Глава 1

Челтенхэм, 1586 год

Весна еще не наступила. С ветвей деревьев над рекой свисали сосульки, и в холодном воздухе от дыхания лошадей образовывались морозные облачка. Двое молодых всадников, шутливо соревнуясь, одолевали последнюю сотню ярдов, отделявшую их от конюшни.

В конюшне наездников сразу обдало теплом, и это тепло, да еще неповторимый запах лошадей, кожи и сена обострили все их чувства; ими овладело нетерпеливое беспокойство. Молодой человек необычайно привлекательной наружности сжал обеими руками руки трепещущей красавицы и привлек ее к себе. Он знал, что если сейчас же не поцелует ее, то сойдет с ума.

— Сара, — прерывисто выдохнул он ее имя у самых губ девушки, прежде чем приник к ним поцелуем, в ожидании которого оба томились уже несколько недель.

Теперь, когда они наконец слились в объятии, у них не было сил оторваться друг от друга. Руки Сары нежно обвились округ шеи юноши, его же ладони, поначалу гладившие спину девушки, медленно переместились на ее грудь. Молодой человек глухо охнул и опустился на сено, увлекая за собой свою прелестную мучительницу.

Искушение было сильным. Очень сильным.

Прежде Сара не испытывала ничего подобного: как будто весь мир стремился раствориться в овладевшей ею истоме.

— Нет, Эндрю, нам этого нельзя.

— Пожалуйста, Сара, умоляю тебя. Я же собираюсь просить твоей руки. — И он снова закрыл поцелуем рот протестующей красавицы, нащупывая при этом застежку ее платья.

Молодой человек уже успел справиться с тремя пуговицами, когда Сара нашла в себе силы вырваться из его объятий.

Не то чтобы она не верила его словам. Сара знала, что он честен и говорит искренне: он, без сомнения, действительно будет просить ее руки. Но к ней уже сватались и другие — и всегда безуспешно.

Поэтому она решительно сжала его руки, предупреждая дальнейшие поползновения, и ласково рассмеялась:

— Ты пока даже не спросил, согласна ли я сама!

— Сара, дорогая, ты выйдешь за меня замуж?

Эти слова всплыли в памяти девушки, а затем вся сцена расплылась в мерцающем тумане, когда она невидящим взглядом смотрела в окно. Непрошеные, незваные слезы застилали глаза, и Сара изо всех сил старалась не дать им пролиться: никто не должен был заподозрить, что она плакала. Уж лучше умереть!

«Ведьмы!» — подумала Сара Бишоп, с трудом удерживаясь, чтобы не выкрикнуть это слово вслух. Стиснув зубы, она повернулась к четырем своим сводным сестрам, расположившимся в красиво обставленной семейной гостиной.

Две старшие сестры, от первого брака матери, были смуглыми, темноволосыми, благовоспитанными до чопорности особами; их чванливую самонадеянность питало положение, которое они занимали в семейной иерархии. Две другие, годами младше Сары, рожденные ее матерью в третьем — то есть нынешнем — браке, были хорошенькими блондинками, избалованными и эгоистичными до мозга костей.

Милое семейство собралось, дабы обсудить подробности грядущей свадьбы — составить список гостей, сочинить приглашения и выбрать ткани для платьев. Их кроткая мать, Мэри Бишоп, уже удалилась, сославшись на головную боль: она никогда не была в состоянии выдержать общество сразу всех своих дочерей.

— Это заговор! — возмутилась Сара; ее волосы цвета расплавленной меди так и взлетели над плечами. — Черт побери, вы прекрасно знаете, что в темно-розовом я выгляжу настоящей уродкой, и нарочно всегда навязываете мне этот цвет.

— Сабля Уайлд, сейчас же прекрати ругаться, — прошипела Джейн, старшая из сестер: ей исполнилось уже двадцать два года.

— А ты не смей называть меня Саблей Уайлд! Вы и святого доведете до того, что он начнет богохульствовать! — в гневе вскричала Сара.

— Святого? — сестрицы громко расхохотались.

— Святого? — повторила Джейн. — Нам тут не со святыми управляться приходится.

У нас другая забота — сатанинское отродье, Сабля Уайлд. — Она насмешливо подчеркнула обращение.

— Ты свое прозвище вполне заслужила, — ухмыльнулась Эми, самая младшая. — Джейн, это правда, что, когда умер ее отец, она без конца таскала по дому его саблю и даже на ночь не желала с ней расставаться?

— Чистая правда, и это в четыре-то года!

Она была попросту опасна: нагнала страху на весь дом. Бедная мамочка перепугалась насмерть: милая деточка того и гляди поранила бы слуг!

— Как бы я сейчас кого-нибудь не поранила, если вы немедленно не заткнетесь! — пригрозила Сара.

— А я пожалуюсь на тебя отцу, если ты опять будешь скандалить, — ответила Джейн угрозой на угрозу, поднимаясь из-за письменного стола, на котором в беспорядке лежали теперь уже всеми забытые списки.

Саре показалось, что она задыхается. Погода этой весной стояла угнетающе жаркая и влажная, и сейчас, в минуту раздражения, щеки у девушки запылали, и, чтобы успокоиться, Сара заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть. Старшая сестра, Маргарет, впившись завистливым взглядом в великолепную высокую округлую грудь Сары, вздымавшуюся от волнения, проговорила с плохо скрываемой злобой:

— У нашей Сабли такой кричащий цвет волос, что нам никуда не уйти от этого бедствия, какой бы мы ни выбрали оттенок для ее платья. Все мы отлично знаем, что она беснуется вовсе не из-за цвета платья, а из-за того, что душечке Бет сделали предложение, а ей — нет.

— Это нечестно! — возмутилась Сара. — Эндрю хотел стать моим мужем. После того как вышли замуж Джейн и Маргарет, все считали, что теперь моя очередь. Мне скоро двадцать, а Бет всего пятнадцать лет.

Слова Сары чрезвычайно позабавили сестер.

— Ты живешь в каком-то придуманном мире, Сабля Уайлд. Тебе никогда не выйти замуж. Твой ирландский папаша не оставил тебе ни гроша в приданое, и к тому же всем на многие мили вокруг известно, на какие проделки ты способна. — Джейн с удовольствием поставила Сару на место.

Преподобный Бишоп распахнул дверь кабинета, где он корпел над обличительной проповедью для следующего воскресного богослужения. Опять неприятности с этой девицей.

Если бы она не отравляла ему жизнь своими дикими выходками, его брак вполне мог бы считаться образцовым. Долговязая фигура преподобного появилась на пороге кабинета как раз в ту минуту, когда Сара разразилась гневной тирадой:

— Мой ирландец-отец, зарубите себе на носу, был единственным из мужей моей матери, за кого она вышла по любви! За первого мать вышла из-за денег, а за последнего — ради положения в обществе. А вы — четыре завистливые ведьмы!

— Проси прощения! — коротко приказал отчим.

Сара испуганно обернулась, но тут же подобралась, готовая дать отпор. Она выпрямилась во весь рост и мягко произнесла:

— Ах, я так сожалею… Я так сожалею… что они завистливые ведьмы.

Уголки его губ изогнулись вниз в жестокой гримасе, и без малейших колебаний преподобный распорядился:

— Ну-ка, давайте ее сюда и положите на стол!

С двумя старшими сестрицами разъяренная Сара вполне могла бы справиться, но почтенный глава семейства цепко ухватил ее сзади за шею и потянулся за тростью. Сестры, не скрывая ликования, удерживали на столе свою жертву: их-то никогда в жизни не пороли.

Тонкая хлопчатая ткань платья и нижней юбки была слабой защитой от жалящих укусов трости: преподобный вкладывал всю силу в каждый удар. Кровь бросилась в голову Саре от боли и унижения, но будь она проклята, если доставит им удовольствие увидеть, что она потеряла сознание.

— Отправляйтесь в свою комнату, сударыня, — приказал наконец преподобный. — Эта девица отмечена дьяволом!

Сара услышала эти слова, поднимаясь по лестнице, и они подействовали, как искра на порох: вспыхнув от ярости, она поклялась себе поквитаться со всей компанией.

Захлопнув за собой дверь комнаты, Сара немедленно открыла окно, спустилась вниз по огромному боярышнику и бросилась к конюшням. Схватив уздечку и не тратя времени на то, чтобы возиться с седлом, она вскочила на Субботу и, пригнувшись к самой шее кобылы — дабы не травмировать пострадавшие округлости пониже спины, — как ветер, унеслась в пустынные холмы Котсуолдса. Обычно ей доставлял огромное наслаждение вид цветущих деревьев и резвящихся ягнят, появившихся весной на свет, но сегодня она осталась слепа к красотам окружающего пейзажа.

Прямой тропинкой, через лес, заросший сплошным ковром колокольчиков, Сара подъехала к берегу маленького уединенного озера.

Спешившись, она привязала Субботу там, где лошадь могла дотянуться до сочной зеленой травы, и ласково погладила ее по морде. Отчим был доволен, когда она назвала жеребенка Субботой. Сара невольно усмехнулась: вот бы он взбеленился, если бы узнал, что полное имя лошади не просто Суббота, а Черная Суббота.

Опустившись на колени у кромки берега и наклонившись к воде, чтобы зачерпнуть в ладони воды и обмыть разгоряченное лицо, Сара поймала на глади озера свое отражение. «И вовсе я не уродка», — с вызовом сказала она и вздохнула при мысли о красоте сводных сестриц.

На самом деле она и лицом и фигурой была намного красивее их, но годы унижений не могли пройти бесследно.

Сестры действительно были привлекательны, но на их фоне красота Сары поражала неповторимым сочетанием яркости и изысканности: волосы, подобные огненному водопаду, полные, с чувственным изгибом губы и под темными бровями зеленые глаза, оттененные длинными темными ресницами.

Маленькая родинка на левой щеке — над самой скулой — непостижимым образом еще увеличивала очарование этого лица. Сара задумчиво дотронулась пальцем до крошечного темного пятнышка, в котором ее семья усматривала дьявольскую отметину, — а потом, повинуясь внезапному побуждению (столь древнему, что самой прародительнице Еве, видимо, довелось его испытать), быстро разделась догола и скользнула в прохладную успокаивающую воду.

При этом она вспугнула пару уток, суетливо заработавших лапками, чтобы отплыть от нее подальше, под защиту камышовых зарослей. У них был такой забавный вид, что Сара от души рассмеялась. И тело и душа постепенно обретали покой, и девушка засмотрелась на радужные крылья сновавших над озером стрекоз. Может быть, она и в самом деле ужасно испорченная, размышляла Сара. Разве не отослала она поддельное письмо, написанное почерком матери, к леди Кэтрин Эшфорд, состоящей при королевском дворе? Кейт приходилась сестрой первому мужу матери. Десять лет назад она вступила в блестящий брак с лордом Эшфордом и теперь носила чрезвычайно высокое звание смотрительницы гардероба королевы.

Поистине она вращалась в самых высоких сферах! В письме, якобы написанном матерью, Сара напоминала Кейт, что Бог послал ей (то есть Мэри Бишоп) пятерых очаровательных дочерей и что она (опять-таки Мэри Бишоп) просит о месте при дворе для одной из них, пусть даже самом незначительном. В письме содержались легкие сетования по поводу того, как трудно подобрать им всем достойных спутников жизни, и достаточно прозрачный намек, что среди шестнадцати сотен джентльменов, состоящих при дворе Елизаветы, наверняка найдется супруг хотя бы для одной из ее невинных, хорошо воспитанных девочек.

Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Сара отправила письмо, так что следовало быть начеку и вовремя перехватить ответное послание леди Эшфорд.

Плавая в озере, Сара в воображении унеслась далеко-далеко: она видела себя одетой в бледно-зеленое бальное платье; движениями великолепного веера, инкрустированного драгоценными камнями, она ставит на место джентльмена, который вздумал вести себя неподобающим образом. Нарядная зала освещена тысячами свечей, а Сара идет навстречу раскрытым объятиям кавалера, который пригласил ее на танец.

Неожиданно прогремел выстрел, и Сара вскрикнула в ужасе: злополучная утка, только что вспорхнувшая с поверхности озера, камнем упала в воду. Крик девушки услышал мужчина и подошел к кромке воды. Это был муж Маргарет, Джон.

— Сабля! Тело Христово, да ты голая! — Он облизнул губы, чувствуя, что весь каменеет при виде обворожительной свояченицы.

— А ну пошел отсюда! — вспыхнула она.

Собака Джона поплыла за подстреленной дичью, но сам он уже не видел ничего, кроме озерной нимфы. Он быстро смекнул, сколь неблагоприятно для доброго имени Сары могут быть истолкованы обстоятельства их встречи, и его красивое лицо расплылось в хитрой улыбке.

— Если хочешь, душечка, чтобы я не сболтнул лишнего, так у тебя есть один надежный способ заставить меня помалкивать!

— Иди домой, к жене! — холодно откликнулась девушка.

— Моей женой должна была стать ты, Сара. Сначала я просил твоей руки.

— Ну и что? Ты тут же ухватился за Маргарет, стоило тебе выяснить, что у меня ни гроша за душой, а у нее денег куры не клюют.

— Да ведь это родители наши обо всем столковались: меня, можно сказать, и не спросили. Будь со мной поласковей, Сабля, ты знаешь, что разбила мне сердце.

— Уж лучше бы я голову тебе разбила, бабник противный! — вскричала Сара.

— Я плыву к тебе. — Джон блудливо ухмыльнулся и нагнулся, чтобы снять башмаки.

У Сары дух занялся от страха, но он не должен был этого заметить.

— Эй, Джон Тэтчер, я-то помалкивать не стану, если сделаешь еще хоть шаг ко мне!

Джон поколебался лишь мгновение.

— Тебе не поздоровится, если преподобный узнает, что ты разгуливаешь по лесу нагишом.

— А что он может сделать со мной? Выпороть? Так сегодня я уже получила порцию горячих, — отважно парировала Сара.

Джон покончил с раздеванием и плюхнулся в озеро. Сара быстро нырнула и проплыла под водой, не показываясь на поверхности, футов тридцать, пока не коснулась поросшего травой берега. Быстро натянув нижнюю юбку и платье, она взлетела в седло за мгновение до того, как услышала крик незадачливого преследователя:

— Сабелька, помоги! У меня ноги запутались в водорослях! — воззвал он с явным беспокойством.

Девушка рассмеялась и ударом пяток послала Черную Субботу вперед.

— Надеюсь, ты не выпутаешься во веки веков!

Прошло три дня, а карающая длань Всевышнего все еще не обрушилась на нее; Сара решила, что легко отделалась. Она воспользовалась первой же возможностью поехать в Глостер, чтобы забрать почту для церкви и для преподобного. Такая возможность представилась, когда мать вместе с новоиспеченной невестой Бет отправились в Глостер, чтобы купить полотно для постельного белья и развезти свадебные приглашения тетушкам, дядюшкам и кузинам: в результате трех своих браков миссис Бишоп обзавелась многочисленной родней.

Почтовой станцией, куда кареты доставляли депеши из Лондона, служил постоялый двор «Лебедь». Сара быстро перебрала бумаги, адресованные в дом приходского священника и в церковь, и сердце ее замерло от волнения: она держала в руках долгожданный ответ из Лондона от леди Кэтрин Эшфорд.

Девушка сунула письмо за вырез платья и расправила под корсетом: там вожделенное послание было в безопасности, хотя Сара чувствовала, что оно прожигает ей грудь. Затем она собрала остальные письма и в карете передала их матери.

Сердце ее пело от радости, столь сильной, что даже ужасное время, проведенное в обществе кузин, не могло отравить ее счастья. Она попросту не слушала нескончаемую болтовню о свадьбах.

На Бет было надето светло-синее шелковое платье с прелестной мантильей того же оттенка. Синие атласные башмачки удачно дополняли туалет. Бет скрестила ноги так, чтобы все могли заметить ее светло-синие шелковые чулки.

Мысли Сары отвлеклись от письма, когда одна из кузин произнесла:

— Это темно-красное платье не идет к необычному цвету твоих волос. Сабля. На Маргарет оно смотрелось куда лучше… до того как перешло к тебе.

Бет и кузины дружно захихикали.

— Зато на мне его лиф совсем не висит мешком, вам не кажется? — медоточиво ответила Сара, окинув взглядом невзрачные бюсты девиц. Игра называлась: «кто-кого-больней-укусит», — и следующий ход был за кузиной.

— Должно быть, тебя очень огорчило, что Бет выходит замуж. Не успеем оглянуться, просватают и Эми, а ты останешься старой девой.

Господи, как она их всех ненавидела! Щеки Сары вспыхнули, и она высокомерно промолвила:

— Ничуть это меня не огорчает. Дело в том, что, весьма вероятно, я в скором времени отбуду ко двору.

Как только эти слова слетели у нее с языка, она сразу пожалела, что они были сказаны.

Она готова была язык себе откусить! Ох, водилась за ней эта дурная привычка — выпаливать первое, что придет в голову! В результате она вечно попадает из огня да в полымя.

— Ну, Сабля, ты уже совсем завралась, — со смехом отозвалась Бет.

Кузина, в которой от одного предположения, что в похвальбе Сары могла бы содержаться крупица правды, немедленно взыграла зависть, обратилась к Бет.

— Боюсь, у Сабли мания величия. В Глостерском приюте для умалишенных многие страдальцы поражены этим ужасным недугом.

— А что, у тебя привычка такая — посещать приют для умалишенных? Странно, что врачи еще не приняли тебя за свою пациентку и не засадили тебя… по ошибке, конечно… под замок, — небрежно отбила атаку Сара.

— Если ты не придержишь язык. Сабля Уайлд, я скажу папе, чтобы он еще раз задал тебе трепку, — пригрозила Бет.

— Трепку? — Кузина чуть не задохнулась от любопытства.

— Мы придерживали Саблю на столе, пока папа охаживал ее тростью по мягкому месту.

Никто не мог бы сказать, как это вышло, но чашка с чаем выскользнула из пальцев Сары, и безвозвратно испорчен был не только светлый шелковый наряд Бет, но и весь послеполуденный визит. Любой наблюдатель мог бы поклясться, что то была чистая случайность, которая, тем не менее, никого не обманула.

Бет разрыдалась, что-то бессвязно восклицая сквозь слезы, затем впала в истерику, и миссис Бишоп была вынуждена подхватить двух своих дочурок и поспешно отбыть домой, рассыпаясь в извинениях перед хозяевами.

Мэри Бишоп откинула голову на бархатный валик кареты и закрыла глаза. Сара чувствовала себя виноватой: всем было известно, что мать не отличается крепким здоровьем.

Бет продолжала свои нелепые причитания, так что Саре не оставалось ничего другого, как быстро навести порядок:

— Если ты немедленно не кончишь хныкать, я тебя прибью! — Она подкрепила обещание выразительным взглядом.

Бет затихла, шмыгая носом, ибо без поддержки кузин или сестер немедленно раскисала.

Как только путешественницы добрались до Челтенхэмской церкви, миссис Бишоп поспешила утащить Бет домой, чтобы попробовать отчистить платье, а Сара оставалась в экипаже, пока они не подъехали к каретному сараю Засунув руку под корсет, девушка вытащила бесценное письмо.

Жадным взором она пробежала содержание, пропуская цветистые приветствия и всякую светскую болтовню. Ага, вот оно…

«Мне — как смотрительнице королевского гардероба — действительно нужны многочисленные помощницы, и я была бы рада взять под крыло одну из твоих милых дочерей, если бы ты решилась послать ее ко двору. Знаю, что ты оценишь великолепную возможность, которую я предоставляю, и заверяю тебя, что, находясь при дворе, хорошо воспитанная девушка из почтенной семьи может получить такие предложения руки и сердца, о каких в иных обстоятельствах не приходилось бы даже мечтать.

Мы пока будем располагаться в Гринвиче — до наступления лета: в жару Лондон вреден для здоровья. В начале лета королева с большой свитой отправляется в поездку по стране, поэтому настоятельно рекомендую поспешить со сборами дочери. Будь покойна, я с радостью прижму к сердцу любое твое дитя. Единственное, о чем я тебя умоляю, дражайшая Мэри, — не навязывай мне на шею рыжую малышку с неукротимым нравом. Мне нужна девушка исполнительная и усидчивая, а нам обеим известно, что «дикарка»[1] ни одним из этих качеств не обладает».

Письмо выпало из рук Сары, и по щеке покатилась одинокая слеза: все ее прекрасные мечты и планы обратились в прах.

Лишь через час девушка постепенно вернулась к действительности. Запах кожи и лошадей защекотал ноздри; Сара пошевелилась, тяжело вздохнула, прощаясь с несбывшимися надеждами, и медленно побрела к дому. Проходя мимо кабинета отчима, она услыхала ледяной приказ.

— Зайди ко мне!

Сара распахнула двери и, взглянув в глаза преподобного, в ту же минуту поняла, что трехдневная передышка закончилась. Он узнал о купанье нагишом. Страстно желая лишь одного: чтобы все это скорее кончилось — и выволочка, и наказание, — Сара неподвижно стояла, выслушивая бесконечную нотацию: она — позор всей округи, ее поведение безответственно, безнравственно и не укладывается ни в какие рамки. Она орудие сатаны. В ее «дикой» ирландской крови бродит зараза, поэтому не действуют ни вразумления, ни наказания; ей чужды сожаление и раскаяние в содеянном.

Сара слушала, как он оглашает длинный перечень ее грехов, и ожидала решения своей участи. Однако приговор, произнесенный ровным, бесстрастным тоном, оказался совершенно неожиданным и был для Сары страшнее любой порки.

— С этого момента ты лишаешься многих своих прав, и в первую очередь права кататься верхом. Чтобы гарантировать повиновение, я продал сегодня твою лошадь.

— Только не это! — ошеломленно прошептала Сара. — Кому вы ее продали? — Разум отказывался воспринимать его слова.

— Молчать! — приказал отчим.

Светло-зеленые глаза Сары сузились. Она чуть присела в насмешливо-дерзком реверансе и с достоинством удалилась. Челтенхэм — достаточно маленький город. Она скоро узнает, кому досталась Суббота. Сейчас Сара бессильна каким-либо образом предотвратить потерю лошади, но, будьте уверены, она вернет ее обратно, хотя бы для этого пришлось пройти огонь и воду. А пока она смирится с тем, что сможет лишь время от времени навещать Субботу, совершая ради этого пешую прогулку длиной в две мили туда и две мили обратно.

Свадьба Бет приближалась. Каждой детали пышной церемонии уделялось столько внимания, что Саре все это смертельно надоело.

Оставалось только ждать, когда тяжкие испытания останутся позади.

Противен был сам свадебный ритуал во главе с отчимом, лично совершающим венчание дочери. Вести Бет к алтарю поручили мужу Джейн. Церковь наверняка будет забита до отказа глостерскими родственниками и паствой отчима из Челтенхэма. Под церковными сводами опять начнутся гнусные перешептывания: отчего это Сара все еще не замужем? Что ни говори, сейчас ее черед, ведь Бет почти на пять лет моложе.

В Англии времен Тюдоров девушки обычно выходили замуж до того, как им стукнет шестнадцать. Если же это не удавалось, то окружающие считали, что на замужестве таких девушек можно ставить крест: никому не нужные, нежеланные — не видать им венца.

«Проклятье! Хотела бы я подкинуть им другую тему для разговора», — горестно размышляла Сара. Она сидела во фруктовом саду, придумывая один план за другим и отвергая их почти с той же скоростью, с какой они приходили ей в голову.

Ненавистное темно-розовое платье, которое предназначалось ей как подружке невесты, было готово и висело у нее в комнате, приводя Сару в уныние всякий раз, как попадалось ей на глаза. Ах, все равно, через два дня все будет позади, ко всеобщему ликованию, да только ей придется уворачиваться от знаков внимания трех зятьев вместо двух, ибо женишок уже подловил ее пару раз, когда Сара была одна, и попытался сорвать поцелуй.

Проходя мимо прачечной, Сара заметила одну из служанок, склонившуюся над большой лоханью для стирки.

— Что вы делаете, миссис Прингл?

— Ах, милочка, крашу сутаны для мальчиков-певчих. Преподобному очень хочется, чтобы все выглядело великолепно. Видите ли, сутаны должны быть ярко-красными. Белые кружевные стихари на алых сутанах — это так празднично!

— Может быть, вам нужна помощь, миссис Прингл?

— Не откажусь милочка. Знаете, как болит старая спина. Вы бы вычерпали лохань вон тем ведром, а я унесу сутаны в сад для просушки.

Только будьте осторожны и не ошпарьтесь.

Пусть вода сначала остынет.

Сара рассматривала ярко-красную пузырящуюся жидкость, бесенок, живущий в ней, мгновенно напомнил о себе. Почему бы и нет?

Должно быть, алый — единственный цвет, в котором она будет выглядеть еще хуже, чем в темно-розовом. Не тратя времени даром, Сара тайком приволокла в прачечную пресловутое платье.

Наступил день свадьбы — всем было не до Сары Бишоп. Она рассчитывала не снимать плаща до последней минуты и сбросить его, уже идя по проходу.

Вот тогда все должны будут признать, что Сабля Уайлд — второе «я» Сары Бишоп — так просто не сдается.

В церкви яблоку негде было упасть. Мать с почетом проводили в первый ряд; жених и преподобный Бишоп стояли у алтаря. Впереди процессии шла, разбрасывая лепестки роз, четырнадцатилетняя Эми, за ней парой, взявшись за руки, — хорошенькие темноволосые Маргарет и Джейн, похожие друг на друга, как близнецы. За невестой, шествовавшей об руку с зятем, следовала Сара, которой полагалось нести шлейф.

Бет была слишком занята мыслями о том, как выглядит она сама в свадебном наряде, чтобы забивать себе голову чудачествами Сары, желавшей оставаться в плаще до последней секунды. Раздались звуки спинета, и к небу взлетели чистые голоса мальчиков — как будто запели ангелы. Маленькая торжественная процессия двинулась по проходу притихшей в ожидании церкви. Вдруг музыкант сбился с такта, мальчики забыли слова гимна, и вся паства разом разинула рты от изумления. Девушка была в ярко-красном платье! Цвет бил в глаза, поражая своим вопиющим несоответствием правилам брачного обряда, тем более под сводами храма, священного места, где пребывает дух Господа.

Сара поквиталась со своими обидчиками, нарушив чопорную благопристойность бракосочетания сводной сестрицы, а заодно сведя все таинство ритуала преподобного Бишопа до уровня фарса.

Да уж, об этой свадьбе долго будут говорить: оправившись от первого потрясения, люди не могли удержаться от смеха. Эта Сабля — прямо-таки рыжая чертовка: у нее страсть ко всяческим скандальным выходкам, и никому ее не усмирить!

Глава 2

Великолепное изображение дракона, украшающее высокий парус, показалось задолго до того, как судно, управляемое искусной рукой, вошло в гавань Девонпорта. Радостный крик, раздавшийся на стенке мола в это прекрасное майское утро, тут же был повторен множеством голосов:

— Бог Морей! Бог Морей!

Крик подхватили дети; мощенные булыжником улицы так и звенели от их восторженных воплей, и вскоре новость докатилась до самых дальних окраин города. Торговцы побросали свои лавки и вместе с покупателями повалили в порт — поглазеть на зрелище, которым всегда сопровождалось прибытие кумира горожан, их прославленного земляка, ибо повторяемые слова «Бог Морей» не являлись названием какого-либо из его кораблей — таково было прозвище самого мореплавателя.

Семья Хокхерстов, владевшая огромной флотилией торговых судов, более века заправляла морским городом Девонпортом, близ Плимута, но только благодаря здравомыслию ныне властвующей королевы эта семья была вознаграждена за свои заслуги первым дворянским титулом. В начале ее царствования Себастьян Хокхерст получил титул лорда Девонпорта и должность «лейтенанта ее величества», то есть представителя королевы в графстве Девоншир. Сам он давно не выходил в море, но его сыновья с честью носили славное имя Хокхерстов, которое в глазах горожан Девонпорта затмевало имена Говарда, Рэйли и даже Дрейка.

Его старший сын, капитан Хокхерст, провел в плаванье почти шесть месяцев и еще не знал о болезни отца. На молу и на пристани собралась огромная толпа: каждый прилагал немалые усилия, чтобы занять место, с которого можно будет увидеть знаменитую, почти легендарную фигуру. Женщины едва не падали в обморок от желания взглянуть на могучего красавца, которого королева называла своим Богом Морей.

Всеобщее любопытство возбуждал его трофей: то был, очевидно, испанский или португальский галеон, тянувшийся на буксире за победителем. В толпе бурно обсуждали разнообразные домыслы насчет груза захваченного судна: полны ли его трюмы золотом, серебром или на худой конец драгоценными камнями. Плохо пришлось бы здесь тому, кто вздумал бы назвать Хокхерста флибустьером или пиратом.

Для них он был мореплавателем — купцом, капитаном капера[2] и защитником английских морских путей.

Не приходилось удивляться, что Британия правит морями, если королеве присягнули на верность и посвятили ей свои силы такие люди, как Бог Морей.

Капитан стоял на носовом мостике; приказы, которые он отдавал низким зычным голосом, были слышны не только его матросам, но и зевакам на пристани. Команда убрала передние паруса, высоко подтянув их к реям с помощью канатов, и наконец корабль, благополучно вернувшийся в родную гавань, бросил якорь. Бог Морей вскинул руки в приветственном жесте, и на бронзовом от загара лице блеснула белозубая улыбка. Ростом он был намного выше шести футов, и уж наверняка во всей Англии ни один человек не мог похвалиться более широкими плечами; спадающие до плеч волосы, черные от природы, светлые к концам, выгорев под беспощадным солнцем.

Толпа терпеливо ждала, пока он сойдет на берег, по опыту зная, что предстоящее зрелище стоит того. Сначала матросы унесли дорожные сундуки и ларцы капитана в большой дом на скале. Затем на берег вывели пару ирландских волкодавов, сопровождавших хозяина повсюду, и его любимого вороного жеребца Нептуна. Рано или поздно на палубу должен был подняться личный слуга Хокхерста по прозвищу Барон, облаченный в неизменный темный полумонашеский балахон и никогда не произносивший ни слова.

Последней покажется маленькая, похожая на куклу женщина с раскосыми миндалевидными глазами, одетая в шелковые шаровары с богатой вышивкой и такую же тунику с разрезами по бокам.

О том, каково ее происхождение и как она попала к Богу Морей, в городе рассказывали самые невероятные истории, в которых ей приписывали все мыслимые и немыслимые роли — от наложницы до рабыни.

И вот наконец сам Хокхерст, собственной персоной, сошел на берег и направился к дому.

Когда мужчины, приветствуя его, выкрикивали его имя, он отвечал, также называя их по именам.

Он посылал воздушные поцелуи женщинам, которые неистово размахивали руками в знак приветствия, и швырял пригоршни монет бегущим позади него мальчишкам, подражавшим горделивой походке бывалого морского волка.

Проводив его взглядом, женщины вздыхали, но их волнение не унималось: ведь вместе с Богом Морей домой вернулась сотня моряков — мужей, любовников, непристроенных холостяков, и все они изголодались по обществу щедрых на ласку женщин, которые согрели бы им постель этой ночью… а также и в последующие. У Хокхерста была особенная команда: закаленные ветераны, абсолютно бесстрашные, ибо их капитан был гением в мореплавании и великим мастером хитроумных военных маневров. Он выслеживал испанские корабли, нагруженные сокровищами Нового Света, и преследовал их с дьявольским упорством.

Хокхерстовские моряки получали долю от захваченной добычи и всегда ходили с туго набитыми карманами.

Каждый слуга в особняке Девонпорт-Хаус ухитрялся при прибытии Хокхерста домой попасться ему на глаза и заверить в живейшей радости по поводу его возвращения. Его мать, Джорджиана, темноволосая синеокая красавица, которая высматривала его, стоя у самого высокого окна в особняке, издалека разглядела приближающегося сына и поспешила по пологой лестнице вниз, где и угодила в его могучие объятия — Милый мой Шейн, — промолвила она, — какое счастье, что ты снова дома.

Мать была единственным человеком, который называл его Шейном. Расписываясь в документах, он ограничивался только первой буквой имени и фамилией, а поскольку отца звали Себастьяном, большинство пребывало в уверенности, что и сын носит то же имя[3].

Между матерью и сыном всегда существовала глубокая духовная связь, и он сразу же почувствовал, что Джорджиана встревожена и угнетена.

— Что случилось? — спросил он; прикосновение его твердой, оберегающей руки должно было ободрить ее и придать ей сил.

— Отец тяжело болен, Шейн… — Мать тут же поторопилась, в свой черед, успокоить его. — Ему стало лучше… немного, но… — Она смолкла, стараясь голосом не выдать волнения. — У него парализована половина тела.

— Он поправится? Что говорит врач? — последовал быстрый вопрос.

— По его мнению, надежды мало. Я посылала за лондонским врачом, но и тот подтвердил: отца поразил удар, и если за ним последует второй… это будет конец.

— Я пойду к нему, — торопливо проговорил сын.

Он уже был на середине лестницы, когда услышал голос матери.

— Отцу нельзя волноваться, — предупредила она. — Но ему известно, что ты вернулся, и он просто сам не свой от нетерпения — хочет поскорее тебя увидеть. Только не спорь с ним… и никаких крепких напитков!

— Хок, мальчик мой! Клянусь телом Христовым, мне стыдно, что ты видишь меня в столь жалком состоянии.

Вид отца потряс Шейна Хокхерста. Он был всегда таким сильным; он проявлял мягкость лишь тогда, когда дело касалось Джорджианы.

Из перекошенного рта с трудом вырывались невнятные звуки. Только глаза оставались, как и прежде, ясными и блестящими.

— Итак, ты снова пощипал испанский флот. Ха!

Таким образом отец ясно дал понять, что не желает говорить о себе и своих недугах. Ему необходимо было время, чтобы выговорить нужные слова и принять нужные решения, которые должны стать их общими решениями: судьбу династии Хокхерстов надлежало должным образом передать от старшего к младшему… а времени оставалось мало.

— Какой груз? — осведомился Себастьян.

Шейн усмехнулся.

— Серебро. Испанцы вывозили его из Перу и Мексики.

— Черт побери, вот это куш! — изумился старый лорд. — Елизавета за такие заслуги может и орден пожаловать.

Брови Шейна насмешливо изогнулись.

— Может я и позволю ей заполучить четверть… может быть, — подчеркнул он. — У Бесс непомерные аппетиты, когда дело касается ее доли в добыче; зато как только речь заходит о наградах и почестях, она сразу становится весьма скаредной. У меня пока нет официального каперского свидетельства на плавание под флагом Англии, но, Бог свидетель, на этот раз я выужу у нее такое свидетельство, даже если для этого придется лечь с ней в постель!

В подобных шуточках при желании можно было бы усмотреть государственную измену; и, хотя то, что говорилось в этой комнате, никогда не стало бы известно за ее стенами, Себастьян счел нужным предупредить сына:

— Будь осторожнее. Шпионы королевы, вероятно, уже донесли ей о захвате добычи.

Хокхерст-младший усмехнулся. Опасностью он никогда не пренебрегал — он ею попросту наслаждался.

— Конечно, а как же иначе. Но, между прочим, в пещерах под скалами, да и в других местах, у меня припасено достаточно товара, чтобы заполнить трюмы галеона испанскими кожами, вином и всяческими пестрыми диковинками. Возможно, я проявлю столь неслыханную щедрость, что и весь галеон подарю флоту ее величества, вместо того чтобы оставлять его себе.

Разговор, очевидно, утомил отца. На лбу у него прорезались глубокие морщины: он лишь сейчас с тревогой осознал, насколько глубоко увяз его наследник в опасных интригах, о которых старый лорд до сих пор и не догадывался, иначе удар хватил бы его намного раньше. Об этом он подумал с печальной иронией.

Беспокойство отца не укрылось от Хока.

— Тебе надо бы отдохнуть, — сказал он и встал, готовясь уйти.

Отец поднял руку, чтобы задержать сына на минуту.

— Завтра мы подробно поговорим о более серьезных вещах — завтра, до того как малыш Мэтью вернется из Лондона.

На этот раз беспокойство омрачило красивое лицо Хока.

— Спроси у матери, не сможет ли она ненадолго обойтись без твоего общества, чтобы осчастливить старика парой своих бесценных улыбок? — Усмешка гримасой исказила отцовское лицо. — Я боготворю эту женщину, что тут поделаешь?

Личные покои Шейна занимали восточное крыло особняка Девонпорт-Хаус. Эта часть дома имела, помимо отдельного парадного подъезда, еще и свой черный ход, так что ни у его моряков, ни у слуг не было необходимости заходить в центральную часть дома. В это восточное крыло он сейчас и направился. Он знал, что ему уже приготовлены ванна и два комплекта чистой одежды: костюм для верховой езды, чтобы он мог размять Нептуна хорошей скачкой по знакомым окрестностям, и второй — более торжественный, приличествующий светской гостиной, ибо в этот первый вечер под кровом родного дома Хокхерст намеревался обедать в обществе матери.

Барон, как обычно, позаботился обо всем необходимом — тихо, проворно и без суеты.

Нептун проявлял беспокойство, как будто чувствовал, что скоро пойдет мерить сильными мускулистыми ногами мягкий дерн девонширских полей. Хок потрепал коня по холке, потом оседлал его, низким рокочущим голосом шепча ласковые слова, и вывел из конюшни.

— Завтра отведу тебя к кобыле, — пообещал он.

Отпустив поводья и положившись на волю скакуна, Хокхерст ощутил, как наполняется восторгом его душа. По правде сказать, слишком долго они оба были взаперти; обоим требовалось сбросить избыток энергии и жизненной силы, отдав их невозмутимой природе.

Казалось, человек и конь следуют неким предопределенным путем — через просторные луга, мимо усыпанных розами живых изгородей; этот путь в конце концов привел их к очаровательной каменной гостинице в семи милях от города: им и прежде не раз доводилось наслаждаться здесь отдыхом.

Хорошенькая служанка так и взвизгнула от восторга, завидев Хокхерста.

Ее лицо засияло улыбкой, которую ей не удалось бы скрыть, даже если бы она и захотела.

— Добро пожаловать в дом, милорд.

Она присела в глубоком реверансе, а затем поспешила принести ему высокую кружку с крепким местным сидром. Загорелая рука привычно обвилась вокруг талии девушки, хотя ее имя начисто вылетело из памяти, обычно не подводившей Хокхерста. Девонширский выговор девушки ласкал его слух. Эту полногрудую, пышущую здоровьем деревенскую молодку никто никогда не баловал галантным обхождением, но женским инстинктом мать-природа наделила ее ничуть не хуже, чем лондонских куртизанок. Служаночка низко наклонилась над столом, являя взгляду два аппетитных полушария, и загрубевшими пальцами коснулась рукава его бархатного костюма для верховой езды.

— Вам, милорд, не к спеху так уж сразу и уезжать? — затаив дыхание, спросила она.

Он расхохотался и покачал головой, с удовольствием скользнув взглядом по глубокой ложбинке между грудей. Хок наверняка был самым красивым мужчиной из всех, кого повидала на своем веку бойкая девица, и до сих пор она не могла поверить такому небывалому счастью, что время от времени он заезжал позабавиться с ней. Она с трудом перевела дух: резвое воображение уже перенесло ее в каморку на чердаке, на пуховую перину, где можно будет вдоволь наглядеться на могучее крепкое тело, раскинувшееся на кровати и не прикрытое никакими этими шелками да бархатами.

Внизу живота сладко заныло. Девушка протянула руку за пустой кружкой и игриво произнесла:

— Вот я только подолью вам чего-нибудь горячительного для разогрева, а уж вы мне сможете ответить любезностью на любезность потом… наверху.

Хок громко рассмеялся, вспомнив наконец имя девушки.

— С превеликим удовольствием, Полли.

Пока Полли бежала перед ним вверх по лестнице, Хокхерст пощипывал ее за лодыжки, не отказывая себе в удовольствии просунуть руки к ней под юбки и повыше лодыжек. Впереди был час доброй забавы, когда они с хохотом будут кататься по мягкой постели.

Эх, ничто на свете не сравнится с бесхитростной пылкостью деревенской красотки в самом соку!

Обеденный зал в Девонпорт-Хаусе всегда восхищал его: позолоченная люстра филигранной работы на сотню свечей, стол и стулья розового дерева с изящно изогнутыми ножками и гобеленовой обивкой, в которой сочетались цвета абрикоса и светлого лимона. Буфеты с венецианским хрусталем и массивным серебром. Изысканная живопись на стенах.

В каждой мелочи ощущался тонкий вкус Джорджианы: все выглядело столь же нарядно и благородно, как в лондонском доме, хотя Девонпорт располагался в одном из самых диких уголков страны.

Шейн рассыпался в похвалах по поводу великолепных блюд, предложенных за обедом.

— Я взяла сюда с собой повара из Хокхерст-Мэнор. Мы там провели зиму. Так было удобнее — всего сорок миль до Лондона. — Мать на мгновение закрыла глаза, стараясь справиться с участившимся сердцебиением.

Прошло много лет, но всякий раз упоминание об усадьбе Хокхерст-Мэнор приводило ее в смятение.

Шейн заметил, что мать изменилась в лице.

Он знал, о ком она подумала, но не проронил ни слова. Джорджиана уже овладела собой и закончила рассказ:

— Твой отец дважды ездил к королевскому двору, потом у него было множество деловых встреч в усадьбе. Не знаю, что там произошло в последние недели, но внезапно мы собрались домой, и сразу же, как только приехали, с отцом случился удар. Он тает на глазах, и мне так больно это наблюдать.

— Должен сознаться, его вид и меня потряс. Похоже, силы его совсем покинули, — угрюмо произнес Шейн. — Хотя ум у него остался острым и светлым.

— Благодарение Господу и за это, — с жаром откликнулась Джорджиана.

— У меня много дел в Лондоне. Если я отплыву в конце недели, как ты думаешь: сумеешь одна управиться с отцом?

— Шейн, дорогой, так или иначе, но до сих пор я справлялась со всем сама, — грустно улыбнулась мать. — Я не всегда была примерной женой, но ты знаешь, что я очень, очень люблю твоего отца. — Она с тоской добавила:

— Почти двадцать девять лет… Я так боюсь, что нам не дотянуть до тридцати.

Сын встал и налил им обоим коньяка. Согрев бокал в ладонях, он неторопливо выпил, смакуя изумительный вкус французского коньяка, некогда захваченного на каком-то корабле.

— Я прихвачу с собой часть этого коньяка для Бесс, когда поеду на следующей неделе ко двору. Сама она пьет немного, но для нее это предмет особой гордости — она желает, чтобы на стол подавалось все самое лучшее.

— Королева неблагодарна. Не понимаю, к чему такие хлопоты, — вскинула голову Джорджиана.

— Хитра и неблагодарна — в этом вся Бесс.

— Может быть, такой и должна быть женщина. Возможно, это и есть самый верный способ заставить мужчин служить ей.

Он улыбнулся. Красавицы никогда не питали симпатии к Елизавете. Они не могли постигнуть тайну привлекательности стареющей тщеславной женщины. А в действительности все было так просто — больше всего на свете мужчин возбуждает, пьянит и привлекает ореол власти.

— Хочешь, я ночью посижу с отцом? — предложил Шейн, видя, как измучена и подавлена мать.

— Нет, я побуду с ним, пока он не уснет, а потом пойду к себе. Всю нашу супружескую жизнь я оставляю открытой дверь между нашими комнатами. Если я понадоблюсь отцу, он знает, что я рядом. — Джорджиана улыбнулась сыну.

— Что ж, надеюсь, и ты знаешь: если я понадоблюсь тебе… то я тоже рядом, — просто откликнулся тот. — Когда Шейн Хокхерст вошел в свою спальню в восточном крыле дома, там ярко горели пахнущие сандалом свечи и над нефритовой курильницей вился ароматный дымок. К нему сразу же подошла Лак Санг Ли, чтобы снять с хозяина рубашку. Когда Хок впервые услышал ее имя, ему показалось, что оно звучит как «Ларксонг» — то есть «песня жаворонка».

С тех пор он так и называл ее, потому что это имя ему нравилось.

Женщина низко поклонилась; прямые черные волосы шелковистым водопадом упали на лицо.

— Хочет ли господин покурить? — мелодично спросила она, указывая на кальян в углу комнаты.

Он отрицательно покачал головой и в свою очередь поинтересовался:

— Опять ты называешь меня господином, Ларксонг! Зачем?

— Так подобает, — певучий голос был тих, но настойчив. — Я достану масло для массажа, — сказала она и, так как возражений не последовало, вынула из лакированного черно-красного шкафчика флакон с благовонным маслом и толстое полотенце. Убрав подушки с длинной деревянной скамьи у окна, женщина расстелила вместо них полотенце: ритуал, виденный им уже много-много раз.

Сбросив оставшуюся одежду, Шейн растянулся на деревянной скамье. Ларксонг опустилась около него на колени, вылила немного благоухающего масла в маленькую сложенную чашечкой ладонь и начала массировать его тело медленными, ровными, ритмичными движениями, которым была обучена с детства. Он чувствовал, как понемногу освобождаются от напряжения усталые мышцы, но, блаженствуя и расслабляясь телом, он не позволял себе расслабиться умом: надо было как следует обдумать, с кем ему необходимо повидаться в Лондоне.

Многие из предстоящих встреч были сугубо деловыми: в частности, следовало срочно переговорить с поверенным, выяснявшим, кому принадлежат земли в Ирландии, которые Шейн желал приобрести. Другие встречи позволят сочетать полезное с приятным, например свидания с королевой и кое с кем из придворных. И наконец, некоторые встречи должны были остаться в глубочайшей тайне. Хок надеялся, что успеет управиться со всеми делами, прежде чем придется спешно возвращаться домой, где — увы, в этом не было сомнений — весьма скоро его присутствие станет необходимым.

Повинуясь легкому нажатию маленьких рук Ларксонг, он перевернулся на спину, чтобы дать ей возможность заняться мускулами широкой груди и живота, а потом пройтись волшебными пальчиками вокруг его чресел. Меню эротических наслаждений, которые она могла предложить, отличалось редкостным разнообразием, однако сама она всегда оставалась кроткой и безучастной. В искусстве сладострастия Ларксонг, бесспорно, была знатоком, и, однако, чем дальше, тем больше Шейном овладевало разочарование, ибо он так и не сумел добиться от нее хоть мало-мальски пылкого чувственного отклика. Она была ласковой, покорной и почтительной — словом, именно такой, какой должна быть женщина, и все-таки… все-таки…

Шейн мягко отвел ее пальцы и встал со скамьи. Протянув в ней руку, он только и вымолвил:

— Иди ко мне, Ларксонг.

Себастьян Хокхерст выглядел таким слабым, что, казалось, жизнь в нем едва теплится.

Однако больной собрался с последними силами, чтобы обратиться к сыну с делом огромной важности.

Когда отец сумел высказать, чего именно он ожидает от сына, Хока это одновременно и раздосадовало, и позабавило; он просто не смог отнестись к отцовской воле с должной серьезностью.

— Жениться? У меня и в мыслях нет ничего подобного! — от души расхохотался он.

— Хок, тебе двадцать восемь. Давно пора остепениться. — Отец начал терять терпение; его едва слышный голос зазвучал сердито. — Брак оказал бы на тебя благотворное влияние.

Одному Богу известно, как это тебе необходимо! Я желаю, чтобы ты женился до того, как унаследуешь титул.

— А вот я совсем не желаю, — беспечно ответствовал сын. — Вы же не можете женить меня насильно.

Улыбкой он постарался смягчить резкость своих слов.

— Могу и заставлю, коли будет такая нужда! — просипел Себастьян Хокхерст.

Хок приподнял черную бровь, как бы вопрошая, что отец имеет в виду.

— После моей смерти титул лорда Девонпорта переходит к моему наследнику… Законному наследнику…

Он выразительно позволил словам повиснуть в воздухе.

Хок был настолько поражен, что не сразу смог нарушить молчание.

— Ты давно узнал? — тихо спросил он.

— О чем узнал? О том, что твоим настоящим отцом является этот ирландский дьявол О'Нил?

Хок испугался было, что отца от чрезмерного возбуждения хватит новый удар, но, вопреки ожиданиям, тому явно полегчало: он улыбнулся, и лицо его осветилось глубокой любовью к сыну.

— Я знаю об этом уже почти два десятка лет. — Он покачал головой, вспоминая прошедшие годы. — Мы отправили тебя учиться в превосходную школу близ Лондона… для юношей благородного звания… В то лето тебе исполнялось девять или десять лет, и я ужасно скучал по тебе. Я приплыл в Лондон по делам и отправился в школу навестить тебя… Вот тут-то я и узнал, что ты никогда не проводил в школе летние месяцы. Я был сбит с толку, ошарашен… Я всех поставил на ноги, чтобы узнать, где тебя можно найти. След привел в Ирландию… к О'Нилу.

Шейн протянул руку и крепко сжал отцовское плечо.

— Хотелось бы мне избавить тебя от подобных открытий.

Себастьян покачал головой.

— Для меня самым тяжелым было не то, что Джорджиана мне изменяла: она редкая красавица, а разве нашлась бы женщина, которая смогла бы устоять против такого неистового ирландца, как О'Нил? Нет, самым ужасным было другое: моего любимого первенца… не я произвел на свет. Каждое лето она отправляла тебя к О'Нилу, и я решил: пусть и впредь все остается по-прежнему. Разве не имел он права видеть, как ты растешь и превращаешься в мужчину? А ты… разве ты не имел права знать своего кровного отца и видеться с ним?

Шейн был тронут до глубины души.

— Ты всегда был самым великодушным человеком на земле. Ты простил мою мать и не возненавидел меня, — в его словах звучал не вопрос, а утверждение.

— Это было вовсе не великодушие, а обыкновенный эгоизм! Я не собирался отрезать себе нос, чтобы лицу было больно. Разве нашлась бы в мире женщина, которая заменила бы мне твою мать? И где я нашел бы такого ладного удальца-сына? Я же лопался от гордости, глядя на тебя! — Он слегка ухмыльнулся. — И я всю жизнь лелеял надежду, что может быть… пусть только может быть… ты все-таки был зачат от моего семени.

Шейн устыдился собственной черствости.

Как мог он отказать умирающему отцу в последней просьбе? Как мог он повести себя столь неблагородно перед лицом такого высочайшего благородства?

— Так что, сам видишь, — грош цена всем этим разговорам насчет того, что я лишу тебя титула… но, Хок, ты скрасил бы мои последние дни, если бы дал слово, что скоро женишься.

— Женюсь, слово чести… если найдется женщина, которая возьмет меня в мужья! Но откуда у тебя такая уверенность, что брак убережет меня от напастей? — шутливо осведомился Шейн.

Себастьян Хокхерст поморщился.

— Этот сукин сын О'Нил… я знаю, ты снабжаешь его деньгами… оружием… и что хуже всего… сведениями. Я смертельно боюсь, что он доведет тебя до виселицы, и все это, разрази его гром, во имя освобождения Ирландии! — Он с трудом дышал. — Когда я был в Лондоне, мне вот что пришло в голову: не следят ли за тобой ищейки Уолсингэма? Пришлось чертовски потрудиться, чтобы дознаться, так ли это… Пока — нет… вот все, что удалось выяснить. Но подозреваю, что на О'Нила у него собрано толстое досье.

Хок поспешил разубедить отца.

— У них множество шпионов по всему миру — в Голландии, Италии, Франции, Испании; и в тех странах король ветры пустить не успеет, как у нас уже это становится известно.

Но Ирландия… тут разговор совсем особый.

Когда речь идет об Ирландии — они рыщут в сплошном тумане, и все их ищейки оказываются бессильны.

Лицо Себастьяна исказилось судорогой, и Хок встревожился:

— Оставь, отец, не терзай себя.

Себастьян, покачав головой, вернулся к тому, чего хотел добиться:

— Жена оторвала бы тебя от О'Нила.

— А вдруг я женюсь на ирландке? — в шутку спросил его сын, подмигнув.

На самом деле ему было вовсе не до шуток. Сознание своей вины свинцовым грузом лежало на сердце. Какую роль в болезни Себастьяна сыграло беспокойство за него? Хок всегда гордился тем, как удачно скрывает свои ирландские дела, но если о них узнал отец, то отчего бы не узнать и другим? Щадя мать, Шейн не считал нужным посвящать ее в подробности их беседы с отцом: сейчас у нее и без того тяжело на душе. А вот пересказать Барону все услышанное сегодня следовало как можно скорее. Много раз уже случалось так, что безопасность Шейна и сама его жизнь оказывались в руках Барона, и у них давно уже не оставалось секретов друг от друга.

Обещанная женитьба не слишком тяготила Шейна. Брак — формальность, с которой не должно возникнуть особых сложностей. С презрением, какого, по его мнению, заслуживал этот предмет, Шейн временно выкинул его из головы.

— Завтра должен приехать малыш Мэтью.

Он подбодрит тебя, — обратился Шейн к отцу, но увидел, что тот в полнейшем изнеможении забылся тяжелым сном. Он смотрел на отца и благодарил Бога, что Себастьян остался в неведении насчет его тайной встречи с О'Нилом в укромном заливе под скалами Мурна, где он передал ирландцу половину серебра, захваченного на испанском галеоне.

Джорджиану и впрямь терзали муки совести. Ей казалось, что она давным-давно искупила свой грех, но былая боль подступила к сердцу с новой силой. И подумать только, что все началось в медовый месяц. Себастьян взял ее с собой в Лондон, где ему предстояло принять от королевы титул лорда Девонпорта. Они прибыли в Хокхерст-Мэнор, который принадлежал семье уже около ста лет. Целыми днями молодой супруг был занят делами в Лондоне или в портовых городах, расположенных вдоль пролива Па-де-Кале от Гастингса до Хайта, а она ежедневно ездила кататься верхом в Уилд и Эшдаунский лес. Джорджиана пускала лошадь во весь опор, как, бывало, делала еще в детстве, в Ирландии, где они жили до того, как родители перебрались в Девоншир.

В тот роковой день она умудрилась налететь на всадника, мчавшегося с такой скоростью, которая казалась ей немыслимой. Первый же взгляд на рыжеволосого гиганта с резкими чертами лица поверг ее в панический страх. Он грубо обругал ее на гэльском наречии; поскольку Джорджиана знала этот язык, она залилась краской до корней волос.

— Ты ирландец! — вскричала она.

— Не просто ирландец, — высокомерно бросил всадник. — Я принц Ирландии.

— Может быть, ты и принц, но уж никак не джентльмен! — гневно отрезала Джорджиана.

— Если ты поняла меня, то и ты не леди! — нанес он ответный удар.

Вскипев, оба спешились — разъяренные, готовые чуть ли не к драке… вот тогда-то все и случилось. Он ее изнасиловал. Нет, подумала Джорджиана, не правда, он не брал ее силой, ибо она хотела его с той же всепоглощающей страстью, которая бросила его к ней. Откровенно говоря, они стоили друг друга… там, на лесной поляне, где они встретились лишь несколькими минутами раньше.

История Хью О'Нила насчитывала немало кровавых страниц. Его отец, законный наследник владений О'Нилов, пал от руки собственного брата Шона, который не желал делить власть ни с кем. Свершив злодеяние, Шон сбежал в Англию, надеясь завоевать расположение королевы и заявить права на обширные земли О'Нилов в Ольстере. Он принес присягу на верность королеве, обязавшись воевать на ее стороне против любых ее врагов. При нем находились двое младших сыновей убитого брата, которых по предложению Елизаветы поместили на воспитание в знатные английские семьи. Елизавета верила, что на ирландских принцев, попавших к ней в столь юном возрасте, просвещение непременно окажет свое благотворное воздействие, стоит только обратить их из католичества в протестантство. Хью О'Нила приняла аристократическая семья Сидней, а Шон с триумфом вернулся в Ирландию.

Вскоре стало очевидно, что он попросту водит за нос молодую королеву: собранные налоги оседали в сундуках Шона О'Нила, а в английскую казну не доходило ничего. В конце концов у королевы лопнуло терпение, и она послала в Ирландию войско, обратившее изменника в бегство. Шон попытался отсидеться у Мак-Доннелов, которые не замедлили прикончить его. В результате Хью О'Нил, Барон Дунганнон, оказался наследником Ольстера. Он дожил в доме Сиднеев до четырнадцати лет, а затем королева решила вернуть приобщившегося к цивилизации юношу в Ирландию, дабы он мог, в свою очередь, приобщить к мудрым английским законам своих подданных. Юноша проповедовал протестантство и был предан короне. Эту преданность он клятвенно подтвердил, вернувшись на родину. Однако воздействие просвещения оказалось столь глубоким, что немедленно по прибытии в Ирландию — а точнее, в самый день прибытия — он убил своего кузена, последнего оставшегося в живых сына Шона О'Нила, а затем провозгласил себя миротворцем, чтобы выиграть нужное ему время. Королева, довольная своим ставленником, пообещала: если Хью О'Нил сможет установить в стране мир, удерживая от мятежей непокорные кланы, он станет графом Тайроном и получит все земли и богатства О'Нилов в Ольстере.

Джорджиана впервые встретила О'Нила в то время, когда по зову королевы он явился в Англию за обещанными почестями. Он был наделен от природы неотразимым обаянием — более сильным, чем подобало бы простому смертному. Он был способен на любое безумство, когда желал завоевать или удержать любовь. Ирландские принцы прославились похищениями чужих жен, но, как ни был велик соблазн, Джорджиана отказалась бросить все и уйти к нему. Но зато она подарила ему сына.

О'Нил обладал острым и безжалостным умом.

В мире не существовало ничего, чем бы он не пожертвовал, и не было такого преступления или греха, которого он не совершил бы для достижения цели. Он целовал королеве пальцы, кляня ее про себя на чем свет стоит. Изображая служение интересам короны, он исподтишка обкрадывал ее. Годами О'Нил трудился, объединяя кланы, чтобы все они признали его своим вождем и пошли за ним в тот день, когда он прикажет им восстать всем разом и освободить Ирландию от ига английского владычества. А теперь его богатый сын-бастард сможет оказать ему неоценимую помощь.

Глава 3

В это дивное лето только приезд незнакомца уберег Сабби Уайлд от крупных неприятностей. Со дня свадебного торжества, столь основательно испорченного ее усилиями, она сидела под замком в своей комнате, и ни один из членов семьи не выражал желания с ней разговаривать. Единственная связь с миром поддерживалась через миссис Смайт, прислугу с чугунно-неподвижным лицом, беспредельно преданную преподобному Бишопу. К возмутительнице спокойствия был вызван врач; потолковав с ней и важно покачав головой, он изрек, что, по его скромному мнению, девица своенравна, необузданна и даже эксцентрична, но он не решается зайти настолько далеко, чтобы объявить ее безумной. Предписав диету, состоящую из хлеба и воды, в качестве испытанного средства для разжижения и охлаждения горячей крови, он рекомендовал оставить молодую особу на месяц в одиночестве, дабы смягчить ее нрав.

Сабби — теперь она и сама привыкла думать о себе как о Сабле-Сабби, а не как о Саре — сначала обрадовалась одиночеству. Она была избавлена от ненавистного общества семьи, от обязанности посещать церковь трижды в неделю и выслушивать там скучные до одури проповеди преподобного, предрекающего грешникам адский огонь и серу; никто не мешал ей целыми днями предаваться мечтам о том, что случится когда-нибудь.

Когда-нибудь у нее появится платье, сшитое специально для нее. Оно будет бледно-зеленого, палевого, может быть вызывающе яркого переливчато-синего цвета. Перед глазами возникали бесчисленные оттенки, из которых она была вольна выбирать какой угодно.

Когда-нибудь некий поклонник, причем никакой не зять, будет добиваться от нее поцелуя. Живое воображение Сабби рисовало столь же различные образы этих будущих кавалеров, сколь разнообразны были придуманные ею платья.

Когда-нибудь она покинет этот опостылевший городок.

Если только ей удастся вырваться отсюда, назад она не вернется ни за что, поклялась Сабби. Местом, куда устремлялись все ее помыслы, оставался, несомненно, королевский двор. Но больше всего наслаждалась она, представляя себе такую упоительную картинку: она уведомляет отчима и сестриц о своем отъезде ко двору и наблюдает, как зеленеют при этом от зависти их лица.

Пребывание Сабби в стране грез длилось неделю, но к концу этого срока она вдруг поймала себя на том, что готова взвыть от тоски: жизнь в неволе оказалась невыносимой.

Она всегда была деятельна и подвижна, и теперь, когда ее лишили возможности не только прокатиться верхом, но хотя бы просто прогуляться, узница чувствовала себя зверьком, тревожно мечущимся по клетке и к тому же… да, да, голодным! Она в ловушке, и выход из этой ловушки пока не найден.

Незнакомца Сабби увидела из окна своей комнаты, того самого окна, которое преподобный Бишоп заколотил гвоздями на совесть, не пожалев для этого своих собственных безупречно-белых рук.

Конь незнакомца, его одежды и манеры выдавали человека с достатком, приехавшего по делу. Сабби сгорала от любопытства; ее нестерпимо раздражала мысль, что она, возможно, так и не узнает, кто он такой и что ему тут понадобилось.

Она не отходила от окна в ожидании его отъезда, но прошло два часа, а гость все еще оставался в доме. Сабби принялась сочинять разные предположения, но даже и за миллион лет она нипочем не смогла бы додуматься до истинной причины таинственного визита.

Внизу, в кабинете преподобного, Джекоб Голдмен в который уже раз дотошно разъяснял суть дела:

— Мистер Бишоп, я уже вполне усвоил, что вы приходитесь отчимом молодой леди, но именно в данных обстоятельствах вы не можете выступать от ее имени. Я адвокат, сэр, и знаю законы. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы найти законного владельца тех земель в Ирландии, о которых идет речь.

Мой доверитель уполномочил меня — в качестве его представителя — приобрести эти земли непосредственно у того лица, коему они формально принадлежат. Поелику эта собственность после смерти некоего Роури Уайлда перешла к его единственной наследнице, некоей Саре Уайлд Бишоп, мне требуется согласие означенной Сары Бишоп, ее подпись и расписка в получении денег, причитающихся ей от продажи земель. — Джекоб дважды коротко кивнул, давая понять, что дальнейшие препирательства не имеют смысла. Проницательные глаза, спрятавшиеся под нависшими веками, уже давно разглядели и оценили сидящего перед ним заштатного священника с неуемной жаждой власти и господства над окружающими.

— Так и быть, мистер Голдмен, я позволю вам переговорить с моей падчерицей. Но я по-прежнему настаиваю — и, надеюсь, это не вызовет у вас возражений, — чтобы при заключении данной сделки она действовала под моим руководством. Вы не станете отрицать, что женщины ничего не смыслят в деловых вопросах или в юридических тонкостях.

Эти ирландские владения считались бросовыми кусками бесплодной скалистой земли, усеянной камнями. Знай я, что они имеют хоть какую-то ценность, то перевел бы их в свою собственность давным-давно, когда стал отчимом Сары.

— Возможно, вы и правы, мистер Бишоп, — правы в том, что эти земли действительно бесплодны, — заметил Голдмен. — Единственная их ценность состоит в том, что через них пролегает путь к другим, куда более завидным владениям.

Преподобный Бишоп вышел из кабинета и послал слугу привести Сару. Случайно оказавшись поблизости, миссис Бишоп услышала его распоряжения и приблизилась к супругу с немым вопросом в глазах. Тот, недовольно пожав плечами, дал ей понять, что ее присутствие здесь излишне:

— Дела, моя дорогая; не забивай попусту свою милую головку. Лучше сходи наверх и проследи, чтобы Сара предстала перед нами в достаточно приличном виде.

У дверей кабинета Сабби замешкалась.

С этой комнатой у нее связывались только неприятные воспоминания, и она поневоле гадала, какой новый удар ее ожидает.

— Входи, входи, девочка, наше время дорого, — нетерпеливо сказал отчим. Его бесило, что необходимо спрашивать ее мнение по какому бы то ни было поводу, не говоря уже о том, что дело касалось покойного Роури Уайлда, в котором он и по сей день видел соперника. — Мистер Голдмен, это моя дочь Сара.

Сара присела в реверансе перед смуглым коротышкой:

— Добрый день, сэр.

Голдмен был изумлен, хотя внешне оставался невозмутимым. Девушка оказалась поразительно красивой, и бесформенное платье неописуемого фасона не могло это скрыть.

Прекрасное лицо венчала корона рыжих кос с красноватым отливом. Губы были упрямо сжаты, но улыбка наверняка сделала бы это лицо неотразимым. Светло-зеленые глаза, оттененные темными дугами бровей, длинными черными ресницами и крошечной темной родинкой, почти заворожили Голдмена, когда Сара подняла на него взгляд.

— Мисс Бишоп, меня привело к вам дело, касающееся земель в Ирландии, которые перешли к вам по наследству от вашего покойного отца.

Сабби выглядела совершенно ошеломленной. Этот господин приехал сюда, потому что у него дело к ней!

Преподобный Бишоп поспешил предупредить:

— Тебе трудно будет в этом разобраться, Сара. Мистеру Голдмену необходимо, чтобы ты написала на бумаге свое имя. Вот и все, что от тебя требуется.

Сара перевела взгляд на отчима, вызывающе вздернула подбородок и отчеканила:

— Прошу вас не обращаться со мной, как с четырехлетним ребенком. — Она повернулась к посетителю, не смягчив, однако, тона. — Мистер Голдмен, насколько я понимаю, вы — чей-то поверенный, и вам нужна моя подпись на официальном документе, касающемся моих земель в Ирландии. Но зачем? — напрямик спросила она.

Джекоб Голдмен спрятал улыбку. Что ж, девушка не только красива, но и умна. К тому же у нее имеется характер, и настолько сильный, что его не смог подавить этот узколобый мелкотравчатый деспот, потрясающий Библией.

— Мисс Бишоп, я действую по поручению джентльмена, желающего купить вашу землю.

— Она не продается, мистер Голдмен. Видите ли, это единственное имущество, оставшееся мне от отца, если не считать его сабли.

Земля в Ирландии — все мое приданое.

Губы преподобного Бишопа сами собой сжались в тонкую линию.

— Земля ничего не стоит, глупая твоя голова. Сплошные скалы и камни, ее невозможно обрабатывать. Там и колоска не вырастишь.

— Если земля бесплодна, почему же этот джентльмен так жаждет ее приобрести? — Тонкие брови девушки вопросительно изогнулись.

— Вы сами видите, мистер Голдмен: с ней невозможно иметь дело. Прошу прощения за подобную дерзость. Это позор для меня — допустить, чтобы молодая особа, живущая под крышей моего дома, посмела нанести вам такое оскорбление!

— Не вижу тут никакого оскорбления, мистер Бишоп, — спокойно откликнулся Голдмен. Господь всемогущий, да если этот человек не заткнется, он, чего доброго, все дело сорвет, а дело-то было совсем близко к благополучному завершению. — Мисс Бишоп, прошу вас, задавайте любые вопросы, какие сочтете нужным. Джентльмену, которого я представляю, нужна ваша земля для более удобного доступа к его собственным угодьям.

Позвольте и мне, в свою очередь, спросить: вы сами когда-нибудь видели свои ирландские владения?

— Нет, сэр, к моему величайшему сожалению, не видела, но надеюсь в будущем исправить положение.

— Ваши земли находятся в Ольстере между горами Мурна и предгорьем Слив-Круб.

Там пролегает длинный и узкий судоходный путь, который тянется почти до самого Ньюри, но несколько акров вашей земли отделяют его владения от судоходного пути, открывающего выход к морю. Я уполномочен предложить и немедленно выплатить вам двести фунтов за всю землю, — закончил мистер Голдмен.

— Сожалею, сэр, но эта земля — мое единственное приданое, — вежливо отклонила предложение Сабби.

— Да ты с ума сошла, голубушка, или воистину одержима дьяволом? — взъярился Бишоп. — Нечего сказать, богатое приданое!

Да кто в здравом уме взял бы тебя в жены?

Если у тебя сохранилась хоть капля чувства долга, ты обязана принять эти деньги и отдать их матери и мне — в качестве платы за свое содержание. Осталось уже чрезвычайно мало надежд на то, что к тебе хоть кто-нибудь посватается, и нам долгие годы придется оплачивать счастье делить с тобой стол и кров.

Враждебность, пропитавшая самый воздух в кабинете, казалась почти осязаемой. Сдержав тяжелый вздох, мистер Голдмен миролюбиво предложил:

— Должен вам сообщить, что я наделен полномочиями поднять цену до пятисот фунтов, мисс Бишоп. Эти пятьсот фунтов могут быть оформлены законным образом в качестве вашего приданого. Насколько я могу судить, такая сумма выглядела бы более привлекательной для любого искателя вашей руки, чем несколько акров земли в забытой Богом глуши, да простит мне преподобный Бишоп, что поминаю имя Господа всуе.

При этих словах Сабби чуть не подскочила.

Имей она пять сотен фунтов, за женихами бы дело не стало. Она взглянула на отчима; его лицо говорило само за себя. Если она не согласится продать землю, преподобный придет в ярость. Но ему-то какая корысть от предложенной сделки? — размышляла Сабби в недоумении. Просто хочет поскорее избавиться от нее? В таком случае, почему он раньше отвечал отказом тем, кто к ней сватался? По крайней мере, двое из мужей ее сестер сначала просили руки Сабби. Нет, он хочет другого: пусть только она возьмет деньги, а он уж их сможет прикарманить. С землей ему будет не так легко ее обобрать.

— Ваше предложение в высшей степени великодушно, мистер Голдмен. Прошу вас, поймите, я отказываю вам не из-за денег. Мой отец завещал эту землю мне, у меня она и останется. — Сабби бросила в сторону отчима победный взгляд. — Всего хорошего, джентльмены.

— Видите?! — воскликнул Бишоп после ухода падчерицы. — Но, будучи юристом, вы наверняка подыщете какой-нибудь законный способ, позволяющий мне расписаться в бумагах вместо нее.

Джекоб Голдмен закрыл кожаную сумку с документами, никак не выразив глубочайшего презрения, которое вызвала в нем сомнительная мораль служителя церкви.

— Я доложу обо всем своему патрону, сэр.

Если он не утратит желания получить землю, то я свяжусь с вами. Желаю здравствовать. — Откланявшись, он вышел на свежий воздух, довольный тем, что отверг все предложения передохнуть и отобедать. В сельской гостинице атмосфера будет больше благоприятствовать аппетиту.

Сабби вернулась к себе, на сей раз сама позаботившись запереть дверь комнаты изнутри. Преподобный Бишоп либо кинется на нее с побоями, либо прибегнет к более тонким методам, дабы подчинить ее своей воле; а пока ей неизвестно, какую тактику он изберет, дверь — на всякий случай — следовало держать на запоре.

В течение десяти лет — от своих восьми до восемнадцати — Шеин Хокхерст проводил летние месяцы в обществе О'Нила. Могучее влияние столь незаурядной личности привело в конечном счете к тому, что цельная натура Шейна как бы раздвоилась. Всю жизнь он пытался быть хорошим сыном двум отцам — весьма нелегкое дело, если учесть, что каждый из них был наделен сильной волей, требовательным характером и гордым сознанием своих прав.

Шейн организовал сеть курьеров, сновавших между Англией и Ирландией. Один из его кораблей, предназначенный только для этой цели, даже не был зарегистрирован на имя Хокхерстов: формально он считался собственностью капитана корабля, Лайема О'Мэлли, на которого пал выбор из-за его фамилии. Даже если бы он на чем-то попался, то все решили бы, что он связан с королевой пиратов, Грэйс О'Мэлли. Судно, носившее имя «Ливерпуль Леди», совершало рейсы между портами обоих берегов Ирландского моря. На полпути из Лондона в Ливерпуль находился Бирмингем; курьеры, служившие у Шейна, фигурировали под названиями тех городов, связь с которыми они поддерживали, а не под своими христианскими именами.

О'Нилл беззастенчиво пользовался преданностью сына, добывая с его помощью оружие, деньги, сведения и ничего не давая взамен.

Под самым носом у Англии он создавал свою армию и оснащал ее новейшим вооружением.

Шейн делал все, что мог, для освобождения узников-ирландцев: выплачивал штрафы и выкупы, подкупал тюремщиков, устраивал побеги. Зачастую, когда требовалась строжайшая секретность, в игру вступал Барон. Он не привлекал ничьего внимания и не вызывал подозрений, когда странствовал в одиночку под видом монаха — одного из тех, что во множестве бродили по дорогам Англии, после того как покойный король Генрих VIII закрыл крупные монастыри.

Барон доставил Фрэнсису Дрейку в Плимут сообщение от Хокхерста. Весьма краткое, оно гласило:

«Слухи подтвердились. Армада строится».

Обратно Барон вернулся с не менее кратким ответом:

«При дворе — на следующей неделе».

Судно Мэтью Хокхерста пришло в порт вовремя. Он только что вернулся из Голландии, куда подвозил припасы для английских войск, воюющих на стороне голландцев в их войне с Испанией.

К тому времени, когда корабль Мэтью встал на якорь, Хок был на пристани, и братья сердечно обнялись.

— Хок, старый морской волк, рад видеть, что ты вернулся целым и невредимым.

Младший брат отличался от старшего тем, что был по-юношески строен, не так широк в плечах и куда менее серьезен — на мир он смотрел открытым веселым взглядом. Приветливый и мягкий, он заставлял девушек томно вздыхать и пробуждал материнские чувства в сердцах женщин постарше.

— Ну, Мэтт-дьяволенок! Были какие-нибудь трудности с доставкой?

Мэтт ухмыльнулся.

— Нет, пока тебя не было, я обернулся пять раз, и каждый раз поступал так, как ты советовал.

— Молодец, — одобрил старший.

Елизавета оказывалась чрезвычайно прижимистой, когда заходил разговор о снабжении ее армии в Голландии. Военачальники выплачивали солдатам жалованье из своего кармана, потому что казна не выдавала денег. Хок рекомендовал Мэтью в каждом рейсе забирать половину доспехов, мушкетов и пороха и припрятывать все это добро в их собственные пакгаузы, а на освободившееся место грузить продовольствие, одеяла и лошадей, в которых армия чрезвычайно нуждалась. Лошади поступали из Ирландии: через О'Нила Хок обменивал на них украденное оружие.

— Как отец? — озабоченно спросил Мэтт.

Хок угрюмо покачал головой.

— С каждым днем все хуже, но, бьюсь об заклад, твое общество пойдет ему на пользу.

— А твой трофей присоединим к нашему флоту? — Мэтт кивком указал на захваченный испанский галеон.

Хок задумчиво почесал затылок.

— Уж слишком вид у него помпезный.

Я послал людей снять с него четыре медных пушки и установить их на наши корабли. Ну, а затем, думаю, можно подарить его Англии.

Завтра ты поможешь мне отобрать для Лондона часть груза.

Мэтью, знакомый с уловками брата, усмехнулся:

— Что ты умыкнул на этот раз?

Хок потер нос.

