришлось придержать язык и повернуться к Шейну спиной, как будто ей именно сейчас захотелось посмотреть через окно, как падает белый снег на дорожки сада.
      Он подошел к ней сзади, обнял и поцеловал в макушку.
      - Любимая моя, мне даже подумать страшно, что ты когда-нибудь можешь оказаться в такой беде, в какую сейчас попала Франсес. Я положил на твой счет в ювелирной компании десять тысяч фунтов.
      Она так и застыла в его объятиях, удивленная столь значительной суммой.
      - Бог свидетель, ну и щедры же бывают мужчины со своими любовницами!
      Он повернул ее лицом к себе.
      - Сабби, я не думаю о тебе как о любовнице! - В глазах у него было страдание, и это от нее не укрылось. - Ты моя возлюбленная, ты моя любовь. То, что есть между нами, - это такой редкостный дар, это так необыкновенно!.. Я взял твою девственность и не хочу, чтобы когда-нибудь ты познала другого мужчину. Разве ты не чувствуешь, как крепко мы с тобой связаны?
      - Да, чувствую! - воскликнула она. - Я хочу, чтобы мы были мужем и женой!
      - О милая моя, - сказал он, снова подняв ее на руки и направляясь к кровати, - и я хочу того же, но это невозможно.
      Ласковыми, бережными руками он раздевал ее, приговаривая:
      - Маленькая моя, любимая. - Поцеловав ее веки, он отвел с висков пряди вьющихся волос. - Брак - это еще не все, родная. Посмотри на бедную Франсес.
      Она запустила пальцы в густую поросль черных завитков у него на груди.
      - Ты хотел, чтобы она чувствовала себя в долгу перед тобой?
      - Конечно, - не стал отпираться он.
      Куснув Сабби за ушко, он принялся целовать ее шею, а его пальцы начали творить с ней желанную магию.., и способность мыслить здраво покинула ее. Потребовалось немало усилий, чтобы все-таки задать вопрос, который ее мучил:
      - А что это за секреты с розовым мрамором?
      Он так и ахнул от комического возмущения.
      - Мрамор доставлен для графини Хардвик. Ее тоже зовут Бесс. У нее мания - перестраивать свои замки. Помимо всего прочего, оказалось, что она владеет еще и рудниками, где добывают свинец и олово. Вот и получается, что, не навлекая ничьих подозрений, я могу обменять мрамор на свинец.
      - Для О'Нила?
      Он вздохнул.
      - Ты хочешь поговорить или ты хочешь поиграть?
      Она плотно сжала ноги, так чтобы он не мог даже пальцем добраться до укромных уголков ее тела.
      - Ты-то всегда хочешь играть.., и никогда не хочешь разговаривать.
      Он едва не взвыл:
      - Да о чем разговаривать?
      - Неужели мы так никогда и не сможем побеседовать серьезно? У меня есть сотни вопросов, и я хочу получить на них ответы.
      Он прижал ее бедра к своим напрягшимся чреслам и прошептал:
      - Вопросы? Вроде того, сколько раз мы можем это проделать за ночь?
      - Шейн, перестань.., будь со мной серьезен...
      - Ах, извини, - продолжал он дразнить ее. - Ты имеешь в виду, что хочешь узнать обо мне побольше.
      - Да... Я хочу знать все...
      Он ответил с шутовской задумчивостью:
      - Ну, что бы тебе сообщить... В пылу страсти, например, мой мужской орган увеличивается в длину до десяти дюймов.
      Она замолотила по его груди маленькими крепкими кулачками.
      - Ты невозможен!.. Я тебя ненавижу!
      Он усмехнулся и тихо возразил:
      - Когда прижму тебя покрепче.., полюбишь.
      Понемногу он добился своего: она оставила свои расспросы, забыв обо всем, кроме любовных ласк. Он жаждал зарыться в нее, заставить просить о большем; он жаждал слышать, как она вскрикивает от наслаждения.., снова и снова. Он знал, что скоро сумеет наполнить каждую ее жилку чистейшим блаженством, которое сделает бессмысленными любые вопросы.
      В похоронной процессии, провожавшей в последний путь сэра Филиппа Сиднея, насчитывалось более семисот скорбящих персон, и Франсес пришлось продать фамильную карету с лошадью, чтобы оплатить расходы на погребение. Главной скорбящей персоной была, разумеется, королева Елизавета, глубоко удрученная гибелью молодого красивого вельможи. Она была облачена в роскошный траурный наряд из черной парчи и черного меха.
      Единственным светлым пятном во всем этом черном великолепии был пышный белый воротник-раф.
      Сабби присутствовала на похоронах, находясь в обществе Кейт Эшфорд и ее мужа, лорда Эшфорда, вернувшегося из Голландии.
      Сабби всегда претило следование моде: она не желала выглядеть как все. Поэтому она поступила иначе: надела белоснежное платье с черным воротником. В сочетании с ее красновато-рыжими волосами, уложенными таким образом, что невозможно было судить об их длине, все это производило ошеломляющий эффект и снова привлекло к Сабби внимание королевы, которую особенно поразил черный раф: это было нечто неслыханное.
      Сабби так и съежилась от страха, когда в гардеробной комнате, в присутствии всех фрейлин, послышался мелодичный голос королевы:
      - Госпожа Уайлд, вы обладаете удивительным умением делать то, что просто бросается в глаза. Не разрешите ли поинтересоваться, где вы раздобыли столь необычный черный раф?
      Сабби склонилась в реверансе чуть ли не до пола.
      - Если угодно вашему величеству... я просто покрасила один из моих белых рафов.
      - Мне было бы угодно, если бы вы просто покрасили некоторые из моих белых рафов!
      Сабби подняла глаза и увидела, что королева, прищурившись, вглядывается в короткие медные завитки, умышленно выпущенные напоказ из-под круглой шапочки.
      - Вашим последним подарком, госпожа Уйалд, - снова обратилась к ней Елизавета, - вы мне вполне угодили, так что впредь, сударыня, прошу вас вспоминать о своей королеве, когда будете придумывать очередные нововведения.
      На следующий день все придворные дамы явились в платьях с черными воротниками. То есть все, кроме Сабби. Она-то на этот раз отдала предпочтение бледно-лиловому: этот цвет считался вполне приемлемым для траурных одежд.
      Каждый год сезон празднеств начинался тридцать первого октября - в День всех святых, когда королева назначала Князя Беспорядков распорядителя предстоящих рождественских увеселений, которому надлежало заниматься забавами и играми, штрафами и наказаниями. Затем происходили торжества в день Святого Мартина, дни Святой Екатерины, Святого Николая, Святого Луки и Святого Фомы. После этого праздновалось Рождество и отмечался день Святого Стефана, день Невинно Убиенных Младенцев, Новый год и Двенадцатая Ночь. Окончание сезона приурочивалось к Сретенью, которое приходилось на второе февраля. Однако в этом году при дворе не устраивалось никаких увеселений; не могло быть и речи о маскарадах или пантомимах, где в более благоприятные сезоны парочки так легко переходили от беглых поцелуев и мимолетных прикосновений к тайным свиданиям или явным вольностям.
      Королева развлекалась в частных домах своих вельмож, поскольку при дворе соблюдался траур; тщеславные господа оспаривали друг у друга честь получить приглашение в эти дома. В большом ходу был подкуп, и немалые суммы передавались из рук в руки; фрейлины королевы сновали без устали, доставляя ей письма, приношения и дорогие подарки.
      Королева читала прошения, корчила гримасы, фыркала "Пфу!", принимала подарки и бросала равнодушное "нет". Сестры Эссекса, Дороти Дерево и Пенелопа Рич, не оставляли попыток умилостивить королеву редкостными драгоценностями. Елизавета соглашалась посетить бал, который они устраивали, после чего и не думала там появляться.
      Сабби не могла нарадоваться, что во дворце нет обычной суеты, да и Шейн реже срывался с места ради своих секретных вылазок, так что они подолгу оставались вдвоем в Темз-Вью. Шейн был на седьмом небе, когда оказалось, что они могут провести Рождество вместе - одни и без помех. Барон, одетый по последней моде, как подобало мнимому Фиц-Клеру, надумал навестить Джорджиану, а большинство слуг были на Рождество отпущены по домам.
      Шейн запряг лошадь в санный возок, укутал Сабби теплой меховой полостью, и они отправились прокатиться по сельским дорогам Кента. По пути он показал ей Хэвер, где некогда жила Анна Болейн; маленький замок, окруженный рвом, очаровал Сабби. Когда Шейн замел, что она озябла, он осадил лошадь у придорожной гостиницы, именовавшейся "Боевые Петухи", и там они насладились рождественским обедом в отдельной уютной столовой. Когда трапеза завершилась, Шейн расположился перед камином и усадил Сабби к себе на колени. Рукой он погладил ее по животу.
      - У тебя в желудке что-то многовато кларета и пудинга. И еще, дорогая моя, мне кажется, что ты слегка захмелела.
      - Я захмелела от любви, - сонно пробормотала она, глядя в огонь.
      Он уткнулся носом в ее шею.
      - Бессовестная лгунишка, если бы это было правдой, я был бы самым счастливым человеком на земле.
      - После холодного воздуха.., в тепле меня разморило... Очень спать хочется, - сообщила Сабби, прильнув головой к его широкому, удобному плечу.
      Он поцеловал ее в ухо.
      - Поедем домой, - шепнул он, - и я отнесу тебя в постель.
      Свежий морозный воздух быстро заставил ее взбодриться. Они подъехали к Темз-Вью, и он ненадолго зашел в конюшню. Воспользовавшись его кратким отсутствием, она спряталась за живой изгородью и забросала его снежками из засады, а потом отчаянно завопила, когда он кинулся за ней вдогонку и, догнав, сунул лицом в глубокий сугроб.
      И только тогда, когда они добрались до своей спальни, они обменялись рождественскими подарками. Сабби преподнесла ему тонкую шпагу в ножнах с золотой насечкой и тяжелый грозный кинжал под пару шпаге.
      Рукояти были украшены одинаковыми золотыми фигурками дракона с рубинами вместо глаз, и Шейн пришел в восхищение: чтобы подобрать такой обдуманный, именно для него подходящий подарок, от Сабби наверняка потребовалось немало времени и хлопот.
      И еще он возликовал, услышав, как ахнула от радостного изумления сама Сабби, когда он накинул ей на плечи подарок, который он придумал и заказал специально для нее. То был плащ-перевертыш из мехов, привезенных из Московии. Могло показаться, что плащ сшит из несравненного меха черных соболей; но если вывернуть его наизнанку, то становилось ясно, что он сплошь подбит горностаем. Сабби любовно погладила мех и подула на него, чтобы поглядеть, какой он густой и блестящий.
      Конечно, плащ привел ее в восторг.
      В глазах у нее вспыхнул зеленый огонь. Она взглянула на Шейна и поманила его к себе:
      - Возьми меня.., на соболях.
      Она бросила мех поверх ковра перед камином, выскользнула из своего просторного шелкового ночного платья и опустилась на мех, жестом приглашая Шейна присоединиться к ней. У какого мужчины хватило бы сил, чтобы противиться соблазну, пению сирен - ее влекущему призыву?
      ...С трепетом обнаружила она, что на его левой груди, повыше сердца, появилась новая татуировка - маленькое изображение сабли.
      С трепетом, но без удивления: как-то она проговорилась, что в детстве ее дразнили "Саблей", и он, очевидно, это запомнил.
      - Ах, какое совпадение, - поддразнила она его. - Я тоже собираюсь сделать татуировку. На следующей неделе этим займусь.
      Сначала я думала изобразить у себя на плече маленькую копию твоего дракона, но потом сообразила: о нет, это будет видно, когда на мне платье с большим вырезом. И вот что решила: картинка будет на таком месте, где ее никто не сможет увидеть, кроме тебя.
      - Сабби, умоляю, скажи, что ты пошутила!
      Она засмеялась и поцеловала его.
      - Ты мне запрещаешь?
      Он крепко прижался к ней губами, утверждая свое верховенство и власть над ней, и хрипло проговорил:
      - Я не такой глупец. Если я запрещу... можно не сомневаться: в следующий раз, когда я потяну вниз твои панталончики, мне прямо в глаза оскалится дракон или дикая кошка!
      - Может быть, какая-нибудь фраза окажется более уместной, чем картинка? - немилосердно продолжала она его терзать.
      Он застонал:
      - Это какая же фраза у тебя на уме, ведьма?
      Она поколебалась, прикидывая, стоит ли рисковать, а потом произнесла:
      - Метресса Черного Призрака.
      Он оцепенел. Тут было уже не до любовных утех. Молчание становилось смертельно опасным. Наконец он жестко потребовал ответа:
      - Откуда ты узнала?
      - Я и не знала. Просто догадалась. Но теперь.., теперь я знаю.
      Он вскочил и угрожающе наклонился над ней:
      - Ты сию же секунду скажешь мне в точности, откуда тебе это известно!
      От него исходила нешуточная опасность;
      Сабби видела, что он не остановится ни перед чем. Он едва держал себя в руках. Она подалась назад, не на шутку испуганная, но потом смело ответила:
      - У тебя так много тайн. Я обязана разгадать хотя бы некоторые из них.
      Она вызывающе рассмеялась:
      - Знаю только я. Ты меня боишься? - ехидно уточнила она. - Да неужели могучий Бог Морей, любимец королевы, преступный Черный Призрак, боится женщины?
      Его твердое тело снова вдавило ее в густой соболий мех. Он ворвался в нее с такой яростью, словно собирался насквозь пронзить ее своим орудием и заставить замолчать навсегда. Она видела, что он бросает ей вызов, но поклялась сама перед собой, что он найдет в ней достойного противника. Она не позволит ему довести ее до кульминации; она твердо решила, что последняя судорога сокрушит его раньше, чем ее. Она напрягла свои тугие створки, и он удвоил усилия. Казалось, ее тело сотворено специально ради того, чтобы принять его. Волны чувственного наслаждения накатывали на нее одна за другой, исторгая из ее груди слабые вскрики и стоны. Она не пыталась заглушить их, потому что знала, как действуют на него эти ее крики. Трижды он едва не утратил власть над собой, когда она шептала ему горячие, лишь им двоим понятные слова и удерживала его в сладостном плену сокровенной ловушки, побуждая его отдать ей эссенцию своей любви.
      Он заставил ее ищущий язык отступить, слегка сжав зубами его кончик, и тут же послал в ответную атаку свой собственный язык, который вторгся в нее с таким же исступлением, какое буйствовало в другом средоточии его телесного порыва. Никогда, никогда еще желание не обуревало его с такой силой. Оно нарастало, подчиняя его себе, и дышать становилось все труднее. Сабби металась, откидывая голову то в одну сторону, то в другую, утопая в шелковистом собольем меху, но все же пол под ними оказался столь твердым ложем, что Шейн смог войти в нее глубже, чем это когда-либо удавалось. Его ласки сминали ее плоть, но она с радостью принимала эту боль-упоение, возносясь к таким высотам желания, о существовании которых и не догадывалась до сей поры. Она изгибалась дугой, выкрикивая "Шейн, Шейн", когда его беспощадный напор увлекал ее на грань экстаза.
      Она собирала все силы, она боролась сама с собой, пытаясь отсрочить миг неминуемой капитуляции перед его неотразимым натиском, а потом и душа ее, и тело соединились в ощущении взрыва, который грянул внутри.
      Вздрагивая, всхлипывая, она прильнула к нему и наконец лишилась чувств.
      Осыпав поцелуями губы и сомкнутые веки Сабби, он вернул ее к жизни. Потом поднял ее с собольего плаща, перевернул его на другую сторону и сказал:
      - А теперь я возьму тебя на белом горностае.
      Глава 17
      Уолсингэм работал как одержимый, добиваясь заключения двух договоров: с Францией и с новыми шотландским королем; он хотел обеспечить для Англии мир на этих двух фронтах, потому что он знал наверняка: война с Испанией неизбежна и может разразиться со дня на день. В конце концов ему удалось заставить королеву поверить, что испанская Непобедимая армада готова к нападению на Англию.
      Елизавета приказала усилить прибрежные оборонительные сооружения и подготовить все корабли королевского флота. Лорд Говард Эффингем, командующий этого флота, умолял ее предоставить ему больше кораблей и не скупиться на припасы. Елизавета отказалась выдать из казны деньги на провиант и на жалованье матросам.
      Испания располагала теперь лучшими в мире кораблями с грозным вооружением; имена этих великолепных кораблей были у всех на устах: "Андалузиан", "Бискай", "Сан-Фелипе" и "Сан-Хуан".
      Эссекс, Дрейк и Девонпорт день за днем пытались убедить королеву начать войну. Шейну и Сабби почти не представлялось возможности побыть вместе. Корабли Хокхерстов доставляли в Лондон грузы из Марокко и Алжира; Шейн тайно переправлял оружие в Ирландию и строил вместе с Дрейком секретные планы рейда в Испанию. Тем временем Сабби держалась поближе к компании придворных дам, поскольку из Голландии вернулись Лестер и другие вельможи, и понеслась череда головокружительных увеселений, словно весь двор вознамерился напоследок нагуляться всласть, прежде чем разразится война.
      В этом лихорадочном прожигании жизни тон задавала Елизавета, которую особенно раззадоривало присутствие в Лондоне ее главной соперницы Петиции. В Голландии Летиция, в качестве жены Лестера, завела свой собственный двор. Даже здесь, в Лондоне, она открыто наслаждалась своим положением.
      Она любила выставлять себя напоказ, что не слишком-то подобало ее высокому сану. Путешествовала она всегда с бьющей в глаза пышностью и в сопровождении целой оравы всадников и ливрейных лакеев на запятках.
      Когда леди Чандос планировала званые обеды и увеселения для королевы, Елизавета до самой последней минуты не сообщала, прибудет ли она, поскольку там могла появиться Летиция. В такие дни утренняя церемония облачения королевы бывала наиболее душераздирающей, поскольку она меняла свои решения по десять раз, а потом еще в течение дня ее величество многократно переодевалась, переходя каждый раз к все более блистательным нарядам.
      Тем временем Эссекс, пользуясь присутствием отчима (Лестера) и матери (Летиции), удвоил свои усилия, чтобы добиться у королевы согласия принять его сестер, Дороти Деверо и Пенелопу Рич. Она милостиво выслушивала его красноречивые просьбы, принимала дорогие подарки от сестриц, а за глаза высказывалась:
      - Пфу! Мать - бесстыдница, продажная тварь, а дочки и того хуже. Да я их даже во двор Уайтхолла не допущу, не говоря уж о дворцовых залах!
      Вместе с Лестером из Голландии вернулся и Чарльз Блаунт, и Пенелопа немедленно возобновила их роман, который продолжался уже восемь лет. Для нее многое упростилось бы, если бы только ее приняли ко двору. Сабби приглашала эту парочку в Темз-Вью, зная об их связи, а Эссекс открыл для них двери своего дворца, Эссекс-Хауса.
      ***
      В конце концов, после многочисленных тайных бесед с ее величеством, Дрейк с Девонпортом добились, что королева - хотя и с превеликой неохотой дала согласие направить к берегам Испании тридцать кораблей, дабы воспрепятствовать сборам испанского флота.
      Последующие многочисленные обсуждения в самых высоких кабинетах привели к тому, что вице-адмиралу флота, Уильяму Бэроу, чей флагманский корабль носил гордое имя "Золотой Лев", было приказано составить компанию Дрейку и Девонпорту.
      Однако у них были свои понятия о том, что такое успешный внезапный рейд. Оба они были прирожденными лидерами, не приученными к ограничениям государственной службы, и договорились, что, когда придет срок действовать, они будут поступать, как сочтут нужным, исходя из интересов дела. И к дьяволу всю эту официальную канитель!
      ***
      Сабби отправилась к ювелиру, чтобы снять со своего счета солидную сумму денег. Она решила заняться в Темз-Вью переустройством двух комнат, примыкающих к хозяйской спальне, таким образом, чтобы превратить одну из них в свою личную гостиную, а другую - в гардеробную. Ее наряды уже не умещались в шкафах, и для них требовалось гораздо больше места. Конечно, можно было распорядиться отсылать счета за все ее покупки лорду Девонпорту, но ей почему-то гораздо больше нравилось расплачиваться с торговцами золотом.
      Дверь, ведущая из конторы в лавку, открылась, и Сабби с удивлением увидела выходящую из конторы дочь Уолсингэма.
      - Франсес! Как приятно тебя повстречать!
      Но.., я подозреваю, что ты собираешься продать свои драгоценности... грустно предположила Сабби.
      - О Сабби, мои драгоценности проданы уже давным-давно, - чистосердечно призналась Франсес. - Я здесь, потому что приходится продать последние драгоценности моей матери.
      Сабби не могла этого перенести. Она втащила Франсес обратно в контору и, бросившись к ювелиру, потребовала только что приобретенные им драгоценности:
      - Я дам вам двойную цену по сравнению с той, что вы за них выплатили.
      Ювелир повиновался без промедления. Это была метресса богатейшего любимчика королевы, Бога Морей, и ее желание следовало считать приказом. Час был уже не ранний, и Сабби настояла, чтобы они вместе с Франсес сейчас заехали в Темз-Вью и поели чего-нибудь горячего.
      За едой Сабби сумела заставить гостью разговориться. Франсес горестно взглянула на свои испачканные чернилами пальцы.
      - Я теперь исполняю при отце обязанности его постоянного секретаря, вздохнула она. - Он очень болен и не может вынести чьего-либо присутствия.., только меня к себе и подпускает. Я проглядывала отцовские расчетные книги, и оказалось, что королева задолжала нам тысячи, тысячи фунтов. Я написала письма ее величеству и лорду Берли и приложила расчет итоговых сумм, но, увы, ответа так и не получила.
      Сабби попробовала найти этому какое-нибудь разумное объяснение:
      - Наверно, сейчас там только и думают, что Англия на грани войны.., со дня на день ждут нападения испанской армады и готовятся дать испанцам отпор. Вот на это все и брошено - а прочие дела считаются второстепенными.
      - Королева назначила нового министра - мистера Уильяма Дэвисона, но отец отказался передать ему свои досье и прочие документы.
      Он напрямик заявил, что, пока он жив, этот Дэвисон не дотронется до его бумаг!
      - Твой отец умирает? - сочувственно спросила Сабби.
      Франсес печально кивнула.
      - Он взял с меня обещание, что на его похоронах будут присутствовать только самые близкие. Он не хочет таких публичных проводов, какие были устроены Филиппу... Но, по-моему, он завел разговор о семейных похоронах просто потому, что нам это обойдется дешевле.
      - Но ведь за ним сохраняется право на погребение в соборе Святого Павла? - спросила Сабби.
      Франсес снова кивнула.
      - Да, но... Сабби, я так боюсь, что кредиторы затребуют его труп. Это в наши дни так часто случается, но я не могу и подумать о таком позоре!
      - Ох, довольно уже разговоров о смерти! - воскликнула Сабби. - Вечером я поведу тебя в театр. В Театре Розы сегодня новое представление, все только о нем и толкуют.
      Это история о любви.
      - Сабби, мне нельзя, я же в трауре, - с сожалением отказалась Франсес.
      - Ничего подобного, очень даже можно.
      Ты скинешь этот вдовий траур и наденешь что-нибудь из моих вещей.., ну, и маску, конечно. Никто не догадается. Тебе нужно хоть немного отвлечься от своих бед, Франсес. Послушайся меня!
      Франсес выбрала плотно облегающее платье переливчато-синего цвета, подчеркивающее ее поразительно тонкую талию. Маска из павлиньих перьев того же цвета, с нарядными бирюзовыми, пурпурными и черными кружками, надежно скрывала лицо. Сабби облачилась в нежно-розовое платье (такой оттенок назывался "цветок персика"), к которому замечательно подходили красновато-коричневые рукава с прорезями, а на шею надела цепочку с великолепной камеей из слоновой кости. Маска из слоновой кости и золота довершала наряд.
      Пока длилось представление, они с замиранием сердца прислушивались к каждому слову юных влюбленных, которых преследовал злой рок. Обе были настолько поглощены тем, что происходило на сцене, что даже не заметили, как пристально наблюдал за ними Эссекс весь последний час. Когда упал занавес, обе плакали навзрыд. И тут Сабби услышала знакомый голос:
      - А вы могли бы умереть ради любви, прекрасная Сабби?
      - Надеюсь, милорд Эссекс, у меня достаточно здравого смысла, чтобы этого не случилось.
      - Прекрасно. Но не представите ли вы меня этой ослепительной леди?
      Франсес ахнула, и Сабби весьма твердо ответила:
      - Невозможно, милорд. Она не должна быть узнана никем.., такова необходимость.
      - Причины такой скрытности вполне понятны: по-видимому, ее муж не должен догадаться, что она провела ночь в городе, - насмешливо заключил он.
      - Милорд, я вдова, - чопорно отрезала Франсес.
      - Вы, без сомнения, шутите, милочка, вы еще совсем ребенок.
      - Она говорит правду, - вмешалась Сабби. - Она в трауре, Робин, и если узнают, что она была в театре, разразится скандал.
      Он был заинтригован. И покорен незнакомкой. Он узнает, кто она такая, будьте уверены.
      Учтиво поклонившись, он пропустил их к выходу.
      - Благодарение небесам, что он меня не узнал, - выдохнула Франсес.
      - А было бы совсем неплохо подружиться с Эссексом. Может быть, он единственный человек на земле, который сумел бы выцарапать у королевы ваши деньги.
      Франсес уныло покачала головой:
      - Отец ни за что не позволит мне прибегать к таким методам.
      ***
      С того дня не прошло и месяца, как умер сэр Фрэнсис Уолсингэм. Его тело доставили в Лондон под покровом ночи, на барке, принадлежавшей Сабби. Из пола собора Святого Павла было вынуто несколько каменных плит, и грозного министра опустили в могилу рядом с могилой его зятя, сэра Филиппа Сиднея.
      Франсес, исполненная благодарности к Сабби за дружескую поддержку, принесла ей все секретные досье на лорда Девонпорта. В ответ на столь великодушный жест Сабби заставила ее принять пять тысяч фунтов, чтобы Франсес выкупила закладные на дом Уолсингэма. Теперь молодая вдова могла вновь вселиться в этот дом и жить в Лондоне.
      С ее полного согласия Сабби поговорила с Эссексом, когда в следующий раз встретилась с ним при дворе. Она сообщила ему, что одна из ее подруг хотела бы открыть ему свое лицо и имя, если бы он взял на себя труд как-нибудь вечером пожаловать на ужин в Темз-Вью.
      Две молодые женщины искусно разыграли всю сцену. Тщательно продуманный костюм Франсес должен был подчеркнуть ее воздушную женственность и хрупкость. Всесторонне обсудив этот важный предмет, они решили, что Франсес ни в коем случае не должна отдаваться ему, пока их не свяжут брачные узы.
      Когда капкан был расставлен и наживка готова, Сабби скромно удалилась.
      - Милорд Эссекс, вы - единственный человек, способный мне помочь. Мой отец верно служил королеве, но она давно ничего ему не платила. Она задолжала нам многие тысячи фунтов, но к моим обращениям она глуха. Вы не могли бы похлопотать за меня, милорд? - с надеждой спросила она.
      - Франсес, сердечко мое, вы просите о единственной вещи, которую я не могу сделать. Бесс рассвирепеет от ревности, если я выступлю ходатаем за такую молодую и красивую женщину, как вы.
      Губы у Франсес задрожали, глаза наполнились слезами, и она отвернулась.
      - О деньгах можно не беспокоиться, моя ласточка. У меня их полно.
      Он уже знал, что хочет ее, но знал и то, что связь с ней пришлось бы хранить в глубочайшей тайне. Это не дежурная фрейлина, которая готова задрать для него свои юбки в темном коридоре дворца. Франсес - вдова благородного сэра Филиппа Сиднея, но это лишь делало его влечение к ней еще более неодолимым.
      ***
      Как только Шейн получил известие о смерти Уолсингэма, он немедленно возвратился домой из Плимута, где полным ходом шла подготовка эскадры для похода в Испанию. Он мчался во весь опор ночь напролет, домчался до Суррея - и тут узнал, что Франсес в Лондоне. Он завернул в Темз-Вью, чтобы принять ванну, переодеться и сменить коня, но, увидев Сабби, уютно свернувшуюся клубочком на его кровати, не устоял против искушения и присоединился к ней.
      - Мой ночной дракон, - сонно пробормотала она, когда его руки обвились вокруг нее и прижали к твердой груди. Этой ночью она осталась в Темз-Вью именно потому, что знала: смерть Уолсингэма заставит Шейна прискакать в Лондон, чтобы заполучить опасные досье.
      - Франсес здесь? - спросил он осторожно.
      - Ах, это ради встречи с ней ты примчался сломя голову? - поддразнила она его.
      - Сабби, ты знаешь, как это для меня важно, - сказал он, крепко схватив ее за плечи.
      - Конечно знаю, - подтвердила она. - Именно поэтому я вручила Франсес пять тысяч фунтов для выкупа закладных на Уолсингэм-Хаус.
      - Она отдала тебе досье? - нетерпеливо спросил он.
      - Да, без малейшего колебания.
      Она соскользнула с кровати, чтобы зажечь свечи с запахом сандалового дерева, и их экзотический аромат поплыл над постелью. Она сидела перед ним, скрестив ноги по-турецки, и ее длинные медные пряди рассыпались вокруг, прикрывая ее наготу. С трудом заставив себя подавить влечение, которое неизменно вызывала в нем ее яркая красота, он сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться:
      - Надеюсь, ты хранишь досье в надежном месте?
      - Шейн, я сожгла их сразу, как только они оказались у меня в руках, беспечно солгала она.
      - Проклятье! - выругался он, хотя в голосе у него звучало явное облегчение. - Ты их прочла?
      Ему отчаянно хотелось узнать, что же там разведали ищейки Уолсингэма, но ответ Сабби его разочаровал:
      - Нет, - снова солгала она и потянулась к нему, не отрывая взгляда от его губ. И он поддался манящему, неотразимому магнетизму, которым могла его заворожить только эта единственная на свете женщина.
      - Когда ты отплываешь в Испанию? - спросила она между поцелуями.
      - Ты же знаешь, я не могу сказать тебе ничего, кроме того, что это будет скоро.
      Но страсть, которую он вкладывал в любовные ласки, без всяких слов сказала ей, что прямо из ее объятий он должен будет уйти навстречу опасной миссии, которую задумали они с Дрейком. Он был ненасытен, он не мог утолить свою жажду обладания, словно то была последняя встреча, подаренная им судьбой.
      Когда уже близок был рассвет и небо порозовело - а они так и не заснули ни на минуту, - он сказал:
      - Если со мной что-нибудь случится, зайди к Джекобу Голдмену. По моему завещанию ты будешь хорошо обеспечена.
      - А твоя жена? - спросила она требовательно.
      Он заколебался, памятуя, что в прошлом разговоры о его жене вызывали между ними горячие ссоры. Скулы у него затвердели, но он ответил:
      - Она также будет хорошо обеспечена, Сабби. В конце-то концов, это мой долг.
      Почему-то эти слова принесли ей странное облегчение. Она потянула к себе его темную гриву, и он положил голову ей на грудь. Так они и заснули.
      Когда Сабби проснулась, она была одна.
      Бледное весеннее солнце успело высоко подняться над горизонтом, и она понимала, что к этому часу он должен быть уже на полпути от Плимута. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. О, если бы и она могла пуститься навстречу опасным приключениям! Нет, ей вовсе не хотелось бы самой быть мужчиной, но она завидовала их свободе и силе, потому что они могли вывести корабль в море, затеять сражение и вернуться домой со славой и богатством.
      Перед ее мысленным взором пробегали заманчивые картины. Хорошо бы сейчас примчаться в Плимут, чтобы на прощанье помахать ему рукой, и пожелать ему доброй удачи, и поцеловать на счастье... Она улыбнулась. Да почему же ее мечты не должны идти дальше этого? Почему бы не пробраться тайком на борт "Дерзновенного" и не отплыть вместе с Шейном в Испанию? Тут ее лицо омрачилось.
      Ну и взбеленится же он, обнаружив ее на борту своего корабля! Если дело ограничится только побоями, она еще сможет считать, что легко отделалась. Она вздохнула и откинула прочь покрывало, а заодно и пустые фантазии. Теперь, когда Духов день миновал, двор будет занят планами переезда в Гринвич на весну и лето; поэтому она решила вернуться к Кейт Эшфорд и ее хлопотам в гардеробной. Кроме того, она обещала Франсес, что придет в Уолсингэм-Хаус пообедать, но конечно ей там предстояло изображать собой некое подобие дуэньи или компаньонки, поскольку Франсес и на этот раз принимала у себя Эссекса.
      Едва она выбралась из ванны, как услышала знакомый голос Мэтью, бегом поднимавшегося по лестнице и взывавшего на ходу:
      - Хок! Где тебя черти носят? Тебе что, больше делать нечего, как валяться в постели с этой женщиной днем и ночью?
      Сабби закуталась в просторное полотенце и вышла из ванной комнаты. Она не знала, следует ли посмеяться над словами Мэтью или посчитать их оскорблением. Увидев, что она не одета, он присвистнул, а потом быстро спросил:
      - Где он? У меня для него приказ от королевы.
      - Он уехал, Мэтью. Уехал обратно в Плимут.
      - О Господи, только не это! - возопил Мэтью. - Она же с меня шкуру сдерет. Я ее клятвенно заверил, что он в Темз-Вью и что я передам ему эти новые приказы.
      Сабби взглянула на него в задумчивости.
      - Нам придется сейчас же пуститься за ним вдогонку.
      - Что это значит - нам?
      - О Мэтью, пожалуйста, ты же не лишишь меня возможности попрощаться с ним, перед тем как он отплывет в Испанию! Кровь Господня, Мэтью, если что-нибудь с ним стрясется, я, может быть, никогда его больше не увижу!
      По ее щеке скатилась слезинка, и он взмолился:
      - Не плачь, солнышко. Я отвезу тебя к нему, раз это так много для тебя значит.
      - Я оденусь и сразу вернусь.
      - Оденься так, чтобы ехать верхом.
      И прихвати какие-нибудь теплые вещи. "Роза Девона" стоит на якоре в Дувре. Я только что вернулся из Кале.
      Одетая и обутая, с перекинутым через руку тяжелым дорожным плащом, она спустилась вниз.
      - Покажи мне депешу. Что там за приказы?
      - Приказы секретные, и депеша опечатана, но, по словам ее величества, настоятельно необходимо, чтобы Шейн получил их немедленно. Она также отправила запечатанные приказы Дрейку и вице-адмиралу Бэроу.
      Сабби - как бы невзначай - подсунула ноготь большого пальца под восковую печать и вскрыла пакет.
      - Смерть Господня, Сабби, ты же не можешь срывать королевскую печать! - запротестовал он.
      - Почему нет? Я его жена, - напомнила она.
      - Какое это имеет значение? Тут секретные военные приказы!
      - Боже правый! - воскликнула она. - Эти приказы ему не придутся по вкусу. Бесс отменяет данное им разрешение выйти в море.
      Она запрещает эскадре заходить в испанский порт, поскольку это могут расценить как акт войны.
      - Ну что ж, у нас, по крайней мере, будет законное основание, чтобы поспешить за ним следом. Приказы, которые она направила Дрейку и Бэроу, видимо, имеют то же содержание.
      Она подбежала к столу Шейна и вновь запечатала пакет каплей расплавленного воска.
      - Возьми мои седельные суки, Мэтью. Давай пошевеливаться! Мы должны добраться до Плимута раньше, чем туда поспевают другие курьеры.
      "Роза Девона" миновала все те же порты, которые Мэтью показывал Сабби, когда впервые доставил ее в Лондон, только на этот раз он не стал зря тратить время и заходить в Гастингс, Истборн и на остров Уайт. Обогнув южную оконечность Девоншира, называемую Болт-Хэд, Мэтью вошел в плимутскую гавань.
      В гавани теснилось более тридцати стоящих на якоре кораблей. Флагманский корабль Дрейка "Бонавентура" - равно как и "Золотой Лев" вице-адмирала и "Дерзновенный" Девонпорта - имел водоизмещение пятьсот тонн; его борта ощетинились многочисленными пушками. В составе флотилии насчитывались также, по крайней мере, десять корветов водоизмещением свыше двухсот тонн каждый и дюжина судов поменьше - легких фрегатов и пинасс. Все были вооружены медными пушками, способными сеять смерть на неприятельских палубах.
      Мэтью решил, что наилучший способ привлечь внимание Шейна, не порождая подозрений у окружающих, заключается в том, чтобы поднять позывной сигнал "Дерзновенного".
      Смысл сообщений, которыми начали обмениваться "Роза Девона" и "Дерзновенный", оказался столь темным и туманным, что Шейн, потеряв терпение, приказал спустить на воду шлюпку с гребцами и отправился потолковать с братом.
      Он подозревал, что Мэтью придумал какую-то уловку, которая дала бы тому возможность присоединиться к экспедиции в Кадис; но именно этого Шейн не собирался допускать ни в коем случае. И дело было не просто в том, что он не желал подвергать риску "Розу Девона". Он не питал иллюзий: их затея чрезвычайно опасна. Возможно, за успех придется заплатить многими жизнями, и уж он позаботится о том, чтобы среди них не оказалась жизнь Мэтью Хокхерста.
      Когда Шейн вошел в капитанскую каюту и обнаружил там Сабби вместе с Мэтью, его лицо исказилось от гнева. Он яростно обернулся к Мэтью:
      - Вези ее обратно в Лондон! Немедленно!
      - Шейн, - взмолилась она, протягивая ему пакет. - Мы привезли приказ от королевы!
      Он выхватил пакет из ее рук и резко вскрыл его, а затем дважды перечел приказ: в такую глупость невозможно было поверить. Грязное ругательство сорвалось с его губ, и кулак с грохотом обрушился на стол.
      - Какого дьявола ты мне это приволок? - набросился он на Мэтью.
      Ответить поспешила Сабби:
      - Потому что она отправила такие же приказы Дрейку и Бэроу. Курьеры, по всей вероятности, уже скачут в Плимут, и я хотела, чтобы ты получил депешу первым.
      Туман бешенства, помутивший его разум, начал понемногу рассеиваться, когда до него дошло, что она предлагает. И усмехнулся, услышав ее следующие слова:
      - Мэтью скажет ей, что мы опоздали: вы, мол, уже вышли в море.
      Он прижал ее к своей груди, облаченной в колет из грубой кожи, не слишком задумываясь о целом арсенале, закрепленном у него на поясе. Потом развернул ее и подтолкнул к двери:
      - Возвращайтесь домой, сударыня, да поживее!
      Брату он сказал:
      - С Дрейком никаких затруднений не будет: ничто в мире не помешает ему рвануть на Кадис. А вот вице-адмирал и все прочие старшие офицеры флота будут повиноваться этим дурацким приказам.., если получат их. Что ж, придется позаботиться о том, чтобы они их не получили!
      Он покинул корабль столь же поспешно, как и прибыл.
      Мэтью восхищенно взглянул на Сабби:
      - Он понял, что ты прочла приказы.
      - Конечно понял и был от души благодарен, что я не стала терять времени.
      - А все эти слезы и мольбы насчет того, чтобы я взял тебя с собой, потому что ты, чего доброго, никогда больше его не увидишь.., это все было притворством! Ты же знала, что он откажется выполнять приказ, верно?
      Она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его.
      - Конечно, - признала она самым обыденным тоном. - Пойдем на палубу, поглядим, что происходит.
      Не прошло и часа, как "Бонавентура" и "Дерзновенный" подняли якоря и во всем своем величии покинули гавань Плимута. Их путь лежал в Северную Атлантику. Десяток малых судов, словно затеяв детскую игру "делай-как-я", двинулись за ними, и у вице-адмирала, пребывающего на борту "Золотого Льва", не осталось выбора. Приказав остальным капитанам флотилии сниматься с якорей и следовать за ним, вышел в море и он.
      Больше двух часов простояли на палубе, держась за поручни, Мэтью и Сабби. Когда гавань опустела, они взглянули друг на друга; вид у них был растерянный и несчастный. Обоих угнетало горькое чувство потери, как будто их бросили и забыли. Но тут он заметил, что в ее глазах зажегся знакомый огонек, словно она обдумывает какую-то проделку, - и даже дышать перестал. Наконец он шумно выдохнул воздух и с воодушевлением заорал:
      - Почему бы и нет?
      Они сплясали короткую джигу и кинулись обниматься, смеясь, как безумные.
      Глава 18
      На "Розе Девона" ставили паруса: надо было позаботиться о том, чтобы в Атлантике не слишком отставать от флотилии. Команды Мэтью разносились по кораблю одна за другой, и ему некогда было задумываться о последствиях. Когда же уколы совести все-таки досаждали ему, он отгонял прочь назойливые мысли. Ему начинало надоедать такое положение, когда брат неизменно забирал себе львиную долю, и было до смерти обидно, что в столь грандиозном предприятии Хок не попросил его помощи. А сейчас, рассуждал Мэтью, ему выпала такая возможность, какая представляется человеку единственный раз в жизни, и, прежде чем флотилия выполнит свою задачу, дело может обернуться так, что - чем черт не шутит! - Хок будет очень даже благодарен ему за помощь.
      Флотилия загодя готовилась к дальнему походу и была полностью обеспечена всем необходимым; но "Роза Девона" находилась совсем в другом положении, поскольку провианта на ней было в обрез. Мэтью был вынужден зайти во французский порт Брест за пресной водой и съестными припасами. Его надежды на романтическую интерлюдию были грубо растоптаны действительностью, потому что с того момента, как корабль вошел в Бискайский залив, Сабби начала жестоко страдать от морской болезни. Ее выворачивало наизнанку пять дней подряд, и в конце концов она дошла до того, что стала умолять его повернуть назад.
      В ответ он улыбался и заверял ее, что желудок у нее уравновесится сам по себе, как только они увидят испанские берега. Тошнота немного отступила, но зато теперь ее донимала удушливая жара внутри тесной каюты, и она, одетая только в тонкое нижнее белье, задыхалась. Она ведь не думала о вояже в Испанию, когда поспешно собиралась в дорогу, и с собой у нее были только теплые платья из шерсти и бархата.
      К тому времени, когда они поравнялись с Лиссабоном, она уже больше не в силах была все это выносить и потребовала, чтобы Мэтью зашел в порт, чтобы она могла купить какую-нибудь хлопчатую одежду и несколько шляп, защищающих от солнца; это позволило бы ей покидать каюту и находиться на палубе, где ее мог обвевать хоть какой-нибудь ветерок. Войдя в Кадисский залив, Мэтью благоразумно бросил якорь в Фаро - этот порт принадлежал Португалии, а не Испании. К тому же здесь они находились не на виду у Непобедимой армады, но вполне могли бы услышать пушечные выстрелы. И теперь они напряженно прислушивались, пытаясь определить, как действовать дальше.
      Английская эскадра стояла в открытом море, за пределами порта Кадис. Дрейк с Девонпортом понимали, что их единственная надежда - внезапная атака. Одна из принадлежащих Дрейку пинасс была легче и быстроходнее других; они оба решили перейти на ее борт и устроить стремительный разведывательный рейд по гавани Кадиса.
      То, что они обнаружили, оказалось для них приятной неожиданностью. В гавани стояли, почти без всякой охраны, более тридцати галеонов и торговых судов. Разморенные послеполуденной жарой, словно сонные мухи, без видимой цели слонялись по палубам немногочисленные матросы. Изумленные разведчики ломали себе головы в тщетных попытках вспомнить, не приходится ли на этот день у испанцев какой-нибудь религиозный праздник, поскольку было очевидно, что портовый город Кадис вообще никем не охраняется.
      На берегу громоздились готовые к погрузке сотни бочек, изготовленных из выдержанной древесины и скрепленных прочными обручами.
      Эти добротные бочки, куда не могли проникнуть ни влага, ни черви, были заполнены водой, вином, мукой, солониной, фруктами. Насколько могли судить Дрейк с Девонпортом - а глаз у них был наметанный, - большая часть оружия и пороха была уже погружена на корабли, но несколько моряков еще и сейчас переправляли груз этого сорта на один из кораблей под именем "Аргозия". Маленькую пинассу, шедшую вообще без всякого флага, не окликнула даже портовая стража. Дрейк подал знак, что пора возвращаться на "Бонавентуру".
      - Даже если вице-адмирал Бэроу заартачится, мы вдвоем можем взять Кадис, - сказал Дрейк.
      - Если ударим сегодня же, пока они так мило отдыхают.
      - Я готов взять на себя ответственность за действия, предпринятые в интересах Англии, - заявил Дрейк. - Вы слышали вчерашнее дурацкое предложение Бэроу - послать губернатору Кадиса депешу с предложением провести переговоры?
      Девонпорт усмехнулся:
      - Вы намерены обойтись без встречи с вице-адмиралом и не собираетесь поинтересоваться его мнением?
      - Вот именно, - подтвердил Дрейк.
      - Правильно, Фрэнсис. Захотят - поднимут якоря и двинутся за нами следом, не захотят - управимся без них.
      - Я пойду на "Бонавентуре", а вы - на своем "Дерзновенном" у меня в кильватере.
      Выберем какой-нибудь корабль, разнесем его в щепки и посмотрим, что получится.
      - Давайте откроем огонь по "Аргозии".
      Там полно оружия и пороха.
      - Договорились, - спокойно сказал Дрейк.
      ***
      - Мэтью, мы торчим на солнцепеке три дня! Ничего не видим, ничего не слышим, даже ни одного приятного запаха кругом! - Она сморщила нос и обмахнулась веером из соломки. - Вдруг их всех уже взяли в плен? - спросила она, дав волю воображению.
      - Без единого выстрела? - фыркнул он.
      - Откуда ты знаешь, что мы можем что-нибудь услышать с такого расстояния? - упорствовала она. - Давай подойдем поближе!
      Он и сам уже почти решился идти на Кадис, но счел необходимым объяснить:
      - Сабби, ты и представления не имеешь о том, что такое морской бой. Выстрелы из пушек.., от них у тебя из ушей может пойти кровь! Корабельные пушки заряжаются раскаленными докрасна чугунными ядрами, гвоздями, всякими смертоносными железками! В любой момент из-под твоей руки могут быть выбиты перила, или у тебя под ногами разлетится деревянный настил. Когда тебя обстреливают - кажется, будто на тебя сама смерть обрушивается! И еще более страшная судьба тебя ждет, если твое судно враг берет на абордаж. Лучшее, на что ты можешь рассчитывать, - это счищать чужие кишки у себя со шпаги. А ведь возможно и кое-что похуже.
      - Ты просто хочешь запугать меня! - накинулась на него Сабби, хотя сердце у нее стучало молотом от отвратительных картин, которые он ей рисовал - Обо мне можешь не беспокоиться: если я и дальше буду тут болтаться, я умру от тоски, и ты можешь скормить меня рыбам.
      Он отвернулся от нее, чтобы выкрикнуть команду, а потом бросил ей через плечо:
      - Иди-ка лучше вниз.
      Она упрямо вздернула подбородок и закричала:
      - Не может быть и речи! Дай мне подзорную трубу, чтобы я ничего не пропустила!
      ***
      Вице-адмирал Бэроу был возмущен донельзя, увидав, что "Бонавентура", подняв флаг, на всех парусах движется мимо него в Кадисскую гавань. Отчаянными сигналами флагмана пренебрег и "Дерзновенный", устремившийся за первым ослушником. Вице-адмирал обвел взглядом английскую эскадру и глазам своим не поверил: "Золотая Лань" последовала примеру тех двоих!
      Дрейк и Хокхерст расположили свои корабли с левого борта от "Аргозии". Когда они, под реющими на ветру английскими флагами, ворвались в Кадисскую гавань, там началось смятение. Испанских моряков охватила паника: их застигли в такой момент, когда они меньше всего этого ожидали.
      Широко расставив ноги, раздетый до пояса, Хокхерст поднял руку, чтобы подать сигнал своим пушкарям. Его рука резко опустилась вниз, и батареи обеих палуб с правого борта "Дерзновенного" полыхнули огнем.
      Сила отдачи заставила корабль резко накрениться; тем временем команда уже втаскивала пушки внутрь корабля: их надо было снова зарядить, а заряжались они со стороны дула. Воздух наполнился черным дымом и запахом пороха. Вышколенная команда прочищала жерла пушек, устанавливала пороховые заряды, заводила ядра в стволы, возвращала пушку на место - и все это в течение минуты; затем они поворачивали свои потные, покрытые сажей лица к Хокхерсту, выкрикивали:
      "Чисто!" - и, уставившись неотрывным взглядом на его руку, ожидали следующей команды.
      Канонада гремела, Хокхерсту трудно было распознать на слух, где тут пушки кораблей Дрейка, а где - испанские, но внезапно словно трещина разорвала воздух - и здесь уже невозможно было ошибиться: то взрывались бочонки с порохом. Мачты и рангоут "Аргозии" разлетелись на куски. "Аргозия" начала заваливаться на борт, и морская вода хлынула в открытые пушечные порты. Матросы команды запутывались в натянутых над палубами сетках, которые предназначались для защиты от неприятельского абордажа. Крики барахтающихся в сетках и тонущих людей можно было слышать даже на берегу.
      "Аргозия" затонула менее чем за две минуты. И тут произошло нечто невообразимое.
      Когда вице-адмирал Бэроу неохотно двинулся во главе своей флотилии в Кадис, то все увидели, что испанцы капитулируют. Один потопленный корабль и они сдались!
      И тогда закипела работа. Все англичане дружно принялись за дело: любые разногласия были временно позабыты. Все молчаливо признавали лидерство Дрейка в этой экспедиции, и моряки - все до единого! - выполняли его распоряжения. Немногочисленным испанским матросам, которым выпало такое везенье - оказаться в этот день в гавани, - было разрешено беспрепятственно покинуть свои суда, затем англичане аккуратно и с толком сняли с обезлюдевших кораблей полезные грузы и перетащили их на борт своих галеонов.
      ***
      Появление Мэтью на палубе "Дерзновенного" оказалось полнейшей неожиданностью для Хока. Мэтью весело приветствовал старшего брата, но время для родственных бесед было неподходящее.
      - Какого дьявола ты здесь делаешь?
      Впрочем, не имеет значения.., мы перетаскиваем грузы с этих кораблей. Бери все, что не приколочено намертво, - оружие, провиант, одежду, седла, сбрую, палатки, вино. Весь фокус в том, чтобы устроить тут хорошую преисподнюю, прежде чем набегут подкрепления из Севильи.
      Завершив погрузку, суда покидали Кадисскую гавань и брали курс на Англию. Дрейк и Хокхерст открыли огонь по уже пустым корпусам, предоставив им возможность покачаться на приливной волне. Всего ими было выведено из строя тридцать три испанских корабля.
      Сабби стояла у поручней "Розы Девона", завороженная зрелищем горящих испанских галеонов, которые освещали темнеющее небо, окрашивая его цветами пламени. Ужас от зрелища тонущей "Аргозии", несомненно, должен был преследовать ее до конца жизни, однако другие события этого дня, свидетельницей которых она стала, удерживали ее у поручней как прикованную. Лицо у нее почернело от порохового дыма, а пролитые слезы прочертили на нем светлые дорожки. От этого многочасового стояния у нее все болело, и в конце концов она оторвалась от поручней и собралась спуститься в каюту. В этот момент взгляд Хока случайно упал на нее, и, хотя "Дерзновенного" отделяли от "Розы Девона" добрых две сотни ярдов, ошибиться он не мог. С исказившимся лицом он спустил на воду маленькую шлюпку, сам сел на весла и направился к кораблю брата. Он взлетел на борт, словно ангел мести, черный от пота и сажи. Он не произнес ни слова, боясь, что скажет что-то недозволенное.
      Вместо этого он крупными шагами приблизился к брату и одним ударом заставил того растянуться на палубе во весь рост. Команда затаила дыхание. Матросы были всецело преданы своему капитану и искрошили бы в куски любого другого человека, который вздумал бы подняться на борт и накинуться на Мэтью, - но на этот раз они предпочли не вмешиваться.
      Дело касалось двух Хокхерстов.
      Останавливаться Хок не стал. Тем же быстрым шагом он устремился к каюте и рывком открыл дверь. Сабби только что вымыла лицо и теперь стояла в белых панталончиках и в крошечной белой манишке, едва прикрывающей грудь. На Хока было страшно смотреть, и у Сабби затряслись поджилки.
      Без единого слова он подхватил ее на руки, перекинул через плечо - так грузчики закидывают себе на спину мешки с товаром - и поднялся на палубу. Она молотила его кулаками по спине и отчаянно брыкалась, но он, не обращая на это ни малейшего внимания, перешагнул через борт и без всяких церемоний сбросил ее на дно гребной шлюпки.
      Она была испугана настолько, что не смела даже рта раскрыть. От его хороших манер не осталось даже видимости. Хок превратился в дикого зверя. Шлюпка ткнулась носом в борт "Дерзновенного" с такой силой, что Сабби от толчка упала на спину, и ноги у нее задрались в воздух. Он снова взвалил ее к себе на плечо и начал подниматься по веревочному трапу.
      Моряков весьма развлекло неожиданное представление; с веселыми ухмылками и одобрительными возгласами они потянулись через борт, чтобы втащить ее на палубу; но, когда они выпустили ее из рук, она не устояла на ногах и упала ничком, смертельно оскорбленная столь грубым обращением. Ее белые панталоны, перемазанные сажей с одежды Хока, возможно и выглядели презабавно, но одного взгляда капитана оказалось достаточно, чтобы прекратить дружное ржание команды.
      А сам он опять закинул ее на плечо, умудрившись на этот раз двинуть ей в солнечное сплетение. Открыв дверь своей каюты и швырнув Сабби на койку, он откинул крышку дубового сундука и вытащил оттуда короткий тяжелый кнут. Не отрывая взгляда от ее лица, он хлестнул кнутом по ладони своей левой руки и раз десять повторил это угрожающее движение.
      - Ты не посмеешь, - прошептала она.
      - Я намерен задать тебе хорошую трепку!
      В жизни не встречал второй такой строптивицы, как ты! Все самые гнусные свойства, которые водятся за ирландцами, - у тебя в полном наборе!
      - А у тебя - нет?
      Он не поверил своим ушам.
      - Ты еще смеешь задирать меня после всех моих предупреждений! Ты все время так и напрашивалась на хороший урок.., чертовски полезный урок! И, по-моему, сейчас самая пора тебе этот урок преподать!
      - Ты, грубое животное! Драчун и невежа...
      Не смей махать передо мной этой штукой! - прошипела она.
      - Ты лучше помолись, чтобы я продолжал махать "этой штукой", потому что, когда я кончу махать, я пущу ее в дело!
      Глаза у нее сузились, как у кошки.
      - Если ты только дотронешься до меня, Шейн Хокхерст-О'Нил.., клянусь, я жестоко отомщу!.. Настанет день, когда кнут будет у меня в руке!
      Он резко хлестнул по сундуку, стоявшему рядом с койкой, так что наконечник кнута коснулся бедра Сабби. В угаре черной ярости он разломал кнутовище пополам и с омерзением отбросил от себя обломки. Шейн поспешил выйти, пока самообладание не покинуло его, и запер за собой дверь. А Сабби, перепуганная и униженная, разразилась слезами.
      Она сидела, подтянув колени к подбородку, всхлипывала и раскачивалась из стороны в сторону. День оказался для нее слишком тяжелым, и необходимо было как следует выплакаться. В полном изнеможении она заснула, даже не помывшись.
      На следующее утро она проснулась рано, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, где она находится. Когда же нахлынули воспоминания о том, как вчера обошелся с ней Шейн, сердце у нее ушло в пятки.
      Он был в бешенстве, и еще долго будет в бешенстве, если она хоть сколько-нибудь верно судит о нем. В любой момент он может ворваться сюда, а когда придет - наверняка обрушит на нее какие-то кары. Вероятнее всего поколотит. Может быть, даже объявит, что порывает всякие отношения с ней, прикажет забирать вещички с Темз-Вью и проваливать на все четыре стороны, когда они вернутся в Лондон. Положение ее было самым жалким.
      Никто даже не принес ей завтрак и не поинтересовался, не требуется ли ей что-нибудь.
      Она открыла люки двух окон каюты и всей грудью вдохнула морской воздух. Он не был ни прохладным, ни освежающим, и это напомнило ей, что вскоре им опять предстоит переход через Бискайский залив, а это означает для нее неизбежность морской болезни. Ей стало до того жалко себя, что слезы опять потекли по щекам.
      Прошло немало времени, прежде чем она посмотрелась в зеркало, и собственный вид ужаснул ее настолько, что даже побудил к действию. Она сняла перепачканные панталоны и налила воды, чтобы помыться с головы до ног. Она обыскала гардероб Шейна в поисках хоть какой-нибудь одежды, которую могла бы у него позаимствовать. Единственным видом одежды, которая была достаточно легкой и в то же время позволяла прикрыть наготу, оказались его рубашки. Она выбрала рубашку из белого батиста с нарядными оборками и закатала рукава до локтей. Затем покопалась в ящиках, пока не обнаружила щетку и гребень; вооружившись этими инструментами, она принялась приводить в порядок непокорную массу всклокоченных медных прядей.
      Когда наступил полдень, а в дверь каюты так никто и не заглянул, ее жажда деятельности начала понемногу испаряться. Прошло два часа; ее стала разбирать досада, а потом и злость. И разве можно было не вознегодовать, если ее так возмутительно бросили без всякого внимания? Она бы предпочла бурную стычку, в которой ей пришлось бы уклоняться от его ударов, а ему уклоняться от предметов, которые она запускала бы ему в голову.
      Она знала, что и капитан, и команда непременно будут праздновать великую победу над испанским флотом, и на всем корабле не нашлось ни одной живой души, которая хотя бы вспомнила о ней.
      Дело уже шло к вечеру, когда быстроногий юнга-вестовой постучался в дверь: он принес ей холодный напиток из лайма.
      - Спасибо - скромно поблагодарила она. - А что, капитан намерен держать меня взаперти, пока мы не доберемся до Англии?