— Много чего! Черт подери, братец, как же ты сумел удержаться и не заорать об этом прямо с верхней палубы? Видно, ты у нас взрослеешь, и детские штанишки тебе становятся тесны.

— Вот-вот, мне это все дамы говорят, — откликнулся Мэтт двусмысленной шуточкой.

Хок обнял брата за плечи, и они двинулись к дому.

Зайдя после ужина к отцу, Хок застал того в компании Мэтта: оба весело смеялись.

Он смолчал при виде бутылки бренди, которую Мэтт каким-то образом сумел утаить от бдительного материнского ока, и присоединился к тосту за выздоровление Себастьяна; впрочем, оба брата сознавали, что на это вряд ли приходится надеяться. Затем тост предложил отец:

— Выпьем за грядущую женитьбу!

Мэтту шутка показалась до того забавной, что он покатился со смеху. Хок мрачно нахмурился, из чего Мэтт заключил, что в словах отца есть доля правды.

— Кто же невеста? — спросил он, стараясь казаться невозмутимым.

— Мэтью, я говорю серьезно. Твой брат дал мне слово жениться до того, как вступит в права наследования.

— Бедная бабенка! — с лицемерно-шутовским состраданием произнес Хок, и братья дружно расхохотались, хотя, по правде говоря, им было не до смеха.

Утром им пришлось сильно усомниться в том, насколько благоразумно было с их стороны устраивать эту милую пирушку: Себастьян впал в бессознательное состояние, и теперь уже почти не оставалось надежд, что ему снова полегчает. После краткого обмена мнениями с Мэттом и Джорджианой Хок решил немедленно ехать в Лондон, чтобы успеть вернуться до того, как события примут еще более скверный оборот. Все понимали: смерть близка, но никто не мог предугадать час, когда это случится.

На корабле Хокхерстов кипела работа. Шла погрузка кувшинов с красным порошком кошенили и ящиков с шариками индиго; в специальных гнездах матросы укрепляли кувшины с оливками и бутыли с оливковым маслом.

Хок отобрал несколько ваз из тончайшего китайского фарфора и полдюжины рулонов шелка, которые, по всей вероятности, проделали долгий путь от Филиппин через Мексику на Азорские острова, где ему посчастливилось захватить этот контрабандный груз.

Перед самым отплытием корабля Джорджиана потолковала с Хоком наедине.

— Я знаю, Себастьян вырвал у тебя обещание поспешить с женитьбой, но, может быть, лучше подождать, пока ты не получишь титул?

Когда тебя станут именовать «лорд Девонпорт», ты сможешь выбирать среди десятков знатных наследниц!

— Мама, ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что Елизавета позволит мне жениться на ком-нибудь из придворных дам. Она впадает в неистовство при малейшем намеке на брак. Если я женюсь, мне, вероятнее всего, придется держать свой брак в тайне, а иначе меня ждет прямая дорожка в Тауэр.

— Тогда поищи невесту в здешних краях.

Кое у кого из моих приятельниц есть дочери — и на какие только ухищрения не пускались эти девушки, чтобы добиться приглашения… и познакомиться с тобой! Шейн, милый, да ведь о тебе сказки ходят!

Хок коротко и пренебрежительно хмыкнул.

— Но сказочные герои сами находят своих избранниц, так ведь?

Джорджиана почувствовала, что зашла слишком далеко: ведь, по сути, она брала на себя выбор жены для сына. И не стала настаивать.

— До свидания, милый, возвращайся скорее.

Два галеона проследовали через Дуврский пролив, обогнули Маргит, взяли курс на Саутенд и вошли в устье Темзы. Поскольку корабли Хокхерста наверняка были замечены на подходе к Маргиту, можно было не сомневаться, что весть о его прибытии побежит со скоростью лесного пожара, пока не достигнет ушей самой королевы.

Хок предпочитал сам докладывать о себе; поэтому он поднял свой знаменитый парус с изображением дракона, двинулся вверх по реке и, дождавшись момента, когда корабль поравнялся с Гринвичским дворцом, приказал дать выстрел из пушки в знак приветствия.

Окна личных апартаментов королевы выходили на Темзу, и она могла наблюдать, как корабли со всего света плывут по самому оживленному из торговых путей ее страны.

Хокхерст хорошо сознавал, каким оглушительным грохотом отзовется под дворцовыми сводами пушечный выстрел у самых стен королевской резиденции, но театральные эффекты всегда были ему по вкусу.

Отпустив королеве и придворным пять минут сроку, чтобы добежать до окон, он сорвал с головы украшенную перьями шляпу и склонился в низком поклоне в знак глубочайшего почтения к Глориане (таково было одно из прозвищ, которыми награждали Елизавету льстецы, и означало оно — Прославленная).

Коридоры и галереи Гринвичского дворца гудели. Известие о прибытии Бога Морей разом вытеснило все другие новости. Не осталась равнодушной ни одна из женщин, будь то замухрышка-судомойка или высокопоставленная камер-фрейлина. Повсюду слышались шепот, хихиканье и приглушенные возгласы.

Не прошло и часа, как Хокхерст крупными шагами пересек галерею для больших приемов, разодетый по последней французской моде. Всеобщее восхищение вызвал тщательно обдуманный наряд Хока: короткий плащ с меховой опушкой, который дополняли узкая итальянская рапира в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями, и мягкие кожаные сапоги, доходящие до бедер. Бронзовое лицо с львиной гривой волос выгодно подчеркивал раф — белый плоеный воротник, кольцом окружавший шею. Сегодня Хокхерст украсил большие пальцы рук двумя великолепными перстнями: с черным бриллиантом и с кроваво-красным рубином размером с голубиное яйцо.

Он прошел в аудиенц-зал, где королева, сидя на троне, приветствовала многочисленных гостей. В течение предыдущего часа она дважды меняла платье и трижды — драгоценности, осерчав на своих дам до такой степени, что даже отвесила оплеуху Мэри Шелтон. Наконец она остановила выбор на традиционных цветах Тюдоров — белом и зеленом. Разрезы на рукавах темно-зеленого атласного платья позволяли видеть белые нижние рукава, отделанные хрустальными бусинками. Накрахмаленный кружевной воротник подчеркивал белизну кожи; шею обвивало не менее десятка жемчужных нитей. Диадема, усыпанная жемчугами и алмазами, помогала удерживать на месте ярко-рыжий парик; пальцы длинных тонких белоснежных рук были унизаны кольцами с драгоценными камнями всех цветов радуги. Несмотря на свой слишком длинный нос и слишком тонкие губы, она неизменно ожидала от своих фрейлин восторженных дифирамбов ее несравненной красоте, а от придворных кавалеров — заверений в том, что страсть, которую они к ней питают, сведет их в могилу.

И вот сейчас она восседала на троне, глядя сквозь Хокхерста, словно тот был невидимкой и не она провела целый час в лихорадочных приготовлениях. Шейн в душе улыбнулся: королева наказывала его за пушечный выстрел и за шестимесячное отсутствие. Цинично прикинув, сколько времени королева сможет изображать монаршую немилость, Хокхерст довольно самонадеянно дал ей полчаса, но уже к исходу пятнадцатой минутой Елизавета, поднявшись с трона, выслала всех посетителей из переполненного зала.

— Теперь оставьте нас. Нам нужно побеседовать наедине, — властно приказала она и, выдержав многозначительную паузу, повелительно закончила:

— Капитан Хокхерст, полагаю, вы желаете получить частную аудиенцию.

Дежурных фрейлин королева отпустила не сразу. Они стояли вокруг нее в своих блеклых безликих платьях: такие одежды им предписывала носить сама Елизавета, дабы выделяться на их фоне подобно драгоценной золотой вазе, устанавливаемой в центре пиршественного стола. Для Хокхерста не было тайной, что каждая присутствующая здесь особа женского пола мечтает скоротать с ним ночку, однако ни взглядом, ни жестом не дал понять, что узнает или хотя бы замечает кого-либо из них. Ему уже доводилось постигать молодость и красоту каждой из них с весьма близкого расстояния, однако сейчас его глаза не отрывались от ослепительной персоны королевы. Он старался не зря: судя по всему, Елизавета была удовлетворена — ее черные глаза засияли.

— Теперь вы можете удалиться. Королева желает говорить со своим Богом Морей с глазу на глаз.

Не успела дверь захлопнуться за фрейлинами, как Шейн подхватил Елизавету на руки и прошел с ней к трону.

— Я истомился по тебе, Бесс!

Хокхерст знал, что она ценила в мужчине дерзость и независимость. Слабость вызывала в ней отвращение.

— Отпусти меня! Кровь Христова, ну и наглец!

— Да такой, который на этом не остановится, — заверил ее Шейн, припадая губами к белой шее пониже уха. Затем он расположился на троне, усадив Елизавету к себе на колени.

— У меня есть для тебя подарок, — загадочно усмехнувшись, сказал он.

— Насчет испанского галеона я слышала.

Так рисковать… Подобное удальство граничит с безрассудством!

— Я имел в виду подарок для тебя, а не для Англии.

Черные глаза королевы блестели от возбуждения: как это сладостно — когда такие сильные руки прижимают тебя к широкой мужской груди!

— Так где же он! — нетерпеливо спросила она.

— Поищи! — с озорным взглядом предложил Шейн.

Тонкие изящные пальцы пробежали по груди Шейна, быстро нащупав под камзолом коробочку. Рука скользнула между камзолом и шелковой рубашкой, но не добралась до сокровища: оказалось, что оно спрятано прямо на теле. Расстегнув пуговицу, проворные пальцы проникли под рубашку, щекоча обнаженную кожу, и Шейн издал притворный стон, изображая страсть, якобы разбуженную в нем Елизаветой.

С ликующим видом королева извлекла коробочку и с жадным нетерпением заглянула в нее: внутри покоилась пара великолепных нефритовых сережек с подвесками из изумрудов. Елизавета пришла в восторг и осчастливила его разрешением закрепить эти сказочные украшения у нее в ушах. Затем он проникновенно взглянул ей в глаза и прошептал:

— А какое сокровище ты припрятала для меня, Бесс?

Шлепком она пресекла поползновения бесцеремонной руки, завладевшей подолом ее платья.

— Ты забываешься, потому что я называю тебя Богом Морей.

— Ну нет, никаких богов. Я с головы до ног мужчина.

— Вернее будет сказать, с головы до пят ловкач, — лукаво уколола его Елизавета. — Если я прикажу тебе снова явиться сюда завтра, ты принесешь мне еще какую-нибудь драгоценность?

Шейн ухмыльнулся.

— Конечно, но если ты прикажешь мне снова явиться сюда сегодня вечером, я отдам тебе то, чем дорожу больше всего. — С этими словами он наклонился и впился жарким поцелуем в губы Елизаветы.

Ее тело таяло в его руках, и все же, собравшись с силами, она быстро соскользнула с его колен и вновь облеклась в броню монаршего величия.

— Приказываю вам, сударь, явиться вечером на бал. А на большее и надеяться не смейте.

— Я смею все, Бесс.

— Ты слишком долго отсутствовал, мой Адонис. Шесть месяцев, не так ли? Теперь я требую, чтобы такой же срок ты провел поблизости от меня.

— Ваше величество, мой отец при смерти.

Если с ним случится худшее, я буду вынужден просить соизволения покинуть двор.

Глаза Елизаветы сузились.

— Только на несколько дней. Я желаю, чтобы ты в июле присоединился к нашей летней поездке по стране.

— Почту за честь, ваше величество, — скрепя сердце ответил Хокхерст, низко поклонился и поцеловал протянутую ему руку.

Уже перед самым его уходом королева обронила вопрос, которого он ждал все это время:

— Какова моя доля добычи?

Хокхерст спрятал усмешку и доложил, глядя ей в глаза открытым честным взором:

— Сорок тысяч фунтов, ваше величество. — Королева улыбнулась уголками губ, и он добавил:

— Ив придачу я отдам вам галеон.

Для ровного счета.

Теперь королева улыбалась уже во весь рот: нужный эффект был достигнут.

Вернувшись на корабль, Хокхерст скинул свой павлиний наряд, оделся попроще и занялся другими делами. К ночи весь груз был переправлен в его собственные пакгаузы, находившиеся под надежной круглосуточной охраной. Утром он отсчитает на сорок тысяч фунтов серебра и редких товаров и отошлет их в казначейство.

Затем Хокхерст разыскал Джекоба Голдмена в Грейз-Инн — пристанище всех лондонских стряпчих.

— Добрый вечер, Голдмен.

— Не такой уж добрый, капитан Хокхерст.

Хоть я и нашел владельца земли, которую вы желаете купить, мне не удалось приобрести ее для вас.

Хок с досадой выругался.

— Попробуйте еще раз — повысьте ставки, — посоветовал он.

Голдмен понимающе кивнул, и Хокхерст сменил тему:

— У нас есть более настоятельные дела.

Составьте брачные контракты.

Брови Джекоба Голдмена изумленно взлетели.

— И кто же счастливая невеста, милорд?

— Вот в этом-то вся сложность, Джекоб.

Невесту для меня должны найти вы.

Джекоб Голдмен считал, что опыт ведения дел империи Хокхерстов отучил его чему-либо удивляться, но, услышав ответ своего клиента, он ушам своим не поверил.

— Видите ли, я дал слово отцу. Бог свидетель, он потребовал от меня не слишком много, — закончил Хок.

— Понятно, милорд. И каковы же ваши требования к будущей супруге?

«Чтоб мне в пекло провалиться! С какого конца приниматься за это дело?» — размышлял поверенный, пока длилось недолгое молчание.

Хокхерст налил себе в кружку эля из кувшина, стоящего на буфете, и принялся мерить шагами комнату.

— Требований немного. Во-первых, она не должна быть из Лондона. Лучше всего, думаю, подошла бы молодая леди из небольшого городка в сельской местности, достигшая брачного возраста, но не слишком перезрелая. По моим наблюдениям, девушки обычно более покладисты, чем зрелые женщины. От нее не требуется ни красоты, ни состояния, ни титула, но необходимое условие — безупречная репутация семьи.

Джекоб Голдмен изумленно воззрился на Хокхерста.

— И это все?! Воистину, милорд, вам бы следовало быть более разборчивым.

— Джекоб, у меня нет времени для разборчивости. Черт побери, дружище, я же не даму сердца выбираю. Мне нужна девушка, которая согласна выйти за меня замуж без проволочек — скажем, пятнадцатого июня. В виде возмещения за столь неподобающую случаю спешку назначаю пятьсот фунтов невесте и пятьсот ее семье. — Он со стуком поставил на стол пустую пивную кружку. — Ну как, сможете мне помочь?

В наступившей тишине слышно было, как вдалеке лает собака. А потом Джекоб Голдмен расхохотался, да так, что от смеха не мог вымолвить ни слова, и слезы катились по его щекам.

Хокхерст сердито уставился на адвоката:

— В чем дело, сударь?

— Вы не поверите, милорд, — ответил тот, вынимая полотняный носовой платок, чтобы утереть глаза, — но у меня есть на примете такая невеста!

Шейн ощутил одновременно и облегчение и досаду. Джекоб пояснил:

— Земля в Ирландии, которая нужна вам для выхода к морю, принадлежит молодой особе из Челтенхэма. Она не желает продавать землю, ибо это ее единственное приданое, завещанное ей отцом-ирландцем. Ее отчим — пастор английской церкви в Челтенхэме; семья пользуется безупречной репутацией. Так что, сами понимаете, если вы сделаете ей предложение…

— Я получу разом и жену и землю, — закончил Хокхерст.

— Вот именно! Когда же вам будет угодно съездить в Челтенхэм для знакомства с молодой леди?

— Я вообще не смогу поехать, — отрезал Хокхерст.

— Но ведь вы наверняка захотите увидеть свою невесту, поговорить с ней? — не унимался Голдмен.

— Я полностью доверяю вашему суждению, Джекоб. Подготовьте контракты.

— Итак, вы желаете назначить свадьбу на пятнадцатое июня? — уточнил адвокат, вполне осознав, что его сомнения не интересуют Шейна.

Согласится ли девушка? Согласится ли отчим? Насчет последнего, по-видимому, не приходилось беспокоиться, поскольку пятьсот фунтов — аргумент весомый.

Но сама девица? Вся надежда на вражду между нею и отчимом; возможно, дела там настолько плохи, что красавица воспримет брак как избавление. Ясно одно — на этот раз он должен добиться успеха; в противном случае не стоит рассчитывать, что Хокхерсты и впредь будут пользоваться его услугами.

В девять часов вечера Шейн Хокхерст, великолепный, как всегда, в бледно-голубом наряде, танцевал с королевой гавот в музыкальной галерее Гринвичского дворца, высоко поднимая свою даму в воздух. До самой полуночи, как ему и было ведено, он усердно танцевал с королевой или с кем-либо из ее фрейлин.

Около часа ночи он еще раз переменил наряд: важное дело ожидало его в первую же ночь по приезде в Лондон. На сей раз Хокхерста сопровождал Барон. Закутанные в черные плащи, вооруженные кинжалами, они проследовали из доков по улице Грэйсчерч-стрит до пересечения с Треднидл-стрит; там, никем не замеченные, они через черный ход вошли в бордель. С улицы дом имел неописуемо жалкий вид: ничто не наводило на мысль о ночном лондонском притоне, скрывающемся за этим фасадом. К чести ли Хокхерста, нет ли — решайте сами, но он ходил сюда отнюдь не к шлюхам.

Глава 4

Сабби настолько пала духом, что переменила бы свое решение и продала землю, если бы ей представилась такая возможность. Она понимала, что деньги помогли бы ей вырваться из плена, пусть даже их пришлось бы отдать преподобному Бишопу в обмен на свою свободу.

Преподобный также подумывал о том, что ему следовало бы вести себя иначе при разговоре адвоката с падчерицей. Быть может, обращайся он с ней более ласково и выкажи больше отцовской заботливости, это повлияло бы на решение негодяйки. Поэтому, когда Джекоб Голдмен вновь появился в большом пасторском доме в Челтенхэме, его приняли с чрезвычайным почтением, представили супруге преподобного и пригласили подкрепиться с дороги.

— Уважаемый пастор и миссис Бишоп, человек, которого я представляю, — капитан Хокхерст, наследник знаменитой судоходной компании Хокхерстов. Его отец, лорд Девонпорт, тяжко болен: после смерти последнего его титул перейдет к капитану Хокхерсту.

Преподобному Бишопу весьма польстило, что ему выпала честь иметь дело со столь знатными господами. Но он просто разинул рот от изумления, когда поверенный завел речь о браке.

— Наследник лорда Девонпорта поручил мне передать вашей дочери Саре предложение вступить с ним в брак, при условии, что свадьба состоится пятнадцатого июня.

Мысли преподобного немедленно обратились к его младшей дочери, их ненаглядной Эми; однако, едва он упомянул ее имя, ему тут же недвусмысленно дали понять: знатный муж достанется только владелице заветных земель, и никому иному.

— Капитан Хокхерст приносит извинения за неподобающую спешку со свадьбой, но он благороднейшим образом намерен сгладить неприятное впечатление соответствующим вознаграждением Саре и ее семье. Я уже составил все необходимые документы.

Тут подала голос миссис Бишоп:

— Я всегда знала, что Сара удачно выйдет замуж. Знаете ли, она необыкновенная девушка…

— Значит, вы не предвидите возражений с ее стороны против предлагаемого союза? — спросил Джекоб Голдмен, которому предстоящая беседа с несговорчивой красавицей внушала немалую тревогу.

— Возражений?! — раздраженно вскричал отчим Сары. — Я сумею справиться с ее возражениями, сэр. Принимать или отклонять сватовство к моей дочери — целиком мое дело.

Ее мнение не имеет значения!

— Ах, преподобный Бишоп, вы в этом совершенно правы, — дипломатично согласился Голдмен, — но не считаете ли вы, что у нас будет больше шансов добиться скорого и обоюдовыгодного соглашения, если у Сары сохранится иллюзия, будто решение принимает она сама?

— Да, да, Джордж, это действительно за тобой водится. Ведь всегда выходит, что ты вынуждаешь Сару делать все совершенно противоположное тому, чего ты желаешь на самом деле, хотя я ума не приложу, почему так получается. — Мэри Бишоп устремила на мужа молящий взгляд, призывающий его не упускать счастливую возможность породниться со знатью.

— Ну хорошо. Только чтобы угодить тебе, дорогая, мы пошлем за Сарой и спросим ее, а не просто уведомим о нашем решении.

Выслушав отчима, Сабби не могла поверить, что именно с ней приключилась такая невероятная история. Она переводила взгляд с одного на другого, надеясь, что все это ей не снится. Понятно было, что предложение ей делают из-за земель в Ирландии, но ведь именно для того эти земли и предназначались — послужить ей в качестве приданого.

Выйти замуж за человека, которого ни разу в жизни не видала… Конечно, это страшновато, но, с другой стороны, так интересно, просто дух захватывает!.. А уж перспектива поехать ко двору…

Как будто ее грезы стали явью! Сабби рассуждала трезво: если она не ухватится за эту возможность, то другого такого шанса можно и не дождаться. Оказавшись на перепутье, она всегда выбирала ту дорогу, которая сопряжена с большим риском. Она улыбнулась Джекобу Голдмену, и сердце адвоката ушло в пятки.

— Я могу подписать контракт сейчас же?

Миссис Бишоп в великом волнении захлопотала вокруг дочери, и даже отчим выглядел бессмысленно-удовлетворенным. Мистер Голдмен потребовал, чтобы Сабби внимательно прочла контракт, и указал в каждом документе место, где она должна была поставить подпись. Она трижды вывела пером: «Сара Бишоп», но в голове у нее осталось лишь другое, загадочное имя, отчетливо начертанное внизу каждого листа — Ш. Хокхерст.

Жизнь круто переменилась, как будто по мановению волшебной палочки. Сабби внезапно оказалась в центре всеобщего внимания: вокруг нее лихорадочно суетилось все семейство, тетушки и кузины сгорали от любопытства и зависти; весть распространялась по всему приходу и за его пределы, доходя до ушей каждого жителя Челтенхэма и Глостера.

Сабби переживала свой звездный час. При каждой возможности она многозначительно оповещала окружающих:

— Мой будущий муж, знаете ли, в большом фаворе у королевы. Я буду проводить много времени при дворе.

Ее волнение росло день ото дня и дошло до того, что ночью она уже не могла заснуть.

Когда заказанное свадебное платье подгоняли по ее фигуре, Сабби была не в силах удержаться от самодовольной улыбки при взгляде на сводных сестер.

Наконец-то она добилась, чтобы с ее мнением хоть в чем-то посчитались: Сабби выбрала атлас кремового цвета, сплошь расшитый бусинками из искусственного жемчуга. На платье будет кремовый кружевной полураф, так что она сможет распустить напоказ жениху свои великолепные волосы. Когда она, примеряя платье, вертелась перед зеркалом, медные завитки волос выглядели на воротнике так обольстительно!

Сабби не могла отказаться от удовольствия подсыпать соли на раны своих милых сестриц и кузин: вид их поджатых от зависти губ доставлял ей истинное наслаждение. Она только смеялась, когда их пересуды достигали ее ушей: чтобы отравить ей день приближающейся свадьбы, требовалось нечто большее, чем их бессильная злоба. По правде говоря, она была убеждена, что вообще ничто на земле не сможет омрачить этот день.

Она бродила как во сне, грезя о женихе, который должен явиться за ней. Он завладел ее мыслями; представляя себе его рост, волосы, глаза, его рот и руки, Сабби каждый раз трепетала от волнения. У него, должно быть, изысканные манеры, ведь он привык вращаться в обществе достославной королевы Англии — еще одного божественного существа, — которую воображение девушки наделяло всеми мыслимыми добродетелями. Когда-нибудь, и не в столь уж отдаленном будущем, ее муж станет лордом Девонпортом, превратив ее в леди Девонпорт. От этой мысли у Сабби захватывало дух. Как жаль, что ее дорогой отец покинул земную обитель, не дождавшись ее триумфа.

Она демонстрировала кузинам свое крохотное приданое: корсетные манишки, нижние юбки, ночные рубашки, комнатные туфли, дорожный костюм; когда они давали ей понять, сколь скудны все эти ее приобретения, она беззаботно отмахивалась, снисходительно объясняя, что уж в Лондоне-то муж позаботится о достойном гардеробе для нее — ведь в столице мода ушла далеко вперед по сравнению с тем, чем богат Глостер. Придворный стиль отличается такой дерзостью фасонов, говорила она им, что в любом другом месте вокруг этих платьев непременно поднялся бы скандал. И все особы женского пола поголовно чернели от зависти, потому что им было доподлинно известно: уж кто-кто, а Сабби Уайлд способна порождать вокруг себя скандалы, и мода здесь ни при чем.

Хокхерст и Дрейк сидели на балконе особняка «Грэйпс» на Нэрроу-стрит. Балкон нависал над Темзой, открывая прекрасный вид на реку с плывущими по ней судами.

— Я могу подтвердить слухи о Великой Армаде Филиппа. Она строится в Кадисе, — сказал Хокхерст приглушенным голосом.

— Ну конечно! Бухта Кадиса отлично укрыта, — воскликнул Дрейк с горящими глазами; как видно, тема разговора сильно занимала его. — Я прочесал Бискайский залив от Сан-Себастьяна до Ла-Коруньи и дальше вдоль побережья Португалии до Лиссабона… и не обнаружил ничего!

— Филипп выжал из Мексики и Перу все золото и серебро и теперь переплавляет их в корабли для завоевания Англии.

— Вы говорили об этом королеве? — поинтересовался Дрейк.

Хокхерст отрицательно покачал головой:

— Бесполезно, Фрэнсис. Вы и сами знаете, у нее чисто женский страх перед войной. Она обвиняет нас в том, что мы ради собственной славы раздуваем ненависть Филиппа. Стоит Эссексу заговорить о войне, она набрасывается на него, как фурия. Когда мы снаряжаем корабли, чтобы потрепать испанцев на море, она знать ничего не желает о наших рейдах, но чуть только дело доходит до дележа добычи — Елизавета тут как тут!

Дрейк согласно кивнул. Сколько раз он до посинения спорил с Елизаветой — все впустую или почти впустую.

— Придется довести эти сведения до Уолсингэма и Сесила, — решительно сказал он.

При упоминании имени королевского секретаря, то есть министра Уолсингэма, Хокхерст невольно поежился и предложил:

— Ну что ж, вы постарайтесь потолковать с Уолсингэмом, я возьму на себя Сесила.

Эти двое мужчин действовали весьма различным образом. Хокхерст считал, что следует всегда скрывать свои истинные намерения, дважды подумать, прежде чем говорить, и никогда не просить напрямик того, чего хочешь.

А Дрейк, сын деревенского священника, состоял в почтенном браке и, имея прямой нрав, частенько попадал впросак. С другой стороны, на море ему не было равных, и в тот момент, когда испанский фрегат осыпает тебе задницу пушечными ядрами, Хокхерст предпочел бы компанию Дрейка любой другой!

В Лондон прибыло торговое судно Хокхерстов, доставившее послание от Джорджианы и Мэтью: родные настаивали на скорейшем возвращении Хока домой. За краткий срок пребывания в Лондоне он успел переделать столько дел, что счел себя вправе ненадолго покинуть двор, поэтому вечером того же дня они с Бароном уже садились на коней: впереди их ждала долгая скачка в Девонпорт — почти две сотни миль по стране.

Только тогда, когда первая сотня миль осталась позади, они позволили себе остановиться и пару часов передохнуть; глубокой ночью они достигли Девонпорта. И вовремя: Шейн едва успел застать последние тяжелые вздохи отца, а к тому часу, когда заря протянула из-за моря к небесам розовые пальцы, он уже был новым лордом Девонпортом.

С обычной деловитостью он проследил за приготовлениями к похоронам, позаботился о матери и отдал бесчисленные распоряжения, касающиеся их обширного мореходного хозяйства. Вместе с титулом к нему перешла и должность королевского лейтенанта в графстве Девоншир. Последнее же означало, что в случае разразившейся войны он отвечает за поставку продовольствия военному флоту и за призыв всех годных к службе мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет.

Шейн знал, что первым делом должен назначить себе заместителя. Потешившись мыслью осчастливить этой честью Мэтью, он в конце концов остановил выбор на младшем брате отца, одном из лучших капитанов их флотилии, также носившем фамилию Хокхерст. Мэтью он предназначал для иных заданий, и чем скорее он ознакомит брата со своим замыслом, тем будет лучше, ибо пятнадцатое июня неотвратимо приближалось.

Шейн пригласил брата отобедать вместе в его покоях в восточном крыле Девонпорт-Хауса.

Убедившись, что Ларксонг так и не покажется, младший брат изобразил на лице разочарование. Оба обладали отменным аппетитом, поэтому перед разговором Шейн дал Мэтью возможность от души насладиться обильной едой и, завершив угощение большим бокалом бренди, имел все основания полагать, что привел Мэтью в достаточно благодушное настроение.

— Я передаю «Розу Девона» в твои руки, Мэтт. Ты командовал этим кораблем более года, теперь он твой.

Мэтт удивленно поднял брови. Их отец в жизни не изъял бы корабля из семейной флотилии, для того чтобы передать право на владение им какому-либо члену семьи, кем бы тот ему ни приходился. Шейну пришлось покупать все свои корабли или захватывать их, но ни один не достался ему просто так, за красивые глаза.

— Пора тебе зарабатывать деньги для себя самого, а не только для семьи.

— Чем же я-то смогу тебя отблагодарить? — воскликнул Мэтт в восторге от свалившейся на него удачи.

— Ну, кое-что мне от тебя потребуется.

— Только скажи что! — от всего сердца предложил брат.

— Пятнадцатого июня я должен обвенчаться с молодой дамой из Челтенхэма. Я хочу, чтобы ты поехал туда и позаботился обо всем вместо меня.

Мэтт разразился бурной тирадой:

— Боже правый, ну ты и фрукт! Когда ты познакомился с ней? Как же это все получилось? Быть твоим шафером… ну, это честь для меня! И когда же мы отправляемся?

— Мы не отправляемся, — отрезал Шейн. — Мне ведено возвратиться ко двору через несколько дней. Я хочу, чтобы ты поехал к моей невесте и женился на ней по доверенности. — Сквозь полуприкрытые веки он внимательно наблюдал, как воспримет брат это поручение.

— Ты шутишь! — недоверчиво отозвался Мэтт.

— Нисколько, — бесстрастно ответил Шейн. — Женщину, на которой я собираюсь жениться, зовут Сара Бишоп, ее отчим — англиканский священник. Брачные контракты составлены Джекобом Голдменом и подписаны обеими сторонами. Ты попросту будешь представлять меня во время венчания. Уверяю тебя, подобное бракосочетание совершенно законно и обладает той же силой.

Мэтт присвистнул сквозь зубы:

— Господь Всемогущий, можно подумать, что тебя это вовсе не занимает. Не хочешь ли ты сказать, что даже никогда ее не видел?

— Ив дальнейшем не имею такого намерения. После церемонии ты отвезешь ее в Блэкмур-Холл, там она и будет жить. Таким образом я выполню обещание, данное Себастьяну. Юридическое соглашение — не более.

— Блэкмур? — Мэтт едва не утратил дар речи. — Ты отправишь молоденькую девушку прямо из очаровательного Котсуолдса в унылую, всеми забытую каменную громадину близ Эксмурского леса?

— Господь с тобой, парень, ведь ты же не думаешь, что я являюсь ко двору Бесс, имея это миленькое украшение на своей трижды проклятой шее? — взорвался Шейн.

— Нет конечно… То, что у тебя есть невеста, нужно хранить в глубочайшей тайне. Но… Блэкмур? — Мэтт не мог сдержать возмущение. — Это жестоко, даже для тебя, — резко сказал он.

— Иди к черту, Мэтт, этот брак принесет ей состояние и титул. Чего же большего она может желать? Простая провинциальная девчонка, которая будет выполнять мои желания.

В Блэкмуре нужна хозяйка, слишком долго им управляли одни слуги. Ей будет предоставлена полная свобода упражняться в ведении домашнего хозяйства. В поместье достаточно дел, чтобы удержать ее от грешных мыслей.

Я не могу привезти ее сюда и навязать матери такое общество: когда под одной крышей собираются две хозяйки, жизнь очень быстро становится адом для обеих. Думаю, я выбрал наилучшее решение.

— Ты думаешь! А Сара что подумает? — дерзко осведомился Мэтт.

— Не в моих привычках обсуждать с дамами мои дела, — последовал краткий ответ. — Мэтью, для тебя будет проще всего такой путь: пройдешь из Девонпорта в Бристольский канал, поднимешься вверх по течению реки Северн и там станешь на якорь. На обратном пути доставишь Сару в Блэкмур, проследишь, чтобы она там устроилась как подобает, — и веди «Розу Девона» в Лондон. У меня на складах есть выгодный груз, который ты можешь перебросить в Кале.

Мэтт пожал плечами. Чистой воды подкуп, неприкрытый, но когда это его братец брезговал столь банальным методом, как подкуп?

Из соседней комнаты просочился аромат сандала, сопровождаемый шелестом шелковых одежд.

— Я предполагаю… ты не сочтешь… — облизнув губы, нерешительно начал Мэтт.

— Даже и не думаю, — укротил Шейн разыгравшуюся фантазию младшего брата.

Каждый из трех зятьев Сабби по очереди припирал ее к стене в каком-нибудь темном уголке, дабы лично выяснить ее отношение к происходящим событиям. Они сохраняли для нее в своих сердцах свободное местечко, пребывая в убеждении, что отдали Сабби свою первую любовь, и она в свою очередь продолжает испытывать к ним нежную привязанность. Всем троим было известно, что все они делали предложение Сабби, прежде чем связать судьбу с нынешними женами; впрочем, они не ревновали ее друг к другу, ибо каждый считал, что в глубине души Сабби предпочитает именно его.

Но теперь все должно было перемениться.

Сабби доставалась незнакомцу, богатому титулованному придворному, и жгучая ревность разгорелась в их сердцах.

Дэвид перехватил Сабби в боковом приделе церкви, куда она отправилась в одиночестве, чтобы возблагодарить Господа за неожиданное избавление и попросить святого Иуду[4] чтобы тот послал ей мужа, который будет ее любить.

— Сабби, ты даже и понятия не имеешь, как я всегда мечтал о тебе, — сказал Дэвид, прижав ее к массивной дубовой двери.

Стоило ему прикоснуться к девушке, как он почти утратил власть над собой. Право, он мог бы поклясться, что ощущает жар ее бесподобных грудей, хотя никакой жар не мог бы проникнуть сквозь толстую стеганую подкладку его бархатного камзола.

— Убери руки, Дэвид. Я теперь неприкосновенная собственность, — высокомерно предупредила Сабби.

— Сабби, подпусти меня к себе хоть раз… пусть я буду у тебя первым .

Охваченный страстью, он тяжело дышал; руки железными обручами стиснули ее талию.

По горькому опыту Сабби знала: позови она сейчас кого-нибудь на помощь, ее же и обвинят в распутном заигрывании, и весь позор достанется ей самой. Привыкнув полагаться только на собственные силы, она резко двинула прыткого ухажера коленом между ног. Тот сложился вдвое, изрыгая проклятия.

— Первый раз может быть больно, — злорадно прошипела Сабби.

— Да услышит меня Спаситель, пусть с тобой так и случится, сучка бешеная! Надеюсь, Хокхерст с тобой церемониться не будет!

Вторая встреча произошла в ее собственной комнате, куда, как считала Сабби, не посмеет сунуться ни один мужчина, но она недооценила наглость Джона. Однажды утром она уже почти ступила за порог комнаты, когда ему случилось проходить мимо ее двери. Он без колебаний затолкал ее обратно и закрыл за собой дверь. Джон понимал, что за несколько дней до свадьбы скандал Сабби ни к чему, и решил сыграть на том, что ей придется держать язык за зубами.

— Радость моя, у нас есть одно незаконченное дельце. На озере ты меня оставила с носом, но на сей раз я держу тебя крепко.

— Джон, ты паренек смазливый, и подлости у тебя на семерых хватит! Я еще могла бы простить тебе, что ты полез за мной в озеро… в конце концов, что делать, если у тебя похоть сильнее совести… Но кто тебя за язык тянул все рассказать отчиму? Вот этого я никогда не прощу! Из-за тебя он отнял у меня Субботу!

— Ничего, поездишь на мне! — заверил ее Джон, кинув на девушку плотоядный взгляд, и не успела она опомниться, как он повалил ее на кровать, задрав юбки так, что обнажились бедра. Торопливо расстегнув штаны, он уже приготовился сбросить их, когда Сабби, со словами благодарственной молитвы на устах, нащупала под кроватью и вытащила отцовское оружие — то самое, из-за которого она и получила свое прозвище. Длинное изогнутое лезвие уперлось Джону в живот.

— Сабля, ради Бога, будь осторожна.

Прости, я не хотел ничего дурного. Дай мне убраться подобру-поздорову, и, честное слово, я тебя больше не трону, — в панике забормотал Джон, едва не заикаясь с перепугу.

Прежде чем он успел унести ноги, Сабби легонько вдавила кончик сабли ему в живот: она вовсе не намеревалась поранить его по-настоящему, а так… чтобы отметина осталась.

Третья встреча была более трогательной.

Эндрю оказался наедине с Сабби в конюшне.

Воспоминания вернули обоих к тем дням, когда он просил ее выйти за него замуж и они были уже на грани того, чтобы заняться любовью. Сейчас Эндрю стоял совсем рядом, но не пытался дотронуться до нее, сознавая, что единственным прикосновением можно все испортить.

— Сара, — хрипло выговорил молодой зять, не унижая ее достоинства прозвищем.

В воздухе повисло тягостное молчание. — Прости меня, Сара, я совершил ужасную ошибку.

Сабби прикусила нижнюю губу.

— Эндрю, ты хоть представляешь, как мне было больно?

— Я наказан в тысячу раз больше… Бет эгоистична, пустоголова, невероятно избалована… а в постели от нее столько же толку, как от малого ребенка.

— Черт побери, Эндрю, она на самом деле ребенок. Ей же всего пятнадцать!

— Как подумаю, что ты будешь принадлежать Хокхерсту… нет, мне это просто не вынести! Я люблю тебя, Сара… Я все еще люблю тебя! — жалобно признался он. — Мои родители вместе с преподобным Бишопом договорились женить меня на Бет вместо тебя…

Это была их затея!

Ноздри у Сабби раздувались: запах конюшни — кожи, сена, лошадей — пробудил воспоминание о нежном влечении, которое в былые времена тянуло их друг к другу.

— Я тоже думала, что люблю тебя, Эндрю, но ошибалась. Ты едва вырос из детских штанишек… а мне нужен мужчина. — Теперь Сабби ясно видела, какой рохля этот Эндрю, и радовалась, что не стала его женой, но вдобавок ко всему ее одолевала потребность немного позлорадствовать. — Все сходятся на том, что я выхожу замуж за человека могущественного. Когда он приедет, присмотрись к нему хорошенько, Эндрю. Взгляни на настоящего мужчину!

По существу, у Сабби не было ни охоты, ни времени размышлять о мужчинах, что были раньше в ее жизни. Хокхерст стал для нее центром мироздания: целые дни напролет она предавалась мечтам о том, какие первые слова от него услышит при встрече, и без конца репетировала грациозное движение руки, которую она протянет ему для поцелуя.

По ночам, если удавалось заснуть, Сабби снился жених: красивый, галантный… каждое слово и взгляд исполнены любви к ней.

Дни бежали за днями с такой скоростью, что незаметно наступил и канун свадьбы.

С утра Сабби уже стояла у окна своей комнаты, едва не расплющив нос о стекло, чтобы не пропустить минуту приезда своего суженого.

— Прошу тебя, умоляю, святой апостол Иуда, избавь меня от разочарования. Во всей моей жизни не будет события важнее. О, пожалуйста, будь так добр, — горячо молилась она.

Один быстрый взгляд, и сердце Сабби заколотилось громче. Какой он высокий! Если глаза ее не обманывают, то и красивый тоже!

«О, благодарю тебя, Господи», — продолжали беззвучно шептать ее губы.

Внезапно она и впрямь ощутила себя невестой, трепещущей и робкой. Расслабившись и дав волю чувствам, она сразу стала уязвимой и беззащитной. В сотый раз подбежав к зеркалу, она впервые не полюбовалась прелестным бледно-зеленым платьем — никогда прежде у нее не было платья такого чудного цвета, который так бы ей шел! — нет, на сей раз она выискивала в своем наряде или лице изъян, способный испортить у жениха первое впечатление от ее облика.

Ликованию Сабби немало способствовало и то, что все четверо сводных сестер и пара ненавистных кузин присутствовали при его прибытии. Ожидая, пока ее позовут вниз, она пыталась сохранять спокойствие, но терпение не было свойственно ее натуре. Ее так и подмывало ринуться вниз по ступеням лестницы, чтобы взглянуть в лицо своему будущему, своей судьбе.

Положение, в котором оказался Мэтью, сам он счел весьма неловким… чтобы не выразиться покрепче. Он представился по всем правилам, но почти сразу ему стало ясно, что Джекоб Голдмен не предупредил семью о бракосочетании по доверенности. Трус проклятый, возмущенно обругал его про себя Мэтью, но побуждения адвоката, не пожелавшего взять на себя эту щекотливую миссию, стали для Мэтью вполне понятными, когда ему представилась возможность самому судить о личности преподобного Бишопа.

Кроме миссис Бишоп, в комнате присутствовало еще шестеро молодых женщин, и Мэтью никак не мог определить, которая же из них невеста, ибо все они, судя по виду, в равной мере жаждали узнать подробности необычной церемонии. Он невозмутимо объяснил, что обстоятельства не позволяют брату лично прибыть сюда для обмена супружескими обетами и он выступает как доверенное лицо.

Он обвел взглядом комнату, испытывая еще большее замешательство оттого, что все эти объяснения и оправдания он вынужден обращать к столь многочисленному семейству; но, к его крайнему изумлению, все присутствующие девицы выглядели подозрительно счастливыми.

— В таком случае пышная церковная свадьба и намеченный нами прием будут неуместными. Я немедленно разошлю сообщения об отмене празднования, — заявил преподобный. При всем уважении к богатству Хокхерста он, тем не менее, не желал выпускать вожжи из рук. — Так как требуется лишь юридическая гражданская церемония, ее можно совершить в тиши моего кабинета.

Мэтью с облегчением кивнул головой в знак согласия и вновь бросил взгляд на дам, пытаясь определить, которой из них предстоит стать супругой Хока. Веселье переглядывающихся девиц, хихикающих в ладошку, поразило его. Одна миссис Бишоп казалась огорченной и растерянной.

— Думаю, нам следует попросить Сару, чтобы она спустилась сюда, и мы объясним ей, как обстоят дела, — спокойно предложил преподобный.

Миссис Смайт, крутившуюся под дверью достаточно долго, чтобы услышать большую часть разговора, послали за Сарой.

Богобоязненная служанка с мстительной улыбочкой пробормотала что-то о «воздаянии за грехи», но Сабби пребывала в таком розовом тумане, что едва не попросила прощения за то, что порой называла ее «миссис Спайт», что означало «госпожа Злыдня».

Она вприпрыжку сбежала по лестнице и пролетела центральный коридор, но при приближении к арке, ведущей в гостиную, внезапная робость замедлила ее шаги.

Мэтью был ошеломлен. Вначале он даже подумал, что брат обманывал его, делая вид, что не знаком с невестой. Да чтобы выбрать такую девушку, Хоку наверняка пришлось приложить не меньше стараний, чем для самого тщательного отбора целой корабельной команды!

Она поразительно хороша, настолько хороша, что при взгляде на нее перехватывает дыхание. Стоя на другом конце комнаты, она подняла к нему очаровательное лицо, и он успел взглянуть ей в глаза, прежде чем их скрыли опустившиеся на щеки ресницы. Два бездонных светло-зеленых омута, в которых любой мужчина утонул бы… с радостью. Подойдя к нему, девушка присела в грациозном реверансе и едва слышно выдохнула:

— Мистер Хокхерст…

— Я Мэтью Хокхерст, брат вашего жениха, госпожа Бишоп, — представился он.

Лицо девушки омрачилось, и Мэтью был готов убить себя за то, что согнал с ее губ столь прелестную, полную радостного ожидания улыбку. Невеста была явно разочарована, что жених не он, и, говоря по совести, Мэтью пожалел о том же. Но, во всяком случае, теперь уж не оставалось сомнений: она действительно никогда не встречалась с его братом.

Мэтью сжал ее руку, помогая подняться из реверанса.

— Госпожа Бишоп, я приехал в качестве лица, уполномоченного заменять брата. На брачной церемонии мне придется давать ответы за него. Его обязанности не позволяют ему сейчас покинуть двор.

Сабби окаменела: глаза ее расширились от потрясения и недоверия. За что ей такой удар?!

Жених, которым она щеголяла и хвасталась, не удосужился даже показаться на свадьбе!

Сабби спиной чувствовала злорадные взгляды восьми пар глаз, и краска стыда, поднимаясь от шеи, залила ее щеки. Она была растоптана, уничтожена.

Мэтью поспешил нарушить жуткое молчание.

— Мой корабль стоит на Северне. Для меня это высокая честь — обеспечить вам надежный эскорт, госпожа Бишоп.

— Ко двору? — едва выдавила Сабби.

Настала очередь Мэтью покраснеть.

— Нет, я должен проводить вас в Блэкмур-Холл, близ Эксмурского леса. Это одно из поместий брата, нуждающееся в хозяйской руке, — тихо ответил Мэтью, отводя взгляд от страдальческих глаз. — Он послал вам бумаги с распоряжениями относительно хозяйства, — закончил он, запинаясь.

Глаза полыхнули зеленым пламенем: гнев и ненависть охватили Сабби с такой силой, что она утратила способность ясно слышать и мыслить. Этот сукин сын Хокхерст нанес ей величайшее оскорбление, подобного которому она в жизни не получала. Оно горело на ее лице как пощечина.

Вот это уже полное и окончательное унижение.

Сабби открыла было рот, но слова застряли в горле. Ее рука взлетела вверх, хватаясь за воздух, а тело покачнулось. Мэтт понял, что девушка близка к обмороку, и бережно подхватил на руки хрупкую ношу. Он смотрел на нее с такой глубокой нежностью, какую и не подозревал в себе. Ее ресницы встрепенулись, как крылья умирающей бабочки, и замерли, упав на щеки. Прелестные губы выглядели такими юными и ранимыми. Хок — просто свинья, если сотворил подобную подлость с девушкой, которая ни в чем перед ним не провинилась.

Глава 5

Рядом с Мэтью заохала миссис Бишоп:

— О Боже мой… мистер Хокхерст… вы не могли бы отнести Сару в ее комнату?

Мэтью последовал за хозяйкой дома вверх по лестнице, радуясь возможности убраться из гостиной, где толпились любопытные недоброжелательные женщины. Он быстро отвел глаза от кровати и бережно опустил свою ношу на маленький диван у окна. Миссис Бишоп бестолково порхала вокруг, и теперь Мэтью был уже вынужден успокаивать не дочь, а суетливую мамашу.

— У вас не найдется немного бренди, мэм?

— О нет, нет! — так и вскинулась она. — Преподобный ни в коем случае не разрешает держать в доме крепкие напитки. Но что же мне делать? Может быть, стоит сжечь у нее под носом несколько голубиных перьев? Или как следует хлопнуть ее по щеке?

— Нет, нет, мэм. С ней все будет в порядке.

Она придет в себя с минуты на минуту. Это просто от потрясения. Миссис Бишоп, вы не позволите мне поговорить с Сарой наедине?

Я уверен, что сумею объяснить ей, как обстоят дела, чтобы она все поняла и дала согласие.

Миссис Бишоп кинула на него подозрительный взгляд, но возражать не стала и предоставила ему выпутываться, как он сочтет нужным. Она сама чувствовала себя не лучшим образом и больше всего желала оказаться у себя в постели, не дожидаясь, пока силы окончательно ее оставят.

Когда дверь за нею закрылась, Мэтью извлек из собственного кармана маленькую серебряную фляжку с бренди и несколькими каплями ее содержимого осторожно смочил губы Сары. Она дернулась и вскочила, едва не сбив его при этом с ног.

— Ах он ублюдок! — выпалила она. — Он сделал меня посмешищем всего Челтенхэма!

Она схватилась руками за голову и издала пронзительный вопль. Мэтью беспокойно оглянулся на дверь, ожидая, что сейчас сюда ворвется разъяренный отец, дабы наказать наглеца, посмевшего обидеть его дочь.

Сара истерически засмеялась.

— Сюда никто и нос не посмеет сунуть, пока эта дурная Сабля Уафлд не кончит бесноваться! — Она наклонилась, вытащила из-под кровати саблю и резко взмахнула ею.

— Ух, если бы я могла сейчас добраться до того паршивого пса, я бы его на куски изрубила!

— Сара… — начал он, не на шутку встревоженный.

— Я не Сара! Они не желали, чтобы я была Сарой Бишоп! Они меня так дразнят: «Сабби-Сабля-Сабелька!», «Сабля Уайлд»… По имени моего отца и его оружия! Эта «Сабби-Сабля» ко мне уже так прицепилась, что все только так меня и зовут! Вот я и буду Сабби, как будто мое настоящее имя — Сабина! Я сама не хочу быть Сарой Бишоп! Буду Сабиной Уайлд, и все тут!

Он взглянул на нее с неподдельным восхищением:

— Сабби-Сабелька?.. Сабина Уайлд? Великолепное имя. Оно просто идеально вам подходит.

— Ваш брат сломал мою жизнь! — вскричала она, так и кипя негодованием. — А я сломаю его жизнь… пусть даже это будет моим последним делом на земле!

— Сабби… слово чести, он не мог приехать сам. Королева приказала ему находиться при дворе неотлучно.

— Королева?! — так и взвилась она, найдя новую отдушину для собственной ярости.

Безрассудная ревность пламенем обожгла сердце. Жених, ее жених пренебрег ею, чтобы плясать на задних лапках вокруг какой-то там чертовой королевы!

— Богом клянусь, он у меня попляшет, этот Хокхерст! И он, и королева — я не я буду!

Они мне за это дорого заплатят! Легко не отделаются!

Она отшвырнула саблю и несколько раз шумно вздохнула, пытаясь взять себя в руки.

Неожиданно Мэтью засмеялся. В глазах у нее вспыхнули зеленые искры.

— Зубоскал бессовестный, что тут смешного? — в ярости потребовала она ответа.

— Нет, милая девочка, я всецело на вашей стороне. Я согласен, фокус, который на этот раз выкинул Хокхерст, ни в какие ворота не лезет, но, клянусь всеми святыми, он сыграл изрядную шутку с самим собой. Он ведь даже и представления не имеет о том, чего себя лишил. Стоило мне взглянуть на вас, первая моя мысль была: вы достаточно прелестны, чтобы у любого мужчины кровь забурлила в жилах… но теперь, когда я увидел вас в бешенстве, я понял, что вы неподражаемы! Дайте срок, после того как он хоть одним глазом увидит, какое сокровище ему досталось… Да он убьет любого мужчину, который посмеет дважды посмотреть в вашу сторону!

— Я еще пока что ему не досталась! Мы не обменялись брачными обетами!

— Вы собираетесь отказаться от этого союза? — спросил он.

Если бы она отказалась… он предложил бы ей в мужья самого себя. Нахмурившись, она обдумывала, какой выбор ей предстоит сделать. Оставаться здесь она не могла. Она даже вообразить была не в силах, как завтра взглянет в лицо кому бы то ни было.

— Справедливости ради я должен сообщить вам: если вы решитесь довести это дело до конца, то вы станете леди Девонпорт.

Ее лицо мгновенно прояснилось.

— Если так… я доведу это дело до конца!

— Вы согласны стать его женой… только ради титула?

Она вспыхнула:

— Он женится на мне ради моих земель!

Это честная сделка, вы не считаете? — Внезапно она осеклась. — О, не сердитесь, Мэтью… Ведь это значит, что вы только что схоронили отца!

В одно мгновение весь ее гневный пыл рассеялся без следа — его сменило сердечное раскаяние и самое искреннее сострадание. Мэтью сжал ее руку.

— Его силы убывали с каждым часом. Может быть, смерть была для него благословением свыше. Он бы не хотел влачить такое существование.

— Я очень хорошо понимаю ваше горе.

Мне было всего четыре года, когда погиб мой отец. Все думали, я ничего не понимаю, потому что такая маленькая. Но я понимала.

Я так плакала, так горевала… мне так не хватало его! Кроме него, меня никто в жизни не любил. А он был моим другом.

— Я хотел бы стать вашим другом, Сабби, — сказал Мэтью мягко.

— Мэтт… как это замечательно! С вами мне очень легко. Когда я ругаюсь, вы не возражаете; когда я беснуюсь, вы смеетесь. Я кого хочешь могу вывести из себя — это просто мой главный талант, а вы каким-то чудом не поддаетесь на мои трюки.

— На таком фоне окажутся особенно заметными мои многочисленные достоинства, — поддразнил он ее.

— О, вы просто не станете меня слушать, а будете со мной заодно и еще подстрекать меня будете! — пообещала она и подняла серебряную фляжку. — А можно мне еще немножко?

— Полегче, Сабби, — предупредил он. — Это нужно пить медленно, чтобы не задохнуться. Это бренди. Не дышите, пока не проглотите, а не то поперхнетесь и закашляетесь.

Если глотнете сразу слишком много, у вас будет такое чувство, как будто у вас в животе прожгли дыру.

Вот так состоялось ее приобщение к горячительным напиткам, и первый преподанный ей урок пришелся как нельзя более кстати. Мэтью показал себя как неоценимый союзник.

— О Мэтт, как я завтра смогу показаться перед людьми? Они же от смеха будут по полу кататься и ножками дрыгать в воздухе!

— Сабби, ваш отчим известил всех, что церковная церемония и свадебный прием не состоятся. Мы обменяемся обетами без лишних свидетелей, у него в кабинете. Потом мы уедем… если к этому времени будут уложены ваши сундуки. Вы станете леди Девонпорт.

Титул дает вам немалую власть.

— Власть? М-м-м, власть… Ох, как приятно произнести это слово, — сказала она с улыбкой. — А деньги вы привезли? — последовал неожиданный вопрос.

— Разумеется, привез. У меня при себе пятьсот фунтов для вас и столько же для вашего отчима. И конечно сверх того имеются суммы, предназначенные для покрытия любых расходов, которые вам понадобятся в Блэкмуре. В письме Хока все это изложено.

Ее глаза засверкали.

— Пойдем сейчас же и отдадим преподобному Бишопу его чертовы деньги!

Она схватила его за руку и потащила к дверям. Ее волосы окутали плечи струями расплавленной меди; от прикосновения девичьей руки Мэтью показалось, что сердце перевернулось у него в груди.

Все разговоры сразу стихли — присутствующие изумленно воззрились на вошедшую пару. Убедившись, что к ним приковано всеобщее внимание, Сабби возвестила:

— Брат лорда Девонпорта должен произвести с вами некоторые расчеты, преподобный Бишоп. Будьте добры, Мэтью, вручите ему пятьсот фунтов и непременно возьмите с него расписку для моей счетной книги. — Она повернулась к старшей сестре. — Джейн, пусть служанки упакуют в сундуки мое приданое, и проследи, чтобы свадебный наряд не помяли.

Лорд Девонпорт, несомненно, будет настаивать на повторной церемонии венчания, чтобы он мог лично принести мне священные обеты.

А мы с Мэтью сейчас уходим по делам. Я намерена выкупить Черную Субботу у ее нынешнего владельца. Свою лошадь я увезу с собой на корабле. Вам известно, что брат лорда Девонпорта является капитаном собственного корабля? О, конечно же, это вам известно. О Хокхерстах не одна легенда сложена, так ведь?

Она вылетела из дома, и Мэтью торопливо последовал за ней. Он едва сдержался, чтобы не захохотать при всех, и, только оказавшись за порогом, чуть ли не сложился пополам от смеха. Эта девушка вызывала в нем настоящий восторг, но, мало того, он понимал, что она — вполне подходящая пара для его неукротимого братца.

Едва настало утро, Сабби улучила момент, чтобы, оставшись наедине с матерью, попрощаться с ней. Было ясно, что жизнь матери станет намного легче после отъезда бесшабашной дочери. Когда она поцеловала мать в лоб и прошептала прощальные слова, в ней шевельнулось странное чувство, как будто они с матерью поменялись ролями, — и Сабби была немало удивлена, когда та сжала ей руку и чуть слышно проговорила:

— Я любила твоего отца до безумия. Мне кажется, ни одна женщина не сможет устоять перед неистовым ирландцем, если уж он решил ее заполучить.

Потом, когда день был уже в разгаре, они с Мэтью, стоя в кабинете преподобного Бишопа, обменялись положенными по обряду обетами. Странно звучали слова, которые произносил Мэтт! Как будто он был не самим собой, а собственным братом!

— Я, Шейн, беру тебя, Сара…

Так вот как зовут ее нареченного, думала она, ведь до сих пор она только видела его подпись. Но почему у него ирландское имя?

Это непременно надо будет узнать. Да, она должна узнать как можно больше о человеке по имени Шейн Хокхерст, лорд Девонпорт.

На палец ей надели тяжелое золотое кольцо, и краткая церемония на том закончилась. Все это время она слышала презрительное перешептывание и хихиканье сестер. Сабби и Мэтью задержались ровно настолько, чтобы выпить по стакану яблочного вина и разрезать свадебный пирог; затем слуги погрузили сундуки в карету, которая должна была доставить их до корабля — за восемнадцать миль — и вернуться назад. Верховую лошадь, на которой прибыл Мэтью, и Субботу привязали к задку кареты.

Сабби была одета в нарядное платье абрикосового цвета и плащ, подобранный в тон платью. Она чувствовала, что никогда еще не выглядела такой неотразимой. Мэтью уже собрался помочь ей войти в экипаж, но тут она попросила его подождать, пока она ненадолго вернется в дом, чтобы должным образом попрощаться с семейством.

Кроме матери, которая ушла к себе наверх — надо ведь ей было всласть выплакаться! — все были в сборе. Сабби обвела взглядом парочки — Бет и Эндрю, потом — Маргарет с Джоном и напоследок — Джейн с Дэвидом.

Она метнула взгляд на преподобного Бишопа, и уголки ее губ поднялись в жестокой усмешке.

— Итак, мне выпал в жизни редкий дар небес — оказаться членом этой дружной семьи.

Поскольку ни с кем из вас я больше не увижусь, я бы хотела, как добрая и заботливая сестра, кое-что вам сообщить. Бет, твой молодой супруг считает, что в постели ты ведешь себя как несмышленая девочка… по сравнению со мной. Ведь меня-то он знал раньше.

При этом заявлении у каждого словно язык отнялся, но Сабби не стала ждать, пока они обретут способность хоть что-нибудь произнести.

— Маргарет, я действительно купалась в озере нагишом, но Джон забыл вам донести, что и он плавал вместе со мной. Джейн, милочка, когда ты сегодня вечером отправишься в постель, попроси Дэвида показать тебе маленькую метку у него на животе, которую я оставила ему на память.

— Сабля Уайлд, ты — мерзкая шлюха! — завопила Маргарет, впервые в жизни выкрикнув столь грязное слово.

Преподобный Бишоп просто затрясся от ярости:

— Бесстыжая, распутная тварь!

В глазах Сабби зажегся опасный огонек.

— Да, и притом мое имя — леди Девонпорт.

На этот раз откликнулась Джейн:

— Девонпорт? Возможно, — холодно процедила она. — Леди? Совершенно невероятно!

Сабби выплыла из дома, сохраняя самую царственную осанку, но, едва оказавшись в карете, залилась горючими слезами.

Мэтью обнял ее, прижал к груди и забормотал слова утешения — все, какие приходили на ум. Когда наконец у нее уже не осталось сил даже на то, чтобы плакать, она подняла на него глаза; слезы сверкали на ресницах, словно бриллианты. Он наклонил голову и нежно поцеловал ее… просто ничего не мог с собой поделать.

И тут внезапно рассыпался серебряными колокольчиками ее смех. Удивленный и раздосадованный, Мэтью, в свою очередь, осведомился:

— Нельзя ли узнать, почему вас так позабавил мой поцелуй?

— О, Мэтью, до сегодняшнего дня меня целовал только кто-нибудь из моих зятьев… брат по закону, так сказать… А ведь вы же теперь мой деверь — значит, тоже брат по закону!

Сабби наблюдала, как Мэтью умело успокаивал и направлял лошадей, чтобы завести их на корабль.

Он показал ей выгородку на корме, где размещались стойла со стенками из прочных бревен, и пояснил:

— Мы очень часто перевозим лошадей.

Приобретаем их чаще всего в Ирландии, оттуда переправляем морем в Голландию, Францию и даже в Марокко, а из тех краев иногда доставляем в Англию арабских скакунов.

В экипаже каждого корабля Хокхерстов непременно состоит на службе специальный конюх: его единственная обязанность — заботиться о лошадях.

Корабль просто заворожил Сару. Она и понятия не имела, сколько требуется людей, чтобы плыть под парусами по морю. Каждая мелочь была ей интересна, и все семьдесят человек команды относились к ней с глубоким почтением.

Мэтью настоял, чтобы она заняла его каюту, сам же перебрался в обиталище своего первого помощника.

Каюта капитана оказалась совсем небольшой, но удивительно удобной; здесь была койка для сна, стол, стулья с кожаной обивкой, стенные шкафы и превосходный шерстяной ковер, чтобы уберечь ноги от пронизывающего морского холода.

Сабби добилась у Мэтью разрешения выйти с ним на палубу, чтобы она смогла наблюдать, как «Роза Девона», дождавшись конца прилива, воспользуется отливом, спустится к устью реки Северн и войдет в Бристольский канал.

Мэтью привел ее на мостик, велел покрепче держаться за поручни, а сам прочно уперся ногами в палубу, чтобы наилучшим способом противостоять качке; набрав полную грудь воздуха, он выкрикнул свой первый приказ.

Сабби услышала, как заскрипели снасти где-то у нее над головой, и это заставило ее поднять взгляд вверх. Она задохнулась, увидев крошечные фигурки, которые проворно управлялись с канатами, готовясь развернуть и поднять главный парус.

Когда корабль вынесло течением в открытые воды Бристольского залива, морякам оставалось лишь дождаться момента, чтобы поймать ветер в паруса.

Сабби взглянула на Мэтью, и он улыбнулся: его радовал ее искренний восторг.

— Лево руля! — приказал он, и ветер разнес его голос по всему кораблю. А потом он сказал уже тише, только для нее:

— Справа по борту — это Уэльс. Дикое место.

Она энергично кивнула.

— Небо краснеет: готовится великолепный закат… специально для вас! — объявил он, широко улыбнувшись.

Она чувствовала солоноватый запах водорослей, выброшенных на берег. Сильный морской бриз сорвал с ее головы капюшон, и пряди волос разлетелись причудливым облаком.

Слышались крики морских птиц; время от времени они проносились мимо высоких мачт, и Сабби казалось, что даже биение ее сердца следует ритму того неповторимого звука, с которым нос корабля разрезает волны. Никогда раньше не испытывала она такого ликования, такого чувства безграничной свободы. В этот момент она словно заново родилась. Сейчас начиналась ее жизнь. И она намеревалась встретить свое будущее во всеоружии. Никогда и никому она не позволит делать из нее жертву. Она знала, что воля у нее сильная. Отныне и впредь она будет держать чашу жизни обеими руками, мысленно поклялась она, и будет распоряжаться содержимым этой чаши по своему усмотрению. Она станет поступать только так, как пожелает сама. Она научится жить полной жизнью, она осуществит свою заветную месть — и месть будет для нее слаще нектара.

Сабби глубоко вдохнула пьянящий морской воздух и дала сама себе нерушимый обет: с этого мгновения она начинает свою настоящую жизнь, и ничто не остановит ее. Вцепившись в перила, она вычислила весь предстоящий ей путь. Все будет очень просто. Мэтью, конечно, примется яростно возражать… Она рассмеялась вслух, ибо знала, что одного Хокхерста она уже покорила, а теперь очередь за другим. Она облизнула губы, подумав об этом другом. Ублюдок несчастный!

Блэкмур-Холл оказался скалистым уголком, продуваемым всеми ветрами. Таинственные очертания скал, безлюдные окрестности порождали впечатление, будто это поместье расположено на краю света. Мэтью испытывал невольное раскаяние за то, что привез Сару в столь дикое и пустынное место; он то и дело — чуть ли не каждую минуту — считал необходимым приносить ей извинения и оправдываться, начиная с того момента, когда их атаковала свора свирепых ирландских волкодавов; путешественники едва успели укрыться за воротами, а псарям не сразу удалось кнутами отогнать злобных животных.

Сабби влюбилась в эти места с первого же взгляда, но предпочла скрыть свои чувства от Мэтью. Он представил ее всем обитателям замка как леди Девонпорт, и домоправительница — красивая румяная женщина — тут же вручила ей огромную связку ключей, которыми подобает распоряжаться хозяйке.

Мэтью самолично отдал поварам приказ приготовить достаточно еды для корабельной команды и велел двоим матросам принять на борт пятьдесят бочонков сидра из винных погребов Блэкмура.

Сабби и Мэтью поужинали вдвоем в малой гостиной, где топился камин: в этот погожий июньский день солнечный свет не пробивался сквозь толстые каменные стены Блэкмура, и путешественники наслаждались теплом, сидя перед камином.

У Сабби хватило ума подождать, пока Мэтью не ублажит себя сытной пищей и добрым вином, и только тогда она поделилась с ним своим замыслом.

— Нет, нет и нет! Да за такое дело брат мне голову оторвет!

— Мэтт, ты же исполнил все, о чем он тебя просил. Ты представлял его особу во время свадебной церемонии, ты благополучно доставил меня в Блэкмур. Твой долг исполнен, ты сыграл свою роль. Я же не собираюсь являться ко двору как леди Девонпорт. Моя тетушка, Кейт Эшфорд — хранительница гардероба королевы. В недавнем письме она сообщила, что ей необходима помощница.

Это была не столь уж наглая ложь; впрочем, Сабби уже приняла решение и не собиралась останавливаться ни перед ложью, ни перед более тяжкими прегрешениями, лишь бы добиться своего.

— Если брат узнает — наши жизни будут стоить меньше, чем кучка козьих орешков!

— Да ведь ему нипочем не узнать об этом, Мэтт, если ты сам не проболтаешься! Он женат на Саре Бишоп. А я — Сабина Уайлд.

— Ты сошла с ума! То, что ты задумала, — это игра с огнем… будь я проклят, Сабби, почему у тебя такой довольный вид? Я говорю серьезно!

— Ах, ты, может быть, его боишься, но ведь я-то не боюсь! — подзадорила она его.

— Немыслимо! Конечно, народу при дворе — тьма-тьмущая, но тебе не удастся затеряться в толпе. Ты везде будешь выделяться, тебя невозможно не заметить! Поверь, я знаю, что говорю: брат непременно на тебя глаз положит!

— Другими словами, Шейн Хокхерст — бабник? — уточнила она.

— Там, где дело касается женщин, Хокхерст чертовски опасный хищник — сущий ястреб[5] ..Вот уж кто не зря носит такую фамилию, — со всей прямотой ответил Мэтт.

— Тем лучше! Я собираюсь стать его любовницей, — объявила она, сверкая зелеными глазами. — Я буду заказывать музыку, а уж он под мою дудку попляшет!

Мэтью посмотрел на нее как на умалишенную.

— Тебе тоже придется поплясать. Нет! Не бывать этому! — закричал он.

Уголки ее губ изогнулись вверх. Мэтт — ее друг, он не оставит ее гнить в этом захолустье.

Уж об этом она позаботится!

Глава 6

Мэтью Хокхерст медленно вел корабль вдоль побережья Девона. Он бросил якорь близ Тинтагиля, чтобы показать своей спутнице знаменитый замок, который, по преданию, принадлежал королю Артуру. Они обогнули мыс Лендз-Энд — Край Земли — юго-западную оконечность Англии, а затем снова остановились в причудливой гавани Маусхоул;

Сабби смогла осмотреть и эти места. Мэтью использовал любой предлог, любую уловку, какую только мог изобрести, лишь бы выиграть время и прибыть в Лондон как можно позже. Ему было известно, что Шейн получил приказ — состоять в свите королевы во время ее поездки по стране, и Мэтью намеревался доставить Сабби в Гринвич не раньше, чем во второй день июля.

Со своей стороны, Шейн Хокхерст, который не хуже Мэтью знал, что монарший отъезд назначен на первое июля, также не спешил возвращаться ко двору. Ему совсем не хотелось вместе со всей свитой покидать Лондон, где его ожидали многочисленные деловые встречи.

Он отложил отъезд из Девонпорта еще на неделю, желая, во-первых, удостовериться, что жизнь Джорджианы устроена должным образом, а во-вторых, уклониться от чести сопровождать королеву.

Оба брата ошиблись в своих расчетах на один день. Предполагалось, что ее величество посетит графство Норфолк и закончит свой вояж в Норидже — в Восточной Англии. Первая остановка намечалась в Теоболдсе, сельской резиденции Сесила, находившейся сразу же по выезде из Лондона. Вперед был выслан церемониймейстер, которому надлежало подготовить все для приема королевы и ее двора.

Дамы из свиты побывали в Теоболдсе заранее и пришли в ужас от того, какие жилища были там для них отведены.

Личные покои королевы отличались бьющей через край роскошью, но даже наиболее приближенные к ней особы были обречены ютиться все вместе, в одной комнате с прислужницами куда более низких рангов, а придворные мужчины — в другой.

Стараясь по возможности избежать встречи с Бесс сразу после того, как она тронется в путь, лорд Девонпорт предпочел сослаться на ужасающую тесноту апартаментов в Теоболдсе как на предлог, позволивший ему не присоединяться к королевскому кортежу, когда тот двинулся по направлению к замку у Бишоп-Стортфорда. Хокхерст редко пользовался отведенными ему личными комнатами на четвертом этаже Гринвичского дворца, потому что в Лондоне у него был собственный дом на берегу Темзы, но он — вместе с Бароном — намеревался провести здесь ближайшие несколько дней: он хотел обследовать некоторые помещения, пока отсутствуют их обитатели, входящие в свиту королевы.

Сабби была поражена многолюдьем и толкотней в Гринвиче — не только в самом дворце, но и в парке, во дворе и даже в конюшнях.

Это напоминало ярмарку, где ей довелось однажды побывать и где жонглеры и музыканты устроили веселое представление для горожан.

Одежды тех, кто попадался Сабби на глаза в Гринвиче, были столь яркими и причудливыми, что походили скорее на костюмы бродячих актеров. Каждый встречный торопился по своему делу и не обращал никакого внимания на окружающих.

Мэтью пообещал позаботиться о стойле для Субботы и пристроить где-нибудь два сундука Сабби, пока она не вернется от леди Эшфорд.

Свободных помещений во дворце было сколько угодно — теперь, когда ее величество изволила отбыть. Лицезреть королеву Сабби не удалось — она опоздала на полчаса, чтобы полюбоваться выездом процессии; однако обоз только готовился отправиться в путь: повозки с вещами королевы, кареты с ее высокопоставленными служителями и, в свою очередь, повозки с вещами и слугами этих важных особ. Сабби уже начала терять надежду, что в этой суматохе и толчее ей удастся отыскать леди Эшфорд, поскольку все казались слишком занятыми и озабоченными и могли дать ей лишь самые смутные указания, где можно найти эту леди.

В залах и переходах дворца Сабби совсем растерялась. Она повернула направо, потом налево, потом снова направо; она преодолела подъем почти в три лестничных пролета.

В конце концов какой-то юный паж, любопытство которого пробудилось при виде нового лица, проводил ее до королевской гардеробной, и она оказалась лицом к лицу с женщиной, которая выглядела куда старше, чем в детских воспоминаниях Сабби.

Обе женщины сверлили друг друга взглядами чуть ли не целую минуту, и наконец, собравшись с духом, Сабби спросила:

— Леди Эшфорд? Тетушка Кейт?

Рослая дама, которая, по-видимому, была некогда очень хороша собой, грустно поджала губы и хмуро откликнулась:

— Итак, как я вижу, они все-таки сплавили ко мне свою рыжую!

— Боюсь, что так, — подтвердила Сабби с тем же постным выражением на лице.

Глаза Кейт внезапно заискрились веселой усмешкой.

— Сегодня утром в часовне я просила и Бога, и дьявола, чтобы они послали мне пару рук на помощь… Похоже, кто-то из них снизошел к моим мольбам!

Сабби улыбнулась и присела в низком реверансе; она поняла, что они с тетушкой сумеют поладить.

Кейт Эшфорд имела обыкновение говорить безостановочно. Она никогда не умолкала.

В ней таился неиссякаемый источник сведений, наставлений, советов и сплетен, и она безотлагательно занялась приобщением Сабби к злободневным хлопотам.

— По правде говоря, ты не могла появиться в более удачный момент. Королева отправилась в поездку и оставила меня здесь, чтобы я почистила и обновила все те наряды, которые она не взяла с собой. Работы столько, что и за сто лет не управишься… — Она озабоченно покачала головой. — У нашей государыни платьев больше двухсот, и это только здесь, в Гринвиче… и столько же в Виндзоре, и в Хэмптон-Корте.

Едва закончив одну тираду, добрая леди немедленно начинала следующую, так что от Сабби требовалось только вовремя кивать головой.

— Фу! Дворец просто пропитан зловонием!

Давай откроем окна. Думаешь, для чего затеваются эти торжественные вояжи по стране?

Для того чтобы осчастливить подданных ее величества лицезрением королевы во всех городишках по пути следования? Как бы не так!

Это просто предлог, а на самом деле большие выезды нужны, чтобы этот дворец обезлюдел.

Ведь всю зиму тут размещаются полторы тысячи человеческих тел… Полторы тысячи немытых тел, со всеми их запахами, — добавила она, брезгливо поморщившись. — Господи прости, нужно очистить отхожие места, прежде чем установится погода потеплее, а то нас всех чума поразит! — Она выдержала короткую паузу и вновь повела речь о собственных заботах. — И ведь нужно приводить в порядок не только платья. А кринолины? А обувь? А драгоценности? Их надо и почистить, и починить, где потребуется… Я уж не говорю о париках! — Последнее слово она произнесла с особым ударением и закатила глаза к потолку. — У меня две помощницы, но у них на двоих мозгов меньше, чем у одной божьей коровки! А у тебя, судя по виду, есть голова на плечах, и ты, должно быть, знаешь чего хочешь. Мне придется платить тебе жалованье из своих собственных средств. Ну, разумеется, во дворце ты можешь рассчитывать на кров и на пищу, так что ешь сколько влезет, но это все, чем тебя может одарить королева. Она до того прижимиста, что готова изюминку разрезать на две половинки! Вот тебе и еще одно преимущество поездки по стране, понятно тебе? Каждый захолустный дворянин, которого она осчастливит посещением, опустошит все свои закрома и все погреба в округе: надо же кормить и развлекать тысячу с лишком важных гостей!