      Юнга чувствовал себя явно неловко.
      - Он ужас как зол, мэм. На вашем месте я бы радовался, что он к вам близко не подходит! Питье-то вам Барон послал, и еще он коку записку написал, чтоб вам приготовили поднос с ужином и вина чуток.
      Паренек отдал честь и собрался было покинуть каюту, но тут Сабби схватила его за руку.
      - Стой! - закричала она, взбешенная оттого, что Шейн и не думает к ней заходить.
      Сейчас же, немедленно нужно что-то предпринять, иначе какая из нее леди Девонпорт! Схватив свои белые панталоны, она сунула их в руки сконфуженного юнца. - Вот! Нацепи это на флагшток. Твой капитан, возможно, и заставил сдаться испанцев, но меня он пока сдаться не заставил! Если у тебя кишка тонка, попроси Барона сделать это.., для меня.
      Юнга ухмыльнулся и покраснел:
      - Сам сделаю. Когда никто не увидит.
      ***
      Хок никак не мог взять в толк, что это так развеселило его команду. Матросы фыркали в ладони, пытаясь сдержать смех, и каждый раз, когда кто-нибудь взглядывал в его сторону, у закаленных моряков улыбка растягивала рот до ушей. Наконец он заметил, как один из них указал на что-то пальцем, а двое других просто надрывались от хохота, причем явно на его счет. Он поднял взгляд - и лишился дара речи, когда увидел, что именно развевается на флагштоке бизани. Предмет выглядел подозрительно похожим на перемазанные панталончики Сабби! Она бросала ему вызов, и невозможно было выразить это более красноречиво.
      С минуту он недоверчиво взирал на это явление, а потом поймал себя на том, что улыбается сам. Кончилось тем, что громовые раскаты его неудержимого хохота разнеслись по всему кораблю. Насмеявшись вдоволь, он ринулся к каюте и резко распахнул дверь. Она слышала его приближающиеся шаги и, когда он появился на пороге, уже стояла подбоченившись, не зная, чего ждать, но готовая ко всему.
      Он осведомился самым официальным тоном:
      - Вы вывесили белый флаг, мадам, в знак признания своего поражения?
      - Поражения? - гневно возопила она. - Никогда! Имя вашего корабля "Дерзновенный"... По-видимому, сэр, вы так назвали его в мою честь!
      Она уселась в его капитанское кресло и, пока он таращил на нее глаза, подчеркнуто напоказ подняла одну голую ногу и перекинула ее через подлокотник. Кроме тонкой батистовой рубашки на ней не было ничего, и стоило ей небрежно покачать ногой, как он каждый раз видел медные густые завитки.
      Он радостно засмеялся:
      - Сабби Уайлд, ты самая дьявольская из всех дьяволиц!
      Он сделал лишь один широкий шаг к ней, как она остановила его повелительным жестом высоко поднятой руки и зеленым огнем, вспыхнувшим в глазах.
      - Не рассчитывайте, сэр, что вам удастся получить меня так же легко, как вы получили Кадис. Не надейтесь, что вам будет позволено таскать меня с корабля на корабль, словно мешок с репой, пренебрегать мною и морить меня голодом, а потом вламываться сюда и давать волю своей похоти!
      Он знал, что может взять эту крепость силой. Знал и то, что она заслуживает лучшего обращения. Придется прибегнуть к более осторожным методам осады, но и награда будет куда более драгоценной. Грозный капитан отвесил ей галантный поклон, и в глазах у него не осталось ни тени насмешки. Он церемонно произнес:
      - Сабби, не окажете ли вы мне честь пообедать о мной? Я намерен отпраздновать нашу победу и хотел бы отпраздновать ее вместе с вами.
      Столь же благовоспитанно она наклонила голову и ответила:
      - Ничего не могло бы быть для меня приятнее, лорд Девонпорт. Только, увы, мне не во что переодеться к обеду.
      Он подошел к сундуку в углу каюты и поднял крышку.
      - Здесь есть разные материи. Приношу извинения, Сабби: платьев я для тебя припасти не догадался.
      Он вынул из шкафа одежду для себя и, перекинув эти вещи через руку, удалился со словами:
      - Обед будет подан, когда пробьет шесть склянок.
      Она обследовала все содержимое сундука, где хранились дорогие изысканные ткани разнообразных цветов и оттенков, и ей грозила опасность разорваться на части - так трудно было остановиться на чем-то одном. Наконец она выбрала почти прозрачную ткань с золотыми и бирюзовыми полосками. Она отрезала квадратный кусок - чуть больше ярда в ширину и в длину, - обернула его вокруг себя и завязала узлом на одном плече. Каждому, кто поглядел бы на нее справа, она казалась полностью одетой, а поглядевший слева сразу бы понял, что платье открыто от плеча до лодыжки и что, кроме этого импровизированного платья, никакой другой одежды на ней нет.
      В дверь постучали, и появился Барон, который молча и проворно установил изящный столик, накрыл его белой скатертью из камчатого полотна и выложил такие же салфетки.
      Затем на столе появились серебряные вилки и ножи тонкой итальянской работы, тяжелые золотые тарелки с рельефным изображением дракона в центре каждой из них, а также бокалы из венецианского хрусталя на резных ножках из золота и нефрита. Барон всегда обращался с ней самым уважительным образом, но в этот вечер его взгляды выражали столь глубокое почтение, что Сабби невольно призадумалась: не сказала ли ему Джорджиана, что он имеет дело с леди Девонпорт. У нее не было времени докопаться до истины, ибо пробило шесть склянок и в дверном проеме появился Шейн. Он явно намеревался строго придерживаться этикета: постучал и дождался, пока она пригласит его войти. На нем был тропический костюм из светлого полотна, на фоне которого особенно бросался в глаза его загар. Он взял ее руку и поднес к губам, и только потом позволил себе обжечь ее пристальным взглядом внимательных синих глаз. Медленная одобрительная улыбка смягчила контуры его твердого рта, и на темном загорелом лице сверкнули белые зубы.
      У Сабби сердце перевернулось в груди. Как он был сейчас прекрасен! Львиная грива свободно спадала на плечи; концы волос, выгоревшие на солнце, отливали темным золотом.
      Его окружал такой ореол мужественности, что Сабби почувствовала, как у нее подгибаются коленки.
      Вернулся Барон. Он принес горячие блюда под крышками и большую многоярусную вазу с фруктами; некоторые из них были незнакомы Сабби. Когда Барон удалился, оставив их наедине, Шейн подал ей кресло и тихо проговорил:
      - Ты самая прелестная женщина из всех, кто когда-либо оказывал честь моему столу.
      Сабби грациозно уселась в кресло и скромно расправила складки своего наряда таким образом, чтобы по возможности скрыть наготу, а не выставлять ее напоказ.
      - Что-то удивительно вкусно пахнет, хотя я никак не могу понять, что именно, - сообщила она с воодушевлением.
      - За наш сегодняшний ужин надо поблагодарить испанцев. - Он поднял с супницы тяжелую крышку. - Это пайелла, знаменитое испанское блюдо. Ее готовят из кусочков куриного мяса и очищенных креветок, добавляют чеснок и испанский шафран, и все это выкладывается поверх горки риса с перцем.
      Он налил в бокалы светлого шабли и положил на тарелку Сабби солидную порцию ароматной пайеллы.
      - А это что? - указала она на другое блюдо.
      - Артишоки с начинкой из спелых оливок.
      Ты отламываешь листок и обмакиваешь его в растопленное масло, вот так. - Он не мог не улыбаться при виде того, с каким живейшим интересом она пробовала каждое блюдо. - Как и большинство заморских кушаний, это - на любителя. К нему надо привыкнуть. Я замечал, что англичане слишком склонны воротить нос от всего, что для них необычно. А по-моему, правильно говорят: разнообразие придает жизни остроту...
      - В самом деле, милорд? - уточнила она, сверкнув глазами мгновенно насторожившись: нет ли в его словах второго, скрытого смысла?
      - Однако существуют и такие лакомства, которых, раз отведав, уже никогда не забудешь, - добавил он.
      Она покраснела и опустила ресницы.
      - А эти фрукты.., как называются? - спросила она.
      Ей уже тоже стало труднее говорить и даже дышать - сейчас, когда она пыталась как-то умерить жар, загорающийся в глубине его глаз.
      Шейн вздохнул.
      - Ну, я думаю, апельсины ты знаешь и лимоны тоже. А вот эти, зеленые, - лаймы, а это - виноград и дыня. Коричневые - это финики, очень липкие и сладкие, а вот там - фиги. Они восхитительны на вкус, но в них очень много мелких косточек.
      Она положила тонкий палец на твердую кожуру странного красного плода и вопросительно подняла брови.
      - Это гранат - древний символ плодородия. Барон всегда очень чуток, и он все делает обдуманно. Он не зря положил гранат на пальмовый лист. Это фаллические символы: гранат - женский, пальмовый лист - мужской.
      Уголки ее губ приподнялись в ехидной усмешке.
      - Я должна еще о чем-то спрашивать?
      Должна или нет?
      - Сабби, я не могу без тебя.
      Их глаза встретились, и в этот миг ей вдруг открылось: да ведь она выполнила все, что задумала. Она привязала его к себе так крепко, что в ее власти доводить его до безумия. Он хотел ее, он в ней нуждался и без нее уже не мог жить. Если она его бросит - он все равно будет любить ее. Он, человек невероятной силы, - и она стала его единственной слабостью.
      Она сделала его своим рабом.
      Она отошла от стола, держа в руке тонкий бокал. Оба знали - хотя об этом не было сказано вслух ни слова, - чем отличается сегодняшнее их свидание от всех предыдущих.
      "
      Сегодня он не станет переходить от слов к делу, когда пожелает; он будет ждать ее согласия. Она отхлебнула глоток вина, медлительностью своего приглашения обрекая его на танталовы муки. В конце концов, истерзав его ожиданием сверх всякой меры, она развязала узел у себя на плече, и нарядный лоскут соскользнул на пол, а потом рассчитанно-многозначительным движением обмакнула палец в шабли и нарисовала два влажных овала вокруг своих сосков.
      С торжествующим рыком он схватил ее в объятия и отведал вкус каждого. Сильными руками он высоко поднял ее, прижал к груди и медленно начал опускать, все время тесно прижимая к себе. Ее атласная кожа скользила по грубому полотну его одежды, и от прикосновения жесткой ткани к ее бедрам, животу и груди Сабби вдруг задохнулась, опаленная внезапно вспыхнувшей страстью. Он целовал уголки ее губ, веки, кончик носа и напоследок обольстительную родинку. Дрожь начала пробегать по ее телу. Она самозабвенно откинула голову назад, и тогда его губы приникли к ее шее.
      Его сердце забилось чаще, когда он вдохнул опьяняющий аромат ее несравненных волос.
      Она потянулась рукой вниз и легким касанием пальцев обвела контур могучего ствола его мужественности, а потом ее рука по-хозяйски захватила его, и Шейн содрогнулся от счастливого предвкушения.
      Она слабо воскликнула:
      - Шейн, пожалуйста!..
      Он испытующе взглянул ей в глаза:
      - Что, Сабби?
      - Пожалуйста, - умоляла она.
      - Скажи, милая.., скажи словами.
      - Я хочу тебя.., сейчас.., если ты не возьмешь меня, я умру... всхлипнула она.
      Он заполнил ее целиком; его страстный порыв набирал силу с каждым мгновением, обретая новую мощь от ее бесхитростно-бурного отклика, когда она пыталась вобрать его в себя все глубже и глубже. Она вонзила зубы в его плечо, где, как она знала, клубилось пламя, извергаемое драконом; она наслаждалась восхитительным соленым вкусом бронзовой кожи.
      Ураган страсти трепал их беспощадно.
      Шейн вторгался в сокровенные глубины возлюбленной, словно одержимый; потом он проделывал обратный путь почти до конца, а затем вновь устремлялся вперед. Она впивалась ногтями в его плечи и руки, оставляя следы в виде кровоточащих крошечных полумесяцев, а потом слизывала кровь, выступающую из этих ранок. Он так по ней изголодался, что даже начал опасаться, как бы не разорвать ее на части, но она подстрекала его не останавливаться, вовлекаясь все дальше в эту безумную игру.., а порой захватывала и удерживала его, и в конце концов их исступленные возгласы и стоны можно уже было услышать на палубе корабля.
      Они разыгрывали мистерию сладострастия всеми способами, какие только возможны для соединения мужчины с женщиной. Он овладевал ею, прижав к стене, на столе, на полу, а потом, крепко зажав ее у себя между ногами, укачивал и убаюкивал в койке, пока она не заснула, вконец обессиленная и измученная часами наслаждения. Когда он оставил ее, чтобы выйти на палубу и осмотреться, она не проснулась.
      Тремя часами позже, когда он вернулся в их общую постель, в первые минуты они даже не в силах были говорить. Они все еще пребывали в ошеломлении от всепоглощающей страсти, которая так недавно кинула их друг другу в объятия и воспоминания о которой сейчас нахлынули на них с такой силой. Он ласково коснулся ее щеки, и она, наконец-то стряхнув с себя любовный транс, приткнулась к его боку, чтобы поговорить.
      - Мне хотелось бы дать бал-маскарад в Темз-Вью.., в честь победителей. Я смогу закатить такой грандиозный и замечательный бал, какой еще ни одной королеве не удавался.
      Он поцеловал ее в макушку.
      - Мы вполне можем закатиться в Тауэр за то, что натворили в Испании. Во-первых, Елизавета приказала отменить экспедицию, а мы этим приказом пренебрегли. Во-вторых, Дрейк ворвался в гавань, не посоветовавшись с вице-адмиралом. Я все время был вместе с ним, и мне тоже придется держать ответ за свои действия. Не заблуждайся на сей счет: королевский флот заявит официальный протест и выдвинет обвинения против Дрейка - и против меня заодно.
      - Пфу! - фыркнула Сабби, в совершенстве сохраняя интонацию королевы. Ты можешь умилостивить Бесс Тюдор, потому что ты куда красивее толстого старого Бэроу.
      - Бедненькая Бесс, - пожалел он королеву. - Она теряет своих фаворитов одного за другим. Я вот влюбился в тебя, а теперь и Эссекс бросил к ногам Франсес свое сердце.
      - Не говоря уже о богатстве, - хихикнула Сабби.
      Целую минуту он хранил молчание.
      - Ты считаешь, что Франсес его не любит?
      - М-м-м.., верней будет сказать, что она любит его.., головой, но, по-моему, сердце тут говорит не слишком громко. Впрочем; так или иначе, они оба будут на балу, и ты сам увидишь. А еще я приглашу твоего друга Чарльза Блаунта и Пенелопу...
      - Ты еще скажи, что Пенелопа не любит Чарлза, - поддел он ее.
      - Нет, конечно она-то его любит. Из-за этого проклятого молодчика она просто делает из себя посмешище. По-моему, она и в самом деле собирается бросить мужа и детей, чтобы жить с ним.
      Как хотелось ему спросить, любит ли его она сама! Но, не уверенный в ответе, он снова поцеловал ее волосы и нежно шепнул:
      - Я люблю тебя, Сабби.
      Она обратила к нему зеленые глаза и тихо ответила:
      - Я знаю.
      Что сказанные им слова - не пустой звук, ему пришлось доказывать делом в последующие дни, когда они вышли в злополучный Бискайский залив.
      Началось с того, что Сабби подняла голову, перед тем лежавшую у него на плече, и жалобно застонала.
      - Любовь моя, что случилось? - спросил он с тревогой.
      - О-о-о, мне так плохо, - прошептала она.
      В мгновение ока он был уже на ногах и подхватил ее на руки.
      - Что с тобой? Может быть, какая-нибудь еда тебе не подходит? Что ты ела вечером?
      При слове "еда" все, что было ею накануне проглочено, неудержимо ринулось вверх, к горлу, и ее вырвало самым неаппетитным образом.
      - 0-ох, у меня морская болезнь! - простонала она, - прошу тебя, не смотри на меня!
      - Это у тебя и раньше бывало? - быстро спросил он.
      Она молча кивнула: ей было невыносимо сознавать, какие ужасные миазмы сейчас от нее распространяются.
      - Пожалуйста, оставь меня, - взмолилась она.
      - Ни за что я тебя не оставлю. Ты что же думаешь, я не знаю, как управляться с морской болезнью? - буркнул он.
      Он сорвал с койки замаранные простыни и постелил свежие. Потом - так бережно, словно ухаживал за ребенком, - он обнял Сабби с головы до ног и надел на нее одну из своих чистых рубашек. Он принес разведенное водой вино и сухой бисквит и заставил ее проглотить хоть немного, чтобы желудок не был пустым.
      Однако хватило одного глотка и одного кусочка, чтобы вызвать новый приступ рвоты, и Шейн терпеливо проделал всю черную работу заново. Он делал все, что от него зависело, лишь бы устроить ее поудобнее. Он отыскал одеколон с приятным свежим ароматом, протер лоб Сабби и несколькими каплями брызнул на подушки. Он пробовал массировать ей живот и держал ее в сильных и ласковых руках, когда ее снова выворачивало наизнанку. Он заботился о ней, как о младенце; кормил, мыл, переодевал, а когда она затихала, держал ее за руку и хриплым голосом мычал себе под нос какую-то колыбельную песню, пока ей не удавалось задремать.
      Когда она протестовала, ссылаясь на то, что он не должен видеть ее, когда она не может вызывать ничего, кроме омерзения, он спокойно возражал: "Разве ты не выхаживала меня, когда я попал в беду?"
      Как видно, он передал управление кораблем в надежные руки Барона, потому что, насколько она могла вспомнить, он вообще не отлучался из каюты в течение трех суток. На четвертый день, когда ей слегка полегчало - хотя она была бледна и еле передвигала ноги, - он отнес ее на палубу, чтобы она могла подышать свежим воздухом, а тем временем матросы по его приказу вынесли из каюты вещи и отскребли-отмыли все дочиста, чтобы изгнать застоявшийся тяжелый запах. Однако бесконечная доброта Шейна оказала на Сабби странное воздействие. Ее начали тяготить мрачные мысли, потому что она не хотела больше быть его метрессой. Она хотела быть его женой.
      Для нее было огромным облегчением, когда на горизонте показался английский берег и она наконец-то смогла стряхнуть гнет уныния, который терзал ее чем дальше, тем сильнее. Она предпочитала видеть Шейна в образе грешника, а не в образе святого. В конце-то концов, разве могла бы она отомстить за себя.., святому?
      Глава 19
      Королева - как и вся Англия - ликовала, воодушевленная победой над испанским флотом в Кадисе. То было время героев - время, когда королеве и ее Совету необходимо было явить миру зримое доказательство своей мощи и готовности помериться силами с врагами, угрожающими Англии со всех сторон.
      Елизавета была достаточно умна, чтобы извлечь как можно больше пользы из удачного поворота событий, и сочла более удобным для себя как бы позабыть о том, что запретила морским забиякам приступать к выполнению их миссии. Возмущенные протесты вице-адмирала Бэроу и командования флота на удивление быстро затихли, и Елизавета подарила Англии героев, которых можно было чествовать и прославлять на каждом углу.
      О рейде в Кадисскую гавань ходило множество легенд. Легенды рассказывались и пересказывались, обрастая подробностями и фантастическими выдумками. Англия распевала песенки о бороде испанского короля <В одном из своих донесений в Англию Дрейк сообщал, что "подпалил бороду испанскому королю".> и немало при этом веселилась.
      В тайниках души Елизаветы всегда вспыхивала радость, когда ее подданные позволяли себе дерзко пошалить в тех морях, на которые притязала Испания; но теперь она могла выражать свой восторг вполне открыто.
      Толпы зевак стекались в морские порты, чтобы поглазеть на прославленные парусники - "Негоциант", "Радуга" и "Бонавентура", но более всего привлекали к себе внимание корабли, которые принадлежали частным владельцам: "Золотая Лань" Дрейка и "Дерзновенный" Девонпорта.
      Та весна оказалась самым ярким, самым безумным сезоном за все время царствования Елизаветы. Маскарады, искрометные представления, забавы, пиры, балы, всевозможные празднества заполняли дни и ночи придворных, и двор был именно тем местом, где стоило находиться. Королева не отпускала от себя Девонпорта, и, как всегда, самый беглый ее намек был законом.
      Придворная жизнь превратилась в один нескончаемый карнавал, где каждый рядился в какой-то особенный костюм, и эти костюмы день ото дня становились все более замысловатыми. Целые состояния тратились на наряды и драгоценности, на устройство новых увеселений, причем события сегодняшнего дня непременно должны были затмить те забавы, в которых устроители участвовали вчера.
      Через день после возвращения ко двору Сабби посетила Уолсингэм-Хаус. Она была полна впечатлениями от своего грандиозного приключения и жаждала поделиться ими с Франсес, но та выглядела озабоченной и, в свою очередь, тоже могла кое-что поведать гостье.
      - Франсес, да ты меня совсем не слушаешь! Что-то случилось, пока меня не было?
      Скажи!
      - О Сабби, очень многое случилось, но ты должна поклясться, что сохранишь мой секрет, - очень серьезно отозвалась Франсес.
      - Клянусь! Ну же, скажи мне! - поторапливала Сабби подругу.
      - Королева была приглашена на ужин в Эссекс-Хаус, и Робин наконец-то добился от нее обещания, что она позволит ему представить ей Пенелопу. Я помогала Пенелопе выбрать самое роскошное ожерелье, чтобы преподнести его королеве в подарок. А на следующий вечер - час уже был совсем поздний Робин ворвался сюда как ураган.., в таком бешенстве, какого я за всю свою жизнь ни у кого не видела! Королева взяла назад свое слово и приказала, чтобы Пенелопа не покидала своей комнаты. У королевы с Эссексом вышел ужасный скандал, и он чуть не стукнул ее. Он поклялся, что отомстит ей. Сабби, он хотел придумать что-нибудь такое, чтобы побольше задеть ее.., поэтому он в тот же вечер обвенчался со мной!
      - И теперь ты графиня Эссекс?! - восторженно воскликнула Сабби.
      - Ш-ш-ш, Сабби, это секрет, - предупредила Франсес.
      - О, это самая чудесная новость из всех, которые я когда-нибудь слышала! Какая дивная месть этой старой ведьме! Ух, я бы все отдала, только бы увидеть, какое у нее будет... личико, когда она в конце концов об этом услышит! - воскликнула Сабби, смеясь от радости.
      - О, ради Пресвятой Девы, Сабби, даже не заговаривай об этом! - в испуге ахнула Франсес.
      - Почему ты так беспокоишься, Франсес?
      Твой секрет надежно сохраняется, а если кто-нибудь что-то проведает, так ведь никто не рискнет довести это до сведения королевы.
      Франсес нерешительно проговорила:
      - Я думаю.., мне кажется.., у меня будет ребенок.
      - О Господи! Ты уверена? - ахнула Сабби.
      - Знаешь, я считала и считала.., пока голова не закружилась. Во всяком случае, один месячный срок точно прошел... И по другим приметам все сходится Не забывай, у меня уже есть ребенок, поэтому я знаю признаки.
      - Признаки? Какие? - беспечно спросила Сабби.
      - У меня грудь болит, и.., и я каждые пять минут бегаю в гардеробную комнату.., по малой нужде.
      Сабби оцепенела, потому что в последнее время за ней водилось в точности то же самое.
      - И еще, конечно, - добавила Франсес, - меня мутит.
      - Мутит? - вскрикнула Сабби, теперь уже встревоженная не на шутку.
      - А что такое? - испугалась в свою очередь Франсес.
      - Ох, твоя утренняя хворь напомнила мне, как я мучилась от морской болезни.
      - "Утренняя хворь" - это такое глупое название. Когда ты беременна, тошнота может накатить в любое время суток.
      - Да неужели? - спросила Сабби, желая узнать как можно больше об этом важнейшем предмете.
      Вернувшись в Гринвич, она тоже ретиво принялась за расчеты. Но ей нипочем не удавалось точно определить, когда у нее был последний месячный срок - она просто не могла вспомнить. Теперь, когда пришлось всерьез заняться подобными размышлениями, ей показалось, что это было очень давно. Она попробовала отбросить тревожные мысли, но воображение не давало ей покоя, и, как она себя ни бранила, отделаться от беспокойства уже не могла.
      Для празднества в знаменитом Теоболдсе - резиденции лорда Берли королева заказала новое платье. Это было невиданно великолепное одеяние из пурпурного бархата, сквозь разрезы которого виднелся шелк аметистового цвета, расшитый самоцветами и жемчугом. Случилось так, что Сабби присутствовала при важнейшей церемонии последней примерки, когда швеи подгоняли платье по фигуре ее величества. Едва она это увидела, как тут же приняла решение в точности воспроизвести этот наряд и появиться в нем на маскараде, который она задумала устроить в Темз-Вью.
      Никто никогда не смел показываться в костюме королевы - любой королевы, не говоря уж о собственной повелительнице, но, чем больше Сабби об этом думала, тем больше увлекалась своим замыслом. Она знала, что у королевы набралось великое множество украшений из аметистов и жемчуга, подходящих к задуманному платью; и еще королева, без всякого сомнения, наденет корону в виде небольшого венца, обтянутого пурпурным бархатом, на котором сверкали узоры из бриллиантов, жемчуга и аметистов различных оттенков. Сабби заказала точные копии всех этих частей костюма, вплоть до сиреневых атласных туфелек и сиреневого веера.
      В самом начале она обращалась к Шейну за советами по поводу предстоящего бала, но, поскольку он предоставил ей полную свободу, разрешив выполнять каждый ее каприз, на последних стадиях подготовки она просто делала все по своему усмотрению.
      Она приняла блестящее решение - назначить бал на тот самый день, когда состоятся празднества в Теоболдсе: можно было не сомневаться, что все интересные персоны придут к ней, а все старые зануды потащатся в Теоболдс. Приглашения были посланы Эссексу и Франсес, Энтони и Фрэнсису Бэконам, обоим секретарям Эссекса, Пенелопе Рич и Чарльзу Блаунту, Дороти Деверо и тому человеку, к которому та только что сбежала, - Томасу Перро. Сабби пригласила даже мать Эссекса, Летицию, хотя Лестер в списке приглашенных не значился. Ожидались также графиня Хардвик, леди Лейтон, сестры Кэри, Бесс Трокмортон и ее возлюбленный, сэр Уолтер Рэйли; не были забыты и многочисленные неженатые друзья Шейна - лорд Маунтджой, Фульк-Гревиль, сэр Томас Грэшем - банкир, которого считали самым богатым человеком в Лондоне и который только что учредил Королевскую биржу в Сити.
      Получили приглашение все фрейлины; приходилось, конечно, принимать во внимание, что в последний момент их услуги могут понадобиться королеве в Теоболдсе, и они были извещены, что в этом случае их отсутствие никто не сочтет за обиду.
      Теоболдс представлял собою поистине великолепный трехэтажный дворец с четырьмя квадратными башнями и четырьмя дворами-площадками. Холл этого дворца славился фонтаном высотою до потолка; этот фонтан образовывали струи красного или белого вина; но и помимо холла во дворце имелись весьма примечательные помещения. Так, например, в одной из комнат содержалось великое множество разнообразных часов: искусные мастера выверяли их ход столь безупречно, что все они начинали отбивать время точно в один и тот же момент. Другая палата была расписана таким образом, чтобы создавалось впечатление небесного свода над головой - с облаками, планетами и звездами в зодиакальном круге. Специальный часовой механизм, соединенный с куполом-потолком, позволял показать, как садится Солнце, как восходит Луна, как зажигаются и гаснут звезды. Фрески в одной из застекленных галерей изображали исторические сцены с участием всех прославленных владык христианского мира.
      Однако пребывание в Теоболдсе было сопряжено и со множеством неудобств. Ужасным недостатком этой резиденции была теснота крошечных каморок, в которых предстояло ютиться придворным - по трое-четверо в одной постели (разумеется, леди и джентльмены - в разных спальнях). Другая неприятность заключалась в удаленности Теоболдса от Темзы. По реке можно было добраться в барках только до Уайтхолла, затем гостям следовало проехать по Стрэнду, миновать Друри-Лэйн, продолжить путь через Холборн и Кингзгейт-стрит и выехать на тракт, который в наши дни носит название "Теоболдсроуд". Насколько же приятнее и проще было проплыть по Темзе от Гринвича до Темз-Вью!
      Сабби не жалела денег на еду, вино, на наем многочисленной временной прислуги. Она даже добилась, чтобы один из хокхерстовских кораблей был послан во Францию специально за ранними весенними цветами. Фрезии, ирисы, левкои наполняли весь дом упоительным ароматом. Сабби потратила два дня, чтобы превратить концы своих волос в клочковатые кудряшки - надо же было создать с их помощью видимость одного из новых париков королевы; в день маскарада, чтобы скрыть от посторонних глаз то надругательство, которое она сотворила над своими волосами, она спрятала их под элегантным кружевным чепцом и не снимала его все то время, пока усердно выполняла свои обязанности в дворцовой гардеробной.
      Сабби помогла тетушке выложить на поверхность новый наряд королевы наряд, в который та должна была облачиться перед самым выездом в Теоболдс, - и, со злобным блеском в глазах, наконец удалилась, на прощанье напомнив Кейт, что им еще предстоит сегодня вечером увидеться в Темз-Вью.
      Шейна она попросила присутствовать на маскараде в облике Бога Морей королевы; поэтому он просто остановился на одном из своих изысканных придворных костюмов и занимался подбором подходящих перстней, когда из своей туалетной комнаты вышла Сабби.
      Увидев ее, он разинул рот от удивления.
      - Смерть Господня! Я подумал, что это королева! - ахнул он. - Милая, ты думаешь, это благоразумно - так ее высмеивать?
      - Благоразумно? Когда это я что-нибудь делала благоразумно? - спросила она, смеясь и наслаждаясь произведенным впечатлением. - Я выгляжу в точности как она, когда надеваю маску, - заверила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.
      - А что будем делать вот с этим? - спросил он, выразительно покосившись на ее прекрасную грудь.
      - Вот с этим ничего не поделаешь. Я женщина, а не доска.
      - Знаете, юная леди, вам бы следовало завтра поутру - и как можно раньше - вернуть на место венец и парик, пока их не хватилась хозяйка, предостерег он ее.
      - Да будет вам известно, сэр, что у меня на голове - мои собственные волосы; и венец тоже мой.., оплачен неким благородным поклонником.
      Он издал короткий вопль шутовского отчаяния от такого ее сумасбродства и наклонился, чтобы поцеловать соблазнительный холмик ее груди. Она хлопнула его веером и голосом Елизаветы - который она наловчилась в точности имитировать - сварливо произнесла:
      - Нечего! Нечего! Не смейте пачкать драгоценнейшую особу королевы! Паскудство!
      Эти музыканты должны были явиться сюда уже несколько часов тому назад! Шейн, как ты считаешь, Мэйсон не оплошает с устройством фейерверка? спросила она, мгновенно перейдя на свою обычную речь.
      - Перестань дурачиться. Маскарады устраиваются для того, чтобы встряхнуться, а не для того, чтобы рехнуться, - поддразнил он ее. - В подготовку этого приема вложено больше сил, чем в подготовку Кадисского рейда.
      - Пфу! - фыркнула она и быстро покинула спальню.
      После ее ухода он еще долго качал головой, не уставая ей удивляться. Она была самым нахальным созданием на земле, и он не променял бы ее на все золото мира.
      Каждый прибывающий гость спешил должным образом выразить глубочайшее почтение мнимой королеве, пока она не приподнимала свою маску - к их величайшему изумлению и облегчению, и она радостно смеялась вместе с ними. Она держалась прямо, словно шомпол проглотила; она говорила, выступала и жестикулировала, как королева; конечно, она оказалась в центре всеобщего внимания. Когда какой-нибудь джентльмен шептал ей на ушко, что она сегодня прекрасна, как никогда, она становилась в позу, которую в точности переняла у королевы, и с лицемерным отвращением бросала: "В ваших словах больше лжи, чем в эпитафии папы Римского".
      Когда Эссекс, сопровождаемый красавицей Франсес, склонился к руке Сабби, она покрутила у него перед носом пальцами:
      - Смотрите, в мои кольца вставлены зеркальца.., точь-в-точь, как у Бесс! Это мне очень пригодится потом, когда мы сядем играть в карты.
      Он по достоинству оценил шутку: королева сумела жульническим образом облегчить его карманы на многие тысячи фунтов с помощью своих чертовых зеркальных колец.
      Кейт Эшфорд смеялась до слез, разглядывая каждую деталь великолепного одеяния и поражаясь, до какой же степени точно Сабби скопировала наряд королевы.
      - Завтра эти костюмы уже не будут выглядеть одинаково, Кейт, - с издевкой отметила Сабби, - потому что ее-то платье будет все покрыто пятнами пота.
      Сабби танцевала без устали, а Девонпорт снисходительно наблюдал, как отчаянно флиртовали с ней сменяющие друг друга кавалеры.
      Каждому было лестно покрутиться вокруг "ее величества" и отважиться на кое-какие вольности, которые обычно дозволялись только Эссексу, Лестеру и Девонпорту. В чернобородом испанце был опознан Мэтью. От Шейна он держался на почтительном расстоянии, но необычно много времени находился близ Сабби.
      ***
      Елизавета выбрала придворных, которым предстояло сопровождать ее в Теоболдс. В это число попали Лестер и Дрейк, супруги Оксфорд, сэр Кристофер Хаттон - ее лорд-канцлер. Поскольку лорд Норрис принимал ее раньше у себя в Райкоте, а лорд Монтэгю - в усадьбе Каудрей, она пригласила в Теоболдс и их - в качестве благодарности за гостеприимство. Из статс-дам выбор пал на герцогиню Суффолк, графиню Варвик, леди Гастингс, леди Хаттон и леди Чандос. В качестве дежурных фрейлин она решила взять с собой Элизабет Саутвелл и - к крайней досаде девушки - Мэри Говард.
      Барку королевы только незадолго перед этим изрядно подновили заменили на ней тенты и драпировки и покрасили в цвета Тюдоров. Пажи и дежурные фрейлины держали на весу пурпурный бархатный шлейф нового платья ее величества, пока она восходила на борт ожидающей ее барки. Она милостиво приветствовала своего старого лодочника Джорджа, который многие годы служил старшим гребцом королевской барки и знал Темзу вдоль и поперек лучше любого человека в Лондоне.
      Все шло гладко, пока на пути не возникло неожиданное препятствие. Барка королевы замедлила ход и почти остановилась.
      Елизавета в нетерпении вскочила на ноги.
      Там, перед носом ее судна, загораживая путь, стояла роскошнейшая барка, раскрашенная в два цвета - алый и золотой, и с убранством тех же цветов. Королева мгновенно распознала эту барку: она принадлежала ее ненавистной сопернице Летиции. Елизавета метнулась к Джорджу и закричала:
      - Прикажи им именем королевы убраться с дороги! Гнусная выскочка! кипятилась она, разъярившись уже оттого, что барка Летиции оказалась таким эффектным сооружением, да еще с гребцами в алых ливреях.
      У встречной барки не было иного выхода: пришлось посторониться и уступить дорогу королеве; однако и после того как они разминулись, раздражение Елизаветы не улеглось.
      - Мне казалось, Джордж, что эти наши драпировки считаются новыми.
      - Так и есть, ваше величество, новехонькие они.., их делал лучший обойщик Лондона.
      - И какого же они цвета, Джордж? Как я должна этот цвет называть? въедливо допытывалась она.
      - Как это - какого цвета, ваше величество? Это же ваши собственные цвета - цвета Тюдоров... Белый с тюдоровским зеленым.
      - Тюдоровским зеленым? Они что, никогда тюдоровского зеленого не видели? Этот цвет гусиного поноса, так вернее будет!.. Да, клянусь Создателем!.. Гусиного поноса!
      - Роберт, - резко окликнула она Лестера, прервав его беседу с Хаттоном, - я желаю, чтобы завтра на этой барке были новые драпировки. Я королева Англии и не намерена раскатывать по Темзе у всех на виду под балдахином цвета гусиного поноса! Проследите, чтобы это было исполнено!
      Движение на реке было весьма оживленным, и каждый раз, когда королеве на глаза попадалась чья-либо частная барка, Елизавета сравнивала ее со своей и выходила из себя от злости. Когда Мэри Говард принесла ей подогретого со специями эля, она грубо вырвала кружку из рук фрейлины, готовая во всем находить изъяны и промахи.
      - Можно подумать, что сегодня на реке толкутся все лондонские бездельники до последнего! Куда это, по-вашему, их понесло?
      Ее фрейлины отмалчивались в страхе, как бы она не проведала чего-нибудь о маскараде в Темз-Вью. И тут в глаза королеве бросилась небольшая, но ослепительно нарядная барка, в убранстве которой сочетались молочно-белый и пурпурный цвета. Барка была пришвартована у пристани Кью.
      - Проклятье! Еще одной вертихвостке понадобилось посрамить эту посудину!
      Решительным шагом она прошла по палубе к гребцам.
      - Джордж, кому принадлежит вон та барка? - прозвучал требовательный вопрос.
      Он осклабился:
      - Полюбовнице Бога Морей, ваше величество.
      Она окаменела. Да верно ли она расслышала этого олуха? На лице у нее застыла мстительная гримаса. Ей надоело... Нет, ей было до тошноты противно выслушивать сплетни и намеки, которые прилипали к ее фаворитам. Она должна все увидеть своими глазами.
      - Джордж, поворачивай к берегу. Мы устроим короткую остановку в Темз-Вью.
      Когда они подтянулись поближе к Темз-Вью, река так и кишела челноками и барками.
      В садах шло шумное веселье, из просторного особняка доносилась жизнерадостная музыка.
      Четыре пажа-трубача кинулись к сходням, чтобы, выбравшись на берег, возвестить о прибытии королевы, но повелительный голос Елизаветы остановил их:
      - Нечего! Нечего! Никаких трубачей! Мы им устроим внезапную атаку как в Кадисе!
      Она стремительно покинула барку, поднялась по лестнице пристани и чуть ли не бегом направилась к дому. Сопровождающие ее дамы поспешили следом, хотя у каждой тряслись поджилки. Они-то знали: быть беде. Роберт Дадли, несколько отяжелевший к старости, даже и не пытался за ней угнаться, зато сэр Кристофер Хаттон доблестно держался наравне с государыней. Она проносилась мимо своих подданных, которые, узнав ее, падали на колени. Оттолкнув в сторону слуг у входа в Темз-Вью, она решительно вступила в сверкающий огнями бальный зал. Ее зоркие черные глаза обежали помещение и с безошибочной точностью отыскали то, что требовалось.
      В первый момент Елизавете показалось, что сейчас у нее остановится сердце. В центре зала стояла точная копия ее самой. Чрезвычайно красивая копия. Это была та самая мерзавка Уайлд!
      Их глаза встретились, и острое женское чутье подсказало королеве: эта женщина и есть "полюбовница" Бога Морей.
      В зале воцарилась страшная, мертвая тишина. Шейн Хокхерст выступил вперед и встал рядом с Сабби, готовый защитить ее, если понадобится. Черные глаза королевы гневно блеснули, когда она подняла указующий перст в сторону дерзкой особы, посмевшей изобразить венценосную государыню.
      - Госпожа Уайлд, вы всего лишь жалкая потаскуха и ничего больше. Отныне вам запрещено появляться у меня при дворе!
      Не добавив к сказанному ни слова, боясь, что не совладает с собой, она круто повернулась на каблуках и тем же путем, как пришла, проследовала назад, к реке. Ее глаза не упускали ничего. Она приметила и хорошо запомнила всех, кто находился в бальном зале.
      В мгновение ока Хокхерст догнал ее. Отодвинув в сторону Хаттона, он заявил:
      - Бесс, девчонка не сделала ничего плохого.
      Холодным взглядом королева окинула его сверху донизу и снизу доверху он еще набрался наглости что-то ей объяснять!
      - Будьте любезны называть меня "ваше величество". Эта шлюха высмеивает и передразнивает меня!
      - Она не шлюха! - горячо запротестовал он.
      - Вы отрицаете, что спите с ней?
      - Это вас не касается! - рявкнул он.
      - Молчать! - прикрикнула она. - Вы, сударь, явитесь ко мне завтра утром.
      ***
      Королева отправилась прямиком назад, в Гринвич. О Теоболдсе никто не смел и заикаться. Заперевшись у себя в опочивальне, она всю ночь мерила шагами пол и вынашивала планы отмщения.
      Большинство дам, гостивших в Темз-Вью, пребывали в панике. Они не питали иллюзий: королевские глазки-бусинки видели их в том месте, которое отныне, вероятно, будет считаться вражеским станом, и она уж найдет способ выместить на них свой гнев.
      Негодование Сабби также не знало границ: ее опозорили, унизили перед сотней гостей!
      Впору было рвать и метать от ярости.
      К тому моменту, когда она поднялась наверх, гостей уже как ветром сдуло. Эссекс и Франсес исчезли как раз тогда, когда королевская барка остановилась у пристани.
      К тому времени, когда Шейн вернулся домой, особняк опустел, если не считать слуг и музыкантов. Он храбро поднялся по лестнице, не зная, чего ожидать. Сабби требовалось дать выход своему возмущению, и, естественно, все это должно было обрушиться на голову Шейну.
      Едва он открыл дверь спальни, ему пришлось поймать башмак, который она злобно швырнула в него.
      - Как она смеет оскорблять и унижать меня в моем собственном доме? выкрикнула Сабби.
      Он рассудительно возразил:
      - Сабби, ты ведь знала, что играешь с огнем, когда заказывала этот костюм.
      - Ах вот как! Ты принимаешь ее сторону и становишься против меня! Гнусный пройдоха! - завопила она.
      - Я защищал тебя как мог, Сабби. Ты же знаешь, что она в бешенстве из-за меня, и расплачиваться придется именно мне, - напомнил он.
      - Мое доброе имя растоптано! Она назвала меня потаскухой перед всем Лондоном и заявила, что прогоняет меня! - Она сорвала ненавистное платье из пурпурного бархата, бросила на пол и начала неистово топтать его. - Это все из-за тебя, чертов бабник! Ты заставил меня стать твоей любовницей!
      Она упала ничком на кровать и зарыдала.
      Ее отчаяние было столь очевидным, что он и впрямь готов был счесть себя виноватым.
      Присев на кровать, он протянул руку, чтобы приласкать и подбодрить ее.
      - Любимая моя, не плачь... Я не могу вынести, когда ты плачешь.
      От его прикосновения она так и подпрыгнула, и ее гнев разгорелся еще пуще.
      - Довольно, сэр, с этим покончено.
      Я больше не намерена оставаться метрессой.
      Я буду примерной уважаемой женой, и это мое последнее слово!
      - Сабби, ты знаешь, что я люблю тебя, - попытался он ее умаслить.
      - Любишь меня? Любишь меня? - переспросила она. - Ты любишь меня как свою метрессу, но вот чтобы стать твоей женой, я недостаточно хороша!
      - Сабби, ты знаешь, что я женат, - терпеливо увещевал он разбушевавшуюся возлюбленную.
      - Тогда ты прекрасно можешь разжениться! - выкрикнула она.
      - Ты имеешь в виду развод? - спокойно уточнил он.
      - Конечно, я имею в виду развод, а что ж ты думал - я тебе убийство предлагаю, мерзавец ты проклятый? С тех пор как король Генрих завел моду разводиться <Король Генрих VIII, отец Елизаветы, был женат шесть раз.>, это стало мелкой формальностью! Сэр Эдвард Коук, министр юстиции, - твой друг... Что, не так?
      Он смотрел на нее, остолбенев от изумления. Конечно, она немало размышляла об этом предмете, но как же ему-то самому не пришла в голову такая простая мысль? Он может развестись с Сарой Бишоп и жениться на Сабби. А она тем временем снова разразилась слезами.
      - Милая, - сказал он, обняв ее и укачивая в своих объятиях, - если только это возможно, я получу развод.., обещаю тебе, любимая.
      Его камзол уже промок от ее слез, когда в ней опять взметнулась ярость:
      - Нет, подумать только! Она называет меня жалкой потаскушкой! Эта чертова "королева-девственница"! Кому как не мне приходится выводить пятна с ее платьев, и уж мне-то известно, сколько раз ее юбки оказывались измараны мужским семенем! - Она вдруг сердито взглянула на него: ее обуяло подозрение. - Ты тоже потискал ее в постели?
      Он явно понимал: этого она не простила бы никогда.
      - Сабби, я ни разу не изменил тебе. Я даже свою жену никогда не "тискал в постели".
      - Это только доказывает, какой ты бессовестный гнус! Ты обошелся с этой женщиной самым подлым образом и должен бы как следует поплатиться за это!
      - Но теперь ты требуешь, чтобы я развелся с ней и женился на тебе.
      Она застыла.
      - Я ничего от вас не требую, милорд.
      Мэтью женится на мне в любой момент.
      Это задело его за живое, и он сердито бросил:
      - Со всеми моими любовницами одна и та же история - Мэтью воображает, что влюбляется в них.
      Она задохнулась. Это было словно пощечина - он таким образом свалил ее в одну кучу со всеми женщинами, которые жили у него на содержании в прошлом. Едва у него вырвались эти слова, он готов был язык себе откусить.
      - Родная моя, маленькая, я не это имел в виду. Конечно же, мы поженимся. Я распоряжусь выправить все нужные бумаги.
      Я съезжу в Блэкмур и все там улажу.., как только наша кровожадная правительница получит свой фунт мяса <Намек на распространенный сюжет о ростовщике, который потребовал фунт мяса из сердца должника в уплату вместо долга. Этот сюжет положен в основу шекспировского "Венецианского купца", который к 1587 г, еще не был написан.>.
      - Не прикасайся ко мне.., не смей! Надеюсь, она швырнет тебя в Тауэр!
      На этот раз и его терпению пришел конец.
      - В этом проклятом бедламе мне делать нечего! - взорвался он.
      И крупными шагами вышел из комнаты.
      Он добрался до конюшен и оседлал Нептуна. Ему нужно было ощутить чистый ветер, бьющий в лицо; нужно было вдохнуть свежий воздух. Сейчас действительно силен был соблазн - взойти на палубу корабля и отплыть куда угодно, лишь бы не оставаться на месте!
      Душа жаждала безрассудства, опрометчивого поступка, как будто, рискнув жизнью, можно скорее вырваться из трясины, в которой он сейчас барахтается.
      В задумчивости он отбросил со лба длинную гриву своих черных волос, и при этом рука его наткнулась на шнурки черной маски, которая сейчас болталась, забытая, у него на шее.
      Он бросил рассеянный взгляд вниз, на свои одежды, и вдруг вспомнил, что ведь для бала он надел все черное. Мгновенно он сообразил, куда ему следует направиться и чем он должен заняться.
      Невдалеке от берегов Шотландии Фульк-Гревиль захватил ирландское рыболовное судно, команда которого занималась закупками пушек и пороха. Теперь и капитан, и матросы этого судна томились в долговой тюрьме Флит. Хок собирался воспользоваться присутствием Фулька на сегодняшнем маскараде - закончившемся так бесславно - и договориться с ним, что за ирландских рыбаков будет уплачен штраф и их выпустят на свободу. Однако теперь Шейну пришло в голову, что куда лучше проделать все это втайне. Сегодня ночью Черный Призрак освободит ирландцев и отправит их на родину... Пусть продолжают свою борьбу за свободу Ирландии.
      Шейн повернул вороного жеребца и поскакал пустынными улицами по направлению к Стрэнду. У дворца Уолсингэмов он спокойно пристроил в конюшнях Нептуна, зная, что позднее сумеет забрать его оттуда, если потребуется. Затем он пешком проделал короткий путь мимо Дворца правосудия к тюрьме Флит.
      Это было зловещее мрачное здание, выглядевшее именно так, как и должна выглядеть крепость-тюрьма. Однако внутри, как и в прочих лондонских тюрьмах, все держалось на подкупе и продажности. Вор или проститутка могли за деньги получить сравнительно безопасное прибежище на ночь под защитой и точенных червями стен Флита.
      Прибегнув к одному из секретных сигналов, известных в преступном мире, Хокхерст без особых затруднений вошел в ворота тюрьмы.
      Тюремщик, который его впустил, принял его за грабителя с большой дороги, готового щедро расплатиться за ночлег. Он рассудил, что пусть уж лучше денежки попадут в его карман, чем в карман к мировому судьбе, куда они непременно перекочуют, если этот бродяга будет арестован.
      От зловония внутри Флита Хокхерст едва не задохнулся, пока ему не удалось хоть отчасти притерпеться к оному. Стены были влажны от сырости; двор слабо освещали фонари, заправленные отвратительным чадящим салом.
      Хок звякнул двумя монетами в кармане, чтобы привлечь внимание тюремщика. Войдя в первый темный переход, Хокхерст схватил того за горло, прежде чем бедняга сообразил, что произошло; а тут еще стражник ощутил прикосновение чего-то твердого к своей ноге, пониже колена.
      - Пистолет под колено, - шепотом сообщил Хокхерст, - самое милое дело. Я спускаю курок, пуля проходит вдоль всего бедра и по пути разносит кость вдребезги, а потом, если парень все еще мне дерзит, можно и другой ногой заняться.
      Его рука ощутила, как с трудом проглотил слюну перепуганный служитель закона, и Шейн улыбнулся во тьме: он знал, что страх перед обещанным не замедлит сказаться.
      - Веди меня к ирландским пленникам, которые попали сюда на прошлой неделе.
      Молча, без всяких протестов, тюремщик проводил Шейна туда, куда требовалось, вытащил ключи и открыл камеру. Все сошло гладко, если не считать того, что освобожденные были ирландцами и, следовательно, ни в одном деле не могли обойтись без свары. Первый же узник, покинувший камеру, увидел, что тюремщик лишен возможности употребить власть, и не замедлил этим воспользоваться.
      Окинув беспомощного стража презрительным взглядом, ирландец прошипел:
      - У, куча навозная, да сгноит Отец наш небесный твои поганые гляделки!
      Поскольку он загораживал выход для своих собратьев, тот из них, что шел следом за ним, возмутился:
      - Пропади ты пропадом, Шон Мак-Гайр, заткни свою вонючую пасть и шевели задницей!
      - Сам ты задница! - последовал задиристый ответ.
      - Чума вас порази, олухи, нас всех тут похватают, если мы не унесем отсюда, к дьяволу, ноги! - распетушился третий.
      Последний из освобожденных узников был ростом невысок, но жилист, как гончий пес. На лице у него была написана неприкрытая злоба.
      Проходя мимо тюремщика, он резко двинул того ногой в пах. Раздался душераздирающий вопль, который эхом раскатился в сводчатых переходах и привлек внимание других стражей; дело сразу приняло дурной оборот.
      Хокхерст направил на драчливого коротышку пистолет и приказал ему поторапливаться. Тот плюнул спасителю под ноги и разразился проклятием:
      - Чтоб у тебя клешня отсохла!
      Хокхерст с трудом подавил в себе желание вышибить из него дух рукояткой пистолета; пришлось удовольствоваться злобным пинком под зад, пославшим забияку вслед за его соплеменниками. Затем Хок основательно стукнул тюремщика рукояткой в висок и уложил бесчувственную жертву на сырой каменный пол перехода. Он успел еще увидеть, как последний из беглецов миновал массивную дверь Флита, - и в этот момент два стражника, подойдя к нему с боков, схватили его за плечи и восторженно завопили:
      - Мы изловили проклятого Черного Призрака!
      Глава 20
      Сабби промыла распухшие глаза и попыталась собраться с мыслями: нужно было обдумать, что делать дальше. Она знала, что ей следует покинуть Лондон - на тот случай, если королева решила как-то еще ее наказать.
      Скоро она поняла, что ей некуда податься, кроме как в Блэкмур. Она начала сборы незамедлительно. Прежде всего она уложила в сундук опасные уолсингэмовские папки. Скоро, очень скоро она свершит свою месть Шейну Хокхерст-О'Нилу. Когда он явится в Блэкмур, чтобы подсунуть жене бумаги, необходимые для развода, незадачливый супруг обнаружит, что женат на своей метрессе, и нелепость положения сама по себе окажется для него достаточно болезненным ударом. А уж она покуражится над ним всласть, настаивая на разводе. Если он откажется.., что ж, у нее в руках есть средство принудить его.
      Слабенький голосок у нее в голове не замедлил напомнить о себе. Что, если она беременна? В этом случае не окажутся ли величайшей глупостью ее попытки добиться развода? Ответ пришел быстро: нет, нет и нет. Она не хотела, чтобы он женился на ней из-за ребенка.
      Она хотела бы стать его женой только при одном условии: если таковым будет выбор его сердца. Ей нужно все или ничего! Ей нужно, чтобы за ней ухаживали, чтобы ее согласия домогались. Ей нужно настоящее предложение руки и сердца. Ей нужно венчание в церкви, обмен обетами перед Богом.
      Сабби надела дорожный костюм из бархата цвета морской волны с теплым лифом на стеганой подкладке и собрала волосы под сеточку, украшенную драгоценными камнями. Она выбрала для путешествия сапожки из телячьей кожи с меховой подкладкой и взяла из гардероба соболий плащ. Услышав легкий стук в дверь, она круто обернулась, сжимая в руках хрустальный флакон с духами.
      - Предупреждаю тебя, Хокхерст: не подходи! - сердито закричала она.
      Мэтью осторожно приоткрыл дверь в спальню и просунул внутрь голову.
      - Не швыряй эту штуку, дорогая, это не тот Хокхерст.
      - О Мэтью, я думала, ты давно уже сбежал с корабля вместе с другими крысами.
      - А я подумал, что могу тебе понадобиться, - сказал он, обводя взглядом упакованные сундуки. - Куда это ты собираешься?
      - В Блэкмур.
      - Смешно! Тебе в одиночку не проехать верхом больше двухсот миль. Отправляйся лучше к матушке: всего-то сорок миль пути, а от королевского гнева достаточно далеко.
      - Я удираю не от королевы. Я удираю от твоего брата. Все кончено, Мэтью, он обещал мне развод.
      На какой-то момент его сердце возликовало. Он спросил:
      - Он, стало быть, знает, что ты его жена?
      - Нет, но узнает, когда заявится в Блэкмур с бумагами на развод, которые должна подписать Сара Бишоп.
      - Сабби, ты зря надеешься, что он даст тебе развод, когда обнаружит, что вы состоите в законном браке.
      - Нет, Мэтью. У меня есть средство заставить его.
      Он фыркнул:
      - Да ведь он как собака с костью в зубах: никогда тебя не отпустит по доброй воле!
      Она вскинула голову:
      - Я раздобыла секретное досье Уолсингэма на него.
      Пару мгновений Мэтью смотрел на нее, словно не понимая.
      - У Уолсингэма были заведены досье на Хока? За что?
      Она бросила на него какой-то странный взгляд:
      - Ты не знаешь?..
      Он покачал головой, явно растерянный, а потом недоверчиво спросил:
      - Ты имеешь в виду, что его подозревали в пиратстве? Но ведь королева-то знала про эти его проделки и относилась к ним совсем по-другому.
      Сабби поняла, что ей не следует ничего говорить юноше. Она отвела глаза и переменила тему:
      - Я поеду в карете. С собой возьму служанку и попрошу Мэйсона сопровождать меня. А ты, Мэтью.., поедешь?
      Он едва не поддался искушению, но любопытство, которое в нем разожгли ее слова, одержало верх. Было очевидно, что она считала секретные досье достаточно опасными для Шейна, чтобы использовать их для шантажа, и молодой Хокхерст сразу сообразил, что эти бесценные бумаги она не оставит здесь, а заберет с собой.
      - Сабби, сегодня мне нельзя отлучаться из Лондона, но я приеду к тебе, как только сумею вырваться. Ты сейчас пойди и скажи Мэйсону и девушке, чтобы они были наготове, а я пока прогуляюсь до хокхерстовских конюшен, найду там надежного человека и распоряжусь, чтобы он отвез тебя в Блэкмур. Пусть сейчас же закладывает карету. Покажи мне, какие сундуки ты берешь с собой, и я отнесу их до конюшни.
      Она благодарно взглянула на него и положила руку ему на плечо.
      - Благодарение небесам, Мэтью, что я всегда могу найти в тебе опору.
      Ох, как хотелось ему схватить ее в объятия и прижать к себе. Он угадывал, сколь она сейчас уязвима, но в голове у него зазвенел колокольчик тревоги. Терпение! Эта женщина должна принадлежать ему, и если он посодействует ее разводу с Шейном, то, возможно, ему самому удастся предложить ей руку и сердце.
      Летучим поцелуем он коснулся ее виска и умышленно отступил назад, а потом подхватил ее вещи и понес их вниз по лестнице.
      Позднее, когда он стоял на подъездной аллее и размахивал руками, посылая прощальный привет вслед отъезжающей карете, уолсингэмовские папки были уже надежно упрятаны у него под камзолом.
      ***
      Шейн чертыхнулся себе под нос, проклиная собственную дурость: как это он сам не позаботился вовремя о том, чтобы не оставить тюремщику возможности поднять шум!
      В столь низменном деле, как шпионаж, нет места милосердию, и никто не знал это лучше, чем он. В мгновение ока он расстегнул застежки своего камзола и выскользнул из рукавов собственной одежды, словно угорь.
      Оба стражника отпрянули в суеверном ужасе, когда им бросилось в глаза изображение чудища на спине у Шейна, но лица его они не увидели. После того как он вырвался из их рук, не нашлось бы такой силы по эту сторону ада, которая позволила бы им вновь задержать его.
      Ему понадобилось несколько секунд, чтобы оказаться за стенами Флита, но двое стражников подняли тревогу; вместе с набежавшим подкреплением они бросились в погоню за Черным Призраком.