Зато какая честь — они потанцуют в его доме!

Впрочем, довольно болтовни. Я выделю тебе одну из наших личных комнат. Комнатушки у нас крошечные, но там, по крайней мере, есть кровать и окно, а это само по себе уже роскошь по здешним понятиям. В Гринвиче сколько угодно комнат без окон, можешь ты в это поверить? Ты будешь жить на третьем этаже, так что осмотрись с дороги… Ты ведь Сара, правильно?

— Нет, мэм. Меня все зовут Сабби… Сабина Уайлд.

Кейт так и пронзила ее взглядом.

— Ах да, теперь я вспоминаю.

Тетушка отвела ее в тесную комнатку на третьем этаже и распорядилась:

— Как только разберешься тут со своими вещами, спускайся в гардеробную и принимайся за дело. С каждым платьем придется как следует поработать губкой — пятна от пота под мышками очень трудно выводятся. И еще эти проклятые белила, которыми она обмазывает все лицо! Их готовят из смеси яичного белка, квасцов и буры. Отчищать от этой смеси парики и рафы — дело не из приятных!

Оставшись на несколько минут в одиночестве, Сабби оглядела свою каморку. Здесь, во всяком случае, была удобная кровать с вполне приличными покрывалами. В углу размещался шкаф для одежды; рядом находился небольшой умывальник с тазом и кувшином, а под ним — короб с ночной вазой. Самым большим достоинством комнаты были высокие окна — от пола до потолка. Взявшись за ручку одной из оконных рам, одновременно служившей и створкой балконной двери, Сабби открыла окно и вышла на маленький каменный балкон.

Затем она как можно шире раздвинула тяжелые шторы, оставив окно открытым, чтобы проветрить комнату: на такой высоте она могла не тревожиться, что кто-нибудь влезет в комнату через окно.

Ей снова пришлось воспользоваться услугами пажа, чтобы найти дорогу к конюшням, а там она потратила полчаса на поиски Мэтью. Он втащил сундуки Сабби к ней в комнатку, а затем они взглянули друг другу в глаза и произнесли одновременно одну и ту же фразу:

— Я думаю, нас не должны видеть вместе.

Оба засмеялись, потому что взаимное понимание давалось им легко, и Сабби сказала:

— Когда мы встретимся на людях, надо будет сделать вид, что мы видим друг друга впервые в жизни. Если кто-нибудь начнет обо мне расспрашивать… Все, что тебе известно, — это то, что я племянница леди Эшфорд. А сейчас, как я полагаю, ты должен заняться делами со славным и могущественным лордом Девонпортом, и если этот змей полюбопытствует, на что похожа его жена, скажи ему, что я беззубая, косоглазая, кривобокая и что я жду не дождусь, когда же он примчится в Блэкмур, чтобы затащить меня в постель!

— О, мне пока незачем беспокоиться насчет Хока, — сказал он беспечно. — Он уехал… в свите королевы.

Лицо у Сабби вытянулось. Черт побери этого мерзавца, который готов быть на побегушках у женщины только потому, что та — королева! Что ж, прежде чем она, Сабби, с ним разделается, он у нее и побегает, и попрыгает по-другому! Будет дергаться, как висельник в петле!

Распаковывать сундуки Сабби не стала, поскольку и так уже слишком долго заставила ждать тетушку. Первые дни она будет просто образцом усердия, чтобы завоевать уважение Кейт и укрепить свое положение. Она будет впитывать все, как губка, а кто может быть лучшим наставником, чем говорливая хранительница королевских нарядов?

— Ах, девочка, вот и ты наконец, — с радостью встретила ее Кейт. — Я уже разобрала манишки, нижние юбки и воротники… приготовила их для прачек. Им все нужно передавать по счету, а иначе эти бойкие молодки быстро научатся подбирать, что плохо лежит!

Вот посмотри, на каждой вещичке из королевского белья вышита монограмма и корона, видишь? Если за прачками не проследить, с них станется продать что-нибудь из белья… с черного хода… по десять фунтов за панталоны королевы, можешь себе такое представить?

Так что одна из наших обязанностей — отдавать и принимать белье по счету и проверять все самым строгим образом. Ну, теперь ты бери губку и начинай выводить пятна. Имей в виду, у некоторых платьев, где фасон посложнее, рукава прикрепляются к платью шнуровкой, и чистить их надо отдельно. Рукавами мы займемся через пару дней: будем пришивать самоцветы и бусинки, которые плохо держатся и могут оторваться. Ах да, мне теперь нужно проверить, как там идут дела у девушек, которых я посадила чистить обувь ее величества — башмачки, нарядные туфли и сапожки. У нее их, видишь ли, более пятисот пар.

Сабби едва рот не разинула от таких необычайных новостей. У нее самой в распоряжении имелась единственная пара сапожек для верховой езды — чтобы выходить из дома — и пара домашних туфель из тонкой черной кожи. Она уселась на табурет, взяла мягкую тряпицу, смоченную мыльным раствором, и принялась за чистку королевских платьев.

Лиф каждого из них был испещрен пятнами от жира, вина, пота и пудры, а все юбки перепачканы глиной, пылью и даже тем, что попадается на полу в конюшнях.

Вернувшись в гардеробную, Кейт пристроилась рядом с Сабби на другой табурет и тоже взялась за работу.

— Таких роскошных нарядов я в жизни не видела, — сказала Сабби, поглаживая расшитый самоцветами бархат.

— Двор символизирует могущество и божественную сущность монархии. Нашей несравненной королеве необходимы зримые признаки этого величия. Один лишь взгляд на нее должен порождать благоговейный трепет.

Придворные дамы — не более чем часть общей декорации: королева должна резко выделяться на этом фоне. Хочу тебя предупредить: малейший намек на то, что кто-либо из дам обладает большей привлекательностью, чем она сама, приводит ее величество в настоящее бешенство, а когда наша государыня дает волю своему нраву, на нее даже глядеть жутко… но навлечь этот гнев на себя… не приведи Господь! Она подозрительна, придирчива, настроение у нее переменчиво до крайности. Случается, что она и поколачивает фрейлин, но чаще всего ограничивается словесными оскорблениями.

У нее язвительный ум и острый язык, которого все боятся как огня. Сопровождающие ее дамы обязаны одеваться в белое или носить платья блеклых тонов, и тогда эти монаршие одеяния, сверкающие драгоценными камнями, выглядят особенно эффектно. Никому не позволено затмевать властительницу. Все обязаны держаться в тени и способствовать возвеличиванию Глорианы!

— Вы ее ненавидите?

Это прозвучало как вывод, а не как вопрос.

Кейт покосилась на племянницу.

— Ну что ты, это считалось бы государственной изменой. Мы ее любим всей душой.

— Но если она доводит своих фрейлин до слез и делает их жизнь невыносимой, почему же они соперничают друг с другом, добиваясь придворных должностей?

— Ах, она ведь многолика, ты разве этого не знаешь? Часто она являет собой просто образец великодушия и милосердия. Она может быть приветливой, снисходительной и дружелюбной; она может быть неотразимой… если захочет. Ее улыбки и знаки благосклонности могут согреть твое сердце. Она никогда никому не наскучит. От нее словно исходит какое-то сияние. Женщины не могут противиться чарам этого двора. И, кроме того, где еще сыщется общество, в котором так легко подцепить богатого и знатного кавалера?

Сабби рассмеялась от души. В ехидных рассуждениях тетушки раскрывалась неприкрашенная правда!

К тому часу, когда Кейт в сопровождении Сабби отправилась в обеденную залу, население дворца заметно поредело: осталась пара сотен слуг и горстка придворных. На недостаток снеди жаловаться не приходилось, хотя королева уже покинула свою излюбленную резиденцию.

Так или иначе, вино в кувшинах убывало даже быстрее, чем обычно, и столы ломились от яств.

— После ужина, если день праздничный, во дворце устраиваются балы и маскарады, а в обычные дни — просто танцы и картежные игры до полуночи, но конечно сегодня ничего такого не будет. Я, во всяком случае, благодарю Создателя за то, что смогу как следует отдохнуть у себя в постели. До того устала, просто руки-ноги отваливаются.

— Для меня этот день тоже был слишком долгим, тетушка Кейт, — тихо отозвалась Сабби. — Но я вам от всего сердца благодарна за то, что вы для меня сделали.

— Да что ты, дитя мое, это для меня удовольствие — заполучить в свое распоряжение новую пару ушей. Обо мне такой слух пущен, будто я люблю только звук собственного голоса. — Она засмеялась и похлопала Сабби по плечу. — Ну что, пойдем наверх?

Сабби обрадовалась возможности проделать этот путь в обществе Кейт: самой ей не под силу было бы отличить один коридор от другого. У себя в комнатке, оказавшись наконец в одиночестве, она испытала огромное облегчение. Чудесно, что первый день при дворе остался уже позади: начало было положено, и начало хорошее. Теперь Сабби порадовалось тому, что королева отсутствует: это давало ей время, чтобы получше познакомиться с дворцом и придворными порядками.

Она зажгла свечи в канделябре и, сняв платье, повесила его в шкаф. Затем, налив немного воды из кувшина в таз, ополоснула лицо и шею. Потом освободилась от маленькой подкорсетной блузы-манишки, после чего вымыла грудь и руки под мышками.

И наконец, сбросив башмаки, чулки, нижнюю юбку и панталоны, она вымыла свои длинные ноги сверху донизу.

С головы до пят одетый в черное, Шейн Хокхерст завернулся в плащ и вышел из своей спальни на балкон четвертого этажа. С минуту он постоял, не шевелясь, в ожидании, пока глаза привыкнут к темноте, а затем, уверенными скользящими движениями перебравшись через два балкона, спустился на каменный балкон третьего этажа. Взглядом он обшарил темноту, пытаясь заметить внизу, на земле, хоть малейшие признаки жизни, но затем краем глаза уловил какое-то неясное движение внутри комнаты, по другую сторону балконной двери, и это мгновенно привлекло его внимание. Он увидел молодую женщину, которая отжала воду из пары чулок, а затем, привстав на цыпочки и подняв руки к верхнему краю зеркала, повесила чулки сушиться на раму. Она была совершенно нагая — нагая, как в тот миг, когда явилась на свет! Он даже дыхание задержал, когда она опустилась на колени перед сундуком и начала шарить внутри, пытаясь — по-видимому, безуспешно — что-то там отыскать.

Сабби помнила, что взяла с собой две ночные рубашки, но они, должно быть, находились в другом сундуке. Она тихонько чертыхнулась себе под нос, а затем оглянулась в сторону окна. При виде раздвинутых штор она вдруг почувствовала себя неуютно. Голос рассудка напоминал ей, что здесь, на третьем этаже, она находится достаточно высоко над землей и никто не может за ней подглядывать; однако что-то заставило ее задернуть шторы… может быть, просто прирожденная скромность. Поиски рубашки заняли минуту-другую, затем она встала и направилась к балконному окну.

Телесный отклик Хокхерста на явление обнаженной незнакомки оказался мгновенным и недвусмысленным. Шейн стоял неподвижно, но горячая кровь взыграла в чреслах, отгоняя все мысли, кроме одной. Он уставился на прелестное видение немигающим взором, опасаясь только, как бы не упустить ни единого момента этой дивной пантомимы. Ее груди выдавались вперед, восхитительно округлые и соблазнительные; талию, казалось, мужчина может обхватить пальцами одной руки; но самым необычным в этой красавице были ее волосы. Они спадали чуть ли не до колен красновато-медным облаком. Шейн облизнул внезапно пересохшие губы; она теперь была так близко, что он мог бы достать ее рукой. Она потянулась, чтобы задернуть шторы, и он был поражен, увидев, что и лицо ее не менее прекрасно, чем фигура.

Лишенный возможности ее созерцать, он почувствовал себя так, словно его оборвали, и обозлился, как собака, у которой отняли добычу. Он уже готов был распахнуть окно и шагнуть внутрь, чтобы взять желаемое… но внезапно вспомнил, что его дожидается Барон, и притом дожидается в таком месте, где могла таиться серьезная опасность. Как же можно было забыть об этом? Настойчивая пульсация требовательной плоти никак не способствовала улучшению настроения, и он мысленно послал проклятие бабенке, которая с такой легкостью разожгла в нем вожделение.

На следующий день всем пришлось всерьез заняться уборкой дворцовых помещений. Каждая балконная дверь, каждое окно были распахнуты настежь, чтобы улетучился спертый воздух, а свежий воздух проник внутрь. Уборщики и уборщицы выгребали старый резаный тростник, которым был присыпан пол, смахивали пыль и паутину с картин в позолоченных рамах, со стенных светильников и потолочных арок, счищали присохшую грязь с полов и доводили до блеска мебель с помощью пчелиного воска и скипидара.

Сабби снова трудилась над королевскими нарядами бок о бок с Кейт, впитывая сплетни и советы, на которые тетушка не скупилась. Во время ленча ее представили нескольким дамам, которые по тем или иным причинам не уехали с королевой: сестры Кэри — Кэтрин и Филадельфия, леди Лейтон, леди Холби и леди Бэроу. Сидя за одним столом, они держались приветливо и непринужденно, поскольку на этот раз не было надобности в соблюдении множества формальностей. Обычай требовал, чтобы дежурная фрейлина обтирала каждую тарелку кусочком хлеба с солью и отвешивала три поклона. Каждое блюдо полагалось отведать для проверки, не отравлено ли оно, и только потом его подносили королеве, чтобы она могла отрезать порции по своему усмотрению. Сегодня можно было обойтись без всех этих церемоний.

Присмотревшись к нарядам окружающих дам, Сабби пришла к заключению, что ее собственные одеяния чрезвычайно старомодны и отличаются излишней строгостью. Надо будет вооружиться ножницами и нитками и вечером увеличить вырез в трех ее платьях. Сегодня она была в светло-зеленом и знала, что этот цвет ей к лицу; но она быстро смекнула, что вырез лифа придется сделать куда глубже, если она не хочет, чтобы над ней смеялись как над деревенской скромницей-простушкой.

Из украшений на сестрах Кэри были только простые нитки жемчуга и по одному колечку у каждой, зато драгоценности других дам вызвали у Сабби искреннее восхищение. На портретах Елизаветы, которые она видела раньше, пальцы королевы были просто унизаны перстнями, и, очевидно, придворные дамы старались следовать примеру государыни. У Сабби вообще не было никаких драгоценностей, и она сразу же начала соображать, как бы и ей раздобыть таковые.

— Когда королевы нет, мы просто тупеем, — пожаловалась леди Холби. — Кажется, еще немного, и мы зачахнем от скуки.

— Этого нельзя допускать ни в коем случае! — живо откликнулась леди Лейтон. — Я решила завтра же вечером устроить небольшой прием и уже уговорила леди Бэроу помочь мне все подготовить. Может быть, леди Эшфорд, и вы не откажетесь присоединиться к нам?

— Признаюсь вам, дорогая, все, о чем я мечтаю, — это о возможности дотянуть до вечера и отдохнуть. Но, думаю, моя племянница Сабина была бы счастлива воспользоваться вашим великодушным гостеприимством. Она только вчера приехала из своего городка и впервые при дворе… Для нее это был бы сущий дар судьбы — завести знакомство с благожелательными и достойными людьми, пока не слетелись стервятники.

— Да, она очень мила, — заметила Филадельфия Кэри. — С таким лицом она быстро наживет себе врагов.

Сабби улыбнулась.

— Какое у вас необычное имя!

— Да и ваше в Англии не часто встречается, и на него тоже обратят внимание, — предупредила Филадельфия.

Леди Лейтон понизила голос:

— Придется шепнуть словечко кое-кому из кавалеров. Вы с удивлением обнаружите, как много джентльменов уклонились от чести сопровождать королеву, и каждый из них будет искать развлечений.

Едва разговор коснулся этой темы, Кэтрин Кэри заметно оживилась:

— Вчера вечером я видела Хитрого Лисенка и Цыгана, и еще ходят такие слухи, что Бог Морей тоже пока не тронулся в путь.

Заметив недоумение Сабби, Кейт рассмеялась и пояснила:

— При дворе большинство мужчин имеют прозвища, которые придумывает ее величество.

Леди Лейтон без тени стеснения подмигнула:

— Тем не менее, любой из них стоит того, чтобы поразвлечься с ним в постели.

Сабби была почти уверена, что эта дама замужем, и ее покоробила такая бесстыдная откровенность.

— Ох, святые угодники, все эти открытые окна меня в могилу сведут! — воскликнула вдруг ее тетушка. — Отовсюду дует, у меня каждая косточка ноет! Сабби, душенька, будь добра, принеси мне шаль из моей спальни.

Сабби вышла из длинной обеденной залы и на мгновение остановилась, не зная, в какую сторону ей следует направиться. Как ей казалось, гардеробная расположена где-то справа, но потом пришлось повернуть налево, чтобы попасть на лестницу; поднявшись на второй этаж, Сабби очутилась в коридоре, который, в свою очередь, позволил ей добраться до центральной лестницы, ведущей на третий этаж. Еще один поворот — и она поняла, что в этой части дворца раньше не бывала. Она находилась на пересечении двух широких переходов; в один из них выходило множество дверей, а другой представлял собою длинную галерею с зеркальными стенами.

Она повернулась, чтобы возвратиться назад тем же путем, каким пришла сюда, но все вокруг выглядело совершенно неузнаваемым, и она поняла, что заблудилась. И тут с огромным облегчением она увидела в дальнем конце зеркальной галереи незнакомого джентльмена, направлявшегося в ее сторону. Когда он подошел поближе и она увидела, как он одет, стало ясно, что это вельможа высокого ранга. На нем был алый кафтан с черными прорезями; высокие сапоги с отворотами, сделанные из черной оленьей замши и украшенные алыми кантами, могли бы показаться произведением искусства. Щегольская короткая накидка подчеркивала не правдоподобную ширину плеч незнакомца.

Он улыбнулся; на его смуглом лице блеснули белые зубы, и Сабби почувствовала, что у нее ноги подкашиваются и кровь застывает в жилах — до того он был красив. Их разделяло уже столь малое расстояние, что она могла — или ей показалось, что могла, — ощущать тепло его высокого мускулистого тела.

— Сэр, — с трудом обратилась она к нему, с удивлением отметив, как хрипло звучит ее голос, — я безнадежно сбилась с пути и совершенно растерялась.

Он взглянул на нее с насмешливой серьезностью.

— И я тоже, сударыня, — ответил он, прижав руку к сердцу.

Она широко открыла глаза, и в них сверкнули зеленые искры:

— Умоляю вас, милорд, не смейтесь надо мной.

Он взял ее за руку и потянул за собой:

— Сюда, милочка.

— Но… но я же еще не сказала вам, куда мне нужно попасть… — слабо запротестовала она.

Они оказались в уединенном алькове[6], и, когда он окинул ее взглядом, она поняла, что и его усмешка, и намерения не сулят ей ничего хорошего!

Он же, со своей стороны, обнаружил, что глаза искусительницы подобны двум светло-зеленым заводям, и это открытие доставило ему истинное удовольствие. Он провел бессонные часы, пытаясь сообразить, какого же они цвета. А теперь он воскрешал в памяти великолепные формы, скрытые сейчас ее скромным платьем. Его яркие синие глаза играли с ней в какую-то игру, и она почувствовала: еще мгновение, и в эту игру, помимо глаз, вступят иные силы… Так и случилось.

Он высоко поднял ее, прижал к себе и запечатлел на ее губах дразнящий поцелуй. Она не могла не ощутить, какая аура мощи и неукротимости окружает его. Конечно, физически он был неизмеримо сильнее ее, и о том, чтобы вырваться, не могло быть и речи. Оставалось только возмутиться вслух, и она уже открыла было рот, чтобы запротестовать против столь бесцеремонного обращения, но и это оказалось невозможным: он заглушил ее протесты огненно-жадным поцелуем. Горячие волны неведомого чувства прокатились вдоль всего ее тела. Она быстро отклонила голову, освобождаясь от нежданного натиска; ее рука отлетела назад, и он получил то, чего меньше всего ожидал, — звонкую оплеуху. Пораженный, он поставил ее на пол и, угрожающе прищурившись, процедил:

— В какие это игры вы играете, сударыня?

— Ах вы распутник!.. — Ее грудь ходила ходуном от негодования. — Вы… вы… совратитель девственниц!

Он рассмеялся: высокопарная отповедь его позабавила.

— Девственниц? Это ты про себя, голубушка? Что-то верится с трудом. Ты делаешь вид, что заблудилась, заманиваешь меня в альков, потом подзадориваешь меня такой миленькой затрещиной и отказываешь мне в том, на что сама напросилась!

— Делаю вид? О чертов повеса… воспользовался моей невинностью… — забормотала она.

— Невинностью? — расхохотался он. — Любая особа женского пола утрачивает невинность, если пробудет здесь, во дворце, дольше двадцати четырех часов!

Ее глаза загорелись дерзким огнем.

— Я провела здесь ровно двадцать три часа. Так что вам остается один час, чтобы меня обольстить! — с вызовом выпалила она, и он внезапно почувствовал, что встал на опасный путь. Сейчас ее близость породила в нем тот же пульсирующий жар, что и вчера вечером.

Обычно он умел держать свое тело под строжайшим контролем, и его раздосадовало, что эта рыжая малышка с такой легкостью заставила его утратить власть над собой.

С самым церемонным поклоном он осведомился:

— Могу ли я проводить вас, сударыня?

— Убирайтесь к дьяволу! — фыркнула она и, повернувшись на каблуках, вырвалась прочь из алькова и зашагала по коридору с таким уверенным видом, как будто точно знала, куда идти.

— Ах ты дрянь! — пробормотал он себе под нос. — Веду себя, как положено мужчине, — она брыкается; веду себя, как положено джентльмену, — опять не угодил!

Он провожал ее задумчивым взглядом. Невинное создание или опытная куртизанка?

В обоих случаях следует задать ей в постели хорошую трепку!

Когда Кейт нашла племянницу, та стояла у окна в своей комнате и напряженно вглядывалась куда-то вдаль, явно позабыв обо всем, кроме предмета, приковавшего ее внимание.

— Проснись, спящая красавица! Я уж думала, что тебя похитили разбойники.

— Тетушка Кейт, скорее, кто этот всадник — на вороном жеребце? — указала она пальцем сквозь стекло.

— А-а, так вот в чем дело! Ничего удивительного, что у тебя ум за разум зашел. Это наш Бог Морей! Все женщины тают от одного его взгляда.

«Да пропади он пропадом, мне и плюнуть-то в его сторону противно!» — так вульгарно выразилась мысленно Сабби, хотя и знала, что лукавит сама перед собой.

— Ну же, милая, пойдем. Если сегодня управимся с двумя десятками платьев, то завтра сможем приняться за чистку драгоценностей.

Ты будешь в восторге от этих украшений, Сабби. Любая женщина за них продала бы душу дьяволу. Подожди только, я отопру некоторые ее ларцы. Ты правильно поступила, приняв приглашение Энн Лейтон на завтрашний вечер. Надеюсь, ты умеешь играть в карты. Ей понадобится устроить игру, чтобы приманить мужчин, понимаешь?

В картах Сабби была отнюдь не сильна и сразу подумала, что надо посоветоваться с Мэтью, но пока она только спросила:

— Разве леди Лейтон не замужем?

— Разумеется замужем. И она, и Мэри Бэроу. Их мужья сейчас в Голландии — воюют в армии Лестера. Но можешь не сомневаться: если бы оба они присутствовали на завтрашнем вечернем приеме, это ничего бы не изменило. При дворе все мужья и жены наловчились изображать слепых, когда любовные связи сулят семейству выгоду. — Кейт метнула проницательный взгляд в сторону Сабби. — Имей в виду, тебе надо держать ушки на макушке и быстро распознавать, где сильный покровитель, а где слабый, иначе от тебя останутся только рожки да ножки. Пока не удостоверишься, что зверь в капкане, никого и близко не подпускай и, ради всего святого, будь осмотрительна и не позволяй себе потерять голову из-за какого-то красавчика.

Перед тем как улечься спать, Сабби осторожно прокралась к комнате Мэтью и тихо постучала в дверь. Ей ответил знакомый голос:

— Входи, дорогая, ты сегодня рано… — Дверь открылась, и он сразу сменил тон. — О, Сабби, это ты!

— У меня сложности! — сообщила она без обиняков.

— Понятно, — протянул он. — Мне это все дамы говорят.

— О Мэтт! — засмеялась она. — Не надо так со мной шутить. Это неблагородно.

Он подмигнул:

— А что я такого сказал? Заходи, пока тебя никто не видел.

Мэтью явно только что кончил бриться. Он ополоснул бритву с ручкой из слоновой кости, а затем налил и себе, и гостье по бокалу красного вина. Сабби уселась около миниатюрного столика и отхлебнула из бокала.

— Послабее, чем бренди.

— Да, но зато более коварное. Когда глотнешь бренди, оно сразу бросается в голову, и ты это знаешь заранее, а вот с вином может получиться по-другому — к тому времени, когда ты поймешь, что хватил лишку, весь твой пыл успевает улетучиться, ., и оказывается, что ты упустил свой шанс.

— Спасибо, что предупредил. Я приглашена к леди Лейтон: завтра вечером она устраивает прием. И мне нужно научиться играть в карты!

— Сабби, я всю жизнь играю в карты, а Хок может меня обыграть девять раз из десяти. Невозможно усвоить всю картежную премудрость за один урок.

— Ладно, научи меня чему-нибудь. Как плутовать… или блефовать…

Он изумленно поднял брови.

— Ты это серьезно? Ты действительно собираешься плутовать?

— Ты точь-в-точь как моя бабушка, — сказала она, сморщив нос.

— Ладно, посмотрим. Наверное, я сумею научить тебя играть в сант. — Он вручил ей колоду карт. — Отбери и отложи в сторону все карты ниже семерки. Для игры останутся тридцать две.

Он весело смеялся, когда карты начали сыпаться из ее непривычных рук, но вскоре она уже управлялась с колодой уверенно, тасуя и сдавая карты со сноровкой заправского игрока.

— В картах четыре масти, и самая старшая карта в каждой масти — туз, — терпеливо объяснял он. — Теперь раздай каждому из нас по двенадцать карт.

Она слушала внимательно: уж очень ей хотелось научиться.

— Принято играть на какие-то ставки; обычно играют на деньги, — предупредил он свою ученицу.

Она проиграла, и он заявил:

— Теперь ты должна мне один золотой.

— О Мэтт, ты уж слишком многого хочешь! — вознегодовала она.

Он покосился на нее:

— А как же. Мне это…

— ..Все дамы говорят, — закончила она и шлепнула его за вольную шуточку.

Обучение заняло больше часу, но она добилась-таки того, что начала выигрывать.

— Смотри-ка, до чего быстро научилась, — похвалил ее Мэтт.

Она вскинула на него зеленые глаза и передразнила:

— Мне это все мужчины говорят.

Он наслаждался ее обществом и сожалел, что пригласил другую женщину провести с ним вечер.

— Ладно, пойду-ка я лучше отсюда, пока не явилась твоя дама.

Она вздохнула и поднялась с места.

— Сабби, если ты останешься, я ее спроважу, — предложил он.

— Мэтт, пожалуйста, не надо портить нашу чудесную дружбу всяким лишним вздором.

Она быстро поцеловала его в щеку и ушла.

«Чтоб меня черти взяли, — обозлился Мэтт на самого себя. — Я даже не предупредил ее, что Хок пока во дворце!» Подумав, он написал несколько слов, отыскал комнату Сабби и подсунул записку под дверь.

Она заметила послание не сразу, а лишь тогда, когда уже собралась гасить свечи. Оно гласило:

«Сабби, я должен предупредить тебя, что Хок еще во дворце. Попытаюсь разузнать, когда он отправится догонять свиту. Мэтт».

Когда она это прочла, у нее перехватило дыхание.

Ненависть к бессовестному супругу взметнулась в ней как огненный столб. Ее ирландская кровь говорила: он ей враг. Она узнает о нем все-все самое сокровенное, все, что возможно. Она узнает все о его врагах и друзьях, о его жилище и привычках, о талантах и пристрастиях.

Уже забравшись в постель, лежа под одеялом, она все еще сжимала кулаки.

Молча она клялась себе, что разведает все о его слабостях и уязвимых местах… и погубит его.

Глава 7

Рано утром Сабби проснулась с крепнущим чувством радостного предвкушения: сегодня, может быть, ее ждет встреча с ним. Она знала только то, что они оба здесь, в Гринвиче, что она может увидеть его и что в этот момент она должна выглядеть красивой. Она достала из шкафа свое кремовое платье и бестрепетной рукой сделала в нем вырез в форме сердечка.

Мысль о том, что это платье было задумано в качестве венчального наряда, только подливала масла в огонь ее гнева против человека, который превратил это знаменательное событие в фарс.

Завтрак она пропустила, чтобы управиться с переделкой платья; когда же оно было готово, она не стала тратить времени на примерку и отправилась искать тетушку. Сегодня Кейт повела ее в личные покои королевы — через приемную в опочивальню.

— Большую часть украшений ее величества взяла с собой. Главные драгоценности короны — их надевают в особо торжественных случаях — хранятся под семью замками, и конечно ключи от них — у лорда-канцлера. Но за все прочее отвечаю я, и, можешь поверить, это нелегкое бремя.

С этими словами леди Эшфорд отперла большой ларец, в котором имелось около дюжины ящичков, а в ящичках находились шапочки, оплечья и ленты, сплошь расшитые всякими драгоценными камнями, какие только встречаются в подлунном мире. Здесь переливались и сверкали бриллианты, рубины, изумруды и жемчуга, молочные опалы, пурпурные гранаты, зеленые оливины и невероятные сине-зеленые цейлонские сапфиры.

Из верхнего ящичка Кейт извлекла подносик с отдельными камнями, которые некогда оторвались от бесценных платьев и головных уборов королевы, и приступила к священнодействию: требовалось найти то место замысловатого узора, где не хватало камня, подобрать нужный и закрепить его на ткани.

Сабби получила в свое распоряжение уксус, маленькую щеточку и кусок замши; с помощью этих средств она чистила шапочки, оплечья и раскладывала их на просушку.

Ближе к вечеру Кейт отомкнула большую шкатулку с ожерельями и брошками из полуястреб и голубка драгоценных камней. У Сабби захватило дух от их разнообразия и многоцветья. Она провела пальцем по этим ювелирным шедеврам из кораллов и топазов, из малахита, янтаря и хрусталя, восторгаясь их совершенством.

— Полюбуйся на них, пока можно, — разрешила тетушка. — Она их вообще надевает редко. Когда ты кончишь, я вернусь, чтобы запереть шкатулку. А потом, я думаю, ты заслужила короткий отдых… перед вечерними развлечениями. Меня уже ноги не держат. Обедать в залу мы не пойдем: я прикажу, чтобы еду нам принесли сюда.

Едва Кейт скрылась за дверью, как Сабби вынула из шкатулки несколько ожерелий и начала, стоя перед зеркалом, примерять их на собственную шею. Глаза у нее разгорелись.

Как может одна женщина владеть таким множеством сокровищ? Это несправедливо!

Ее внимание привлекло ожерелье из нефрита с бирюзой. Центральная подвеска из бирюзы, имевшая грушевидную форму, размером не уступала голубиному яйцу. Сабби приложила ожерелье к себе и с замиранием сердца погладила крупную бирюзовую каплю. «А почему бы и нет?» — спросила она себя, не желая прислушиваться к мысли о возможных опасностях. Цвета этих камней словно специально подобраны для нее, чтобы составить великолепный контраст с ее пламенеющими локонами и подчеркнуть оттенок зеленых глаз. Завтра она вернет ожерелье на место, прежде чем кто-либо успеет заметить его отсутствие.

Не дожидаясь, пока смелость ее покинет, Сабби поспешно засунула ожерелье поглубже за корсет, так чтобы оно причиняло ей как можно меньше неудобств, и рьяно взялась за чистку камней.

Кейт бегло проверила плоды ее трудов и одобрительно кивнула. Сабби не стала терзаться мыслями о том, как она сможет утром положить ожерелье на место: она не сомневалась, что, так или иначе, способ найдется.

В этот вечер она задернула шторы, перед тем как начала мыться. Она вздрогнула от радостного возбуждения, когда достала из шкафа чудесное кремовое платье. Восхитительное ожидание первого выхода в свет заставляло ее кровь петь. Кейт предупредила ее насчет возможных мужских заигрываний; но Сабби и на собственном опыте уже прочувствовала, что это такое. Пример подобного поведения… кровь прилила к ее щекам. Румянец разгорелся еще пуще, когда она увидела в зеркале, как выпирают ее груди из глубокого выреза платья. Теперь, когда их прикрывал скромный лиф, она выглядела как последняя распутница.

Сердце у нее забилось чаще, когда она скрепила застежкой концы нефритового ожерелья и тяжелая бирюзовая подвеска скользнула в ложбинку между холмиками ее грудей. Это украшение так и было задумано — чтобы привлечь взгляд любого мужчины. Сабби взяла щетку и уложила волосы по самой последней моде. При этом ее шея и спина оставались открытыми, так чтобы ожерелье могло явиться во всей своей красе.

Она аккуратно отсчитала десять золотых монет, чтобы иметь возможность делать ставки в игре, и опустила их в крошечный кошелек, подвешенный к запястью. Прихватив с собой свой веер, она поспешила вниз, в музыкальную галерею на втором этаже. Там уже собрались человек шестьдесят-семьдесят, но было еще рано. Леди Мэри Бэроу приветствовала ее сердечным поцелуем и шепнула:

— Тут по меньшей мере двое мужчин на каждую женщину, так что, по-моему, мы можем рассчитывать на успех.

Сабби почувствовала себя крайне неловко.

Казалось, что глаза всех мужчин прикованы к ее груди, словно они только и ждали момента, когда округлые выпуклости высвободятся из-под отведенных им границ глубокого декольте.

Однако она быстро овладела собой в душе обозвала себя трусихой. В конце-то концов, для чего же и придуманы такие соблазнительные женские наряды, если не для привлечения мужских взоров?

Она присела на невысокую скамеечку около группы дам, демонстрирующих свое искусство игры на лютнях, арфах и вирджинале[7].

Сабби любила музыку и вся обратилась в слух.

Анна Васавур исполняла любовную песню, и ее большие выразительные глаза придавали некий скрытый смысл бесхитростным словам.

У Сабби кровь прилила к щекам, и она подняла веер, чтобы остудить пылающее лицо, но, оглянувшись по сторонам, обнаружила, что по меньшей мере дюжина мужчин пожирает ее глазами. Вздох облегчения вырвался у нее, когда она заметила направлявшегося к ней Мэтью. Она поднялась со своей скамеечки и подставила ему щеку для поцелуя, как, очевидно, тут было принято.

— О Мэтт, спасибо, что ты пришел.

— Ты прочла мою записку? — спросил он.

— Конечно. Ты уже успел с ним поговорить?

— Ну как же. Я получил аудиенцию его светлости, и мне удалось внушить ему, что я доставил его послушную жену в Блэкмур.

— Он даже ничего не заподозрил? — удивилась она.

— Да ему просто в голову не может прийти, что кто бы то ни было, — и, тем более, женщина — осмелится ослушаться его приказов. — Мэтью нахмурился и заговорил о другом. — Завтра утром я отплываю в Кале за партией дорогих французских шелков. Сабби, обещай мне, что не натворишь глупостей, пока меня нет.

Его взгляд упал на ее грудь и там задержался; однако великолепного ожерелья, похоже, он вообще не заметил.

— Мэтт, можно тебя попросить принести мне вина?

Стоило ему отойти от нее, как полдюжины мужчин устремились к нему и стали просить, чтобы он представил их очаровательной незнакомке. В тот же самый момент к Сабби подошла Филадельфия Кэри.

— Вы намерены приберечь этого неотразимого молодчика исключительно для себя, Сабби, или будете достаточно великодушны и познакомите с ним меня?

Мэтт принес вина, и мужчины тут же образовали около них полукруг.

— Сабби, я хочу кое с кем вас познакомить. — Не останавливаясь, он назвал их одного за другим:

— Лорд Оксфорд, Джеймс Клинтон, сэр Джон Хинидж, Энтони Бэкон, французский посол де Вилье и Уильям Герберт… Насколько я понимаю, он сын графа Пемброка. Господа, разрешите мне представить вам племянницу леди Кейт Эшфорд, госпожу Сабину Уайлд, только что прибывшую ко двору.

Каждый запечатлел долгий поцелуй на ее руке, тогда как она в ответ бормотала только «милорд…», поскольку, разумеется, не смогла с первого раза запомнить, кто есть кто. Легкий тычок в спину заставил ее вспомнить о Филадельфии.

— Мэтт, я бы хотела познакомить вас с моим новым другом Филадельфией Кэри… а это Мэтью Хокхерст.

Глаза девушки изумленно расширились:

— Вы брат лорда Девонпорта?

— Нет, — шутливо запротестовал Мэтью, — это он мой брат! Не желаете ли, сударыни, поиграть в карты?

Мэтью задумал таким образом увести их от мужчин, но, когда они направились к карточным столам, новые знакомцы Сабби потянулись следом. Мэтью усадил ее справа от себя, а Филадельфию — слева. Джеймс Клинтон, опередив других, занял четвертое кресло.

Мэтт дипломатично предложил:

— Может быть, сыграем в сант? По-моему, дамам эта игра нравится больше всех других.

Сабби забеспокоилась: как же они будут играть, ведь на четверых не хватит карт в колоде, но, конечно, Мэтт ввел в игру две колоды по тридцать две карты, и она воспряла духом.

Сабби каждый раз проигрывала, и ее скромный запас монет скоро подошел к концу. Наконец она выиграла деньги у Джеймса Клинтона и заподозрила, что он умышленно ей поддался. Впрочем, ей было все равно, выиграет она или проиграет: ее радовало все — риск, обмен остроумными репликами, смех и восхищенные взгляды.

Вино лилось рекой. Сабби утратила всякую осторожность и в результате проиграла все, что у нее еще оставалось. Филадельфия, не таясь, кокетничала с Мэтью, время от времени касаясь его руки или — под столом — его колена.

Мэтью оглянулся вокруг — и на лице у него отразилась явная тревога.

— В чем дело? — тихо спросила Сабби, перехватив его взгляд.

— Сюрприз! — предостерег ее Мэтью. — На горизонте…

Сабби оцепенела.

— Я точно знаю, кто там на горизонте, — холодно заявила она. — Драгоценный Бог Морей ее величества.

Хок легко качнул головой, и Мэтью незамедлительно повиновался безмолвному приказу, уступив старшему брату свое место за столом.

Когда Мэтью встал, встала и Филадельфия, не желая так скоро лишаться его общества.

Видя, что леди встает, поднялся на ноги и учтивый Джеймс Клинтон, и Хокхерст насмешливо хмыкнул:

— Кажется, мне остается только поиграть с дамой.

Это прозвучало весьма двусмысленно. Сабби одарила его ледяным взглядом:

— Боюсь, вы ошибаетесь. Благодарение небесам, я проиграла все свои деньги, — с притворным сожалением произнесла она и сделала попытку встать с кресла.

Попытка, однако, не увенчалась успехом.

Смуглая сильная рука бесцеремонно опустилась на плечо Сабби и пригвоздила ее к месту.

— Не имеет значения. Сыграем на эту безделушку.

Сабби и ахнуть не успела, как он ловкими пальцами снял с нее ожерелье и положил его на стол между ними. У нее в горле пересохло. Она быстро оглянулась вокруг, ища глазами Мэтта, но юный трусишка бросил ее на растерзание Богу Морей.

Его лицо было отмечено печатью силы, юмора и мужского высокомерия. Он казался деспотичным, непредсказуемым и опасным.

Между ними словно висели в воздухе последние слова, услышанные им от нее: «Убирайтесь к дьяволу!»

Ей хотелось и сейчас выкрикнуть те же слова, но она постаралась подавить глубочайшую враждебность, которую он в ней вызывал.

— Я не могу играть на такие высокие ставки, милорд. Вы пользуетесь своим преимуществом… Я только учусь играть.

Его глаза оставались холодными, на лице не было и тени улыбки.

— Стоит нам встретиться, как ты начинаешь хныкать. В тот раз я воспользовался твоей невинностью, теперь, оказывается, я пользуюсь твоим невежеством.

Она мгновенно проглотила наживку: оскорбительные слова заставили ее разозлиться еще больше, а он не замедлил подлить масла в огонь:

— Бога ради, что тут такого? Это же всего лишь игра!

Он насмехался, но она-то чуяла, что это смертельно опасная игра. Ей был известен исход — и ему тоже. Казалось, он знал, что ожерелье не принадлежит ей, и, зная это, обдуманно и умело отобрал у нее это украшение.

— А что поставите на кон вы, милорд?

— А чего бы вам хотелось? — ответил он вопросом на вопрос.

Она глубоко вгляделась в его глаза, стараясь при этом притвориться спокойной.

— У вас нет ничего такого, что я желал бы получить, — медленно проговорила она, подчеркивая каждое слово.

Он усмехнулся. То была усмешка хищника, в которой читалось предостережение: прежде чем он с ней покончит, она захочет кое-что от него получить — и будет просить его об этом.

— Тогда пусть будет пять сотен крон; все женщины желают получать деньги.

Названная им сумма была оскорбительно высокой, а манера держаться — откровенно наглой.

Она не намеревалась ни в чем ему уступать, и в наглости тоже. Обстоятельства складывались явно не в ее пользу, и она попробовала уравнять шансы:

— Давайте просто вынем из колоды по одной карте. У кого карта старше, тот и выиграл. А сидеть тут и продолжать этот фарс я отказываюсь.

Он учтиво предложил ей колоду. Она вытянула десятку — он вытянул валета..

— Какая правильная карта![8] — бросила она.

Сабби схватила веер и чуть не перевернула свое кресло, попытавшись удрать от опасного партнера, однако он удержал ее за запястье и тихо произнес:

— Мои комнаты — на четвертом этаже.

Если ты хорошо разыграешь свои карты, — он покачал ожерельем у нее перед глазами, — я сумею быть весьма великодушным.

От злости и возмущения у нее чуть не отнялся язык. Окатив его волной ледяного презрения, она прошипела: «Пошел ты ко всем чертям!»

Когда она двинулась через галерею, стараясь держаться как можно дальше от него, ноги у нее дрожали, но одно она знала твердо: нельзя терять из виду ожерелье. Она не смела даже подумать о том кошмаре, который ее ожидает, если она не сумеет вернуть на место драгоценное украшение. Выбора у нее не было: приходилось последовать за негодяем. Она выяснит, где находится его жилище, а потом как-нибудь выкрадет оттуда ожерелье. Украдкой она наблюдала за ним. Проклятье, каждая женщина, что тут обреталась, норовила подойти к нему и перекинуться с ним парой шуточек, и в глазах у этих бесстыдниц горел откровенный призыв! Он притягивает к себе женщин, словно у него в груди спрятан какой-то дьявольский магнит, гневно подумала она.

Наконец ему удалось от них отделаться, и он покинул галерею. Сабби даже не сочла нужным задержаться, чтобы пролепетать какое-нибудь вежливое извинение бедняге-поклоннику, который, после получасового потока комплиментов, остался ни с чем. Сохраняя между собой и Богом Морей должное расстояние, она проследовала за ним на четвертый этаж дворца, и ее даже удивило, как близко расположены его апартаменты от комнаты Мэтью. После того как он вошел к себе и дверь за ним закрылась, Сабби выждала еще минут пять, а потом прокралась по коридору к комнате своего молодого родича, но дверь была заперта и из-под нее не просачивался ни единый лучик света. Внезапно она услышала звук открывающейся поблизости двери и едва успела юркнуть за угол и прижаться к стене.

Услышав, что шаги не приближаются к ней а, наоборот, удаляются, она с облегчением вздохнула. Она набралась храбрости, чтобы высунуть голову из-за угла, и успела заметить высокого человека в черном плаще, спускающегося по ступенькам.

Времени у нее было ровно столько, чтобы успеть сунуть куда-нибудь ожерелье и снова выйти за порог. Она понимала, что для колебаний места нет. Сейчас она должна действовать: подобная возможность вряд ли ей снова представится. Она быстро прошла по коридору и бесшумно проскользнула в комнату.

Глаза у нее расширились. Она находилась в просторной, богато убранной спальне, не имевшей ничего общего с клетушкой, которую занимала она сама. Сводчатый переход вел из этой спальни в другое помещение, которое — насколько Сабби могла судить — было чем-то вроде гостиной.

Из всех предметов обстановки в глаза прежде всего бросалась кровать с пологом из красного бархата. Пол был застлан ковром с таким толстым ворсом, что в нем полностью скрывались носки туфелек. При желании хозяин спальни мог бы похвастаться также камином с мраморной полкой и зеркалом высотою до потолка. Сабби взглянула на свое отражение и подправила медно-рыжеватую прядь, выбившуюся из прически и упавшую на плечо.

Она лихорадочно пыталась сообразить, где же могло находиться ожерелье… и вдруг замерла: в глубине зеркала она увидела отражение наблюдавшего за нею Бога Морей.

Он стоял в небрежной позе, прислонившись к проему арочного перехода. На нем уже не было камзола, а белая рубашка была расстегнута на всю длину от ворота до плотного кушака его черных штанов. Их глаза встретились в зеркале, и Сабби вдруг обнаружила, что не в силах отвести от него взгляд. Его лицо разительно изменилось. От оскорбительно-насмешливого выражения не осталось и следа.

— Я знал, что ты придешь, — вкрадчиво сказал он.

Он двинулся к ней; она видела это, но не в силах была шевельнуться: она словно приросла к месту. Когда его руки легли ей на плечи, когда он повернул ее к себе лицом, ее пронзила дрожь. Он находился слишком близко, он был слишком большим, мужественным и, черт бы его побрал, подавляюще-красивым.

— Я пришла за ожерельем, — храбро заявила она.

— В самом деле? — удивился он, вынуждая ее признаться, что сюда ее привлекло не только ожерелье. Она подняла глаза, чтобы взглянуть в загорелое лицо, и почувствовала, как спутанная грива его темных волос просто притягивает к себе ее пальцы.

Ощущение было такое, словно между ними существует какая-то незримая связь, словно она знала его от сотворения мира.

Он наклонил голову, и она поняла, что он собирается поцеловать ее. Но в тот момент, когда его губы приникли к ее губам, все было позабыто: гнев, страх, сопротивление…

Его пальцы вынули шпильки из ее волос, а потом спрятались в медно-рыжем водопаде.

Потом он взял ее обеими руками за щеки, поднял ее лицо к себе и снова поцеловал, а потом шепнул:

— Я уже наполовину влюблен в тебя, а сам до сих пор даже не знаю твоего имени.

— Сабби, — шепнула она в ответ. — Сабина Уайлд.

Он снова прижался к ней губами. Его поцелуй был томительно долгим и требующим повиновения, и все в ней отозвалось на этот поцелуй. Она прильнула к нему, к его твердой мускулистой груди. Но тут он, почти не отрываясь от ее губ, назвал себя:

— Шейн Хокхерст.

Сердце у нее замерло, а затем бешено заколотилось: миллионы искр вспыхнули у нее в груди. Ее руки, руководимые безотчетным инстинктом, рванулись к его поясу и отыскали там рукоятку ножа, который она мельком заметила раньше. Она схватила нож и пошатнулась, тяжело дыша, с криком:

— Бастард!

Он откинул назад голову и от всего сердца захохотал, потому что она назвала его совершенно точно.

— Ах, сердитый котенок, этот кинжал тебе подходит. Взгляни-ка на рукоятку.

Она даже растерялась: он не только не испугался, но даже нисколько не встревожился оттого, что она завладела его клинком. Она взглянула на кинжал и обнаружила, что его ручка сделана в виде фигурки рассерженной дикой кошки. А он тем временем неведомо откуда вынул второй кинжал — точно такой же.

— Теперь у каждого из нас по одному… а ведь они составляют пару… держи и этот тоже.

Она взглянула на него — и тут ее как громом поразило: только сейчас она полностью осознала, что он ее муж. Закон Англии… о, и закон Божий тоже… дают ему власть над ее жизнью и смертью. Стоя с ним лицом к лицу, она вспоминала, что ее сегодняшний наряд был задуман как свадебное платье, и душевные силы изменили ей. Слезы подступили к глазам, когда она представила себе, как все могло бы произойти, — и тогда нарастающий гнев высушил эти непролитые слезы. Здесь, перед ней, находился ее враг.

Именно о нем она должна узнать всю подноготную, именно его она должна сделать своим рабом и погубить его. С чего же начать?

Чутье подсказало ей, что надо переходить в наступление. Она улыбнулась.

— Я пришла за ожерельем. Оно принадлежит мне.

В его глазах снова мелькнула усмешка.

— Нет, не тебе, а королеве.

— Ха! Что навело вас на столь смехотворную мысль?

— Я сам его ей подарил. Ты должна вернуть его на место, прежде чем тебя изобличат.

Она поняла, что ей остается только один выход.

— И вы действительно ожидаете, что я стану вашей любовницей, лишь бы получить ожерелье? — спросила она с негодованием.

— Любовницей? Кровь Господня, какая самонадеянность с твоей стороны! Я имел в виду просто разок позабавиться.

Оскорбленная сверх всякой меры, она бросилась на него с кинжалом. Он стиснул зубы и перехватил занесенную руку, так что едва не вывернул ей запястье. Кинжал упал на пол, и она снова оказалась в железных объятиях.

Дерзкий язык коснулся ее губ.

— Откуда мне знать, будет ли от тебя хоть какой-то прок, — поддразнил он ее.

— Поскольку я нетронута… Какой от меня будет прок — зависит только от того, как вы сумеете мной распорядиться.

Горячая волна вожделения прокатилась по его телу. Крепко прижав Сару к себе, он скептически поднял брови:

— Нетронутая? Неискушенная? Незапятнанная? — Он сделал паузу, а потом шепотом, от которого можно лишиться рассудка, докончил:

— Неверная!

Она ответила ему в том же духе:

— Несговорчивая! Неподатливая! — Она тоже выждала пару секунд и с вызовом подзадорила его:

— Неукрощенная!

Он смотрел ей прямо в глаза.

— Жизнь — игра. Между нами, Сабби, тоже идет игра, но, если ты хочешь играть, надо знать все правила. Каждая игра сопряжена с риском: кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает.

— Если вы думаете, что я собираюсь проигрывать, то ошибаетесь. Жестоко ошибаетесь. Я намерена выиграть!

В этот момент она ненавидела его всеми фибрами души. Ее грудь вздымалась от негодования, и при каждом вздохе тугие соски обозначались под платьем все более отчетливо.

— Снимай свой наряд, и давай посмотрим, какие у тебя козыри.

Она вырвалась из его объятий, разъяренная до такой степени, что, будь при ней ее сабля, она была бы готова убить насмешника.

— Снимайте свой наряд, милорд Девонпорт, и давайте посмотрим, чьи козыри сильнее!

Он демонстративно снял рубашку и стал медленно поворачиваться, так чтобы она могла рассмотреть его со всех сторон. Вид его обнаженного торса произвел на нее ошеломляющее впечатление. На груди и на спине у него бугрились могучие мускулы, и на не правдоподобно широкой лопатке вилась татуировка, изображающая дракона. И в Сабби взметнулось желание. Ее обжигала потребность прижаться к нему всем телом… в этой огромной кровати. Сколь ни было это невероятно, она жаждала осязать его, ощущать его вкус. Убить дракона… или быть убитой. У Сабби подкосились ноги, она рухнула на ковер, спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала.

Он не стал поднимать ее, а лег на пол рядом с ней и привлек ее к себе.

— Ш-ш-ш, милая, не плачь. Мне нравится изображать жестокого бастарда. Может быть, ты сказала правду. Но при дворе твоя невинность быстро улетучится, моя сердитая дикая кошка.

Он погладил ее по голове, по спутанным пламенеющим прядям, и прикосновение к этим густым шелковистым волосам заставило его вздрогнуть. Он зарылся в них лицом и неожиданно для себя самого воззвал к ней:

— Позволь мне быть твоим защитником, Сабби.

Она прекрасно понимала: если сейчас позволит ему одержать столь легкую победу, то очень скоро прискучит ему. Но разве к такому исходу она стремилась? Он-то был бы рад соблазнить ее и подчинить себе; она же намеревалась разжигать в нем вожделение все больше и больше — значит, уступать было нельзя. , — Я не стану любовницей ни для кого!

Только супругу я отдам свою невинность! — решительно провозгласила она.

— Посмотрим, — пообещал он и поднялся на ноги. — Предупреждаю тебя, я приложу все усилия, чтобы заставить тебя передумать, и никаких поблажек тебе не будет.

С недоброй усмешкой он протянул ей руки, чтобы помочь подняться, но она грациозно встала на ноги без посторонней помощи; впрочем, она постаралась, чтобы при этом от его взгляда не ускользнуло ослепительное зрелище, открывающееся в вырезе платья. Он молча подал ей ожерелье и кинжал. Она не отказалась ни от того, ни от другого.

Оказавшись одна у себя в комнате, она дала волю ликованию. Она выиграла первый поединок и не могла сдержать улыбку, когда позволила себе покрасоваться перед зеркалом в ожерелье из нефрита и бирюзы. «Господи, подумать только, ведь он разве что не умолял меня!» — торжествовала она.

На следующее утро она проснулась, ощущая неведомо откуда взявшуюся уверенность, что сегодня — днем или вечером — им опять суждено увидеться. Положить ожерелье на место, когда Кейт открыла шкатулки с драгоценностями, оказалось совсем пустяковым делом, просто детской игрой. За всю свою жизнь она не испытывала такого воодушевления.

Но зато когда она узнала, что Хокхерст уже отбыл из дворца, чтобы присоединиться к королевской свите, она почувствовала себя так, как птица, ударившаяся на лету грудью о стену. Она припомнила все проклятия и бранные слова, которые когда-либо слышала, и мысленно осыпала ими королеву. Да как она могла ревновать к деспотичной и сварливой старухе?

Глупо конечно, — но Сабби ревновала и ничего не могла с собой поделать.

Лето не изобиловало событиями, и Сабби пришлось с этим примириться.

Она старалась заводить и укреплять дружеские отношения с дамами, постигала очарование столицы и с холодной надменностью удерживала мужчин на почтительном расстоянии.

Когда Мэтт вернулся из Кале с грузом дорогих французских шелков, он предложил ей взять любой отрез на платье, и она выбрала муаровую ткань бледно-лимонного цвета, простроченную серебряной нитью. Он сводил ее пообедать в модное заведение Гантера, но обедать вдвоем с мужчиной — это почти граничило с безрассудством. Мэтью сказал ей, что собирается домой: нужно было навестить мать. После смерти Себастьяна она осталась одна, и, поскольку Хок не мог принять на себя обязанности главы местного отделения их компании, это должен был сделать Мэтью.

К августу труды по обновлению гардероба королевы были завершены. Кейт не могла нахвалиться племянницей и объявляла во всеуслышание, что без помощи Сабби не сумела бы справиться и с десятой долей того, что они сделали вместе.

У Сабби выдался тяжелый денек. Кейт собиралась в город и попросила, чтобы Сабби ее сопровождала. Под охраной вооруженного стражника они доставили драгоценности, нуждавшиеся в починке, к ювелиру на Ломбард-стрит, а поломанные веера — в мастерскую на другом конце города. Елизавета редко разрешала что-либо выбрасывать; каждую мелочь приходилось вносить в длинные реестры с подробными описаниями, и копии этих реестров надлежало передавать ремесленникам, которые занимались починкой.

Вечером Сабби еще выкроила время, чтобы прокатиться на Субботе; она находила настоящее наслаждение в верховых прогулках вдоль реки. Она не возражала против общества джентльменов, желающих присоединиться к ней, но неукоснительно следовала правилу: сопровождающих должно быть не менее двух.

В ее маленькой комнатушке, казалось, совсем не было воздуха, поэтому, прежде чем забраться в постель, она приоткрыла оконную раму: надо же было оставить хоть щелочку, чтобы можно было дышать. Завтра, пообещала она себе, она начнет придумывать фасон для нового шелкового платья.

Чем дальше от Лондона удалялся кортеж королевы, тем более настойчиво устремлялись в Гринвич мысли Шейна Хокхерста. Его бесило то, что он попусту растрачивает драгоценное время на бессмысленные разъезды по Восточной Англии. Бесс все время держала его при себе, так же как и Робина Деверо, молодого графа Эссекса. С Эссексом они не были друзьями, хотя и врагами тоже не были.

Точнее было бы сказать, что они были соперниками: предметом их соперничества были благоволение и покровительство королевы, и притом оба они научились извлекать даже некоторую выгоду из подобных отношений.

Действительно, когда она оказывала ту или иную милость одному из них, то, справедливости ради, считала необходимым вознаградить и другого. Бесс назначила Эссекса своим конюшим, поскольку его отчим, ее возлюбленный Дадли, граф Лестер, находился в чужих краях, возглавляя ее войско в Голландии. Не желая подавать повод для зависти, она пожаловала лорду Девонпорту почетную должность в личной охране своей особы.

Хокхерст лежал, положив руки под голову.

Тело его в данный момент пребывало в состоянии некоторого пресыщения, но в голове царил хаос. Его партнершу, наоборот, разбирала досада: всего лишь пять минут назад он предавался с ней любовным утехам, а теперь снова казался чужим и далеким. Он даже не позаботился снять рубашку или штаны.

— Вы так и не поцеловали меня, лорд Девонпорт, — проворковала фрейлина королевы, очаровательно надув губки.

Он лениво повернул к ней голову и был неприятно поражен, разглядев, сколь потасканной она выглядит.

«Что ж тут удивительного, — подумал он с отвращением. — Эссекс, Саутгэмптон и я передаем этих дам из рук в руки с той же легкостью, как бутылку вина в дружеском застолье.

И все для того, чтобы разогнать скуку бесконечных церемониалов и натужных развлечений… — и это тогда, когда царствованию Елизаветы грозят нешуточные опасности со всех сторон, а она этого не замечает. В ее внешней политике нет никакой последовательности: она просто чует, куда ветер дует, и при этом ей как-то удается не просто выходить сухой из воды, но еще и процветать. С севера ей угрожает Шотландия. Франция собирается расторгнуть договор с Елизаветой и заключить сепаратный мир с Испанией. Испанский король Филипп строит свою великую Непобедимую Армаду… а Ирландия конечно только и ждет подходящего момента, чтобы взбунтоваться и сбросить английское ярмо. А они тут коротают вечера и ночи в развлечениях, заполняя часы своей жизни фейерверками и блудом!»

Леди Мэри Говард соскользнула с кровати и вернулась с двумя шелковыми шнурами в руках. Эти шнуры она предложила ему:

— Не желаете ли сыграть в эту игру, лорд Девонпорт?

С немалой долей цинизма он сообразил, что это, должно быть, новый способ развлечения, которому ее обучил Эссекс. Он заметил, как ярко блестят ее глаза в предвкушении момента, когда он свяжет ее и начнет вытворять с ее телом все, что ему заблагорассудится. Ах, пекло дьявольское, бабенка на все готова, почему же его это нисколько не возбуждает?

По сравнению со всевозможными чувственными ухищрениями, которые открылись ему за годы плаваний в разные экзотические страны, то, что предлагала она, было пресно и убого.

Он подавил зевок и приготовился вступить в игру. Ей пришлось об этом пожалеть очень скоро, когда он позабыл развязать ее, забывшись глубоким сном.

Следующий день начался для Хокхерста отвратительно: граф Саутгэмптон, проигравший ему в кости огромную сумму денег, не нашел ничего лучшего, как отвести душу в злобных колкостях и саркастических намеках, способных бросить тень на честность выигравшего. Хок, при своем горячем нраве, не привык долго сдерживать раздражение.

Саутгэмптон же был из той породы молодых людей, которая часто встречается в жизни: если все шло, как ему хотелось, он мог казаться очаровательным, как игривый щенок, но стоило погладить его против шерсти, как щенок превращался в бешеного пса.

Хокхерст, который всегда был скор на расправу, одним ударом сбил молодого графа с ног, и тот растянулся на полу во весь рост — на все свои шесть футов. Затем дела пошли еще хуже: Бесс завела неприятный разговор с ним и Эссексом насчет коней, на которых они имели обыкновение ездить. Эссекс проглотил пилюлю и согласился кастрировать жеребца, но от Хокхерста черта с два они этого дождутся.

До вечера было еще далеко, когда он, в высоких сапогах со шпорами, уже мчался по пути длиною в сотню миль, отделяющих его от Гринвича. Сабби Уайлд… прижаться к ее бедрам, дать выход всему темному и гнетущему, что накопилось в нем, — ради этого стоило пришпоривать коня. После месяца, проведенного в обществе Бесс, ему нужно было ощутить под собой крутые бока могучего жеребца, ему нужно было почувствовать ветер в волосах.

Когда Шейн взобрался на выступ третьего этажа и перекинул ноги через каменную балюстраду балкона, он засмеялся над самим собой — ну не дурак ли он? Что, если ее постель согревает другой? Он провел в седле чуть ли не всю ночь, пригнувшись к шее коня, — только затем, чтобы дрогнуть в последний момент! Он бесшумно проскользнул в комнату и направился прямо к кровати.

В лунном свете, заливающем постель, все было видно не хуже, чем днем. Сабби, в ночной рубашке из чистейшего белого батиста, лежала, свернувшись клубочком; одеяло было откинуто в сторону. Этого зрелища оказалось вполне достаточно, чтобы он возбудился; но ее невинность придавала особую остроту и силу вспыхнувшему в нем желанию.

Он обыскал комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни любовника.

В шкафу находились только три платья; он быстро, но внимательно пересмотрел все прочие ее пожитки… Никаких подарков, никаких драгоценностей, только немного золотых монет. Велик был соблазн — разбудить ее, увидеть, как широко раскроются зеленые глаза.

Ему до боли хотелось дотронуться до нее, отведать ее сладость, наполнить ее своим рвущимся наружу жаром, но, обуздав собственный порыв, он не позволил себе потревожить ее мирный сон.

Двумя пальцами — большим и указательным — он коснулся пряди ее волос и снова подивился их шелковистой прелести. Каким же дурнем надо быть, чтобы проскакать сто миль… ради одного взгляда. Он вздохнул, вытащил из-под камзола какой-то маленький предмет и положил ей на подушку.

Выйдя на балкон, он плотно прикрыл за собой дверь: Сабби должна быть в безопасности. Она заверил себя, что впереди ему предстоит череда ночей, которой не будет конца, — ночей, когда он будет приходить к ней и наслаждаться видом ее зеленых глаз, которые будут расширяться от его дерзкого натиска.

Стоило ему закрыть глаза, чтобы вызвать в памяти ее образ, — и перед его мысленным взором возникала одна и та же картина. Та картина, что приковала его взгляд в первый момент, — Сабби, и медно-рыжеватые пряди волос, окутывающие бедра, и завитки на их концах, неотличимые от таких же завитков на заветном треугольнике у нее между ног.

Он не стал попусту терять остаток ночи.

Теперь, раз уж он все равно в Лондоне, а все считают, что он в Норидже, нельзя не согласиться, что сами небеса посылают ему возможность провернуть небольшое дельце. Он знал, что должен вернуться в Норидж до начала вечерних развлечений, поэтому рассвет застал его в дороге. Он мчался на север, тогда как шестеро узников-ирландцев, тайно вывезенные из башни Девлин-Тауэр через шлюз защитного рва, к этому часу уже находились, надежно спрятанные, на одном из кораблей Хокхерста, полным ходом удаляющегося от английских берегов.

Когда комендант Тауэра, а позднее и Уолсингэм допрашивали стражников, только один из бедняг признался, что видел что-то. Он упорно стоял на своем, утверждая, что заметил какую-то «черную тень», и не прошло недели, как весь Лондон уже полнился слухами: «Черный призрак» был у всех на устах.

Едва открыв глаза поутру, Сабби сразу же заметила драгоценность, лежащую у нее на подушке, — бриллиантовую брошь в виде дикой кошки, глазами которой служили два крупных изумруда. У Сабби ни на миг не возникло сомнение насчет того, кто именно преподнес ей такой бесценный подарок, но вот когда и каким образом он умудрился это сделать… При мысли об этом у Сабби по спине пробежал холодок. Мошенник был здесь, под покровом ночи, он видел ее спящей… но ведь он же сейчас за сто миль отсюда, разве не так?

Она улыбнулась не без злорадства. Эта брошь только положила начало огромной россыпи драгоценностей, которые она намерена получить. За те дни, что она провела при дворе, она уже твердо усвоила: богатство означает власть. «Золотое правило» теперь следует понимать так: «Золото правит»[9].

Глава 8

Незаметно подкрался сентябрь, и королева вместе со всем двором возвратилась в Лондон, чтобы открыть блистательный зимний сезон увеселений и грандиозных празднеств. Лондон как будто обрел новую жизнь, в самом воздухе ощущалось некое возбуждение. Ожидались и готовились представления, маскарады, приемы и торжества. Каждый из лондонских театров представлял на суд зрителей новую пьесу — афишки раздавались желающим на каждому углу.

Кейт дала племяннице последний урок по дворцовой иерархии. Фрейлинами наивысшего ранга считались первые леди опочивальни ее величества; за ними следовали дамы-смотрительницы личных покоев ее величества, или камер-фрейлины; еще ступенькой ниже стояли фрейлины королевской приемной: они не имели никаких постоянных обязанностей, но должны были просто находиться при государыне, когда та принимала иностранных послов или делегации от парламента. Во время официальных выходов свиту королевы составляли шесть незамужних фрейлин благородного происхождения.

В обязанности придворных дам входило сопровождать ее величество во время утренних прогулок или при выходах в церковь, танцевать по ночам в залах Совета, ездить с королевой на охоту, не преступая границ повиновения и целомудрия; когда же им случалось провиниться, им полагалось кротко стоять перед государыней, пока она не сорвет на них всю накопившуюся в ней злобу.

Кейт относилась к числу наиболее высокопоставленных камер-фрейлин, которых этикет обязывал присутствовать при ее одевании — самой важной из утренних церемоний. Так много было платьев, из которых следовало выбрать наиболее подходящее, так много драгоценностей, которые государыне предстояло по очереди примерить, а затем отвергнуть.

К платью требовалось подобрать подходящую шапочку. Если, например, у платья, на котором королева остановила свой выбор, лиф был расшит золотом, то и шапочка должна быть расшита только золотом. Один лишь выбор плоеного воротника-рафа мог занять полчаса: порой предпочтение отдавалось полуфраку, порой — полному крахмальному рафу, который занимал всю ширину плеча и жестким белым колесом должен был лежать поверх огромных, подбитых конским волосом рукавов покроя «баранья нога».

Дамы, состоящие при особе королевы, были обязаны при этом осыпать ее комплиментами. Что же касается Сабби, то на нее предполагалось возложить весьма важную миссию: восстанавливать порядок из хаоса, унося прочь все то, что королева соизволит отвергнуть.

Сабби с нетерпением ожидала момента, когда впервые увидит королеву, о которой ей довелось услышать столько противоречивых суждений: надо же было составить собственное мнение о властительнице Британии. Кейт посоветовала ей сходить в церковь в первое же утро после возвращения Елизаветы — тогда Сабби сможет рассмотреть королеву, не привлекая ничьего внимания к себе самой.

Сидя в дальнем уголке королевской часовни, Сабби не переставала удивляться: с момента прибытия Елизаветы сюрприз следовал за сюрпризом. Появление ее величества в церкви сопровождалось шумом, хотя святость места требовала тишины и благоговения. Шагала королева так быстро, словно по пятам за ней гнался какой-то злой дух, и всем дамам приходилось поторапливаться, чтобы не отстать от повелительницы. Это вызывающее представление, разыгранное королевой перед подданными, живо напомнило Сабби о трюке с красным платьем, который выкинула она сама. На королеве было ярко-оранжевое одеяние с многочисленными рядами тесьмы, расшитой золотыми блестками. Пальцы монарших рук, удивительно длинных и белых, были унизаны кольцами — по два или три на каждом. Желая, по-видимому, продемонстрировать перед всеми красоту этих рук, составлявшую особый предмет ее тщеславия, она усердно жестикулировала… значительно более размашисто, чем полагалось бы по этикету. Ее парик был изготовлен из ярких волос самого невероятного цвета, какой только Сабби когда-либо видела.

Черные глаза королевы блестели, и казалось, от них ничто не может укрыться. А вот грудь у нее была плоской, как доска.

Все шло гладко, пока капеллан не начал проповедь. На свое несчастье, в качестве темы проповеди он выбрал поучение о долге женщины, который состоит в том, чтобы вступить в брак и произвести на свет наследников.

Мгновенно придя в ярость, королева вскочила с места.

— Хватит! Хватит! — закричала она. — Сколько можно болтать об одном и том же!

И плюнула на пол.

Сабби оцепенела от изумления.

Если бы она не видела все это собственными глазами, она бы просто не поверила, что такое возможно. Елизавета обладала безграничной властью. И сейчас всем было показано предельно ясно: она может сказать или сделать все, что пожелает, и горе тому, кто окажется у нее на пути.

Гринвичский дворец наполнился придворными. Трапезы внезапно стали обильными и многолюдными, так что Сабби даже не всегда удавалось отыскать местечко на скамье, чтобы присесть к столу. Вокруг все толковали только об одном — о маскараде в честь дня рождения королевы, назначенном на двадцать седьмое сентября. Поговаривали, что двор переберется из Гринвича в Виндзор, где дворец более просторен и где королева сможет удовлетворить свою страсть к охоте.

Бесс отличалась крепким здоровьем и выносливостью, и ожидалось, что уже на второй день по прибытии двора в Гринвич будут устроены танцы до полуночи. Сабби успела сшить новое платье из бледно-лимонного шелка, расшитого серебром. Вырез в этом платье она сделала в форме римской пятерки, мыском, и эта линия волей-неволей привлекала взгляды к ошеломляюще-совершенной груди, видневшейся из-под лифа. К самому уголку соблазнительного мыска Сабби приколола бриллиантовую кошку с изумрудными глазами. Воротник она предпочла сделать в форме небольшого полурафа, поскольку это позволяло ей уложить волосы по плечам и спине в кажущемся беспорядке. Мода требовала, чтобы волосы были зачесаны вверх; это значило, что Сабби будет разительно отличаться от всех остальных.

Согласно самому последнему крику моды, дамам рекомендовалось использовать в своем наряде маленький стилет или кинжал, поэтому она втачала в кушак платья специальные ножны и воткнула туда клинок, полученный от Хокхерста. Конечно, этот нож не походил на дамскую игрушку — то был настоящий, смертельно опасный кинжал. Однако она не могла устоять против искушения украсить свой наряд обеими дикими кошками, которыми одарил ее Хок.

С лордом Оксфордом вовсю кокетничала Анна Васавур, но, едва заметив Сабби, он сразу пригласил ее на танец.

Энтони Бэкон также танцевал с ней, а позднее познакомил ее со своим братом Фрэнсисом, о котором говорили, что тот обладает самым блестящим умом при дворе. К несчастью, он заикался и редко снисходил до светской болтовни с дамами, ибо они постоянно пытались помочь ему, подсказывая слова, которых он вовсе не собирался произносить, или заканчивая за него начатую им фразу. Сабби и в голову не пришло бы делать что-либо подобное, и Фрэнсис Бэкон немедленно проникся к ней расположением.

Эссекс сопровождал королеву и в течение первого часа не отходил от нее ни на шаг, но вечер становился все более оживленным, вокруг Глорианы образовалось блистательное кольцо выдающихся государственных мужей (если считать таковыми восторгающегося Уолтера Рэйли, сюсюкающего Саутгэмптона, угодничающих послов Франции и Шотландии, а также методичного лорда Девонпорта), и тогда Эссекс позволил себе окинуть оценивающим взглядом присутствующих дам. Тут-то он и заметил очаровательную особу из числа новых обитательниц дворца, весело смеющуюся в обществе леди Лейтон. Он, конечно, не обошел вниманием всех прочих дам, и они с удовольствием поглядывали на него, но его взор почему-то снова и снова обращался к девушке с такими роскошными волосами.

Мэтью тоже появился в зале и сразу же направился к Сабби. Он с радостью поздоровался с ней, потому что она всегда была готова одарить его самой ослепительной улыбкой, а сегодня еще и наградила поцелуем.

— О Мэтью, как мне отблагодарить тебя за этот шелк? Такого чудесного платья у меня никогда не было!

Брови у него поднялись, когда он заметил кинжал у нее на поясе. Он знал, что получить этот кинжал она могла только от одного человека.

— Этот кинжал великоват… для женщины.

— Мой пол тут ни при чем. У тебя же вон какой большой.

Он улыбнулся ей и поддразнил:

— Вот-вот, мне это все дамы говорят.

Она с шутливым возмущением стукнула его веером, и наблюдавшие за ними Эссекс и Девонпорт прекрасно поняли, что юноша сказал ей нечто пикантное.

— Мэтт, будь серьезным, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Он прижал руку к сердцу и торжественно пообещал:

— Все, что пожелаете, прекрасная дама.

Она заговорила тихо, так чтобы никто не мог подслушать ее слова:

— Уже сентябрь, а у меня с твоим братом дела обстоят точно так же, как и два месяца тому назад. Я ни на шаг не приблизилась к цели.

— Если тебе не терпится заняться любовью, не могу ли я предложить свои услуги, дорогая?

— Мэтт, ты поможешь мне или нет? — нетерпеливо потребовала она ответа.

— Ты хочешь, чтобы я его связал, заткнул рот кляпом и доставил его в мешке прямо к тебе в постель?

Она повернулась к нему спиной, выражая тем самым крайнее неудовольствие, и он немедленно сменил тон. Она засмеялась: ведь не всерьез же она на него рассердилась.

— Понимаешь, Мэтт, некоторых мужчин нужно как следует стукнуть по голове, чтобы они обратили внимание на женщину и начали ее обхаживать. Я бы хотела, чтобы ты побился с ним об заклад, что он не сумеет сделать меня своей любовницей.

Он взглянул на нее с выражением почти благоговейным.

— Ты много знаешь о мужчинах, Сабби, верно?

— Мне надо бы знать больше, если я собираюсь потягаться именно с тем мужчиной, ты не думаешь?

Музыканты доиграли танец, и, прежде чем музыка зазвучала снова, сэр Джон Инидж, который перед тем был партнером Филадельфии Кэри, пригласил на танец Сабби.

Хок хлопнул брата по плечу.

— Как твой поход в Кале? Прибыль хорошая?

Мэтт кивнул.

— Да, спасибо.

Хок покачал головой.

— Ты мне можешь понадобиться. Как-нибудь, когда выпадет ночка потемней, придется пробежаться под парусом через Ирландское море.

Мэтт насторожился: затевалось нечто опасное.

Хок переменил тему:

— А тебе удалось летом навестить мать?

— Да, удалось. И я даже перевез ее на прошлой неделе в Хокхерст. Перемена обстановки пойдет ей на пользу.