      На свое счастье, Хокхерст знал Лондон как свои пять пальцев: иначе ему не удалось бы скрыться. Он не кинулся ни вперед, ни назад; вместо этого он предпочел переместиться вверх. Он вскарабкался на крышу массивной крепости, потому что преследователи уже почти настигали его; но он понимал: хотя они и заметили, как он начал подъем, но догнать его - на это у них проворства не хватит. Кроме того, их фонари давали слишком мало света, чтобы можно было узреть что бы то ни было выше второго этажа. Со своего высокого насеста Шейн оглядел прилегающие к тюрьме улицы и мгновенно присмотрел местечко, где он сумеет спрятаться. Он беззвучно спустился на улицу и украдкой проскользнул за ограду кладбища при церкви Святой Бригитты.
      Пока его черный камзол оставался на нем, Шейн мог считать себя невидимым; но теперь, когда он был обнажен выше пояса, уповать на это не приходилось. Бежать было нельзя: бегущий человек непременно привлечет к себе внимание даже и ночью. Поэтому он пополз по земле и полз до тех пор, пока между ним и улицей Флит-стрит не встали стеной многочисленные надгробные памятники. Внезапно он услышал голоса - гораздо ближе, чем, по его расчетам, могли находиться преследователи. Перед ним неясно вырисовывалась свежевырытая могила; не медля ни секунды, он спрыгнул вниз, с высоты восьми футов, в холодную сырую шахту. Очень быстро он с облегчением понял, что услышанные им голоса принадлежали спасенным им ирландцам. Как видно, они решили отсидеться на кладбище, вместо того чтобы пораскинуть тем небольшим количеством мозгов, которым наделил их Господь. К этому часу они могли бы уже быть на борту корабля, готового выйти в море, к их родным берегам.
      Шейн хранил молчание: если эти крикливые ублюдки не прекратят галдеть, погоня будет здесь очень скоро. А у них тем временем продолжалось джентльменское выяснение отношений.
      - У тебя башка варит не лучше, чем у мокрой блохи, дубина. Ты вот доставил себе удовольствие, пнул олуха промеж ног, и что вышло? А то, что из-за тебя прищучили того ублюдка несчастного, который жизнью рисковал, лишь бы нас вызволить!
      - Туда и дорога. Это каким же безголовым надо быть, чтобы собственную шею в петлю совать ради других! Если уж за кем такая дурь водится, значит, тот и получает, что заслужил.
      А вот вы-то, задницы неповоротливые, могли бы сбить его с ног да прихватить пистолет, пока я для отвода глаз с тюремщиком разбирался.
      - Вонючка ты гнусная, вот что я тебе скажу. Зря я с тобой связался. Нам бы взять да помочь бедняге, было бы по-людски.
      - Чума его заешь.., и тебя с ним вместе!
      Вслед за этим Хокхерст услышал звук, очень похожий на тот, который раздается, когда лопатой стукнут человека по черепу. Затем раздался какой-то хрип, и все смолкло. В этот момент Шейн понял: не бывать миру в Ирландии! Ибо, если англичане уйдут оттуда и ирландские лорды начнут править своей страной, кланы снова пойдут войной друг на друга.
      Внезапно разверзлись небеса, и хлынул ледяной ливень. Такой оборот дела - как и все в жизни - имел и свои достоинства, и недостатки.
      Ирландцы, расположившиеся на кладбище, со всех ног кинулись искать убежище поуютнее, а стражники отказались от дальнейшей погони за беглыми узниками и вернулись под надежную крышу Флита. Недостаток же состоял в том, что Шейн теперь стоял по колено в глинистой жиже и - при всем своем проворстве, при всей своей силе - не мог вскарабкаться по отвесным восьмифунтовым скользким стенкам могилы. Каждая следующая попытка приводила лишь к тому, что на дно плюхались новые комья липкой грязи, а ступни Шейна увязали все глубже и глубже. Внезапно его ноги наткнулись на что-то твердое, и он понял, что это гроб.
      От него не ускользнула комическая сторона ситуации, в которой он очутился. Он постучал каблуком по крышке гроба и произнес:
      - Хелло, приятель! Ты уж не держи на меня зла, дружище, за то, что я стою на твоей голове.., но, видишь ли, не все зависит от моего желания.
      Ему пришлось пережить ужасный момент, когда доски гроба затрещали и проломились у него под ногами. Тут выдержка ему изменила, и, привалившись к стене могилы, он захохотал так, что по лицу покатились слезы.
      Только этого позора и не хватало - дожидаться, чтобы на заре тебя обнаружил могильщик на дне ямы, в зловонной трясине! Весьма вероятно, что поблизости валяется труп одного из ирландцев с размозженной лопатой головой, - и его обвинят в этом убийстве.
      Ну уж нет, этого он не допустит. Почти ослабев от хохота, он пустил в дело и руки, и кинжал, чтобы вырезать в стене могилы углубления, куда можно было бы упереться ногой. Большей частью раскисшая земля обрушивалась под его тяжестью, но время от времени ему удавалось удержаться на месте; постепенно, понемногу он поднимался по этим ненадежным ступеням и наконец смог подтянуться, перебросить ноги за край могилы и перекатиться на мокрый дерн.
      Соблюдая предельную осторожность, он прокрался к конюшням Уолсингэм-Хауса и вскоре был уже на пути к дому, с благодарностью, как всегда, ощущая у себя между ногами бока могучего жеребца. То и дело он откидывал назад голову и принимался смеяться.
      Сегодня его душа воспаряла к небесам, словно он действительно восстал из могилы. Завтра он с превеликим удовольствием простоит пару часов на коленях, вымаливая прощение у королевы, но сегодня, этой ночью, он будет заниматься любовью с Сабби, хочет она этого или нет. Она - маленькая дикая кошка, а он - единственный мужчина на земле, способный подчинить ее своей воле. И подчинит, обещал он себе с воодушевлением.
      ***
      Совсем в ином состоянии духа пребывал в это время Мэтью. В нем кипело негодование.
      Сидя в своей комнате на четвертом этаже Гринвичского дворца, он углубился в чтение секретных досье, с ужасом открывая для себя одну горькую новость за другой.
      Самым нестерпимым, самым непростительным было то, что Шейн оказался бастардом О'Нила - и тем не менее именно Шейн унаследовал и судоходную империю Хокхерстов, и титул лорда Девонпорта. Кулак Мэтью с грохотом опустился на стол, отчего кубок с вином упал и покатился, и струйки вина растеклись по столешнице, оставляя кроваво-красные пятна на роковых бумагах. Шейн получил все - как всегда! Джорджиана помалкивала и допустила, чтобы ее незаконный отпрыск завладел наследством, которое по праву должно было достаться ему, Мэтью! Они предали его родителя - бедного, слабого глупца! И его самого они тоже предали! В этот момент он ненавидел отца, мать и брата лютой ненавистью. И больше всего терзала его мысль о том, что Шейну досталась Сабби. И пусть это будет последним его делом на земле, но он отберет ее у брата!..
      Он собрал бумаги со стола и спрятал их в надежное место.
      ***
      С самого утра коридоры Гринвича гудели от новостей: неуловимый Черный Призрак был захвачен в тюрьме Флит, но снова сумел вырваться и скрылся от погони. Злодей был в маске, но теперь общее мнение склонялось к тому, что он состоит в союзе с самим дьяволом, ибо на его широкой спине буйствует отвратительное чудовище. Едва Мэтью услышал эти сплетни, в памяти у него сразу вспыхнула картинка - дракон, вытатуированный на лопатке у Шейна; в тот же миг Мэтью понял: ко всему прочему его братец оказался еще и Черным Призраком, но эта подробность в уолсингэмовских досье не значилась.
      Ослепленный ревностью и жаждой мести, Мэтью начал добиваться аудиенции у Уильяма Сесила, лорда Берли, но удостоился лишь любезного приема у честолюбивого сына последнего, Роберта Сесила. Королева называла Роберта Сесила своим хитрым лисенком из-за малого роста и изощренного ума. Красивого молодого придворного он встретил с предельным радушием.
      Закончив обмен надлежащими приветствиями, Мэтью приступил прямо к делу.
      - Милорд, дерзкие выходки Черного Призрака сейчас у всех на устах. Всеобщий интерес к этому молодчику дошел до того, что во всех этих россказнях сквозит уже не неприязнь, а чуть ли не восхищение. Мы не сможем удерживать ирландских мятежников под замком, пока Черный Призрак имеет возможность освобождать их, пользуясь лишь ночной темнотой и черной маской. Мне пришло в голову, что всем этим заправляет некто из Ирландии - некто, занимающий весьма высокий пост.
      Роберт Сесил пристально вгляделся в посетителя, пытаясь угадать, какая личная корысть движет этим юношей.
      - Давайте говорить прямо. Насколько я понимаю, вы намекаете на О'Нила, но ведь ему всегда удавалось опровергнуть возводимые на него обвинения в государственной измене и в организации заговоров.
      - Нет, милорд, на самом деле он ни разу не смог опровергнуть эти обвинения. Он лишь убеждал королеву и ее Совет, что обвинения беспочвенны, и внушал им уверенность, что он стоит на страже английского закона в северных областях Ирландии.
      Сесил отвесил в направлении Мэтью Хокхерста легкий одобрительный поклон. Обладая задатками хорошего стратега, он всегда помнил о том, что О'Нил мнит себя королем Ирландии.
      Мэтью продолжал:
      - Расставьте ему капкан. В качестве приманки используйте важных ирландских заложников, но поместите их под хорошую охрану - в лондонский Тауэр. И с той же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Черный Призрак пожалует к нам, чтобы освободить их...
      Сесил закончил фразу за него:
      - ..А когда Черный Призрак окажется у нас в руках, мы сможем доказать, что он агент О'Нила?
      - Совершенно верно! - кивнул Мэтью, всеми силами пытаясь подавить нарастающий ужас от сознания того, что он делает.
      - Немного вина? Оно приправлено редкими пряностями - думаю, вам понравится.
      В этом Сесил ошибся: Мэтью вырвало в первую же канаву, едва он откланялся и вышел на улицу.
      ***
      Большую часть ночи королева металась по своей опочивальне, доводя себя до исступления. Не успел еще серый рассвет просочиться в углы просторного покоя, как она начала орать:
      - Где мои фрейлины?
      На зов примчались несколько девушек.
      - Пусть явятся все!
      Потребовалось еще какое-то время, чтобы вызванные особы успели должным образом приготовиться. На королеве все еще было надето пурпурное платье с "епископскими рукавами" на подкладке из аметистового атласа, а голову украшала маленькая корона в виде венца. У большинства дам от страха зуб на зуб не попадал, хотя лишь немногие знали о вчерашнем скандале.
      Обманчиво-мягким тоном она спросила:
      - Какие новости о моем Боге Морей?
      Все промолчали. Она гневно топнула ногой и разразилась криком:
      - Все разом оглохли? Языки проглотили?
      Вас спрашивают: что новенького слышно о Хокхерсте?
      Она столь энергично тряхнула головой, что корона съехала на бок; тогда королева сорвала ее и швырнула через всю комнату с воплем:
      - Моя корона - это терновый венец!
      Зацепившись за корону, с монаршей головы слетел и парик, явив взорам присутствующих жидкие пучки ее собственных седеющих волос.
      - Он взял эту лицемерную волчицу себе в метрессы!
      Ближе всех к королеве стояла Мэри Говард; ее губы от ужаса дрожали, хотя она и старалась этого не показать.
      - Ты держала это от меня в секрете! - Она ударила девушку по щеке. - И ты! И ты!
      И ты!..
      Каждая из фрейлин, стоявших поблизости, сподобилась получить королевскую оплеуху.
      Одна их пожилых дам высокого ранга попыталась утихомирить беснующуюся государыню.
      - Искушение было слишком сильным, ваше величество. Вы не можете упрекать его за это.
      - Упрекать его? - взвилась Елизавета. - Ну нет, видит Бог, я еще как упрекну его! Он заплатит за все удовольствия, какими попользовался в ее обществе! За эту проделку они пойдут в Тауэр!
      Старая Бланш Перри, которая некогда была нянькой Елизаветы, прорвалась через ряды дам, чтобы взять дело в свои руки.
      - Стоит ли так убиваться из-за какой-то глупой сплетни.
      - Сплетни? Да я все видела собственными глазами!
      Ее голос поднимался уже до истерического визга, и Бланш видела, что Елизавета вот-вот вообще утратит власть над собой. Поэтому она поспешила дать событиям наименее болезненное толкование:
      - Добро бы они тайком поженились, или она нагуляла бы от него ребеночка... Просто он волокита, повеса и обманщик, вот и все.
      Другая дама подхватила:
      - Да, да, он худший из мужчин!
      Услышав это, королева стремительно обернулась к ней с безумным блеском в глазах:
      - Как вы смеете говорить подобные вещи!
      Вы прекрасно знаете, что он не таков, это все ее вина!
      Королева начала срывать рукава своего платья, и сверкающие бусинки усыпали весь пол. Наспех посовещавшись меж собой, графиня Варвик и герцогиня Суффолк решили, что без Лестера тут не обойтись. Только Роберт Дадли был способен управляться с королевой, когда она впадала в бешенство.
      Он поспешно явился в покои королевы, облаченный в роскошный бархатный халат, и сразу же допустил ошибку, неверно истолковав ее состояние. Она кинулась к нему в объятия, но сразу же оттолкнула его, ибо он был мужчиной и потому доверять ему было нельзя.
      Он отослал всех ее фрейлин легким, хотя и властным движением руки. Граф научился повелевать за годы, в течение которых оставался некоронованным королем Англии.
      - Бесс, Бесс.., что я могу сказать? Я предполагал, что этим все кончится, когда ты узнаешь, что он натворил. Но, драгоценнейшее мое сокровище, ты избаловала Робина! Ты избаловала его до такой степени, что он всерьез вообразил, будто ему все позволено! Ну же, возлюбленная моя Бесс, будь мужественна..., Не зря же говорится: нет исцеленья - набирайся терпенья! - сердечно посоветовал он.
      - Робин?!. - прошептала ошеломленная королева.
      - Ты же знаешь, какой он сумасбродный, переменчивый дьяволенок! Я и мысли не допускаю, что его сердце останется на привязи хотя бы в течение пяти минут.., теперь, когда он еще и обвенчался с ней.
      - Обвенчался... Робин?! - переспросила она, чувствуя, как холодный страх пронизывает все поры ее тела.
      - Пусть же никто не посмеет сказать, что такая ничтожная пигалица, как Франсес Уолсингэм, может заставить ревновать нашу Глориану! - так он решил ее подбодрить.
      У Елизаветы перехватило дыхание. Ее собственный, бесценный Эссекс женился на Франсес Уолсингэм! По коридорам Гринвича разнесся леденящий сердце вопль.., и королева без чувств повалилась на пол. Лестер поднял ее и отнес на кровать. Этот подвиг отнял у него все силы, и к тому моменту, когда он уложил ее в постель и вызвал самых доверенных фрейлин, он чувствовал себя вымотанным до предела. Слишком стар он становился для всей этой суеты.
      ***
      Выкупавшийся в ванне, осыпанный драгоценностями и одетый в самый роскошный из своих костюмов, Хокхерст расхаживал по личному аудиенц-залу королевы в ожидании неизбежного приговора. Тесный зал производил на Шейна впечатление клетки, в которой заключена самая суть его души. Любой, кто вошел бы сейчас в эту палату, ощутил бы, какие токи безрассудства и отваги исходят от этого блестящего придворного. Когда, вернувшись в Темз-Вью, он обнаружил, что Сабби собрала свои пожитки и отбыла в неизвестном направлении, он напился до бесчувствия. Теперь он пребывал в состоянии необузданной хмельной бесшабашности, и каждая минута трехчасового ожидания королевы лишь сгущала черноту окружающего мира. На мраморной каминной доске тикали часы. Со злобным удовлетворением, точными рассчитанными движениями Шейн открыл стеклянную дверцу и выдернул из часов короткую стрелку.
      Один из любимых трюков Елизаветы, изобретенных, чтобы приструнить мужчину, заключался именно в этом: она вызывала провинившегося к себе и часами держала его в томительном ожидании. Хокхерст был не в том настроении, чтобы играть в такие игры; сейчас он размышлял, как поступить: то ли потребовать сюда ее домашнего секретаря, то ли пройти через приемную, затем вверх по короткой лестнице и прямиком в ее собственную комнату.
      Он не сделал ни того ни другого. Он пробормотал: "Язва ей в задницу!" - и, повернувшись на каблуках, вышел из дворца. В конце концов, семь бед один ответ!
      Многозначительная тишина, которая встретила его в Темз-Вью, только подлила масла в огонь.
      - Где, дьявол его побери, пропадает Мэйсон? - рявкнул он, когда на его звонок явилась горничная.
      Грозный тон хозяина вогнал ее в трепет; от страха глаза у нее стали как блюдца, а голос так и вовсе ей изменил.
      - Что ты дергаешься, словно попрыгунчик из коробки? Пошла вон!
      Бедняжка накинула себе на голову фартук и, рыдая, убежала на кухню. Через пару минут перед ним уже стояла внушительная фигура кухарки.
      - Если позволите сказать, ваша милость, у меня и так рук не хватает, потому как Мэйсон уехал, и Мег тоже, а тут вы еще служанок до смерти пугаете!
      На кухне она властвовала как императрица, и за долгие годы ее положение укрепилось настолько, что она могла позволить себе говорить господам все, что сочтет нужным.
      - А куда же понесло Мэйсона? - зарычал он.
      - Я покуда не глухая, милорд, незачем так кричать. Они уехали вместе с госпожой Сабби, и, ей-богу, не приходится осуждать ее за то, что она отсюда съехала, если вы и с ней взяли подобный тон.
      - А вы бы поменьше подслушивали у дверей и побольше уделяли внимание кухне, тогда этот дом не так сильно смахивал бы на бедлам!
      - Я не стану подлаживаться под ваше настроение, милорд, только из-за того, что госпожа снялась с места и оставила вас. В Писании сказано: что посеешь, то и пожнешь, так что я уж оставлю вас наедине с вашей совестью!
      - Разрази меня гром, любезнейшая, вы сейчас, чего доброго, пригрозите мне, что пожалуетесь Барону, если я буду распускать язык!
      - Именно так я и поступлю, милорд, - сказала она твердо.
      Шейн откинул голову назад и разразился хохотом:
      - Сдаюсь, миссис Гритс. Ваша взяла.
      ***
      Шейн рассказал Барону об ужасной ночи, которую он провел сначала во Флите, а потом в могиле у церкви Святой Бригитты. Оба невесело посмеялись над событиями этой ночи, но затем долго беседовали о том, чем были заняты их головы и что тяготило душу. Правда заключалась в том, что - ив этом они были едины - их сердца уже не были столь беззаветно отданы Ирландии и ее вечному стремлению к свободе. Они начинали уставать от бессмысленности своих усилий. Они рисковали жизнью и честью ради невежественных и неблагодарных бунтарей, но больше всего их удручало сознание, что никогда не наступит в Ирландии мир - не наступит, пока останутся там хотя бы два клана, готовые устраивать друг другу резню и убивать людей, мирно спящих у себя в постелях.
      Шейну хотелось вести более спокойную жизнь - и эту жизнь он стремился разделить с Сабби. Внезапно он обнаружил, что бесцельно слоняется по комнатам, совершенно выбитый из колеи отсутствием возлюбленной. Он так отчаянно в ней нуждался, что чувствовал себя без нее почти увечным, калекой - потому что она стала его частью. И дом, и все в доме напоминало ему о ней. Ее душа словно обитала во всех комнатах; он ощущал тепло ее существования, и наконец ему стало мерещиться, что он готов сойти с ума от одиночества. Дни, проведенные без нее, казались ему вечностью.
      В любом случае, ясно было одно: он должен вернуть ее и привязать к себе таким образом, чтобы она никогда больше не смогла его оставить. Никогда. Надо будет поручить Джекобу Голдмену выправить все бумаги, которые позволят ему развестись с Сарой Бишоп.
      Даже в кабинете Голдмена Шейн беспокойно расхаживал из угла в угол, не скрывая нетерпеливого раздражения.
      - Вы уверены, милорд, что хотите именно развода? Прошу простить мне эти вопросы, но менее чем год назад вы непременно желали жениться на Саре Бишоп.
      - Да, да, вполне уверен. Год назад мне было необходимо заполучить ее ирландские земли, но теперь я собираюсь сворачивать свои дела в Ирландии.
      - Понимаю. Вы не думали о таком варианте, как признание брака недействительным?
      Если брак по существу не имел места, то, может быть, официальный развод и не потребуется.
      - Нет. Если бы я добивался признания брака недействительным, то дело относилось бы к ведению церкви и, следовательно, целиком зависело бы от капризов церковников, а им только того и надо - тянуть такие дела годами! Я хочу, чтобы решение было оформлено быстро, законно и подлежало обязательному исполнению.
      Голдмен уставился на него пытливым взглядом.
      - Чрезвычайно деликатное дело. У вас должны быть веские основания для развода и возможность их доказать.
      - Эти основания есть у нее: супружеская неверность. Она должна дать мне развод, - настаивал Шейн.
      - Милорд, простите мою грубость, но вы таким образом предоставляете ей право отхватить изрядный куш от вашего богатства.
      - Мне наплевать, во что это обойдется, Джекоб. Мне нужен развод. За этот год она по моей милости хлебнула лиха и вполне заслуживает щедрой компенсации. По совести говоря, я должен оставить ее богатой женщиной, чтобы не причинить урона ее репутации. Выправляйте все бумаги и побыстрее везите их в Блэкмур.
      - В таком деле, милорд, нельзя допустить даже тени подозрения, что имеет место какой-либо сговор. Соглашение о разводе должно быть достигнуто приватным образом - между вами и Сарой, - и в этом процессе я участвовать не могу. Вам следует самому отправиться туда и получить ее подпись на соглашении, которое окажется приемлемым для вас обоих. Вот тогда мы подадим все необходимые бумаги в Дом правосудия. Ваш друг, сэр Эдвард Коук, может помочь вам ускорить дело; я, к сожалению, этого не могу.
      - Проклятье! - взорвался Шейн.
      Джекоб Голдмен улыбнулся, видя, как возмущают все эти формальности его нетерпеливого клиента. Шейну Хокхерсту всегда было тесно в рамках закона, придающего столь большое значение мелочам и не принимающего в расчет страсти и время.
      - Я подготовлю для вас документ по всей форме и оставлю в нем свободные промежутки для указаний, какое имущество вы передаете в ее собственность, какие ей причитаются драгоценности и денежные суммы. Вы сможете заполнить эти промежутки, когда достигнете соглашения. А она, в свою очередь, могла бы - как мне кажется - уступить вам земли в Ирландии, раз уж вы прибегли к столь необычным способам, чтобы завладеть ими.
      - Ax, Джекоб, быть ирландцем - это значит понимать, что мир разобьет твое сердце, не дожидаясь, пока тебе исполнится тридцать.
      Губы у Джекоба дрогнули.
      - По-моему, и у нас на иврите есть такая же поговорка.
      Они печально улыбнулись друг другу.
      ***
      Когда Шейн вернулся из Темз-Вью, Барон передал ему срочное послание из Ирландии.
      В краткой записке О'Нил сообщал о предполагаемом переводе заложников из Дублинского замка в лондонский Тауэр. Эти заложники из влиятельных кланов О'Хара и О'Доннел содержались в Дублинском замке в качестве гарантии того, что вышеназванные кланы не примкнут к рядам мятежников. Шейн отлично понимал, что О'Хара и О'Доннелы увязли в мятеже по уши и что они вернейшие союзники О'Нила; однако его возмутил повелительный тон записки, предписывающей ему разузнать, когда будут перевозить заложников, и освободить их из лондонского Тауэра. О'Нил никогда ничего не просил: он считал само собой разумеющимся, что долг Шейна - выполнять все его указания.
      Шейн, который и без того ходил туча тучей - из-за королевы, из-за Сабби, да еще и из-за прогулки во Флит, - присел к столу и написал О'Нилу столь же краткий ответ:
      "Считайте, что дело сделано, но больше не ожидайте ничего".
      Прежде чем отправить депешу, он показал ее Барону, и тот молча кивнул. Затем Шейн выбросил это дело из головы.
      - Я еду в Блэкмур по личным делам. Не знаю, куда, черт побери, укатила Сабби, но, по крайней мере, при ней есть горничная и Мэйсон, а он - человек благоразумный. Вероятно, Мэтью знает, где она находится, и, полагаю, я мог бы заставить его выложить все, что ему известно, но она так или иначе не вернется, пока я не улажу все недоразумения в Блэкмуре.
      Я ее слишком хорошо знаю. Ну ладно, чем скорее я отправлюсь в путь, тем скорее она вернется домой: ее место - здесь.
      Барон одарил его долгим взглядом, смысл которого Шейну трудно было разгадать. То была смесь всеведения, понимания и сочувствия, и все-таки чудной это был взгляд, как будто Барону было известно нечто такое, о чем Шейн и понятия не имел. Шейн пожал плечами и упаковал свои седельные сумки для поездки в Блэкмур.
      Глава 21
      Когда маленький отряд Сабби добрался до дальнего поместья Блэкмур, войти в ворота им не удалось: помешали собаки, не привыкшие к посторонним. Этим собакам, приученным охранять свою территорию, позволялось бегать на свободе, и при таких сторожах не требовались никакие охранники из рода человеческого. Когда Трейвис, один из старших слуг, вышел посмотреть, с чего это собаки подняли такой лай, ему пришлось отогнать их арапником; только после этого карета смогла миновать ворота и подъехать к дому.
      Перепуганная Мег, вся дрожа, забилась в угол кареты: на нее нагоняли страх не только собаки, но и все эти дикие места. Мэйсон, немало повидавший на своем веку, преисполнился решимости сделать все, что в его силах.
      Когда его начинали донимать опасения, он оглядывался на Сабби, и ее безмятежный вид придавал ему уверенности. Дворецкого в Блэкмуре не было; во главе всего хозяйства стояла домоправительница - она же кухарка - с выразительным именем миссис Крот. Мэйсон понял, что дел ему тут хватит с избытком; Мег принялась распаковывать вещи, решив про себя как можно реже покидать безопасные пределы хозяйской спальни.
      Сабби направилась прямиком на кухню, раздобыла в кладовой несколько кусков мяса и вышла поискать Трейвиса.
      - Ах, Трейвис, вы-то мне и нужны. Загоните собак в сарай. Они до смерти перепугали моих слуг, и, сознаюсь, мне тоже стало не по себе. Я хочу свободно ходить по усадьбе и вокруг, не опасаясь, что собаки вцепятся мне в горло.
      - Прощения просим, госпожа, но они ведь защищают нас от опасности... Я не про людей толкую, пришлые к нам редко забредают.
      - Какая же здесь опасность? - заинтересовалась Сабби.
      - Вон в той стороне - Эксмурский лес, и в нем полно зверья. И кабаны дикие, и медведи.., уж я не говорю про волков и рысей.
      Такие наглые бывают - утаскивают у нас когда овцу, когда козу, а не то, так и на лошадей в конюшнях нападают.
      - Понятно, - сказала Сабби. - Тогда половину собак заприте в овчарнях, а половину - в конюшнях. И каждый день выпускайте их на час побегать.
      Она обвела взглядом свору собак, которые собрались поблизости, учуяв запах принесенного ею мяса; только кнут Трейвиса удерживал их на расстоянии.
      - Вон те две лохматые зверюги.., с теленка ростом.., это волкодавы?
      - Да, госпожа, ирландские волкодавы.
      - Я хочу с ними подружиться. Привяжите всех прочих, а этих двух оставьте со мной, - распорядилась она.
      Она быстро кинула им мясо, и оно мгновенно исчезло у них в пастях. Тогда она для пробы поманила их рукой и позвала:
      - Сюда, малыш! Ко мне, умница!
      Они позволили ей похлопать их по мохнатым загривкам, а сами с сопением принюхивались, не припасено ли у нее еще чего-нибудь съестного. Собрав всю свою выдержку, она повернулась к ним спиной и медленно зашагала к дому. Они инстинктивно последовали за ней, угадав в ней щедрую хозяйку, и, когда она бросила на них быстрый взгляд через плечо, ей было приятно увидеть, что одна из этих грозных страшил откровенно виляет хвостом. За двадцать четыре часа парочка лохматых волкодавов образовала с Сабби прочный союз; теперь они сопровождали ее повсюду. Когда настала ночь, они даже улеглись на пороге спальни, и она чувствовала себя в полнейшей безопасности.
      По сравнению с Лондоном и королевским дворцом, Блэкмур оказался столь тихим местом, что у Сабби с избытком хватало времени для размышлений. Наконец-то она могла приступить к выполнению планов мести, которые так давно лелеяла. Она пыталась не позволять своему воображению залетать дальше этой задачи. Она откроет ему, кто она такая, и потребует развода.., и делу конец! Но предательские мысли продолжали устремляться за те границы, которые она назначила. Делу вовсе не конец, нашептывал ей слабый голосок, потому что она носит под сердцем его дитя. Меньше всего ей сейчас нужен был развод. Она упрямо цеплялась за принятое решение и запрещала себе заглядывать в будущее. Иногда разыгравшаяся фантазия брала верх, и тогда ей становилось страшно: вдруг королева заточила его в Тауэр, и он не приедет? В иные моменты ее терзали иные страхи: вдруг он не станет разводиться с Сарой Бишоп ради женитьбы на Сабби Уайлд? Мужчины просто не имеют обыкновения жениться на своих любовницах. В ту ночь ей приснился Шейн, и сновидение было таким ярким и живым, что она проснулась в ужасе. А снилось ей вот что: как будто он увидел, что женат на женщине, которую взял себе в метрессы, и с отвращением оттолкнул ее. Как будто он настоял на немедленном разводе и вернул ее к преподобному Бишопу, который вознамерился до конца своих дней терзать ее презрением и унижать.