— Только не подговаривай ее перебраться в лондонский дом.

— Она не станет навязывать тебе свое присутствие. Она понимает, что в лондонском доме хозяин теперь ты.

Хок взглянул в глаза брату, чтобы тот понял его правильно:

— В доме Темз-Вью она всегда останется хозяйкой, и ей это прекрасно известно. Я просто не хочу, чтобы она являлась ко двору: здесь даже воздух кажется зараженным.

Заметив, что взгляд Мэтта неотступно следует за Сабби, которая в это время танцевала с Иниджем, Хок спросил с деланным равнодушием:

— Ты с ней уже переспал?

При этом предположении Мэт залился столь густым румянцем, что у Хока не осталось сомнений: братец был бы очень даже не прочь. Вслух же Мэтью ответил только:

— Нет, с ней я не переспал.

Эти слова услышал Эссекс, который тут же присоединился к разговору братьев:

— В самом деле? Тогда, клянусь Богом, я намерен сам заняться этим… до конца недели.

Хок замер в неподвижности: вспыхнувший гнев требовал немедленных действий. Он с трудом заставил себя разжать стиснутые зубы и, подавив желание сейчас же разделаться с бахвалом, лениво осведомился:

— Собираетесь завести новую любовницу?

— Разрази меня гром, дружище, уж не хотите ли вы, чтобы меня упекли в Тауэр? Девица слишком хороша, и ей не скрыться от орлиного взора нашей Бесс. Она будет выделяться повсюду, где бы ни оказалась, в любой толпе.

Да одного взгляда на то, что видно у нее в вырезе, достаточно, чтобы привести Бесс в самую лютую ярость! Если я о чем и подумывал, так это о самом коротеньком тайном свидании, которое, может быть, хоть отчасти утолило бы мое вожделение. — Он старательно разгладил материал над выпуклостью между ногами. — А делать ее своей любовницей мне и в голову не приходило.

— Тем лучше для вас, — заметил Мэтт, усмотрев в таком повороте беседы возможность заключить пари с Хоком, — поскольку леди клянется, что не станет ничьей любовницей.

— Все они строят из себя недотрог, — это просто мода такая, — небрежно протянул Хок.

— Именно. По словам моего отчима, Лестера, Бесс с самого начала завела при дворе такие порядки, чтобы все изображали скромность и застенчивость… во избежание скандалов.

Мэтт продолжал гнуть свою линию:

— Ну нет, я уверен, что Сабби Уайлд и впрямь добродетельна. — Он повернулся к Хоку. — Я готов побиться об заклад, что ты ее не заманишь в постель… хоть месяц за ней увивайся!

— Сабби… забавное имя, — пробормотал Эссекс. — Да, можно поспорить, в постели она должна оказаться забавной штучкой. — Он повернулся к Мэтью. — А вот я готов побиться об заклад, что приберу ее к рукам в течение недели.

В разговор врезался Хок:

— А я — в течение этой ночи!

Два соперника стояли лицом к лицу.

О Мэтте тут же забыли.

Эссекс решительно заявил:

— Бьюсь об заклад, что пересплю с ней раньше, чем это удастся вам. Ставлю своего Араба против вашего Нептуна. Мэтт, будьте свидетелем: пари заключено!

Крупными шагами он двинулся в сторону Сабби, и Хок, не в силах дальше сдерживать ярость, метнул на брата убийственный взгляд:

— У тебя, похоже, мозгов хватает только на то, чтобы не мочиться в собственные сапоги! И то не всегда!

Мэтт осознал, что допустил тактическую ошибку, при Эссексе не следовало ничего выбалтывать. Больше всего беспокоил его вопрос, что скажет Сабби, когда узнает о случившемся. Впрочем, он не видел особых оснований для тревоги. Если он не расскажет Сабби о заключенном пари, то Хок и Эссекс тем более не станут ее в это посвящать. Ну а впредь он постарается держать язык за зубами.

Эссекс подошел к Сабби и представился ей; в ответ она присела в глубоком реверансе. Он сейчас же поднял ее.

— Ваша красота, госпожа Уайлд, меня почти ослепила. Хотя я ничего не желал бы больше, чем пригласить вас на танец, я не отваживаюсь на это, ибо опасаюсь навлечь на вашу голову гнев королевы. Но я был бы счастлив повидаться с вами за пределами дворца. Не согласились бы вы побывать вместе со мной на театральном представлении… завтра вечером, в Театре Розы?

Об этом юном распутнике она уже была наслышана; в ходу была сплетня, будто он наградил ребеночком одну из фрейлин королевы.

Она уже готова была отказаться от предложенной ей чести, но тут к ней с самым решительным видом направился Хокхерст, и она с удивлением услышала собственный ответ:

— С удовольствием, милорд Эссекс.

Его глаза остановились на сверкающей фигурке дикой кошки у нее на груди.

— Как видно, вам нравятся необычные украшения, госпожа Уайлд. Придется и мне подарить вам что-нибудь в этом роде.

Она искоса взглянула на Хокхерста и лишь потом улыбнулась Эссексу:

— Ах, сэр, я никогда не могла бы принять драгоценность в подарок от мужчины. А эта брошь досталась мне от бабушки.

Растерянность Хокхерста была очевидна, и Сабби пришлось опустить ресницы, чтобы не выдать свой триумф.

— Тогда, может быть, вы потанцуете со мной, Сабби? — спросил Хокхерст, с наслаждением произнеся ее имя.

— Вы и в самом деле смелый человек, если рискуете вызвать гнев королевы, — сказала она, не скрывая тщеславия.

— Если Бесс пожелает отрубить вам голову, я упаду перед ней на колени и умолю пощадить вас, — парировал он.

Наблюдая за тем, как Хок вел ее в толпу танцующих, Эссекс бормотал себе под нос:

— Черт побери, да я сам поползаю перед тобой на коленях, а еще лучше — заставлю тебя ползать на коленях передо мной!

От сладострастных картин, которые теснились у него в воображении, он все больше распалялся и богохульствовал, пока не оказался снова около Бесс. Она кокетливо улыбнулась ему и милостиво помахала длинной белой рукой. Он вздохнул и почувствовал, что его раздражение начинает утихать.

Одно из непреложных правил этикета гласило: никто не должен покидать залу, пока не удалится королева. Однако в таком многолюдье, в такой толчее невозможно было уследить за каждым. Хок продвинулся в танце не далее чем до первого выхода, а затем твердой рукой направил Сабби из залы через два сводчатых перехода в темную уединенную комнату. Пальцем он обвел контур алмазной дикой кошки и прошептал:

— У твоей бабушки довольно разорительный вкус.

— Как вы осмелились войти ко мне в комнату, когда я спала? — возмутилась она в ответ.

— Я осмелюсь и на многое другое, — сказал он тихо и в доказательство передвинул палец повыше, на крутую выпуклость ее груди.

Сабби понимала, что он собирается поцеловать ее, но, вместо того чтобы отстраниться, запрокинула голову назад, обратив к нему лицо. Он погрузил руки в ее пышные волосы и осыпал ее поцелуями — долгими, медленными, томительными и нежными. Кончиком языка он обвел ее губы и заставил их приоткрыться — и так он впервые проник в нее. А пока его язык обследовал ее рот, его руки двинулись по ее спине вниз… им тоже требовалось кое-что исследовать. Он поднял ее и тесно прижал к себе. Его рот стал более требовательным — пылкие, жадные поцелуи порождали в ней неизъяснимые ощущения, которые, словно молнии, пронизывали ее от губ до кончиков пальцев на ногах. Его дразнящий язык искусно играл в неведомые игры, пробуждая в ней жар любовной истомы.

Не позволяя себе обессилеть от охватившего ее сладостного трепета, Сабби тоже коснулась его языком — и он тут же вобрал ее язык к себе в рот и ответил ей пылкой лаской.

Он не отпускал ее, пока сам едва не задохнулся. Потом его губы, проложив цепочку поцелуев на ее щеке, нашли крошечную мушку, которая, в свою очередь, удостоилась почестей от его языка. Потом поцелуи переместились ниже, на шею, к впадинке под подбородком, и там, где его губы касались ее, на коже оставался — как казалось Сабби — горячий след. Его руки завладели обеими ее грудями и заставили их подняться над краем глубокого выреза, и, когда показались розовые соски, он сначала лизнул каждый из них, потом поцеловал, а потом с силой вобрал в рот.

Волна страстного томления окатила Сабби с такой силой, что она сейчас отдала бы душу, лишь бы ощутить у себя под пальцами его обнаженную грудь, лишь бы иметь возможность коснуться губами его мускулистой спины — там, где извивался разъяренный дракон.

— Ты не придешь посмотреть мой дом? Он называется Темз-Вью, — спросил он.

Она подняла на него взгляд.

— Я клялась, что не буду с вами танцевать.

Я клялась, что никогда не останусь с вами наедине… и нарушила обе эти клятвы, — сказала она, едва дыша. — Если я надумаю посетить Темз-Вью — вы дадите мне слово, что я буду там в безопасности? Что я могу вам довериться?

— Нет, Сабби. Никогда не будь настолько неразумной, чтобы довериться мне. — Он прижался губами к ее губам, и она почувствовала таящуюся в нем угрозу. Но и это ее воспламеняло. Да, ей придется иметь дело с опасным, но достойным противником. Она чувствовала в себе достаточно отваги — или безрассудства, — чтобы сыграть с ним в эту игру, хотя прекрасно понимала, что не приходится ждать легкой победы, когда ей противостоит такой сплав силы, ума и коварства. Ей понадобится прибегать к обману, к тонким уловкам обольщения, к могуществу женского обаяния. Если она проиграет — для нее все будет кончено. Но если она победит, ее восторгу не будет границ.

— Я приду, милорд, — проворковала она и непроизвольно вздрогнула. — Когда-нибудь приду.

Шейн Хокхерст обозвал себя последним глупцом. Совершенно незачем осложнять себе жизнь — сложностей в ней и так хватало с избытком. Он вздохнул и решил так: если он хочет сотворить какой-то порядок из нынешнего хаоса, то впредь будет решать свои проблемы не все одновременно, а по одной.

Этой ночью он предавался нежным любовным утехам с Ларксонг, а потом обнял ее и привлек к себе, чтобы облегчить предстоящее объяснение: настала пора разрубить узел, привязывающий ее к нему. В летние месяцы он долго и усердно размышлял, как именно это осуществить. Легкие чары Сабби Уайлд сумели зажечь в его крови огонь, и он догадывался, что скоро она станет для него самой желанной женщиной в мире. Но она ни за что не потерпит — он хорошо это понимал, — чтобы в его жизни оставалось место для другой, поэтому нужно было найти достойный способ, чтобы положить конец его нынешней любовной связи. Красавицу Ларксонг подарил ему алжирский бей в знак признательности за возможность пользоваться торговыми кораблями империи Хокхерстов; Шейн принял дар, потому что в противном случае девушку собирались отдать в лучший бордель Алжира — «Сад Наслаждений». Многие предлагали ему за нее целые состояния, и хотя раньше ему случалось покупать женщин, но продать… Об этом и речи не могло быть. Какое-то время его забавляла мысль подарить ее королеве, но, хорошенько взвесив, что может из этого получиться — а он подозревал, что на нее будут глазеть, как на какую-то заморскую диковину вроде рабыни-карлицы, — он отказался от этой затеи, но и не предпринял ничего другого.

— Ларксонг, ты никогда не мечтала вернуться на родину? — мягко спросил он.

Наступило долгое молчание. Она раньше, чем он, поняла, что когда-нибудь ответственность за нее и ее жизнь ляжет на него тяжелым бременем. Оставалось только надеяться, что, когда она ему надоест, он передаст ее доброму хозяину.

— Я стараюсь не мечтать о невозможном, — тихо ответила она.

— Если бы твоей родиной был Китай, я тоже сказал бы, что это невозможно. Но ты говорила, что твою мать вывез с Востока твой отец, а он турок. Ты рассказывала о прекрасном городе на берегу большого моря.

Ларксонг сказала:

— Византия — центр вселенной, где сходятся континенты.

— Там, где соединяются Европа и Азия…

Это блистательный город Константинополь.

— Да, да! — воскликнула она в радостном возбуждении.

— Милая моя Ларксонг, хватит ли у тебя храбрости отправиться на корабле в Константинополь и отыскать свой дом?

Ее щеки были влажными от слез. Он не станет унижать ее, не передаст ее другому мужчине.

— Барон! — резко позвал он, сбросив на ковер сильные ноги и быстро натянув бриджи и сапоги. На пороге спальни появился Барон. — Надо связаться с Грейс О'Мэлли. Я хочу, чтобы Ларксонг могла отправиться морем в Константинополь и чтобы в пути была обеспечена ее безопасность.

Лорд Эссекс сопровождал своих сестер — Дороти Деверо и Пенелопу Рич — в Театр Розы; с ним была и Сабби. Ей хотелось, чтобы спектакль никогда не кончался, так ей все здесь понравилось. Сначала вся компания собралась в доме Эссекса на Стрэнде, где Робин представил Сабби своим сестрам. Желающим было предложено шесть сортов различных вин, от сака до аликанте, и Сабби благоразумно развела свою порцию водой. Она понимала, что наливаться вином в столь ранний час было бы неосмотрительно.

Перед уходом из Эссеке-Хауса все они надели маски, чтобы не быть узнанными. Искусно изготовленные маски изображали различных животных и были украшены мехом, перьями и блестками. Дороти выбрала для себя маску кошки, Пенелопа предпочла пеструю бабочку, а Робин взял две парные маски — для себя и для Сабби.

— Лис и лисичка, — пояснил он шутливо, — потому что мы оба рыжие.

Сабби сразу же подружилась с Пенелопой Рич. Это была красивая молодая женщина с золотистыми волосами и роскошной фигурой; живой ум и острый язычок делали ее особенно привлекательной с точки зрения Сабби. Пенелопа была замужем, и считалось, что брак ее весьма удачен, но сама она смирилась с тем, что счастья в этом браке ей не видать, ибо по-настоящему она любила только Чарльза Блаунта, с которым дружил ее брат. Их роман продолжался несколько лет, но сейчас, будучи командиром кавалерийского полка, он воевал в Голландии. Она умоляла Эссекса, чтобы он сообщал ей все новости о своем друге, но брат почти ничего не рассказывал ей и делал все, чтобы она и думать забыла о возлюбленном. Она знала, что голландцы ведут кровопролитную войну с Испанией и что война эта шла с переменным успехом.

Для Сабби не было секретом, что королева не пожелала принять ко двору сестер Эссекса.

— Да она вовсе не нас ненавидит, — объяснила Пенелопа удивленной Сабби. — Дело в нашей матери, Петиции. Королева никогда не простит, что она вышла замуж за Лестера.

Видите ли, они кузины — Бесс и наша мать.

Елизавете достался трон, а Петиции — красота и негласный муж королевы. По моему разумению, дележ был справедливым. — Она подмигнула собеседнице.

Сабби чувствовала, что у нее появилась сильная союзница в необъявленной войне против королевы и что с Пенелопой можно говорить откровенно.

— Может быть, именно поэтому она сделала милорда Эссекса своим фаворитом. Если Летиция забрала себе мужчину, к которому королева питала самую сильную привязанность, то, ради того чтобы отыграться, Бесс пытается прибрать к рукам сына Летиции, то есть человека, который дороже всех для вашей матери.

— Господи прости, я думаю, что вы попали в самую точку, — согласилась Пенелопа и заговорила уже тише:

— Говоря по чести, я понять не могу, что такого нашла матушка в этом Дадли. Он всегда был ненасытным прелюбодеем и предлагал каждой женщине, состоявшей при дворе, по три сотни франков за то, чтобы она легла с ним в постель. По-моему, женщин привлекало к нему именно то, что королева считала его своей собственностью. И моя мать вышла за него исключительно ей назло.

К ним присоединился Эссекс и сразу возразил:

— Она вышла за него ради богатства и власти. Любовь тут ни при чем.

Сабби и Пенелопа получили от часов, проведенных вместе, такое удовольствие, что решили снова встретиться на следующей неделе; согласились они и на том, что как-нибудь вечером надо будет, забавы ради, побывать у гадалки или у астролога.

У Пенелопы была своя великолепная карета, и она предложила отвезти Дороти домой.

Сабби не оставалось ничего другого, как вернуться во дворец в карете Эссекса. Во время поездки по лондонским улицам они оставались в масках, что, по мнению Сабби, никого не могло ввести в заблуждение: гербы графа на дверцах кареты и роскошные ливреи кучера и лакеев на запятках достаточно красноречиво свидетельствовали о том, кого везет этот экипаж.

Когда Робин приказал кучеру доставить их в Эссекс-Хаус, Сабби запротестовала:

— Милорд, это невозможно! Я отсутствовала почти целый день. Леди Эшфорд… ей будет чрезвычайно трудно без меня обойтись.

— Но, прелесть моя, мне тоже чрезвычайно трудно без вас обойтись.

С этими словами он взял руку Сабби и прижал ее ладонь к своему красноречиво выпятившемуся знаку мужского достоинства. Она вспыхнула от негодования, отпрянула и, сняв маску, прямо взглянула ему в лицо:

— Милорд Эссекс, если вам нужна шлюха, я посоветовала бы вам остановить карету и подобрать какую-нибудь из них на ближайшем углу, но умоляю вас не оскорблять меня.

— Голубушка, я ведь только хотел вам показать, как вы меня возбуждаете… Это не оскорбление, а комплимент.

Он тоже сбросил маску и перебрался на сиденье рядом с ней. Его рука скользнула к ней на талию, и она слегка испугалась, почувствовав, как сильна эта рука. Он наклонился, чтобы отведать вкус ее губ, а она лихорадочно пыталась найти ответ на сотни вопросов, которые роились у нее в уме. Почему он не вызывает в ней никаких чувств? Его поцелуи оставляли ее совершенно равнодушной. Почему? — спрашивала она себя. Он — самый завидный холостяк в Англии; женщины вешаются ему на шею и обмирают от одного его взгляда.

Он хорош собой, у него статная мускулистая фигура, он наверняка преуспел в искусстве любви, но все это было ей безразлично и, более того, просто противно. С глубочайшим отвращением она почувствовала, как поползла по ее ноге дерзкая рука, задирая вверх подол юбки.

Она плотно сжала колени и закатила кавалеру звонкую пощечину.

— Сейчас же остановите карету, сэр, я сама найду дорогу в Гринвич.

Он нехотя снял руку с ее колена, но при этом прихватил одну из ее подвязок. Он засмеялся, пытаясь восстановить доброе согласие:

— Милочка, это была просто шутка. Я это сделал на спор, только и всего. У нас сейчас повальное увлечение — завладеть подвязкой дамы.

— На спор? С кем же вы спорили?

Он беспомощно пожал плечами.

— С Девонпортом… Я прощен? — умильно попросил он.

Негодование просто душило ее, и она не удержалась от язвительного замечания:

— Похоже, что всей жизнью мужчины управляет вожделение, а вожделение у них вызывают только власть и плоть!

Он не стал обижаться, и она заставила себя утихомириться. Ей еще повезло, что он завладел только ее подвязкой. Окажись она чуть более покладистой, он «завладел» бы ею самой там, в карете. В этом сомневаться не приходилось.

Глава 9

В конце концов Дрейк и Хокхерст получили аудиенцию у Сесила, лорда Берли. Дрейк уже повидался с Уолсингэмом и рассказал ему о кораблях, которые строятся по приказу Филиппа Испанского. Эти сведения совпадали с донесениями шпионов Уолсингэма, и он заверил Дрейка, что доложит обо всем королеве. И Дрейк и Хокхерст знали: если и есть на земле человек, к чьим советам она прислушивается, то этот человек — Сесил. Он доказал ей свою преданность еще в те годы, когда она была принцессой Елизаветой, а на троне сидел ее болезненный брат Эдуард. Коварный герцог Нортемберленд прислал принцессе Елизавете в Хэтфилд сообщение: «Вашему Высочеству необходимо прибыть со всей поспешностью, ибо король тяжело болен». Курьер, однако, имел при себе еще одно послание, тщательно спрятанное у него на груди.

Это письмо было от Сесила, и Елизавета знала, что не забудет этого послания, пока жива.

«Король умер. Нортемберленд замышляет возвести на трон Джен Грей с ее сыном Гилдфордом и намерен схватить вас и вашу сестру.

Прибыть по его вызову значит отдаться в его руки».

Елизавета, которой с малых лет доводилось становиться жертвой людского вероломства, сумела тогда избежать опасности, сказавшись больной. Она была уверена, что сможет положиться на Сесила, даже если все остальные от нее отступятся.

На этот раз инициативу взял на себя Хокхерст.

— Милорд Берли, я собственными глазами видел, как строятся корабли в гавани Кадиса.

Дрейк тут же подхватил:

— Я возьму небольшую эскадру и уничтожу эту армаду, так что она не успеет даже отплыть из Кадиса.

— Милорд, ее величество прислушается к вашим словам, — настойчиво напомнил Хокхерст.

Сесил поднял руку и засмеялся.

— Вы правы в том, что королева полагается на мою преданность. Но, господа, вы пребываете в заблуждении, если думаете, что она поступит по моему совету. Она все вежливо выслушает, а потом предпримет то, что сама сочтет нужным. Мне придется настаивать, умолять, льстить, убеждать, уговаривать и подстрекать, чтобы она хоть на дюйм отступила от уже принятого ею решения. Прямое нападение на Испанию — дело нешуточное.

— Но, милорд, и угроза Англии со стороны Испании как нельзя более реальна. Это не плод разыгравшегося воображения.

Сесил снова поднял руку:

— Господа, когда королева взошла на трон, ее казна была пуста. Ее отец, Генрих VIII, составил себе огромное состояние, конфисковав имущество всех монастырей, которые были ликвидированы по его воле. Затем ему пришлось все это потратить на солдат и на оснащение войска, чтобы вторгнуться во Францию. Ее величество достигла процветания Англии — и своего собственного — на основе мира, а не войны. Ее возмущает самый грошовый расход на военные нужды. Разве не поэтому наши попытки помочь Голландии приносят столь мизерные результаты?

— Так что же, мы должны сидеть и ждать, пока корабли Филиппа войдут в английские порты и он приберет к рукам ее корону? — не выдержал Дрейк.

— Или все-таки взяться за дело самим и разгромить врага, предоставив ее величеству возможность сделать вид, что она тут ни при чем? — спросил Хокхерст.

— Господа, наступает время, когда Англии понадобятся герои — такие, как вы. Каждый из нас должен — каждый по-своему — побуждать ее к действиям. Я — за столом Совета, вы — на маскарадах и торжественных приемах. И тогда, может быть, нам удастся ее убедить.

Эссекс, не теряя времени, помахал подвязкой Сабби перед носом Хокхерста.

— Попрощайтесь со своим верным конем: можете считать, что он уже у меня в конюшне.

Шейн ни на миг не поверил, что соперник действительно имеет в своем распоряжении подвязку Сабби, однако, встретившись с ней в следующий раз, он крепко ухватил ее за запястье и, как она ни упиралась, увел в сад.

Небо было подобно черному бархату с рассыпанными по нему миллионами алмазов.

В свете серебряного полумесяца деревья отбрасывали странные тени, которые пересекали лужайки, полого сбегающие к Темзе. Подойдя к реке, они спугнули лебедей, которые величественно заскользили по водной глади.

— Каким образом Эссекс получил твою подвязку? — спросил он и сам удивился, как хрипло прозвучал его голос.

«Чертовы мужчины! Почему им непременно надо похвастаться самой ничтожной победой?»

— Я пошла поплавать в Темзе… должно быть, он стащил ее из моих вещей… Они же оставались на берегу, — сочиняла она на ходу.

Не слишком с ней церемонясь, он крепко ухватил ее за плечи и развернул лицом к себе.

— Это гнусная ложь. Бьюсь об заклад, ты и плавать-то не умеешь.

— Умею, сэр. Уверяю вас, — твердо возразила она.

В тот же момент он высоко поднял ее на руках и сделал вид, что сейчас бросит ее в воду.

— Я заставлю тебя доказать это, — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Она вскрикнула, но их уединение было немедленно нарушено: на берегу появились еще три парочки, которые собрались погулять при лунном свете. Он опустил ее, так что ноги Сабби доставали до травы, но прижал к себе тесным объятием. Его губы коснулись ее уха:

— Если я приведу тебя в такое место, где ты сможешь поплавать без лишних свидетелей, ты разрешишь мне за этим понаблюдать?

Это казалось заманчивым.

— Если вы обещаете только наблюдать, то я отвечу «да», но если вы попытаетесь играть в развратные игры на воде, я вас утоплю!

— Я мог бы утонуть в твоих глазах каждый раз, когда ты просто смотришь на меня, — прошептал он, наклонившись к ее щеке, а потом поцеловал ее и продолжал целовать, пока она едва не лишилась сознания. Теперь он был совершенно уверен в том, что страсть пробуждается в ней. Скоро она будет готова отдаться ему, и он испытывал сильнейшее удовольствие, когда доводил ее до головокружения.

Она была соткана из противоречий: своевольная, вспыльчивая, дерзкая — и все-таки он ощущал и ее невинность, неопытность и уязвимость. Ей удавалось быть одновременно и обольстительной женщиной, и трогательным ребенком.

Хокхерст пронзительно свистнул, и лодочник подвел свое суденышко к небольшому пирсу.

— Куда вы меня везете?

— Ты обещала побывать со мной в Темз-Вью. После того как ты увидишь мое жилище, я хотел бы кое о чем тебя попросить.

Сняв свой короткий плащ, Шейн набросил его на плечи Сабби. Вечер был теплым, но от речной прохлады она могла продрогнуть, а он… он хотел защищать и охранять ее. Он сидел, крепко и властно прижимая ее к себе, она молча прильнула к его боку, и он шептал ласковые слова, ощущая губами великолепную пелену ее растрепавшихся волос. В Шейне нарастало возбуждение, и кровь стучала в висках.

Если сегодня она скажет «да», то еще до рассвета он сможет назвать ее своей.

Темз-Вью находился недалеко от садов Кью-Гарденз, так что путь был коротким. Они вышли на пирс, поднялись по береговой лестнице и, миновав нарядные лужайки, вошли в дом. К этому часу все слуги уже спали — бодрствовал лишь один человек.

— Сабби, милая, это Барон. На корабле он и врач, и священник. На суше он для меня ближе, чем моя собственная тень.

Она протянула руку, которую этот человек в полумонашеском одеянии почтительно пожал обеими руками.

— Барон не говорит, — объяснил Хок.

Она улыбнулась:

— Он говорит глазами.

Он показал ей свое гнездо, желая, чтобы она полюбила этот дом так же, как и он.

Огромный вестибюль был обставлен скупо и строго. К нему примыкала зала, предназначенная для приема гостей. Хок провел Сабби через кухню, где они запустили пальцы в миску со взбитой сметаной; потом он показал ей изысканную обеденную залу, библиотеку и роскошные комнаты для уединения и отдыха. В слабом свете немногочисленных канделябров трудно было понять, какого цвета ткани обтягивают стены комнаты и мебель, но одно было несомненно; безупречный вкус сквозил в убранстве каждой комнаты этого дома.

Наверху он подвел ее к дверям ванной комнаты, а затем небрежным взмахом руки показал, где располагаются комнаты для слуг. После этого они вошли в хозяйскую спальню. Тут каждый с первого взгляда сумел бы определить, что это комната мужчины. Стены были обтянуты темно-красным сафьяном. Светлый персидский ковер отличался необычным орнаментом каймы. На полу перед мраморным камином были разбросаны шкуры рысей и волков. Ряд окон занимал всю ширину одной из стен, и отсюда далеко просматривалась река, а на каменной скамье под окном были набросаны меха и бархатные подушки. Плотные драпировки защищали от сквозняков массивную кровать.

Он привлек ее к себе и спросил, глядя ей в лицо:

— Сабби, ты могла бы быть здесь счастлива?

«Я с ума схожу от любви», — думала она в полнейшем замешательстве.

Он мог слышать шелест ее нижних юбок и вдыхать аромат ее тела — и каждая его частичка отзывалась на ее присутствие.

— Сабби, любимая, я хочу, чтобы ты приходила сюда, ко мне, всегда, когда ты только сможешь улизнуть из дворца.

— Вы приглашаете меня стать вашей любовницей? Метрессой — так, кажется, это называется?

Он скрипнул зубами:

— Я не хочу причинять урон твоей чести.

Но обстоятельства складываются так, что я не могу предложить тебе ничего, кроме этого.

— Вы имеете в виду королеву? — небрежно поинтересовалась она.

— Нет, черт меня подери, я имею в виду то, что я женат. Это тайна, которую я прошу тебя не разглашать. Это брак лишь по названию и ничего не значит для меня, — пылко заверил он ее.

Последние слова вернули ее к действительности. Уж она-то лучше, чем кто-либо другой, знала, что их брак для него — пустое место, но услышать такое признание от него самого, да еще именно тогда, когда он предлагает ей греховное сожительство… Да, такое признание мигом излечило ее от любви.

— Сабби, дорогая, у тебя будет карт-бланш. Ты знаешь, что это означает?

— Это означает все, что я захочу, — продемонстрировала она свои познания. — Я смогу иметь сто платьев? — спросила она для пробы.

— Конечно, — уверил он ее.

— Ключи от одного из ваших складов?

— Утром они будут лежать у тебя на подушке.

— Документ на право владения этим домом или другим, равноценным?

— Да, — пообещал он. — У меня много поместий, — тебе будет предоставлена возможность выбирать.

— В Ирландии тоже? — продолжала она допрос.

Впервые он заколебался.

— У меня есть земля в Ирландии, но это дикое, Богом забытое место. Тебе оно ни к чему.

— Значит, это и есть предел того, что мне дозволено иметь?

— Милая, клянусь тебе, это не предел, — заявил он.

Он был ею околдован. Он мог чувствовать токи их обоюдного влечения: он разбирался в женщинах. Проклятье, она так его распалила, что он готов был и душу ей отдать. Руки у него напряглись, а губы прижались к неотразимо-сладостному рту, который оказался дразняще-близко. И пока она отдавалась во власть первым ощущениям поцелуя, его опытные руки скользнули к ней под юбку: он не в силах был удержаться, он должен был ощутить атласную кожу ее бедер — там, где кончались ее шелковые чулки.

Дрожь пронизала ее тело, когда она почувствовала, что его пальцы еще на дюйм приблизились к намеченной им цели. От его дерзкого маневра у нее перехватило дыхание. Сабби знала: если она скажет «да», он в ту же минуту возьмет ее — здесь, в этой кровати!

Взглянув на него, она живо представила себе, как осыпает поцелуями его тело, и от одной лишь мысли об этом едва не лишилась чувств. Но ведь он не из тех, кто ценит легкую добычу… Вот и пусть подождет и помучается!

Она не позволит этому могущественному надменному лорду думать, что ее так просто заполучить.

— Прошу тебя, милая… — взмолился он.

Судорожно вздохнув — должен же он понять, какой горячий отклик порождает в ней все то, что вытворяют его руки, — она твердо отстранила эти желанные руки, закинула волосы за плечи и высокомерно обронила:

— Вы слишком спешите, милорд. Я подумаю о вашем предложении, но это все, что я могу обещать.

Она отступила на шаг, пытаясь укрыться от взгляда его потемневших глаз, но он резко и безжалостно сжал ее плечо.

— Когда пойдешь сегодня спать, посмотри на этот синяк.

Она улыбнулась… в душе. Она сумела его ранить — иначе ему не понадобилось бы причинять боль ей.

Встретившись во дворце, они оба держались так, словно почти не были знакомы. Каждый понимал, что их отношения так или иначе вскоре станут близкими и что в их же интересах сохранять эту связь в тайне от королевы.

Но каждый раз, когда встречались их взгляды, его глаза горели нетерпением и требовали ответа. Тем не менее она делала вид, что ничего такого не замечает. Она скажет ему тогда, когда пожелает сама.

На следующее утро было намечено посещение предсказателя судьбы — вместе с Пенелопой. Но Сабби и догадаться не могла, что Эссекс уговорил сестру помочь ему в выполнении некоего хитроумного замысла. Согласно этому плану, Пенелопа должна была отвезти Сабби в один из его собственных домов, где он сам, переодетый восточным астрологом, напророчил бы ей роман с могущественным рыжеволосым графом.

Этой проделкой можно было бы на славу позабавиться, а потом он бы скинул свой костюм и занялся с ней любовью. Эссекс был уверен, что выиграет пари у Хокхерста, и не мог отказать себе в удовольствии поддразнить того при каждом удобном случае.

Шейн отыскал Сабби в королевской гардеробной. Как только Кейт увидела, кто удостоил своим посещением ее племянницу, она деликатно вышла в соседнюю кладовую, оставив их наедине.

На этот раз Сабби была одета в платье из желтого шелка с серебряными лентами.

— Ты сегодня особенно неотразима, — отметил он, в то время как его глаза обегали ее, подобно языкам пламени. — Помнишь, ты обещала мне показать, как умеешь плавать?

— Я припоминаю, что я сказала: если вы найдете для этого место… не у всех на глазах.

— Я снял римские бани на целый день.

Кроме нас, туда не впустят никого.

Он ожидал, что она откажется; но она-то знала, что отказываться не стоит: все равно он заставит ее сдержать обещание.

— Римские бани? А как они устроены?

И что, их действительно построили римляне?

Ее любопытство было искренним. Он искоса взглянул на нее.

— Они великолепны… может быть, чересчур великолепны. Все там сделано из прекрасного белого и голубого мрамора. Просторный бассейн для купания — сто ярдов в длину и шесть в глубину. Говорят, что некоторые из наиболее отважных дам плавают там обнаженными. Над бассейном расположена галерея для зрителей, но, конечно, сегодня эта галерея будет закрыта.

— Я отправлюсь туда с вами, милорд, при одном условии, — с улыбкой пообещала она.

— При каком именно? — осведомился он, ожидая, что она постарается как-нибудь отвертеться от рискованного предприятия.

— Если вы будете наблюдать за мной с этой верхней галереи… я для вас поплаваю.

— Встретишься со мной у спуска к пристани, как только Кейт тебя отпустит.

Она нарочно заставила его ждать целых два часа. Он в гневе расхаживал по пирсу и, когда она наконец появилась, не мог бы сказать, чего ему больше хочется: задать ей хорошую трепку или обнять ее. Но, взглянув в эти светлые зеленые глаза, он сказал только:

— Довести мужчину до исступления — это у тебя ловко получается, моя дикая кошка.

Это признание доставило ей несказанное удовольствие.

Он не сводил с нее глаз все то время, пока лодочник выбирался на фарватер Темзы, а затем вел свой ялик к указанному месту, искусно пройдя под двумя мостами.

Шейн размышлял, пытаясь понять природу своего необычного влечения к ней. Да, конечно, она была одной из самых очаровательных, самых ярких женщин, которых он повидал на своем веку.

Ее стройная фигура, ее соблазнительные формы могли бы мертвого поднять из гроба.

Но он затруднялся даже подобрать название для той неуловимой ауры, из-за которой обладание именно этой девушкой казалось ему столь необходимым.

Он покачал головой, и на этот раз не найдя ответа.

Они поравнялись с великолепным дворцом Сомерсет-Хаус и пешком прошли небольшое расстояние до Стрэнда и римских бань. На улицах толпился народ; торговцы и ремесленники — от молочниц до крысоловов — зазывали прохожих, предлагая свои услуги. Он купил ей целую охапку золотых роз. Они были в полном цвету и не могли бы дожить до завтрашнего дня, но сейчас, когда они являли себя миру во всей красе, их запах опьянял.

Сабби уткнулась в букет лицом и глубоко вдохнула этот аромат. В Хоке тут же вспыхнуло желание: она ничего не делала наполовину. Он верил, что она еще не принадлежала ни одному мужчине, и тем не менее ее образ не был образом невинной девочки; он угадывал в ней древнее, как мир, искусство обольщения, унаследованное, быть может, от самой праматери Евы. И он понимал, что, если ему дано будет разбудить ее, она приведет его в райские кущи.

От вида роскошного мраморного бассейна у Сабби просто дух захватило. Вода мерцала нежной голубизной, звала, манила и искушала.

Но когда Сабби увидела, как Шейн поднялся на галерею, она уже точно знала, как поступит.

Для того чтобы раздеться, она вошла в одну из небольших кабинок, но, вместо того чтобы остаться в короткой нижней юбке, как она намеревалась вначале, она сняла с себя все до последней ниточки. Она будет плавать для него вот в таком виде.

Она распустила волосы, так что они окутали ее как плащом, поднесла к груди охапку роз и подошла к краю бассейна. Грациозно шагнув в воду, она выпустила из рук розы, и они медленно заскользили по светло-голубой глади воды. Медленно, с необыкновенным изяществом, она оттолкнулась от мраморной ступени и поплыла, и вода относила назад прекрасные пряди ее светлых, отливающих медью волос. Она достигла дальнего конца бассейна и столь же медленно вернулась обратно. Снова оказавшись среди покачивающихся на воде роз, она перевернулась на спину и взглянула на него.

Он стоял, прислонясь к перилам галереи, — стоял, словно зачарованный тем представлением, которое она для него устроила. Она была подобна русалке из волшебной сказки, и ее красота пронзала и сердце его, и душу. Она плавала больше часа, и он чувствовал, что мог бы так стоять и смотреть целую вечность.

Наконец она улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Святые угодники, вот и ответ, которого он домогался! Она дала ему этот ответ без слов, но так, что не понять его было невозможно. Только возлюбленная может подарить мужчине такое блистательное, красноречивое зрелище, предвещающее близость и единение. Внезапно он понял и то, что именно привлекало его к ней. То была ее смелость. Она не побоится риска, она отважится на все. Увидев, что он собрался спуститься к ней, и торопясь одеться, прежде чем он до нее доберется, она стремительно вышла из воды и скрылась в кабинке. Но он был слишком проворен: она успела натянуть лишь тонкую сорочку, а прелестное желтое шелковое платье с серебряными лентами так и осталось лежать там, где лежало.

Он поднял ее, прижал к груди и радостно закричал:

— Ты просто настоящая русалка! Чем не пара для бога морей! Твой ответ — решительное «да» — я правильно понял, любовь моя?

— Конечно. А разве были какие-нибудь сомнения? — безжалостно дразнила она его. — Одень меня, — прошептала она ему на ушко.

— Нет! — возмутился он. — Я хочу тебя… здесь… сейчас же!

Его руки, обвившиеся вокруг нее, говорили яснее слов: он считал, что она уже принадлежит ему.

На мгновение Сабби поддалась панике. Неужели она воспламенила его до того, что он утратил власть над собой? Она готова была признать, что действительно повела себя как доступная женщина, так чего же она могла ожидать от такого мужчины, как Шейн Хокхерст?

Его руки уже почти скинули с нее сорочку, а губы при этом творили с ней что-то явно недозволенное. Пришлось прибегнуть к единственной отговорке, которая могла бы показаться убедительной:

— У меня волосы совсем мокрые… пожалуйста… не надо…

Он расстегнул пуговицы своей рубашки.

— Возьми мою рубашку и вытри волосы, — настаивал он.

Внезапно она почувствовала, что ноги ее не держат, и ей ничего не оставалось другого, как прильнуть к нему.

— О, умоляю, только не выставляй дракона напоказ, иначе я просто умру.

Сейчас она его не дразнила: не подумав, она сказала именно то, что чувствовала.

На этот раз он спустил постылую сорочку у нее с плеч, и, когда ее груди освободились из тесных границ прозрачной ткани, он почувствовал, что и его не удержат уже никакие границы. Он швырнул свой черный плащ на беломраморный пол и бросился перед ней на колени. Жаркими поцелуями он проложил дорожку от ее пупка до треугольника рыжевато-медных завитков, который столько раз возникал в его горячечных фантазиях…

— Шейн… не надо… не здесь… не так…

— Нет! Здесь , и только так…

— Шейн, мне холодно… прошу тебя, не здесь… не в этом здании… оно ничье… оно для всех… Я хочу, чтобы ТЫ любил меня… в своей постели.

У него вырвался стон.

— Конечно. Ты права. Прости меня, моя ненаглядная.

Он помог ей надеть платье, тихонько чертыхаясь, когда его пальцам не сразу удавалось справиться с пуговицами и застежками.

Когда она была уже полностью одета, он закутал ее в свой плащ и крепко обнял.

— Когда же ты придешь ко мне, Сабби?

Сегодня?

— Нет, — последовал мягкий ответ.

— Когда? — хрипло потребовал он.

— Я приду… когда приду, — уклончиво посулила она.

Он был близок к исступлению и с трудом владел собой. А она ликовала от сознания, что может заставить его дергаться, как рыбку на крючке!

— Ты имеешь в виду — когда тебе блажь в голову ударит?

Она победоносно улыбнулась:

— Именно так!

Она провела утро, прилежно разнося по местам отброшенные королевой одежды и драгоценности, как это было всегда после важной церемонии облачения. Ее собственным нарядам — хотя по цвету все они были один лучше другого — катастрофически не хватало украшений, да и их малочисленность могла вызвать нежелательные пересуды. «Ну погодите, дайте только срок», — думала она, расправляя роскошные платья, перед тем как отнести их в гардеробную.

Выполнив все, что ей надлежало, она поспешила на встречу с Пенелопой Рич и успела в Эссекс-Хаус как раз вовремя, чтобы застать Пенелопу в ее элегантном будуаре. Лицо у Сабби разрумянилось, а глаза сверкали как изумруды.

— Сабби, у тебя такой вид, будто ты влюблена, — объявила Пенелопа. — Неужели это мой братец Робин сумел зажечь такие звезды у тебя в глазах?

— Нет, — честно ответила Сабби. — Я обещала Хокхерсту, что стану его любовницей.

Пенелопа, я хочу, чтобы ты свезла меня к своей портнихе: у тебя самые чудесные платья в Лондоне! А я одета как девчонка-нищенка! Мне нужно так много вещей, а я не знаю даже, с чего начать. Сезон уже начался, и я не намерена допускать, чтобы меня дважды видели в одном и том же платье. Я придумала себе совершенно сказочный наряд для маскарада в день рождения королевы и… 0-о-ох, мне нужны костюмы для верховой езды… Мне нужно все!

— А платить он будет? — спросила Пенелопа.

Сабби взглянула на нее и засмеялась:

— Есть много такого, чего я пока еще не знаю о лорде Девонпорте, Пенелопа, но в одном я уверена твердо: он будет платить, и платить, и платить!

— О Матерь Божья, — вырвалось у Пенелопы, когда та поняла, что планам ее брата насчет предсказателя судьбы не суждено сбыться.

— В чем дело? — удивилась Сабби.

— Робин состряпал план, как ему заманить тебя… с моей помощью. Звездочетом-то он сам собирался нарядиться.

Они весело посмеялись над неудачей, постигшей Эссекса.

— Давай уж к звездочету не ездить. Лучше отвези меня к портнихе. Если Робин вглядится получше в свой хрустальный шарик, ему все это там должно открыться, — сказала Сабби.

Сабби не могла этого знать, но день для Эссекса был уже безнадежно испорчен. Началось с того, что он встретился с Хоком в дворцовом саду, в Гринвиче.

— Дама — моя, — заявил Хок с нескрываемым удовлетворением. — Завтра пришлю конюха за вашим Арабом.

— Черта с два! У меня назначена встреча с леди сегодня, ближе к вечеру. Завтра можете получить то, что после этого останется, — глумливо хохотнул он.

Глаза у Хока опасно сузились.

— Возьмите свои слова назад, милорд Эссекс, или приготовьтесь защищаться, — прорычал он.

— Я готов встретиться с вами в любом месте, которое вы предложите, — отозвался Эссекс холодно и угрожающе.

— Разрази меня гром, мы уладим это дело сейчас же, — рявкнул Хокхерст, сбрасывая камзол и вытаскивая из ножен узкую шпагу.

Зазвенела сталь; звуки ударов далеко разносились в воздухе, и вскоре вокруг собралась толпа.

Обоих знали как превосходных фехтовальщиков, причем оба предпочитали не защищаться, а нападать. Хок атаковал, вихреобразные движения его клинка заставляли Эссекса отступать, но тот, парируя удары, переходил в наступление, и его выпады становились все более стремительными и уверенными. Пот стекал по их лицам, рубашки на спинках взмокли.

Почти одновременно обоим удалось задеть противника, и на белых рубашках выступили кровавые пятна. И именно в этот момент появилась Елизавета, возвращавшаяся с утренней прогулки.

— Смерть Господня, прекратите немедленно! — Она разъярилась превыше всякой меры.

Королева ненавидела ссоры и запретила дуэли. — От таких сцен меня тошнит! Деверо, Хокхерст, — приказала она, умышленно не называя их титулы, — я разберусь в этом лично.

Ступайте в тронный зал.

Королева решила дать задирам время поостыть, и вот оба неподвижно стояли в тронном зале, ожидая ее появления. Через полчаса их глаза встретились; прошло еще несколько долгих минут, и граф Эссекс, которому чаще приходилось наблюдать вспышки монаршего гнева, заговорил:

— Нам надо бы сочинить оправдание, чтобы комар носу не подточил.

— То есть? — переспросил Хок.

— Если она заподозрит, что ссора была из-за женщины, то да поможет нам Бог. Она взбесится так, что никому не поздоровится.

— Тогда придется сказать, что мы повздорили из-за нее самой, — последовал немедленный ответ.

Открылась дверь, и в зал вплыла королева.

Она села на трон, и обоим соперникам не оставалось ничего другого, как опуститься перед ней на колени. Внезапно раздался тихий стук в дверь, и появившаяся на пороге фрейлина обратилась к королеве:

— Ваше величество…

Она не успела вымолвить больше ни слова» ибо государыня сорвала у себя с ноги башмак и через весь зал запустила им в голову несчастной женщине.

— Пошла вон! — завопила она.

Провинившимся дуэлянтам не приходилось гадать, каково настроение их повелительницы.

— Кто зря чужую кровь прольет, и сам недолго проживет!

— Ваше величество, умоляю простить мне, что я обнажил шпагу вблизи от вашей бесценной особы, — смиренно начал Эссекс.

— Приношу самые сердечные извинения, ваше величество, — пробормотал Хокхерст.

— Плевала я на ваши извинения! Я желаю знать причины этой непристойной ссоры!

Граф Эссекс поспешил ответить тоном самого чистосердечного признания:

— Мы оба присмотрели одну и ту же драгоценность для дня рождения вашего величества.

Брови у нее поползли вверх, и выражение неудовольствия почти исчезло. Хокхерст, который нипочем не желал позволить Эссексу взять верх, подхватил:

— Да-да, большую черную жемчужину на цепочке из алмазов. Но я отказываюсь от дальнейшей борьбы и уступаю победу милорду Эссексу. Пусть честь преподнести вам жемчужину достанется ему.

Она придирчиво взглянула на них, заподозрив сговор, но сочла более выгодным для себя их простить.

— Никогда впредь не смейте затевать ссору при моем дворе, или вам будет запрещено показываться мне на глаза. Можете идти.

Едва они вышли из тронного зала, как повеселевший Эссекс фыркнул:

— Где, черт побери, я добуду черную жемчужину на цепочке из алмазов?

— У меня совершенно случайно есть такая вещица на продажу, — со смехом признался Хок.

— Я так и думал, мошенник вы этакий, — отозвался Эссекс, от души наслаждаясь всем происходящим.

Каждый вечер лорд Девонпорт усердно предавался развлечениям в залах Совета и на музыкальной галерее. Это ни в коей мере не препятствовало его ночным похождениям совсем иного рода. Он планировал их на поздние часы, далеко за полночь, и принимался за дело, когда королева удалялась в свои покои и двор погружался в сон. В последнее время у него появилось ощущение, что за ним следят. Следит ли так называемый друг или враг — он пока не знал, но был полон решимости в следующий раз это выяснить.

Ему совсем не хотелось, чтобы снова в воздухе начали разноситься слухи о Черном Призраке.

Второй вечер, отведенный для танцев, был в разгаре, когда Хок решил, что Сабби слишком долго испытывает его терпение и этому пора положить конец. Она позволила ему найти для них во дворце достаточно укромный уголок и не отказала в поцелуях, которых он так жаждал. Он бесстыдно ласкал ее, пока не почувствовал, что и ее томит желание… и все-таки она сумела ускользнуть. Когда же разговор зашел о дне и часе ее прихода к нему домой, то, при всей его напористости, он не мог добиться ничего, кроме смутных и уклончивых обещаний.

Третий вечер стал повторением второго.

Хок был подобен человеку, умирающему от голода, и целовал ее так страстно, что она в конце концов лишилась чувств в его объятиях.

Но на четвертый вечер его терпение истощилось. Хватит с него этих лобзаний по углам.

В первом же танце, который они танцевали вместе, он бросил ей только одно слово: «Сегодня!» Это был приказ. Она вскинула голову и весело упорхнула с другим кавалером. Через несколько танцев он снова оказался ее партнером и не стал пускаться в долгие объяснения.

— Ровно в полночь! На площадке перед дворцом.

Она понимала, что не сможет и дальше морочить ему голову. Время для уловок прошло. Когда танец кончился, он, с алчным блеском в глазах, сказал:

— Можешь пока подумать, чем бы таким необыкновенным мы могли бы заняться в постели.

Он вышел из толпы танцующих и покинул зал, даже не оглянувшись.

Через несколько минут после полуночи Сабби пересекала площадку перед дворцом.

Сентябрь кончался, но ночь была теплой. Серая кошка перебежала ей дорогу; от реки еще доносились какие-то звуки. Внезапно она увидела темную фигуру всадника. Он направил коня прямо к ней, и в первое мгновение это ее испугало, когда он придвинулся вплотную и протянул сильную руку, чтобы поднять ее в седло, она увидела его лицо.

Он втянул ее к себе под плащ, и она с изумлением ощутила прикосновение его горячей обнаженной груди.

— Вы без камзола… и даже без рубашки, — выдохнула она.

— Да. Я однажды собственными глазами видел, как это на тебя действует, и хочу увидеть снова.

Ее руки скользнули по его литому торсу и обвили могучую шею.

— Ты безумец! — прошептала она.

— Вот-вот, и ты — причина моего безумия.

Она с трудом скрывала воодушевление.

В этом было нечто захватывающее — улизнуть из дворца в столь поздний час, когда всем добропорядочным людям полагается спать и видеть сны. Риск и опасность будоражили сердце. Если королева узнает о подобной авантюре — их ждет наказание и отлучение от двора.

Он привлек ее к себе, поцеловал требовательно и пылко, а потом дал шпоры коню, и они пустились вдоль реки по залитой лунным светом дороге к его дому. Там он спешился, снял Сабби с седла и на руках внес в дом, а потом по лестнице в свою спальню.

Он сбросил плащ, открыв взгляду широкий разворот плеч и рельефно выступающие мускулы. Непокорная темная грива рассыпалась по плечам, и белые зубы блеснули на загорелом лице, когда он улыбнулся своей хищной улыбкой. Черные бриджи облегали его бедра так плотно, словно были отлиты вместе с ними. Светло-зеленые глаза ночной гостьи восторженно следили за каждым его движением: сейчас его телом владела лишь страсть — необузданное влечение к ней, и это она видела совершенно ясно. На ней было надето ее кремовое свадебное платье с глубоким вырезом.

Дразнящим прикосновением пальца он обвел высокий изгиб ее груди, а потом наклонился, чтобы поцелуями воздать должное каждому склону этих восхитительных холмиков. Его губы поднялись выше; пламенные поцелуи ложились вдоль невидимой дорожки — к шее и к уху. Кончиком языка он коснулся мочки уха и прошептал:

— Ты придумала что-нибудь новенькое, чем мы могли бы заняться в постели?

— Да… давай поедим в постели. Я ужасно голодна, а ты?

— Просто умираю от голода… но мне нужна не еда.

— Ну пожалуйста, — попросила она. — Если уж мне суждено проводить здесь много времени… ты не разрешишь мне позвать кого-нибудь из прислуги и послать за едой?

— Сейчас? Посреди ночи? — спросил он, не веря собственным ушам.

— Ты же сам сказал, что хочешь чего-нибудь особенного… необычного…

— Ты в самом деле настолько невинна? — Он удивленно покачал головой. — Ну, знаешь ли, надо еще посмотреть, будет ли от тебя в постели хоть какой-нибудь прок.

— Не смейся надо мной!

Она обиженно выпятила губку, которую он незамедлительно поцеловал, а затем широким жестом обвел комнату.

— Ты здесь госпожа. Делай все, что пожелаешь.

Она потянула за шнурок звонка, а Шейн встал позади нее, чтобы расстегнуть платье у нее на спине.

— Что ты делаешь! — воскликнула она, когда он положил руки на ее груди. — Слуга увидит!

— Ну и что? Им надо к этому привыкнуть.

Ты так не считаешь?

Он вынул шпильки из ее прически, и тяжелая шелковистая масса упала поверх его подставленных рук. Это заставило его вздрогнуть от предвкушения.

Раздался деликатный стук в дверь, и Сабби откликнулась:

— Войдите!

Дверь открылась, и на пороге появился мужчина средних лет. С самым бесстрастным выражением на лице он произнес:

— Да, милорд?

Глаза Шейна бессовестно блеснули:

— Мэйсон, это госпожа Сабби Уайлд. Она будет проводить с нами очень много времени.

Я думаю, она хочет начать знакомство именно с вас.

Мэйсон не выразил ни малейшего удивления. Даже бровью не повел. Его давно перестали удивлять причуды хозяина.

Сабби метнула на Шейна уничижительный взгляд, протянула руку и спросила:

— Мэйсон — это фамилия. А как ваше имя?

На этот раз он все-таки удивился:

— Имя?.. Меня зовут Чарлз, миледи.

Она понимала, что это всего лишь дань вежливости, но он был первым, кто в обращении к ней правильно назвал ее титул, и это доставило ей скрытое, но несомненное удовольствие.

— Отлично, Чарлз. Мне очень хочется чего-нибудь вкусного. Что там хранится в кладовых у Бога Морей? Амброзия?

Его губы слегка изогнулись.

— Нет, миледи, но, может быть, вы позволите предложить вам черную смородину со сливками?

— О да, пожалуйста. Две миски. Мы собираемся поесть в постели.

Она подмигнула ему, и слуга понял, что молодого Хокхерста кто-то сможет наконец прибрать к рукам.

— Ей-богу, ну и наглая же ты штучка, — высказался Шейн, когда ему удалось довести до конца трудную работу — снять с нее платье.

— А минуту назад я была невинной овечкой.

— Возможно, ты и то и другое одновременно.

Он развязал ленточки ее нижних юбок, и когда они упали на пол, она осталась в коротенькой подкорсетной манишке, панталончиках и чулках.

— Мое белье, милорд, слишком неказисто для метрессы, но вам будет приятно узнать, что я уже заказала несколько дюжин самых скандальных вещичек, какие только можно вообразить. Портниха Пенелопы Рич — и та была шокирована, когда я объяснила ей, какие фасоны придумала!

— Твои неказистые штанишки очаровательны.

Он поцеловал ее в нос, а затем налил по стакану сака — сухого шерри, смешанного с барбадосским сахаром и специями. В дверь снова тихо постучали, и она умоляюще взглянула на Шейна. Он злорадно покачал головой:

— Э нет, это уж твоя забота — впустить его и принять заказанный десерт.

Сабби собралась с духом, храбро прошествовала к дверям в своих панталончиках и приняла от Мэйсона серебряный поднос. Она закрыла дверь задом, но Шейн мгновенно перехватил у нее поднос.

— Сначала мы разденемся, потом заберемся в постель, а уж потом поедим! — Он чувствовал, что от вожделения готов разорваться на части. — Сердце мое, твой рот создан для поцелуев, а вовсе не для смородины со сливками!

Он прижался губами к губам Сабби, а потом наклонился ниже, чтобы целовать ее в шею. Его пальцы прошлись вдоль верхнего края манишки, а потом нырнули в долину между поднявшимися, налитыми грудями.

— У тебя есть кое-что послаще, чем смородина, — бормотал он. — Твои груди — как спелые медовые дыньки с твердыми ягодками на концах.

Он медленно снял с нее манишку и, приняв в сильные ладони освободившиеся груди, поднес их к своим губам, словно изысканное лакомство, которое ему предстояло отведать.

— Сабби, ты так хороша… это просто грешно — быть такой прекрасной… — шептал он между поцелуями.

Он мягко опустил ее спиной на кровать, чтобы снять с нее чулки. Ни один дюйм шелковистой плоти, открывающейся взгляду, не остался обойденным поцелуями. Он заставлял Сабби ощутить красоту каждой клеточки ее тела — от лодыжек до ушей; последними были сняты панталончики, и все это время он не скупился на ласковые слова и нежные прозвища. Он хотел, чтобы часы близости длились как можно дольше, даруя каждому из них полное и глубокое наслаждение.

Скинув бриджи, он встал перед ней. Их глаза уже начали любовную игру. И, лаская ее взглядом, он чувствовал, как разгорается жар у него в крови и как наливаются его чресла нестерпимо-сладостной мукой.

Но и в ее глазах он читал восторг и восхищение. Она без стеснения разглядывала его.

Вот ее взор задержался на его губах, потом на плечах… На руках. На животе. И наконец ее взгляд устремился туда, где победоносно вздымалось могучее мужское копье.

В этот момент она подумала, что нет и не было на земле другого такого великолепного мужчины. Ничего нет удивительного в том, что королева называла его своим Богом Морей. У Сабби просто в голове не укладывалось, что именно ей выпало столь невероятное счастье — стать женой такого убийственно-красивого мужчины. Да, он распутник, мерзавец, совратитель… но, силы небесные, он — мужчина! С головы до пят мужчина! Она никогда ничего подобного не испытывала и даже не подозревала, что способна на такие чувства.

И он не сделает с ней ничего дурного или нечестивого — в этом она не сомневалась.

И еще она понимала: если она сейчас хоть краешком глаза увидит дракона — она просто рухнет на тело мужа и станет его целовать.

Она потянулась к мискам со смородиной и, когда Шейн передал ей поднос, пристроила между ними этот «столовый прибор», как бы воздвигнув барьер на пути мужского вожделения. Сама она уселась на кровати, скрестив ноги по-турецки. Медно-рыжеватые волосы в беспорядке рассыпались вокруг нее. В его глазах ее красота была несравненной. Шейн лежал на боку, подперев голову рукой, и зачарованно наблюдал за Сабби. Он считал ее несравненной красавицей. У него вырывался непроизвольный стон каждый раз, когда она розовым язычком слизывала сливки с ягоды.

Кончив есть, она начала кормить его, и стоило ей поднести ягоду к его губам, как он немедленно предпринимал попытку захватить ртом вместе с ягодой и пальцы Сабби.

Наконец он поставил поднос на пол.

— Иди ко мне, милая.

Он встал над ней на колени и протянул руки к ее груди: совершенное тело притягивало его, словно магнит, и лицо у него застыло от страсти. Едва он прикоснулся к ней, как она превратилась в огонь, в расплавленную лаву. Казалось, даже кости ее тают, словно воск. Он уткнулся головой в ее грудь. Руки Сабби блуждали по его телу, и все, что она осязала, воспламеняло ее: его непомерная сила, его широкие плечи, крепкие бедра. Ей хотелось касаться его еще и еще. Ее пальцы пробирались через густую поросль волос, покрывающих его мускулистый торс. Кончиками пальцев она дотронулась до его сосков, а потом прижала ладони к мощной шее.

Ее губы, казалось, расплющились под стремительным натиском его губ, и она с готовностью раскрылась, словно он научил ее этому, — раскрылась навстречу его поцелуям. Но его рот не задержался у ее губ, а, оторвавшись от них, двинулся вниз, к ее животу и еще ниже.

Она чувствовала силу его рук, она чувствовала, как они напрягались, сжимая ее стан. Его рот жадно приникал к ее плоти, словно впитывая несравненную красоту. И вот он оказался еще ниже, достиг треугольничка медно-рыжих завитков — и Сабби ахнула, потрясенная собственным бесстыдством: она не хотела, чтобы он остановился.

Его руки сомкнулись у нее ниже спины, мягко, но неодолимо вынуждая ее податься навстречу его поцелуям. Она чувствовала, как играет его язык с расцветающим бутоном ее желания; потом он приступил к обследованиям мягких местечек ее лона. Пальцами он раскрыл нежные створки, и она задрожала, когда туда ворвался его немилосердный язык. Она заметалась и не могла удержаться от стонов, когда волны неизведанного, немыслимого наслаждения начали прокатываться по всему ее телу.

Она хотела, чтобы так было еще и еще, снова и снова, и только стонами и вскриками могла выразить эту жажду — и он давал ей все, о чем она просила. Пальцами она впилась в его плечи, а потом вцепилась в густую шевелюру, прижимая его голову к средоточию своего вулканического наслаждения. Она металась и распластывалась, с наслаждением принимая его искусные ласки. Но потом он провел ладонями вверх по ее животу — к розовым торчащим бутонам; он начал гладить их и стискивать — и тогда она выгнулась и закричала, потому что достигла вершины, и ей почудилось, что она рассыпается миллионом дробящихся искр. Он еще раз обвел языком заветную нежную плоть и только после этого отодвинул голову от ее лона и, обняв, прижал Сабби к себе, чтобы ощутить последнее содрогание ее щедрого отклика на его близость.

Она провела пальцами по царапинам, которые оставили на его бронзовых плечах ее ногти.

— Моя маленькая дикая кошка, — хрипло проговорил он.

Его тело вызвало в ней жгучее любопытство. Она воочию видела, как пульсирует — в такт с сердцебиением — напружиненный мужской ствол. Прикоснувшись к нему, она поразилась, что он тверд, как мрамор. Только сейчас она почувствовала, что теряет уверенность.

— Ты такой… огромный, — выдохнула она, сознавая, что теперь уже совсем скоро он окажется сверху и войдет в нее.

Он обнял ее и пообещал:

— Милая, если тебе будет очень больно, я остановлюсь. В первый раз это и в самом деле может быть больно, поэтому сначала я любил тебя по-другому. Я уверен, что сейчас ты готова стать моей. Попытайся расслабиться и прими меня. Нам незачем спешить, моя хорошая, — сказал он, приблизив к ее губам свои, и она почувствовала, что могла бы умереть от его поцелуев.

В дверь постучали — резко и требовательно. Шейн понимал, что срочными вызовами пренебрегать нельзя. Пробормотав проклятие, он соскользнул с кровати и открыл дверь. Барон вручил ему записку, которую Шейн поднес к свечам, чтобы прочитать. На этот раз у него вырвалось ругательство, куда более непристойное. Он запустил пальцы в свою темную шевелюру, спокойно кивнул Барону и закрыл тяжелую дверь. Вернувшись к кровати, он крепко обнял Сабби:

— Любовь моя, прости меня за то, что я должен сделать. Мне не следовало бы сейчас покидать тебя ни по какой причине… кроме этой, единственной. Я знаю, мне нечего надеяться, что ты поймешь: есть так много вещей, о которых я не могу тебе рассказать. Жизни одного человека… грозит серьезная опасность.

— Это вызов от королевы? — ревниво спросила она.

— Милая моя, я клянусь, что ни за что не покинул бы нашу постель ради этой царственной шлюхи. Постарайся поспать хоть немного. — Он заботливо укрыл ее одеялом. — Возможно, меня не будет несколько дней.

— Завтра мне придется вернуться ко двору, но я хотела бы принести сюда кое-что из моих вещей… если можно.

— Сабби, дорогая, теперь это наш дом.

Приходи и уходи, когда пожелаешь. — Он наклонился, чтобы в последний раз поцеловать ее. — Я чувствую себя последним негодяем из-за того, что оставляю тебя в такую минуту, но клянусь, что сумею загладить свою вину, — пообещал он.

Сабби в молчании наблюдала, как он одевался во все черное, как увешивал себя оружием: шпагой, кинжалами и пистолетами; потом все это скрыл длинный черный плащ. Мыслями Шейн был уже не с ней, а где-то бесконечно далеко. У него была некая тайна, скрытая жизнь, которая поглощала его целиком. Неведомо почему Сабби прониклась уверенностью: узнав об этом, она получила в руки средство, которое когда-нибудь поможет ей его погубить. Она не стала размышлять об опасностях, которые его подстерегали; скорее завидовала приключению, ради которого Шейн с Бароном сейчас мчались куда-то в ночной тьме.

Глава 10

В послании, переданном Шейну Хокхерсту, говорилось, что О'Нила со дня на день собираются взять под стражу и препроводить в Дублинский замок для допроса. И Шейну и Барону было хорошо известно, как содержатся заключенные в дублинской темнице и каким незаконным, ужасным пыткам они подвергаются. Дыба и кнут, которые были в ходу у Уолсингэма, казались пустяком по сравнению с «испанским креслом», тисками под названием «дочка мусорщика» и железными сапогами с кипящим маслом внутри.

Бэйдженол, наместник королевы в Ирландии, был вполне способен прикончить О'Нила, если бы тот попался ему в лапы, поскольку твердо придерживался убеждения, что Ирландия станет смирной, как овечка, если обезглавить всех ирландских лордов подряд, без разбора.

Шейн считал, что у его отца остается лишь одна возможность спастись: явиться в Англию.

Если О'Нил сумеет предстать перед самой королевой и ответить на все обвинения, выдвинутые против него, то, возможно, ему удастся оправдаться. Он обладал таким умением располагать к себе людей и таким даром убеждения, что, наверное, мог бы при случае уговорить рыбку выпрыгнуть из воды прямо к нему в кадку. Женщины в его руках таяли как воск, а королева была женщина до мозга костей.

Принимая все меры предосторожности, чтобы этой ночью никто не мог проследить их путь, они мчались на север, в Ливерпуль, сделав краткую остановку только в Бирмингеме, чтобы сменить лошадей. Хок специально содержал такие поставы для подобных случаев, когда промедление может стоить жизни. На борту «Ливерпуль Леди» они пересекли Ирландское море и бросили якорь в укромной гавани Карлингфорд-Лок близ Ньюри. Перед тем как сойти на берег, Шейн твердо взглянул в глаза Барону и сказал:

— Я хочу, чтобы ты остался на борту. Ступить на землю Ирландии — слишком опасно для тебя. Твой смертный приговор остается в силе, и оба мы знаем, что нельзя доверять ни одному из кланов. Найдутся такие, что выдадут тебя просто ради удовольствия, но большинство сделает это ради награды.

Глаза Барона были полны страдания, но через несколько секунд он кивнул в знак согласия, заставив себя совладать с отчаянным стремлением вернуться в страну, где была предательски перебита вся его семья. Он был вождем клана и мятежником; когда его сородичи сложили оружие, согласившись на безоговорочную капитуляцию, англичане учинили жестокую резню, перебив поголовно всех, не щадя ни женщин, ни малых младенцев; дома, амбары и хижины селений, которыми он правил, англичане сожгли дотла. В живых остался только он, но его заочно приговорили к смерти и назначили награду за его поимку, поскольку он выпустил кишки английскому офицеру, убившему его жену и детей.

В сопровождении двух ражих парней из команды «Ливерпуль Леди» Шейн вихрем мчался к замку Дунганнон. Поскольку он начал действовать не теряя ни минуты, он прибыл в Ирландию раньше, чем Бэйдженол получил письменный королевский указ. Поторапливать О'Нила не пришлось. Он был готов ринуться в личные покои королевы немедленно по прибытии в Лондон, но, пока они шли через Ирландское море, Шейн сумел убедить отца, что нужно действовать более хладнокровно и рассудительно. О'Нилу следовало затаиться, чтобы ни одна душа не узнала, где он, пока Шейн не увидится с королевой и не разберется, куда ветер дует.

Наутро, когда Сабби вернулась во дворец, Кейт сообщила ей, что ровно через неделю всем предписано перебраться в Виндзор, так чтобы в день своего рождения королева могла насладиться охотой.

Кейт вздохнула:

— Только мы успели здесь навести порядок, а теперь придется начинать все сначала!

— А сколько же, по-вашему, у королевы платьев? — спросила Сабби.

— Ох, больше тысячи. Вот давай посчитаем. Должно быть, здесь около трехсот, и в Виндзоре столько же. В Уайтхолле, как мне кажется, около двухсот костюмов для больших государственных выходов — в парламент и прочее в том же роде. Ну и еще больше двухсот — в Хэмптон-Корте.

Сабби тут же решила удвоить количество платьев, заказанных ею у нескольких мастериц. Она съездила в Лондон и накупила всего — от вееров до пряжек на туфли, от кружевных воротничков до пышных юбок на каркасах. Она запаслась неимоверным количеством кусков туалетного мыла и эссенцией для ванны — и все это с ароматом миндаля, гвоздики или розового масла. Не забыты были и косметические средства — рисовая пудра, румяна и помада для губ.

Сабби, Анна Васавур, Филадельфия Кэри и две сестры Эссекса — Дороти Деверо и Пенелопа Рич — завели обыкновение выезжать вместе. Все пятеро были хороши собой и не затмевали друг друга, поскольку различались по типу красоты, а вместе составляли эффектное зрелище. Сабби, Анна и Филадельфия использовали каждую возможность, чтобы проводить время вне дворца, наслаждаясь пикантным обществом сестер Эссекса.

Они объезжали лавки торговцев, пили чай, гадали на картах, посмотрели медвежью травлю на задворках Театра Розы и наконец, после подобающего хихиканья, колебаний и жеманных ужимок, приняли предложение Пенелопы провести вечерок в борделе, где им предоставят возможность созерцать «акт соития», или даже два таких «акта». Пенелопа уже бывала там вместе с Эссексом и заверила подруг, что это веселое и поучительное зрелище, которое они не скоро забудут. Сабби не колебалась ни секунды. Таинство пола вызывало в ней жгучее любопытство, и она считала необходимым как можно больше узнать о том, что происходит между мужчиной и женщиной.

После часов, проведенных с Шейном, у нее словно сорвали с глаз повязку. Она узнала о существовании дотоле неведомых ей телесных потребностей; то, что он делал с ней, заставляло ее содрогаться и приводило в исступление, но она хотела знать больше, гораздо больше. Если она надеется стать образцовой любовницей, настоящей метрессой, ей придется научиться всему, что доставляет мужчине наслаждение, заставляет его содрогаться и его доводит до безумия. Она хотела узнать все хитрости, которые помогли бы ей привязать его к себе — душой и телом.

В последний момент Филадельфия Кэри и Анна Васавур уклонились от участия в вечернем приключении, но Сабби решила не отставать от двух других женщин, чья репутация была настолько скандальной, что королева не позволяла им являться ко двору, несмотря на просьбы ее фаворита, пытавшегося замолвить за сестер словечко.

Ближе к вечеру Сабби зашла в конюшню Гринвичского дворца, сунула молодому конюху несколько мелких монеток, чтобы он оседлал ее драгоценную Субботу, и верхом поехала в Темз-Вью. Она решила, что отныне для Черной Субботы, как и для нее самой, домом станет Темз-Вью. Она была в восторге, когда Мэйсон сообщил, что ее здесь ожидают четыре большие коробки, доставленные утром от самой дорогой портнихи Лондона. Счета, которые были ему вручены вместе с коробками, он благоразумно отнес в библиотеку лорда Девонпорта и положил на письменный стол; ему хватило мудрости понять, что Сабби не пожелает беспокоиться из-за всяких пустяков.

— Вы не могли бы, Чарлз, собрать женскую прислугу и… — добавила она с мольбой в голосе, — постоять около меня, чтобы придать мне храбрости… пока я с ними познакомлюсь?

Он деликатно кашлянул и, с едва заметной искоркой в глазах, сообщил:

— Я уже сказал им пару слов, госпожа Уайлд, и, мне кажется, вам не нужно опасаться, что с этой стороны возникнут какие-нибудь трудности.

— О Чарлз, вы просто чудо. Я полнейшая невежда в том, что касается нравов лондонского общества… и во многом другом, если уж на то пошло, — призналась она чистосердечно, — так что, сделайте милость, не стесняйтесь поправлять меня, если увидите, что я вот-вот оплошаю.

Мэйсон познакомил ее с дородной кухаркой и деятельной, толковой экономкой. Три молоденьких горничных уставились на нее, чуть ли не разинув рот. Она обратилась к самой миловидной из них:

— Как тебя зовут?

— Мег, мэм. — Девушка сделала реверанс и покраснела.

— Мег, ты не согласилась бы пойти ко мне в услужение?

— Ой, мэм, с радостью, — выдохнула девушка и снова присела в поклоне.

— Хорошо. Только перестань кланяться и шаркать. Пойди приготовь мне ванну. У меня в седельных сумках ты найдешь много всякого мыла и купальных принадлежностей. Потом мы развесим некоторые из моих платьев, и ты поможешь мне переодеться к вечеру.

Мег кинула быстрый взгляд на двух других служанок, явно обращая их внимание на то, что новая хозяйка оказала ей предпочтение.

Затем, прихватив седельные сумки, она поспешила наверх готовить ванну.

Сабби полностью завладела господской спальней. Ее новые одежды были разбросаны повсюду — на кровати, на скамье у окна, на креслах и на столе. Великолепные шедевры портновского искусства занимали много места из-за широких рукавов и пышных юбок. Она не в состоянии была решить, какое платье нравится ей больше, но в то же время ликовала: какое это диво — иметь так много нарядов, что уже и не выбрать, который лучше.

Одним из самых-самых замечательных был костюм для верховой езды, главная прелесть которого заключалась, возможно, в полнейшей его непрактичности: костюм был из белого бархата с черным позументом по краям.

Низкий вырез камзола заканчивался у талии, позволяя видеть маленький жилет из черного шелка. Кокетливую шапочку из такого же белого бархата венчало роскошное черное страусово перо, которое изящным изгибом спускалось вокруг головы, так что его конец оказывался ниже подбородка. С этим нарядом вполне мог поспорить другой — платье из красноватой парчи с оторочкой из меха соболя. А разве хуже смотрелся вот этот костюм, в котором эффектно сочетались зеленый бархат и золотая парча? Золотая кайма украшала нижнюю кромку и рукава жакета с туго облегающим лифом, а с юбкой все обстояло наоборот: она была сшита из золотой парчи с каймой зеленого бархата на подоле. Костюм дополняли зеленые бархатные сапожки с золотыми розетками и узорчатый золотой веер с полосками из зеленого бархата.

Она решила, что для ночного приключения следует отдать предпочтение темным тонам.

В конце концов, она направлялась туда, чтобы кое-что увидеть, а не себя выставлять напоказ, но в то же время было бы желательно выглядеть достаточно экстравагантно, чтобы вписаться в пряную атмосферу борделя. Поэтому пришлось остановиться на черном кружевном платье с серебряными блестками. У нее даже холодок пробегал по спине от возбуждения, когда она разглаживала черные шелковые чулки на своих длинных стройных ногах и расправляла черную шуршащую манишку. Никогда в жизни она не чувствовала себя столь порочной. Вместо плаща она надела поверх кружевного платья облегающий жакет из черного бархата, а затем спрятала лицо под черной кружевной маской. Теперь она была готова к выходу.

Наняв портшез, она направилась в Эссекс-Хаус, чтобы встретиться там с Пенелопой, и была немало удивлена, что сам Эссекс надумал к ним присоединиться, да не один, а вместе с Флоренс Говард, которая в последнее время быстро завоевывала славу первейшей шлюхи при дворе. На этот раз Пенелопа распорядилась подать карету без всяких гербов и отличительных знаков, так что Сабби облегченно вздохнула. Они проехали по каменной мостовой Стрэнда, через площадь Ледгейт-Серкус, миновали Чипсайд и остановилась на Треднидл-стрит.

Пока пассажирки высаживались из кареты на темной улице, граф Эссекс так и сыпал непристойными шуточками: как видно, он пребывал в наилучшем расположении духа.

— Ну, братец, ты сегодня в ударе, — отметила Пенелопа смеясь. — Может быть, тебе известно, кто сегодня собирается посетить этот дом, и ты надеешься за ним потихонечку понаблюдать?

— Кровь Господня, вот была бы потеха!

Что, если мы накроем Саутгэмптона в милом обществе кого-нибудь из его пай-мальчиков!

Дамы захихикали, но Сабби не поняла, что тут смешного.

Вдоль фасада высокого темного здания располагалось множество входов и выходов, но Эссекс уверенно провел своих спутниц через одну из этих дверей, и они оказались в просторной приемной с плюшевыми драпировками, закрывающими стены. Рослый здоровяк широко распахнул дверь для новоприбывших: он, очевидно, сразу узнал главу этой компании, хотя тот и был в маске. Через пару мгновений их уже приветствовала высокая броская женщина в пудреном парике; как показалось Сабби, в приветствии слышался французский акцент. Мадам-Только-Для-Вас, как ее шутливо называли, мгновенно оценила ситуацию. Эссекс сопровождал четверых женщин, следовательно, они пришли сюда как зрители.

— Мы пришли посмотреть представление, — объявила Пенелопа, вручая сводне небольшой кошелек с золотом.

— Ах, двое моих главных актеров сегодня могли бы исполнить Танец любви. Мы устроим для вас отдельное представление в нашем театрике.

Она провела их в небольшое затемненное помещение с удобными креслами; им подали вина со специями. Кресла были обращены к маленькой изысканной сцене. Не успели они осушить свои бокалы, как поднялся занавес и на сцене появились двое танцоров; оба были хороши собой: мужчина — высок и мускулист, девушка — миниатюрна и изящна. На первый взгляд, в зеленоватом свете могло показаться, что оба обнажены, но, когда глаза привыкали к этому освещению, можно было разглядеть две кисточки, свисающие с сосков девушки, и бахромчатую полоску на ее венерином холме. Мужской орган партнера, спрятанный в мягком подобии ножен, казался неестественно длинным, как будто в нем насчитывалось десять — двенадцать дюймов. Тела у обоих были окрашены серебристо-зеленым веществом, что создавало ощущение чего-то эфирного и неземного.

Хотя движения танцоров отличались грацией и продуманностью, было очевидно, что мужчина стремится к плотскому единению с женщиной. Он начал грубо притягивать ее к себе, тогда как она отчаянно сопротивлялась и стремилась освободиться. Когда ей удавалось ускользнуть, он хватал ее и снова тащил через сцену. В первый раз он это проделал, намотав ее волосы на свою сильную руку и притянув к себе, хотя она вырывалась и отбивалась. Во второй раз он вцепился в ее стройные лодыжки, проволок ее по сцене на спине, а затем поднял, закинув ноги девушки .к себе за спину. Когда ступни ее ног сомкнулись у него на затылке, он выпрямился и закружил ее так, что она обессилела и поникла.

Тогда он начал утверждать свое господство и власть над ней. Он стал поглаживать девушку — с головы до ног — своим длинным мужским жезлом; она сперва оставалась безучастной, потом в ней рождалось возбуждение, и наконец ее охватывала пылкая страсть. Она скользила вокруг торса мужчины, она обволакивала его своим телом, и в каждом ее движении сквозила чувственность. Танец был направлен на то, чтобы возбуждать зрителей, и конечно достигал своей цели.

Экзогическое зрелище вызывало в Сабби самые противоречивые чувства: оно и очаровывало, и отталкивало одновременно, и притом она заметила, что ее тело непроизвольно откликается на движения танцоров. Она ощущала прикосновение батистовой ткани, из которой было сделано ее белье, к своим соскам и к коже ног на внутренней стороне бедер.

Внезапно в центре сцены над полом поднялась небольшая площадка, образующая что-то вроде стола. На этот стол мужчина положил женщину, а потом, упав на нее, начал пронзать ее своим непомерно длинным жезлом и повторял это снова и снова, пока она не вскрикнула и не упала замертво.

Торжествующий мужчина выдернул свое орудие, и — неведомо с помощью какого хитроумного трюка — из конца этого орудия вылетел каскад искр, которые огненным душем осыпали тело женщины. Занавес упал, и все, кроме Сабби, разразились бурными аплодисментами. Снова поднялся занавес, и Сабби, к великому своему облегчению, увидела, что танцоры кланяются зрителям — ведь она уже было подумала, что девушка действительно умерла от жестокого обращения.

Сабби с трудом перевела дух и думала только об одном — как бы ей поскорее убраться из этого вертепа. Она жалела, что пришла сюда; она чувствовала себя замаранной.

Возвратившаяся к гостям мадам отвела всю веселящуюся компанию в узкий коридор этажом выше: в стенах этого коридора были проделаны смотровые отверстия, сквозь которые желающие могли наблюдать, что происходит в нескольких спальнях. Мадам попросила их вести себя потише, но их смех оборвался сам собой, когда они увидели те акты совокупления, которые совершались у них на глазах.

Сабби почувствовала, что ее мутит, и попросила, чтобы ее проводили в туалетную комнату.

Сначала ей показалось, что она заболевает, но, оказавшись одна, она несколько раз вздохнула, и тошнота отступила.

Мысленно она упрекнула себя — что за детство, в конце-то концов? Мужчины и женщины бывают грубыми и вульгарными, и всегда найдутся места вроде этого, где они смогут утолить свою похоть; но она не могла отделаться от ощущения, что мужчины, пользующиеся плотскими услугами девиц из заведения Мадам-Только-Для-Вас, менее порочны, чем те, кто платит за возможность поглядеть на это в дырочку.

Весь обратный путь к дому Эссекса ее преследовали гадкие воспоминания обо всем, что они увидели и услышали через глазки в стенах спален.

— Клянусь святым Распятием, в Библии сказано, что все люди созданы равными, но визит в бордель позволяет быстро разделаться с этой иллюзией, — весело высказалась Пенелопа.

Сабби покраснела до корней волос, тогда как Флоренс Говард захихикала и пересела на колени к Эссексу. Карета остановилась на площадке перед Эссекс-Хаусом; все вышли и направились к крыльцу. Сабби не последовала за ними. Ей было совершенно необходимо побыть одной и собраться с мыслями, и к тому же она не имела ни малейшего намерения оставаться в обществе своих недавних спутников.

Она собиралась попросить кучера Пенелопы, чтобы он вызвал для нее портшез и носильщиков. А пока, выйдя из кареты, она прикидывала в уме, где лучше провести ночь: в Гринвиче или в Темз-Вью. И тут она увидела, как открылась дверца другой кареты без гербов и на землю спрыгнул Хокхерст.

Он отвез О'Нила в бордель на Треднил-стрит, где мадам была отнюдь не француженкой, а верной дочерью Ирландии. Она сумела сколотить солидное состояние, обслуживая клиентов-англичан; зато верхний этаж дома она оборудовала как надежную гавань, где ирландцы, преданные делу своей родины, могли назначать тайные собрания, а беглые узники находили укрытие, пока не представлялась возможность без особого риска вывезти их из Англии.

Выглянув из окна верхнего этажа, Шейн увидел, как в парадную дверь вошла Сабби.

Сначала он мысленно прикрикнул на себя: это не могла быть она, он ошибся! Он же не мог разглядеть под маской черты лица женщины с медно-рыжими волосами! Однако потом, когда веселая компания покидала бордель, он узнал Эссекса и немедленно приказал кучеру гнать прямиком до Эссекс-Хауса.

У Сабби захватило дух. Хокхерст, одетый в черное, выглядел словно сам дьявол, который только что выскочил из мрака преисподней. Его лицо было замкнутым и угрожающим.

— Иди сюда! — приказал он.

Она не вполне понимала, что привело его в такую ярость. Неужели он ждал у Эссекса-Хауса, желая подглядеть, не выйдет ли она из дома вместе с Робином? Когда она шагнула вперед с намерением все ему объяснить, он сжал ее протянутую руку с такой силой, словно собирался раздробить ей кости. Охватив ее другой рукой за талию, он швырнул ее в карету, а затем сам взлетел туда же и с треском захлопнул дверцу. Карета резко сорвалась с места, и Сабби, не устояв на ногах, упала на сиденье.

— Как ты смеешь так со мной обращаться?! — возмутилась она. Слова застряли у нее в горле, когда она увидела, каким бешенством искажены его черты. Он молчал, понимая, что сейчас сам за себя не может поручиться, что лучше придержать язык, пока не совладает с ненавистью и гневом. Молчание в карете становилось уже чем-то осязаемым. Его черную ярость было так трудно выдержать, что она чуть не взвыла от ужаса.

В полной мере ощущала она его силу, его мужское неистовство, его жестокость. Чувство было такое, как будто ее бросили в одну клетку с тигром. Глаза Шейна прожигали ее насквозь; сейчас она вызывала в нем одно лишь отвращение. А ему казалось, что если он сейчас до нее дотронется, то просто убьет ее.

— Потаскуха! — процедил он, стиснув зубы.

Внезапно она поняла: он видел, как она выходила из борделя! Он следил за ней и выследил, как охотник — добычу.

— Дай мне объяснить! — сделала она попытку урезонить его.

— Молчи!..

Его голос прозвучал так тихо и грозно, что кровь застыла у нее в жилах. Ей стало по-настоящему страшно, когда она увидела, как надменно вскинута его голова. В тени кареты казалось, что ястребиные черты Шейна свидетельствуют только об одном: он хищник, и только хищник!

Он засмеялся коротким горьким смешком:

— Тебе доставляет удовольствие делать из меня дурака? Я и впрямь уже начал верить в то, что ты девственница.

— Я и в самом деле девственница! — закричала она. — Неужели ты не можешь понять, что я ходила в подобное место именно по этой причине? Я чувствовала себя такой невеждой… я думала, что смогу чему-то научиться..

Он схватил ее за подбородок.

— Молчать, я сказал!

От его бешеного взгляда она просто онемела. Тогда он отдернул руку от ее лица.

Кровь стучала у него в висках. Когда ему случалось настолько разъяриться, он всегда находил успокоение в бешеной скачке. Ему нужно было почувствовать у себя между ногами крутые бока жеребца.

Что ж, на этот случай сойдет и она; сегодня ночью он поездит на ней и вытряхнет из собственной души бешенство, не находящее выхода.

— Может быть, ты и шлюха, но ты моя шлюха, купленная и оплаченная.

Карета резко остановилась перед Темз-Вью. Они были дома! Сабби прикусила нижнюю губу. Как видно, он собирается отвести ее наверх и избить — его злобная решимость была очевидна. Сабби даже закрыла глаза. Возможно ли такое превращение? Неужели это тот самый человек, который осыпал ее такими бурными ласками? Еще и недели не прошло! Ноги не повиновались ей; если бы он не тащил ее за собой от кареты до дома, сама она не смогла бы добраться до дверей!

В просторном холле она сняла черную кружевную маску и с мольбой взглянула на него, но от этого его гнев только разгорелся еще сильнее. Эти светло-зеленые глаза невинности, в которых он жаждал утонуть… их магия снова заворожит его, если сейчас он позволит себе расслабиться хотя бы на мгновение.

— Наверх! — рявкнул он.

На площадке лестницы появилась Мег. Ее, очевидно, удивило не то, что хозяин неожиданно возвратился домой, а то, что он пребывает в одном из самых черных своих «ирландских» состояний духа.

— Убирайся! — приказал он, и она мигом испарилась, благодаря Господа, что хозяйский гнев обращен не против нее.

Поднимаясь по пологой лестнице, Сабби дважды споткнулась и едва не упала. Словно со стороны она слышала свои рыдания:

— Пожалуйста… Шейн… выслушай меня…

Клянусь, я только смотрела…

Он оставался абсолютно бесчувственным к ее мольбам, он просто не слушал ее, и тут уж рассердилась она сама. Придется его отучить от этой манеры. Она не позволит ему давать волю рукам…

В этот момент он с грохотом захлопнул дубовую дверь спальни и запер ее на засов.

В глаза ему сразу бросились роскошные наряды, в беспорядке разбросанные по всей комнате. Он обвел их беглым взглядом и шагнул к Сабби, но она уже собралась с силами и стояла, высоко подняв подбородок, выпрямив спину и выпятив грудь. Взявшись обеими руками за ворот ее платья, он резким движением разорвал бесценное кружево до самого подола.

— Этот наряд, достойный шлюхи, в котором ты красуешься… Полагаю, он куплен на мои деньги?

Теперь на ней оставалось только черное нижнее белье рискованного покроя; вид у нее был такой, что и святого мог бы ввести во искушение. Шейн вдруг почувствовал, что не может вынести даже мысль о том, что какой-нибудь толстосум лапал ее… с ее согласия. Она оказалась лживой, бессовестной непотребной девкой с благоуханным зрелым телом. Он готов был вытрясти ее подлую душу из этого желанного тела!

В бешенстве он сорвал с нее черную манишку и нижнюю юбку, и теперь ничто не скрывало ее полные груди от его взгляда. Ее волосы рассыпались вокруг тела каскадом светлой меди. Она стояла перед ним в одних лишь черных кружевных чулках, и ее била крупная дрожь.

Она видела, как его обуревает неистовый гнев, смешанный с неукротимой похотью — смертельно опасное сочетание, — и внезапно она поняла, какая кара ее ждет. Он намеревался изнасиловать ее!

Шейн поспешно скинул плащ и аккуратно запер под замок всю свою боевую амуницию: шпагу, кинжалы и зловещий клинок, извлеченный им из сапога. Затем он сбросил камзол, рубашку и бриджи.

— Пошла в постель, — прорычал он.

Она повернулась, чтобы пуститься наутек, но он схватил ее за волосы и подтащил к себе.

То, что он делал, было грубым и жестоким, и она впала в такую панику, что еще раз вырвалась из его рук. Он кинулся вслед и ухватил ее за лодыжку. Она вдруг осознала, что они проходят тот же цикл, что и пара, исполнявшая танец любви.

— Шейн… пожалуйста… нет! — умоляла она.

В нем бушевала ярость. Разве не мечтал он услышать, как она произносит его имя! Разве не сходил он с ума, ожидая, что сможет почувствовать вкус своего имени у нее на устах!

Сильным рывком он подтащил ее к кровати и перекинул лицом вниз через свое колено.

Он поднял руки и, не владея собой, изо всей силы ударил ее по ягодице.

— Чертов ублюдок! — завопила она.

— Я тебе задам такой урок, ты его на всю жизнь запомнишь… Я тебе покажу, кто тут хозяин, — бормотал он. Удары продолжали сыпаться на мягкие округлости, но ее отчаянные протесты и вид прекрасного тела, извивающегося в безуспешных попытках освободиться, только подливали масла в огонь: его желание достигло такого накала, что он уже не владел собой.

Он быстро перевернул ее лицом вверх и вдавил в перину. Невзирая на ее сопротивление, на ее душераздирающие вопли, он сумел оседлать ее и ворваться в ее девственный проход, так что его жезл вошел в нее по самую рукоять.

Когда Сабби вскрикнула, он ощутил преграду, почувствовал, что разрывает ее, но было уже слишком поздно. Он немедленно отпрянул, потрясенный сверх всякой меры тем, что только что натворил. Конечно, он винил себя не за то, что лишил ее девственности, а за то, что проделал это так грубо, и его обожгла горячая волна стыда. С болезненной нежностью он обнял ее и, прижав к груди, начал покачивать, словно убаюкивая ребенка.

Очень бережно он стер кровь с ее ног, и она могла слышать, как он шепчет, губами касаясь ее волос:

— Боже, прости меня. Боже, прости…

Ее сердце разрывалось от муки, оттого, что все так скверно обернулось. Она не могла сдержать слез.

Ее боль отдавалась в его душе как удар кинжала. Когда она горько зарыдала вслух, он дал ей возможность выплакаться всласть.

Но потом, сохраняя величайшее женское достоинство, она отстранилась от него и мягко проговорила:

— Пожалуйста, не прикасайся ко мне.

— Сабби, любимая, я должен касаться тебя… я должен исправить то, что натворил.

— Тебе это никогда не удастся. Пожалуйста… отвези меня обратно в Гринвич, — попросила она — Нет! Сейчас я не могу тебя отпустить.

Я жестоко обошелся с тобой, — сказал он; в его голосе явственно слышались мука и отвращение к себе. — Я не хочу, чтобы ты думала, будто между мужчиной и женщиной все происходит именно так.

Она пыталась выбраться из постели, но ее движения были замедленными, как будто она опасалась, что от легчайшего прикосновения может рассыпаться на мелкие осколки. Видеть это было выше его сил. Он снова прижал ее к сердцу и стал качать, как младенца, все время нашептывая ей на ушко нежные слова любви.

Сабби была настолько опустошена и обессилена, что едва могла шевелиться.

Со всей возможной осторожностью он уложил ее ничком на кровать и прошептал:

— Милая, я прогоню твою боль поцелуями.

Его горячие чувственные губы проследовали долгим извилистым путем — снизу вверх по ее ногам, через пострадавшие округлости, вдоль позвоночника.

Теплая волна разливалась по телу Сабби, словно смывая следы насилия и боли. Он откинул в сторону шелковистую массу волос и уткнулся лицом в ее затылок, а когда она ослабела от любовного томления, мягко повернул ее на спину, и его рот пустился в медленное, завораживающее путешествие — от шеи и вниз по ее телу. Это казалось невероятным, но он действительно отгонял боль, а Сабби и понять не могла, как же это ему удается.

Теперь его язык устремился в странствие по ее груди и животу, неуклонно приближаясь к предмету его вожделений.

— В прошлый раз тебе это нравилось, — тихо проговорил он и, раздвинув ее ноги, бережно коснулся языком розовой плоти, ее чувствительного сокровища. Облегчением и нежностью наполнилось его сердце, когда он услышал от нее не крики боли и ярости, а возгласы восторга. Следующие два часа он посвятил тому, чтобы она почувствовала себя защищенной, любимой и окруженной заботой.

— Милая моя Сабби, я больше никогда не причиню тебе зла, — торжественно поручился он. — Теперь, когда ты стала моей, я исполню твою просьбу и отвезу тебя в Гринвич.

Глава 11

По счастью, у Сабби не нашлось времени для того, чтобы предаваться мыслям о нанесенных ей обидах, и ненависть к Шейну не успела укорениться слишком глубоко: еще до рассвета в ее маленькую спаленку вошла Кейт Эшфорд, дабы сообщить о переезде в Виндзор.

— Королева просто покинет апартаменты в Гринвиче, переберется в апартаменты Виндзорского дворца и обнаружит там все в полной готовности. Она не имеет ни малейшего представления о том, каких трудов это стоит. Сейчас же собирай свои пожитки, а потом тебе придется закончить упаковку моих вещей. Благодарение Господу, когда я в свое время занималась укладкой ее одежды в сундуки, я пересыпала все наряды лавандой и камфорой, чтобы отпугнуть моль и чтобы не завелась плесень, но все равно, каждое платье необходимо хорошенько проветрить, прежде чем оно коснется ее драгоценной особы. Она дала мне список длиной в два ряда — список вещей, без которых она просто не может существовать, и я всю ночь провела на ногах: укладывала все это для перевозки. — Она перевела дух и колко добавила:

— А ты в это время где-то развлекалась.

Сабби ахнула и чуть не разразилась слезами, услышав такое определение всего, что ей пришлось пережить, но неожиданно для самой себя рассмеялась:

— О Кейт, ты умеешь даже трагедию превратить в фарс.

Перед глазами у нее возникла спальня в доме Темз-Вью, заваленная ее экстравагантными платьями. Ей вспомнилось, как вызывающе стояла она сама перед Шейном, одетая только в черные шелковые чулки, и только сейчас она вдруг осознала, что его неукротимая ярость была лишь маской, за которой он скрывал страдание и безмерную боль. Одного лишь подозрения, что она забавлялась в постели с другим, оказалось достаточно, чтобы довести его до умопомрачения. Он так ясно показал, сколь глубоки его чувства к ней! Заставить его полюбить ее будет совсем просто. Ну, а когда она этого добьется, она привяжет его к себе накрепко… пока не наступит срок для ее жестокой мести. Она представила себе, какой будет их следующая встреча, и уголки ее губ зловеще приподнялись.

В предрассветный час, когда Шейн отвез Сабби в Гринвич, настроение у него было хуже некуда. Из-за срочного путешествия в Ирландию он не спал несколько дней. В этот момент ему был противен весь белый свет вообще и сам он в особенности. Некое шестое чувство подсказывало, что за ним следят. Тем хуже для того несчастного проходимца, который выбрал для своих гнусных делишек именно эту ночь: сегодня Шейн не был расположен ни с кем церемониться. Навыки, приобретенные за годы обучения, не пропадают бесследно. Он ленивой походкой направился к речному спуску, а затем распластался спиной на влажной, скользкой каменной стене, чтобы подстеречь свою жертву. В мгновение ока он схватил соглядатая за горло, да так крепко, что не оставил тому даже возможности дышать, и заломил ему руку. О том, чтобы воспользоваться оружием, преследователь и мечтать не мог.

Голос Шейна был угрожающе спокоен, когда он процедил:

— У тебя это стало уже привычкой. Придется дать тебе короткий, но запоминающийся урок. Кому ты служишь?

Сначала спрошенный хранил молчание, но, когда Шейн поглубже вдавил пальцы ему в горло, стало очевидно, что дело может кончиться плохо.

— Кому служишь? — повторил Шейн свой вопрос и слегка ослабил хватку, чтобы тот смог ответить.

— У… Уолсингэму, — каркнул пленник.

Шейн на прощанье как следует крутанул пальцы заломленной руки незадачливого преследователя, который взвыл от боли и, взлетев вверх по ступеням речного спуска, растворился в ночи.

Итак, подумал Шейн, меня подозревают.

Его зубы блеснули во мраке, ибо он прекрасно понимал: будь у них хоть единственная улика против него, он уже сидел бы в Тауэре.

Сабби отдала необходимые распоряжения двум работникам, которые грузили на повозку скарб леди Эшфорд, а потом поспешила к себе в спальню, чтобы собрать свои вещи. Она сразу же заметила на подушке шкатулку изящной работы — в таких шкатулках обычно хранились драгоценности — и схватила письмо, запечатанное воском и помеченное оттиском, изображающим ястреба. Ее глаза загорелись, когда, открыв шкатулку, она обнаружила там ожерелье из нефрита с бирюзой — почти точную копию того ожерелья, которое она некогда позаимствовала у королевы.

«Моя милая Сабби, ты прекрасней любой королевы, и я подарю тебе драгоценности, подобающие твоей красоте.

Шейн».

Она сложила записку, которая граничила с государственной изменой, и спрятала ее в шкатулку.

В Виндзоре ей отвели комнатушку поблизости от апартаментов леди Эшфорд, и, сколь ни казалось это удивительным, там ее уже дожидалось другое послание. Ногтем большого пальца она сломала восковую печать и быстро прочла:

«Милая Сабби, в конюшне тебя ожидает подарок. Сейчас он под охраной у моего конюха Алекса. У тебя под седлом должна быть лошадь получше, чем у любой королевы, любимая.

Шейн»

Ей пришлось провести несколько часов за работой в гардеробной, бок о бок с Кейт, прежде чем она смогла добраться до огромных виндзорских конюшен. Когда она отыскала конюха Хокхерстов, тот показал ей невысокую молочно-белую арабскую кобылу и специально изготовленные (по размерам благородного животного) упряжь и седло — черное с серебром. Успокоившись тем, что Суббота удобно устроена в Темз-Вью, Сабби совсем упустила из виду, что лошадь может ей понадобиться: в Виндзоре королева — в сопровождении многочисленной свиты — почти ежедневно выезжала на охоту в один из шестидесяти парков, окружавших резиденцию.

Она с восторгом погладила морду благородного животного, понимая, что для большинства людей такая лошадь — роскошь не по карману.

— Какая ты красавица, — тихо проговорила Сабби. — Я назову тебя Лилией.

Совсем уж непонятно было то, что один из костюмов для верховой езды, которыми она обзавелась, удивительно соответствовал этому сочетанию черного с белым. Каким образом Шейну удалось так подгадать? Казалось, что лорд Девонпорт знал о ней больше, чем она знала о нем. Требовалось немедленно поправить дело. Куда, интересно, он исчезает по ночам в компании своего таинственного Барона? Она уже и раньше была готова заподозрить, что он занимается каким-то преступным промыслом, вроде пиратства или контрабанды. И теперь, когда она думала об этом, такое предположение казалось тем более вероятным.

Чем скорее она переедет в Темз-Вью, тем скорее сумеет раздобыть новые сведения.

Необходимо было выкроить время, чтобы приготовить наряды для маскарада в день рождения королевы. Костюмов требовалось два: один — для начала вечера, когда каждый сможет ее узнать, и второй — для более позднего часа — вызывающе-дерзкий, но такой, чтобы ее не узнал никто.

На следующее утро она спозаранку явилась в гардеробную и обнаружила, что в процессе облачения королевы произошла какая-то заминка. Когда она услышала, какие речи срываются с монарших уст, у нее просто ноги подкосились.

Леди Кэтрин Грей, державшая на весу пять различных одеяний, из которых ее величество могла бы выбрать наиболее угодное ей, покачнулась и упала. Черные бусинки — глаза Елизаветы опасно сузились, когда ей на ум пришло наиболее вероятное объяснение.

— Грязная, распутная лицемерка! Вы смеете находиться рядом со мной с раздутым брюхом, где вы таскаете плод своей похоти? — орала королева.

Леди Бланш Перри, старшая и наиболее преданная из фрейлин королевы, пыталась утихомирить повелительницу:

— Дорогая государыня, вы же знаете, как легко случаются такие вещи.

— Легко?! — закричала королева, у которой от безграничного негодования волосы встали дыбом. — Легко для гулящих девок!

А эту считали добродетельной особой! — Елизавета рванулась к несчастной Кэтрин Грей и начала срывать с нее одежды, не обращая внимания на рыдания и мольбы провинившейся леди. — Чего вам бояться, если вы не побоялись пасть так низко?

Теперь, когда шнуровка корсета была распущена, всем присутствующим стало очевидно, что Кэтрин на сносях.

Она бросилась на колени и прошептала:

— Ваше величество, я замужем.

— Потаскуха! Вы смеете говорить об этом мне? Замужем? Это только отягчает вашу вину!

Какое право вы имели вступать в брак без моего разрешения? — Королева просто посинела от злобы и зависти. — Его имя, сударыня! — потребовала она столь непреклонно, что ни о каких увертках не приходилось и думать.

— Лорд Хартфорд, — еле слышно проговорила леди Грей, испуганная сверх всякой меры.

Елизавета тяжелым взглядом обвела окружающих.

— Итак, вы все сговорились скрывать от меня этот секрет. Стража! Стража! Препроводите леди Кэтрин Грей в Тауэр и сегодня же арестуйте лорда Хартфорда!

Молодую женщину, заливающуюся слезами, увели, и церемония облачения была завершена в ледяном молчании. Когда наконец Кейт и Сабби остались одни для наведения порядка в гардеробной, Сабби шепотом спросила:

— Она сумасшедшая?

Поджав губы, Кейт ответила едва слышно:

— В том, что касается брака, — безусловно. Она ведь знает, как выходила замуж и как погибла ее мать[Для того чтобы жениться на Анне Болейн, король Генрих VIII пожелал развестись со своей первой женой.

Поскольку папа Римский не давал разрешения на развод, Генрих учредил в Англии вместо католической церкви новую церковь — англиканскую, не подчиняющуюся Ватикану. Провозгласив самого себя главой новой церкви, Генрих развелся с Екатериной и женился на Анне Болейн, однако через год обвинил ее в неверности и послал на казнь. Анна Болейн была обезглавлена, когда ее дочери Елизавете было всего восемь месяцев.]. Может быть, вся эта история так на нее повлияла, что она способна взбелениться от самого невинного разговора о чьем-то замужестве.

Сабби прижала руку к горлу. Если королеве когда-нибудь станет известно о том, что Сабби замужем за ее драгоценным Богом Морей…

Что тогда будет — и подумать страшно!

Сабби строго-настрого приказала себе: при дворе, под носом у королевы, держаться от него как можно дальше!

В гардеробную вернулась Бланш Перри — за плащом с меховой опушкой. Обменявшись с Кейт выразительным взглядом, она сочла возможным высказаться:

— Знаете, из-за чего весь этот шум? Ей вот-вот стукнет пятьдесят три, и она прекрасно понимает, что ей уже не суждено стать матерью.

— Так что же, теперь празднества в честь дня рождения будут отменены? — спросила Сабби.

— Ни в коем случае, дитя мое, благодарение небесам. У нее настроение меняется так часто, что и не уследить. Утренний поцелуй Эссекса заставит ее мурлыкать.

Соблюдая удвоенную осторожность, чтобы не позволить никому проследить за ним, Хокхерст добрался до Треднидл-стрит. Он явился к О'Нилу, который метался по комнате, как лев в клетке. Хок понимал, как трудно будет удержать этого человека в доме, за порогом которого простирался Лондон со всеми его соблазнами. Пробуравив Шейна взглядом горящих глаз, О'Нил упрекнул его:

— Ты не сказал мне, что ты теперь лорд Девонпорт.

— Я вижу, вы тут не теряли времени даром, раз успели разузнать последние новости, — ответил Шейн, с опаской ожидая следующего вопроса.

— Как Джорджиана? — спросил О'Нил.

— В трауре, — коротко сообщил Шейн, от души надеясь, что собеседник пока не проведал, сколь недалеко она сейчас от Лондона — всего сорок миль.

— Я не стану больше отсиживаться тут, дожидаясь встречи с вашей королевой, — прямо заявил он.

Шейн улыбнулся: удивительно было и то, что ему удавалось сдерживать отца до сих пор.

— А вам и не придется больше ждать. Завтра вечером состоится бал-маскарад в честь дня рождения королевы. Вы можете отправиться туда в каком-нибудь экзотическом костюме, под маской, и открыться перед Бесс, когда сочтете момент подходящим. Уверен, вы сумеете выпутаться из любой опасной ситуации. Но вам нужно приготовить какой-нибудь подарок для королевы, — подумал Шейн вслух.

— У меня есть подарок. Подарок, от которого не сможет отказаться ни одна женщина, — высокомерно заявил престарелый буян.

Глаза Шейна сузились: О'Нил напомнил ему, что от этого «подарка» не отказалась и его мать. На этот раз тему переменил Шейн:

— Мы считаем так: если вас увидят в доверительном разговоре с королевой, если все убедятся, что вы беседуете с ней запросто и по-дружески, — Совет и думать забудет о выдаче Бэйдженолу приказа о вашем аресте.

Тем более что на таком приказе требуется ее подпись.

— Завтра вечером постарайся, чтобы тебя не видели рядом со мной, — посоветовал О'Нил.

Шейн шутливо поднял черную бровь. Его отцу было совсем не свойственно проявлять заботу о чьей-либо безопасности, так что, по-видимому, у него имелись какие-то иные соображения. Шейн усмехнулся:

— Не беспокойтесь, я не собираюсь ходить за вами по пятам. Вы будете предоставлены самому себе, до тех пор пока не пожелаете, чтобы вам обеспечили безопасное возвращение в Ирландию.

Рассвет двадцать седьмого сентября предвещал великолепный погожий день. Елизавета склонна была усматривать в этом воплощение прав, данных ей непосредственно Создателем, но тем не менее было отрадно, что погода благоприятствует ее планам и обещает удачную охоту.

На церемонии утреннего одевания Сабби была поражена: для выезда на охоту королева выбрала изысканное платье из красной парчи и такое количество драгоценностей, что даже слону было бы тяжело их таскать. Когда королева удалилась для завтрака, Кейт весело посмеялась, видя изумление племянницы.

— Она всегда отправляется на охоту при всех регалиях и при этом никогда не надевает амазонку. Ты заметила, что я предложила ей на выбор три красных платья? В моем безумии есть своя система: кровь от убитых животных не сделает ее похожей на мясника, и если даже мы не сможем потом вывести все пятна, это будет не так заметно.

Сабби поежилась.

— Но ведь она сама никаких животных не убивает?

— Ну да! Она всегда в самой гуще охоты.

В тот момент, когда зверя завалят, она уже тут как тут с кинжалом, чтобы перерезать ему горло и отхватить оба уха. Ими она одаривает своих фаворитов!

«Значит, мне надо держаться подальше от передних рядов», — думала Сабби, поспешая к себе в спальню, чтобы надеть белый бархатный костюм с черным шелковым жилетом.

Сегодня в королевской охоте должен был участвовать весь двор, и никому не разрешалось уклоняться — ни под каким предлогом.

Она добралась в конюшню с небольшим опозданием; конюх уже оседлал ее лошадь и теперь ждал всадницу. Основная группа охотников, состоявшая из королевы и ее приближенных, отбыла полчаса тому назад, сразу пустив лошадей вскачь; сейчас они уже далеко углубились в чащу виндзорских лесов. Белая арабская кобылка нервно приплясывала на месте, поэтому Сабби, прежде чем вскочить в седло, понадобилось успокоить ее ласковыми словами и поглаживанием по бокам. Сначала лошадь вздрагивала при каждом прикосновении, но потом, видимо, согласилась признать в Сабби друга и хозяйку.

Хокхерст искал Сабби, разъезжая по лесным тропам, и наконец заметил ее приближение. Верхом на белой лошади, в белом бархатном костюме с черным жилетом, обрисовывающим ее высокую грудь, она показалась ему самым прекрасным из всего, что он видел в жизни. Ослепительные медно-рыжие волосы венчало задорное перо, изгибающееся вокруг щеки и спускающееся ниже подбородка. Если бы он только мог увезти ее к себе, в одно из своих поместий, а не гоняться неведомо за чем вместе со всем этим придворным сбродом.

Его глаза перехватили ее взгляд, ожидая увидеть хоть какой-нибудь знак, что он прощен; однако она, завидев его, высоко вздернула подбородок, всем своим видом выражая крайнее неудовольствие.

— Сабби, у меня от тебя просто голова кружится, — начал он с комплимента.

— Если вы не будете держаться от меня подальше, у меня из-за вас тоже голова закружится, так что вообще с плеч слетит… В Тауэре много чего может случиться.

В этот момент на полянку, где они находились, конь Эссекса с шумом вынес своего великолепного седока, одетого в белый атлас.

Арабская кобылица испуганно заржала и, отпрянув, начала пятиться. Оба вельможи мгновенно спешились и схватились за ее уздечку, чтобы успокоить молодую лошадку. Сабби осталась в седле, но не стала скрывать, что сердита:

— Вы что, не можете совладать со своим проклятым жеребцом? — обрушилась она на Эссекса.

Как всегда, его ответ прозвучал двусмысленно:

— Он распознает лакомый кусочек с первого взгляда. Мы всегда готовы услужить.

На взмыленной лошади прискакал паж королевы:

— Милорд Эссекс, милорд Девонпорт, королева желает знать, где вы находитесь, и приказывает вам обоим занять место в ее эскорте.

Обоим смертельно не хотелось выпускать из рук уздечку Сабби; оба упрямо уставились друг на друга.

Наконец Хокхерст буркнул:

— Вы же, черт вас подери, ее конюший, вот и ступайте!

— Умоляю вас, отправляйтесь оба отсюда, сделайте милость! Вам разве неизвестно, что лорд Хартфорд и леди Кэтрин Грей брошены в Тауэр за недозволенную плотскую близость?

Не привлекайте ко мне внимания королевы, умоляю вас!

Эссекс и Девонпорт взглянули друг на друга и чуть ли не согнулись пополам от хохота.

Эссекс сказал:

— Госпожа Уайлд, вы сидите на белой арабской лошади в белом бархате — и еще обвиняете нас, что мы привлекаем к вам внимание!

Глаза Шейна сузились:

— Насколько я понимаю, маленькая плутовка, вы и не подумаете играть в такие игры, где вы не сможете стать центром внимания!

Поехали, Робин, кто скорей доскачет до королевы? Спорим, я вас обгоню!

Сабби от души улыбнулась. Как хорошо он ее знает! И сегодня вечером, на маскараде, она тоже будет в центре внимания, и весь двор станет судачить о том, как ей удалось избежать королевского гнева. Она едва смогла дождаться вечера.

Никогда еще за всю свою жизнь Сабби не переодевалась так часто. Она торопливо сменила белый бархатный костюм на бледно-голубое платье и буквально влетела в гардеробную. Почти два часа ушло на то, чтобы раздеть королеву и освободить ее от бремени охотничьего одеяния, а затем оснастить государыню новым париком, свежими косметическими слоями и драпировками из дорогой золотой ткани с драгоценными камнями и блестками. Ее костюм, призванный символизировать солнце, несомненно, поражал воображение: узкий лиф, развевающиеся юбки с фижмами, рукава с прорезями, да еще разбросанные по всему платью узоры из топазов, образующих группы в виде солнца с лучами.

Воздух был пронизан всеобщим возбуждением в ожидании необычайного празднества; в ушах звенело от голосов дам, наперебой осыпающих Елизавету восторженно-льстивыми комплиментами; искренние и неискренние похвалы сливались в общий нестройный хор.

Сабби по возможности держалась в тени и морщила нос от запахов, неизбежных при таком скоплении женских тел в столь небольшой гардеробной. Она даже ужаснулась в душе: после утомительной охоты королева и не подумала принять ванну! Когда графиня Варвик принесла полоскательницу с розовой водой, Бесс просто смыла кровь с рук, а потом подняла руки, чтобы фрейлины могли облачить ее в золотистое белье. Передавая Сабби перепачканное в земле красное платье, Кейт взглядом указала ей на оленьи кишки, прилипшие к юбке, и Сабби почувствовала, что ее тошнит от брезгливого отвращения. Вот, значит, какова соперница, которая претендует на любовь ее супруга! Ну ничего, с солнцем тоже случаются затмения!

Пиршественная зала в Виндзоре могла вместить вдвое больше людей, чем в Гринвиче.

Служители сгибались под тяжестью подносов, на которых красовались целые козлята, начиненные пудингом, лебеди, огромные куски оленины, щуки, каплуны и дикие утки. На столах ждали своего часа сосуды с разнообразными соусами, с помощью которых можно было сдобрить любое блюдо из рыбы или мяса.

Королевские кондитеры превзошли самих себя — столь необычайные формы они сумели придать сладким именинным пирогам. Здесь были все сорта вин, известных в Англии, включая аликанте, рейнвейн, мускат и шартрез.

Королева пила эль крупными глотками, как мужчина, но при этом голова у нее оставалась куда более ясной, чем у большинства придворных. Гостям предстояло еще насладиться музыкой и танцами в королевской галерее, построенной по специальному указанию Елизаветы в первые годы ее правления.

Большинство придворных дам и кавалеров изрядно потратились на маскарадные костюмы и подобающие украшения к ним. Мужчины щеголяли в одеяниях пиратов, адмиралов, арабов, принцев, королей, менестрелей, жонглеров, знаменитостей прошлых веков, разбойников; по меньшей мере трое приняли на этот вечер обличье таинственного Черного Призрака.

Многочисленные высокородные дамы нарядились молочницами, пастушками, ангелами, феями и принцессами, но не нашлось ни одной настолько глупой, чтобы изобразить какую-нибудь королеву или царицу.

Сабби выбрала для начала вечера костюм Весны — хитон из бледно-зеленой ткани, отделанный по краям фиалками. Ее грудь была прикрыта щитками из цветочных лепестков, а лицо спрятано под маской в виде светлой бабочки с раздвоенным хвостиком. Сквозь прорези маски она обегала взглядом толпу, пытаясь отыскать Хокхерста, и кровь стучала у нее в висках. Они узнали друг друга в одно и то же мгновение. Он не стал рядиться в маскарадный костюм, но его праздничная одежда была сшита из ткани цвета ночного неба, украшена серебряными прорезями и скреплена пуговицами из бриллиантов. Его лицо скрывала маска, но даже сквозь щели маски было видно, как сверкнули его глаза.

Сабби немедленно повернулась к нему спиной, и это возымело именно такой результат, на какой она рассчитывала. Его руки схватили ее сзади за плечи и развернули лицом к нему.

— Сабби, я в жизни не видел никого прелестнее тебя. Твой костюм восхитителен — это от чистого сердца.

— Я так польщена, милорд… Ваше одобрение для меня превыше всего, — ответила она с убийственным сарказмом. — Вот только если вы рассчитывали на танец, увы, я обещала этот танец другому.

Она повернулась и нырнула в толпу.

Он был уязвлен до глубины души: он-то приготовил для нее подарок со специально выгравированной надписью. Встретив столь неожиданный отпор, он скрипнул зубами и решил поискать О'Нила.

В одиннадцать часов королева должна была усесться в кресло на возвышении в конце галереи, и тем, кто желал преподнести ей какой-либо особый подарок, надлежало приближаться к ней по одному.

По заведенному обычаю, до одиннадцати королева танцевала, не пропуская ни одного танца, и юноши оспаривали друг у друга честь быть ее кавалером. Как правило, граф Эссекс не принимал участия в танцах, но одет он был в наряд из такой же золотой парчи, в какой блистала королева, и взгляд графа неотступно следовал за ней. Каждый придворный, которому посчастливилось протанцевать с ней гавот или павану, по окончании танца провожал ее к милорду Эссексу. Под конец он нарушил собственное правило и повел королеву в круг танцующих, чтобы начать разговор о предмете, который жестоко терзал его гордость.

— До меня дошел слух, которому я не могу поверить, о царица моего сердца.

Она вопросительно подняла брови: читать по его лицу она умела, и ей было ясно, что он чем-то недоволен.

— Говорят, что вы собираетесь даровать старому лорду-адмиралу титул графа Ноттингемского.

— Это вовсе не слух, а чистая правда. Он верно служил мне долгие годы. Теперь он уже совсем не тот здоровяк, каким был прежде, и я хочу воздать ему заслуженные почести, не дожидаясь, пока он покинет наш бренный мир.

— Мадам, вы понимаете, что в следующем месяце, когда откроется парламент, адмирал будет наделен по отношению ко мне правом первенства? — спросил он надменно.

Ее глаза сузились, но ноги не сбились с такта.

— Я бы хотела, чтобы вы поняли другое: я вознесла вас до небес, но могу и с землей сравнять!

При этом оскорбительном замечании в глазах у него вспыхнул огонь.

— Другим — милости, мне — угрозы, — прошипел он.

— Я покажу вам, что у этого двора имеется одна хозяйка и ни одного хозяина! — выкрикнула она, не заботясь о том, что их могут слышать.

Он мягко намекнул:

— Будь я граф-маршалом Англии, право первенства оставалось бы за мной.

Она поджала губы и заявила:

— Я хотела бы вам напомнить, что ваша королева не имеет обыкновения потакать прихотям наглых юнцов!

Он холодно поклонился и оставил ее Посреди галереи. И тут она услышала низкий успокаивающий голос:

— Красавица моя, ты так же хороша, как всегда… как молоденькая девушка.

Елизавета обратила изумленный, но благодарный взор на высокого человека, приблизившегося к ней вплотную. Он снял маску и пристально взглянул в черные глаза.

— Тайрон! — она назвала титул, который сама же даровала ему, а потом с ее уст слетело другое, нежное прозвище, которое она приберегала для него одного:

— Мое северное чудовище!

Она всегда считала своей опорой Лестера, но теперь, когда Лестер был так далеко, в Голландии, а дерзость Эссекса уже переходила всякие границы, ей так необходим был сильный мужчина, на которого она могла бы опереться… пусть даже на совсем короткий срок.

Кто же мог лучше пригодиться для этой роли, чем пожилой вельможа, в чьих глазах она все еще оставалась юной девушкой?

— Ты хотел бы потанцевать со мной?

— Нет, девочка. Я старик по сравнению с тобой. Пойдем, посиди со мной немного.

— Лживый ирландец! — укорила она его, но все же взяла его за руку и отвела на возвышение в конце галереи, после чего послала пажа за элем и пирожками с марципанами. — Что ты принес мне в подарок ко дню рождения? — спросила она с кокетливым лукавством.

Он склонился так, чтобы его губы приблизились к монаршему уху, и прошептал:

— Сведения, девочка. Новости о твоих врагах, более драгоценные, чем блестящие финтифлюшки. Но это подождет до утра. Я не стану омрачать твою ночь разговорами о государственных делах, Бесси.

Его мягкий ирландский говор убаюкивал и ласкал ее, и он завладел ее изящной рукой под прикрытием широких юбок маскарадного наряда.

Сначала Шейна позабавил вид О'Нила, непринужденно болтающего с королевой; потом мысль, пришедшая на ум, заставила его горько усмехнуться: Мы, ирландцы, вранье за версту чуем, а сами с легкостью пускаем его в ход.

Ради своей корысти этот О'Нил без зазрения совести уверяет старую королеву, что она молода и сильна, прекрасно зная, что это ее уязвимое место…

Музыканты грянули сарабанду — танец, в котором кавалер и дама держат друг друга в объятиях. Шейн снова нашел Сабби, и королева была забыта.

— Ах, милорд Девонпорт, я не смею. Этот танец придуман, чтобы воспламенять вожделение, — сказала она с выражением напускной невинности.

Он взглянул ей в глаза.

— Сабби, ты смеешь все. Ты смогла бы послать меня ко всем чертям, ты смогла бы показать нос королеве и ты самому дьяволу не побоялась бы посоветовать, чтобы он поцеловал тебя в задницу.

Из-под своего камзола он извлек бархатный футляр и вложил его в руки Сабби. В футляре оказался золотой браслет, осыпанный бриллиантами. На внутренней поверхности были выгравированы слова: «Ты можешь простить меня?» Она надела браслет на запястье и вынула из футляра кольцо, подобранное под пару с браслетом. На внутренней стороне кольца также были выгравированы крошечные буквы, и, повернув кольцо к свету, Сабби прочла:

«Ты можешь любить меня?»

Она долго всматривалась в его лицо, не в силах решить: следует ли ей принять или отвергнуть его приношение. Сердце гулко стучало у нее в груди.

Шейн почувствовал, что ему невмоготу и дальше терпеть эту неопределенность. Он крепко схватил ее за руку и силком надел чудесное кольцо ей на палец.

Будь он проклят, думала она злобно, а ведь он способен заставить женщину все пустить по ветру, лишь бы получить возможность проводить дни и ночи в его сильных руках!

А у него даже в кончиках пальцев покалывало от желания коснуться ее груди и других запретных мест; и, не дав ей ни секунды для дальнейшего размышления, не оставив ей возможности для отказа, он схватил ее в объятия и вовлек в завораживающий ритм сарабанды.

Он прижимал ее к себе так крепко, что она могла ощущать его жар, силу и с трудом подавляемое исступление. Ее глаза невольно устремились к его губам, и она ничего не могла поделать со своим воображением: она чувствовала вкус этих горячих губ, осязала их настойчивый натиск. Она закрыла глаза и вздрогнула. Танец не оставлял ни малейшего просвета между их телами. Оба они обессилели от желания, и, казалось, музыка задавала ритм толчкам крови у них в жилах. Внезапно его пальцы напряглись, и она поняла, что отвергать себя он больше не позволит. Мускул на его подбородке дрогнул, и она услышала слова:

— Моя охота за тобой окончена… Я не стану целовать край твоего платья и цветистыми фразами молить тебя о милости…

Я мужчина! Я хочу тебя, Сабби, и я хочу тебя сегодня! Так что же ты скажешь? Да или нет?

— Конечно да. Потому что я хочу, чтобы именно этот мужчина был моим возлюбленным.

Он выпустил тогда ее из рук, потому что до полуночи оставалось более часа, и они не могли покинуть бал раньше этого срока.

— Жди меня у ворот Норман-Гейт. Там много деревьев, и ты можешь скрыться от любопытных глаз.

Подошел лорд Хаттон. Он хотел напомнить, что она обещала ему танец, но ей пришлось его разочаровать: пора было подняться в свою комнатушку и переодеться!

Глава 12

От радостного возбуждения кровь пела в жилах у Сабби, когда, сбросив скромный зеленый наряд Весны, она взяла с комода приготовленный заранее ворох одежды, которая должна была преобразить ее в персонаж греческой мифологии. Тога из белого шелка доходила только до бедер, оставляя ее длинные стройные ноги совершенно открытыми. Обнаженным было и одно плечо, но, мало того, открытой оказывалась и одна прекрасная грудь с торчащим позолоченным соском.

Она надела маленькие сандалии и несколько раз крест-накрест обвила их золотые ремешки вокруг ног. Затем, уделив особое внимание тому, чтобы на виду не остался ни один ее медно-рыжий волосок, она пристроила на голове светлый парик, который в точности воспроизводил прическу греческой богини с одной из старинных статуй. Теперь это была Диана-охотница с настоящим луком и пучком стрел в колчане. Закрепив маску, скрывающую лицо, Сабби улыбнулась, представив себе, какое впечатление произведет ее фигура в столь легком одеянии на веселящееся внизу общество. Она вызывающе тряхнула головой и смело двинулась вниз по лестнице, уверенная, что именно о ней будут больше всего судачить и дольше всего вспоминать каждый раз, когда разговор зайдет о дне рождения королевы.

Она точно рассчитала время, и ей пришлось совсем недолго выжидать, пока королеве будут вручены последние подарки. Тогда она сбросила свой длинный плащ, спрятала его в одной из закрытых ниш и переступила порог длинной галереи. На мгновение храбрость покинула ее, но она заставила себя преодолеть дрожь в коленях, облизнула губы и шагнула вперед с уверенностью истинной богини.

Сначала наступила тишина; потом толпа расступилась, чтобы открыть для нее проход.

Все ахнули, увидев ее длинные голые ноги и открытую грудь с золотым соском, и Сабби могла услышать, какой вздох прокатился по галерее.

Придворные, остолбенев, пожирали ее взглядами; ошеломленные, они таращились и пялились на нее, пока она, не оглядываясь по сторонам, целеустремленно и решительно продвигалась к концу галереи. Послышался шепот; он становился все громче и громче, пока наконец все помещение не загудело от слитного шума голосов. Некоторые высказывали предположение, что это специально разыгранное театральное представление — уж очень точно оно было подстроено по времени, чтобы достойно увенчать праздник. Каждому хотелось узнать, кто же изображает таинственную богиню, столь негаданно явившуюся им в белой шелковой тоге, которая позволяла всем созерцать воистину божественные формы.

Она преклонила колено у подножия возвышения и положила там свой дар — золотую стрелу, за которую пришлось выложить кругленькую сумму из хокхерстовских денег. Королева в некотором замешательстве смотрела на этот спектакль. Она не подала виду, что неприятно поражена столь явным нарушением приличий, и ревность не шевельнулась в ней…

Укол ревности Елизавета почувствовала лишь спустя несколько дней, когда осознала силу впечатления, которое произвела на всех загадочная богиня.

Сабби ощутила — почти как прикосновение — горящий взгляд надменно-дерзкого рыжеволосого мужчины, сидевшего рядом с королевой. Она никогда раньше не видела его и не знала, кто он такой, но ее поразило злобное выражение его лица. Это был лишь мимолетный взгляд, но каким-то образом она смогла в этот миг понять, что ему ненавистны все женщины и что на любого смертного, присутствующего здесь, он смотрит с высоты своего неизмеримого превосходства как на какую-нибудь козявку. Сабби отвела от него глаза и низко поклонилась королеве, а затем распрямилась и умчалась из галереи стремительной летящей походкой, как и подобало настоящей Диане, богине охоты. Проскользнув к нише, где перед тем оставила плащ, она быстро завернулась в него, сняла парик и маску — и через десять минут была уже у себя в комнате. Там она надежно припрятала лук и колчан, вымыла пылающие щеки розовой водой и тщательно расчесала волосы, так чтобы они снова окутали ее медным облаком. Она пойдет к Шейну одетая вот так, как сейчас, и никак иначе! У нее даже сердце забилось чаще, когда она подумала о том, какое впечатление это на него произведет.

Интересно, не захочется ли ему попросту убить ее за то, что она выставила себя напоказ в таком виде перед другими мужчинами? Или же в нем вспыхнет такая жажда овладеть ею, которая заставит его забыть обо всем прочем?

Она вздрогнула, представив себе Шейна во власти гнева и вожделения… Ей уже случилось испытать этот сокрушительный ураган страстей.

Шейн Хокхерст отцепил бриллиантовые пуговицы со своего камзола и спрятал их во внутреннем кармане, после чего начал восхождение по толстым каменным стенам северной террасы. Апартаменты ее величества находились в верхних палатах, и Шейну было прекрасно известно расположение малой опочивальни королевы и ее личной приемной, откуда открывался вид на сады северной террасы через красивые сводчатые окна. Хотя в большинстве окон шторы были задернуты, он легко мог заглянуть в покои королевы. Пришлось набраться терпения и подождать, пока фрейлины снимут с нее платье из золотой парчи; затем она выбрала ночное одеяние, которое оставляло на виду значительно больше, чем скрывало.

Шейн понимающе усмехнулся: Бесс любила показывать мужчинам свое тело. Лестер — когда находился при дворе — каждое утро подавал ей в кровать нижнее белье, и часто можно было видеть, как она, полуодетая, стоя у окна, махала рукой всесильному фавориту, проходившему по саду внизу.

Мысли Хока забегали вперед: он торопил время в предвидении тех часов, которые проведет в постели вместе с Сабби. На мгновение перед его мысленным взором возник образ Сабби, ожидающей его у ворот Норман-Гейт, И он уже был готов покинуть свой наблюдательный пост; однако, вовремя опомнившись, он еще раз заставил себя запастись терпением и наконец был вознагражден: фрейлины удалились на ночь, и Шейн увидел, как королева поспешно проследовала через спальню к боковой дверце и открыла ее. Появилась фигура его отца, которую невозможно было бы спутать ни с какой другой. Всем своим видом вошедший утверждал свое господство над маленькой женщиной, которая на эту ночь оставила за порогом спальни королевское величие, чтобы побыть просто самой собой.

Вполне удовлетворенный увиденным — граф Тайрон в безопасности, если уж королева оказала ему столь радушный прием, — Шейн спустился с каменной стены и облегченно вздохнул. Вероятно, он спас жизнь своему кровному отцу тем, что сумел быстро вывезти того из Ирландии.

Он остановился в тени высокого бука; вполне могло случиться, что Сабби надоело ждать его и она ушла. Потом он уловил какое-то движение по садовой дорожке, и сердце у него радостно забилось.

— Милая, — прошептал он, крепко и властно обняв ее одной рукой за плечо. — Пойдем вызовем лодку.

Она улыбнулась. Ему так не терпелось доставить ее домой, что он не стал тратить время на поцелуи в садовых лабиринтах: до Темз-Вью от Виндзора было гораздо дальше, чем от Гринвича. Его пронзительный свист далеко разнесся над водой, и лодочник быстро подал барку к пристани.

— Кью, — коротко распорядился Шейн, бросив ему мелкую золотую монету, а затем усадил Сабби на скамью, укрытую подушками, в тени навеса на корме и сразу же заключил ее в объятия. Он наклонил голову и прошептал ей на ушко:

— Завтра закажу тебе барку, чтобы у тебя была своя собственная. Это позволит нам скрываться от любопытных глаз, а я хочу, чтобы ты приходила ко мне, когда только сможешь.

Когда он прижался губами к ее губам, он старался не быть грубым, но его ищущие руки пробрались к ней под плащ и ощутили прикосновение живой плоти.

— Господи, да ты почти голая, — проговорил он охрипшим голосом, когда позволил своим рукам порезвиться на ее атласных бедрах.

Он не видел никакой связи между нею и женщиной в короткой шелковой тоге, которая произвела столь скандальное впечатление на гостей королевы; он просто решил, что Сабби одета только в нижнее белье — специально, чтобы обречь его на танталовы муки.

— Ах, моя ненаглядная Сабби, ты несравненна! Такая, как ты, — одна на всем свете! — Он прижался к ней, вынудив ее откинуться спиной на подушки. — В этом танце ты повела меня, так подумай, как много времени мы потеряли зря, — проговорил он, уткнувшись губами в ее шею.

Она не сдавалась:

— Это всего лишь игра, милорд. Вы сами мне так говорили. Вам доставляло удовольствие преследование, а мне доставляло удовольствие уходить от погони. По-моему, сейчас у нас очков поровну.

— Это не игра, я чертовски серьезен, радость моя. — Он с трудом перевел дух. — Я хотел тебя с первого же момента, когда положил на тебя глаз.

— Когда я заблудилась, а ты воспользовался моим бедственным положением! — возмущенно бросила она.

— Э, нет, прекрасная Сабби, ты похитила мое сердце гораздо раньше.

Как ни была Сабби заинтригована этим признанием, она предпочла изобразить полнейшее безразличие. Ничего, в постели он скажет все как миленький, пообещала она себе.

В постели ему придется открыть ей все, что она пожелает узнать.

Он ласкал ее самым бесстыдным образом, пока в ней не разгорелось такое же горячее желание, какое полыхало в нем. Он гладил ее сильными твердыми пальцами, не отрывая губ от ее рта, и сам вздрагивал всем телом, когда она изгибалась дугой навстречу его рукам.

— Пристань Кью! — объявил лодочник.

Он выкрикнул это достаточно громко, прекрасно понимая, что парочка под навесом весьма близка к завершающей стадии. Сабби чувствовала, как нарастает в Шейне напряжение и страсть.

— Я не могу выпустить тебя из рук, — шепнул он.

Когда барка остановилась, он плотно закутал ее в плащ и на руках отнес вверх по лестнице берегового спуска, через лужайки — в большой дом. Не останавливаясь, с ней на руках, он поднялся по парадной лестнице и бережно поставил ее на ноги, чтобы отпереть дверь спальни и зажечь свечи.

Она молча стояла рядом с массивной кроватью под пологом, ожидая, когда он повернется к ней. И только в этот момент подчеркнуто-рассчитанными движениями она расстегнула плащ и позволила темной ткани соскользнуть на пол; теперь его взорам явилась сама богиня Диана. У него глаза на лоб полезли от изумления.

— Это была ты?! — только и мог воскликнуть он.

Крупными шагами он пересек разделяющее их пространство. Она успела заметить, какой гнев разгорается в его синих глазах.

Схватив Сабби за плечи, он рывком подтянул ее к себе.

— Почему? Почему тебе непременно надо разыгрывать шлюху? — потребовал он ответа, хорошенько встряхнув ее.

Она вызывающе откинула голову назад и взглянула ему в лицо:

— Потому что я ревную к королеве и собираюсь отобрать тебя у нее — полностью и всецело.

— Ах чертовка! Это я, я с ума схожу от ревности, и тебе это прекрасно известно!

Она положила ладони поверх его рук, лежащих у нее на плечах, чтобы освободить завязку тоги с той стороны, где ткань прикрывала грудь. Легкое одеяние соскользнуло с руки и упало на пол. Он воззрился на бесстыдно торчащие позолоченные соски — и утратил всякую власть над собой. Его страсть обволокла ее грозовым облаком; не в силах обуздать себя, он обрушил на нее чересчур бурные ласки, и она закричала, но крик затих, когда его губы прижались к ее губам. Он заставил ее прогнуться так, что ее зрелые груди едва ли не расплющились под напором его твердой мускулистой груди. Он целовал веки ее глаз и ее уши, шепча горячие, неразборчивые слова.

Он лизнул крошечное родимое пятнышко у нее на щеке и прижался к ней столь крепко, что каждым дюймом своих тел они соприкасались друг с другом.

Она знала, что он страстный любовник, и все же была поражена и чуть-чуть испугана силой любовного неистовства, которое она в нем пробуждала. Ее руки обвились вокруг его шеи, и тогда он порывисто поднял ее и прижал к сердцу. Если до этого мгновения и оставалась у нее хоть какая-то тень воли к сопротивлению — сейчас и эта тень растаяла. Он опустил ее на кровать и быстрыми движениями скинул с себя одежду. Не переставая ласкать ее, он развязал ремешки ее сандалий и сорвал с нее шелковую тогу.

Перины ощутимо прогнулись, когда он встал на колени, так что Сабби оказалась у него между ног; его руки медленно завладели ею.

Да, она знала, как сильны эти руки, и все же ее изумляла и приводила в восторг та легкость, с которой он поднимал ее, опускал и переворачивал как хотел.

Твердый ствол его мужества был так горяч, что ей казалось, будто ее клеймят каленым железом. А между тем Шейн начал разведывать тайные уголки ее тела с уверенностью опытного любовника. Движения его пальцев и губ были нарочито замедленными: все, что они находили, удостаивалось почестей и знаков восхищения, и наконец он довел ее до такого состояния, что от его легчайшего касания ее кидало в дрожь. Она задыхалась, желая все большего, и он давал ей то, к чему она стремилась.

— Я ждал этого… целую вечность, — глухо проговорил он, уткнувшись лицом в ее шею.

Потом его губам потребовалось отведать вкус ее грудей и подразнить их, пока соски не напряглись и не затвердели; она почувствовала, что внутри у нее все ноет и собирается в тугой комок желания. Ее ногти впились ему в лопатку, где — она знала это — извивался разъяренный дракон, и она застонала от наслаждения и страха. У него перехватило дыхание — и он глубоко ворвался в нее. Его таран был могучим, и она почувствовала мгновенную резкую боль, но боль тут же уступила место иному ощущению: то была горячая, жгучая, пульсирующая полнота, которая проникала все глубже и глубже, и Сабби уже казалось, что она вот-вот умрет от этого.

Она обвила его ногами и полностью отдалась во власть его огненных поцелуев.

Она смутно слышала его ликующий возглас — крик торжества и обладания. Она лежала, пригвожденная к месту, лежала под его сильным телом — наконец-то она принадлежала ему! Он задавал ритм тому, что совершалось в ее тесном лоне, и соразмерял его с ритмом движений своего языка. Он заставлял ее взмывать в небеса. Она чувствовала внутри своего мягкого тела его пульсацию и содрогания; она чувствовала, как пожирает его ненасытное, алчное пламя. Чутьем она угадывала: между ними вершится нечто более важное, чем простое единение любовников — слишком глубокие струны души отзывались на телесные порывы. Он проник в ее кровь, и не было смысла отрицать это; и не видать ей покоя, пока она не заполонит собой его дни и ночи; он должен быть одержим ею — так, чтобы не мог жить без нее. И она знала, что не остановится ни перед чем, лишь бы закабалить его. Она будет ведьмой и ангелом, она станет для этого человека всем — рабыней, наложницей, общепризнанной любовницей-метрессой, шлюхой.

Она будет его женой — и его врагом!

Ей не пришлось долго лелеять эти горячечные планы: вскоре всякие мысли улетучились.

Она могла теперь чувствовать и воспринимать только блаженство, которое он ей дарил. По какой-то невообразимой спирали она возносилась все выше и выше — к той высоте, когда казалось, что это наслаждение уже просто невозможно выдержать ни секундой дольше.

И все-таки его неудержимые толчки становились все более глубокими и быстрыми — пока наконец каждый нерв не затрепетал от его яростного натиска. Его любовное неистовство было требовательным и не знающим границ; его нарастающая страсть искала и находила ее согласный отклик.

Внутри нее вулкан исторгнул лаву. Она чувствовала свой ответный взрыв, а следом — обжигающий жар текучего пламени, устремленного в нее с силой грозового удара. Из груди у нее вырвался тихий стон, а у него — низкий прерывистый всхлип. Они лежали неподвижно, словно мертвые, и она гадала — будет ли когда-нибудь снова способна дышать. Спустя несколько минут, показавшихся ей очень долгими, она пошевелилась, но его руки сразу же напряглись, и одна нога легла поперек ее ног — чтобы Сабби и не вздумала отдалиться от него. Он не покидал ее лона, не желая, чтобы их тела разъединялись теперь, когда он наконец утвердил и доказал свои права на обладание ею.

В конце концов, одурманенные любовью, они заснули на два часа. Во сне они не разомкнули объятий и проснулись в той же позе, словно незримые узы связали воедино их тела и души. Он поцеловал ее закрытые глаза, и, подчинившись его зовущим рукам, она снова почувствовала, как в каждой ее жилочке загорается восторг.

— Мучитель, — прошептала она. — Я не в силах пальцем пошевелить.

Он от души рассмеялся:

— Ваш ночной дракон, миледи, снова требует вас к себе.

Его губы коснулись ее шеи, и, когда он по-хозяйски провел рукой по ее животу, она уже знала, что подчинится его умелым объятиям. Но он отодвинулся, и она не смогла удержаться от протестующего возгласа.

С грацией леопарда он спустился с кровати и снова зажег свечи, а потом стянул с Сабби покрывало и рассыпал пряди ее волос по подушкам, словно цветок из пламенеющей меди.

Природа наградила ее лицом и телом прекрасной искусительницы; и на какой-то один момент Шейном овладело его ирландское воображение, и он готов был уже задуматься: должен ли он видеть в ней смертную женщину или какую-то сказочную фею из иных миров.

Взгляд ее светло-зеленых глаз заставлял его таять и цепенеть одновременно. Она сознавала, с какой силой стремится к ней его литое тело.

Бешеный порыв желания потряс его — он жаждал снова и снова ощущать под собой ее атласную податливую плоть, снова и снова упиваться сладостным вкусом ее губ. Его глаза обводили ее с ног до головы, заставляя ее чувствовать, что он боготворит ее. Он вынужден был признаться перед самим собой: его томит жажда, которую он отрицал все эти недели и которую больше не смел отрицать.

Ему было необходимо, чтобы она любила его.

Он протянул к ней руку и обвел пальцем безупречный контур ее груди, не отрывая взгляда от ее глаз, — он хотел видеть, как они потемнеют от желания; он хотел видеть, как приоткроется ее мягкий рот. Склонившись к ней, он поцеловал ожидающие губы, а потом тихо проговорил:

— Люби меня, Сабби. Люби меня.

Своей воли у нее уже не оставалось. Возможно ли это — любить и ненавидеть одновременно? Нет, никогда она не согласилась бы допустить, что любит этого человека, но она была достаточно честна перед собой, чтобы признать: она любит его тело. Прикосновение к нему, запах и вкус его кожи воспламеняли ее с такой силой, что ей приходилось прикусывать губу, лишь бы не закричать от возбуждения. Когда ей открылось таинство соединения мужчины с женщиной, все ее чувства обострились, и мир оказался выше, шире и глубже, чем виделось ей раньше. Ничто не осталось таким же, каким было. Тело, мысли, чувства — все изменилось. Воистину, то было пробуждение — сродни духовному озарению!

…На этот раз он вел любовную игру медленно, почти лениво, пока игра не превратилась в восхитительную пытку для обоих. Ласковыми руками и губами он воздавал дань преклонения каждому дюйму ее тела, прикасаясь к ней столь бережно, словно она была сделана из самого хрупкого фарфора. Он подводил ее к вершине, растягивая час их любви; все было совсем по-иному, чем в прошлый раз.

Все было так, словно они занимались любовью впервые и словно этот первый раз должен был стать последним., Когда они снова проснулись, на востоке уже занимался рассвет. Она лежала, уютно угнездившись в его объятиях, и медленное, могучее биение его сердца наполняло ее глубоким, спокойным чувством безопасности и защищенности.

— Рассвет приходит так рано, — грустно вздохнула она.

Она попыталась встать, но ее удержали стальные руки.

— Нет, любимая. Сегодня я тебя не отпущу.

— Но как же… А королева? — запротестовала она.

— У королевы сегодня хватит забот, могу поручиться. Кейт без тебя может прожить, а я не могу. Мне слишком долго пришлось гоняться за тобой, чтобы так скоро выпустить тебя из рук.

И в самом деле немного опасаясь, что она упорхнет, он ослабил свою хватку, но она присела на корточки и улыбнулась. Ее спутанные волосы каскадом спадали вокруг обнаженного тела. Подняв руки, она откинула шелковистые пряди с груди за спину, чтобы ничто не мешало его взгляду любоваться ею.

— Господи, Сабби, я не знаю, кто ты — ангел или чародейка, но я просто околдован.

Он поднял ее, усадил к себе на колено и покачал, как качают детей, изображая наездника и скакуна, и она «прокатилась» таким способом с шутливой непринужденностью.

— Ах, вот теперь я припоминаю, — заявил он, почувствовав легкую боль от глубоких царапин, пересекающих его спину, — в минуты любви ты совсем как дикая кошка.

Она вдруг наклонилась и языком коснулась его пупка. По всему его телу пробежала дрожь, и у него перехватило дыхание.

— Ты смелая женщина, Сабби Уайлд.

А хватит у тебя смелости приручить дракона?

— Я убью дракона, — прошептала она злобно.

Он поднял ее к могучему мужскому корню так, чтобы она могла завершить прерванную скачку… И отпустил ее лишь после того, как соки ее любви дважды оросили этот корень.

Она сидела между его ногами, опершись спиной на широкую мужскую грудь; ноги у него были согнуты в коленях, чтобы ей было удобнее положить на них руки, как на подлокотники кресла.

Впоследствии они всегда устраивались в такой позиции, когда им хотелось поговорить в постели. Они подкрепились теми кушаньями, которые принес им на подносе Мэйсон, неловко улыбаясь, потому что их шумные, буйные любовные утехи с громкими возгласами и выкриками оповестили всю прислугу в Темз-Вью о присутствии Сабби в спальне их господина.

— Шейн, а что это за человек был вечером с королевой? — лениво спросила она.

Она сразу почувствовала, как он напрягся; ей стало очевидно, что он усмотрел в вопросе опасность. Тем не менее он сказал ей правду… часть правды:

— Хотя королева и запретила упоминать его имя, но это О'Нил, известный в Англии как граф Тайрон.

Она не могла скрыть изумления:

— Некоронованный король Ирландии? — Она невольно вздрогнула. — Этот человек может натворить бед, — пробормотала Сабби.

Он поцеловал ее в макушку.

— Волк среди волков. Именно это я и имел в виду, когда сказал, что у Бесс сегодня хватит хлопот, — сказал он беспечно.

— У него высокомерие такого же сорта, как и у тебя… но только… только он холоден, безжалостен и полон ненависти. — Мгновение поколебавшись, она попросила:

— Держись от него подальше.

Шейн угрюмо усмехнулся. Он пытался следовать этому правилу долгие годы, и всегда безуспешно. Отец держал его на невидимой привязи и никогда не упускал возможности дернуть за этот поводок, когда считал нужным.

Он крепче сжал Сабби в объятиях, словно ища у нее спасения.

— Когда они с королевой всласть наиграются в свою игру в верховенство и подчинение, он триумфально возвратится на ирландские берега.

Она потянулась и сделала ему гримаску:

— Из-за тебя у меня все болит. Я хочу принять горячую ванну и сидеть в ней долго-долго, а потом собираюсь дать Субботе поразмяться.

— Я знаю, что тебе сейчас требуется, — сказал он с улыбкой.

— Нет, нет, не знаешь, Хокхерст. Ты уж слишком ненасытный!

Он тихо засмеялся.

— Да что ты, я совсем не про то. Я тебе сделаю массаж. — Он несколько раз согнул и разогнул руки и изобразил на лице таинственность. — Секретные методы. Этому искусству учат в странах Востока.

Пообещав ей это, он вынул из шкафчика флакон с благовонным маслом и заставил Сабби лечь на живот.

«Ах вот как, значит, слух верен, — ревниво подумала она, — у него до меня была любовницей женщина с Востока».

Он встал на колени таким образом, чтобы зажать ее поясницу между своими мускулистыми бедрами, а затем, налив себе в ладонь немного ароматного масла, начал долгими, сильными движениями растирать плечи и спину Сабби.

— Расскажи мне про эти восточные секреты, — вкрадчиво попросила она, с наслаждением предоставив себя заботам его опытных рук.

— Да я просто пошутил, — сказал он беспечно.

— Шейн, расскажи. Я просто сгораю от любопытства.

— Твое любопытство только красит тебя, моя дикая кошечка, но, видишь ли, главный принцип восточной культуры — это наслаждение мужчины. В отношениях с мужчиной женщина всегда принимает на себя абсолютно пассивную роль; ее единственная цель — ублажить мужчину. Она неизменно покорна, а тебе эта роль совсем не подходит, благодарение Всевышнему, — заключил он, коснувшись ее атласной кожи несколькими летучими поцелуями. Потом он переместился ближе к ее пяткам и приступил к массажу ее восхитительных ягодиц.

— Расскажи еще что-нибудь, — попросила она, поеживаясь под нажимом сильных пальцев.

— На Востоке самый могучий соблазн для мужчины — это то, что запрещено. — После недолгого колебания он решил описать ей обычай, который наверняка должен был ее покоробить. — Не желаешь ли узнать о семи узлах небес?

— Да, желаю, — весело подтвердила она.

— Женщина завязывает семь узлов на шелковом шнуре, а потом осторожно вводит этот шнур любовнику… вот сюда. — Пальцем он коснулся укромного местечка между ее ягодицами, и она примолкла: слышать такое было странно и не очень-то приятно.

— Потом, когда мужчина достигает предела, она медленно вытягивает шелковый шнур, и каждый следующий узел вновь вызывает у мужчины оргазм. Семь за раз!

Она недоверчиво перевела дух, а он со смехом признался:

— Если бы ты знала, как мне мила твоя невинность!

Желание разгорелось в них снова, но она не позволила ему вернуться к любовным усладам и решительно заперла за собой дверь ванной комнаты. Придется отложить это до другого раза, а то как бы не вышло так, что он ею пресытится.

Они провели весь день не разлучаясь; мир перестал для них существовать. Оба знали, что счастье побыть наедине будет выпадать им — даже если повезет — лишь от случая к случаю, и потому старались взять от этого дня все, что только можно. Они вместе катались верхом, обедали, разговаривали, смеялись, мечтали и все время держались за руки, как дети — как мальчик и девочка. Шейн пожирал ее глазами, как будто она была первой женщиной, которую он увидел в жизни, и вел себя так, словно только сейчас ощутил свою мужскую суть.

После ужина Барон вручил ему записку, и сердце Сабби сжалось от страха.

— Милая, ничего тут нет ужасного. Мне надо ненадолго отлучиться, но я обещаю вернуться вовремя, чтобы отнести тебя в постель.

— А если я спрошу, куда ты направляешься, ты отделаешься от меня какой-нибудь лживой выдумкой. Если же я спрошу, что ты делал на прошлой неделе в непотребном доме, ты рявкнешь, чтобы я не совалась в твои дела.