      Яркий солнечный свет майского утра прогнал гнетущий сон, и она для поднятия духа решила одеться в свой любимый наряд - тот самый модный костюм для верховой езды из белого бархата с черным шелковым жилетом.
      Она лишь слегка пригладила свои рыжевато-медные пряди - ив это время услышала, что дворовые собаки подняли страшный гвалт; можно было подумать, что все дьяволы вырвались из ада. Двое ее волкодавов присоединились к бешеному лаю прочих собак и понеслись через все комнаты к главному подъезду Блэкмура.
      Она выронила из рук щетку, схватила собачий арапник, который брала с собой, выходя на прогулку, и последовала за парой огромных псов.
      Стоя на задних лапах, они бешено скребли когтями передних лап тяжелую дубовую дверь, и Сабби пришлось отогнать их назад, чтобы отпереть засов. Вырвавшись за порог, они помчались по подъездной дороге - клыки оскалены, с морд стекает слюна, - и Сабби невольно подумала: помоги Бог тому, кому предстоит с ними встретиться.
      Она вихрем летела за ними - а они явно стремились к воротам Блэкмура.
      Сабби и Шейн увидели друг друга в одно и то же время. Подбегая к воротам - в своем белом бархатном костюме, с разметавшимися в диком беспорядке медными волосами, - она высоко подняла в воздух собачий арапник.
      Хокхерст, сидя верхом на Нептуне, прилагал немалые усилия, чтобы успокоить перепуганного жеребца, который пятился и протестующе ржал, тогда как два гигантских волкодава кидались и на коня, и на седока. Он уставился на Сабби в полнейшем изумлении и заорал, перекрывая собачий лай:
      - Сабби, какого дьявола ты тут делаешь?
      Вместо того чтобы отогнать собак, она, резко опустив кнутовище своего арапника, хлестнула Шейна по ногам - и еще раз, и еще, и еще...
      При этом пронзительно визжала:
      - Я здесь, чтобы получить развод! Мое имя - Сара Бишоп, Хокхерст!
      Он был потрясен. У него язык отнялся. Все, что он смог, - это гаркнуть на собак, но Сабби снова натравила их на него, заставляя их раз за разом бросаться в атаку; обезумевший Нептун уже был весь в пене. Все силы Сабби ушли на то, чтобы с помощью разъяренных собак не дать Шейну войти в ворота. Он метнул в ее сторону взгляд, который пронзил ее душу, а затем дал шпоры вороному и с грохотом умчался прочь.
      От изнеможения, от противоборствующих чувств она едва дышала. Ошеломленная случившимся, она добралась до дома и заперлась у себя в спальне, чтобы насладиться одержанной победой. Она понимала: случилось нечто важное. Всей кожей она ощущала прикосновение шелковой ткани своего белья, и это ощущение было столь острым, что хоть криком кричи.
      Для нее он сделался самым необходимым человеком в мире, и, наконец, она впервые вынуждена была признать перед самой собой непреложную истину: она его любит. Она любила его всем сердцем и душой. У нее все внутри начинало болеть от тоски по нему, стоило ей вспомнить о ночах, когда они, нагие, лежали в одной постели и занимались любовью. Она знала о нем все все его фальшивые обличья, измену, шпионаж, помощь ирландским мятежникам.., и ничто из этого не имело никакого значения. Она всегда его любила!
      Она позволила себе на мгновение отдаться во власть неутолимой страсти, снедающей ее.
      А потом отбросила ненавистный кнут, упала на кровать и залилась горючими слезами.
      Внезапно дверь распахнулась и захлопнулась с таким грохотом, что едва не слетела с петель. Сабби испуганно вскрикнула и вскочила с кровати. Перед ней стоял Шейн - таким разгневанным она его еще не видела.
      - Выкладывай все! - приказал он, шагнув к ней с таким угрожающим видом, что она в ужасе отшатнулась.
      - Я твоя жена! - закричала она, переходя в наступление. - Это на мне ты женился по доверенности! Я для тебя была ничем! Я значила для тебя меньше, чем грязь под ногами! Ты забросил меня сюда, на край света, а сам побежал блудить с королевой!
      Крошечные пуговки на ее черном шелковом жилете расстегнулись, явив миру великолепное зрелище гневно вздымающейся груди. Ослепительные волосы окутали ее огненным облаком; бурное возмущение клокотало и вспыхивало, наполняя самый воздух жаром уязвленной гордости и негодования.
      - Я явилась ко двору с единственной целью - поквитаться с тобой. Я решила стать твоей любовницей - и стала! А теперь я требую развода!
      - Сабби, ты уже и раньше кидалась на меня то с кулаками, то с ножом а сегодня еще и с хлыстом. До сих пор я проявлял к тебе величайшую снисходительность, но сейчас моему терпению пришел конец. Я собираюсь преподать тебе урок супружеского послушания - урок, который ты запомнишь надолго!
      - Мне уже и раньше случалось испытать на себе твою грубость и жестокость! - огрызнулась она.
      - Грубость? Жестокость? Да я боготворил тебя! Как вы с Мэтью посмели ослушаться моих приказаний? Как ты посмела появиться при дворе? Этот смердящий двор - неподходящее место для моей жены!
      - А я не хочу оставаться твоей женой!
      Я хочу развода! - прошипела она.
      Его гневный взгляд обжег ее пламенем, и она безошибочно разглядела в нем неистовый ураган вожделения.
      - А я хочу воспользоваться своими правами, - уведомил он ее.
      - Нет! - задохнулась она. - Не трогай меня!
      - Как моя любовница, ты могла бы отказать мне в своих милостях, но как жена - нет!
      Он схватил ее в объятия и, наклонив голову, осыпал жгучими поцелуями ее грудь. Но потом его руки напряглись, и он основательно встряхнул ее.
      - Все эти свары, которые ты затевала из-за того, что я женат на Саре Бишоп! Ты, зловредная маленькая подстрекательница, ты выводишь меня из себя так, как ни одной другой женщине не под силу!
      Он издал хриплый стон и, рванув с ее плеч бархатный наряд, сдернул его вниз, так что тот уже едва держался у нее на бедрах. Она отпихнула ногой упавшее на пол платье и теперь стояла перед Шейном в нижнем белье, всем своим видом показывая, что не намерена уступать.
      - Как ты могла пойти на такой жульнический обман? Как ты посмела притворяться двумя разными женщинами? - бросил он ей очередное обвинение.
      - Уж кому-кому, а не тебе на это обижаться! Ты-то сам изображаешь не меньше чем трех разных мужчин!
      Его губы прижались к ее губам поцелуем, от которого сердце могло остановиться. Поцелуй длился нескончаемо, и от всех ее оборонительных рубежей остались лишь жалкие руины. Когда он притянул ее к себе и она ощутила горячий напор его крепкого большого тела, ей стало ясно: она побеждена. Разбита в пух и прах.
      - Сабби, я тебя обожаю, - прошептал он, и она прильнула к нему, стремясь услышать это снова и снова.
      - Шейн, прошу тебя... - беззвучно проговорила она.
      - Скажи это еще раз, - потребовал он. - Я хочу ощутить вкус своего имени у тебя на губах.
      - Шейн... Шейн... Шейн...
      - Я и в самом деле ублюдок, любовь моя.
      Я лишил тебя брачной ночи... Мы сейчас же это наверстаем, - пообещал он, поспешно освобождаясь от одежд.
      - Но сейчас не ночь.., утро на дворе, - слабо запротестовала она.
      Он от души рассмеялся.
      - Пусть это тебя не беспокоит. Я удержу тебя в постели до ночи.
      ...Медленно, не спеша он начал ее ласкать и ублажать. Первые два часа были отданы поцелуям. Он целовал ее уши, веки, родинку, шею, виски, кончики пальцев. На ее несравненном теле не осталось ни одного такого места, которое не удостоилось бы благоговейного поцелуя. Его рука скользнула под теплый, нежный изгиб ее спины; он прижимал к себе даму своего сердца, так чтобы она все время осязала и игру его языка с ее губами, и силу литого тела, и требовательную пульсацию мужской плоти.
      Они оба лежали на боку, лицом друг к другу; их ноги переплелись, дыхание смешивалось и казалось общим, когда они обменивались медленными томительными поцелуями.
      - Ты околдовала меня, Сабби Уайлд, - шепнул он, удерживая ее в кольце своих рук и не отрываясь от ее губ. Он от души наслаждался ролью супруга. Ты хоть понимаешь, как давно мы не были вместе? Ты придала моей жизни такую остроту.., без тебя я как заблудший путник, умирающий от голода.
      Шейн прекрасно знал, что мука ожидания сама по себе сладостна: чем дольше игра, чем невыносимее жажда - тем полнее и богаче окажется блаженство завершения. Потребовался час, чтобы желание разгорелось в Сабби в полной мере: еще немного, и оно уже граничило бы с умопомрачением. Она обвела языком уголки его рта, и тут уж он утратил власть над собой. Желание, которое он так долго обуздывал, бросило его в стремительный натиск, и он позволил этому вихрю подхватить и закружить себя.
      Она не могла дышать, она не могла собрать обрывки мыслей. И душой, и телом она отзывалась на жгучий призыв его страсти.
      Она изгибалась дугой навстречу ему, и упоение собственной властью над ней окатило его таким восторгом, что у него вырвался ликующий крик:
      - Ты моя жена! Ты моя - всегда и везде!
      Стоит мне только пожелать!..
      Сабби тут же лишила его приятной возможности оставить свой клинок в ее атласных ножнах.
      - В самом деле, милорд? - спросила она с опасным блеском в глазах.
      - Всегда! Везде! Миледи, жена моя!
      - А я получу развод, чего бы это мне ни стоило! - посулила она.
      Тяжело дыша, распаленные страстью, обозленные, нагие, они сверлили друг друга взглядами.
      - Я никогда не дам тебе развода, - сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
      - У меня есть средство заставить тебя.
      Я сохранила секретные досье Уолсингэма!
      - Лживая тварь, ты же говорила, что сожгла их!
      Она отбросила волосы за спину.
      - То, что я тебе говорю, и то, что делаю, - совершенно разные вещи!
      Его глаза так и впились в нее:
      - Они должны быть в этой комнате, поблизости от твоей предательской руки.
      Он вышвырнул из гардероба ее платья, выдернул ящики и высыпал их содержимое на пол, а затем направился к сундукам.
      - Шейн! Не надо! - охнула она, понимая, что он сию же минуту обнаружит злополучные папки.
      Он откинул крышки сундуков и принялся выгребать оттуда все, что там находилось.
      - Говори, где они, не то я их тебя душу вытряхну! - пригрозил он.
      Кровь отхлынула от щек Сабби, когда она поняла: бумаг в сундуке нет.
      - Боже мой, они пропали! Кто-то их забрал! - закричала она.
      - Какую подлую уловку ты изобрела на этот раз? - бешено накинулся он на нее.
      - Это не уловка, клянусь жизнью! - Сабби рывком открыла дверь. - Мег! Мег, зайди сюда!
      Послышались шаги бегущей горничной.
      Шейну пришлось схватить свои бриджи и торопливо натянуть их.
      - Где бумаги, которые я положила на дно сундука?
      Девушка покраснела до корней волос при виде наготы хозяйки.
      - Б-б-бумаги? - залепетала она, заикаясь. - Там никаких бумаг не было, когда я распаковывала сундук.
      Девушка явно была слишком перепугана, чтобы лгать.
      - Мэйсон! - позвала Сабби, повысив голос. - Будем надеяться, что он знает, где бумаги.
      Шейн скептически покосился на нее, когда она накинула свой ночной капот. Прибывший на зов Чарлз Мэйсон сохранял маску полнейшей безучастности, словно и невдомек ему было, что за крики раздавались в этой комнате несколькими минутами раньше.
      - Чарлз, дело очень важное. Когда я укладывала свои вещи перед отъездом из Темз-Вью, я положила на самое дно сундука кое-какие бумаги, а теперь не могу их найти. Они исчезли! Мег говорит, что их там не было, когда она распаковывала сундуки. Может быть, вы что-нибудь знаете? - с надеждой спросила она.
      - Мадам, я ничего не знаю. Схожу поищу кучера и спрошу у него.
      Хокхерстовский кучер, который правил каретой в пути до Блэкмура, был должным образом опрошен, но не смог сообщить ничего нового о пропавших бумагах.
      Недоверие Шейна росло с каждой минутой.
      Разговоры о том, что бумаги "пропали", звучали для него, как гнусная ложь. Она знала, чертовски хорошо знала, где они!
      Кучер повернулся к Шейну и пожал плечами:
      - Как Мэтью притащил сундуки в карету, так с той поры к ним никто и пальцем не притронулся, покуда я их сам в эту комнату не отнес.
      - Мэтью? - закричал Шейн.
      - Мэтью не мог этого сделать, - тихо выговорила Сабби.
      Шейн обернулся к слугам:
      - Благодарю.., можете идти.
      Они поспешно унесли ноги, и он перевел на нее негодующий взгляд:
      - Мэтью знал про досье?
      - Нет.., да... Ах, Боже мой, я была так зла на тебя.., я сказала ему, что могу заставить тебя дать мне развод. И когда я упомянула про досье, у него был такой озадаченный вид... Я сразу поняла, что он ничего не знает, и тут же заговорила о другом. Он предложил отнести мои сундуки в карету, и я не возражала.
      - Ты понимаешь, что натворила? - бросил Шейн. - Я старался оградить его от всех историй, связанных с О'Нилом! Старался... с самого детства! А это все было в досье, верно?
      Она молча кивнула.
      - Хоть что-нибудь осталось такое, что туда не попало?
      Она ответила чуть слышно:
      - Там нет ни единого упоминания о Черном Призраке.
      Губы его презрительно скривились: какой же он дурак, что открыл душу этой женщине!
      Да, любовь ослепила его и вышибла мозги из головы! Он должен немедленно встретиться с братом и попытаться исправить хотя бы часть того зла, к которому может привести знакомство с проклятыми бумагами.
      - Одевайся. Мы возвращаемся в Лондон.
      Поедем верхом; дорога длинная, - холодно распорядился он.
      - Я останусь здесь, - заявила она.
      - Мадам, делайте что вам говорят!
      Она не посмела больше противоречить. Вид у него был такой, словно он способен на убийство. Путь длиной в двести миль оказался во всех отношениях нелегким. Шейн мчался во весь опор, сломя голову, и упрямая гордость не позволяла ей отставать. Сотню раз она собиралась попросить у него прощения за то, что не уничтожила секретные досье, а ему сказала, что уничтожила; ее тяготило чувство вины, но Шейн держался холодно и отчужденно - таким она видела его впервые.
      Сотню раз он порывался обнять ее и уничтожить пропасть, открывшуюся между ними, но подозрение, что она никогда не любила его по-настоящему, и ее требование развода заставляли его еще больше замкнуться в себе.
      Слуги и багаж перемещались вслед за ними, сохраняя (с разрешения Сабби) куда более разумную скорость; в результате у нее при себе не было ни платья на смену, ни достаточного количества туалетных принадлежностей, чтобы наводить красоту; однако никогда еще не ощущал он так полно ее живое очарование.
      Сабби то и дело замечала его взгляд, устремленный на нее, но отводила глаза, уверенная, что прочтет в этом взгляде осуждение - и ничего больше.
      Он продолжал бы скачку, если бы был один; но на лице Сабби он прочел безмерную усталость и решил устроить небольшой привал для короткой ночевки на равнине Солсбери, чтобы дать Сабби возможность поспать хоть несколько часов. Он открыл свои седельные сумки и предложил ей немного вина, хлеба и сыра. Он также дал ей неширокое одеяло, а сам отвел лошадей к ручью, чтобы накормить и напоить их. Вернувшись, он застал Сабби спящей глубоким сном, которому, очевидно, не мешали ни твердая земля, ни зловещая пустынность этого места.
      Хотя ей до сих пор не приходилось ночевать под открытым небом, в диком краю, Сабби не испытывала ни малейшего страха. Она - без тени сомнения приписывала это присутствию Шейна. Он был такой уверенный и сильный, он вселял в нее чувство безопасности. Она знала, что ей ничего не грозит, если он рядом.
      Она постоянно думала о ребенке, которого носит, и о том, насколько же иным было бы обращение с ней Шейна, если бы он знал о ее беременности. Нет, она не станет сообщать ему о ребенке; она не выберет этот недостойный путь, чтобы добиться его прощения и признания в любви. Она жаждала его любви - но только ради нее самой, а не ради ребенка.
      Они добрались до Темз-Вью усталые, покрытые дорожной грязью и голодные, но, не дав ей ни передохнуть, ни умыться, ни поесть, он потребовал:
      - Пиши записку Мэтью. Вызови его сюда.
      Без единого слова протеста она села к столу и взяла гусиное перо. Она адресовала Мэтью Хокхерсту записку, в которой было сказано только:
      "Пожалуйста, зайди ко мне в Темз-Вью.
      Сабби".
      Глава 22
      Тяжелая выдалась неделя у Мэтью Хокхерста.
      После своего визита к Роберту Сесилу он места себе не находил и корчился, словно на острие шпаги. Если бы можно было повернуть время вспять - он никогда, никогда не стал бы предлагать эту подлую ловушку!
      По сотне раз на день он молил Бога и всех святых, чтобы Сесил и думать забыл о его предложении!
      Его не оставляли ни озлобление против брата, ни надежды жениться на Сабби, но мысль о собственном предательстве терзала его с каждым днем все более непереносимо.
      И потом началось! Среди придворных поползли шепотки, что в Тауэре схвачен Черный Призрак, и произошло это при его попытке освободить политических узников-ирландцев.
      Мэтью был ошеломлен.
      Предложенный им план был осуществлен незамедлительно, и жертва уже попалась в капкан. Слыша все эти разговоры, Мэтью всерьез тешился мыслью о самоубийстве. Потом, на свежую голову, он сообразил, что его долг приложить все силы, лишь бы исправить то, что он натворил.
      У него словно гора с плеч свалилась, когда он узнал, что личность Черного Призрака так и не установлена и о нем по-прежнему ничего не известно. Никто не сумел его опознать, поэтому Мэтью понял, что схвачен не Шейн, а кто-то другой. Неизвестный отказывался что-либо говорить, и ходили слухи, будто его подвергают пыткам, чтобы развязать ему язык. Мэтью был рад-радешенек, что в Тауэре держат не его брата, и впервые почти за десять дней он смог заснуть. Тем не менее он еще намеревался явиться к Шейну с уолсингэмовскими досье, а потом как можно скорее сжечь их.
      Получив записку от Сабби, он возликовал.
      Как видно, она раздумала оставаться в Блэкмуре и вернулась в Темз-Вью.
      Он поставил лошадь в конюшню и поспешил в дом.
      Она всматривалась ему в лицо, не желая верить, что он выкрал бумаги.
      - У меня было очень утомительное путешествие, Мэтью. Ты говорил, что приедешь ко мне в Блэкмур, но, как видно, у тебя нашлись более неотложные дела.
      - Сердечко мое, прости. Я ничего не хочу больше, чем провести вместе с тобой всю жизнь, - чистосердечно признался он.
      Черная тень пересекла порог салона, и Мэтью чуть не выпрыгнул из собственной шкуры, когда перед ним воздвиглась высокая фигура Шейна. Опасно-спокойным тоном Шейн произнес:
      - Я скажу это раз и навсегда. Эта женщина - моя. Сегодня, завтра и во веки веков. Не пытайся забрать то, что мое по праву!
      Мэтью вскочил на ноги, пылая злобой:
      - Ты забрал все, что было моим по праву.., наследство.., титул.., ты всего лишь бастард О'Нила!
      Шейн невозмутимо возразил:
      - Я все делал, что от меня зависело, лишь бы оградить тебя от этих печальных познаний.
      Мы с тобой, Мэтью, братья как по матери, так и по отцу. Мы оба отпрыски чресел О'Нила.
      Ужас исказил черты Мэтью. Потом, когда вся правда открылась ему, он выхватил бумаги из-под камзола и кинул их на стол перед Шейном.
      - Они прожгли дыру у меня в груди. Во имя Христа, уничтожь их, пока из-за них не случилось непоправимое.
      - Слишком поздно, - мрачно ответил Шейн.
      - Я прошу у тебя прощения... Я не знал! - взмолился Мэтт.
      - Человек, которого пытают в Тауэре, - Барон.
      Сабби в тревоге воскликнула:
      - О мой Бог! Шейн, скажи, скажи, что это не так!
      Мэтью побледнел как полотно.
      - Это моя вина! Я ходил к Роберту Сесилу и предложил, чтобы он перевел О'Хару и О'Доннела из Дублина в лондонский Тауэр!
      Я сказал ему, что таким образом он сможет захватить лазутчика О'Нила.., я думал, что этот лазутчик - ты!
      Губы у Сабби побелели, она покачнулась и упала бы, если бы не Шейн. Он мгновенно подхватил ее сильной рукой и опустил на стоявшую поблизости кушетку. Затем налил вина в бокал и поднес к ее губам.
      - Это я во всем виновата, - еле слышно прошептала она. - Надо было сжечь бумаги, а я оставила их ради своей корысти.., а, теперь я встала между двумя братьями.., которые любили друг друга...
      Слезы покатились по ее щекам, ее била дрожь.
      Братья взглянули на нее и сказали в один голос:
      - А мы и сейчас любим друг друга.
      Потом Мэтью добавил:
      - Виноват во всем я. Я пойду к Сесилу и скажу, что они ошиблись и схватили не того, за кем охотились. Скажу им, что Черный Призрак - это я!
      - Глупый мальчишка, ты не сделаешь ничего такого, что навело бы их на мысль о связи узника с нашей семьей! Благодарение Господу, что при королевском дворе не принято интересоваться слугами! Барона никто не опознал.
      Мы придумаем, как спасти его, не беспокойся.
      - Шейн, речь идет о лондонском Тауэре! - напомнил Мэтт.
      - А я и не говорю, что это будет детская игра, - возразил Шейн.
      - Ради Христа, если у тебя есть план, скажи какой?
      Хок с иронией взглянул на собеседников.
      - Вы оба меня предали, а теперь еще рассчитываете, что я стану доверять вам свои планы! - Он поднял уолсингэмовские папки и заговорил о другом. - Мне нужно явиться ко двору. Я слышал, что сердце королевы разбито.., из-за Эссекса. Мы оставим вас, мадам, вам надо отдохнуть.
      Он отвесил Сабби церемонный поклон и подтолкнул Мэтью к выходу.
      Шейну не пришлось объяснять брату, чтобы тот держался подальше от Темз-Вью, пока его не пригласят.
      Шейн так и не вернулся до вечера, хотя Сабби слишком хорошо знала его, чтобы заподозрить, будто он попусту расточает бесценное время, целуя ноги Елизаветы. Каждая минута, проведенная им в обществе королевы, была необходимой минутой - необходимой, чтобы помочь ему выручить из беды Барона. Слишком хорошо она помнила, что рассказывал ей Шейн о Бароне в горячечном бреду. Она гнала из памяти невообразимые слова приговора, который был бы приведен в исполнение, если бы палачи дознались, кто он на самом деле - приговоренный к смерти Фицджеральд, граф Десмонд. Какое это варварство - пытать людей. И не укладывалось в голове, что это происходит в просвещенные времена - в 1587 году от Рождества Христова!
      Сабби чувствовала себя совершенно обессиленной. Нельзя было соглашаться на такую бешеную скачку из Блэкмура: ведь этим она подвергла серьезной опасности своего младенца. Она унесла наверх, в спальню, поднос с ужином и забралась в просторную мягкую постель, чтобы поесть. Со всех сторон ее обступили воспоминания, связанные с этой постелью.
      Она вспомнила тот первый раз, когда они тут ужинали вместе; потом ужасную ссору и злобное насилие; но с тех пор им дано было разделить здесь часы такого счастья, такой близости и восторга...
      Она допила вино и погасила свечи. Ей необходимо было поспать.., может быть, хороший отдых позволит ей приободриться. Но сон не приходил. Она обдумывала, как это могло случиться, что Мэтью пошел на предательство, и ей было ясно, что не последнюю роль тут сыграло его влечение к ней. Но почему Шейн простил его? Она терялась в догадках. Впрочем, отгадка пришла быстро. Это произошло по той причине, что Шейн по-настоящему хороший человек.., замечательный человек, и... о Господи, как она рада, что именно он - ее муж и отец будущего ребенка... Да, она упорно требовала развода, но на самом-то деле разве это было ей нужно? Ей бы хотелось, чтобы он ухаживал за ней, чтобы он по всем правилам просил ее руки. Ей хотелось бы стоять рядом с ним перед алтарем, обмениваясь брачными обетами. Но сделанного не воротишь, и она не поменялась бы мужьями ни с одной женщиной в мире. Она вздрогнула, подумав, как легко могло случиться, что сейчас Шейн был бы узником в Тауэре и ему грозила бы пытка...
      "Нет, - стонала ее душа, - нельзя думать о Бароне, это верный путь к безумию".
      Перед ее мысленным взором проходили картины - как они с Бароном стояли по обе стороны этой кровати и выхаживали Шейна, когда он лежал при смерти. Смерть.., вот куда заведет Шейна его безрассудная отвага, если она, Сабби, не заставит его держаться подальше от О'Нила.
      Часы пробили три. Она погладила себя по животу, где сейчас в такой безопасности находился ее ребенок. Она твердо решила: у этого ребенка должны быть и мать и отец, и они должны служить для него надежной защитой от грубого, жестокого мира. Внезапно открылась дверь, и Сабби приподнялась на подушках: темная фигура Шейна приблизилась к ней.
      - Извини, что беспокою тебя, Сабби, но я должен с тобой поговорить.
      - Говори, Шейн. Я все равно не могу спать.., хотя и пыталась заснуть все эти часы.
      Он зажег свечи и присел на край кровати.
      - Я без конца ломал себе голову - пробовал придумать план, как вызволить Барона. Прикидывал и так и этак, перебирал десятки вариантов и отбрасывал их один за другим - у каждого оказывался серьезный изъян. Единственный верный способ для узника покинуть лондонский Тауэр - мертвым, в гробу.
      Она ахнула и схватилась за его руку.
      - Я добыл зелье, которое позволяет создать видимость смерти. Оно замедляет сердцебиение настолько, что у человека даже пульс невозможно обнаружить. Единственная сложность состоит в том, чтобы получить доступ к Барону. Все было бы проще простого, если бы его держали во Флите или в Ньюгейте.
      Я бы нанял девиц из борделя, которые вошли бы внутрь и хорошенько отвлекли внимание стражников. Стражники там падки на любую взятку, но Тауэр - совсем другое дело.
      Она крепко стиснула его руку.
      - Шейн, если ты войдешь в Тауэр и попросишь передать ему зелье, тебя сочтут соучастником.., и у них в лапах окажетесь вы оба!
      Он погладил шершавым большим пальцем атласную кожу ее руки и осторожно приступил к делу:
      - Для меня было бы невозможно войти в Тауэр, будь я один, но.., мы могли бы войти вместе, Сабби.
      - О чем ты говоришь? Меня никогда не впустят туда, - испуганно воскликнула она, содрогнувшись от одной мысли о кровавом Тауэре.
      Свободной рукой он откинул пламенеющие пряди с ее виска.
      - Сабби, если ты оденешься королевой, то сможешь войти туда, куда пожелаешь.
      Широко открытыми глазами она уставилась на него:
      - Сумасшедший! Мне никогда не выйти сухой из воды, если я посмею выдавать себя за королеву!
      - Ты с успехом делала это раньше и можешь сделать снова, - настаивал он.
      - Нет! Шейн, не проси меня об этом! - взмолилась она.
      - Я прошу тебя, Сабби. Это единственный шанс, который остался у Барона. Ты войдешь туда как королева, а я войду рядом с тобой как твой Бог Морей. Если мы будем держаться уверенно, повелительно и высокомерно, никто не откажет нам в возможности посетить его.
      Я подготовлю целую свиту сопровождающих, и в толчее мы сможем все провернуть как надо!
      - Шейн, это невозможно. Я могу в точности повторить ее наряд и волосы, но лицом я совсем на нее не похожа! Стражники сразу же смекнут, что я самозванка!
      - А что же, по-твоему, стражникам часто доводилось видеть королеву? Почти никому из них не представлялось такого случая, а кто и сподобился ее лицезреть, так только издали.
      Ты прихватишь с собой маску на рукоятке и будешь прикрывать ею лицо спереди, и все сочтут это чрезвычайно правильным в столь отвратительном месте. Сабби, тут важна только манера держать себя! Я в тебе совершенно уверен.
      - Шейн.., нет!
      - Сабби, если ты сделаешь это для меня... я дам тебе этот проклятый развод, который тебе так позарез понадобился!