Но помяни мое слово, Шейн Хокхерст: ты мне расскажешь все.

— Меня не умаслишь, — легкомысленно отмахнулся он.

— Ха! Его не умаслишь! — передразнила она его, смеясь; при этом ее глаза бесцеремонно обратились к его чреслам и не отрывались от них, пока она не увидела, как поднимается под одеждой его мужское орудие.

— Так какие же цвета ты выберешь для барки, радость моя?

Смотри-ка, сказал она себе самой, он уже так и поступает: отвлекает ее внимание, отделывается от нее дорогим подарком.

— Дай подумать… белый и пурпур… королевский пурпур! — распорядилась она.

Глава 13

Шейн отправился в город один, по вызову О'Нила. Поднявшись на верхний этаж притона на Треднидл-стрит, он снял свой черный плащ и стряхнул с него дождевые капли — только что начался дождь.

Глаза О'Нила — темные пучины, которые видели все и ничего не говорили — искали встречи с глазами сына. Шейн давно понял, что никогда уже не сможет привыкнуть к отцовским глазам. Правые руки обоих мужчин приветственно взметнулись вверх, а затем с глухим стуком ударили по плечам друг друга.

Таким ударом вполне можно было бы свалить лошадь, но ни тот, ни другой не дрогнули.

Наконец молчание нарушил О'Нил:

— Я на ней играл, как на ирландской арфе.

Выждал момент, когда она размякла, и дал волю своему красноречию. Объяснил ей, что попытка закабалить Ирландию была ошибкой, хотя ее люди в Дублине слепо стремятся именно к этому. Сказал, что в правительстве Дублина царят корысть и подкуп. Английских лордов обуревает алчность — подавай им ирландские земли; и за монеты, всунутые в нужную руку, им удается отхватить по пять тысяч акров на каждого. Но в глазах любого человека они — не более чем гулящие помещики, а их подручные обращают ирландцев в рабов! Я открыл ей глаза на то, что англичане в Дублине обкрадывают английское правительство с таким же бесстыдством, как и Ирландию. Я потребовал назначения честного правителя, а со своей стороны пообещал, что обеспечу нейтралитет всех кланов.

Хок кивнул, ожидая, что последует дальше.

Шею О'Нила удалось вытащить из петли, но кого он успел предать, лишь бы обезопасить свое положение?

— Я не стал утаивать, что существует католическое подполье, которое действует согласно предписаниям, ежедневно поступающим из Франции и Испании. Растолковал, что ее английские лорды-католики вынашивают планы восстановить в Англии католицизм и вместо нее возвести на трон Марию Шотландскую. Она потребовала, чтобы я назвал имена, — и я их назвал: Генри Гарнет, Роберт Саутвелл, Трокмортон из Майл-Энд и Бэйбингтон. Я уведомил ее, что для тайных встреч католиков используется матросская таверна в Холборне.

Что ж, значит Шейну придется предупредить ирландских католиков, которые там собирались, о возможной опасности; он не сомневался, что О'Нил не задумываясь принес бы в жертву их всех до единого.

— Она просила меня сегодня же повторить все это Уолсингэму; поэтому, если ты должен уладить какие-либо дела до того, как он получит эти сведения… займись-ка ими поскорее.

Шейн подумал, что О'Нил совсем лишился рассудка: как видно, он считает себя бессмертным, если рискует предстать перед Уолсингэмом, прекрасно сознавая, какое досье собрано на него в ведомстве этого вельможи. Тем не менее О'Нил накинул плащ и наклонился, чтобы засунуть в сапог кинжал, а потом голыми пальцами погасил все свечи в комнате. Они не хотели рисковать, показываясь на людях вместе, поэтому О'Нил поспешил к дому Уолсингэма через Чипсайд и Стрэнд, а Шейн направился к Грйсчерч-стрит и зашагал вдоль реки, однако через некоторое время резко повернул и двинулся за отцом, держась от него на почтительном расстоянии. Внезапно он напрягся, потому что из теней вынырнула темная фигура крадущегося человека, который, очевидно, преследовал О'Нила. Шейн сразу же отбросил мысли насчет грабителя или карманника: то был шпион, которого Шейн невольно навел на след О'Нила. Теперь связь между ними станет известной, и на прибежище в публичном доме — прибежище, которое столь верно служило ирландцам — можно смело ставить крест.

Шейн разразился злобным проклятием себе под нос: у него не оставалось иного выхода, кроме как прикончить соглядатая.

Неожиданно ему пришлось замедлить шаг: из дверей ближайших домов высыпала стайка чипсайдских потаскушек. Окружив его, они наперебой принялись зазывать его к себе:

— Не хочешь ли, милок, отполировать дверной молоточек?

Его взгляд обдал их таким смертельным холодом, что они мигом убрались восвояси.

Когда О'Нил огибал кладбище при соборе Святого Павла, преследователь прибавил ходу, чтобы сократить расстояние между ними, и Шейн с ужасом увидел, как блеснула сталь в руке незнакомца.

— Тайрон! — Предостерегающий возглас громом раскатился по улице.

О'Нил круто обернулся, поскользнулся на мокром булыжнике, и его гигантское тело тяжело рухнуло на мостовую.

Однако теперь и нападавший был осведомлен о том, что имеет дело не с одним противником, а с двумя, и вполне можно было предположить, что он откажется от своего намерения и кинется наутек. Однако, вопреки всяким ожиданиям, неизвестный бросился на самого Шейна с таким ожесточением, словно то был сам дьявол, вырвавшийся из преисподней. Шейн занес руку с кинжалом, чтобы поразить неприятеля, — и, к полнейшему своему изумлению, почувствовал, что ему под мышку вонзился нож — на всю длину клинка.

Кинжал не выпал из руки Шейна, и его удар был точным и уверенным — прямо в сердце.

Крик убийцы оборвался, когда кровавая пена хлынула у него изо рта.

Внезапно послышался топот бегущих людей: как видно, короткий предсмертный вопль привлек внимание городских стражников.

Шейн и О'Нил прекрасно понимали: их вот-вот арестуют за убийство. Полдюжины рослых здоровяков приближались, восклицая: «Именем королевы!» О'Нил вскочил на ноги в мгновение ока. Он поднял убитого и, обхватив его длинной рукой за плечо, придал трупу вертикальное положение. Шейн запахнул свой темный плащ, чтобы спрятать от чужих глаз кровавую рану. О'Нил выпрямился во все свои шесть с половиной футов и, словно башня возвышаясь над стражниками, пояснил:

— Мы возвращаемся с вечерней встречи с лордом-канцлером. Боюсь, мой друг хватил лишку спиртного.

Затем он обратился на гэльском наречии к дюжему темноволосому стражнику, и Шейн с облегчением увидел, что тот понял. Дозорные опустили свои фонари и позволили троим гулякам продолжить путь к реке. Отец и сын не то донесли, не то доволокли мертвеца до таверны Мермейд-Инн и там столкнули труп с мостков в быстротекущую Темзу. И только после этого Шейн, ослабевший от потери крови, привалился к стене.

О'Нил обхватил его рукой и подвел к береговому спуску пристани у моста Блэкфрайерс-бридж.

— Идите, — выдохнул Шейн. — Я доберусь домой.

Несколько долгих минут О'Нил размышлял, а потом неохотно буркнул:

— Я передам тебя на попечение Барона.

В его голосе явственно слышалось недовольство. Шейн засмеялся вслух — и сразу же потерял сознание.

Сабби развлекалась тем, что примеряла новые платья, прихорашиваясь перед высоким овальным зеркалом. Прелестные одежды тешили ее душу; напевая себе под нос незатейливую мелодию, она развесила целый ряд новых и дорогих нарядов. Ей вдруг пришло в голову, что уже очень долго она не была так счастлива, как сейчас. Время от времени она принималась строить догадки, что могло задержать Шейна; потом ей вздумалось взять двух его волкодавов и выйти погулять, чтобы обследовать парк, окружающий Темз-Вью. Собаки рванулись в тенистый полумрак, и на какое-то ужасное мгновение Сабби испугалась, что они убегут неведомо куда; однако, к немалому ее облегчению, они повернули назад, пронеслись мимо нее и стали описывать круги, принюхиваясь к каким-то невидимым следам.

«Слава Богу, Шейн хорошо их натаскал», — подумала Сабби. Она надеялась, что встретит его на пути от пристани к особняку, но, промаявшись у берега около часа, она повернула к дому; ее радостное возбуждение стало мало-помалу улетучиваться.

Она вошла в библиотеку и пролистала несколько прекрасных книг, стоявших на одной из полок. Выбрав ту, что показалась ей наиболее интересной, она взяла ее с собой наверх.

По прошествии некоторого времени Сабби почувствовала, что неспособна сосредоточиться на книге. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, но уже стемнело, и ей оставалось только уткнуться взглядом в черноту ночи. С тяжелым сердцем она начала расхаживать по спальне.

Но Сабби была не единственным человеком в Темз-Вью, который в этот час мерил шагами комнату. Барон проклинал себя за то, что не пошел сопровождать Шейна. Конечно, Шейн мог постоять за себя в любых переделках, но во всем, что касалось О'Нила, Барон не мог оставаться спокойным. Быть сыном Эрина — это и счастье, и проклятие, думал он. В ирландской душе есть такие темные закоулки, что сам черт ногу сломит.

Он пытался стряхнуть свои страхи, но это ему никак не удавалось.

А у Сабби тем временем накипала досада: как мог человек, столь недавно ставший ее любовником, так бессовестно ею пренебрегать!

Однако она готова была признать: раздражение просто помогало ей скрыть от самой себя гнетущее беспокойство. В конце концов пришлось назвать вещи своими именами. Чего она боится? Ответ пришел быстро: она боится за него. А почему, собственно, она должна заботиться о его безопасности? Разве она не жаждет мести? Разве она не желает навредить ему?

Ответ также не заставил себя долго ждать: да, она хотела навредить ему, но, по непонятным причинам, не хотела, чтобы ему навредил кто-либо другой!

Она решила разыскать Барона. Если Шейн ввязался в очередную тайную авантюру, то, вероятно, он будет отсутствовать несколько дней, и ей следует вернуться в Виндзор сегодня же, пусть даже в столь поздний час. Она услышала громкие голоса в восточном крыле особняка и поспешила туда.

— У него рана в боку, под плечом, а такие раны смертельны, парень, тебе бы следовало это знать! — орал рыжеволосый гигант, который, по словам Шейна, носил титул графа Тайрона. — Я должен идти… я и так уж слишком много времени потратил попусту.

Барон уставился на него тяжелым взглядом.

— Попусту?! Он ваш сын!

Сабби остановилась как вкопанная у входа в комнату Барона. Значит, Барон все-таки может говорить, и слова, которые он произносил, звучали невероятно, но сердце у нее замерло от слов его собеседника. Ее глаза метнулись к неподвижной фигуре, распростертой на столе между двумя мужчинами.

— Он умер! — в ужасе закричала она, рванувшись вперед, и тут же яростно обрушилась на О'Нила:

— Это все из-за вас! Не знаю, своей ли рукой или чужой, но это натворили вы!

Взгляд, которым он на нее воззрился, был страшен, но она не дрогнула и не отступила.

Он глумливо усмехнулся:

— Королева поощряет в англичанках независимость. А мы, ирландцы, умеем сделать наших женщин шелковыми. Мы хорошо знаем, когда за косы оттаскать, когда в постели приласкать. Главное, чтобы и то и другое регулярно.

Барон быстро освобождал Шейна от одежды, уже не обращая внимания на прочих присутствующих в комнате. Услышав слабый стон, Сабби закричала:

— Он жив! Позвольте мне помочь вам!

О'Нил поднял плащ и презрительно бросил:

— Что ж, раз подоспела эта его шлюха, ты сможешь обойтись и без меня.

Она наблюдала, как Барон раскладывает на прикроватном столике ножи, ножницы и странные хирургические инструменты. Он открыл специальный шкаф, где у него хранились бинты, пакетики с отмеренными дозами лекарств и мази всех цветов во флаконах и баночках причудливых форм. Сабби видела, как он бросил в серебряную миску с горячей водой какие-то кристаллы, и вода приобрела темно-пурпурный цвет. Затем он промыл зияющую рану, из которой все еще вытекала кровь.

— Он выживет? — спросила она, едва шевеля губами. В комнате наступила тишина. — Говорите, черт вас побери! Он меня обманул: сказал, что вы не можете говорить, но я же слышала ваши слова!

Когда наконец раздался ответ, Сабби невольно поразилась, как красиво звучит его голос. Богатый, явно свидетельствующий о превосходном воспитании, добрый, сильный и несущий утешение.

— Он вас не обманул. Он сказал: «Барон не говорит», а вовсе не «Барон не может говорить». — Он помолчал. — О'Нил прав. Глубокие раны под мышкой почти всегда смертельны, и все-таки… он один из самых сильных людей, каких я когда-либо встречал.

— Значит, вы думаете, что у него есть шанс выжить?

— Это ваш долг и мой — постараться, чтобы он выжил, — сказал Барон спокойно и убедительно. Он перевязал рану и так туго стянул бинтами грудь Шейна, что почти не оставил тому возможности дышать.

— Он же вздохнуть не сможет! — запротестовала Сабби.

Барон терпеливо объяснил:

— Это только на то время, пока я буду переносить его в кровать. Иначе у него вытечет вся кровь.

Когда Шейн был уложен на кровать, Барон снова — уверенными, бережными руками — перевязал рану и снова плотно забинтовал грудь, но все-таки не настолько плотно, как в прошлый раз. Теперь Шейн, который все еще пребывал в бессознательном состоянии, мог дышать, хотя и не слишком глубоко.

— Что я могу сделать? — робко спросила она.

— Не позволяйте ему подниматься с кровати, — прозвучал простой ответ. — Я пойду наберу кое-каких трав, которые придадут ему сил. Как только он придет в сознание, сразу же позовите меня.

Сабби вгляделась в раненого. Казалось, на него была надета маска смерти — таким бледным и неподвижным было его лицо. Теперь она поняла, откуда у него ирландское имя — Шейн. Он ирландец. Он ирландский принц. Все это казалось таким очевидным, как будто она знала — их судьбы связаны воедино, на благо или во зло от начала времен.

Внезапно он сбросил покрывало и заметался. Глаза он не открыл, и она не знала — пришел он в сознание или нет. Она укрыла его снова и попробовала удержать от резких движений, но не могла с ним совладать. Тогда она начала тихо-тихо напевать ему что-то монотонное — успокаивающим, ласковым голосом, вкладывая всю душу в отчаянную попытку подчинить его этим умиротворяющим звукам.

Вскоре она заметила, что старается не зря: он затихал, когда звучал ее голос, и начинал метаться, стоило ей умолкнуть. Его лицо уже не было смертельно бледным, но на смену бледности пришел лихорадочный румянец, и, дотрагиваясь до его тела, она чувствовала, что он весь горит.

Вошел Барон с большим кубком в руках, который он передал Сабби, а сам осторожно поднял с подушек голову Шейна. Сабби поднесла кубок к губам раненого, и оба терпеливо дождались, пока он не выпил половину приготовленного зелья. Сабби принесла из ванной комнаты кувшин охлажденной розовой воды и бережно обмыла лицо, шею и грудь Шейна.

Затем Барон снова поднял его голову, и они сумели сделать так, чтобы он проглотил остаток эликсира. Барон не отлучался из спальни в течение двух часов, пока микстура не возымела действия: жар начал спадать. Сидя по обе стороны от Шейна, Барон и Сабби удерживали его в неподвижности.

Когда наступил кризис и сухой жар спал, выступила испарина — из всех пор тела сочилась влага, настолько обильная, что промокли простыни. Сабби принесла свежие и с помощью Барона сменила белье в постели.

Шейн открыл глаза, едва слышно произнес ее имя и снова смежил веки, как будто заснул.

— Ему нужен покой, и ему нужны вы. По-моему, вам следовало бы прилечь рядом с ним. Я буду наведываться сюда каждый час, — пообещал Барон.

Сабби, не торопясь, разделась, выложила на поверхность бархатный халат — на тот случай, если ей понадобится встать и позаботиться о Шейне, — а затем, нагая, скользнула в широкую постель и улеглась, обвив его руками.

Спокойно и настойчиво она сосредоточилась на одной мысли: он должен жить. Она не знала, возможно ли как-то передать собственную силу в его тело, но пыталась этого добиться.

Ее тревожило, что его сердце, всегда стучавшее так гулко и размеренно — когда прежде ей доводилось лежать в его объятиях, — теперь билось слабо и неровно. Она не могла отделаться от металлического запаха крови, и это наполняло ее темным страхом. Ей казалось что в долгие молчаливые часы нескончаемой ночи она разделила с ним его смерть. Она старалась не закрывать глаза из опасения, как бы ее не сморил сон хотя бы на мгновение: она боялась, что Темный Привратник воспользуется этим моментом и перетащит Шейна на другую сторону Ворот, разделяющих Царство жизни и Царство смерти.

Однажды она вскочила с криком, резко выставив вперед руки, чтобы загородить его, но причиной ее страха оказалась всего лишь скрытая под рясой с капюшоном фигура Барона, который низко наклонился к Шейну, чтобы прислушаться к его дыханию. Сабби лежала, прижавшись к Шейну, и пыталась разобраться в собственных чувствах к этому человеку, который — на радость или на горе — был ее мужем. Ее сердце и разум не могли прийти к согласию. Собственные мыли и чувства безнадежно перепутались и оказывались непостижимыми для нее самой — столь же непостижимыми, как тайна, окружавшая его. Она понимала только одно: она безвозвратно, отчаянно увязла во всем этом, и пути назад для нее нет.

А в конце того пути, на который она вступила, лежала сама судьба — добро или зло, победа или поражение, жизнь или смерть!

Шейн заговорил. Ее сердце подпрыгнуло от радости: как видно, он достаточно окреп, чтобы разговаривать! Но радоваться долго не пришлось, поскольку очень быстро стало ясно, что в сознание он не пришел и в бреду ему кажется, будто он у себя на корабле:

— Не бойся, любимая, он построен из прочного девонского дуба, у него высокие борта и устойчивый ход… и я убрал стеньги, чтобы качка была поменьше… Хотя нас и сносит ветром, мы не потеряем мачты. — Его здоровая рука скользнула вокруг ее талии, а губы легко коснулись ее виска. — Мы переждем здесь, внизу, пока шторм не утихнет. Не бойся, любовь моя.

— Я не буду бояться, если ты меня не оставишь. Оставайся рядом и не рискуй, — взмолилась она.

— Обещаю, что никогда не оставлю тебя, Макушла. Я должен доставить оружие О'Нилу… Я должен потребовать от тебя клятву о сохранении тайны.

Он крепче ухватился за нее и явно порывался встать; ей пришлось прибегнуть к спасительной лжи.

— Клянусь, любимый, ты можешь доверить мне свою жизнь… Я буду свято хранить твои тайны.

— Какое это счастье — знать, что я могу поделиться своими мыслями… с кем-то… с кем-то, кому я доверяю… Раньше не было никого… Я отдаю свою жизнь в твои руки без тени сомнения… Но есть и другие… ты должна поклясться, что не предашь и их… О'Нил…

Фицджеральд.

Она не намерена была приносить такую клятву: О'Нила она возненавидела всей силой души.

— Фицджеральд — это кто?

Его голос упал до прерывистого шепота:

— Фицджеральд… это Барон… он сын великого графа Десмонда… Я — бастард, а он… он законный сын графа. Никто не знает, что он жив… никто не должен узнать… Ему вынесен приговор… Я читал:

«…к четвертованию: после того как тебя протащат на доске по городским улицам до места свершения казни, тебе отсекут руки и ноги и у живого вскроют грудь и живот; засим у тебя вырвут сердце и кишки, а твои сокровенные органы будут отрезаны и брошены в огонь перед твоими мертвыми глазами; засим голова будет отсечена от тела, каковое будет разрублено на четыре части, каковые будут выставлены напоказ у городских ворот с соизволения королевы…» и ей на радость!..

— Ш-ш-ш, ш-ш-ш, милорд, умоляю вас!..

Сабби готова была проклинать свое любопытство: дернул же ее черт расспрашивать Шейна и тем довести его до такого бреда.

Теперь ей было известно, какие ужасы ожидают его, если дознаются, что он государственный изменник, да и ее, может быть, тоже, потому что она его жена. Все приносится в жертву… на радость королеве, злобно подумала она.

— Тише, тише, милорд, — приговаривала она.

— Мне нужно выговориться, моя дорогая.

— Тогда говори о более приятных вещах.

Расскажи мне о своем детстве.

Он глухо и безрадостно засмеялся:

— Мать отослала меня к О'Нилу в то лето, когда мне исполнилось десять. Он брал меня с собой в набеги… не считал меня мужчиной, пока я не омочил свою шпагу в английской крови. Я навидался таких жестокостей… никогда не смогу об этом забыть… Англичане перебили половину Мюнстера… детей, грудных младенцев… женщин… Когда мне было четырнадцать, нам пришлось пройти через целых три селения, где все жители, от мала до велика, были изрублены и сожжены. В отместку той же ночью мы напали на дублинский гарнизон.

Убили всех офицеров.

— Шейн, остановись! — приказала она столь повелительным тоном, что сумела добиться своего: к ее великому облегчению, его разорванные мысли вновь обратились к мореплаванию:

— Я люблю море… такое чистое… такое свободное… в нем я нахожу спасение.

— Спасение? От О'Нила? Тогда почему же ты еще помогаешь ему? Ты никогда от него не освободишься!

— Потому что я его люблю… и ненавижу…

Можешь ты понять такое? — бормотал он.

Сабби понимала; слишком хорошо понимала. Это в точности относилось к тем чувствам, которые она питала к человеку по имени Шейн Хокхерст-О'Нил. Она любила его и ненавидела.

Она возблагодарила небеса, когда вернулся Барон с очередным полным кубком. Накинув халат, она зажгла еще несколько свечей.

— Он бредит… и — посмотрите — перевязка промокла насквозь. Боюсь, ему стало хуже!

— Нет, — возразил он спокойно. — Из раны должен выйти яд. Тогда он пойдет на поправку.

Сабби сбилась со счета, сколько раз они заново перевязывали рану, сколько раз меняли белье, сколько раз поили Шейна целебным эликсиром, но к рассвету третьего дня он заснул глубоким сном без сновидений и пролежал неподвижно четырнадцать часов.

Барон успокоил ее:

— Он выживет, теперь в этом нет сомнений. Никакие жизненно важные органы не задеты, просто рана должна затянуться. Благодарение Богу, что у него такая широкая грудь.

Окажись на его месте человек помельче, такой удар пробил бы ему сердце или легкое.

Сабби приняла ванну, переоделась, и Мэйсон принес ей на подносе восхитительный ужин. Она мельком подумала о Кейт Эшфорд и о придворных делах, а потом, пожав плечами, отогнала эти непрошеные мысли. Когда она вернется ко двору, тогда и придумает какую-нибудь благовидную отговорку, но сейчас ей следует посвятить себя более важным занятиям. Она должна — любым путем! — еще в течение недели удерживать Шейна в кровати.

На четвертый день он открыл глаза и улыбнулся. Он был слаб, как котенок, и в течение первых двух часов поневоле выполнял то, о чем они его просили. Он покорно проглотил бульон и вареные яйца, но, когда дело дошло до разбавленного вина, взбунтовался и отбросил покрывала.

— Гром и молния, убирайтесь вон, я сам могу управиться с едой!

— Нет, нет. Ты останешься в постели, даже если мне придется связать тебя по рукам и ногам! — пригрозила она. — Мы с Бароном трудились над тобой, как два галерных раба. Мы не допустим, чтобы рана снова открылась из-за твоей нелепой бравады!

— Единственный способ удержать меня в постели — это если ты прижмешься ко мне под одеялом.

— Не предъявляйте мне ультиматумов, милорд, потому что я могу уложить вас одной рукой.

Он плотоядно взглянул на нее:

— А я могу уложить тебя одним пальцем.

Она залилась румянцем.

— Обойдись без непристойностей. Пойми же, если ты даже ни о чем другом думать не можешь… так тебе нужно сначала поправиться.

Взглядом он попросил прощения и тихо сказал:

— Полежи со мной, любимая.

Она смилостивилась. Столь глубоким было ее облегчение — ведь он начал выздоравливать! — что, прильнув к его надежной, теплой груди, она провалилась в дремоту, и, полуприкрыв глаз, он смотрел на нее, наслаждаясь моментом.

На следующее утро к пристани у Темз-Вью пришвартовалась роскошная барка. Сабби углядела ее из окон верхнего этажа особняка, откуда барка представала во всем своем праздничном великолепии. Сабби не смогла противостоять искушению и сбежала вниз, к реке, чтобы рассмотреть судно во всех подробностях. Оно не поражало размерами, но было так изумительно оснащено! Медные поручни и светильники, палуба из полированного дуба и даже голова дракона на носу! Барку украшали золотые, белые и пурпурные тенты и тяжелые занавесы, за которыми можно было укрыться от ненастной погоды. Для удобства тех, кто пожелает отдохнуть сидя или лежа, имелось множество подушек, на каждой из которых был вышит вензель из двух переплетенных букв S, относящихся к именам Шейна и Сабби.

Когда она взбежала по ступенькам наверх, чтобы поблагодарить его, ее радость быстро сменилась тревогой.

— Шейн, умоляю тебя, сейчас же возвращайся в постель, ты еще недостаточно силен…

Он прервал ее на полуслове:

— Это утверждение, мадам, вы произнесли специально для того, чтобы побудить меня доказать обратное!

— Барон сказал…

Он снова перебил ее:

— Барон не говорит. — Взглядом он предупредил ее, что возражений не потерпит. Потом, воздав должное ее решимости удержать его в кровати, он решительно сменил тему. — Сабби, милая, уже наступил октябрь. Со дня на день можно ждать, что с Атлантики задует норд-вест, и красота осени улетит до следующего года. У солнца сегодня, возможно, последний день, когда ему позволено вволю нагуляться, и у нас тоже. Чувствуешь, как пахнет воздух? Ветер с реки заигрывает с домом, доносит сюда аромат последних роз. Завтрашний день может нагнать сюда ледяной туман или проливной дождь. Поэтому давай воспользуемся моментом и прокатимся по реке.

По его настоянию она надела только легкую батистовую сорочку на голое тело, а он натянул рубашку с открытым воротом, которая позволяла скрыть перевязку. У них было вдоволь еды и питья; они лежали на спине под яркими лучами солнца, они ели спелые груши, каждый раз откусывая от одной; пили крепкий девонский сидр из одного кубка. Она смотрела, как он раскалывает грецкие орехи рукоятью своего кинжала, а потом, подобрав скорлупки, она пускала их в воду, и они плыли по течению, как маленькие лодочки.

Шейн рассказывал ей разные подробности об истории окрестных мест. Когда они проходили мимо Ричмондского моста, он сказал:

— Здесь хранится одна из самых замечательных библиотек во всей Англии — книги, манускрипты… Некоторые считаются запретными, но я их прочел.

— А что в них секретного? — заинтересовалась она.

— В них содержатся тайны магии и чернокнижия; эти книги собирал еще дед нашей королевы. Когда-нибудь я покажу их тебе. Ты будешь в восторге от хитроумных потайных ходов, которые он понастроил в Ричмонде.

Пока барка проплывала мимо королевской резиденции Хэмптон-Корт, Шейн показывал спутнице расположенные в парке площадки для петушиных боев, лужайки для крикета, теннисные корты и арены для турниров.

— Эти места изобилуют лабиринтами и дорожными развилками… просто сад-мечта для тайных любовников.

Он попытался было обнять и поцеловать ее, но она воспротивилась: ее смущало присутствие на борту двух гребцов в ливреях. Он засмеялся и согласился на этот раз удовольствоваться тем, что мог просто быть рядом с ней. Они лежали на подушках, держась за руки, а барка тем временем миновала Уолтон, Чертей и Стейнз. Длинным загорелым пальцем он указал на остров Раннимид:

— Вот здесь король Иоанн навсегда изменил ход нашей истории[10].

Сабби приподнялась, когда барка приблизилась к Виндзорскому замку.

— Как у тебя хватает дерзости плыть там, где сейчас находится весь двор? Вдруг нас увидят? — Она беспокойно обвела взглядом огромную бревенчатую галерею, специально возведенную для робких дам, желающих наблюдать за охотой.

Он прижал губы к ее ушку:

— Если ты согласна полежать со мной, мы можем задернуть драпировки и насладиться уединением.

Его руки устремились к ней под батистовую сорочку — они искали атласную плоть, и Сабби благодарила небо, что драпировки скрывают их от посторонних глаз. Ее сопротивление, смущение — все это лишь распаляло его страсть. Он шептал:

— Ты околдовываешь меня, как настоящая колдунья, Сабби Уайлд.

Он гладил податливое тело, он целовал ее груди и заставлял ее испытывать танталовы муки, которые она уже почти не в силах была выносить. Она знала, к чему это может привести, и боялась только за его рану.

— Нет! Нет! Не надо!

Его зубы блеснули:

— Если мужчине отказывают в глотке вина, это разжигает в нем неутолимую жажду…

Барка медленно продвигалась мимо домов и ферм на холмах Чилтерн-Хилла и мимо Уоллингфорда.

Он снял с нее прозрачное одеяние.

— Я хочу видеть тебя всю, с головы до ног.

У тебя кожа цвета свежих сливок, — тихо приговаривал он. — Ирландская красавица… не похожа на других, совсем особенная… В тебе и впрямь чувствуется что-то дикое, как будто ты на самом деле ведьма… — Его губы тем временем проследовали по всему пути от шеи до живота. — В твоих зеленых глазах загораются адские искры, словно ты уже позволила мне поваляться с тобой на перине… или под забором… просто так, ради удовольствия! — Его губы нашли розовый бутон ее лона. — Такая прелестная… такая зовущая… такая женственная!

Она застонала от наслаждения.

— Твоя рана… Ты не должен утомлять себя…

Он коварно покосился на нее:

— Конечно не должен… так что уж будь добра, помоги мне раздеться!

Она повиновалась, и он немедленно оказался поверх нее. Как желанна была ей тяжесть его тела, когда он со всей силой ворвался в нее.

Потом он лежал неподвижно, наполняя ее своим присутствием. Она могла ощущать пульсацию крови в его венах; она чувствовала содрогание его ствола — но и он воспринимал ее внутренний трепет. Его язык проник в глубины ее рта, и упоительная тревога заставила ее разметаться, раскинуться в исступленной готовности, в розовом мареве наслаждения. Наконец ее желание достигло такой силы, что она не смогла удержаться от крика:

— Шейн!.. Шейн!..

Придерживая ее сильной рукой, он перекатился вместе с ней так, что она оказалась сверху, и тогда он оторвался от ее губ и хрипло сказал:

— Теперь твой черед, Сабби.

Она сама не ожидала от себя такой смелости. Она целовала его, она дала волю и своим пальцам, и бедрам; так ласкать может только настоящая любовница. Она вознесла их обоих на такую немыслимую высоту, но и это не могло ее насытить… Она чувствовала, как сжимают его створки ее раковины, как будто ей хотелось замуровать его там навсегда.

Обоих терзало мучительное стремление продлить то, что, как им прекрасно было известно, должно иметь конец; но в эти долгие минуты для нее ничего не существовало в мире, кроме человека, который взял ее силой, полюбил и стал самой сутью ее жизни.

Они канули, то ли в смерть, то ли в сон:..

Но потом он снова отдернул драпировки, и они вернулись в мир. Он повел ее к борту барки.

— Я хочу, чтобы ты увидела место, где река Айсис сливается с рекой Тэм, и они становятся одной рекой. Ты — Айсис, я — Тэм.

Вместе мы становимся непобедимыми, как река Темза.

Она наслаждалась его силой. Она прислонилась к его крепкой высокой фигуре, в полнейшем изнеможении от их неистового соединения, а он выглядел таким всемогущим — он, который всего лишь несколько дней тому назад стоял на пороге смерти.

Глава 14

Проснувшись посреди ночи, Сабби обнаружила, что Шейна в постели нет. Он стоял, прислонившись к раме высокого окна и устремив взгляд в темноту.

— Тебе хуже? — воскликнула она, вскочив в испуге.

— Нет. Просто меня кое-что тревожит. — Он подошел к кровати и присел на краешек. — Сабби, когда я лежал без сознания, я что-нибудь говорил вслух?

Наступило долгое, томительное молчание.

Сабби обдумывала свой ответ. Потом спокойно сообщила:

— Ты рассказал мне все.

Он оцепенел.

— Все?

Она медленно наклонила голову.

— Два отца… две страны… два долга верности… твой друг Фиц…

Он резко прижал ладонь к ее губам, а потом длинными, сильными пальцами погладил ее по шее.

— Если бы я следовал велениям разума, я должен был бы тебя убить… — выдохнул он.

Она бесстрашно взглянула на него и промолчала.

— Но я последую велениям сердца… а я тебя люблю. — Теперь он ласково коснулся ее лица. — Я все думаю, Сабби… Неужели ты сможешь предать меня?

Он не спрашивал; скорее, он размышлял вслух, но она дала ответ немедленно, хотя сама терялась в догадках — сказала ли она при этом правду или солгала:

— Если я захочу посчитаться с тобой за все провинности передо мной — неважно, будут ли то провинности настоящие или воображаемые, — моя месть будет моим личным делом.

Я не стану предавать тебя ни короне, ни королеве, потому что ни месть короны, ни месть королевы не принесет мне удовлетворения.

Это будет только месть Сабби, — предупредила она его напрямик.

Он поцеловал крошечную родинку у нее на щеке, и голова у него закружилась от ее близости.

— Вся моя душа принадлежит тебе. Благодарение Господу уже за то, что мне не приходится разрываться еще и между двумя женщинами.

— Так уж и не приходится, Шейн Хокхерст-О'Нил? — спросила она с упреком. — А как насчет твоей жены?

— Она для меня ничего не значит, — пылко заверил он ее.

Итак, объявив о своей любви к ней, он попутно сбросил со счетов жену. Сабби так вознегодовала, что тонкая редкая нить, протянувшаяся было между ними, порвалась… и все из-за того, что она ревновала к самой себе!

Перед рассветом страсть снова бросила их друг к другу. Его снедала жгучая потребность еще и еще раз убедиться, что она принадлежит ему душой и телом; а ее — потребность заполнить пустоту внутри, чтобы та бесценная нить соединилась вновь. Обоих обуревала жажда сплавить воедино их тела, чтобы возместить все дни и ночи, которые они прожили друг без друга. И, как всегда, их объятия были такими, словно они соединялись в первый раз.

Он спал так крепко, что даже не почувствовал, когда она встала с кровати. Она надела халат и вышла, чтобы принести завтрак — последний завтрак, который им предстояло разделить на этот раз. Она понимала, что теперь, когда он выздоровел, ей следует вернуться ко двору. В любой день королева и двор могли сняться с места и перебраться в Уайтхолл для открытия парламента — на весь блистательный, праздничный зимний сезон.

В тот момент, когда она принимала от Мэйсона поднос, оба услышали звук подъехавшей кареты. Он двинулся к парадному холлу, и Сабби последовала за ним на некотором расстоянии, теряясь в догадках, кто мог заявиться сюда в столь ранний час. Через холл шла элегантная женщина.

— Мэйсон, доброе утро! Пошлите слуг внести в дом мои вещи. Боюсь, я их набрала возмутительно много… как обычно. — Внезапно на ее красивом лице отразилось изумление: она заметила Сабби, одетую, как было сказано, весьма по-домашнему. — Дорогая моя, вы, должно быть, молодая жена Шейна? Дайте вспомнить… ах да, вы — Сара, правильно? Он устраивал все это в таком секрете, что я больше ничего о вас не знаю! — Она окинула Сабби одним внимательным взглядом с ног до головы; от этого взгляда не укрылись ни спутанные волосы, ни явная неполнота наряда. — Зато Мэтью рассказывал мне, как вы прелестны. Да воистину очаровательна, — великодушно заметила дама и представилась:

— Я Джорджиана, мать Шейна.

У Сабби чуть язык не отнялся.

— Нет, нет, я не… то есть я, действительно… но я не… О, проклятье!

— Я прекрасно понимаю ваши чувства — полоумная свекровь нагрянула, чтобы отравить вам супружескую идиллию! Если бы я только знала, что он привез вас в Темз-Вью, я бы держалась на расстоянии, но, дорогая моя, клянусь, я приехала в Лондон на один день — мне нужно сделать кое-какие покупки, а потом я отправлюсь восвояси!

Перед Сабби стояла нелегкая дилемма. Застигнутая врасплох, обезоруженная теплым обаянием свекрови, она не могла допустить, чтобы эта женщина считала ее шлюхой.

— Джорджиана, — сказала она. — У меня есть секрет, и я хочу вам открыться. Прошу вас, позавтракайте со мной и выслушайте мою исповедь.

Заинтригованная, Джорджиана сняла перчатки и шляпку и в сопровождении Сабби прошествовала в маленькую утреннюю гостиную, где был разведен уютный огонь, отгоняющий знобящую октябрьскую прохладу.

Джорджиана отрезала себе внушительный ломоть копченого окорока с соусом из можжевеловых ягод, и Сабби приступила к повествованию:

— Ваш сын женился на мне ради клочка земли в Ирландии, потому что эта земля была моим приданым. Он даже не счел нужным показаться на собственной свадьбе. Он прислал в Челтенхэм Мэтью, чтобы тот женился на мне по доверенности.

На лице Джорджианы отразилось явное неодобрение. А Сабби продолжала:

— Меня он приказал доставить в Блэкмур, а сам не долго думая отправился сопровождать королеву в поездке по стране.

— Ах, старая карга! — вырвалось у Джорджианы.

Сабби улыбнулась:

— Я вижу, симпатии у нас общие.

— С вами обошлись возмутительно! — негодующе воскликнула Джорджиана.

— Да, я и возмутилась, но заодно придумала, как отомстить. Я явилась к своей тетушке-придворной, леди Кейт Эшфорд, с твердым намерением стать метрессой Шейна. Он понятия не имеет, что женат на мне.

— О-о, да это прямо как в пьесе Уилла Шекспира! Но, Сара, вы, должно быть, очень смелая женщина, если решили одурачить такого опасного человека, как Шейн.

— Пожалуйста, не называйте меня Сарой.

Здесь меня все знают под именем Сабби Уайлд. Только вы двое — вы и Мэтью — знаете мою тайну.

— Ну конечно, вы же ирландка. Мы ничего не боимся! Милая моя, вы так напоминаете мне мою собственную молодость… О, вы сыграли с ним великолепную шутку, но он этого вполне заслуживает. И я не стану портить вам игру.

Вы сами скажете ему, когда сочтете нужным.

— Сабби! — послышался звучный голос. — Черт побери, что это за коробки с тряпьем?

Когда, разрази меня гром, ты успела прокатиться по лавкам?! Я держал тебя в постели пять дней! — Высокая фигура Шейна показалась на пороге малой гостиной, и тут он заметил свою родительницу, которую его слова вогнали в краску. — Джорджиана, ты прекрасно выглядишь, — сообщил он спокойно.

— Шейн, милый, меньше всего я хотела бы вам помешать.

— А ты и не мешаешь. — Покровительственным жестом он обнял Сабби за плечи и улыбнулся ей. — Любовь моя, я понимаю, тебе будет трудно поверить, что такая изысканная леди могла произвести на свет такого отпетого нечестивца, но это действительно моя мать Джорджиана. — Он прямо взглянул в глаза матери, такие же синие, как у него. — Это Сабби Уайлд, госпожа этого дома.

Сабби покраснела и высвободилась из его руки.

— Мне надо одеться, — пролепетала она и ускользнула из комнаты.

Оставшись один на один с матерью, Шейн сказал:

— Я понимаю, это дурной тон — допустить пребывание матери и метрессы под одной крышей, но я не приношу извинений, Джорджиана.

— Господь с тобой, Шейн! Надеюсь, я не настолько вульгарна, чтобы изображать оскорбленную добродетель. — Она звонко рассмеялась. — Я в восторге, что у тебя такой превосходный вкус.

Поднявшись наверх, в спальню, он обратился к Сабби:

— Извини меня, сердце мое. — Он нахмурился. — Ради всего святого, не проговорись, что я был ранен.

Он тихо выбранился, и она видела, что он всерьез встревожен.

— Незачем тебе ходить с таким кислым видом: я сегодня вернусь ко двору.

— Кровь Господня, Сабби, надеюсь, ты не считаешь, что я настолько лицемерен. Я не тебя хочу держать подальше от Джорджианы, а О'Нила.

— Вряд ли он здесь появится, — усомнилась она.

— Появится, — мрачно возразил Шейн. — Сегодня я приму его на борт, чтобы доставить обратно в Ирландию.

— Проклятье, Хокхерст! Ты даже не считаешь нужным предупредить меня, когда собираешься покинуть страну. Тебе и в голову не приходит поделиться со мной своими планами.

Когда же мы снова увидимся? — потребовала она ответа.

— Я не привык советоваться с женщиной насчет своих планов. И не воображайте, сударыня, что мне нужно ваше разрешение, чтобы уйти из дома или вернуться, — предупредил он ее опасно-холодным тоном.

— Убирайся ко всем чертям! И этого мерзкого О'Нила с собой прихвати! — в ярости выкрикнула она.

Ей надо было во что бы то ни стало скрыть свой страх: она-то знала, что из-за О'Нила Шейн может погибнуть.

Шейн угрожающе шагнул к ней, но едва его руки коснулись ее плеч, гневное движение обернулось лаской: он обнял ее и привлек к себе.

— О'Нил смертельно опасен для Джорджианы, я должен сегодня же ночью увезти его.

«Нет!» — хотелось ей закричать, но было ясно, что остановить его она не сможет. Отстранившись, она предложила:

— А почему бы тебе не прибегнуть к другому средству? Знаешь поговорку — клин клином вышибают? Если ты не хочешь, чтобы она упала ему в объятия, найди ей другого.

— Кого? — спросил он безрадостно. — Кто, во имя Господа, сумеет хоть что-нибудь противопоставить этому проклятому ирландскому обаянию?

Он выругался и отшвырнул попавшийся под ноги табурет через всю комнату.

— Другой ирландец, — подсказала она мягко. — Под этой самой крышей, в двух шагах от тебя находится человек, у которого мужества хватит на двух О'Нилов, а обаяния — на трех! И притом он твой друг!

— Барон? — спросил он, не веря своим ушам.

— Попроси его переодеться и пригласи к ужину; за столом будем только мы четверо.

— Он на это не пойдет, — упрямился Шейн.

— Для тебя он пойдет на все. Только попроси.

Хрустальная люстра обеденной залы в Темз-Вью сияла сотней свечей. Стол, накрытый на четверых, был великолепен: тяжелое серебро, венецианское стекло, скатерть и салфетки из белоснежного полотна. В центре красовались поздние белые розы. Кавалеры, одетые строго по этикету, подали дамам кресла с высокими спинками.

— Какой приятный сюрприз, что вы снова в Англии, дорогой Фиц. Я полагал, что вы постоянно живете во Франции, — импровизировал Шейн.

— Я просто счастлива, что познакомилась с другом Шейна. Он никогда не посвящает нас в свою личную жизнь, — ворковала Джорджиана.

Она не могла скрыть восхищения, которым так и лучились ее глаза, когда она вглядывалась в человека, разделявшего с ними трапезу.

Его одежда и манеры были выше всяких похвал; музыкальный, глубокий голос ласкал слух; мало того, что он был приветлив и прост в обращении, — он еще и держался так, словно был с нею знаком долгие годы.

— Ваша фамилия наверняка не ограничивается одним слогом, сэр, — полюбопытствовала Джорджиана как бы между прочим. — Не могу же я называть вас «Фиц».

— Его полное имя — Фиц-Клер, — на ходу придумал Шейн.

Барон сердечно улыбнулся Джорджиане:

— Пожалуйста, называйте меня Фиц. Это так приятно звучит в ваших устах.

Она опустила ресницы и подняла их вновь.

— Фиц-Клер — это ирландское имя, сэр, и все же в вашей речи я не слышу ни малейшего признака ирландского говора.

— Фиц воспитывался в Европе. Он провел юность в путешествиях — Париж, Брюссель, Венеция, — сообщил Шейн. На этот раз он не лгал. Граф Десмонд посылал сына в Европу, чтобы он там получил образование. Возможно, для того, чтобы уберечь его от пагубного влияния кое-каких тупоголовых неотесанных ирландских дикарей.

Сабби, совершенно ошеломленная, вынуждена была прилагать немалые усилия, чтобы не пялиться самым неприличным образом на преображенного Барона. Волосы, которых не скрывал его обычный капюшон, блестели серебром, а темные глаза так и сверкали. Оказалось, что его монашеский балахон скрадывал крепко сбитую фигуру, и Сабби легко могла вообразить, как бугрятся под одеждой его мышцы. При этой мысли она залилась красной, и Шейн, перехватив ее взгляд, изумленно поднял бровь. Господь всеблагой, думал он, как же она похожа на его мать! Они не напоминали друг друга ни цветом волос, ни цветом глаз, но духовно они безусловно были сродни.

В их глазах вспыхивал вызов, который мужчина не мог не принять. Придется быть очень осторожным, чтобы Сабби не забрала над ним слишком большую власть.

Барон развлекал Джорджиану рассказами о своих путешествиях. Разговор его отличался занимательностью и мог легко переходить от предмета к предмету; со знанием дела он толковал о людях, яствах, обычаях разных народов, политике или мореплавании. Она не могла противиться притяжению к человеку, который посвятил ей безраздельно все свое внимание.

Более лестного дара никогда не преподносил ей ни один мужчина.

Увидев, что они полностью поглощены друг другом, Шейн снова обратился к Сабби.

Они прощались всего-то на несколько дней, но каждый тревожился за безопасность другого. Она была на редкость немногословна, и уже по этому признаку он мог понять, как она сердита на него за неожиданный отъезд.

Она возвела между ними барьер, и он надеялся проникнуть за этот барьер с помощью нежных слов.

— Барка готова, вечером тебя отвезут в Виндзор, — тихо сообщил Шейн, накрыв ладонью ее руку. — Будь осторожна, любимая, и помни: если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, а связаться со мной ты сама не сможешь — имей в виду: в конюшне всегда будет находиться кто-либо из моих людей.

Сабби высвободила руку и резко осадила его:

— Я позабочусь о себе сама! Мне никогда не известно, куда ты подался, так что у меня нет выбора. Пойду-ка я наверх, прежде чем явится этот самонадеянный грубиян. Видеть его не желаю!

— Он оскорбил тебя, голубка?

— Он с такой насмешкой отзывался о независимости англичанок! Бахвалился, что в Ирландии получаются примерные жены, потому, видите ли, что их регулярно тискают в постели и охаживают по мягким местам! — Глаза у нее сверкнули. — Ну, а я ему на это сказала: уверяю вас, Шейн тискает меня в постели регулярно и управляется с моими мягкими местами всегда, когда мне это потребуется!

— Ирландская врунья! — прошептал Шейн и поднес к губам ее руку.

Пальцы этой руки оставались жесткими и холодными, и она высвободила их с откровенным нежеланием идти на мировую.

Сабби вышла из-за стола, и остальные последовали ее примеру. Когда Фиц помогал Джорджиане подняться с кресла, она бросила через плечо:

— Я решила на весь зимний сезон перебраться в Хокхерст-Мэнор. Это всего лишь сорок миль пути… Я была бы рада вашему обществу, если, конечно, деревня не нагоняет на вас смертельную скуку.

Он галантно отозвался:

— В вашем обществе, миледи, я никогда не соскучусь. Не удивляйтесь, если я пойму ваши слова буквально и действительно заеду повидать вас.

Она искоса взглянула на него так, что у него дух перехватило.

— Сделайте милость, приезжайте, — пригласила она.

Барон откланялся под тем предлогом, что ему пора уходить, но на самом деле он намеревался переодеться и поспеть вовремя, чтобы сопровождать Шейна в Ирландию. Если бы он прикрывал друга с тыла в злосчастную ночь, когда тот встречался с О'Нилом, Шейн не получил бы ужасную рану в бок, которая едва не стала смертельной.

Поднимаясь по лестнице, Сабби услышала доносящийся с площадки перед подъездом звук шагов и предоставила отцу, матери и сыну возможность без помех насладиться редким удовольствием побыть вместе.

— Хью! — ахнула Джорджиана, узнав резкие крупные черты О'Нила.

Он окинул неодобрительным взглядом ее нарядное платье с глубоким вырезом, бриллиантовое ожерелье и кружевной веер, которым она так грациозно обмахивалась; но цветущая полнокровная женщина, украсившая себя этими финтифлюшками, ни в малой степени не утратила в его глазах своего очарования.

Как ни странно, Шейн больше не боялся оставить их лицом к лицу. Каждый из них был хозяином своей жизни — им и решать, как быть дальше.

— Пойду переоденусь. Через полчаса буду готов, — сказал Шейн, оставляя их наедине.

Сабби была удивлена, обнаружив, что Шейн последовал за ней наверх. Удивлена и обрадована. По крайней мере, это означало, что кое-какую власть над ним она имеет. Подняв брови, она холодно заметила:

— Я думала, мы уже попрощались.

— Богом клянусь, Сабби, из-за тебя можно рехнуться. Зачем ты возводишь между нами барьеры? Хочешь посмотреть, как я их стану крушить?

— Это ты ставишь барьеры! Ты в любую минуту можешь сорваться с места, и я до последнего момента ничего об этом не буду знать. А когда ты возвращаешься и тебе требуется, чтобы я согрела тебе постель, ты считаешь, что можешь поманить меня мизинцем — и я тут же прибегу?

— Ты ведешь себя как сварливая жена. Жена мне отнюдь не требуется. Одна уже у меня есть, припоминаешь? — глумливо поинтересовался он.

— Об этом прежде всего должен помнить ты! Да при твоей-то заботе о ней она давно могла отдать Богу душу!

Доведенный до белого каления, он воздел руки к небесам:

— Вот я и дождался! Теперь моя любовница изображает мою жену.

Она прижала ко рту ладонь — чего доброго, у нее вырвется признание, что она и есть его жена. Во что бы то ни стало она должна приберечь в рукаве этот козырь — приберечь до того момента, когда раскрытие тайны сможет принести ей наибольшую выгоду.

Двумя крупными шагами он приблизился к ней вплотную. Она довела его до предела. Он грубо прижал ее к себе и наградил прощальным поцелуем, не оставляющим сомнений насчет того, кто здесь хозяин. Почувствовав, как начинает понемногу ослабевать ее сопротивление, он высокомерно бросил:

— Когда вернусь, пошлю за тобой слугу.

Сабби так и осталась с открытым ртом.

«Да провались ты к черту в пекло, Хокхерст», — мысленно возопила она.

На верхней площадке лестницы Шейна ожидал Барон. Снизу доносились голоса, и оба, не сговариваясь, прислушались.

— Ты куда больше похожа на англичанку, чем на ирландку, женщина! Вроде вашей королевы — проводишь слишком много времени на охоте, раскатываешь верхом, сидишь за картами, сплетничаешь с глупыми бабенками и просаживаешь монеты на побрякушки. — Он шагнул к ней и бесцеремонно схватил за плечо. — А я все равно хочу тебя, лапушка. Возвращайся-ка ты со мной в Ирландию!

Джорджиана невольно сравнивала его с другим — с тем, кто провел с ней рядом минувший вечер.

Тот, кто стоял перед ней сейчас, не утратил грубой привлекательности самца. Но она острее, чем прежде, ощущала отталкивающую сторону его натуры — злобную, самодовольную потребность повелевать. Жажда власти разрослась в нем настолько, что была уже почти сродни безумию. Он вбил себе в голову, что должен стать королем Ирландии, взойти на ирландский трон, и не намерен был соглашаться на меньшее или задумываться: кем или чем придется пожертвовать. Теперь она понимала, что и сама внесла свою лепту в эту череду жертв. Она отдала ему Шейна, полагая, что такого замечательного сына он будет заботливо пестовать, а вышло наоборот. Он безжалостно использовал Шейна для достижения собственных целей и намеревался использовать в будущем. Только смерть могла положить этому конец, и она горячо молилась, чтобы дело не завершилось столь плачевно.

— Нет, Хью, — сказала она спокойно. — Мне нравятся мои побрякушки. Я слишком стара, чтобы отказаться от своих привычек и удобств, променяв их на существование в нагромождении бесплодных скал, которое ты называешь Дунганнон. Ты можешь уделить женщине лишь малую кроху любви. Тебя гораздо сильнее волнуют кланы, которые ты желаешь объединить, — твои Мак-Гайры, О'Хара, О'Донны, О'Салливены и О'Рурки.

Он еще раз злобно уставился на ее бриллиантовое ожерелье.

— Блудница вавилонская! — прошипел он.

— Мы готовы, — послышался звучный голос с порога.

Джорджиана облегченно вздохнула, когда, подняв глаза, увидела Шейна и Барона, одетых в черные плащи для предстоящего путешествия.

Глава 15

Сабби была приятно удивлена тем, что Кейт Эшфорд не стала слишком уж сильно распекать ее за долгое отсутствие. Где пропадала племянница — об этом Кейт и понятия не имела, зато чертовски хорошо представляла, с кем та проводила время. На самом деле Кейт просто почувствовала облегчение: Сабби вернулась вовремя, чтобы помочь ей при переезде в Уайтхолл. Весь двор гудел от сплетен: обсуждалась последняя размолвка между Эссексом и Елизаветой. По словам тетушки, все поголовно сейчас заключали пари насчет того, чем кончится ссора. Большинство джентльменов утверждали, что верх возьмет королева; самые проницательные из дам ставили на Эссекса.

В конечном счете королева всегда ему уступала.

Кейт Эшфорд получила от королевы указание доставить в Уайтхолл десять новых платьев, специально сшитых для зимнего сезона.

Сабби работала не покладая рук, стоя на четвереньках в продуваемой сквозняками гардеробной Виндзорского дворца, набивая конским волосом и шерстью рукава платьев. Все рукава были с прорезями и с узорами из драгоценных камней — помять такой рукав ничего не стоило. Сабби изобрела хитроумный способ, как укладывать платье в коробку, чтобы потом его можно было вынуть не помяв, почти без единой морщинки.

Она чуть не подпрыгнула, когда за спиной у нее раздался голос:

— Итак, вы и есть госпожа Уайлд. Вы, кажется, блистали своим отсутствием со времени большой охоты в день моего рождения.

Сабби так и ахнула: она оказалась в незавидном положении особы, имевшей несчастье обратить на себя внимание королевы. Она выпрямилась, не поднимаясь с колен, и склонила голову.

— Ваше величество… Я… Я была нездорова, ваше величество, — выпалила Сабби.

— И что это было? Не лихорадка? — спросила королева с очевидным испугом.

— Ах нет, ваше величество. Во время охоты я упала с лошади, и в течение недели мне трудно было ходить, — солгала она.

— Я тогда заметила, что под седлом у вас была арабская лошадь, — сообщила Елизавета.

В ее тоне явственно слышалось недоверие и неодобрение. Она умела, не задавая прямых вопросов, заставить собеседника объясняться или оправдываться.

— Ах да, ваше величество. Эта лошадь — мой карточный выигрыш, а я не привыкла управляться с такими нервными животными.

— Кто же из джентльменов способен играть в карты на столь высокие ставки, скажите, пожалуйста? — потребовала королева.

Сабби еще раз позволила себе погрешить против истины:

— Мэтью Хокхерст, с позволения вашего величества, — самым благовоспитанным тоном ответила она.

Королева мгновенно перевела разговор на другое. Прищурившись, она спросила:

— Цвет ваших волос… это натуральный цвет?

— Да, конечно, ваше величество.

— Я открою вам секрет, — доверительно сообщила Елизавета. — Я ношу парики!

Поскольку ничего не могло быть более очевидного и поскольку Сабби провела немало часов за чисткой многочисленных королевских париков, ей было трудно притвориться удивленной.

— Это как раз тот медный оттенок, который для меня наиболее желателен. Мой придворный парикмахер, мастер Хукер, уже давно предпринимал попытки раздобыть именно такие волосы, как у вас, — подчеркнуто заявила королева.

Сабби с трудом проглотила комок в горле.

У нее не могло остаться ни малейшего сомнения насчет того, о чем просила — нет, чего требовала — королева. В сердце у Сабби вспыхнули горечь и гнев. Как это унизительно — стоять вот так, на коленях, заворачивая наряды этой женщины в слои защитного холста, чтобы она могла красоваться во всем великолепии, надутая гусыня! А теперь эта старая ведьма всерьез возмечтала получить волосы Сабби, чтобы пленять молодых красавцев, вроде Эссекса и Девонпорта. Дело казалось безнадежным, но надо же было предпринять хоть какую-то попытку отвести беду!

— Ваше величество, тот парик, что сейчас на вас… лучше просто вообразить невозможно!

Я не думаю, что мой тусклый оттенок будет вам к лицу.

— Я высказала другое мнение, госпожа Уйалд, а я не привыкла, чтобы мне перечили.

Кейт Эшфорд говорила мне, что вы весьма щедрая и великодушная девушка, и я искренне надеюсь, что она не солгала.

Приходилось согласиться: другого выхода у Сабби не оставалось. Она постаралась сделать это с достоинством, но в душе у нее кипело негодование, и счет, по которому она намеревалась заставить королеву когда-нибудь заплатить, заметно возрос.

— Ваше величество, я сочту за высочайшую честь предоставить мои волосы мастеру Хукеру для изготовления нового парика.

Теперь, когда Елизавета добилась желаемого, она вновь вернулась к предмету их предыдущей беседы.

— Я хотела бы предостеречь вас, госпожа Уайлд: не затевайте никаких игр со старшим Хокхерстом, лордом Девонпортом, если не хотите нажить себе неприятностей!

Предостережение звучало настолько недвусмысленно, что Сабби перепугалась: уж не дошли ли до ушей королевы какие-нибудь слухи об ее связи с Шейном? Она вспыхнула. Ее так и подмывало плюнуть под ноги королеве, чтобы продемонстрировать свое к ней презрение.

Ревность затопляла сердце, ревность туманила голову. Бесси Тюдор говорила о человеке, который был мужем Сабби, любовником Сабби — и притом говорила с такой уверенностью в своих правах собственницы, что Сабби с трудом сдерживала себя: она готова была броситься на царственную соперницу и выцарапать ей глаза. В первые мгновения после прихода королевы Сабби предположила, что открылась тайна ее появления на маскараде в образе богини Дианы. А на деле все оказалось гораздо хуже! Королева пожелала заполучить прекрасные волосы Сабби и заодно предупредить ее, чтобы она держалась подальше от Бога Морей!

Когда Глориана удалилась, Сабби улыбнулась злорадной, жестокой улыбкой. Шейн принадлежал ей, всецело ей. Он останется ее личным, неприкосновенным достоянием, пока не настанет такой час, когда она сама отшвырнет его от себя. Вот тогда — и только тогда — Бесси Тюдор может подобрать его, если пожелает!

В голове у нее уже созревал новый план: она обдумывала возмутительно-дерзкий костюм для следующей выходки, от которой у королевы ум за разум зайдет.

Хокхерст и Барон сошлись на том, что кратчайший путь в Ирландию для О'Нила лежит через Бристоль. Это был ближайший к Лондону порт Западного побережья, и, чтобы добраться до него, требовалось преодолеть верхом каких-то сто миль. Любое покушение на жизнь графа Тайрона могло произойти только на суше, пока он не покинул Англию.

С того момента как он взойдет на борт судна, принадлежащего Хокхерсту, он будет в безопасности.

Шейн намеревался пройти весь путь до Ирландии, но, добравшись до Бристоля, он узнал от одного из капитанов ужасную новость и понял, что должен немедленно вернуться к королеве. В сражении близ города Зютфен был тяжело ранен сэр Филипп Сидней, и, судя по всему, ждать исцеления не приходилось Сэр Филипп приходился племянником Лестеру и считался одним из самых любимых пэров Елизаветы. Он был женат на дочери Уолсингэма, Франсес, которую никогда не приглашали ко двору по причине ее замечательной смуглой красоты.

Доставив О'Нила на борт корабля, Хокхерст со всей возможной скоростью примчался обратно в Лондон и поручил Барону приготовить одно из небольших судов, так чтобы можно было в любой момент поднять якоря и выйти в море.

Во время аудиенции у Бесс ему понадобилось немало сил, чтобы держать себя в узде.

В Голландии они терпели поражение за поражением, и винить в этом было некого, кроме самой королевы. Она не желала раскошеливаться на эту войну, держала там армию численностью всего в несколько тысяч солдат и снабжала их до того скудно, что офицеры увязали в долгах, лишь бы оплатить нужные припасы. Когда Шейн сообщил ей, что сэр Филипп ранен под Зютфеном, она была искренне потрясена.

— Нужно отозвать домой все наши отряды! Почему мы должны сражаться за этих голландцев? — взъярилась она.

Он жестко возразил:

— Ваше величество, сражения в Голландии — это сражения за Англию. Не выступить против Испании — это урон для нашей чести!

Прибыл курьер от Роберта Дадли, графа Лестера, и она затребовала доставленные им депеши, пока Хокхерст находился здесь и мог ее поддержать, ибо она ожидала худшего. С сухими глазами она прочла сообщение о смерти Филиппа Сиднея. Сейчас она могла думать только о своем драгоценном, единственном лорде Роберте. Она понимала, что гибель любимого племянника окажется для него тяжелейшим ударом. Ее терзала мысль о том, что их сейчас разделяет море и она не в силах его утешить. В смятении она сжала кулаки и выкрикнула:

— Будь он проклят, этот молодой олух, за то, что позволил убить себя!.. Как он мог… такое горе!.. Милорд Девонпорт, доставьте его тело в Англию… для погребения. Я пошлю Лестеру письмо с распоряжениями… если вы подождете, пока я их напишу.

— Бесс, я скорблю о вашей утрате. Мой корабль готов выйти в море по первому вашему слову.

Весь двор погрузился в траур, и яркие наряды пришлось отложить до лучших времен.

Шейн отыскал Кейт Эшфорд и уведомил ее, что на пару дней забирает у нее Сабби. Поскольку племянница уже справилась с львиной долей работы, упаковав все необходимые для Уайтхолла платья, протестов не последовало.

Кейт подсказала Шейну, что он может найти Сабби на пристани: она там распоряжается погрузкой сундуков и коробов на королевскую барку для короткого путешествия вниз по Темзе. Он отвел свою красавицу подальше от любопытной челяди и тихо сказал:

— Я отплываю в Голландию, дорогая, и беру тебя с собой. Собери теплые вещи, и пусть твоя барка доставит тебя в Темз-Вью.

Я встречусь там с тобой через два часа.

Сабби откинула за спину свои роскошные медно-рыжие волосы.

— Ах, это лорд Девонпорт, если я не ошибаюсь? — протянула она, словно они были едва знакомы.

В его глазах сверкнула настораживающая вспышка, но она предпочла пренебречь этим сигналом.

— Вы, мой дражайший лорд, пребываете в заблуждении, если полагаете, что я всецело в вашем распоряжении.

— Чертова кошка! Это ты пребываешь в заблуждении! Позволь напомнить тебе, что обязанность метрессы состоит именно в этом — быть исключительно в моем распоряжении.

Она бросилась на него, всерьез вознамерившись столкнуть его в реку, но он схватил ее и с торжествующим смехом сжал в объятиях, полный ликования оттого, как она прекрасна, когда сердится на него. Он коснулся губами мочки ее уха и прошептал:

— Я люблю тебя, Сабби… Поедешь со мной?

Она смилостивилась. По крайней мере, на этот раз он попросил, чтобы она его сопровождала.

Они скакали верхом, бок о бок, до Хариджа, где Барон уже подготовил все для отплытия. Ветер относил слова прочь, так что у всадников не много было возможностей для беседы; но ощущение ее присутствия не покидало его ни на миг. Одной из ее особенностей, которые приводили его в восторг, было то, что она в любой момент была готова пуститься в любую авантюру и шла на это с радостью. Она же, стоя на палубе, с восхищением думала о том, с какой легкостью он принял на себя управление судном, выкрикивая команды с полубака. Теперь-то она понимала, почему у него голос такой глубокий и повелительный, даже грубый по временам. Только таким он и мог быть после стольких лет плаваний, когда его приказы, громкие и разборчивые, должны были разноситься по всему кораблю, перекрывая плеск волн, хлопанье парусов, завывание ветра и скрип шпангоутов. Когда корабль еще качался на якоре в гавани, Сабби вдруг ужаснулась: ей показалось, что ей сейчас станет плохо и лицо у нее позеленеет. Но потом, когда она глубоко вдохнула морской воздух, пропитанный запахом смолы и водорослей, страх отступил. И тогда она громко рассмеялась, закуталась в свой светло-серый плащ на лисьем меху и стала просто следить за тем, как Шейн приказывает ложиться в дрейф или поднимать паруса.

Они вышли из гавани, и паруса выгнулись, напоминая фигуры беременных женщин. Присмотревшись ко всему окружающему, она обратила внимание на то, что здесь людям приходится управляться не менее чем с тремя сотнями канатов и тросов, каждый из которых имеет свое название, предназначение, место и крепится особым узлом. Шейн оставил свой командный пост, чтобы приложить и свои руки к усилиям тех, кто тянул канаты и поднимал паруса; Сабби содрогнулась, представив себе, какую боль причиняет ему недавняя рана. Потом она подумала о его крепких руках с большими ладонями и сильными пальцами, касающимися ее тела, и снова вздрогнула. Но вот наконец он подошел к ней, бережно обнял за плечи и улыбнулся.

— Как ты научился различать все эти веревки? — спросила она.

— Для этого большого ума не понадобилось, — засмеялся он. — Когда я, совсем еще мальчишкой, впервые вышел в море, боцман вбивал в меня эту премудрость с помощью узловатой веревки… прямо по голому заду! — Он потянул ее за собой. — Пойдем вниз, я устрою тебя в своей каюте.

Как только они оказались в маленькой каюте, он привлек ее к себе и горячо поцеловал.

— Милая моя, как я по тебе скучал, — выдохнул он, глядя на нее с восторгом и нежностью. — Спасибо, что отправилась со мной, любимая. Это плаванье счастливым не назовешь. Сэр Филипп Сидней умер от раны, полученной во время сражения при Зютфене. Мы идем в Голландию, чтобы его вдова Франсес могла привезти домой его тело.

Она мягко положила руку ему на плечо.

— Сэр Филипп был тебе другом?

— О'Нил был отправлен на попечение семейства Сидней и жил в их доме много лет, пока не вернулся в Ирландию. Филипп никогда не спрашивал о моих связях с О'Нилом. У его вдовы Франсес — маленький ребенок. Вот почему я просил тебя поехать со мной, Сабби.

Франсес предстоят тяжелые дни, и ей может понадобиться общество доброй и заботливой женщины.

Сабби откинула с головы меховой капюшон.

— Она принадлежит к числу ваших завоеваний, милорд? — спросила она, чувствуя, как вспыхивает в ней ревность.

— Нет, хотя она достаточно хороша, чтобы вызвать ревность королевы. Франсес Уолсингэм — дочь могущественного министра. Ты достаточно хорошо осведомлена о моих делах, Сабби, и понимаешь, что он мне враг и источник постоянной угрозы. Если я сумею оказать Франсес какую-либо услугу, это может впоследствии принести свои плоды. Если мы сейчас поддержим и утешим ее — сейчас, в дни беды, — возможно, она когда-нибудь отплатит мне той же монетой. — Он погладил ее по щеке загрубелой рукой. — Если я оставлю тебя здесь, внизу, в одиночестве, ты не будешь бояться?

— Я не боюсь ни человека, ни зверя, — похвасталась она.

Он засмеялся и взглянул ей в глаза.

— Мы это проверим, когда я вернусь, моя дикая кошка.

Он отсутствовал около часа, и для Сабби, впервые пересекающей коварное Северное море, этот час тянулся бесконечно. Она распаковала свои теплые вещи и обследовала каюту.

Каюта была обшита строгими панелями из атласного дерева; меблировка состояла из стола и поворотных кресел. Койка была намертво прикреплена к стене, и ширина у нее была такая, что двое могли бы в ней разместиться, только тесно прижавшись друг к другу. Толстый турецкий ковер с красно-синим узором помогал сохранять тепло; медные фонари покачивались на кольцах, также прикрепленных к стене. Карты и навигационные инструменты заполняли ящики стола, а в одном из углов Сабби приметила большой железный сейф.

В массивном дубовом комоде хранились толстые теплые одеяла и меховые покрывала, а в шкафу из атласного дерева — множество комплектов сухой одежды для капитана.

Когда Шейн вошел в каюту, оказалось, что он промок до костей. Он не стал изменять своей укоренившейся привычке — немедленно сбрасывать с себя все промокшее платье, прежде чем оно успеет оставить мокрые пятна по всей каюте. Сабби наблюдала, как он быстрыми и сильными движениями обтирает грудь полотенцем, и, не в силах сопротивляться искушению, взяла другое полотенце и начала растирать ему спину.

Вначале у него зуб на зуб не попадал от холода, и все же, на удивление быстро, растирание помогло ему согреться. Он попытался было заключить Сабби в объятия, но она воспротивилась этому.

— Сначала дай мне посмотреть на твою рану, — мягко попросила она.

Он послушно поднял руку, но, услышав, как тихонько ахнула Сабби, немедленно опустил ее.

— Дай посмотреть, — настаивала она.

— Ну нет, это слишком уродливая штука, чтобы показывать ее даме с тонкими чувствами. Тебе будет противно.

— Твое тело для меня — радость и чудо, — возразила она.

Ее пальцы пробежали вдоль его ключицы, через выступающие бугры мышц плеча — и вниз, к лопатке, где буйствовал дракон. От прикосновения Сабби Шейна кидало в дрожь; он изнемогал от желания заняться с ней любовью. Она подняла его руку, и на сей раз он не противился. Шрам был багрово-красным и покрытым морщинами.

— Шрам у тебя так и останется на всю жизнь. Надо нам было как-то стянуть края раны, — сказала она с сожалением.

Он покачал головой.

— Барон — опытный лекарь. Он оставил рану открытой специально, чтобы вышел весь яд.

То, что последовало за этим, ошеломило и потрясло его: сколь это ни было невероятным, она прижалась губами к ужасному шраму и осыпала его поцелуями.

— Проклятье, что за бесовские проделки ты себе позволяешь! — ахнул он, когда волна страсти прокатилась по его телу.

Она улыбнулась ему и прошептала:

— Ну что вы, милорд, это же вы сами открыли мне, каким образом язык может послужить любовному таинству.

— Хорошо, что я, а не кто-то другой, — хрипло проговорил он; его уверенные пальцы уже точными движениями расстегивали на ней платье. Когда она была полностью раздета, он высоко поднял ее на руках, а потом стал медленно опускать, так что их тела все время соприкасались, — и опускал до тех пор, пока его могучее орудие не скользнуло, как в ножны, в ее горячий тугой центр. Ладонями он прижал к себе округлости ее бедер и так, не разъединяясь с ней, донес ее до высокой постели.

Ее руки нежно обвивались вокруг его шеи; каждый его шаг на этом пути приводил к тому, что он проникал в нее все глубже и глубже, и каждый его шаг порождал в ней желанную дрожь ожидания. Он не лег сам и не уложил в постель ее — он присел на край койки.

— Милая, обними меня… ногами, — то ли попросил, то ли приказал он, и она задохнулась от несказанного сплава боли и наслаждения, когда он по самую рукоять вогнал в нее свой тяжелый скипетр и прижал ее к себе еще теснее — хотя это и казалось невозможным.

Их губы слились — и он начал вовлекать ее в головокружительную, сокровенную игру «напрягись-расслабься», когда в их телах вершился единый ритм захвата и освобождения.

Волны наслаждения нарастали и откатывались снова и снова, и так продолжалось, пока она не зарыдала от жажды завершения. Он уже так умел прислушиваться к зову ее тела, что точно подгадал момент. Они рухнули в водоворот одновременно, и имя каждого слетело с губ другого.

Теперь они лежали, не размыкая объятий.

Качка корабля убаюкивала их, словно детей в колыбели. Через два часа он проснулся: пора было возвращаться на палубу.

— Куда ты? — пробормотала она сквозь сон.

— Мне не хотелось тревожить тебя, любимая. Я капитан этого корабля, ты помнишь?

Я никогда не оставляю палубу дольше чем на три часа.

— А для меня ты сделаешь исключение.

— Пять минут, — уступил он.

Он лег на спину и подтянул ее к себе, так что ее спина покоилась у него на груди.

— Ах, Сабби, все мои чувства полны тобою, — сказал он, вдыхая волнующий аромат ее волос и разогретого сном тела. — И мои мысли тоже. — Он помолчал, а потом выговорил почти шепотом:

— И сердце. — Он отвел ее волосы с затылка и поцеловал ее в шею. — Обожаю твои волосы… и не могу на них наглядеться.

— Нет, уж лучше постарайся на них наглядеться сейчас. Королева хочет, чтобы я их остригла — а ей из них смастерят парик.

Он бесцеремонно сбросил ее со своей груди на постель и в мгновение ока был уже на ногах.

— Я запрещаю! — возмущенно закричал он.

— Шейн, у меня нет выбора — это было равносильно приказу.

— Равносильно наглому вымогательству!

Сабби, об этом и речи быть не может! Я куплю волосы для ее чертова парика. Есть множество женщин, которые готовы продать свои волосы или любую другую часть тела. Ты только предоставь это мне, — сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

Мысль о королеве, выступающей как пава и красующейся в парике из волос низкопробной шлюхи из борделя, немало позабавила Сабби. Потом она скорчила гримасу, подумав о том, сколько борделей придется обойти Шейну, прежде чем он найдет особу с волосами нужного оттенка!

Хокхерст привел судно в занятый англичанами порт Флашинг. Сэр Филипп Сидней был комендантом этого города, который служил базой для всех англичан в Голландии.

Оставив Сабби на борту, Шейн явился к Франсес, представился и сообщил, что прибыл сюда за ней, чтобы отвезти ее домой. Она была измучена вконец и изнемогала от усталости после многочисленных визитов офицеров, служивших под началом у Филиппа, и единственное, о чем она мечтала, — это оказаться дома.

Сильная поддержка Хокхерста была именно тем, в чем она сейчас больше всего нуждалась.

Он взял бразды правления в свои руки и приказал слугам упаковать вещи, чтобы все было приготовлено к тому моменту, когда его матросы начнут принимать груз на борт. Гроб следовало установить в трюме. Для маленькой девочки — дочки Франсес — и ее кормилицы надлежало выделить отдельную каюту, а для самой Франсес — другую.

Лошадей и собак Филиппа устроили со всеми удобствами, а тем временем Хокхерст отлучился, чтобы вручить Лестеру королевские депеши.