      Она не знала, смеяться ей или плакать.
      Озноб пробирал ее до костей.
      - Шейн, я так боюсь.., поддержи меня!
      Он сгреб ее в охапку, снедаемый томительной жаждой - слиться с ней воедино, вобрать ее в себя и потеряться в ней. Но и чувство вины терзало его немилосердно, ведь он знал, во что ее вовлекает. Как мог он быть таким низким негодяем, чтобы рисковать ее безопасностью!
      Он любил ее всем сердцем, не было у него в жизни ничего дороже ее, и тем не менее он намеревался поставить на кон ее свободу, а, возможно, и жизнь, чтобы помочь Барону. Но жила в нем неведомо откуда взявшаяся уверенность: вместе они непобедимы. Вместе они смогут одолеть любую опасность, любое препятствие, и он любил ее больше всего именно за то, что она, подобно ему самому, была наделена отвагой, решимостью, готовностью рискнуть всем и черпать наслаждение в дерзком безрассудстве азартной игры.
      С бесконечной нежностью он начал целовать ее. Кончиками пальцев легко, словно перышком, - проведя по ее вискам и скулам, он погладил Сабби по волосам. Он нашептывал ей все слова любви, которые рвались у него из сердца.
      - Сабби, я люблю тебя больше жизни.
      Ты - часть меня самого, ты половина, которая делает меня целым... - Он прижал ее к груди, и она слышала, как бешено стучит его сердце. - Любимая моя, я обожаю тебя. - Он погладил прядь ее волос, коснувшуюся его лица. - У тебя такие чудесные волосы, прекрасней их на свете нет... Любой мужчина, который бросит на них взгляд, должен мучиться от желания погладить их и поиграть с ними.., вот так. Возлюбленная моя, ты завладела моей душой. Твой образ всегда у меня перед глазами, днем и ночью. Ты заставляешь меня томиться жаждой, которую невозможно утолить. Стоит мне увидеть тебя на другом конце комнаты, и я уже знаю, что должен подойти ближе; а когда подхожу ближе, я должен коснуться тебя. А уж если я тебя коснулся, во мне поднимается неукротимое желание осязать тебя всю. Мои чувства полны тобой, я никогда не устану вдыхать твое благоухание и впивать твой вкус. Твой голос, твой смех... Мне достаточно услышать их, и все, что есть во мне мужского, устремляется к тебе, и мне все равно, кто при этом присутствует. Сабби, счастье мое, ты ненавидишь меня за то, что я не приехал сам, чтобы жениться на тебе, но, родная, неужели ты не видишь - я женился бы на тебе и оставил тебя, и тогда разве могло бы случиться между нами то, что случилось? Разве мне пришло бы в голову так холить и лелеять тебя, как сейчас? Став моей возлюбленной, ты поймала меня в сети, ты меня покорила навсегда. А теперь мы связаны... Ты должна чувствовать это, милая... Это так сильно, так правильно!
      Ощущение его близости наполняло ее блаженством. Ей не требовалось доказательств: она знала, как дорога ему, как глубока его любовь и нежность. И еще она знала, что может исполнить все, лишь бы он был рядом.
      Страх отступал, и больше всего на свете ей сейчас хотелось раствориться в полном слиянии их душ и тел. Они стремились друг к другу, как умирающий от жажды стремится к роднику. Нет, эта потребность была чем-то большим, чем голод и жажда. В их любви заключалась сила, с которой миру придется считаться.
      Первые проблески рассвета застали ее перед зеркалом: она снова терзала свои великолепные медно-рыжие волосы, создавая из них уродливое подобие парика Елизаветы. Затем она расправила и разгладила наряд из пурпурного бархата и вынула из ларца с драгоценностями маленькую корону-венец. Теперь, когда она готовилась принять участие в этой безумной авантюре, она твердо решила - идти до конца. Она знала: чтобы успешно выполнить свою миссию, ей придется стать Елизаветой.
      С бесконечной скрупулезностью она воспроизвела мельчайшие детали королевского грима. Она не пожалела ни белил, ни румян, ни пудры; губную помаду пришлось наложить таким образом, чтобы рот казался узенькой прямой полоской. Завершив этот кропотливый труд, Сабби повертела головой, чтобы оценить плоды своих усилий.
      Когда Шейн зашел посмотреть, как продвигаются дела, его взгляд, полный восхищения и благодарности, сразу придал ей сил и отваги.
      Каждый из них не слишком надеялся на себя, чтобы решиться заговорить, но каждый обретал уверенность в присутствии другого.
      Сам Шейн выбрал из своего гардероба роскошный костюм из серого бархата с прорезями, сквозь которые виднелась подкладка из атласа аметистового цвета; на ноги он натянул высокие сапоги из серой замши. Все это идеально сочеталось с пурпурным одеянием Сабби. Они оба наряжались для исполнения своих ролей, словно готовились подняться на подмостки Театра Розы; вот только роли, которые им предстояло сыграть, были делом жизни и смерти.
      Они проехали в закрытой карете вдоль Темзы до лондонской заводи, где стояли на якоре многочисленные хокхерстовские суда. Там - это даже позабавило Сабби - они пересели на барку, расцвеченную в цвета Тюдоров белый и зеленый. Это не была барка королевы, но на вид могла сойти за таковую. Шейн каким-то образом ухитрился собрать "свиту" из трех фрейлин, юного пажа и двух дворян. Вся эта свита выглядела столь достоверно, что Сабби вполне могла бы попасться на удочку, если бы не знала наверняка, что все это - ряженые.
      День выдался пасмурный, над Лондоном нависли свинцовые тучи, и, пока барка неторопливо совершала свой путь к речным воротам Тауэра, Сабби одолевали мрачные предчувствия. Шейн подал ей золотую маску на длинной ручке, и внезапно ей показалось, что ее внутренности превратились в какой-то пудинг, во рту пересохло, губы прилипли к зубам, а сердце забилось так громко, что барабанные перепонки должны были вот-вот лопнуть.
      Путь закончился подозрительно быстро, и Шейн помог ей сойти на пристань. Перед Сабби стояла полдюжина солдат дворцовой стражи. Она споткнулась, но Шейн поддержал ее сильной, уверенной рукой, и в это мгновение начала подниматься решетка, открывая доступ к первому ряду тяжелых, окованных железом ворот.
      - Именем королевы, откройте! - протрубил паж.
      - Именем королевы, откройте! - повторили стражники своими низкими зычными голосами.
      Шейн передал ей драгоценный флакон, и, когда она старательно спрятала его у себя под корсетом, на нее вдруг накатила волна ужаса: казалось, что голова у нее разрывается в клочья, а грудь сдавило так, что невозможно вздохнуть. И внезапно, словно спасительное озарение, словно отблеск детской веры в чудо, в памяти у нее вспыхнули слова молитвы, которой некогда научил ее отец:
      "О святой Иуда, апостол и мученик, стойкий в добродетелях и щедрый на чудеса, ближний ученик Иисуса Христа, верный заступник всех, кто прибегает к твоему покровительству, к тебе взываю я из глубины своего сердца и смиренно молю тебя, кому Господь даровал столь великую силу, прийти ко мне на помощь.
      Снизойди к моей горячей мольбе! А в ответ обещаю тебе, что буду прославлять твое имя и научу других уповать на тебя!"
      Неожиданно для себя Сабби обнаружила, что охранники Тауэра пребывают в еще большей панике, чем она сама. Еще бы - вот так, нежданно-негаданно, оказаться перед августейшим лицом самой государыни! Сабби немедленно поспешила облегчить их участь.
      - Джентльмены, джентльмены, прошу, никаких церемоний. Я здесь потому, что мне так захотелось. Я услышала, что у вас под замком содержится Черный Призрак, и это пробудило мое любопытство. Поэтому я уговорила моего драгоценного Бога Морей сопровождать меня сюда.., я желаю убедиться собственными глазами!
      Она проследовала по переходам Тауэра, милостиво отвечая величественными жестами на поклоны каждого встречного стражника.
      Когда был вызван старший тюремщик, которому надлежало сопровождать ее величество к узнику, Сабби пришлось сделать глубокий вздох, чтобы совладать с волнением.
      Он поспешно явился на зов, но ему совсем не хотелось показывать ей узника, которого пытали этой ночью. Вместо этого он пригласил ее в уютную приемную, где она могла бы подкрепиться с дороги и подождать, пока вызовут коменданта Тауэра.
      - Если бы мне вздумалось попить чаю, сударь, я посетила бы другое место! Запрещаю вам беспокоить коменданта, он сейчас у меня в немилости, и видеть его мне не угодно! - Она опустила маску и в упор взглянула в глаза пожилому тюремщику, а затем строго осведомилась:
      - Вы состояли в охране крепости, когда я была здесь заключена, сударь?
      - Нет, нет, ваше величество, - поспешил он заверить ее в своей полнейшей непричастности к прискорбным событиям давно минувших лет <В 1554 г., то есть за тридцать три года до описываемых событий, Елизавета провела два месяца в Тауэре по несправедливому обвинению в заговоре против правящей тогда Марии Кровавой - сестры Елизаветы по отцу.>.
      - Что ж, тем лучше, - холодно бросила она и приказала:
      - Ведите!
      Всей компании пришлось дожидаться перед входом в камеру, пока тюремщики доставали ключи и отпирали дверь.
      - Я думаю, что вашего гнусного узника посетим только мы с лордом Девонпортом.
      Мои слуги плохо переносят подобные зрелища.
      Оказавшись внутри камеры, Сабби взглянула на Шейна и обомлела. Челюсти у него были стиснуты с такой силой, что она испугалась, как бы ему не изменила выдержка при виде Барона.
      - Этого узника пытали! - с трудом выдавил он.
      - Да, милорд, и все еще не добились от него ни единого слова.
      Сабби заставила себя взглянуть на Барона.
      Он был в сознании, и ей было ясно, что он их узнал.
      - Вот как? Ни слова? - переспросила она, чтобы скрыть свой ужас.
      Тюремщик злобно пнул узника:
      - На колени перед государыней, собака!
      Она подошла вплотную к Барону, пощупала его шею и всунула флакон в скованные кандалами руки.
      - Глупцы! - гневно бросила она. - Этот человек не может говорить.., у него перерезаны голосовые связки! Вы что, не заметили эти два маленьких бугорка у него на шее?
      Хотя на самом деле никаких бугорков и в помине не было, тюремщик кивнул, едва коснувшись шеи узника.
      - Лорд Девонпорт, ваше мнение? - повелительно обратилась она к Шейну.
      - Вы совершенно правы, ваше величество.
      Пытать этого человека - пустая трата времени и сил. Он ничего не скажет.
      Она повернулась на каблуках и быстро вышла из камеры; мужчины поспешили за ней.
      - Хотите знать, что я думаю, сударь? - Она бросила на тюремщика холодный взгляд. - Вас одурачили! Это не Черный Призрак. Это какой-то жалкий козел отпущения, которого специально для того и подослали, чтобы он попался в вашу хитроумную ловушку.
      - Мы все только выставили себя на посмешище! - с отвращением подтвердил Девонпорт догадку ее величества.
      - Ах нет, друг мой: мой преданный старший тюремщик и его верные стражники никому ни слова не скажут про наше посещение.
      Он был выбран для этой должности именно потому, что был известен как человек, умеющий держать язык за зубами. - Она помахала всемогущей дланью. - Это свойство заслуживает награды.
      Лорд Девонпорт опустил тяжелый мешочек в верноподданную руку, и они поспешно удалились.
      Когда Шейн убедился, что Сабби уже ничто не угрожает после того испытания, через которое она прошла, он отослал ее домой, а сам отправился туда, где для завершения трудной миссии требовалось его присутствие.
      Роль Сабби была сыграна, но его роль, конечно, на этом не кончилась. Требовалось подкупить гробовщика, который забирал трупы из Тауэра.
      Благополучно возвратившись в Темз-Вью, Сабби пыталась успокоиться и отдохнуть, но она была слишком взвинчена, чтобы долго пребывать в праздности. Она не ожидала увидеть Шейна до рассвета следующего дня, когда он сможет доставить домой Барона.., в гробу.
      Ближе к вечеру во двор Темз-Вью въехала карета: вернулись Мэйсон и Мег. Сабби чувствовала себя виноватой перед ними за то, что из-за нее им пришлось срываться с места, тащиться в какую-то девонширскую глушь - и все только для того, чтобы тут же поворотить оглобли и проделать обратно весь утомительный путь.
      - Это была очень приятная перемена обстановки, леди Девонпорт, но, должен признаться, я рад, что вернулся в Лондон.
      Сначала ее удивило, что он обратился к ней как к "леди Девонпорт", но потом она сообразила, что время от времени они с Шейном орали во всю мощь своих глоток, и ее кинуло в краску, когда она припомнила все прочие выкрики, которые приходилось выслушивать пожилому дворецкому.
      - Чарлз, в ближайшие дни мы не хотим принимать в Темз-Вью никаких посетителей.
      Барон тяжело болен, и завтра Шейн привезет его домой. Теперь, когда вы здесь и можете позаботиться о доме, я передам все в ваши надежные руки. Сейчас я собираюсь прокатиться верхом. Может быть, если я подышу свежим воздухом, ночью мне удастся заснуть.
      Она умудрилась дать себе короткую передышку, когда провалилась, как в бездну, в глубокий сон, измученная и опустошенная после дневных испытаний; однако в три часа ночи она уже проснулась, и сразу же нахлынули зловещие предчувствия: ее терзал страх за жизнь Барона и безопасность Шейна.
      Когда наконец Шейн прибыл - он правил лошадьми, запряженными в грубый фургон, - Сабби даже не сразу поняла, что за подозрительный мужлан восседает на козлах. Он выглядел как немытый, небритый и нечесаный оборванец; но, когда взгляду Сабби открылись его широкие плечи, когда она увидела, как он в одиночку вытащил из фургона гроб, - она уже знала, кто это. Что ж, они оба сильно преуспели в искусстве менять свое обличье до неузнаваемости.
      Он на руках втащил друга наверх и уложил его на кровать. Сабби взглянула - и сердце у нее упало. Помощь пришла слишком поздно:
      Барон был мертв.
      Молча, угрюмо Шейн начал раздевать его, и Сабби, понимая, что Шейн собирается обмыть тело, побежала за мылом, горячей водой и полотенцами. Тело Барона было все покрыто ужасными кровоподтеками, а руки и ноги вывихнуты из суставов.
      Шейн поднял глаза на Сабби.
      - Любовь моя, если для тебя это слишком тяжело, пусть Мэйсон придет и поможет мне.
      - Нет.., худшее уже позади, - печально ответила она.
      Быстрым рывком Шейн вправил в сустав одну вывихнутую руку.
      - О пожалуйста, неужели ты не можешь оставить его в покое? взмолилась она.
      - Нет, суставы затвердеют, и он останется калекой на всю жизнь, если мы не поспешим.
      - Он.., жив? - недоверчиво спросила она.
      - Клянусь костями Христовыми, он должен выжить, а не то получится, что мы зря старались!
      Вправить ноги оказалось труднее, и потребовались их объединенные усилия, чтобы справиться с задачей. В конце концов пришлось Сабби сидеть на груди у Барона, чтобы его тело оставалось неподвижным при резких рывках Шейна, и только тогда Шейну удавалось потянуть на себя вывихнутую ногу достаточно сильно, чтобы ее можно было вправить в сустав. Потом они выкупали Барона и смазали его суставы камфорным маслом. Наконец, после того как Шейн развел в камине огонь посильнее, они тепло укрыли Барона одеялами и оставили его спать - пока не прекратится действие тайного снадобья и он не очнется от своего состояния, подобного смерти.
      В оставшиеся до утра часы Сабби поверяла Шейну все свои страхи за него:
      - Шейн, ты понимаешь, что именно тебя они схватили бы в Тауэре, если бы той ночью ты был в Лондоне? Тебя-то они опознали бы сразу и обвинили в государственной измене!
      Сегодня тебя уже не было бы в живых - это тебя повесили бы, проволокли по улицам и четвертовали! - Она содрогнулась, и слезы покатились по ее щекам. - Когда-нибудь так и случится, это неизбежно, если ты не порвешь все свои связи с О'Нилом - окончательно и бесповоротно!
      Он долго смотрел на нее. Потом сказал:
      - Я с ним покончил. Сейчас он уже получил от меня сообщение об этом.
      Хотелось верить, но она знала цену О'Нилу и надеялась, что Бог тоже знает. Ирландские заложники из Дублина оставались в Тауэре, и она понимала, что О'Нил не успокоится, пока Шейн не выполнит свое обещание их освободить.
      Они выхаживали Барона два дня и две ночи, и, когда он пришел в себя, первым словом, которое он прошептал, было "Джорджиана".
      Шейн взглянул на Сабби и усмехнулся:
      - Мне пришла в голову превосходная идея. Отвезу-ка я его в Хокхерст к матери - для долгого выздоровления.., подальше от Лондона. Когда я вернусь, мы с тобой потолкуем о разводе, которого ты так жаждешь.
      Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но ей удалось только выдавить из себя:
      - Ты действительно хочешь развестись со мной?
      - Сабби, я не смог бы вызволить Барона без твоей помощи. Ты была несравненна. Я держу свое слово. Ты заслуживаешь всего, чего только пожелаешь.
      Глава 23
      Мэйсон, с заплывшим глазом, стоял перед своим хозяином, испытывая жгучий стыд.
      - Милорд, ее похитили. Я пытался им помешать, но оказался бессилен... Я просто с ума сходил, ожидая вашего возвращения.
      - Мэтью! - загрохотал Шейн. - Я ему башку оторву! Я ему кишки выпущу! Христос свидетель, я предупреждал молодого дурня!..
      Сколько раз предупреждал!..
      На лице у Мэйсона отразилось явное сомнение:
      - Милорд, мне что-то не верится, что это было делом рук Мэтью. Люди, которые захватили ее, были такие грубые.., ирландцы...
      - Ирландцы?! - эхом отозвался Шейн.
      Холодные пальцы страха сдавили его сердце. - О'Нил... - прошептал он, - только он мог бы посметь...
      Конечно, О'Нил прекрасно видел, что Сабби была единственным уязвимым местом в его броне. Шейн бессильно сжимал кулаки, проклиная и небеса и ад одновременно. Он клялся и божился, что, если с Сабби что-нибудь случится, он убьет собственного отца и покончит со всей этой историей.
      Не теряя больше ни минуты, он взбежал наверх и собрался в дорогу. Он цеплялся за надежду, что все-таки Сабби утащили люди, посланные братцем Мэтью.
      Он нашел Мэтью во дворце и с первого взгляда понял, что тот не замешан ни в каком похищении: Мэтт был настолько искренен и откровенен, что все его чувства легко читались у него на лице. Увидев, каким темным гневом дышит лицо брата, Мэтт сразу заподозрил худшее и побледнел.
      - Барон умер? - чуть ли не простонал он.
      Шейн покачал головой.
      - Сабби похитили. Увезли из Темз-Вью.
      - Кто? Куда? - ахнул Мэтью.
      Шейн пожал плечами, но с трудом выговорил:
      - Я отплываю в Ирландию. Как только прилив позволит.
      - О'Нил, - в ужасе повторил Мэтью. - Я с тобой!
      Шейн покачал головой, но Мэтью стоял на своем:
      - В этом деле оба его сына встанут против него!
      В лондонской заводи Шейн выбрал тот из хокхерстовских кораблей, вся команда которого была в сборе. Это был "Крылатый Дракон", который готовился к отплытию на Канарские острова. Шейн сказал капитану:
      - Мы должны выйти в море, как только позволит прилив, но я попрошу вас на одну лигу отклониться от намеченного маршрута.
      Доставьте нас домой, в Девонпорт, а потом я пересяду на свой собственный корабль - "Дерзновенный".
      Команда "Дерзновенного" была отправлена на отдых домой после победы в Кадисе, и, хотя на всех торговых судах хокхерстовской компании служили вполне надежные люди, Шейн чувствовал себя гораздо увереннее в окружении морских волков с "Дерзновенного", когда ожидалось сражение. С ними он будет готов к любым случайностям.
      ***
      Два незнакомца, вытащившие Сабби из дома, говорили между собой с таким чудовищным ирландским акцентом, что она едва понимала их слова, однако мгновенно сообразила, чью волю они выполняют и куда ее везут. Они быстро сбили с ног несчастного Мэйсона, выволокли ее в сад и, добравшись до реки, втолкнули на борт маленького ирландского баркаса.
      Сабби не на шутку встревожилась, когда убогое рыбацкое суденышко вышло из устья Темзы и взяло курс в открытое море. У Сабби немедленно началась морская болезнь, и можно было не сомневаться, что эта хворь, вместе с беременностью, очень скоро приведут ее в состояние полнейшей беспомощности. Нельзя было терять времени: следовало сейчас же поторговаться с похитителями, чтобы обеспечить себе должное отношение с их стороны.
      - Я - леди Девонпорт, и требую, чтобы вы оказывали мне всемерное уважение.
      "Капитан" суденышка бросил быстрый взгляд на двоих исполнителей:
      - Сказано было - приволочь его зазнобу, а не жену, дурни!
      - А это она и есть, с такими волосьями... тут не ошибешься. Эй, красотка, ты зазноба или жена? - обратился он непосредственно к ней.
      - И то, и другое, - резко ответила она. - Кроме того, я сноха графа Тайрона, который послал вас за мной, а мне через пару минут, джентльмены, понадобится ваша любезная помощь.
      "Джентльмены" растерянно переглянулись.
      Сами они с О'Нилом не разговаривали, но их нанял один из его доверенных людей, чтобы они схватили молодку и доставили ее в замок Дунганнон. Рисковать не хотелось: обойдешься с ней как-нибудь не так, а потом, чего доброго, О'Нил и впрямь обозлится. Поэтому один из "джентльменов" принес ей что-то вроде одеяла или попоны для защиты от морской стужи, а другой крепко, но осторожно придерживал ее, когда она перегибалась через борт, и при этом старался загородить ее от ветра.
      Несмотря на свое бедственное нынешнее положение, несмотря на испытания, которые, возможно, ожидали ее впереди, душа Сабби была спокойна: она ни капельки не сомневалась, что Шейн примчится за ней. Он жизнью рискнет, не задумываясь, но ее выручит. Она была его женщиной и в этом глубоком убеждении черпала силу и уверенность.
      Какая же это глупость с ее стороны - добиваться развода с ним, и все только для того, чтобы потешить собственную дурацкую гордость! В нем она нашла все то, о чем когда-либо мечтала, и много больше. В нем было все, о чем только могла мечтать любая женщина. Ее пробрал озноб от одной только устрашающей мысли: если она с ним разведется, какая-нибудь другая женщина сможет его подцепить и заполучить в мужья!
      Маленькому баркасу сопутствовала удача:
      Ла-Манш был необычно спокоен, и, когда они обогнули "Край Земли" и вошли в Кельтское море, сильный и ровный попутный ветер быстро погнал утлую посудину к ирландскому побережью.
      Моряки отгородили попоной небольшой закуток, чтобы создать для Сабби некую видимость уединения, - мало ли какие нужды могли у нее возникнуть. Трижды в день они подавали ей горячую похлебку. Она с благодарностью принимала это угощение, понимая, что и у них самих нет другой пищи; она с удивлением думала о том, как же им хватает сил для тяжелых морских трудов при скудном прокорме в виде похлебки из капусты и репы.
      К тому времени когда они, следуя вдоль ирландских берегов, достигли того места, где сбегают к морю горы Мурна, морская болезнь, всю дорогу мучившая Сабби, слегка отступила. У нее дух занялся от красоты окружающей местности, и, когда баркас, усердно маневрируя, прокладывал путь в водах длинного, узкого фьорда Карлингтон-Лок, Сабби вдруг поняла, что земли, которыми она сейчас любуется, принадлежат ей. Именно ради этой прекрасной дороги от моря до Ньюри Шейн Хокхерст женился на Саре Бишоп.
      Она не удержалась и высказала свои мысли вслух, хотя слышали ее только невежественные спутники-ирландцы. Ее руки Широко раскинулись, словно обнимая все вокруг.
      - Все это мое! Так вот почему сын О'Нила взял меня в жены!
      Они мысленно возблагодарили всех святых, которые не попустили, чтобы они непочтительно обошлись с пленницей: в ее простых словах звучала истина. Земля вливала в нее силы, и, неизвестно почему, Сабби чувствовала, что Шейн с каждой минутой оказывается все ближе и ближе.
      И действительно, корабль Хокхерста мчался на всех парусах так быстро, что всего лишь несколько часов хода отделяло его от суденышка похитителей.
      Вид замка Дунганнон поразил Сабби, когда они приблизились к нему. То была грозная крепость с огромной круглой главной башней, с верхним и нижними дворами; замок окружали мощные отвесные стены. Жилые помещения располагались в двух двухэтажных башнях.
      Создавалось впечатление, что крепость надежно защищена превосходно вооруженной армией. В амбразурах стен виднелись многочисленные пушки.
      ***
      Едва взглянув в сторону Сабби, О'Нил сразу рассердился: почему она не связана? Когда она направилась к нему, в ее глазах горела такая неукротимая гордость, что он сразу понял: он имеет дело с незаурядной женщиной.
      - Если я здесь гостья, то, может быть, еще не все потеряла. Но если я узница... Я боюсь за вас, и да поможет вам Бог!
      Рыжеволосый гигант рассчитывал, что сумеет смирить дерзкую, окинув ее с высоты своего роста надменным взглядом.
      - Молчать, женщина! - скомандовал он.
      Оказалось, однако, что не на такую напал Она выдержала его взгляд, даже не моргнув.
      - Шейн никогда не говорил вам "нет", но то, что он давал, - он давал по доброй воле.
      Попробуйте заставить его - и он убьет вас.
      Рот О'Нила сжался в тонкую упрямую линию, и подбородок вздернулся выше.
      Сабби откинула на спину свои роскошные волосы и дерзко приблизилась к нему еще на шаг.
      - Я леди Девонпорт! Я ваша невестка!
      Я ношу под сердцем вашего внука! Царственного принца Ирландии по крови!
      В огромном зале не было слышно ни единого вздоха: каждый из присутствующих подался вперед, ожидая, что будет дальше.
      Понизив голос, она сказала просто:
      - Держать меня в плену - для вас опасно.
      О'Нил заорал во весь голос, обращаясь к слугам:
      - Эй, нечего стоять столбами, ротозеи!
      Приготовьте ванну, угощенье, разведите огонь в каминах! Вы что, не видите? Моя дочь еле на ногах держится от усталости! Приготовьте самую лучшую комнату для дорогой гостьи!
      Он прекрасно видел, что только гордость не позволяет ей упасть.
      Спустя несколько часов, после того как служанки вымыли ее в ванне и накормили, она лежала на удобной перине перед жарко натопленным камином и собиралась уже заснуть. Ее вывели из этого состояния громкие голоса, доносившиеся снизу, из зала.
      Один голос особенно отрадно было слышать, но ей с трудом верилось, что обладатель этого голоса настиг их так быстро: это могло быть только чудом! Тайная улыбка тронула уголки ее губ, когда она поняла, с какой скоростью он должен был гнаться за ней.
      Прямо перед О'Нилом стояли его сыновья.
      Оскорбления и угрозы, которыми они обменивались, летали в обе стороны, пока воздух не посинел от ирландских проклятий. Они осыпали друг друга всеми грязными ругательствами, которым научились за всю жизнь, начиная с трехлетнего возраста.
      - Вам лучше мне на глаза не попадаться! Если по вашей милости хоть один волосок упал с ее головы, можете считать себя куском протухшей мертвечины, огрызком собачьим! - грозил Шейн.
      Сабби поняла, что должна прекратить это, пока дело действительно не дошло до человекоубийства, иначе упрямая неуступчивая гордость превратит этих мужчин в таких заклятых врагов, что только смерть положит конец их ненависти. Она натянула свое теплое платье, взяла подсвечник с зажженными свечами и спустилась по ступеням башни. У входа в главный зал она помедлила и окликнула Шейна:
      - Супруг мой, прошу вас поверить: граф Тайрон оказал мне самое радушное гостеприимство и удостоил меня всеми знаками почтения.
      - Сабби! - с облегчением воскликнул Шейн, вкладывая шпагу в ножны.
      Мгновение - и он уже был рядом с ней и обнимал ее сильной уверенной рукой; тем временем Мэтью все еще с вызывающим видом стоял перед отцом, держа в руках обнаженные шпагу и кинжал.
      - Не ждите от меня ничего больше! - заявил Шейн. - Я мог простить все.., все, кроме этого! Только сам дьявол мог подсказать вам - взять в заложники единственного человека, которого я люблю и которым дорожу больше жизни! Брать, брать, вы только и знаете что брать! Ну все, вы больше ничего не возьмете у меня, О'Нил!
      Это могло показаться странным, но О'Нил вовсе не чувствовал себя пристыженным, когда сыновья стояли перед ним и проклинали его на чем свет стоит! Он просто раздувался от гордости, что произвел на свет двух таких волков, свирепость которых могла бы черта заставить поджать хвост.
      Он и сам почувствовал себя неуютно, когда они подняли на него оружие, - даже при том, что его окружала целая армия!