За час до того, как в устье Западной Шельды начался отлив, которому надлежало вынести корабль в Северное море, на борт поднялась Франсес, с головы до ног облаченная в траур. Сабби мгновенно преисполнилась сострадания к миниатюрной женщине в черном, ведущей за руку прелестную маленькую девочку. Шейн жестом дал Сабби понять, что она должна вместе с ним проводить новоприбывших вниз; когда они оказались в тесной каюте, он представил ее дочери Уолсингэма — человека, внушающего многим ненависть и страх.

Франсес подняла с лица черную вуаль, и Сабби не поверила собственным глазам.

Этой очаровательной вдове никто не дал бы и восемнадцати лет — на вид она была гораздо моложе.

Когда малышку с кормилицей устроили в отведенной им каюте, Шейн поднялся на палубу: пора было поднимать якорь, чтобы покинуть гавань и взять курс на Англию.

Оставшись вдвоем с Франсес, Сабби почувствовала прилив симпатии к молодой вдове и горячее желание хоть как-нибудь ей помочь.

— Может быть, вам хотелось бы побыть одной, леди Сидней?

— Нет, Сабби, не оставляйте меня и, пожалуйста, зовите меня по имени — Франсес.

Я плохо переношу качку и в последние дни почти ничего не ела, — пожаловалась она.

Сабби налила ей бокал вина, разведенного водой с сахаром.

— Это хорошо успокаивает желудок. Может быть, вам хотелось бы лечь в постель?

А я посижу рядом, и мы могли бы поговорить.

Франсес с благодарностью взглянула на нее и, сняв траурные одежды, снова отхлебнула вина. Понемногу вино развязало ей язык, и она начала поверять Сабби свои горести.

— Клянусь вам, я не знаю, что делать.

«Филипп был кругом в долгах… Задолжал очень многим, и наше имущество заложено все до последнего.

Сабби так и ахнула: семейство Сидней считалось одним из самых знатных в Англии.

— Он… мы… Мы должны отдать больше восьми тысяч фунтов, а у меня даже нет средств, чтобы его похоронить.

Сабби придвинула свое кресло к постели.

— Отец вам поможет.

Франсес горько рассмеялась:

— Здоровье моего отца с каждым днем ухудшается: его гложут постоянные мысли о деньгах. Он увяз в долгах уже много лет назад. Со своими шпионами он рассчитывается из собственного кармана, а то, что ему платит королева, — это жалкая подачка. Дворец Уолсингэмов заложен со всем своим содержимым, от погребов до чердака… а тем временем королева ест с золотых тарелок и каждый день надевает новое платье с новой грудой драгоценностей!

Сабби задумчиво промолвила:

— Это урок для всех нас… если мы сумеем его усвоить. Я теперь знаю, как понимать слова «Золотое правило». Они означают: «Золото правит».

— Как это верно! Можете мне поверить, я усвою этот урок. В следующий раз я выйду замуж ради денег!

Сабби осторожно поинтересовалась:

— А вы любили мужа, Франсес?

Смуглая вдовушка помолчала в нерешительности, а потом созналась:

— Нет, это не был брак по любви. Обо всем сговорились наши родители, и, по-моему, королева тоже приложила к этому руку. Филипп был поэтом, мечтателем… он совсем не был создан для войны.

— Может быть, королева позаботится о расходах на погребение? Его же похоронят в усыпальнице собора Святого Павла, правда?

— Королева!.. — вскипела Франсес, залпом допив вино и протянув кубок Сабби, чтобы та вновь его наполнила. — Филипп погиб, сражаясь за нее, но она — самое неблагодарное создание на земле! Вы знаете, когда она была еще совсем молодой, она заболела оспой, и из всех ее дам при ней осталась только мать Филиппа, леди Мэри Сидней. Она так самоотверженно, днем и ночью, ухаживала за Елизаветой, пока та не поправилась! Королеве повезло, оспинки остались только у нее на шее, и она может прятать их под воротником. А моей бедной, милой свекрови такого счастья не выпало. Она заразилась оспой от Елизаветы и была обезображена так сильно, что теперь постоянно носит вуаль и не показывается в обществе. Для леди Сидней выделили какой-то жалкий закуток на чердаке Хэмптон-Корта, и ей предписано держаться от королевы на расстоянии, поскольку Бесс, видите ли, не выносит ни уродства, ни болезни, ни отметин, оставленных недугом! Можете мне поверить, Сабби, королева никогда не дает, она только берет!

Сабби доверительно сообщила:

— Я украла один из ее драгоценнейших призовых трофеев. — Она закатила глаза вверх, давая понять, что речь идет о Боге Морей, сейчас находящемся на палубе, у них над головой. — Почему бы и вам не последовать моему примеру?

— Я буду в трауре, уеду в глушь, на отцовскую ферму в Суррее. Это единственное место, где для меня и для моего ребенка найдется крыша над головой. — Внезапно она задумалась и с пробудившимся интересом взглянула на Сабби. — А кто сейчас самый завидный жених в Англии?

Сабби задумалась не долее чем на мгновение.

— Эссекс, вероятно, — засмеявшись, ответила она.

— Простите меня, Сабби. Это все из-за вина. Стыдно вести такие речи, когда тело моего бедного мужа еще не предано земле…

Но как это было бы замечательно — освободиться от гнета денежных забот! — вздохнув, закончила она.

Воспользовавшись сведениями, полученными от О'Нила и из других источников, Уолсингэм подстроил ловушку для Марии Стюарт, королевы Шотландской, опутав ее паутиной заговора Бэйбингтона, хотя все считали, что она пребывает в заключении, под надежной охраной. Он трудился днем и ночью, собирая улики, так чтобы этого было достаточно для предания ее суду. Однако Елизавета пришла в ярость, и его триумф обернулся крахом.

Смерть зятя, чьи просроченные долги перешли к нему по наследству, оказалась последним ударом, окончательно подорвавшим его здоровье.

Уолсингэм не смог встретить дочь в Харидже, где Хокхерст бросил якорь, и Сабби пришлось отвезти Франсес в Суррей на барке, которую купил ей Шейн. Таким образом, Франсес вернулась на родину, но, вместо того чтобы найти здесь могущественную семью, где она обрела бы опору в тяжелые для нее дни, она оказалась перед лицом необходимости самой послужить опорой для отца, чьи силы таяли с каждым днем, и принять на свои плечи весь груз бесчисленных долгов.

Глава 16

Сабби узнала, что двор уже переехал в Уайтхолл, где, согласно прежним замыслам, должен был открыться блистательный зимний сезон, но все радужные надежды рассыпались в прах. Жизнь при дворе превратилась в тяжкий кошмар. Словно какая-то темная пелена нависала над дворцом. Люди бродили с постными лицами, в тусклых унылых одеждах, ступали осторожно, следили за каждым своим движением, чтобы ненароком не попасться под горячую руку государыне и не привести ее в еще большее раздражение.

Она приказала Лестеру и еще двум вельможам высокого ранга — Фульк-Гревилю и Блаунту — вернуться в Англию и сократить численность их войск в Голландии. Лестер наотрез отказался, доказывая ей, что на это потребуется не менее полугода. Хокхерсту пришлось взять на себя доставку в Англию этих неприятных депеш, равно как и воззваний от голландских посланников с просьбами об оказании более действенной поддержки.

Королева Англии исходила лютой яростью, обращенной против Уолсингэма, за то, что он довел дело до суда над Марией Стюарт; суд, как и следовало ожидать, вынес смертный приговор, и шотландская королева сложила голову на плахе. Елизавета же хотела, чтобы ее избавили от Марии без особого шума, не прибегая к публичной казни! Сыну Марии, Джеймсу, предстояло воцариться в Шотландии, и Уолсингэм, опасаясь вторжения с севера, советовал подкупить его щедрой мерой золота.

Все новости были одна хуже другой. Строительство Непобедимой армады испанского короля Филиппа подходило к концу; весной этот флот должен был выступить на завоевание Англии, имея в своем составе больше кораблей, чем когда-либо удавалось собрать для битвы.

Пытаясь возродить былой блеск и торжественность традиционной церемонии открытия парламента, Елизавета назначила нового лорда-канцлера: им стал сэр Кристофер Хаттон.

Кроме того, не выдержав характера и желая вернуть себе нежные улыбки Эссекса, она пошла на уступки и возвела его в сан граф-маршала Англии, чтобы он получил право первенства по отношению к старому лорд-адмиралу, которому недавно был пожалован титул граф Ноттингэма.

Открытие парламента позволило народу лицезреть королеву во всем монаршем блеске.

Первыми шествовали бароны, графы и кавалеры ордена Подвязки; за ними следовал стареющий Сесил, а на шаг сзади — его сын Роберт. Далее выступал новоиспеченный лорд-канцлер, несущий государственные печати Англии и сопровождаемый двумя оруженосцами: один нес королевский скипетр, а другой — Меч Державы в алых ножнах, украшенных золотыми геральдическими лилиями. Звуки труб возвестили о прибытии королевы. Аура всепобеждающей верховной власти окружала ее, и каждый из собравшихся преклонил перед ней колено.

Поскольку в последнее время двор стал весьма унылым местом, многие дамы — и Сабби в их числе — предпочитали развлекаться за пределами дворцовых стен. По крайней мере, Уайтхолл находился в центре Лондона, и дамы могли посещать театры и лавки торговцев, конюшни на Кендлвик-стрит, мастерские ювелиров на Ломбард-стрит и конские ярмарки на рыночной площади Смитфилдсквер.

Повинуясь внезапному капризу, Сабби отправилась верхом в Темз-Вью, чтобы там переночевать. Начался снегопад. Стоя у широкого окна хозяйской спальни и поглядывая на дорогу, Сабби начала уже терять надежду на то, что Шейн сегодня здесь появится.

Ее бесило, что вечно получается одно и то же: невозможно было знать заранее, когда им удастся свидеться в следующий раз. Они встречались от случая к случаю, урывая время от своих разнообразных обязанностей. Постоянным яблоком раздора между ними было то, что он налетал как ураган и тут же исчезал снова; а в результате, когда им все-таки удавалось повидаться, драгоценные минуты растрачивались на перепалки.

Иногда она ночевала в Темз-Вью одна; случалось и так, что он являлся среди ночи, увешанный оружием, одетый в черное, настороженный и злой.

Он мог скользнуть в постель, прижать ее к себе горячими руками, и тогда они предавались любви неистово и яростно, словно в последний раз.

Сабби вздохнула и собиралась уже отойти от окна, но тут она увидела всадника. Она сбежала по лестнице вниз, чтобы встретить его, и с изумлением обнаружила, что перед ней стоит не Шейн, а Мэтью. Уже не в первый раз у него перехватило дыхание от ее красоты, и он от всего сердца пожалел, что в эту холодную зимнюю ночь она ждала не его.

— Господи, Сабби, как я рад тебя видеть! — воскликнул он, смеясь и обнимая ее; при этом холодные мокрые хлопья снега падали с его плаща ей на платье. — Ты уже сказала ему, что леди Девонпорт — это ты?

— Нет, и, может быть, именно поэтому он носит меня на руках и обращается со мной как с королевой. Зато я все сказала вашей матери.

— Джорджиана приезжала в Лондон? — удивился он.

— Да. Она столкнулась со мной, когда я была одета… ну, очень по-домашнему. Вот она конечно и подумала, что я — молодая жена Шейна. Я ей во всем призналась, и она меня заверила, что ничего ему не скажет.

— Вы друг другу понравились? — напрямик спросил Мэтью.

— Да, благодарение Господу. Меньше всего хотелось бы нажить врага в лице собственной свекрови!

Они уселись перед жарким камином, и Сабби налила по бокалу подогретого с пряностями сидра.

— Это напомнит тебе родной дом. А ты по каким делам здесь оказался?

— Знаешь, дела странные. Я только что доставил две больших партии мрамора с острова Порбек. Этот мрамор предназначался для покупателя, который задумал какую-то грандиозную перестройку, и тем не менее Хок предупреждал меня, чтобы с этим грузом все было шито-крыто. Мне только одно и требуется — узнать у него, где и когда я должен выгрузить мрамор. Для такой морозной погоды я мог бы придумать и более приятное занятие, чем жонглировать глыбами холодного розового мрамора.

Входная дверь резко распахнулась, и Шейн впустил в дом невысокую темную фигурку, а заодно и небольшой смерч из снежных хлопьев.

— Франсес! — ахнула Сабби. — Сейчас же идите к огню и согрейтесь!

— Добрый вечер, Сабби. Кажется, придется считать, что лорд Девонпорт снова спас меня.

Мэтью немедленно вскочил на ноги.

— Леди Сидней, позвольте выразить вам мое самое искреннее сочувствие в связи с вашей тяжелой утратой.

Шейн пояснил:

— Как вы, конечно, догадались, это мой брат, Мэтью Хокхерст.

— Стряслось что-то ужасное, Франсес? — спросила Сабби, видя, как горестно поникли худенькие плечи.

— Мы думали, что нашли выход из денежных затруднений. Я отправилась к поверенным Филиппа, чтобы продать кое-какие поместья семейства Сидней, но оказалось, что завещание составлено не правильно, и брат Филиппа, Роберт, претендует на все имущество.

— Я поручил своему стряпчему, Джекобу Голдмену, повидаться с Робертом Сиднеем по поводу наследства Франсес, — сообщил Шейн.

— Пришлось продать все свадебные подарки и столовое серебро… И за все это я получила тысячу фунтов, — безнадежно поведала Франсес. — Отец обратился к королеве с прошением, чтобы казна уплатила долги Филиппа, но она ответила отказом… потому что злобствует из-за Марии Шотландской. Вот она и решила наказать отца таким манером.

— Вы, должно быть, совсем измучились.

Сегодня вы уже не сможете вернуться в Суррей. Переночуйте здесь… я вас отведу в такую уютную розовую спальню… — Она умоляюще взглянула на Шейна. — Дорогой, прикажи кухарке приготовить что-нибудь поесть, а я провожу Франсес наверх.

— Идем, Мэтт, мы сами устроим набег на кухню: я просто умираю от голода.

Оказавшись наедине с Мэттом, Шейн распорядился, чтобы тот выгрузил розовый мрамор со своих кораблей и перенес его на суда Шейна.

— Может, я просто отвезу его к покупателю? Так будет гораздо удобнее, — предложил Мэтт.

Не желая впутывать брата в свои тайные операции, Шейн решил отделаться шуткой:

— Мрамор предназначен для дамы, Мэтт, если уж тебе так хочется это знать, и я заинтересован в том, чтобы вся ее благодарность досталась мне одному.

Мэтт мгновенно разозлился. Как может его братец гоняться за всякой юбкой, если его дарит своей любовью самая очаровательная женщина в Лондоне? Он резко бросил:

— Мне надо идти. Где стоят твои корабли?

Шейн воззрился на него долгим задумчивым взглядом и спокойно ответил:

— «Дерзновенный» и «Глориана» — в Саутенде. Капитанам дано указание принять мрамор на борт в любое время дня и ночи, когда это будет удобно для тебя, Мэтью.

Проводив брата, Шейн набрал полный поднос аппетитной еды для Франсес. Он тепло улыбнулся ей и сказал:

— У меня есть для вас две тысячи фунтов, Франсес. Я хочу помочь вам, и, насколько я понимаю, деньги — это именно то, что вам сейчас больше всего необходимо.

Франсес всплеснула руками.

— О милорд, я не могу!..

Было видно, что она спорит сама с собой.

После недолгого колебания она решилась:

— Я… я помогала отцу, когда он лежал больной, и… И я обнаружила, что у него заведено досье на вас, лорд Девонпорт.

— Я знаю, — мягко отозвался Шейн, — и искренне надеюсь, что сердце посоветует вам предупредить меня, если настанет такое время, когда ваш отец должен будет передать свои досье другому министру. Но, Франсес, деньги, которые я вам предлагаю, не имеют к этому никакого отношения. Я настаиваю, чтобы вы их приняли.

Сабби видела, как вздохнула Франсес и какое облегчение отразилось на лице юной вдовы.

— Подкрепитесь, Франсес, это так аппетитно пахнет. Я подберу вам теплое ночное платье, а вы позабудьте на время о своих тревогах и позвольте себе несколько часов отдыха.

Франсес с благодарностью взглянула на нее.

Когда Шейн и Сабби, выйдя из розовой спальни, прикрыли за собой дверь, Сабби спохватилась:

— Мне надо послать служанку, чтобы она приготовила комнату для Мэтью.

— Незачем, — сообщил Шейн, поднял ее на руки и понес в их спальню. — Он ушел.

— Ушел? — изумилась Сабби. — Почему?

— Я сказал самую невинную фразу, а он вспыхнул, как порох. — Шейн поставил ее на пол спальни и повернулся, чтобы запереть дверь. — По-моему, он воображает, что влюблен в тебя.

Сабби покраснела. Она знала, что в его словах немало правды, но, как ни крути, именно Мэтью стоял рядом с ней, обмениваясь брачными обетами. Ее так и подмывало выкрикнуть в лицо Шейну: «Это твоя вина!» — но пришлось придержать язык и повернуться к Шейну спиной, как будто ей именно сейчас захотелось посмотреть через окно, как падает белый снег на дорожки сада.

Он подошел к ней сзади, обнял и поцеловал в макушку.

— Любимая моя, мне даже подумать страшно, что ты когда-нибудь можешь оказаться в такой беде, в какую сейчас попала Франсес. Я положил на твой счет в ювелирной компании десять тысяч фунтов.

Она так и застыла в его объятиях, удивленная столь значительной суммой.

— Бог свидетель, ну и щедры же бывают мужчины со своими любовницами!

Он повернул ее лицом к себе.

— Сабби, я не думаю о тебе как о любовнице! — В глазах у него было страдание, и это от нее не укрылось. — Ты моя возлюбленная, ты моя любовь. То, что есть между нами, — это такой редкостный дар, это так необыкновенно!.. Я взял твою девственность и не хочу, чтобы когда-нибудь ты познала другого мужчину. Разве ты не чувствуешь, как крепко мы с тобой связаны?

— Да, чувствую! — воскликнула она. — Я хочу, чтобы мы были мужем и женой!

— О милая моя, — сказал он, снова подняв ее на руки и направляясь к кровати, — и я хочу того же, но это невозможно.

Ласковыми, бережными руками он раздевал ее, приговаривая:

— Маленькая моя, любимая. — Поцеловав ее веки, он отвел с висков пряди вьющихся волос. — Брак — это еще не все, родная. Посмотри на бедную Франсес.

Она запустила пальцы в густую поросль черных завитков у него на груди.

— Ты хотел, чтобы она чувствовала себя в долгу перед тобой?

— Конечно, — не стал отпираться он.

Куснув Сабби за ушко, он принялся целовать ее шею, а его пальцы начали творить с ней желанную магию… и способность мыслить здраво покинула ее. Потребовалось немало усилий, чтобы все-таки задать вопрос, который ее мучил:

— А что это за секреты с розовым мрамором?

Он так и ахнул от комического возмущения.

— Мрамор доставлен для графини Хардвик. Ее тоже зовут Бесс. У нее мания — перестраивать свои замки. Помимо всего прочего, оказалось, что она владеет еще и рудниками, где добывают свинец и олово. Вот и получается, что, не навлекая ничьих подозрений, я могу обменять мрамор на свинец.

— Для О'Нила?

Он вздохнул.

— Ты хочешь поговорить или ты хочешь поиграть?

Она плотно сжала ноги, так чтобы он не мог даже пальцем добраться до укромных уголков ее тела.

— Ты-то всегда хочешь играть… и никогда не хочешь разговаривать.

Он едва не взвыл:

— Да о чем разговаривать?

— Неужели мы так никогда и не сможем побеседовать серьезно? У меня есть сотни вопросов, и я хочу получить на них ответы.

Он прижал ее бедра к своим напрягшимся чреслам и прошептал:

— Вопросы? Вроде того, сколько раз мы можем это проделать за ночь?

— Шейн, перестань… будь со мной серьезен…

— Ах, извини, — продолжал он дразнить ее. — Ты имеешь в виду, что хочешь узнать обо мне побольше.

— Да… Я хочу знать все…

Он ответил с шутовской задумчивостью:

— Ну, что бы тебе сообщить… В пылу страсти, например, мой мужской орган увеличивается в длину до десяти дюймов.

Она замолотила по его груди маленькими крепкими кулачками.

— Ты невозможен!.. Я тебя ненавижу!

Он усмехнулся и тихо возразил:

— Когда прижму тебя покрепче… полюбишь.

Понемногу он добился своего: она оставила свои расспросы, забыв обо всем, кроме любовных ласк. Он жаждал зарыться в нее, заставить просить о большем; он жаждал слышать, как она вскрикивает от наслаждения… снова и снова. Он знал, что скоро сумеет наполнить каждую ее жилку чистейшим блаженством, которое сделает бессмысленными любые вопросы.

В похоронной процессии, провожавшей в последний путь сэра Филиппа Сиднея, насчитывалось более семисот скорбящих персон, и Франсес пришлось продать фамильную карету с лошадью, чтобы оплатить расходы на погребение. Главной скорбящей персоной была, разумеется, королева Елизавета, глубоко удрученная гибелью молодого красивого вельможи. Она была облачена в роскошный траурный наряд из черной парчи и черного меха.

Единственным светлым пятном во всем этом черном великолепии был пышный белый воротник-раф.

Сабби присутствовала на похоронах, находясь в обществе Кейт Эшфорд и ее мужа, лорда Эшфорда, вернувшегося из Голландии.

Сабби всегда претило следование моде: она не желала выглядеть как все. Поэтому она поступила иначе: надела белоснежное платье с черным воротником. В сочетании с ее красновато-рыжими волосами, уложенными таким образом, что невозможно было судить об их длине, все это производило ошеломляющий эффект и снова привлекло к Сабби внимание королевы, которую особенно поразил черный раф: это было нечто неслыханное.

Сабби так и съежилась от страха, когда в гардеробной комнате, в присутствии всех фрейлин, послышался мелодичный голос королевы:

— Госпожа Уайлд, вы обладаете удивительным умением делать то, что просто бросается в глаза. Не разрешите ли поинтересоваться, где вы раздобыли столь необычный черный раф?

Сабби склонилась в реверансе чуть ли не до пола.

— Если угодно вашему величеству… я просто покрасила один из моих белых рафов.

— Мне было бы угодно, если бы вы просто покрасили некоторые из моих белых рафов!

Сабби подняла глаза и увидела, что королева, прищурившись, вглядывается в короткие медные завитки, умышленно выпущенные напоказ из-под круглой шапочки.

— Вашим последним подарком, госпожа Уйалд, — снова обратилась к ней Елизавета, — вы мне вполне угодили, так что впредь, сударыня, прошу вас вспоминать о своей королеве, когда будете придумывать очередные нововведения.

На следующий день все придворные дамы явились в платьях с черными воротниками. То есть все, кроме Сабби. Она-то на этот раз отдала предпочтение бледно-лиловому: этот цвет считался вполне приемлемым для траурных одежд.

Каждый год сезон празднеств начинался тридцать первого октября — в День всех святых, когда королева назначала Князя Беспорядков — распорядителя предстоящих рождественских увеселений, которому надлежало заниматься забавами и играми, штрафами и наказаниями. Затем происходили торжества в день Святого Мартина, дни Святой Екатерины, Святого Николая, Святого Луки и Святого Фомы. После этого праздновалось Рождество и отмечался день Святого Стефана, день Невинно Убиенных Младенцев, Новый год и Двенадцатая Ночь. Окончание сезона приурочивалось к Сретенью, которое приходилось на второе февраля. Однако в этом году при дворе не устраивалось никаких увеселений; не могло быть и речи о маскарадах или пантомимах, где в более благоприятные сезоны парочки так легко переходили от беглых поцелуев и мимолетных прикосновений к тайным свиданиям или явным вольностям.

Королева развлекалась в частных домах своих вельмож, поскольку при дворе соблюдался траур; тщеславные господа оспаривали друг у друга честь получить приглашение в эти дома. В большом ходу был подкуп, и немалые суммы передавались из рук в руки; фрейлины королевы сновали без устали, доставляя ей письма, приношения и дорогие подарки.

Королева читала прошения, корчила гримасы, фыркала «Пфу!», принимала подарки и бросала равнодушное «нет». Сестры Эссекса, Дороти Дерево и Пенелопа Рич, не оставляли попыток умилостивить королеву редкостными драгоценностями. Елизавета соглашалась посетить бал, который они устраивали, после чего и не думала там появляться.

Сабби не могла нарадоваться, что во дворце нет обычной суеты, да и Шейн реже срывался с места ради своих секретных вылазок, так что они подолгу оставались вдвоем в Темз-Вью. Шейн был на седьмом небе, когда оказалось, что они могут провести Рождество вместе — одни и без помех. Барон, одетый по последней моде, как подобало мнимому Фиц-Клеру, надумал навестить Джорджиану, а большинство слуг были на Рождество отпущены по домам.

Шейн запряг лошадь в санный возок, укутал Сабби теплой меховой полостью, и они отправились прокатиться по сельским дорогам Кента. По пути он показал ей Хэвер, где некогда жила Анна Болейн; маленький замок, окруженный рвом, очаровал Сабби. Когда Шейн замел, что она озябла, он осадил лошадь у придорожной гостиницы, именовавшейся «Боевые Петухи», и там они насладились рождественским обедом в отдельной уютной столовой. Когда трапеза завершилась, Шейн расположился перед камином и усадил Сабби к себе на колени. Рукой он погладил ее по животу.

— У тебя в желудке что-то многовато кларета и пудинга. И еще, дорогая моя, мне кажется, что ты слегка захмелела.

— Я захмелела от любви, — сонно пробормотала она, глядя в огонь.

Он уткнулся носом в ее шею.

— Бессовестная лгунишка, если бы это было правдой, я был бы самым счастливым человеком на земле.

— После холодного воздуха… в тепле меня разморило… Очень спать хочется, — сообщила Сабби, прильнув головой к его широкому, удобному плечу.

Он поцеловал ее в ухо.

— Поедем домой, — шепнул он, — и я отнесу тебя в постель.

Свежий морозный воздух быстро заставил ее взбодриться. Они подъехали к Темз-Вью, и он ненадолго зашел в конюшню. Воспользовавшись его кратким отсутствием, она спряталась за живой изгородью и забросала его снежками из засады, а потом отчаянно завопила, когда он кинулся за ней вдогонку и, догнав, сунул лицом в глубокий сугроб.

И только тогда, когда они добрались до своей спальни, они обменялись рождественскими подарками. Сабби преподнесла ему тонкую шпагу в ножнах с золотой насечкой и тяжелый грозный кинжал под пару шпаге.

Рукояти были украшены одинаковыми золотыми фигурками дракона с рубинами вместо глаз, и Шейн пришел в восхищение: чтобы подобрать такой обдуманный, именно для него подходящий подарок, от Сабби наверняка потребовалось немало времени и хлопот.

И еще он возликовал, услышав, как ахнула от радостного изумления сама Сабби, когда он накинул ей на плечи подарок, который он придумал и заказал специально для нее. То был плащ-перевертыш из мехов, привезенных из Московии. Могло показаться, что плащ сшит из несравненного меха черных соболей; но если вывернуть его наизнанку, то становилось ясно, что он сплошь подбит горностаем. Сабби любовно погладила мех и подула на него, чтобы поглядеть, какой он густой и блестящий.

Конечно, плащ привел ее в восторг.

В глазах у нее вспыхнул зеленый огонь. Она взглянула на Шейна и поманила его к себе:

— Возьми меня… на соболях.

Она бросила мех поверх ковра перед камином, выскользнула из своего просторного шелкового ночного платья и опустилась на мех, жестом приглашая Шейна присоединиться к ней. У какого мужчины хватило бы сил, чтобы противиться соблазну, пению сирен — ее влекущему призыву?

…С трепетом обнаружила она, что на его левой груди, повыше сердца, появилась новая татуировка — маленькое изображение сабли.

С трепетом, но без удивления: как-то она проговорилась, что в детстве ее дразнили «Саблей», и он, очевидно, это запомнил.

— Ах, какое совпадение, — поддразнила она его. — Я тоже собираюсь сделать татуировку. На следующей неделе этим займусь.

Сначала я думала изобразить у себя на плече маленькую копию твоего дракона, но потом сообразила: о нет, это будет видно, когда на мне платье с большим вырезом. И вот что решила: картинка будет на таком месте, где ее никто не сможет увидеть, кроме тебя.

— Сабби, умоляю, скажи, что ты пошутила!

Она засмеялась и поцеловала его.

— Ты мне запрещаешь?

Он крепко прижался к ней губами, утверждая свое верховенство и власть над ней, и хрипло проговорил:

— Я не такой глупец. Если я запрещу… можно не сомневаться: в следующий раз, когда я потяну вниз твои панталончики, мне прямо в глаза оскалится дракон или дикая кошка!

— Может быть, какая-нибудь фраза окажется более уместной, чем картинка? — немилосердно продолжала она его терзать.

Он застонал:

— Это какая же фраза у тебя на уме, ведьма?

Она поколебалась, прикидывая, стоит ли рисковать, а потом произнесла:

— Метресса Черного Призрака.

Он оцепенел. Тут было уже не до любовных утех. Молчание становилось смертельно опасным. Наконец он жестко потребовал ответа:

— Откуда ты узнала?

— Я и не знала. Просто догадалась. Но теперь… теперь я знаю.

Он вскочил и угрожающе наклонился над ней:

— Ты сию же секунду скажешь мне в точности, откуда тебе это известно!

От него исходила нешуточная опасность;

Сабби видела, что он не остановится ни перед чем. Он едва держал себя в руках. Она подалась назад, не на шутку испуганная, но потом смело ответила:

— У тебя так много тайн. Я обязана разгадать хотя бы некоторые из них.

Она вызывающе рассмеялась:

— Знаю только я. Ты меня боишься? — ехидно уточнила она. — Да неужели могучий Бог Морей, любимец королевы, преступный Черный Призрак, боится женщины?

Его твердое тело снова вдавило ее в густой соболий мех. Он ворвался в нее с такой яростью, словно собирался насквозь пронзить ее своим орудием и заставить замолчать навсегда. Она видела, что он бросает ей вызов, но поклялась сама перед собой, что он найдет в ней достойного противника. Она не позволит ему довести ее до кульминации; она твердо решила, что последняя судорога сокрушит его раньше, чем ее. Она напрягла свои тугие створки, и он удвоил усилия. Казалось, ее тело сотворено специально ради того, чтобы принять его. Волны чувственного наслаждения накатывали на нее одна за другой, исторгая из ее груди слабые вскрики и стоны. Она не пыталась заглушить их, потому что знала, как действуют на него эти ее крики. Трижды он едва не утратил власть над собой, когда она шептала ему горячие, лишь им двоим понятные слова и удерживала его в сладостном плену сокровенной ловушки, побуждая его отдать ей эссенцию своей любви.

Он заставил ее ищущий язык отступить, слегка сжав зубами его кончик, и тут же послал в ответную атаку свой собственный язык, который вторгся в нее с таким же исступлением, какое буйствовало в другом средоточии его телесного порыва. Никогда, никогда еще желание не обуревало его с такой силой. Оно нарастало, подчиняя его себе, и дышать становилось все труднее. Сабби металась, откидывая голову то в одну сторону, то в другую, утопая в шелковистом собольем меху, но все же пол под ними оказался столь твердым ложем, что Шейн смог войти в нее глубже, чем это когда-либо удавалось. Его ласки сминали ее плоть, но она с радостью принимала эту боль-упоение, возносясь к таким высотам желания, о существовании которых и не догадывалась до сей поры. Она изгибалась дугой, выкрикивая «Шейн, Шейн», когда его беспощадный напор увлекал ее на грань экстаза.

Она собирала все силы, она боролась сама с собой, пытаясь отсрочить миг неминуемой капитуляции перед его неотразимым натиском, а потом и душа ее, и тело соединились в ощущении взрыва, который грянул внутри.

Вздрагивая, всхлипывая, она прильнула к нему и наконец лишилась чувств.

Осыпав поцелуями губы и сомкнутые веки Сабби, он вернул ее к жизни. Потом поднял ее с собольего плаща, перевернул его на другую сторону и сказал:

— А теперь я возьму тебя на белом горностае.

Глава 17

Уолсингэм работал как одержимый, добиваясь заключения двух договоров: с Францией и с новыми шотландским королем; он хотел обеспечить для Англии мир на этих двух фронтах, потому что он знал наверняка: война с Испанией неизбежна и может разразиться со дня на день. В конце концов ему удалось заставить королеву поверить, что испанская Непобедимая армада готова к нападению на Англию.

Елизавета приказала усилить прибрежные оборонительные сооружения и подготовить все корабли королевского флота. Лорд Говард Эффингем, командующий этого флота, умолял ее предоставить ему больше кораблей и не скупиться на припасы. Елизавета отказалась выдать из казны деньги на провиант и на жалованье матросам.

Испания располагала теперь лучшими в мире кораблями с грозным вооружением; имена этих великолепных кораблей были у всех на устах: «Андалузиан», «Бискай», «Сан-Фелипе» и «Сан-Хуан».

Эссекс, Дрейк и Девонпорт день за днем пытались убедить королеву начать войну. Шейну и Сабби почти не представлялось возможности побыть вместе. Корабли Хокхерстов доставляли в Лондон грузы из Марокко и Алжира; Шейн тайно переправлял оружие в Ирландию и строил вместе с Дрейком секретные планы рейда в Испанию. Тем временем Сабби держалась поближе к компании придворных дам, поскольку из Голландии вернулись Лестер и другие вельможи, и понеслась череда головокружительных увеселений, словно весь двор вознамерился напоследок нагуляться всласть, прежде чем разразится война.

В этом лихорадочном прожигании жизни тон задавала Елизавета, которую особенно раззадоривало присутствие в Лондоне ее главной соперницы Петиции. В Голландии Летиция, в качестве жены Лестера, завела свой собственный двор. Даже здесь, в Лондоне, она открыто наслаждалась своим положением.

Она любила выставлять себя напоказ, что не слишком-то подобало ее высокому сану. Путешествовала она всегда с бьющей в глаза пышностью и в сопровождении целой оравы всадников и ливрейных лакеев на запятках.

Когда леди Чандос планировала званые обеды и увеселения для королевы, Елизавета до самой последней минуты не сообщала, прибудет ли она, поскольку там могла появиться Летиция. В такие дни утренняя церемония облачения королевы бывала наиболее душераздирающей, поскольку она меняла свои решения по десять раз, а потом еще в течение дня ее величество многократно переодевалась, переходя каждый раз к все более блистательным нарядам.

Тем временем Эссекс, пользуясь присутствием отчима (Лестера) и матери (Летиции), удвоил свои усилия, чтобы добиться у королевы согласия принять его сестер, Дороти Деверо и Пенелопу Рич. Она милостиво выслушивала его красноречивые просьбы, принимала дорогие подарки от сестриц, а за глаза высказывалась:

— Пфу! Мать — бесстыдница, продажная тварь, а дочки и того хуже. Да я их даже во двор Уайтхолла не допущу, не говоря уж о дворцовых залах!

Вместе с Лестером из Голландии вернулся и Чарльз Блаунт, и Пенелопа немедленно возобновила их роман, который продолжался уже восемь лет. Для нее многое упростилось бы, если бы только ее приняли ко двору. Сабби приглашала эту парочку в Темз-Вью, зная об их связи, а Эссекс открыл для них двери своего дворца, Эссекс-Хауса.

В конце концов, после многочисленных тайных бесед с ее величеством, Дрейк с Девонпортом добились, что королева — хотя и с превеликой неохотой — дала согласие направить к берегам Испании тридцать кораблей, дабы воспрепятствовать сборам испанского флота.

Последующие многочисленные обсуждения в самых высоких кабинетах привели к тому, что вице-адмиралу флота, Уильяму Бэроу, чей флагманский корабль носил гордое имя «Золотой Лев», было приказано составить компанию Дрейку и Девонпорту.

Однако у них были свои понятия о том, что такое успешный внезапный рейд. Оба они были прирожденными лидерами, не приученными к ограничениям государственной службы, и договорились, что, когда придет срок действовать, они будут поступать, как сочтут нужным, исходя из интересов дела. И к дьяволу всю эту официальную канитель!

Сабби отправилась к ювелиру, чтобы снять со своего счета солидную сумму денег. Она решила заняться в Темз-Вью переустройством двух комнат, примыкающих к хозяйской спальне, таким образом, чтобы превратить одну из них в свою личную гостиную, а другую — в гардеробную. Ее наряды уже не умещались в шкафах, и для них требовалось гораздо больше места. Конечно, можно было распорядиться отсылать счета за все ее покупки лорду Девонпорту, но ей почему-то гораздо больше нравилось расплачиваться с торговцами золотом.

Дверь, ведущая из конторы в лавку, открылась, и Сабби с удивлением увидела выходящую из конторы дочь Уолсингэма.

— Франсес! Как приятно тебя повстречать!

Но… я подозреваю, что ты собираешься продать свои драгоценности… — грустно предположила Сабби.

— О Сабби, мои драгоценности проданы уже давным-давно, — чистосердечно призналась Франсес. — Я здесь, потому что приходится продать последние драгоценности моей матери.

Сабби не могла этого перенести. Она втащила Франсес обратно в контору и, бросившись к ювелиру, потребовала только что приобретенные им драгоценности:

— Я дам вам двойную цену по сравнению с той, что вы за них выплатили.

Ювелир повиновался без промедления. Это была метресса богатейшего любимчика королевы, Бога Морей, и ее желание следовало считать приказом. Час был уже не ранний, и Сабби настояла, чтобы они вместе с Франсес сейчас заехали в Темз-Вью и поели чего-нибудь горячего.

За едой Сабби сумела заставить гостью разговориться. Франсес горестно взглянула на свои испачканные чернилами пальцы.

— Я теперь исполняю при отце обязанности его постоянного секретаря, — вздохнула она. — Он очень болен и не может вынести чьего-либо присутствия… только меня к себе и подпускает. Я проглядывала отцовские расчетные книги, и оказалось, что королева задолжала нам тысячи, тысячи фунтов. Я написала письма ее величеству и лорду Берли и приложила расчет итоговых сумм, но, увы, ответа так и не получила.

Сабби попробовала найти этому какое-нибудь разумное объяснение:

— Наверно, сейчас там только и думают, что Англия на грани войны… со дня на день ждут нападения испанской армады и готовятся дать испанцам отпор. Вот на это все и брошено — а прочие дела считаются второстепенными.

— Королева назначила нового министра — мистера Уильяма Дэвисона, но отец отказался передать ему свои досье и прочие документы.

Он напрямик заявил, что, пока он жив, этот Дэвисон не дотронется до его бумаг!

— Твой отец умирает? — сочувственно спросила Сабби.

Франсес печально кивнула.

— Он взял с меня обещание, что на его похоронах будут присутствовать только самые близкие. Он не хочет таких публичных проводов, какие были устроены Филиппу… Но, по-моему, он завел разговор о семейных похоронах просто потому, что нам это обойдется дешевле.

— Но ведь за ним сохраняется право на погребение в соборе Святого Павла? — спросила Сабби.

Франсес снова кивнула.

— Да, но… Сабби, я так боюсь, что кредиторы затребуют его труп. Это в наши дни так часто случается, но я не могу и подумать о таком позоре!

— Ох, довольно уже разговоров о смерти! — воскликнула Сабби. — Вечером я поведу тебя в театр. В Театре Розы сегодня новое представление, все только о нем и толкуют.

Это история о любви.

— Сабби, мне нельзя, я же в трауре, — с сожалением отказалась Франсес.

— Ничего подобного, очень даже можно.

Ты скинешь этот вдовий траур и наденешь что-нибудь из моих вещей… ну, и маску, конечно. Никто не догадается. Тебе нужно хоть немного отвлечься от своих бед, Франсес. Послушайся меня!

Франсес выбрала плотно облегающее платье переливчато-синего цвета, подчеркивающее ее поразительно тонкую талию. Маска из павлиньих перьев того же цвета, с нарядными бирюзовыми, пурпурными и черными кружками, надежно скрывала лицо. Сабби облачилась в нежно-розовое платье (такой оттенок назывался «цветок персика»), к которому замечательно подходили красновато-коричневые рукава с прорезями, а на шею надела цепочку с великолепной камеей из слоновой кости. Маска из слоновой кости и золота довершала наряд.

Пока длилось представление, они с замиранием сердца прислушивались к каждому слову юных влюбленных, которых преследовал злой рок. Обе были настолько поглощены тем, что происходило на сцене, что даже не заметили, как пристально наблюдал за ними Эссекс весь последний час. Когда упал занавес, обе плакали навзрыд. И тут Сабби услышала знакомый голос:

— А вы могли бы умереть ради любви, прекрасная Сабби?

— Надеюсь, милорд Эссекс, у меня достаточно здравого смысла, чтобы этого не случилось.

— Прекрасно. Но не представите ли вы меня этой ослепительной леди?

Франсес ахнула, и Сабби весьма твердо ответила:

— Невозможно, милорд. Она не должна быть узнана никем… такова необходимость.

— Причины такой скрытности вполне понятны: по-видимому, ее муж не должен догадаться, что она провела ночь в городе, — насмешливо заключил он.

— Милорд, я вдова, — чопорно отрезала Франсес.

— Вы, без сомнения, шутите, милочка, вы еще совсем ребенок.

— Она говорит правду, — вмешалась Сабби. — Она в трауре, Робин, и если узнают, что она была в театре, разразится скандал.

Он был заинтригован. И покорен незнакомкой. Он узнает, кто она такая, будьте уверены.

Учтиво поклонившись, он пропустил их к выходу.

— Благодарение небесам, что он меня не узнал, — выдохнула Франсес.

— А было бы совсем неплохо подружиться с Эссексом. Может быть, он — единственный человек на земле, который сумел бы выцарапать у королевы ваши деньги.

Франсес уныло покачала головой:

— Отец ни за что не позволит мне прибегать к таким методам.

С того дня не прошло и месяца, как умер сэр Фрэнсис Уолсингэм. Его тело доставили в Лондон под покровом ночи, на барке, принадлежавшей Сабби. Из пола собора Святого Павла было вынуто несколько каменных плит, и грозного министра опустили в могилу рядом с могилой его зятя, сэра Филиппа Сиднея.

Франсес, исполненная благодарности к Сабби за дружескую поддержку, принесла ей все секретные досье на лорда Девонпорта. В ответ на столь великодушный жест Сабби заставила ее принять пять тысяч фунтов, чтобы Франсес выкупила закладные на дом Уолсингэма. Теперь молодая вдова могла вновь вселиться в этот дом и жить в Лондоне.

С ее полного согласия Сабби поговорила с Эссексом, когда в следующий раз встретилась с ним при дворе. Она сообщила ему, что одна из ее подруг хотела бы открыть ему свое лицо и имя, если бы он взял на себя труд как-нибудь вечером пожаловать на ужин в Темз-Вью.

Две молодые женщины искусно разыграли всю сцену. Тщательно продуманный костюм Франсес должен был подчеркнуть ее воздушную женственность и хрупкость. Всесторонне обсудив этот важный предмет, они решили, что Франсес ни в коем случае не должна отдаваться ему, пока их не свяжут брачные узы.

Когда капкан был расставлен и наживка готова, Сабби скромно удалилась.

— Милорд Эссекс, вы — единственный человек, способный мне помочь. Мой отец верно служил королеве, но она давно ничего ему не платила. Она задолжала нам многие тысячи фунтов, но к моим обращениям она глуха. Вы не могли бы похлопотать за меня, милорд? — с надеждой спросила она.

— Франсес, сердечко мое, вы просите о единственной вещи, которую я не могу сделать. Бесс рассвирепеет от ревности, если я выступлю ходатаем за такую молодую и красивую женщину, как вы.

Губы у Франсес задрожали, глаза наполнились слезами, и она отвернулась.

— О деньгах можно не беспокоиться, моя ласточка. У меня их полно.

Он уже знал, что хочет ее, но знал и то, что связь с ней пришлось бы хранить в глубочайшей тайне. Это не дежурная фрейлина, которая готова задрать для него свои юбки в темном коридоре дворца. Франсес — вдова благородного сэра Филиппа Сиднея, но это лишь делало его влечение к ней еще более неодолимым.

Как только Шейн получил известие о смерти Уолсингэма, он немедленно возвратился домой из Плимута, где полным ходом шла подготовка эскадры для похода в Испанию. Он мчался во весь опор ночь напролет, домчался до Суррея — и тут узнал, что Франсес в Лондоне. Он завернул в Темз-Вью, чтобы принять ванну, переодеться и сменить коня, но, увидев Сабби, уютно свернувшуюся клубочком на его кровати, не устоял против искушения и присоединился к ней.

— Мой ночной дракон, — сонно пробормотала она, когда его руки обвились вокруг нее и прижали к твердой груди. Этой ночью она осталась в Темз-Вью именно потому, что знала: смерть Уолсингэма заставит Шейна прискакать в Лондон, чтобы заполучить опасные досье.

— Франсес здесь? — спросил он осторожно.

— Ах, это ради встречи с ней ты примчался сломя голову? — поддразнила она его.

— Сабби, ты знаешь, как это для меня важно, — сказал он, крепко схватив ее за плечи.

— Конечно знаю, — подтвердила она. — Именно поэтому я вручила Франсес пять тысяч фунтов для выкупа закладных на Уолсингэм-Хаус.

— Она отдала тебе досье? — нетерпеливо спросил он.

— Да, без малейшего колебания.

Она соскользнула с кровати, чтобы зажечь свечи с запахом сандалового дерева, и их экзотический аромат поплыл над постелью. Она сидела перед ним, скрестив ноги по-турецки, и ее длинные медные пряди рассыпались вокруг, прикрывая ее наготу. С трудом заставив себя подавить влечение, которое неизменно вызывала в нем ее яркая красота, он сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться:

— Надеюсь, ты хранишь досье в надежном месте?

— Шейн, я сожгла их сразу, как только они оказались у меня в руках, — беспечно солгала она.

— Проклятье! — выругался он, хотя в голосе у него звучало явное облегчение. — Ты их прочла?

Ему отчаянно хотелось узнать, что же там разведали ищейки Уолсингэма, но ответ Сабби его разочаровал:

— Нет, — снова солгала она и потянулась к нему, не отрывая взгляда от его губ. И он поддался манящему, неотразимому магнетизму, которым могла его заворожить только эта единственная на свете женщина.

— Когда ты отплываешь в Испанию? — спросила она между поцелуями.

— Ты же знаешь, я не могу сказать тебе ничего, кроме того, что это будет скоро.

Но страсть, которую он вкладывал в любовные ласки, без всяких слов сказала ей, что прямо из ее объятий он должен будет уйти навстречу опасной миссии, которую задумали они с Дрейком. Он был ненасытен, он не мог утолить свою жажду обладания, словно то была последняя встреча, подаренная им судьбой.

Когда уже близок был рассвет и небо порозовело — а они так и не заснули ни на минуту, — он сказал:

— Если со мной что-нибудь случится, зайди к Джекобу Голдмену. По моему завещанию ты будешь хорошо обеспечена.

— А твоя жена? — спросила она требовательно.

Он заколебался, памятуя, что в прошлом разговоры о его жене вызывали между ними горячие ссоры. Скулы у него затвердели, но он ответил:

— Она также будет хорошо обеспечена, Сабби. В конце-то концов, это мой долг.

Почему-то эти слова принесли ей странное облегчение. Она потянула к себе его темную гриву, и он положил голову ей на грудь. Так они и заснули.

Когда Сабби проснулась, она была одна.

Бледное весеннее солнце успело высоко подняться над горизонтом, и она понимала, что к этому часу он должен быть уже на полпути от Плимута. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками. О, если бы и она могла пуститься навстречу опасным приключениям! Нет, ей вовсе не хотелось бы самой быть мужчиной, но она завидовала их свободе и силе, потому что они могли вывести корабль в море, затеять сражение и вернуться домой со славой и богатством.

Перед ее мысленным взором пробегали заманчивые картины. Хорошо бы сейчас примчаться в Плимут, чтобы на прощанье помахать ему рукой, и пожелать ему доброй удачи, и поцеловать на счастье… Она улыбнулась. Да почему же ее мечты не должны идти дальше этого? Почему бы не пробраться тайком на борт «Дерзновенного» и не отплыть вместе с Шейном в Испанию? Тут ее лицо омрачилось.

Ну и взбеленится же он, обнаружив ее на борту своего корабля! Если дело ограничится только побоями, она еще сможет считать, что легко отделалась. Она вздохнула и откинула прочь покрывало, а заодно и пустые фантазии. Теперь, когда Духов день миновал, двор будет занят планами переезда в Гринвич на весну и лето; поэтому она решила вернуться к Кейт Эшфорд и ее хлопотам в гардеробной. Кроме того, она обещала Франсес, что придет в Уолсингэм-Хаус пообедать, но конечно ей там предстояло изображать собой некое подобие дуэньи или компаньонки, поскольку Франсес и на этот раз принимала у себя Эссекса.

Едва она выбралась из ванны, как услышала знакомый голос Мэтью, бегом поднимавшегося по лестнице и взывавшего на ходу:

— Хок! Где тебя черти носят? Тебе что, больше делать нечего, как валяться в постели с этой женщиной днем и ночью?

Сабби закуталась в просторное полотенце и вышла из ванной комнаты. Она не знала, следует ли посмеяться над словами Мэтью или посчитать их оскорблением. Увидев, что она не одета, он присвистнул, а потом быстро спросил:

— Где он? У меня для него приказ от королевы.

— Он уехал, Мэтью. Уехал обратно в Плимут.

— О Господи, только не это! — возопил Мэтью. — Она же с меня шкуру сдерет. Я ее клятвенно заверил, что он в Темз-Вью и что я передам ему эти новые приказы.

Сабби взглянула на него в задумчивости.

— Нам придется сейчас же пуститься за ним вдогонку.

— Что это значит — нам?

— О Мэтью, пожалуйста, ты же не лишишь меня возможности попрощаться с ним, перед тем как он отплывет в Испанию! Кровь Господня, Мэтью, если что-нибудь с ним стрясется, я, может быть, никогда его больше не увижу!

По ее щеке скатилась слезинка, и он взмолился:

— Не плачь, солнышко. Я отвезу тебя к нему, раз это так много для тебя значит.

— Я оденусь и сразу вернусь.

— Оденься так, чтобы ехать верхом.

И прихвати какие-нибудь теплые вещи. «Роза Девона» стоит на якоре в Дувре. Я только что вернулся из Кале.

Одетая и обутая, с перекинутым через руку тяжелым дорожным плащом, она спустилась вниз.

— Покажи мне депешу. Что там за приказы?

— Приказы секретные, и депеша опечатана, но, по словам ее величества, настоятельно необходимо, чтобы Шейн получил их немедленно. Она также отправила запечатанные приказы Дрейку и вице-адмиралу Бэроу.

Сабби — как бы невзначай — подсунула ноготь большого пальца под восковую печать и вскрыла пакет.

— Смерть Господня, Сабби, ты же не можешь срывать королевскую печать! — запротестовал он.

— Почему нет? Я его жена, — напомнила она.

— Какое это имеет значение? Тут секретные военные приказы!

— Боже правый! — воскликнула она. — Эти приказы ему не придутся по вкусу. Бесс отменяет данное им разрешение выйти в море.

Она запрещает эскадре заходить в испанский порт, поскольку это могут расценить как акт войны.

— Ну что ж, у нас, по крайней мере, будет законное основание, чтобы поспешить за ним следом. Приказы, которые она направила Дрейку и Бэроу, видимо, имеют то же содержание.

Она подбежала к столу Шейна и вновь запечатала пакет каплей расплавленного воска.

— Возьми мои седельные суки, Мэтью. Давай пошевеливаться! Мы должны добраться до Плимута раньше, чем туда поспевают другие курьеры.

«Роза Девона» миновала все те же порты, которые Мэтью показывал Сабби, когда впервые доставил ее в Лондон, только на этот раз он не стал зря тратить время и заходить в Гастингс, Истборн и на остров Уайт. Обогнув южную оконечность Девоншира, называемую Болт-Хэд, Мэтью вошел в плимутскую гавань.

В гавани теснилось более тридцати стоящих на якоре кораблей. Флагманский корабль Дрейка «Бонавентура» — равно как и «Золотой Лев» вице-адмирала и «Дерзновенный» Девонпорта — имел водоизмещение пятьсот тонн; его борта ощетинились многочисленными пушками. В составе флотилии насчитывались также, по крайней мере, десять корветов водоизмещением свыше двухсот тонн каждый и дюжина судов поменьше — легких фрегатов и пинасс. Все были вооружены медными пушками, способными сеять смерть на неприятельских палубах.

Мэтью решил, что наилучший способ привлечь внимание Шейна, не порождая подозрений у окружающих, заключается в том, чтобы поднять позывной сигнал «Дерзновенного».

Смысл сообщений, которыми начали обмениваться «Роза Девона» и «Дерзновенный», оказался столь темным и туманным, что Шейн, потеряв терпение, приказал спустить на воду шлюпку с гребцами и отправился потолковать с братом.

Он подозревал, что Мэтью придумал какую-то уловку, которая дала бы тому возможность присоединиться к экспедиции в Кадис; но именно этого Шейн не собирался допускать ни в коем случае. И дело было не просто в том, что он не желал подвергать риску «Розу Девона». Он не питал иллюзий: их затея чрезвычайно опасна. Возможно, за успех придется заплатить многими жизнями, и уж он позаботится о том, чтобы среди них не оказалась жизнь Мэтью Хокхерста.

Когда Шейн вошел в капитанскую каюту и обнаружил там Сабби вместе с Мэтью, его лицо исказилось от гнева. Он яростно обернулся к Мэтью:

— Вези ее обратно в Лондон! Немедленно!

— Шейн, — взмолилась она, протягивая ему пакет. — Мы привезли приказ от королевы!

Он выхватил пакет из ее рук и резко вскрыл его, а затем дважды перечел приказ: в такую глупость невозможно было поверить. Грязное ругательство сорвалось с его губ, и кулак с грохотом обрушился на стол.

— Какого дьявола ты мне это приволок? — набросился он на Мэтью.

Ответить поспешила Сабби:

— Потому что она отправила такие же приказы Дрейку и Бэроу. Курьеры, по всей вероятности, уже скачут в Плимут, и я хотела, чтобы ты получил депешу первым.

Туман бешенства, помутивший его разум, начал понемногу рассеиваться, когда до него дошло, что она предлагает. И усмехнулся, услышав ее следующие слова:

— Мэтью скажет ей, что мы опоздали: вы, мол, уже вышли в море.

Он прижал ее к своей груди, облаченной в колет из грубой кожи, не слишком задумываясь о целом арсенале, закрепленном у него на поясе. Потом развернул ее и подтолкнул к двери:

— Возвращайтесь домой, сударыня, да поживее!

Брату он сказал:

— С Дрейком никаких затруднений не будет: ничто в мире не помешает ему рвануть на Кадис. А вот вице-адмирал и все прочие старшие офицеры флота будут повиноваться этим дурацким приказам… если получат их. Что ж, придется позаботиться о том, чтобы они их не получили!

Он покинул корабль столь же поспешно, как и прибыл.

Мэтью восхищенно взглянул на Сабби:

— Он понял, что ты прочла приказы.

— Конечно понял и был от души благодарен, что я не стала терять времени.

— А все эти слезы и мольбы насчет того, чтобы я взял тебя с собой, потому что ты, чего доброго, никогда больше его не увидишь… это все было притворством! Ты же знала, что он откажется выполнять приказ, верно?

Она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его.

— Конечно, — признала она самым обыденным тоном. — Пойдем на палубу, поглядим, что происходит.

Не прошло и часа, как «Бонавентура» и «Дерзновенный» подняли якоря и во всем своем величии покинули гавань Плимута. Их путь лежал в Северную Атлантику. Десяток малых судов, словно затеяв детскую игру «делай-как-я», двинулись за ними, и у вице-адмирала, пребывающего на борту «Золотого Льва», не осталось выбора. Приказав остальным капитанам флотилии сниматься с якорей и следовать за ним, вышел в море и он.

Больше двух часов простояли на палубе, держась за поручни, Мэтью и Сабби. Когда гавань опустела, они взглянули друг на друга; вид у них был растерянный и несчастный. Обоих угнетало горькое чувство потери, как будто их бросили и забыли. Но тут он заметил, что в ее глазах зажегся знакомый огонек, словно она обдумывает какую-то проделку, — и даже дышать перестал. Наконец он шумно выдохнул воздух и с воодушевлением заорал:

— Почему бы и нет?

Они сплясали короткую джигу и кинулись обниматься, смеясь, как безумные.

Глава 18

На «Розе Девона» ставили паруса: надо было позаботиться о том, чтобы в Атлантике не слишком отставать от флотилии. Команды Мэтью разносились по кораблю одна за другой, и ему некогда было задумываться о последствиях. Когда же уколы совести все-таки досаждали ему, он отгонял прочь назойливые мысли. Ему начинало надоедать такое положение, когда брат неизменно забирал себе львиную долю, и было до смерти обидно, что в столь грандиозном предприятии Хок не попросил его помощи. А сейчас, рассуждал Мэтью, ему выпала такая возможность, какая представляется человеку единственный раз в жизни, и, прежде чем флотилия выполнит свою задачу, дело может обернуться так, что — чем черт не шутит! — Хок будет очень даже благодарен ему за помощь.

Флотилия загодя готовилась к дальнему походу и была полностью обеспечена всем необходимым; но «Роза Девона» находилась совсем в другом положении, поскольку провианта на ней было в обрез. Мэтью был вынужден зайти во французский порт Брест за пресной водой и съестными припасами. Его надежды на романтическую интерлюдию были грубо растоптаны действительностью, потому что с того момента, как корабль вошел в Бискайский залив, Сабби начала жестоко страдать от морской болезни. Ее выворачивало наизнанку пять дней подряд, и в конце концов она дошла до того, что стала умолять его повернуть назад.

В ответ он улыбался и заверял ее, что желудок у нее уравновесится сам по себе, как только они увидят испанские берега. Тошнота немного отступила, но зато теперь ее донимала удушливая жара внутри тесной каюты, и она, одетая только в тонкое нижнее белье, задыхалась. Она ведь не думала о вояже в Испанию, когда поспешно собиралась в дорогу, и с собой у нее были только теплые платья из шерсти и бархата.

К тому времени, когда они поравнялись с Лиссабоном, она уже больше не в силах была все это выносить и потребовала, чтобы Мэтью зашел в порт, чтобы она могла купить какую-нибудь хлопчатую одежду и несколько шляп, защищающих от солнца; это позволило бы ей покидать каюту и находиться на палубе, где ее мог обвевать хоть какой-нибудь ветерок. Войдя в Кадисский залив, Мэтью благоразумно бросил якорь в Фаро — этот порт принадлежал Португалии, а не Испании. К тому же здесь они находились не на виду у Непобедимой армады, но вполне могли бы услышать пушечные выстрелы. И теперь они напряженно прислушивались, пытаясь определить, как действовать дальше.

Английская эскадра стояла в открытом море, за пределами порта Кадис. Дрейк с Девонпортом понимали, что их единственная надежда — внезапная атака. Одна из принадлежащих Дрейку пинасс была легче и быстроходнее других; они оба решили перейти на ее борт и устроить стремительный разведывательный рейд по гавани Кадиса.

То, что они обнаружили, оказалось для них приятной неожиданностью. В гавани стояли, почти без всякой охраны, более тридцати галеонов и торговых судов. Разморенные послеполуденной жарой, словно сонные мухи, без видимой цели слонялись по палубам немногочисленные матросы. Изумленные разведчики ломали себе головы в тщетных попытках вспомнить, не приходится ли на этот день у испанцев какой-нибудь религиозный праздник, поскольку было очевидно, что портовый город Кадис вообще никем не охраняется.

На берегу громоздились готовые к погрузке сотни бочек, изготовленных из выдержанной древесины и скрепленных прочными обручами.

Эти добротные бочки, куда не могли проникнуть ни влага, ни черви, были заполнены водой, вином, мукой, солониной, фруктами. Насколько могли судить Дрейк с Девонпортом — а глаз у них был наметанный, — большая часть оружия и пороха была уже погружена на корабли, но несколько моряков еще и сейчас переправляли груз этого сорта на один из кораблей под именем «Аргозия». Маленькую пинассу, шедшую вообще без всякого флага, не окликнула даже портовая стража. Дрейк подал знак, что пора возвращаться на «Бонавентуру».

— Даже если вице-адмирал Бэроу заартачится, мы вдвоем можем взять Кадис, — сказал Дрейк.

— Если ударим сегодня же, пока они так мило отдыхают.

— Я готов взять на себя ответственность за действия, предпринятые в интересах Англии, — заявил Дрейк. — Вы слышали вчерашнее дурацкое предложение Бэроу — послать губернатору Кадиса депешу с предложением провести переговоры?

Девонпорт усмехнулся:

— Вы намерены обойтись без встречи с вице-адмиралом и не собираетесь поинтересоваться его мнением?

— Вот именно, — подтвердил Дрейк.

— Правильно, Фрэнсис. Захотят — поднимут якоря и двинутся за нами следом, не захотят — управимся без них.

— Я пойду на «Бонавентуре», а вы — на своем «Дерзновенном» у меня в кильватере.

Выберем какой-нибудь корабль, разнесем его в щепки и посмотрим, что получится.

— Давайте откроем огонь по «Аргозии».

Там полно оружия и пороха.

— Договорились, — спокойно сказал Дрейк.

— Мэтью, мы торчим на солнцепеке три дня! Ничего не видим, ничего не слышим, даже ни одного приятного запаха кругом! — Она сморщила нос и обмахнулась веером из соломки. — Вдруг их всех уже взяли в плен? — спросила она, дав волю воображению.

— Без единого выстрела? — фыркнул он.

— Откуда ты знаешь, что мы можем что-нибудь услышать с такого расстояния? — упорствовала она. — Давай подойдем поближе!

Он и сам уже почти решился идти на Кадис, но счел необходимым объяснить:

— Сабби, ты и представления не имеешь о том, что такое морской бой. Выстрелы из пушек… от них у тебя из ушей может пойти кровь! Корабельные пушки заряжаются раскаленными докрасна чугунными ядрами, гвоздями, всякими смертоносными железками! В любой момент из-под твоей руки могут быть выбиты перила, или у тебя под ногами разлетится деревянный настил. Когда тебя обстреливают — кажется, будто на тебя сама смерть обрушивается! И еще более страшная судьба тебя ждет, если твое судно враг берет на абордаж. Лучшее, на что ты можешь рассчитывать, — это счищать чужие кишки у себя со шпаги. А ведь возможно и кое-что похуже.

— Ты просто хочешь запугать меня! — накинулась на него Сабби, хотя сердце у нее стучало молотом от отвратительных картин, которые он ей рисовал — Обо мне можешь не беспокоиться: если я и дальше буду тут болтаться, я умру от тоски, и ты можешь скормить меня рыбам.

Он отвернулся от нее, чтобы выкрикнуть команду, а потом бросил ей через плечо:

— Иди-ка лучше вниз.

Она упрямо вздернула подбородок и закричала:

— Не может быть и речи! Дай мне подзорную трубу, чтобы я ничего не пропустила!

Вице-адмирал Бэроу был возмущен донельзя, увидав, что «Бонавентура», подняв флаг, на всех парусах движется мимо него в Кадисскую гавань. Отчаянными сигналами флагмана пренебрег и «Дерзновенный», устремившийся за первым ослушником. Вице-адмирал обвел взглядом английскую эскадру и глазам своим не поверил: «Золотая Лань» последовала примеру тех двоих!

Дрейк и Хокхерст расположили свои корабли с левого борта от «Аргозии». Когда они, под реющими на ветру английскими флагами, ворвались в Кадисскую гавань, там началось смятение. Испанских моряков охватила паника: их застигли в такой момент, когда они меньше всего этого ожидали.

Широко расставив ноги, раздетый до пояса, Хокхерст поднял руку, чтобы подать сигнал своим пушкарям. Его рука резко опустилась вниз, и батареи обеих палуб с правого борта «Дерзновенного» полыхнули огнем.

Сила отдачи заставила корабль резко накрениться; тем временем команда уже втаскивала пушки внутрь корабля: их надо было снова зарядить, а заряжались они со стороны дула. Воздух наполнился черным дымом и запахом пороха. Вышколенная команда прочищала жерла пушек, устанавливала пороховые заряды, заводила ядра в стволы, возвращала пушку на место — и все это в течение минуты; затем они поворачивали свои потные, покрытые сажей лица к Хокхерсту, выкрикивали:

«Чисто!» — и, уставившись неотрывным взглядом на его руку, ожидали следующей команды.

Канонада гремела, Хокхерсту трудно было распознать на слух, где тут пушки кораблей Дрейка, а где — испанские, но внезапно словно трещина разорвала воздух — и здесь уже невозможно было ошибиться: то взрывались бочонки с порохом. Мачты и рангоут «Аргозии» разлетелись на куски. «Аргозия» начала заваливаться на борт, и морская вода хлынула в открытые пушечные порты. Матросы команды запутывались в натянутых над палубами сетках, которые предназначались для защиты от неприятельского абордажа. Крики барахтающихся в сетках и тонущих людей можно было слышать даже на берегу.

«Аргозия» затонула менее чем за две минуты. И тут произошло нечто невообразимое.

Когда вице-адмирал Бэроу неохотно двинулся во главе своей флотилии в Кадис, то все увидели, что испанцы капитулируют. Один потопленный корабль — и они сдались!

И тогда закипела работа. Все англичане дружно принялись за дело: любые разногласия были временно позабыты. Все молчаливо признавали лидерство Дрейка в этой экспедиции, и моряки — все до единого! — выполняли его распоряжения. Немногочисленным испанским матросам, которым выпало такое везенье — оказаться в этот день в гавани, — было разрешено беспрепятственно покинуть свои суда, затем англичане аккуратно и с толком сняли с обезлюдевших кораблей полезные грузы и перетащили их на борт своих галеонов.

Появление Мэтью на палубе «Дерзновенного» оказалось полнейшей неожиданностью для Хока. Мэтью весело приветствовал старшего брата, но время для родственных бесед было неподходящее.

— Какого дьявола ты здесь делаешь?

Впрочем, не имеет значения… мы перетаскиваем грузы с этих кораблей. Бери все, что не приколочено намертво, — оружие, провиант, одежду, седла, сбрую, палатки, вино. Весь фокус в том, чтобы устроить тут хорошую преисподнюю, прежде чем набегут подкрепления из Севильи.

Завершив погрузку, суда покидали Кадисскую гавань и брали курс на Англию. Дрейк и Хокхерст открыли огонь по уже пустым корпусам, предоставив им возможность покачаться на приливной волне. Всего ими было выведено из строя тридцать три испанских корабля.

Сабби стояла у поручней «Розы Девона», завороженная зрелищем горящих испанских галеонов, которые освещали темнеющее небо, окрашивая его цветами пламени. Ужас от зрелища тонущей «Аргозии», несомненно, должен был преследовать ее до конца жизни, однако другие события этого дня, свидетельницей которых она стала, удерживали ее у поручней как прикованную. Лицо у нее почернело от порохового дыма, а пролитые слезы прочертили на нем светлые дорожки. От этого многочасового стояния у нее все болело, и в конце концов она оторвалась от поручней и собралась спуститься в каюту. В этот момент взгляд Хока случайно упал на нее, и, хотя «Дерзновенного» отделяли от «Розы Девона» добрых две сотни ярдов, ошибиться он не мог. С исказившимся лицом он спустил на воду маленькую шлюпку, сам сел на весла и направился к кораблю брата. Он взлетел на борт, словно ангел мести, черный от пота и сажи. Он не произнес ни слова, боясь, что скажет что-то недозволенное.

Вместо этого он крупными шагами приблизился к брату и одним ударом заставил того растянуться на палубе во весь рост. Команда затаила дыхание. Матросы были всецело преданы своему капитану и искрошили бы в куски любого другого человека, который вздумал бы подняться на борт и накинуться на Мэтью, — но на этот раз они предпочли не вмешиваться.

Дело касалось двух Хокхерстов.

Останавливаться Хок не стал. Тем же быстрым шагом он устремился к каюте и рывком открыл дверь. Сабби только что вымыла лицо и теперь стояла в белых панталончиках и в крошечной белой манишке, едва прикрывающей грудь. На Хока было страшно смотреть, и у Сабби затряслись поджилки.

Без единого слова он подхватил ее на руки, перекинул через плечо — так грузчики закидывают себе на спину мешки с товаром — и поднялся на палубу. Она молотила его кулаками по спине и отчаянно брыкалась, но он, не обращая на это ни малейшего внимания, перешагнул через борт и без всяких церемоний сбросил ее на дно гребной шлюпки.

Она была испугана настолько, что не смела даже рта раскрыть. От его хороших манер не осталось даже видимости. Хок превратился в дикого зверя. Шлюпка ткнулась носом в борт «Дерзновенного» с такой силой, что Сабби от толчка упала на спину, и ноги у нее задрались в воздух. Он снова взвалил ее к себе на плечо и начал подниматься по веревочному трапу.

Моряков весьма развлекло неожиданное представление; с веселыми ухмылками и одобрительными возгласами они потянулись через борт, чтобы втащить ее на палубу; но, когда они выпустили ее из рук, она не устояла на ногах и упала ничком, смертельно оскорбленная столь грубым обращением. Ее белые панталоны, перемазанные сажей с одежды Хока, возможно и выглядели презабавно, но одного взгляда капитана оказалось достаточно, чтобы прекратить дружное ржание команды.

А сам он опять закинул ее на плечо, умудрившись на этот раз двинуть ей в солнечное сплетение. Открыв дверь своей каюты и швырнув Сабби на койку, он откинул крышку дубового сундука и вытащил оттуда короткий тяжелый кнут. Не отрывая взгляда от ее лица, он хлестнул кнутом по ладони своей левой руки и раз десять повторил это угрожающее движение.

— Ты не посмеешь, — прошептала она.

— Я намерен задать тебе хорошую трепку!

В жизни не встречал второй такой строптивицы, как ты! Все самые гнусные свойства, которые водятся за ирландцами, — у тебя в полном наборе!

— А у тебя — нет?

Он не поверил своим ушам.

— Ты еще смеешь задирать меня после всех моих предупреждений! Ты все время так и напрашивалась на хороший урок… чертовски полезный урок! И, по-моему, сейчас самая пора тебе этот урок преподать!

— Ты, грубое животное! Драчун и невежа…

Не смей махать передо мной этой штукой! — прошипела она.

— Ты лучше помолись, чтобы я продолжал махать «этой штукой», потому что, когда я кончу махать, я пущу ее в дело!

Глаза у нее сузились, как у кошки.

— Если ты только дотронешься до меня, Шейн Хокхерст-О'Нил… клянусь, я жестоко отомщу!.. Настанет день, когда кнут будет у меня в руке!

Он резко хлестнул по сундуку, стоявшему рядом с койкой, так что наконечник кнута коснулся бедра Сабби. В угаре черной ярости он разломал кнутовище пополам и с омерзением отбросил от себя обломки. Шейн поспешил выйти, пока самообладание не покинуло его, и запер за собой дверь. А Сабби, перепуганная и униженная, разразилась слезами.

Она сидела, подтянув колени к подбородку, всхлипывала и раскачивалась из стороны в сторону. День оказался для нее слишком тяжелым, и необходимо было как следует выплакаться. В полном изнеможении она заснула, даже не помывшись.

На следующее утро она проснулась рано, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, где она находится. Когда же нахлынули воспоминания о том, как вчера обошелся с ней Шейн, сердце у нее ушло в пятки.

Он был в бешенстве, и еще долго будет в бешенстве, если она хоть сколько-нибудь верно судит о нем. В любой момент он может ворваться сюда, а когда придет — наверняка обрушит на нее какие-то кары. Вероятнее всего поколотит. Может быть, даже объявит, что порывает всякие отношения с ней, прикажет забирать вещички с Темз-Вью и проваливать на все четыре стороны, когда они вернутся в Лондон. Положение ее было самым жалким.

Никто даже не принес ей завтрак и не поинтересовался, не требуется ли ей что-нибудь.

Она открыла люки двух окон каюты и всей грудью вдохнула морской воздух. Он не был ни прохладным, ни освежающим, и это напомнило ей, что вскоре им опять предстоит переход через Бискайский залив, а это означает для нее неизбежность морской болезни. Ей стало до того жалко себя, что слезы опять потекли по щекам.

Прошло немало времени, прежде чем она посмотрелась в зеркало, и собственный вид ужаснул ее настолько, что даже побудил к действию. Она сняла перепачканные панталоны и налила воды, чтобы помыться с головы до ног. Она обыскала гардероб Шейна в поисках хоть какой-нибудь одежды, которую могла бы у него позаимствовать. Единственным видом одежды, которая была достаточно легкой и в то же время позволяла прикрыть наготу, оказались его рубашки. Она выбрала рубашку из белого батиста с нарядными оборками и закатала рукава до локтей. Затем покопалась в ящиках, пока не обнаружила щетку и гребень; вооружившись этими инструментами, она принялась приводить в порядок непокорную массу всклокоченных медных прядей.

Когда наступил полдень, а в дверь каюты так никто и не заглянул, ее жажда деятельности начала понемногу испаряться. Прошло два часа; ее стала разбирать досада, а потом и злость. И разве можно было не вознегодовать, если ее так возмутительно бросили без всякого внимания? Она бы предпочла бурную стычку, в которой ей пришлось бы уклоняться от его ударов, а ему — уклоняться от предметов, которые она запускала бы ему в голову.

Она знала, что и капитан, и команда непременно будут праздновать великую победу над испанским флотом, и на всем корабле не нашлось ни одной живой души, которая хотя бы вспомнила о ней.

Дело уже шло к вечеру, когда быстроногий юнга-вестовой постучался в дверь: он принес ей холодный напиток из лайма.

— Спасибо — скромно поблагодарила она. — А что, капитан намерен держать меня взаперти, пока мы не доберемся до Англии?

Юнга чувствовал себя явно неловко.

— Он ужас как зол, мэм. На вашем месте я бы радовался, что он к вам близко не подходит! Питье-то вам Барон послал, и еще он коку записку написал, чтоб вам приготовили поднос с ужином и вина чуток.

Паренек отдал честь и собрался было покинуть каюту, но тут Сабби схватила его за руку.

— Стой! — закричала она, взбешенная оттого, что Шейн и не думает к ней заходить.

Сейчас же, немедленно нужно что-то предпринять, иначе какая из нее леди Девонпорт! Схватив свои белые панталоны, она сунула их в руки сконфуженного юнца. — Вот! Нацепи это на флагшток. Твой капитан, возможно, и заставил сдаться испанцев, но меня он пока сдаться не заставил! Если у тебя кишка тонка, попроси Барона сделать это… для меня.

Юнга ухмыльнулся и покраснел:

— Сам сделаю. Когда никто не увидит.

Хок никак не мог взять в толк, что это так развеселило его команду. Матросы фыркали в ладони, пытаясь сдержать смех, и каждый раз, когда кто-нибудь взглядывал в его сторону, у закаленных моряков улыбка растягивала рот до ушей. Наконец он заметил, как один из них указал на что-то пальцем, а двое других просто надрывались от хохота, причем явно на его счет. Он поднял взгляд — и лишился дара речи, когда увидел, что именно развевается на флагштоке бизани. Предмет выглядел подозрительно похожим на перемазанные панталончики Сабби! Она бросала ему вызов, и невозможно было выразить это более красноречиво.