      Внезапно он начал смеяться, и его хохот раскатился по всему залу. Он взглянул на Сабби с искренним восхищением.
      - Клянусь задницей Господней, я знаю, почему ты выбрал ее: она тебе под пару, но это только из-за того, что она ирландка! Забирай свою женщину, она стоит тех двоих - О'Хары с О'Доннелом!
      Вместе с Сабби, обняв ее за плечи одной рукой, Шейн вернулся на прежнее место - рядом с Мэтью.
      О'Нил возвестил:
      - Ты вот говоришь, что я только беру и ничего тебе не даю, ну и выходит, что ты врун. Я дам тебе кой-какие сведения, и попробуй скажи, что они тебе не нужны. Филипп Испанский посылает свою Армаду на Англию.., и это будет в августе.
      Прищурившись, Шейн вглядывался в лицо отца. Он ни минуты не сомневался, что О'Нилу действительно известны планы Филиппа. Его только одолевали подозрения: с чего это вдруг О'Нил вздумал делиться своими познаниями с сыновьями, которые более преданы интересам Англии, чем Ирландии.
      - Ну что, парни, останетесь? Выпьете со мной вечерком?
      Шейн отклонил приглашение. Ирландские широкие натуры могли чрезмерно воспламениться, если вечерком переберут мутного ирландского виски, коим их будут щедро потчевать.
      - У меня есть занятие получше, - резко объявил Шейн.
      О'Нил покосился на Сабби.
      - Ты со своими занятиями быстро управляешься, парень, - загадочно уверил он сына.
      Шейн видел, что Сабби одарила престарелого мятежника лукавой улыбкой, и понял, что у них есть какой-то общий секрет.
      Когда они покинули крепость, Сабби так и ахнула: за стенами расположилась в ожидании вся команда "Дерзновенного". Стоя между двумя верзилами Хокхерстами, она взглянула на Шейна:
      - Ты ожидал, что будет сражение?
      - По правде говоря, я не знал, чего ждать, но был готов и повоевать, если понадобится.
      Мэтт пояснил:
      - Он никому вздохнуть не давал! Дорожка-то была непростая. "Дерзновенный" мог пройти только до конца фьорда, а дальше для него слишком мелко... Поэтому встали на якорь около Ньюри, рассадили команду по спасательным шлюпкам и на веслах.., по рекам - Банн и Блэкуотер - верх по течению!
      Сабби прекрасно понимала, каких усилий потребовал от них этот переход.
      - Из-за вас я могу вообразить себя какой-то Еленой Троянской, - с благодарностью сказала она. - А теперь ведь вам придется опять браться за весла, чтобы вернуться к кораблю!
      - Пустяки, - с мальчишеским бахвальством возразил Мэтью. - Да из них каждый может пройти на веслах и вдвое дальше!
      ...Ночь была темна и для июля прохладна; ноги и юбки у Сабби промокли во время путешествия по холмистой местности, но никогда еще за всю свою жизнь она не испытывала такой уверенности в собственной безопасности. С ней были мужчины, и, более того, ее мужчины!
      Шейн наклонился и тихо проговорил:
      - Прости, что вытащил тебя из теплой постели. Разреши, любимая, я понесу тебя.
      У нее так и вертелись на языке слова отказа: ведь он, должно быть, измучен не меньше, чем она, но ей так не хватало его прикосновения! Может быть, то была минута слабости - но Сабби уступила собственному сердцу. Остановившись, она потянулась к нему:
      - Пожалуйста, возьми меня на руки, - шепотом попросила она, и со вздохом удовлетворения он прижал ее к груди. Сразу же ощутил он у себя в жилах горячий и сильный ток крови и еще - мощную, сладостную боль, что заполняла его чресла. И в тот же миг развеялись все его благородные намерения насчет того, чтобы дать ей развод. К его груди прижималась ее грудь, его руки поддерживали ее стройные бедра, а ее восхитительные ягодицы касались напряженного вместилища его мужских желаний. Упоительная мука толкала его вперед, отгоняя всякую усталость. Если Сабби будет упорствовать и настаивать на том, чтобы сохранить барьер между ними, решил он в ту же секунду, придется этот барьер разрушить, и он сделает это с удовольствием.
      Недолгий путь до реки оказался для обоих непостижимо возбуждающим, эротическим путешествием. Никогда еще не ощущала она столь остро близость его могучего мускулистого торса, а когда его щеки случайно касалась прядь ее волос, относимая ветром, он думал, что сойдет с ума от страсти. Когда отряд добрался до реки и все заняли свои места в шлюпках, Шейн не отпустил возлюбленную. Он усадил ее у себя между колен - здесь ей ничто не могло грозить, и здесь их ничто не разделяло. Хотя они находились в битком набитой шлюпке, весь мир как будто отступил, оставив их наедине. Она черпала силу в его силе, безмерное изнеможение последних дней растворилось, и все ее существо полнилось ожиданием блаженства, которое они подарят друг другу, когда наконец останутся одни в его каюте на "Дерзновенном".
      Так уж случилось - она полюбила, до потери рассудка полюбила своего супруга, и ее томила ненасытная жажда пьянящих, дурманящих, страстных поцелуев, которую только он мог утолить.
      Когда они подошли к "Дерзновенному", Шейн взобрался по веревочной лестнице на палубу, одной рукой прижимая к себе Сабби, а другой цепляясь за веревку. Когда руки возлюбленной обвились вокруг его шеи, а губы оказались в столь соблазнительной близости от его губ, он не смог устоять против искушения и прижался к ним жарким поцелуем, от которого у обоих закружилась голова.
      Оказавшись у себя в каюте, он опустил свою бесценную ношу на широкую койку, зажег лампу и направился в угол, где находился сейф. Там он набрал чего-то в горсть и вернулся к койке.
      - Сабби, - нежно прошептал он, - мы не могли бы начать все с самого начала? Клянусь, я буду ухаживать за тобой так, как ты этого заслуживаешь. Даю слово, я не буду ни к чему тебя принуждать или торопить тебя.
      Все, о чем я прошу, - дай мне шанс добиться твоей любви.
      Еще немного - и она тут же призналась бы, что уже любит его и что ему нет надобности этого добиваться.., но придержала язык: уж очень заманчивым показалось ей обещание, что он станет за ней ухаживать по всем правилам. Он бережно обнял Сабби и коснулся ее губ легким ласковым поцелуем, а потом, глубоко вздохнув, выпрямился, поднес к губам и поцеловал ее руку. А затем вложил в раскрытую ладонь Сабби бриллиантовое ожерелье.
      - Спи спокойно, любимая моя, - тихо сказал он и, с трудом преодолевая себя, поднялся с края койки.
      - Куда ты?.. - встревожилась она.
      - Я больше никогда не стану заставлять тебя делить со мной ложе, голубка моя. На время путешествия я переберусь к Мэтью.
      Она даже зажмурилась, не в силах поверить, что он оставил ее ночевать в одиночестве, а еще поклялся, что так и будет до конца плавания! Потом взглянула на горстку алмазов - ценою в целое состояние, - которую он вложил ей в руку, и едва удержалась, чтобы не разрыдаться. Не нужны ей были никакие драгоценности! Ей был нужен он сам! Ее тело изнемогало от желания ощутить, как он наполняет ее собой... Так именно теперь - ну, не смешно ли? - именно теперь он решил разыграть джентльмена и осчастливить ее ухаживанием.., с опозданием на год!
      Глава 24
      Не скоро смогла Сабби заснуть, но, когда это наконец удалось, ее сон в оставшиеся часы ночи и раннего утра заполонили столь необузданные фантазии, что воспоминания о них еще долго заставляли ее краснеть.
      Лежа на двухъярусной койке, Шейн и Мэтт провели долгие часы в нескончаемых разговорах. Они вспоминали детство; они отдали дань сыновнего почтения Себастьяну Хокхерсту, которого любили всем сердцем. Оба сошлись на том, что Себастьян был несравненно выше и благороднее, чем их настоящий отец... И все же в глубине души каждый не мог отделаться от горделивого сознания, что в нем течет кровь ирландских королей.
      - Мы ему верим? Насчет Испании? - спросил Мэтью.
      - Правильнее будет, если поверим. Он Филиппу во всем подыгрывал, лишь бы узнать точный срок, когда Армада отплывет штурмовать Англию. Вот тут-то он и поднимет бунт в Ирландии - когда Бесс будет не до него.
      Мэтью угрюмо заметил:
      - Ну и мрачную же картинку ты нарисовал... Война с Испанией, а потом война с Ирландией.
      - Я смотрю на вещи здраво, Мэтт. Если у нас есть голова на плечах и мы будем готовы сразиться с испанцами на море, мы завоюем победу для Англии, а потом, может быть, сумеем добиться прочного мира. С Ирландией все не так. Воевать придется на суше. Это дело долгое и кровавое. Ты же знаешь, как не хотят люди служить в тех частях английской армии, которые стоят в Ирландии. Англия может раз за разом силой подчинять эту страну своему владычеству, и все без толку: бунт будет вспыхивать снова и снова, потому что ирландцы фанатики, одержимые забияки. Они скорей откажутся от пищи, чем от возможности подраться!
      - Времени у нас в обрез... Ты отправишься с этими сведениями к королеве или к Берли?
      - Я пойду на "Дерзновенном" домой, в Девон, потому что испанцы именно там постараются высадиться.., если мы им позволим.
      Тебя я заброшу в Ливерпуль и дам с собой депеши для королевы и Берли. Я предупрежу Дрейка и лорда-адмирала, Говарда. Королевский флот уже давно начал подготовку... Ни для кого не секрет, что Филипп собирается на нас напасть. Я хочу, чтобы ты приказал всем хокхерстовским кораблям подтягиваться к Девонпорту. Для капитанов дам тебе письменное распоряжение.
      Мэтью чувствовал себя польщенным. Еще бы! Ему снова доверяют такие важные дела, и он понял, что наконец-то былое предательство ему прощено.
      - Тебе останется мало времени для Сабби... - заметил он, оставив деловой тон.
      Шейн улыбнулся в темноте:
      - Времени достаточно.., для свадьбы.
      А Испания.., и Англия.., и весь этот чертов мир пусть обождут.
      С первыми лучами рассвета "Дерзновенный" поднял якорь и направился по фьорду Карлингтон-Лок к Ирландскому морю. Хокхерст командовал кораблем, и Сабби нашла его на мостике.
      - Голубка моя! - сердечно обрадовался он. - Эта сказочная земля принадлежит тебе.
      Взяв маленькую, холодную руку жены, он согрел ее своими ладонями. Она обвела взглядом вершины гор, окутанные туманной дымкой.
      - Может быть, нам следует отдать ее О'Нилу? - тихо спросила она.
      - Сабби, учись у меня: что твое - не выпускай из рук.
      Она отвела глаза от гор. Теперь она смотрела Шейну в лицо. Она вглядывалась в резко очерченный рот, в крепкий, надменно поднятый подбородок и выступающие скулы, немало добавляющие к общему впечатлению мощи и бьющей через край жизненной силы. Волна торжествующей любви нахлынула на Сабби, и она едва слышно согласилась:
      - Да, я ., я не выпущу из рук то, что мое...
      - Нам предстоит пересечь Ирландское море: возьмем курс на Ливерпуль. Если погода не переменится - будем там засветло. Ты не составишь мне компанию за обедом?
      - Для меня будет великой честью пообедать в обществе капитана "Дерзновенного", - церемонно ответила она, лукаво покосившись на него.
      "Господь всеблагой", - подумал он, - знает ли она сама, что может сделать со мной одна ее улыбка? Знает, наверняка знает: она женщина до мозга костей".
      - Спущусь-ка я лучше в каюту.., как только мы выйдем в открытое море, я, чего доброго, осрамлюсь у всех на виду.
      Он поднял ее руку, прижал к своей щеке и, ограничившись этой мимолетной лаской, озабоченно спросил:
      - Любовь моя, ты все еще страдаешь от морской болезни? Странно, ты уже давно должна была бы привыкнуть к качке. Отдыхай, пока можешь, а я через час приду тебя проведать.
      - Попытайся не слишком раскачивать корабль, - со смехом попросила она и покинула палубу.
      На сей раз морская болезнь мучила ее не слишком сильно, и, когда корабль пришвартовался в Ливерпуле, Сабби о ней и думать забыла.
      Шейн заперся с братом на два часа, после чего Мэтью сошел с корабля с письмами для королевы и приказами для капитанов хокхерстовских кораблей.
      ***
      Для Шейна и Сабби был доставлен изысканный обед, приготовленный лучшим поваром Ливерпуля исключительно из всевозможных даров моря. В серебряных супницах, источавших дразнящие ароматы, были поданы отварные раки, креветки, крабы и омары. Здесь было все - от искусно запеченных сигов до золотистых жареных устриц.
      Сабби никак не могла решиться попробовать устриц, но Шейн искушал ее и так и этак, превознося их достоинства и упрашивая:
      - Поверь мне, милая, устрицы - это настоящее наслаждение.
      Сабби осторожно откусила кусочек и, к своему немалому удивлению, действительно сочла, что это вкусно.
      - М-м-м, - ехидно изобразила она блаженство. - Кажется, это и вправду наслаждение... Даже большее, чем любовные игры!
      Он сгреб ее в охапку, усадил к себе на колени и скормил ей еще полдюжины устриц.
      Когда его сильные загорелые пальцы прикасались к ее губам, она невольно вздрагивала.
      - Любовь моя, ты озябла! - воскликнул Шейн, неверно истолковав эту дрожь. - Этот чертов Ливерпуль - самый гнилой город на земле!
      Он открыл дверцу небольшой жаровни и подбросил туда угля, а потом налил каждому из них по бокалу шабли и придвинул к жаровне просторное приземистое кресло. Затем он снова усадил Сабби к себе на колено, и она уткнулась головой ему в грудь, не слыша ничего на свете, кроме тяжелых ударов его сердца. Они сидели, не меняя позы, в тепле и тишине, и по тому, как свободно и расслабленно прильнула она к нему, он безошибочно мог сказать: в этот миг не было между ними никаких барьеров.
      - Ты ведь совсем не боишься непобедимой армады, правда? - спросила она, дивясь его отваге и спокойствию.
      - Совсем не боюсь. У испанцев корабли - самые лучшие в мире, но сражения выигрывают не корабли, а люди. Английские моряки превосходят испанцев в смелости и в искусстве управления судном. Так что у испанцев нет шансов на победу.
      "Уверенность - вот секрет его успеха. Он никогда не сомневается в себе, а наши души связаны так тесно, что он и мне внушает уверенность в самой себе. Какой бесценный дар", - размышляла Сабби.
      Шейн сказал все то, что собирался сказать, и теперь молча наблюдал, как играют отблески огня на шелковом платье Сабби там, где оно облегало ее фигуру; его разгоряченному воображению не составляло труда дорисовать остальное. Он гадал, долго ли ему удастся обуздывать свой чувственный порыв.
      - Сабби, - осторожно приступил он к делу, - в Блэкмуре ты говорила, чего хотела бы от меня: чтобы я ухаживал за тобой и просил твоей руки и чтобы мы обменялись брачными обетами в церкви... Поверь мне, моя единственная, я говорю правду - мне тоже хотелось бы всего этого, может быть даже больше, чем тебе... Но, радость моя.., нам не нужно разводиться. Мы и так можем все это проделать!
      - Да неужели, милорд? - широко раскрыв глаза в притворном изумлении, спросила она.
      - Сабби, ты согласна выйти за меня замуж? Я хочу отвезти тебя домой, в Девонпорт: там мы сможем обвенчаться в церкви.
      Она собиралась подразнить его; собиралась помучить его неопределенностью и сомнениями, пока она будет делать вид, что обдумывает предложение; но она любила его слишком сильно, чтобы заставить его ждать еще хотя бы одно мгновение.
      - Я люблю тебя всем сердцем. Конечно, я выйду за тебя замуж.., еще раз.
      Внезапно он почувствовал в себе чуть ли не робость. Если бы сейчас их ожидали любовные утехи, он, наверно, выглядел бы как неопытный юнец, пытающийся благополучно завершить свою первую победу над женщиной.
      Он поднялся с кресла и отнес Сабби на койку. Потом ласково коснулся губами ее век и крошечной черной родинки, которая всегда так трогала его.
      - Доброй ночи, моя любимая, моя ненаглядная Сабби.
      Внезапно она поняла, что он не дотронется до нее, пока не наступит их брачная ночь. Она стиснула зубы, чтобы совладать с острым разочарованием. Дай Господи, чтобы они поскорее добрались до Девонпорта, иначе от неутоленных желаний погибнут двое.
      Как только "Дерзновенный" обогнул мыс Лизард - южную оконечность Корнуолла, Хокхерст приказал поднять парус с великолепным изображением дракона, дабы оповестить население Девонпорта о прибытии Бога Морей. Стоя рядом с ним, Сабби глазам своим не поверила, когда увидела толпы оживленных горожан, теснящихся на каменных причалах в ожидании легендарного земляка. Ей вдруг стало страшно, и она воскликнула:
      - Как я смогу показаться им на глаза в этом платье, которое всю неделю не снимала!
      - Не беспокойся. Твоя красота ослепит их, так же как ослепила меня, подбодрил он свою избранницу.
      Яркое полуденное солнце заливало светом гавань, придавая ей теплый и гостеприимный вид. Сабби увидела большой дом на вершине холма, и это была любовь с первого взгляда.
      Вокруг пестрело море цветов - по склонам холмов, вдоль каждой дорожки. Целый город, казалось, встречает Шейна с любовью, и, судя по тому, как люди улыбались Сабби, они были готовы полюбить и ее. Шейн взял ее за руку и заботливо провел по сходням на причал, где он поднялся вверх на несколько каменных ступеней и жестом призвал всех к молчанию.
      - У меня для вас есть важные новости.
      В течение ближайшего месяца Филипп Испанский пошлет против нас свою Армаду.
      Огромная толпа замерла, стараясь не упустить ни одного его слова. А он между тем продолжал:
      - В Девонпорте собрались лучшие моряки Англии. Мы выйдем в море из родной гавани и уничтожим врага!
      Поднялся оглушительный крик. Поднялся и снова утих, и опять зазвучал рокочущий низкий голос:
      - Вскоре у нас в порту станет тесно - сюда начнут прибывать эскадры королевского флота и корабли Дрейка. Наш город станет оплотом для таких прославленных героев, как Хокинс, Фробишер, Говард и Рэйли.
      Давайте покажем им наше радушие и гостеприимство. Откроем для них наши дома и наши сердца!
      Опять из множества глоток вырвался восторженный вопль. А Шейн снова вскинул руки, требуя внимания:
      - Самую важную новость я приберег под конец... Мы собираемся пожениться! Вы все приглашены!
      Толпа обезумела. Рванувшись вперед, горожане подняли счастливую пару и на своих плечах несли всю дорогу до дверей Девонпорт-Хауса. Слуги успели приготовить угощение, потому что парус с драконом был замечен на подходе еще два часа тому назад. Они всегда готовили достаточно, чтобы можно было накормить всю команду хозяйского корабля, когда он возвращался в родную гавань, но известие о предстоящем бракосочетании, на которое приглашен весь город, заставило их незамедлительно позаботиться о том, чтобы не ударить в грязь лицом и в этих чрезвычайных обстоятельствах.
      ***
      - Опять мне надеть нечего! - причитала Сабби.
      В доме Темз-Вью у нее было достаточно платьев и драгоценностей, чтобы в буквальном смысле слова корабль потопить, но здесь...
      Здесь было только то, в чем она сошла на берег. Шейн обнял ее за плечи и повел вверх по главной лестнице. Оказавшись в спальне матери, он распахнул платяные шкафы один за другим.
      - Там, где дело касается возможности покрасоваться, Джорджиана столь же ненасытна и склонна к эффектам, как и ты. У меня и сомнения нет: среди всех этих нарядов даже ты, дорогая моя, сумеешь подобрать что-нибудь такое, что поразит твое воображение. Я должен сейчас пойти открыть винные погреба для предстоящего праздника, и еще мне нужно черкнуть записку капеллану, чтобы он вскорости ожидал нас в церкви. - Он нежно поцеловал ее. - Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ванну.
      - Шейн... - она нерешительно протянула к нему руку. - Милорд, вы уверены... Вы хотите жениться на своей любовнице? - спросила она едва слышно.
      - О родная моя, любимая... Я хочу воздать тебе все мыслимые почести. Я всегда буду называть тебя своей госпожой.., миледи.
      Голос Сабби дрогнул от переполнявшей ее любви.
      - А я обещаю, всегда, обращаясь к тебе, называть тебя милордом.
      ***
      Церковь представляла собой простое побеленное здание скромных размеров. Сабби опасалась, что нарядилась слишком уж броско для обмена священными обетами, но и лорд Девонпорт был облачен в черное с золотом.
      А платье из серебристой ткани, которое выбрала Сабби, резко отличалось от всех прочих и оказалось наиболее уместным для свадебного обряда. Свои длинные медно-рыжие пряди она распустила по плечам и обошлась без всякого головного убора, а просто закрепила на волосах бриллиантовую нить - подарок Шейна. В руках у нее был букет белых роз, которые поспешно срезали для нее в саду восхищенные слуги.
      Двери переполненной церкви были оставлены открытыми, чтобы люди, собравшиеся перед входом, могли слышать, как звучат брачные обеты.
      Наперекор обычаям, Шейн держал ее за руки и не отрывал от нее глаз все то время, пока длилась церемония. Он был полон решимости доказать ей, что на этот раз приносит ей клятву верности от всей души. Сабби же сосредоточенно внимала каждому произносимому слову, впитывала каждую мелкую подробность, чтобы запомнить их навсегда.
      Венчание завершилось на удивление скоро; этого нельзя было сказать о празднике, который продолжался весь вечер и всю ночь. Когда новобрачные медленно и степенно возвращались в Девонпорт-Хаус, их осыпали рисом и лепестками цветов. Затем двери распахнулись настежь, и жители города получили возможность - каждый в свою очередь - войти в дом, подкрепиться и выпить за молодых.
      В садах повсюду шли танцы; многочисленные музыканты старались вовсю, извлекая немудреные мелодии из своих самодельных инструментов. Шейн повел в сад и Сабби, и там они танцевали, меняя партнеров, пока еще могли держаться на ногах. Когда же солнце село и недолгий багрянец вытеснила с небес наставшая тьма, притяжение между любовниками стало неодолимым. В конце концов он обнял ее за талию, прижал к себе и дал ей ощутить, как она ему сейчас необходима.
      - Сабби, я больше не могу выносить это ожидание.
      Она поднялась на цыпочки, обвила руками его шею, запустила пальцы в темную львиную гриву и потянулась, чтобы поцеловать его. Окружающие встретили это гулом одобрения, который перерос в настоящий шквал восторга, когда Шейн подхватил на руки свою молодую жену и понес ее ко входу в восточное крыло особняка.
      В его спальне все было приготовлено, включая столик, на котором был сервирован легкий ужин с вином. В камине горел ровный огонь; вокруг благоухали букеты свежих цветов. Он опустил ее, чтобы ее ноги коснулись пола, но не выпустил из объятий и не отвел губ от ее лица.
      - Ты счастлива? - тихо спросил он.
      - О да, - выдохнула она, - так счастлива, что даже страшно.
      Он недоуменно поднял брови, и она ответила на молчаливый вопрос:
      - Я боюсь, что такими счастливыми мы уже никогда не будем.
      - Впереди все будет еще лучше, обещаю тебе.
      - Какая красивая комната. Это твоя спальня?
      Он кивнул:
      - Это моя келья.
      Он неохотно выпустил ее из рук, чтобы она могла обследовать свое новое жилище. Сначала она выглянула в высокое окно, откуда открывался вид на море - до самого горизонта.
      Потом она погладила великолепные меховые покрывала на постели и наконец открыла дверцы массивного гардероба в углу спальни.
      Внезапно она оцепенела, и с ее уст сорвался негодующий выкрик. Ее руки метнулись внутрь гардероба и извлекли оттуда целую охапку прозрачных, откровенно эротических одеяний.
      - Твоя келья?! Ах ты развратник! Ах ты бабник! Если ты думаешь, что я собираюсь спать в той самой постели, где ты блу...
      - Милорд развратник, милорд бабник, Сабби. Вспомни, ты обещала всегда величать меня милордом.
      В его глазах горела страсть.
      - Не прикасайся ко мне! - взвизгнула она.
      Он усмехнулся: ее протесты искренне позабавили его. Не тратя времени даром, он крепко прижал ее к себе. Он завладел ее губами и отважился на такие вольности, которые живо воскресили у нее в памяти ту ужасную ночь, когда он силой взял ее девственность. Он сминал ее тело, заставляя ее ощущать мощь и жар его желания. Он держал ее крепко, находя наслаждение в ее бесплодных попытках освободиться.
      - Не будет этого! - яростно вопила она.
      - Будет, Сабби, обязательно будет, - настаивал он.
      Тем временем он методично расстегнул уверенными пальцами ее платье и скинул его на пол. Его губы обжигали ее кожу на всем пути от шеи вниз, и языком он обвел высокую корону, венчавшую ее дерзко выпяченную грудь.
      Нетерпеливыми руками он освободил ее от всех остальных одежд и при этом не допустил, чтобы их губы хоть на миг разомкнулись. Он целовал ее так властно, так требовательно, что волна страстного желания прокатилась по ее телу, относя прочь последние остатки сопротивления. Внезапно ее губы, которые она пыталась держать плотно сжатыми, стали мягкими и с готовностью открылись навстречу вторжению его ищущего, жадного языка. Она была побеждена - побеждена окончательно. В крови у нее вспыхнуло пламя, которое заставило ее откинуть голову назад и закричать от возбуждения, которое неизбежно должна была породить в ней его близость.
      Он медленно разделся, и, когда показался дракон, ее глаза широко раскрылись от любовного восторга. И тогда он простонал:
      - Бог мой, кажется, я всю жизнь ждал этой ночи.
      - И я тоже, - выдохнула она и, не удержавшись, лизнула по очереди оба твердых соска у него на загорелой груди. Он раздвинул ее колени и нетерпеливо приказал охрипшим от желания голосом:
      - Пусти меня к себе.
      Она свела стройные ноги у него за спиной, и он не медля опустил ее на свой мужской жезл, проникая все дальше к ней в лоно. Между тем его язык точно так же проник между ее губами, и Сабби едва не задохнулась от этого двойного наслаждения.
      Его сильные руки поднимали и опускали ее, и этот ритм разжигал в ней беспощадный огонь.
      Сабби зарылась пальцами в темную гриву его волос, чтобы притянуть лицо Шейна поближе к себе, словно ей было недостаточно их близости. Вдруг она напряглась, а потом растаяла, запрокинув голову, не в силах сдержать стон наслаждения. Но Шейн не собирался отступать.
      Не отпуская Сабби ни на дюйм, он понес ее к супружескому ложу. Теперь она не могла дождаться, когда почувствует на себе всю тяжесть его литого тела. Обоих закружил волшебный вихрь. Жесткие завитки на груди Шейна, слегка саднившие кожу, доводили Сабби до исступления. Она снова не сумела сдержать стон.
      Вглядываясь в ее глаза, затуманенные желанием, в мягкие губы, с готовностью откликавшиеся на любовные ласки, Шейн преисполнился мужской гордости и с новой силой овладел ею, будто пленницей.
      Сабби вся устремлялась навстречу его движениям, впуская его все глубже и глубже. Оба молили небо, чтобы мгновения счастья не кончались - и блаженство на удивление долго не покидало их, пока не хлынуло через край горячей волной.
      Потом они лежали, не выпуская друг друга из объятий, нашептывали ласковые слова, наслаждались неизбывной нежностью и наконец погрузились в сон.
      Вдруг Сабби проснулась, словно от толчка.
      - Шейн, Шейн, - звала она, осторожно, но настойчиво тормоша мужа. Совсем забыла тебе сказать. У нас будет ребенок.
      Он только моргал глазами спросонья:
      - Как, уже?
      - Да нет же, это случилось не сейчас. Давно...
      Сонливость Шейна как рукой сняло.
      - Когда? - встрепенулся он. - Стало быть, ты давно об этом знаешь? И ты требовала развода, когда у тебя под сердцем уже было дитя?
      - Да, но я не хотела...
      - Боже правый, ты уже носила дитя, когда мы с тобой ходили в Тауэр вызволять Барона? - Он схватил ее за плечи и вдавил в перину. - Вот дьявольщина, теперь тебя даже не поколотишь, чертовка ты этакая!
      - Миледи чертовка, - поправила она, с напускной скромностью прикрывая плечи и грудь пеленой медно-рыжих волос.
      Шейн был на седьмом небе. Широко улыбаясь, он привлек к себе молодую жену и ткнулся носом в ее нежную шею:
      - Теперь ты никуда не денешься, голубка, - отныне мы с тобой одно!
      Сабби насмешливо переспросила:
      - Да что ты говоришь? Разве ты не собираешься сейчас же меня бросить, чтобы пуститься в очередную авантюру?
      Он покачал головой:
      - Ты всегда будешь рядом со мной. Твое место здесь, в моем сердце.