С минуту он недоверчиво взирал на это явление, а потом поймал себя на том, что улыбается сам. Кончилось тем, что громовые раскаты его неудержимого хохота разнеслись по всему кораблю. Насмеявшись вдоволь, он ринулся к каюте и резко распахнул дверь. Она слышала его приближающиеся шаги и, когда он появился на пороге, уже стояла подбоченившись, не зная, чего ждать, но готовая ко всему.

Он осведомился самым официальным тоном:

— Вы вывесили белый флаг, мадам, в знак признания своего поражения?

— Поражения? — гневно возопила она. — Никогда! Имя вашего корабля — «Дерзновенный»… По-видимому, сэр, вы так назвали его в мою честь!

Она уселась в его капитанское кресло и, пока он таращил на нее глаза, подчеркнуто напоказ подняла одну голую ногу и перекинула ее через подлокотник. Кроме тонкой батистовой рубашки на ней не было ничего, и стоило ей небрежно покачать ногой, как он каждый раз видел медные густые завитки.

Он радостно засмеялся:

— Сабби Уайлд, ты самая дьявольская из всех дьяволиц!

Он сделал лишь один широкий шаг к ней, как она остановила его повелительным жестом высоко поднятой руки и зеленым огнем, вспыхнувшим в глазах.

— Не рассчитывайте, сэр, что вам удастся получить меня так же легко, как вы получили Кадис. Не надейтесь, что вам будет позволено таскать меня с корабля на корабль, словно мешок с репой, пренебрегать мною и морить меня голодом, а потом вламываться сюда и давать волю своей похоти!

Он знал, что может взять эту крепость силой. Знал и то, что она заслуживает лучшего обращения. Придется прибегнуть к более осторожным методам осады, но и награда будет куда более драгоценной. Грозный капитан отвесил ей галантный поклон, и в глазах у него не осталось ни тени насмешки. Он церемонно произнес:

— Сабби, не окажете ли вы мне честь пообедать о мной? Я намерен отпраздновать нашу победу и хотел бы отпраздновать ее вместе с вами.

Столь же благовоспитанно она наклонила голову и ответила:

— Ничего не могло бы быть для меня приятнее, лорд Девонпорт. Только, увы, мне не во что переодеться к обеду.

Он подошел к сундуку в углу каюты и поднял крышку.

— Здесь есть разные материи. Приношу извинения, Сабби: платьев я для тебя припасти не догадался.

Он вынул из шкафа одежду для себя и, перекинув эти вещи через руку, удалился со словами:

— Обед будет подан, когда пробьет шесть склянок.

Она обследовала все содержимое сундука, где хранились дорогие изысканные ткани разнообразных цветов и оттенков, и ей грозила опасность разорваться на части — так трудно было остановиться на чем-то одном. Наконец она выбрала почти прозрачную ткань с золотыми и бирюзовыми полосками. Она отрезала квадратный кусок — чуть больше ярда в ширину и в длину, — обернула его вокруг себя и завязала узлом на одном плече. Каждому, кто поглядел бы на нее справа, она казалась полностью одетой, а поглядевший слева сразу бы понял, что платье открыто от плеча до лодыжки и что, кроме этого импровизированного платья, никакой другой одежды на ней нет.

В дверь постучали, и появился Барон, который молча и проворно установил изящный столик, накрыл его белой скатертью из камчатого полотна и выложил такие же салфетки.

Затем на столе появились серебряные вилки и ножи тонкой итальянской работы, тяжелые золотые тарелки с рельефным изображением дракона в центре каждой из них, а также бокалы из венецианского хрусталя на резных ножках из золота и нефрита. Барон всегда обращался с ней самым уважительным образом, но в этот вечер его взгляды выражали столь глубокое почтение, что Сабби невольно призадумалась: не сказала ли ему Джорджиана, что он имеет дело с леди Девонпорт. У нее не было времени докопаться до истины, ибо пробило шесть склянок и в дверном проеме появился Шейн. Он явно намеревался строго придерживаться этикета: постучал и дождался, пока она пригласит его войти. На нем был тропический костюм из светлого полотна, на фоне которого особенно бросался в глаза его загар. Он взял ее руку и поднес к губам, и только потом позволил себе обжечь ее пристальным взглядом внимательных синих глаз. Медленная одобрительная улыбка смягчила контуры его твердого рта, и на темном загорелом лице сверкнули белые зубы.

У Сабби сердце перевернулось в груди. Как он был сейчас прекрасен! Львиная грива свободно спадала на плечи; концы волос, выгоревшие на солнце, отливали темным золотом.

Его окружал такой ореол мужественности, что Сабби почувствовала, как у нее подгибаются коленки.

Вернулся Барон. Он принес горячие блюда под крышками и большую многоярусную вазу с фруктами; некоторые из них были незнакомы Сабби. Когда Барон удалился, оставив их наедине, Шейн подал ей кресло и тихо проговорил:

— Ты самая прелестная женщина из всех, кто когда-либо оказывал честь моему столу.

Сабби грациозно уселась в кресло и скромно расправила складки своего наряда таким образом, чтобы по возможности скрыть наготу, а не выставлять ее напоказ.

— Что-то удивительно вкусно пахнет, хотя я никак не могу понять, что именно, — сообщила она с воодушевлением.

— За наш сегодняшний ужин надо поблагодарить испанцев. — Он поднял с супницы тяжелую крышку. — Это пайелла, знаменитое испанское блюдо. Ее готовят из кусочков куриного мяса и очищенных креветок, добавляют чеснок и испанский шафран, и все это выкладывается поверх горки риса с перцем.

Он налил в бокалы светлого шабли и положил на тарелку Сабби солидную порцию ароматной пайеллы.

— А это что? — указала она на другое блюдо.

— Артишоки с начинкой из спелых оливок.

Ты отламываешь листок и обмакиваешь его в растопленное масло, вот так. — Он не мог не улыбаться при виде того, с каким живейшим интересом она пробовала каждое блюдо. — Как и большинство заморских кушаний, это — на любителя. К нему надо привыкнуть. Я замечал, что англичане слишком склонны воротить нос от всего, что для них необычно. А по-моему, правильно говорят: разнообразие придает жизни остроту…

— В самом деле, милорд? — уточнила она, сверкнув глазами мгновенно насторожившись: нет ли в его словах второго, скрытого смысла?

— Однако существуют и такие лакомства, которых, раз отведав, уже никогда не забудешь, — добавил он.

Она покраснела и опустила ресницы.

— А эти фрукты… как называются? — спросила она.

Ей уже тоже стало труднее говорить и даже дышать — сейчас, когда она пыталась как-то умерить жар, загорающийся в глубине его глаз.

Шейн вздохнул.

— Ну, я думаю, апельсины ты знаешь и лимоны тоже. А вот эти, зеленые, — лаймы, а это — виноград и дыня. Коричневые — это финики, очень липкие и сладкие, а вот там — фиги. Они восхитительны на вкус, но в них очень много мелких косточек.

Она положила тонкий палец на твердую кожуру странного красного плода и вопросительно подняла брови.

— Это гранат — древний символ плодородия. Барон всегда очень чуток, и он все делает обдуманно. Он не зря положил гранат на пальмовый лист. Это фаллические символы: гранат — женский, пальмовый лист — мужской.

Уголки ее губ приподнялись в ехидной усмешке.

— Я должна еще о чем-то спрашивать?

Должна или нет?

— Сабби, я не могу без тебя.

Их глаза встретились, и в этот миг ей вдруг открылось: да ведь она выполнила все, что задумала. Она привязала его к себе так крепко, что в ее власти доводить его до безумия. Он хотел ее, он в ней нуждался и без нее уже не мог жить. Если она его бросит — он все равно будет любить ее. Он, человек невероятной силы, — и она стала его единственной слабостью.

Она сделала его своим рабом.

Она отошла от стола, держа в руке тонкий бокал. Оба знали — хотя об этом не было сказано вслух ни слова, — чем отличается сегодняшнее их свидание от всех предыдущих.

«

Сегодня он не станет переходить от слов к делу, когда пожелает; он будет ждать ее согласия. Она отхлебнула глоток вина, медлительностью своего приглашения обрекая его на танталовы муки. В конце концов, истерзав его ожиданием сверх всякой меры, она развязала узел у себя на плече, и нарядный лоскут соскользнул на пол, а потом рассчитанно-многозначительным движением обмакнула палец в шабли и нарисовала два влажных овала вокруг своих сосков.

С торжествующим рыком он схватил ее в объятия и отведал вкус каждого. Сильными руками он высоко поднял ее, прижал к груди и медленно начал опускать, все время тесно прижимая к себе. Ее атласная кожа скользила по грубому полотну его одежды, и от прикосновения жесткой ткани к ее бедрам, животу и груди Сабби вдруг задохнулась, опаленная внезапно вспыхнувшей страстью. Он целовал уголки ее губ, веки, кончик носа и напоследок — обольстительную родинку. Дрожь начала пробегать по ее телу. Она самозабвенно откинула голову назад, и тогда его губы приникли к ее шее.

Его сердце забилось чаще, когда он вдохнул опьяняющий аромат ее несравненных волос.

Она потянулась рукой вниз и легким касанием пальцев обвела контур могучего ствола его мужественности, а потом ее рука по-хозяйски захватила его, и Шейн содрогнулся от счастливого предвкушения.

Она слабо воскликнула:

— Шейн, пожалуйста!..

Он испытующе взглянул ей в глаза:

— Что, Сабби?

— Пожалуйста, — умоляла она.

— Скажи, милая… скажи словами.

— Я хочу тебя… сейчас… если ты не возьмешь меня, я умру… — всхлипнула она.

Он заполнил ее целиком; его страстный порыв набирал силу с каждым мгновением, обретая новую мощь от ее бесхитростно-бурного отклика, когда она пыталась вобрать его в себя все глубже и глубже. Она вонзила зубы в его плечо, где, как она знала, клубилось пламя, извергаемое драконом; она наслаждалась восхитительным соленым вкусом бронзовой кожи.

Ураган страсти трепал их беспощадно.

Шейн вторгался в сокровенные глубины возлюбленной, словно одержимый; потом он проделывал обратный путь почти до конца, а затем вновь устремлялся вперед. Она впивалась ногтями в его плечи и руки, оставляя следы в виде кровоточащих крошечных полумесяцев, а потом слизывала кровь, выступающую из этих ранок. Он так по ней изголодался, что даже начал опасаться, как бы не разорвать ее на части, но она подстрекала его не останавливаться, вовлекаясь все дальше в эту безумную игру… а порой захватывала и удерживала его, и в конце концов их исступленные возгласы и стоны можно уже было услышать на палубе корабля.

Они разыгрывали мистерию сладострастия всеми способами, какие только возможны для соединения мужчины с женщиной. Он овладевал ею, прижав к стене, на столе, на полу, а потом, крепко зажав ее у себя между ногами, укачивал и убаюкивал в койке, пока она не заснула, вконец обессиленная и измученная часами наслаждения. Когда он оставил ее, чтобы выйти на палубу и осмотреться, она не проснулась.

Тремя часами позже, когда он вернулся в их общую постель, в первые минуты они даже не в силах были говорить. Они все еще пребывали в ошеломлении от всепоглощающей страсти, которая так недавно кинула их друг другу в объятия и воспоминания о которой сейчас нахлынули на них с такой силой. Он ласково коснулся ее щеки, и она, наконец-то стряхнув с себя любовный транс, приткнулась к его боку, чтобы поговорить.

— Мне хотелось бы дать бал-маскарад в Темз-Вью… в честь победителей. Я смогу закатить такой грандиозный и замечательный бал, какой еще ни одной королеве не удавался.

Он поцеловал ее в макушку.

— Мы вполне можем закатиться в Тауэр за то, что натворили в Испании. Во-первых, Елизавета приказала отменить экспедицию, а мы этим приказом пренебрегли. Во-вторых, Дрейк ворвался в гавань, не посоветовавшись с вице-адмиралом. Я все время был вместе с ним, и мне тоже придется держать ответ за свои действия. Не заблуждайся на сей счет: королевский флот заявит официальный протест и выдвинет обвинения против Дрейка — и против меня заодно.

— Пфу! — фыркнула Сабби, в совершенстве сохраняя интонацию королевы. — Ты можешь умилостивить Бесс Тюдор, потому что ты куда красивее толстого старого Бэроу.

— Бедненькая Бесс, — пожалел он королеву. — Она теряет своих фаворитов одного за другим. Я вот влюбился в тебя, а теперь и Эссекс бросил к ногам Франсес свое сердце.

— Не говоря уже о богатстве, — хихикнула Сабби.

Целую минуту он хранил молчание.

— Ты считаешь, что Франсес его не любит?

— М-м-м… верней будет сказать, что она любит его… головой, но, по-моему, сердце тут говорит не слишком громко. Впрочем; так или иначе, они оба будут на балу, и ты сам увидишь. А еще я приглашу твоего друга Чарльза Блаунта и Пенелопу…

— Ты еще скажи, что Пенелопа не любит Чарлза, — поддел он ее.

— Нет, конечно она-то его любит. Из-за этого проклятого молодчика она просто делает из себя посмешище. По-моему, она и в самом деле собирается бросить мужа и детей, чтобы жить с ним.

Как хотелось ему спросить, любит ли его она сама! Но, не уверенный в ответе, он снова поцеловал ее волосы и нежно шепнул:

— Я люблю тебя, Сабби.

Она обратила к нему зеленые глаза и тихо ответила:

— Я знаю.

Что сказанные им слова — не пустой звук, ему пришлось доказывать делом в последующие дни, когда они вышли в злополучный Бискайский залив.

Началось с того, что Сабби подняла голову, перед тем лежавшую у него на плече, и жалобно застонала.

— Любовь моя, что случилось? — спросил он с тревогой.

— О-о-о, мне так плохо, — прошептала она.

В мгновение ока он был уже на ногах и подхватил ее на руки.

— Что с тобой? Может быть, какая-нибудь еда тебе не подходит? Что ты ела вечером?

При слове «еда» все, что было ею накануне проглочено, неудержимо ринулось вверх, к горлу, и ее вырвало самым неаппетитным образом.

— 0-ох, у меня морская болезнь! — простонала она, — прошу тебя, не смотри на меня!

— Это у тебя и раньше бывало? — быстро спросил он.

Она молча кивнула: ей было невыносимо сознавать, какие ужасные миазмы сейчас от нее распространяются.

— Пожалуйста, оставь меня, — взмолилась она.

— Ни за что я тебя не оставлю. Ты что же думаешь, я не знаю, как управляться с морской болезнью? — буркнул он.

Он сорвал с койки замаранные простыни и постелил свежие. Потом — так бережно, словно ухаживал за ребенком, — он обнял Сабби с головы до ног и надел на нее одну из своих чистых рубашек. Он принес разведенное водой вино и сухой бисквит и заставил ее проглотить хоть немного, чтобы желудок не был пустым.

Однако хватило одного глотка и одного кусочка, чтобы вызвать новый приступ рвоты, и Шейн терпеливо проделал всю черную работу заново. Он делал все, что от него зависело, лишь бы устроить ее поудобнее. Он отыскал одеколон с приятным свежим ароматом, протер лоб Сабби и несколькими каплями брызнул на подушки. Он пробовал массировать ей живот и держал ее в сильных и ласковых руках, когда ее снова выворачивало наизнанку. Он заботился о ней, как о младенце; кормил, мыл, переодевал, а когда она затихала, держал ее за руку и хриплым голосом мычал себе под нос какую-то колыбельную песню, пока ей не удавалось задремать.

Когда она протестовала, ссылаясь на то, что он не должен видеть ее, когда она не может вызывать ничего, кроме омерзения, он спокойно возражал: «Разве ты не выхаживала меня, когда я попал в беду?»

Как видно, он передал управление кораблем в надежные руки Барона, потому что, насколько она могла вспомнить, он вообще не отлучался из каюты в течение трех суток. На четвертый день, когда ей слегка полегчало — хотя она была бледна и еле передвигала ноги, — он отнес ее на палубу, чтобы она могла подышать свежим воздухом, а тем временем матросы по его приказу вынесли из каюты вещи и отскребли-отмыли все дочиста, чтобы изгнать застоявшийся тяжелый запах. Однако бесконечная доброта Шейна оказала на Сабби странное воздействие. Ее начали тяготить мрачные мысли, потому что она не хотела больше быть его метрессой. Она хотела быть его женой.

Для нее было огромным облегчением, когда на горизонте показался английский берег и она наконец-то смогла стряхнуть гнет уныния, который терзал ее чем дальше, тем сильнее. Она предпочитала видеть Шейна в образе грешника, а не в образе святого. В конце-то концов, разве могла бы она отомстить за себя… святому?

Глава 19

Королева — как и вся Англия — ликовала, воодушевленная победой над испанским флотом в Кадисе. То было время героев — время, когда королеве и ее Совету необходимо было явить миру зримое доказательство своей мощи и готовности помериться силами с врагами, угрожающими Англии со всех сторон.

Елизавета была достаточно умна, чтобы извлечь как можно больше пользы из удачного поворота событий, и сочла более удобным для себя как бы позабыть о том, что запретила морским забиякам приступать к выполнению их миссии. Возмущенные протесты вице-адмирала Бэроу и командования флота на удивление быстро затихли, и Елизавета подарила Англии героев, которых можно было чествовать и прославлять на каждом углу.

О рейде в Кадисскую гавань ходило множество легенд. Легенды рассказывались и пересказывались, обрастая подробностями и фантастическими выдумками. Англия распевала песенки о бороде испанского короля[11] и немало при этом веселилась.

В тайниках души Елизаветы всегда вспыхивала радость, когда ее подданные позволяли себе дерзко пошалить в тех морях, на которые притязала Испания; но теперь она могла выражать свой восторг вполне открыто.

Толпы зевак стекались в морские порты, чтобы поглазеть на прославленные парусники — «Негоциант», «Радуга» и «Бонавентура», но более всего привлекали к себе внимание корабли, которые принадлежали частным владельцам: «Золотая Лань» Дрейка и «Дерзновенный» Девонпорта.

Та весна оказалась самым ярким, самым безумным сезоном за все время царствования Елизаветы. Маскарады, искрометные представления, забавы, пиры, балы, всевозможные празднества заполняли дни и ночи придворных, и двор был именно тем местом, где стоило находиться. Королева не отпускала от себя Девонпорта, и, как всегда, самый беглый ее намек был законом.

Придворная жизнь превратилась в один нескончаемый карнавал, где каждый рядился в какой-то особенный костюм, и эти костюмы день ото дня становились все более замысловатыми. Целые состояния тратились на наряды и драгоценности, на устройство новых увеселений, причем события сегодняшнего дня непременно должны были затмить те забавы, в которых устроители участвовали вчера.

Через день после возвращения ко двору Сабби посетила Уолсингэм-Хаус. Она была полна впечатлениями от своего грандиозного приключения и жаждала поделиться ими с Франсес, но та выглядела озабоченной и, в свою очередь, тоже могла кое-что поведать гостье.

— Франсес, да ты меня совсем не слушаешь! Что-то случилось, пока меня не было?

Скажи!

— О Сабби, очень многое случилось, но ты должна поклясться, что сохранишь мой секрет, — очень серьезно отозвалась Франсес.

— Клянусь! Ну же, скажи мне! — поторапливала Сабби подругу.

— Королева была приглашена на ужин в Эссекс-Хаус, и Робин наконец-то добился от нее обещания, что она позволит ему представить ей Пенелопу. Я помогала Пенелопе выбрать самое роскошное ожерелье, чтобы преподнести его королеве в подарок. А на следующий вечер — час уже был совсем поздний — Робин ворвался сюда как ураган… в таком бешенстве, какого я за всю свою жизнь ни у кого не видела! Королева взяла назад свое слово и приказала, чтобы Пенелопа не покидала своей комнаты. У королевы с Эссексом вышел ужасный скандал, и он чуть не стукнул ее. Он поклялся, что отомстит ей. Сабби, он хотел придумать что-нибудь такое, чтобы побольше задеть ее… поэтому он в тот же вечер обвенчался со мной!

— И теперь ты графиня Эссекс?! — восторженно воскликнула Сабби.

— Ш-ш-ш, Сабби, это секрет, — предупредила Франсес.

— О, это самая чудесная новость из всех, которые я когда-нибудь слышала! Какая дивная месть этой старой ведьме! Ух, я бы все отдала, только бы увидеть, какое у нее будет… личико, когда она в конце концов об этом услышит! — воскликнула Сабби, смеясь от радости.

— О, ради Пресвятой Девы, Сабби, даже не заговаривай об этом! — в испуге ахнула Франсес.

— Почему ты так беспокоишься, Франсес?

Твой секрет надежно сохраняется, а если кто-нибудь что-то проведает, так ведь никто не рискнет довести это до сведения королевы.

Франсес нерешительно проговорила:

— Я думаю… мне кажется… у меня будет ребенок.

— О Господи! Ты уверена? — ахнула Сабби.

— Знаешь, я считала и считала… пока голова не закружилась. Во всяком случае, один месячный срок точно прошел… И по другим приметам все сходится Не забывай, у меня уже есть ребенок, поэтому я знаю признаки.

— Признаки? Какие? — беспечно спросила Сабби.

— У меня грудь болит, и… и я каждые пять минут бегаю в гардеробную комнату… по малой нужде.

Сабби оцепенела, потому что в последнее время за ней водилось в точности то же самое.

— И еще, конечно, — добавила Франсес, — меня мутит.

— Мутит? — вскрикнула Сабби, теперь уже встревоженная не на шутку.

— А что такое? — испугалась в свою очередь Франсес.

— Ох, твоя утренняя хворь напомнила мне, как я мучилась от морской болезни.

— «Утренняя хворь» — это такое глупое название. Когда ты беременна, тошнота может накатить в любое время суток.

— Да неужели? — спросила Сабби, желая узнать как можно больше об этом важнейшем предмете.

Вернувшись в Гринвич, она тоже ретиво принялась за расчеты. Но ей нипочем не удавалось точно определить, когда у нее был последний месячный срок — она просто не могла вспомнить. Теперь, когда пришлось всерьез заняться подобными размышлениями, ей показалось, что это было очень давно. Она попробовала отбросить тревожные мысли, но воображение не давало ей покоя, и, как она себя ни бранила, отделаться от беспокойства уже не могла.

Для празднества в знаменитом Теоболдсе — резиденции лорда Берли — королева заказала новое платье. Это было невиданно великолепное одеяние из пурпурного бархата, сквозь разрезы которого виднелся шелк аметистового цвета, расшитый самоцветами и жемчугом. Случилось так, что Сабби присутствовала при важнейшей церемонии последней примерки, когда швеи подгоняли платье по фигуре ее величества. Едва она это увидела, как тут же приняла решение в точности воспроизвести этот наряд и появиться в нем на маскараде, который она задумала устроить в Темз-Вью.

Никто никогда не смел показываться в костюме королевы — любой королевы, не говоря уж о собственной повелительнице, но, чем больше Сабби об этом думала, тем больше увлекалась своим замыслом. Она знала, что у королевы набралось великое множество украшений из аметистов и жемчуга, подходящих к задуманному платью; и еще королева, без всякого сомнения, наденет корону в виде небольшого венца, обтянутого пурпурным бархатом, на котором сверкали узоры из бриллиантов, жемчуга и аметистов различных оттенков. Сабби заказала точные копии всех этих частей костюма, вплоть до сиреневых атласных туфелек и сиреневого веера.

В самом начале она обращалась к Шейну за советами по поводу предстоящего бала, но, поскольку он предоставил ей полную свободу, разрешив выполнять каждый ее каприз, на последних стадиях подготовки она просто делала все по своему усмотрению.

Она приняла блестящее решение — назначить бал на тот самый день, когда состоятся празднества в Теоболдсе: можно было не сомневаться, что все интересные персоны придут к ней, а все старые зануды потащатся в Теоболдс. Приглашения были посланы Эссексу и Франсес, Энтони и Фрэнсису Бэконам, обоим секретарям Эссекса, Пенелопе Рич и Чарльзу Блаунту, Дороти Деверо и тому человеку, к которому та только что сбежала, — Томасу Перро. Сабби пригласила даже мать Эссекса, Летицию, хотя Лестер в списке приглашенных не значился. Ожидались также графиня Хардвик, леди Лейтон, сестры Кэри, Бесс Трокмортон и ее возлюбленный, сэр Уолтер Рэйли; не были забыты и многочисленные неженатые друзья Шейна — лорд Маунтджой, Фульк-Гревиль, сэр Томас Грэшем — банкир, которого считали самым богатым человеком в Лондоне и который только что учредил Королевскую биржу в Сити.

Получили приглашение все фрейлины; приходилось, конечно, принимать во внимание, что в последний момент их услуги могут понадобиться королеве в Теоболдсе, и они были извещены, что в этом случае их отсутствие никто не сочтет за обиду.

Теоболдс представлял собою поистине великолепный трехэтажный дворец с четырьмя квадратными башнями и четырьмя дворами-площадками. Холл этого дворца славился фонтаном высотою до потолка; этот фонтан образовывали струи красного или белого вина; но и помимо холла во дворце имелись весьма примечательные помещения. Так, например, в одной из комнат содержалось великое множество разнообразных часов: искусные мастера выверяли их ход столь безупречно, что все они начинали отбивать время точно в один и тот же момент. Другая палата была расписана таким образом, чтобы создавалось впечатление небесного свода над головой — с облаками, планетами и звездами в зодиакальном круге. Специальный часовой механизм, соединенный с куполом-потолком, позволял показать, как садится Солнце, как восходит Луна, как зажигаются и гаснут звезды. Фрески в одной из застекленных галерей изображали исторические сцены с участием всех прославленных владык христианского мира.

Однако пребывание в Теоболдсе было сопряжено и со множеством неудобств. Ужасным недостатком этой резиденции была теснота крошечных каморок, в которых предстояло ютиться придворным — по трое-четверо в одной постели (разумеется, леди и джентльмены — в разных спальнях). Другая неприятность заключалась в удаленности Теоболдса от Темзы. По реке можно было добраться в барках только до Уайтхолла, затем гостям следовало проехать по Стрэнду, миновать Друри-Лэйн, продолжить путь через Холборн и Кингзгейт-стрит и выехать на тракт, который в наши дни носит название «Теоболдсроуд». Насколько же приятнее и проще было проплыть по Темзе от Гринвича до Темз-Вью!

Сабби не жалела денег на еду, вино, на наем многочисленной временной прислуги. Она даже добилась, чтобы один из хокхерстовских кораблей был послан во Францию специально за ранними весенними цветами. Фрезии, ирисы, левкои наполняли весь дом упоительным ароматом. Сабби потратила два дня, чтобы превратить концы своих волос в клочковатые кудряшки — надо же было создать с их помощью видимость одного из новых париков королевы; в день маскарада, чтобы скрыть от посторонних глаз то надругательство, которое она сотворила над своими волосами, она спрятала их под элегантным кружевным чепцом и не снимала его все то время, пока усердно выполняла свои обязанности в дворцовой гардеробной.

Сабби помогла тетушке выложить на поверхность новый наряд королевы — наряд, в который та должна была облачиться перед самым выездом в Теоболдс, — и, со злобным блеском в глазах, наконец удалилась, на прощанье напомнив Кейт, что им еще предстоит сегодня вечером увидеться в Темз-Вью.

Шейна она попросила присутствовать на маскараде в облике Бога Морей королевы; поэтому он просто остановился на одном из своих изысканных придворных костюмов и занимался подбором подходящих перстней, когда из своей туалетной комнаты вышла Сабби.

Увидев ее, он разинул рот от удивления.

— Смерть Господня! Я подумал, что это королева! — ахнул он. — Милая, ты думаешь, это благоразумно — так ее высмеивать?

— Благоразумно? Когда это я что-нибудь делала благоразумно? — спросила она, смеясь и наслаждаясь произведенным впечатлением. — Я выгляжу в точности как она, когда надеваю маску, — заверила она, поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

— А что будем делать вот с этим? — спросил он, выразительно покосившись на ее прекрасную грудь.

— Вот с этим ничего не поделаешь. Я женщина, а не доска.

— Знаете, юная леди, вам бы следовало завтра поутру — и как можно раньше — вернуть на место венец и парик, пока их не хватилась хозяйка, — предостерег он ее.

— Да будет вам известно, сэр, что у меня на голове — мои собственные волосы; и венец тоже мой… оплачен неким благородным поклонником.

Он издал короткий вопль шутовского отчаяния от такого ее сумасбродства и наклонился, чтобы поцеловать соблазнительный холмик ее груди. Она хлопнула его веером и голосом Елизаветы — который она наловчилась в точности имитировать — сварливо произнесла:

— Нечего! Нечего! Не смейте пачкать драгоценнейшую особу королевы! Паскудство!

Эти музыканты должны были явиться сюда уже несколько часов тому назад! Шейн, как ты считаешь, Мэйсон не оплошает с устройством фейерверка? — спросила она, мгновенно перейдя на свою обычную речь.

— Перестань дурачиться. Маскарады устраиваются для того, чтобы встряхнуться, а не для того, чтобы рехнуться, — поддразнил он ее. — В подготовку этого приема вложено больше сил, чем в подготовку Кадисского рейда.

— Пфу! — фыркнула она и быстро покинула спальню.

После ее ухода он еще долго качал головой, не уставая ей удивляться. Она была самым нахальным созданием на земле, и он не променял бы ее на все золото мира.

Каждый прибывающий гость спешил должным образом выразить глубочайшее почтение мнимой королеве, пока она не приподнимала свою маску — к их величайшему изумлению и облегчению, и она радостно смеялась вместе с ними. Она держалась прямо, словно шомпол проглотила; она говорила, выступала и жестикулировала, как королева; конечно, она оказалась в центре всеобщего внимания. Когда какой-нибудь джентльмен шептал ей на ушко, что она сегодня прекрасна, как никогда, она становилась в позу, которую в точности переняла у королевы, и с лицемерным отвращением бросала: «В ваших словах больше лжи, чем в эпитафии папы Римского».

Когда Эссекс, сопровождаемый красавицей Франсес, склонился к руке Сабби, она покрутила у него перед носом пальцами:

— Смотрите, в мои кольца вставлены зеркальца… точь-в-точь, как у Бесс! Это мне очень пригодится потом, когда мы сядем играть в карты.

Он по достоинству оценил шутку: королева сумела жульническим образом облегчить его карманы на многие тысячи фунтов с помощью своих чертовых зеркальных колец.

Кейт Эшфорд смеялась до слез, разглядывая каждую деталь великолепного одеяния и поражаясь, до какой же степени точно Сабби скопировала наряд королевы.

— Завтра эти костюмы уже не будут выглядеть одинаково, Кейт, — с издевкой отметила Сабби, — потому что ее-то платье будет все покрыто пятнами пота.

Сабби танцевала без устали, а Девонпорт снисходительно наблюдал, как отчаянно флиртовали с ней сменяющие друг друга кавалеры.

Каждому было лестно покрутиться вокруг «ее величества» и отважиться на кое-какие вольности, которые обычно дозволялись только Эссексу, Лестеру и Девонпорту. В чернобородом испанце был опознан Мэтью. От Шейна он держался на почтительном расстоянии, но необычно много времени находился близ Сабби.

Елизавета выбрала придворных, которым предстояло сопровождать ее в Теоболдс. В это число попали Лестер и Дрейк, супруги Оксфорд, сэр Кристофер Хаттон — ее лорд-канцлер. Поскольку лорд Норрис принимал ее раньше у себя в Райкоте, а лорд Монтэгю — в усадьбе Каудрей, она пригласила в Теоболдс и их — в качестве благодарности за гостеприимство. Из статс-дам выбор пал на герцогиню Суффолк, графиню Варвик, леди Гастингс, леди Хаттон и леди Чандос. В качестве дежурных фрейлин она решила взять с собой Элизабет Саутвелл и — к крайней досаде девушки — Мэри Говард.

Барку королевы только незадолго перед этим изрядно подновили — заменили на ней тенты и драпировки и покрасили в цвета Тюдоров. Пажи и дежурные фрейлины держали на весу пурпурный бархатный шлейф нового платья ее величества, пока она восходила на борт ожидающей ее барки. Она милостиво приветствовала своего старого лодочника Джорджа, который многие годы служил старшим гребцом королевской барки и знал Темзу вдоль и поперек лучше любого человека в Лондоне.

Все шло гладко, пока на пути не возникло неожиданное препятствие. Барка королевы замедлила ход и почти остановилась.

Елизавета в нетерпении вскочила на ноги.

Там, перед носом ее судна, загораживая путь, стояла роскошнейшая барка, раскрашенная в два цвета — алый и золотой, и с убранством тех же цветов. Королева мгновенно распознала эту барку: она принадлежала ее ненавистной сопернице Летиции. Елизавета метнулась к Джорджу и закричала:

— Прикажи им именем королевы убраться с дороги! Гнусная выскочка! — кипятилась она, разъярившись уже оттого, что барка Летиции оказалась таким эффектным сооружением, да еще с гребцами в алых ливреях.

У встречной барки не было иного выхода: пришлось посторониться и уступить дорогу королеве; однако и после того как они разминулись, раздражение Елизаветы не улеглось.

— Мне казалось, Джордж, что эти наши драпировки считаются новыми.

— Так и есть, ваше величество, новехонькие они… их делал лучший обойщик Лондона.

— И какого же они цвета, Джордж? Как я должна этот цвет называть? — въедливо допытывалась она.

— Как это — какого цвета, ваше величество? Это же ваши собственные цвета — цвета Тюдоров… Белый с тюдоровским зеленым.

— Тюдоровским зеленым? Они что, никогда тюдоровского зеленого не видели? Этот цвет гусиного поноса, так вернее будет!.. Да, клянусь Создателем!.. Гусиного поноса!

— Роберт, — резко окликнула она Лестера, прервав его беседу с Хаттоном, — я желаю, чтобы завтра на этой барке были новые драпировки. Я королева Англии и не намерена раскатывать по Темзе у всех на виду под балдахином цвета гусиного поноса! Проследите, чтобы это было исполнено!

Движение на реке было весьма оживленным, и каждый раз, когда королеве на глаза попадалась чья-либо частная барка, Елизавета сравнивала ее со своей и выходила из себя от злости. Когда Мэри Говард принесла ей подогретого со специями эля, она грубо вырвала кружку из рук фрейлины, готовая во всем находить изъяны и промахи.

— Можно подумать, что сегодня на реке толкутся все лондонские бездельники до последнего! Куда это, по-вашему, их понесло?

Ее фрейлины отмалчивались в страхе, как бы она не проведала чего-нибудь о маскараде в Темз-Вью. И тут в глаза королеве бросилась небольшая, но ослепительно нарядная барка, в убранстве которой сочетались молочно-белый и пурпурный цвета. Барка была пришвартована у пристани Кью.

— Проклятье! Еще одной вертихвостке понадобилось посрамить эту посудину!

Решительным шагом она прошла по палубе к гребцам.

— Джордж, кому принадлежит вон та барка? — прозвучал требовательный вопрос.

Он осклабился:

— Полюбовнице Бога Морей, ваше величество.

Она окаменела. Да верно ли она расслышала этого олуха? На лице у нее застыла мстительная гримаса. Ей надоело… Нет, ей было до тошноты противно выслушивать сплетни и намеки, которые прилипали к ее фаворитам. Она должна все увидеть своими глазами.

— Джордж, поворачивай к берегу. Мы устроим короткую остановку в Темз-Вью.

Когда они подтянулись поближе к Темз-Вью, река так и кишела челноками и барками.

В садах шло шумное веселье, из просторного особняка доносилась жизнерадостная музыка.

Четыре пажа-трубача кинулись к сходням, чтобы, выбравшись на берег, возвестить о прибытии королевы, но повелительный голос Елизаветы остановил их:

— Нечего! Нечего! Никаких трубачей! Мы им устроим внезапную атаку — как в Кадисе!

Она стремительно покинула барку, поднялась по лестнице пристани и чуть ли не бегом направилась к дому. Сопровождающие ее дамы поспешили следом, хотя у каждой тряслись поджилки. Они-то знали: быть беде. Роберт Дадли, несколько отяжелевший к старости, даже и не пытался за ней угнаться, зато сэр Кристофер Хаттон доблестно держался наравне с государыней. Она проносилась мимо своих подданных, которые, узнав ее, падали на колени. Оттолкнув в сторону слуг у входа в Темз-Вью, она решительно вступила в сверкающий огнями бальный зал. Ее зоркие черные глаза обежали помещение и с безошибочной точностью отыскали то, что требовалось.

В первый момент Елизавете показалось, что сейчас у нее остановится сердце. В центре зала стояла точная копия ее самой. Чрезвычайно красивая копия. Это была та самая мерзавка Уайлд!

Их глаза встретились, и острое женское чутье подсказало королеве: эта женщина и есть «полюбовница» Бога Морей.

В зале воцарилась страшная, мертвая тишина. Шейн Хокхерст выступил вперед и встал рядом с Сабби, готовый защитить ее, если понадобится. Черные глаза королевы гневно блеснули, когда она подняла указующий перст в сторону дерзкой особы, посмевшей изобразить венценосную государыню.

— Госпожа Уайлд, вы всего лишь жалкая потаскуха и ничего больше. Отныне вам запрещено появляться у меня при дворе!

Не добавив к сказанному ни слова, боясь, что не совладает с собой, она круто повернулась на каблуках и тем же путем, как пришла, проследовала назад, к реке. Ее глаза не упускали ничего. Она приметила и хорошо запомнила всех, кто находился в бальном зале.

В мгновение ока Хокхерст догнал ее. Отодвинув в сторону Хаттона, он заявил:

— Бесс, девчонка не сделала ничего плохого.

Холодным взглядом королева окинула его сверху донизу и снизу доверху — он еще набрался наглости что-то ей объяснять!

— Будьте любезны называть меня «ваше величество». Эта шлюха высмеивает и передразнивает меня!

— Она не шлюха! — горячо запротестовал он.

— Вы отрицаете, что спите с ней?

— Это вас не касается! — рявкнул он.

— Молчать! — прикрикнула она. — Вы, сударь, явитесь ко мне завтра утром.

Королева отправилась прямиком назад, в Гринвич. О Теоболдсе никто не смел и заикаться. Заперевшись у себя в опочивальне, она всю ночь мерила шагами пол и вынашивала планы отмщения.

Большинство дам, гостивших в Темз-Вью, пребывали в панике. Они не питали иллюзий: королевские глазки-бусинки видели их в том месте, которое отныне, вероятно, будет считаться вражеским станом, и она уж найдет способ выместить на них свой гнев.

Негодование Сабби также не знало границ: ее опозорили, унизили перед сотней гостей!

Впору было рвать и метать от ярости.

К тому моменту, когда она поднялась наверх, гостей уже как ветром сдуло. Эссекс и Франсес исчезли как раз тогда, когда королевская барка остановилась у пристани.

К тому времени, когда Шейн вернулся домой, особняк опустел, если не считать слуг и музыкантов. Он храбро поднялся по лестнице, не зная, чего ожидать. Сабби требовалось дать выход своему возмущению, и, естественно, все это должно было обрушиться на голову Шейну.

Едва он открыл дверь спальни, ему пришлось поймать башмак, который она злобно швырнула в него.

— Как она смеет оскорблять и унижать меня в моем собственном доме? — выкрикнула Сабби.

Он рассудительно возразил:

— Сабби, ты ведь знала, что играешь с огнем, когда заказывала этот костюм.

— Ах вот как! Ты принимаешь ее сторону и становишься против меня! Гнусный пройдоха! — завопила она.

— Я защищал тебя как мог, Сабби. Ты же знаешь, что она в бешенстве из-за меня, и расплачиваться придется именно мне, — напомнил он.

— Мое доброе имя растоптано! Она назвала меня потаскухой перед всем Лондоном и заявила, что прогоняет меня! — Она сорвала ненавистное платье из пурпурного бархата, бросила на пол и начала неистово топтать его. — Это все из-за тебя, чертов бабник! Ты заставил меня стать твоей любовницей!

Она упала ничком на кровать и зарыдала.

Ее отчаяние было столь очевидным, что он и впрямь готов был счесть себя виноватым.

Присев на кровать, он протянул руку, чтобы приласкать и подбодрить ее.

— Любимая моя, не плачь… Я не могу вынести, когда ты плачешь.

От его прикосновения она так и подпрыгнула, и ее гнев разгорелся еще пуще.

— Довольно, сэр, с этим покончено.

Я больше не намерена оставаться метрессой.

Я буду примерной уважаемой женой, и это мое последнее слово!

— Сабби, ты знаешь, что я люблю тебя, — попытался он ее умаслить.

— Любишь меня? Любишь меня? — переспросила она. — Ты любишь меня как свою метрессу, но вот чтобы стать твоей женой, я недостаточно хороша!

— Сабби, ты знаешь, что я женат, — терпеливо увещевал он разбушевавшуюся возлюбленную.

— Тогда ты прекрасно можешь разжениться! — выкрикнула она.

— Ты имеешь в виду развод? — спокойно уточнил он.

— Конечно, я имею в виду развод, а что ж ты думал — я тебе убийство предлагаю, мерзавец ты проклятый? С тех пор как король Генрих завел моду разводиться[12], это стало мелкой формальностью! Сэр Эдвард Коук, министр юстиции, — твой друг… Что, не так?

Он смотрел на нее, остолбенев от изумления. Конечно, она немало размышляла об этом предмете, но как же ему-то самому не пришла в голову такая простая мысль? Он может развестись с Сарой Бишоп и жениться на Сабби. А она тем временем снова разразилась слезами.

— Милая, — сказал он, обняв ее и укачивая в своих объятиях, — если только это возможно, я получу развод… обещаю тебе, любимая.

Его камзол уже промок от ее слез, когда в ней опять взметнулась ярость:

— Нет, подумать только! Она называет меня жалкой потаскушкой! Эта чертова «королева-девственница»! Кому как не мне приходится выводить пятна с ее платьев, и уж мне-то известно, сколько раз ее юбки оказывались измараны мужским семенем! — Она вдруг сердито взглянула на него: ее обуяло подозрение. — Ты тоже потискал ее в постели?

Он явно понимал: этого она не простила бы никогда.

— Сабби, я ни разу не изменил тебе. Я даже свою жену никогда не «тискал в постели».

— Это только доказывает, какой ты бессовестный гнус! Ты обошелся с этой женщиной самым подлым образом и должен бы как следует поплатиться за это!

— Но теперь ты требуешь, чтобы я развелся с ней и женился на тебе.

Она застыла.

— Я ничего от вас не требую, милорд.

Мэтью женится на мне в любой момент.

Это задело его за живое, и он сердито бросил:

— Со всеми моими любовницами одна и та же история — Мэтью воображает, что влюбляется в них.

Она задохнулась. Это было словно пощечина — он таким образом свалил ее в одну кучу со всеми женщинами, которые жили у него на содержании в прошлом. Едва у него вырвались эти слова, он готов был язык себе откусить.

— Родная моя, маленькая, я не это имел в виду. Конечно же, мы поженимся. Я распоряжусь выправить все нужные бумаги.

Я съезжу в Блэкмур и все там улажу… как только наша кровожадная правительница получит свой фунт мяса[13].

— Не прикасайся ко мне… не смей! Надеюсь, она швырнет тебя в Тауэр!

На этот раз и его терпению пришел конец.

— В этом проклятом бедламе мне делать нечего! — взорвался он.

И крупными шагами вышел из комнаты.

Он добрался до конюшен и оседлал Нептуна. Ему нужно было ощутить чистый ветер, бьющий в лицо; нужно было вдохнуть свежий воздух. Сейчас действительно силен был соблазн — взойти на палубу корабля и отплыть куда угодно, лишь бы не оставаться на месте!

Душа жаждала безрассудства, опрометчивого поступка, как будто, рискнув жизнью, можно скорее вырваться из трясины, в которой он сейчас барахтается.

В задумчивости он отбросил со лба длинную гриву своих черных волос, и при этом рука его наткнулась на шнурки черной маски, которая сейчас болталась, забытая, у него на шее.

Он бросил рассеянный взгляд вниз, на свои одежды, и вдруг вспомнил, что ведь для бала он надел все черное. Мгновенно он сообразил, куда ему следует направиться и чем он должен заняться.

Невдалеке от берегов Шотландии Фульк-Гревиль захватил ирландское рыболовное судно, команда которого занималась закупками пушек и пороха. Теперь и капитан, и матросы этого судна томились в долговой тюрьме Флит. Хок собирался воспользоваться присутствием Фулька на сегодняшнем маскараде — закончившемся так бесславно — и договориться с ним, что за ирландских рыбаков будет уплачен штраф и их выпустят на свободу. Однако теперь Шейну пришло в голову, что куда лучше проделать все это втайне. Сегодня ночью Черный Призрак освободит ирландцев и отправит их на родину… Пусть продолжают свою борьбу за свободу Ирландии.

Шейн повернул вороного жеребца и поскакал пустынными улицами по направлению к Стрэнду. У дворца Уолсингэмов он спокойно пристроил в конюшнях Нептуна, зная, что позднее сумеет забрать его оттуда, если потребуется. Затем он пешком проделал короткий путь мимо Дворца правосудия к тюрьме Флит.

Это было зловещее мрачное здание, выглядевшее именно так, как и должна выглядеть крепость-тюрьма. Однако внутри, как и в прочих лондонских тюрьмах, все держалось на подкупе и продажности. Вор или проститутка могли за деньги получить сравнительно безопасное прибежище на ночь под защитой и точенных червями стен Флита.

Прибегнув к одному из секретных сигналов, известных в преступном мире, Хокхерст без особых затруднений вошел в ворота тюрьмы.

Тюремщик, который его впустил, принял его за грабителя с большой дороги, готового щедро расплатиться за ночлег. Он рассудил, что пусть уж лучше денежки попадут в его карман, чем в карман к мировому судьбе, куда они непременно перекочуют, если этот бродяга будет арестован.

От зловония внутри Флита Хокхерст едва не задохнулся, пока ему не удалось хоть отчасти притерпеться к оному. Стены были влажны от сырости; двор слабо освещали фонари, заправленные отвратительным чадящим салом.

Хок звякнул двумя монетами в кармане, чтобы привлечь внимание тюремщика. Войдя в первый темный переход, Хокхерст схватил того за горло, прежде чем бедняга сообразил, что произошло; а тут еще стражник ощутил прикосновение чего-то твердого к своей ноге, пониже колена.

— Пистолет под колено, — шепотом сообщил Хокхерст, — самое милое дело. Я спускаю курок, пуля проходит вдоль всего бедра и по пути разносит кость вдребезги, а потом, если парень все еще мне дерзит, можно и другой ногой заняться.

Его рука ощутила, как с трудом проглотил слюну перепуганный служитель закона, и Шейн улыбнулся во тьме: он знал, что страх перед обещанным не замедлит сказаться.

— Веди меня к ирландским пленникам, которые попали сюда на прошлой неделе.

Молча, без всяких протестов, тюремщик проводил Шейна туда, куда требовалось, вытащил ключи и открыл камеру. Все сошло гладко, если не считать того, что освобожденные были ирландцами и, следовательно, ни в одном деле не могли обойтись без свары. Первый же узник, покинувший камеру, увидел, что тюремщик лишен возможности употребить власть, и не замедлил этим воспользоваться.

Окинув беспомощного стража презрительным взглядом, ирландец прошипел:

— У, куча навозная, да сгноит Отец наш небесный твои поганые гляделки!

Поскольку он загораживал выход для своих собратьев, тот из них, что шел следом за ним, возмутился:

— Пропади ты пропадом, Шон Мак-Гайр, заткни свою вонючую пасть и шевели задницей!

— Сам ты задница! — последовал задиристый ответ.

— Чума вас порази, олухи, нас всех тут похватают, если мы не унесем отсюда, к дьяволу, ноги! — распетушился третий.

Последний из освобожденных узников был ростом невысок, но жилист, как гончий пес. На лице у него была написана неприкрытая злоба.

Проходя мимо тюремщика, он резко двинул того ногой в пах. Раздался душераздирающий вопль, который эхом раскатился в сводчатых переходах и привлек внимание других стражей; дело сразу приняло дурной оборот.

Хокхерст направил на драчливого коротышку пистолет и приказал ему поторапливаться. Тот плюнул спасителю под ноги и разразился проклятием:

— Чтоб у тебя клешня отсохла!

Хокхерст с трудом подавил в себе желание вышибить из него дух рукояткой пистолета; пришлось удовольствоваться злобным пинком под зад, пославшим забияку вслед за его соплеменниками. Затем Хок основательно стукнул тюремщика рукояткой в висок и уложил бесчувственную жертву на сырой каменный пол перехода. Он успел еще увидеть, как последний из беглецов миновал массивную дверь Флита, — и в этот момент два стражника, подойдя к нему с боков, схватили его за плечи и восторженно завопили:

— Мы изловили проклятого Черного Призрака!

Глава 20

Сабби промыла распухшие глаза и попыталась собраться с мыслями: нужно было обдумать, что делать дальше. Она знала, что ей следует покинуть Лондон — на тот случай, если королева решила как-то еще ее наказать.

Скоро она поняла, что ей некуда податься, кроме как в Блэкмур. Она начала сборы незамедлительно. Прежде всего она уложила в сундук опасные уолсингэмовские папки. Скоро, очень скоро она свершит свою месть Шейну Хокхерст-О'Нилу. Когда он явится в Блэкмур, чтобы подсунуть жене бумаги, необходимые для развода, незадачливый супруг обнаружит, что женат на своей метрессе, и нелепость положения сама по себе окажется для него достаточно болезненным ударом. А уж она покуражится над ним всласть, настаивая на разводе. Если он откажется… что ж, у нее в руках есть средство принудить его.

Слабенький голосок у нее в голове не замедлил напомнить о себе. Что, если она беременна? В этом случае не окажутся ли величайшей глупостью ее попытки добиться развода? Ответ пришел быстро: нет, нет и нет. Она не хотела, чтобы он женился на ней из-за ребенка.

Она хотела бы стать его женой только при одном условии: если таковым будет выбор его сердца. Ей нужно все или ничего! Ей нужно, чтобы за ней ухаживали, чтобы ее согласия домогались. Ей нужно настоящее предложение руки и сердца. Ей нужно венчание в церкви, обмен обетами перед Богом.

Сабби надела дорожный костюм из бархата цвета морской волны с теплым лифом на стеганой подкладке и собрала волосы под сеточку, украшенную драгоценными камнями. Она выбрала для путешествия сапожки из телячьей кожи с меховой подкладкой и взяла из гардероба соболий плащ. Услышав легкий стук в дверь, она круто обернулась, сжимая в руках хрустальный флакон с духами.

— Предупреждаю тебя, Хокхерст: не подходи! — сердито закричала она.

Мэтью осторожно приоткрыл дверь в спальню и просунул внутрь голову.

— Не швыряй эту штуку, дорогая, это не тот Хокхерст.

— О Мэтью, я думала, ты давно уже сбежал с корабля вместе с другими крысами.

— А я подумал, что могу тебе понадобиться, — сказал он, обводя взглядом упакованные сундуки. — Куда это ты собираешься?

— В Блэкмур.

— Смешно! Тебе в одиночку не проехать верхом больше двухсот миль. Отправляйся лучше к матушке: всего-то сорок миль пути, а от королевского гнева достаточно далеко.

— Я удираю не от королевы. Я удираю от твоего брата. Все кончено, Мэтью, он обещал мне развод.

На какой-то момент его сердце возликовало. Он спросил:

— Он, стало быть, знает, что ты его жена?

— Нет, но узнает, когда заявится в Блэкмур с бумагами на развод, которые должна подписать Сара Бишоп.

— Сабби, ты зря надеешься, что он даст тебе развод, когда обнаружит, что вы состоите в законном браке.

— Нет, Мэтью. У меня есть средство заставить его.

Он фыркнул:

— Да ведь он как собака с костью в зубах: никогда тебя не отпустит по доброй воле!

Она вскинула голову:

— Я раздобыла секретное досье Уолсингэма на него.

Пару мгновений Мэтью смотрел на нее, словно не понимая.

— У Уолсингэма были заведены досье на Хока? За что?

Она бросила на него какой-то странный взгляд:

— Ты не знаешь?..

Он покачал головой, явно растерянный, а потом недоверчиво спросил:

— Ты имеешь в виду, что его подозревали в пиратстве? Но ведь королева-то знала про эти его проделки и относилась к ним совсем по-другому.

Сабби поняла, что ей не следует ничего говорить юноше. Она отвела глаза и переменила тему:

— Я поеду в карете. С собой возьму служанку и попрошу Мэйсона сопровождать меня. А ты, Мэтью… поедешь?

Он едва не поддался искушению, но любопытство, которое в нем разожгли ее слова, одержало верх. Было очевидно, что она считала секретные досье достаточно опасными для Шейна, чтобы использовать их для шантажа, и молодой Хокхерст сразу сообразил, что эти бесценные бумаги она не оставит здесь, а заберет с собой.

— Сабби, сегодня мне нельзя отлучаться из Лондона, но я приеду к тебе, как только сумею вырваться. Ты сейчас пойди и скажи Мэйсону и девушке, чтобы они были наготове, а я пока прогуляюсь до хокхерстовских конюшен, найду там надежного человека и распоряжусь, чтобы он отвез тебя в Блэкмур. Пусть сейчас же закладывает карету. Покажи мне, какие сундуки ты берешь с собой, и я отнесу их до конюшни.

Она благодарно взглянула на него и положила руку ему на плечо.

— Благодарение небесам, Мэтью, что я всегда могу найти в тебе опору.

Ох, как хотелось ему схватить ее в объятия и прижать к себе. Он угадывал, сколь она сейчас уязвима, но в голове у него зазвенел колокольчик тревоги. Терпение! Эта женщина должна принадлежать ему, и если он посодействует ее разводу с Шейном, то, возможно, ему самому удастся предложить ей руку и сердце.

Летучим поцелуем он коснулся ее виска и умышленно отступил назад, а потом подхватил ее вещи и понес их вниз по лестнице.

Позднее, когда он стоял на подъездной аллее и размахивал руками, посылая прощальный привет вслед отъезжающей карете, уолсингэмовские папки были уже надежно упрятаны у него под камзолом.

Шейн чертыхнулся себе под нос, проклиная собственную дурость: как это он сам не позаботился вовремя о том, чтобы не оставить тюремщику возможности поднять шум!

В столь низменном деле, как шпионаж, нет места милосердию, и никто не знал это лучше, чем он. В мгновение ока он расстегнул застежки своего камзола и выскользнул из рукавов собственной одежды, словно угорь.

Оба стражника отпрянули в суеверном ужасе, когда им бросилось в глаза изображение чудища на спине у Шейна, но лица его они не увидели. После того как он вырвался из их рук, не нашлось бы такой силы по эту сторону ада, которая позволила бы им вновь задержать его.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы оказаться за стенами Флита, но двое стражников подняли тревогу; вместе с набежавшим подкреплением они бросились в погоню за Черным Призраком.

На свое счастье, Хокхерст знал Лондон как свои пять пальцев: иначе ему не удалось бы скрыться. Он не кинулся ни вперед, ни назад; вместо этого он предпочел переместиться вверх. Он вскарабкался на крышу массивной крепости, потому что преследователи уже почти настигали его; но он понимал: хотя они и заметили, как он начал подъем, но догнать его — на это у них проворства не хватит. Кроме того, их фонари давали слишком мало света, чтобы можно было узреть что бы то ни было выше второго этажа. Со своего высокого насеста Шейн оглядел прилегающие к тюрьме улицы и мгновенно присмотрел местечко, где он сумеет спрятаться. Он беззвучно спустился на улицу и украдкой проскользнул за ограду кладбища при церкви Святой Бригитты.

Пока его черный камзол оставался на нем, Шейн мог считать себя невидимым; но теперь, когда он был обнажен выше пояса, уповать на это не приходилось. Бежать было нельзя: бегущий человек непременно привлечет к себе внимание даже и ночью. Поэтому он пополз по земле и полз до тех пор, пока между ним и улицей Флит-стрит не встали стеной многочисленные надгробные памятники. Внезапно он услышал голоса — гораздо ближе, чем, по его расчетам, могли находиться преследователи. Перед ним неясно вырисовывалась свежевырытая могила; не медля ни секунды, он спрыгнул вниз, с высоты восьми футов, в холодную сырую шахту. Очень быстро он с облегчением понял, что услышанные им голоса принадлежали спасенным им ирландцам. Как видно, они решили отсидеться на кладбище, вместо того чтобы пораскинуть тем небольшим количеством мозгов, которым наделил их Господь. К этому часу они могли бы уже быть на борту корабля, готового выйти в море, к их родным берегам.

Шейн хранил молчание: если эти крикливые ублюдки не прекратят галдеть, погоня будет здесь очень скоро. А у них тем временем продолжалось джентльменское выяснение отношений.

— У тебя башка варит не лучше, чем у мокрой блохи, дубина. Ты вот доставил себе удовольствие, пнул олуха промеж ног, и что вышло? А то, что из-за тебя прищучили того ублюдка несчастного, который жизнью рисковал, лишь бы нас вызволить!

— Туда и дорога. Это каким же безголовым надо быть, чтобы собственную шею в петлю совать ради других! Если уж за кем такая дурь водится, значит, тот и получает, что заслужил.

А вот вы-то, задницы неповоротливые, могли бы сбить его с ног да прихватить пистолет, пока я для отвода глаз с тюремщиком разбирался.

— Вонючка ты гнусная, вот что я тебе скажу. Зря я с тобой связался. Нам бы взять да помочь бедняге, было бы по-людски.

— Чума его заешь… и тебя с ним вместе!

Вслед за этим Хокхерст услышал звук, очень похожий на тот, который раздается, когда лопатой стукнут человека по черепу. Затем раздался какой-то хрип, и все смолкло. В этот момент Шейн понял: не бывать миру в Ирландии! Ибо, если англичане уйдут оттуда и ирландские лорды начнут править своей страной, кланы снова пойдут войной друг на друга.

Внезапно разверзлись небеса, и хлынул ледяной ливень. Такой оборот дела — как и все в жизни — имел и свои достоинства, и недостатки.

Ирландцы, расположившиеся на кладбище, со всех ног кинулись искать убежище поуютнее, а стражники отказались от дальнейшей погони за беглыми узниками и вернулись под надежную крышу Флита. Недостаток же состоял в том, что Шейн теперь стоял по колено в глинистой жиже и — при всем своем проворстве, при всей своей силе — не мог вскарабкаться по отвесным восьмифунтовым скользким стенкам могилы. Каждая следующая попытка приводила лишь к тому, что на дно плюхались новые комья липкой грязи, а ступни Шейна увязали все глубже и глубже. Внезапно его ноги наткнулись на что-то твердое, и он понял, что это гроб.

От него не ускользнула комическая сторона ситуации, в которой он очутился. Он постучал каблуком по крышке гроба и произнес:

— Хелло, приятель! Ты уж не держи на меня зла, дружище, за то, что я стою на твоей голове… но, видишь ли, не все зависит от моего желания.

Ему пришлось пережить ужасный момент, когда доски гроба затрещали и проломились у него под ногами. Тут выдержка ему изменила, и, привалившись к стене могилы, он захохотал так, что по лицу покатились слезы.

Только этого позора и не хватало — дожидаться, чтобы на заре тебя обнаружил могильщик на дне ямы, в зловонной трясине! Весьма вероятно, что поблизости валяется труп одного из ирландцев с размозженной лопатой головой, — и его обвинят в этом убийстве.

Ну уж нет, этого он не допустит. Почти ослабев от хохота, он пустил в дело и руки, и кинжал, чтобы вырезать в стене могилы углубления, куда можно было бы упереться ногой. Большей частью раскисшая земля обрушивалась под его тяжестью, но время от времени ему удавалось удержаться на месте; постепенно, понемногу он поднимался по этим ненадежным ступеням и наконец смог подтянуться, перебросить ноги за край могилы и перекатиться на мокрый дерн.

Соблюдая предельную осторожность, он прокрался к конюшням Уолсингэм-Хауса и вскоре был уже на пути к дому, с благодарностью, как всегда, ощущая у себя между ногами бока могучего жеребца. То и дело он откидывал назад голову и принимался смеяться.

Сегодня его душа воспаряла к небесам, словно он действительно восстал из могилы. Завтра он с превеликим удовольствием простоит пару часов на коленях, вымаливая прощение у королевы, но сегодня, этой ночью, он будет заниматься любовью с Сабби, хочет она этого или нет. Она — маленькая дикая кошка, а он — единственный мужчина на земле, способный подчинить ее своей воле. И подчинит, обещал он себе с воодушевлением.

Совсем в ином состоянии духа пребывал в это время Мэтью. В нем кипело негодование.

Сидя в своей комнате на четвертом этаже Гринвичского дворца, он углубился в чтение секретных досье, с ужасом открывая для себя одну горькую новость за другой.

Самым нестерпимым, самым непростительным было то, что Шейн оказался бастардом О'Нила — и тем не менее именно Шейн унаследовал и судоходную империю Хокхерстов, и титул лорда Девонпорта. Кулак Мэтью с грохотом опустился на стол, отчего кубок с вином упал и покатился, и струйки вина растеклись по столешнице, оставляя кроваво-красные пятна на роковых бумагах. Шейн получил все — как всегда! Джорджиана помалкивала и допустила, чтобы ее незаконный отпрыск завладел наследством, которое по праву должно было достаться ему, Мэтью! Они предали его родителя — бедного, слабого глупца! И его самого они тоже предали! В этот момент он ненавидел отца, мать и брата лютой ненавистью. И больше всего терзала его мысль о том, что Шейну досталась Сабби. И пусть это будет последним его делом на земле, но он отберет ее у брата!..

Он собрал бумаги со стола и спрятал их в надежное место.

С самого утра коридоры Гринвича гудели от новостей: неуловимый Черный Призрак был захвачен в тюрьме Флит, но снова сумел вырваться и скрылся от погони. Злодей был в маске, но теперь общее мнение склонялось к тому, что он состоит в союзе с самим дьяволом, ибо на его широкой спине буйствует отвратительное чудовище. Едва Мэтью услышал эти сплетни, в памяти у него сразу вспыхнула картинка — дракон, вытатуированный на лопатке у Шейна; в тот же миг Мэтью понял: ко всему прочему его братец оказался еще и Черным Призраком, но эта подробность в уолсингэмовских досье не значилась.

Ослепленный ревностью и жаждой мести, Мэтью начал добиваться аудиенции у Уильяма Сесила, лорда Берли, но удостоился лишь любезного приема у честолюбивого сына последнего, Роберта Сесила. Королева называла Роберта Сесила своим хитрым лисенком из-за малого роста и изощренного ума. Красивого молодого придворного он встретил с предельным радушием.

Закончив обмен надлежащими приветствиями, Мэтью приступил прямо к делу.

— Милорд, дерзкие выходки Черного Призрака сейчас у всех на устах. Всеобщий интерес к этому молодчику дошел до того, что во всех этих россказнях сквозит уже не неприязнь, а чуть ли не восхищение. Мы не сможем удерживать ирландских мятежников под замком, пока Черный Призрак имеет возможность освобождать их, пользуясь лишь ночной темнотой и черной маской. Мне пришло в голову, что всем этим заправляет некто из Ирландии — некто, занимающий весьма высокий пост.

Роберт Сесил пристально вгляделся в посетителя, пытаясь угадать, какая личная корысть движет этим юношей.

— Давайте говорить прямо. Насколько я понимаю, вы намекаете на О'Нила, но ведь ему всегда удавалось опровергнуть возводимые на него обвинения в государственной измене и в организации заговоров.

— Нет, милорд, на самом деле он ни разу не смог опровергнуть эти обвинения. Он лишь убеждал королеву и ее Совет, что обвинения беспочвенны, и внушал им уверенность, что он стоит на страже английского закона в северных областях Ирландии.

Сесил отвесил в направлении Мэтью Хокхерста легкий одобрительный поклон. Обладая задатками хорошего стратега, он всегда помнил о том, что О'Нил мнит себя королем Ирландии.

Мэтью продолжал:

— Расставьте ему капкан. В качестве приманки используйте важных ирландских заложников, но поместите их под хорошую охрану — в лондонский Тауэр. И с той же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Черный Призрак пожалует к нам, чтобы освободить их…

Сесил закончил фразу за него:

— ..А когда Черный Призрак окажется у нас в руках, мы сможем доказать, что он агент О'Нила?

— Совершенно верно! — кивнул Мэтью, всеми силами пытаясь подавить нарастающий ужас от сознания того, что он делает.

— Немного вина? Оно приправлено редкими пряностями — думаю, вам понравится.

В этом Сесил ошибся: Мэтью вырвало в первую же канаву, едва он откланялся и вышел на улицу.

Большую часть ночи королева металась по своей опочивальне, доводя себя до исступления. Не успел еще серый рассвет просочиться в углы просторного покоя, как она начала орать:

— Где мои фрейлины?

На зов примчались несколько девушек.

— Пусть явятся все!

Потребовалось еще какое-то время, чтобы вызванные особы успели должным образом приготовиться. На королеве все еще было надето пурпурное платье с «епископскими рукавами» на подкладке из аметистового атласа, а голову украшала маленькая корона в виде венца. У большинства дам от страха зуб на зуб не попадал, хотя лишь немногие знали о вчерашнем скандале.

Обманчиво-мягким тоном она спросила:

— Какие новости о моем Боге Морей?

Все промолчали. Она гневно топнула ногой и разразилась криком:

— Все разом оглохли? Языки проглотили?

Вас спрашивают: что новенького слышно о Хокхерсте?

Она столь энергично тряхнула головой, что корона съехала на бок; тогда королева сорвала ее и швырнула через всю комнату с воплем:

— Моя корона — это терновый венец!

Зацепившись за корону, с монаршей головы слетел и парик, явив взорам присутствующих жидкие пучки ее собственных седеющих волос.

— Он взял эту лицемерную волчицу себе в метрессы!

Ближе всех к королеве стояла Мэри Говард; ее губы от ужаса дрожали, хотя она и старалась этого не показать.

— Ты держала это от меня в секрете! — Она ударила девушку по щеке. — И ты! И ты!

И ты!..

Каждая из фрейлин, стоявших поблизости, сподобилась получить королевскую оплеуху.

Одна их пожилых дам высокого ранга попыталась утихомирить беснующуюся государыню.

— Искушение было слишком сильным, ваше величество. Вы не можете упрекать его за это.

— Упрекать его? — взвилась Елизавета. — Ну нет, видит Бог, я еще как упрекну его! Он заплатит за все удовольствия, какими попользовался в ее обществе! За эту проделку они пойдут в Тауэр!

Старая Бланш Перри, которая некогда была нянькой Елизаветы, прорвалась через ряды дам, чтобы взять дело в свои руки.

— Стоит ли так убиваться из-за какой-то глупой сплетни.

— Сплетни? Да я все видела собственными глазами!

Ее голос поднимался уже до истерического визга, и Бланш видела, что Елизавета вот-вот вообще утратит власть над собой. Поэтому она поспешила дать событиям наименее болезненное толкование:

— Добро бы они тайком поженились, или она нагуляла бы от него ребеночка… Просто он волокита, повеса и обманщик, вот и все.

Другая дама подхватила:

— Да, да, он худший из мужчин!

Услышав это, королева стремительно обернулась к ней с безумным блеском в глазах:

— Как вы смеете говорить подобные вещи!

Вы прекрасно знаете, что он не таков, это все ее вина!

Королева начала срывать рукава своего платья, и сверкающие бусинки усыпали весь пол. Наспех посовещавшись меж собой, графиня Варвик и герцогиня Суффолк решили, что без Лестера тут не обойтись. Только Роберт Дадли был способен управляться с королевой, когда она впадала в бешенство.

Он поспешно явился в покои королевы, облаченный в роскошный бархатный халат, и сразу же допустил ошибку, неверно истолковав ее состояние. Она кинулась к нему в объятия, но сразу же оттолкнула его, ибо он был мужчиной и потому доверять ему было нельзя.

Он отослал всех ее фрейлин легким, хотя и властным движением руки. Граф научился повелевать за годы, в течение которых оставался некоронованным королем Англии.

— Бесс, Бесс… что я могу сказать? Я предполагал, что этим все кончится, когда ты узнаешь, что он натворил. Но, драгоценнейшее мое сокровище, ты избаловала Робина! Ты избаловала его до такой степени, что он всерьез вообразил, будто ему все позволено! Ну же, возлюбленная моя Бесс, будь мужественна…. Не зря же говорится: нет исцеленья — набирайся терпенья! — сердечно посоветовал он.

— Робин?!. — прошептала ошеломленная королева.

— Ты же знаешь, какой он сумасбродный, переменчивый дьяволенок! Я и мысли не допускаю, что его сердце останется на привязи хотя бы в течение пяти минут… теперь, когда он еще и обвенчался с ней.

— Обвенчался… Робин?! — переспросила она, чувствуя, как холодный страх пронизывает все поры ее тела.

— Пусть же никто не посмеет сказать, что такая ничтожная пигалица, как Франсес Уолсингэм, может заставить ревновать нашу Глориану! — так он решил ее подбодрить.

У Елизаветы перехватило дыхание. Ее собственный, бесценный Эссекс женился на Франсес Уолсингэм! По коридорам Гринвича разнесся леденящий сердце вопль… и королева без чувств повалилась на пол. Лестер поднял ее и отнес на кровать. Этот подвиг отнял у него все силы, и к тому моменту, когда он уложил ее в постель и вызвал самых доверенных фрейлин, он чувствовал себя вымотанным до предела. Слишком стар он становился для всей этой суеты.

Выкупавшийся в ванне, осыпанный драгоценностями и одетый в самый роскошный из своих костюмов, Хокхерст расхаживал по личному аудиенц-залу королевы в ожидании неизбежного приговора. Тесный зал производил на Шейна впечатление клетки, в которой заключена самая суть его души. Любой, кто вошел бы сейчас в эту палату, ощутил бы, какие токи безрассудства и отваги исходят от этого блестящего придворного. Когда, вернувшись в Темз-Вью, он обнаружил, что Сабби собрала свои пожитки и отбыла в неизвестном направлении, он напился до бесчувствия. Теперь он пребывал в состоянии необузданной хмельной бесшабашности, и каждая минута трехчасового ожидания королевы лишь сгущала черноту окружающего мира. На мраморной каминной доске тикали часы. Со злобным удовлетворением, точными рассчитанными движениями Шейн открыл стеклянную дверцу и выдернул из часов короткую стрелку.

Один из любимых трюков Елизаветы, изобретенных, чтобы приструнить мужчину, заключался именно в этом: она вызывала провинившегося к себе и часами держала его в томительном ожидании. Хокхерст был не в том настроении, чтобы играть в такие игры; сейчас он размышлял, как поступить: то ли потребовать сюда ее домашнего секретаря, то ли пройти через приемную, затем вверх по короткой лестнице и прямиком в ее собственную комнату.

Он не сделал ни того ни другого. Он пробормотал: «Язва ей в задницу!» — и, повернувшись на каблуках, вышел из дворца. В конце концов, семь бед — один ответ!

Многозначительная тишина, которая встретила его в Темз-Вью, только подлила масла в огонь.

— Где, дьявол его побери, пропадает Мэйсон? — рявкнул он, когда на его звонок явилась горничная.

Грозный тон хозяина вогнал ее в трепет; от страха глаза у нее стали как блюдца, а голос так и вовсе ей изменил.

— Что ты дергаешься, словно попрыгунчик из коробки? Пошла вон!

Бедняжка накинула себе на голову фартук и, рыдая, убежала на кухню. Через пару минут перед ним уже стояла внушительная фигура кухарки.

— Если позволите сказать, ваша милость, у меня и так рук не хватает, потому как Мэйсон уехал, и Мег тоже, а тут вы еще служанок до смерти пугаете!

На кухне она властвовала как императрица, и за долгие годы ее положение укрепилось настолько, что она могла позволить себе говорить господам все, что сочтет нужным.

— А куда же понесло Мэйсона? — зарычал он.

— Я покуда не глухая, милорд, незачем так кричать. Они уехали вместе с госпожой Сабби, и, ей-богу, не приходится осуждать ее за то, что она отсюда съехала, если вы и с ней взяли подобный тон.

— А вы бы поменьше подслушивали у дверей и побольше уделяли внимание кухне, тогда этот дом не так сильно смахивал бы на бедлам!

— Я не стану подлаживаться под ваше настроение, милорд, только из-за того, что госпожа снялась с места и оставила вас. В Писании сказано: что посеешь, то и пожнешь, так что я уж оставлю вас наедине с вашей совестью!

— Разрази меня гром, любезнейшая, вы сейчас, чего доброго, пригрозите мне, что пожалуетесь Барону, если я буду распускать язык!

— Именно так я и поступлю, милорд, — сказала она твердо.

Шейн откинул голову назад и разразился хохотом:

— Сдаюсь, миссис Гритс. Ваша взяла.

Шейн рассказал Барону об ужасной ночи, которую он провел сначала во Флите, а потом в могиле у церкви Святой Бригитты. Оба невесело посмеялись над событиями этой ночи, но затем долго беседовали о том, чем были заняты их головы и что тяготило душу. Правда заключалась в том, что — ив этом они были едины — их сердца уже не были столь беззаветно отданы Ирландии и ее вечному стремлению к свободе. Они начинали уставать от бессмысленности своих усилий. Они рисковали жизнью и честью ради невежественных и неблагодарных бунтарей, но больше всего их удручало сознание, что никогда не наступит в Ирландии мир — не наступит, пока останутся там хотя бы два клана, готовые устраивать друг другу резню и убивать людей, мирно спящих у себя в постелях.

Шейну хотелось вести более спокойную жизнь — и эту жизнь он стремился разделить с Сабби. Внезапно он обнаружил, что бесцельно слоняется по комнатам, совершенно выбитый из колеи отсутствием возлюбленной. Он так отчаянно в ней нуждался, что чувствовал себя без нее почти увечным, калекой — потому что она стала его частью. И дом, и все в доме напоминало ему о ней. Ее душа словно обитала во всех комнатах; он ощущал тепло ее существования, и наконец ему стало мерещиться, что он готов сойти с ума от одиночества. Дни, проведенные без нее, казались ему вечностью.

В любом случае, ясно было одно: он должен вернуть ее и привязать к себе таким образом, чтобы она никогда больше не смогла его оставить. Никогда. Надо будет поручить Джекобу Голдмену выправить все бумаги, которые позволят ему развестись с Сарой Бишоп.

Даже в кабинете Голдмена Шейн беспокойно расхаживал из угла в угол, не скрывая нетерпеливого раздражения.

— Вы уверены, милорд, что хотите именно развода? Прошу простить мне эти вопросы, но менее чем год назад вы непременно желали жениться на Саре Бишоп.

— Да, да, вполне уверен. Год назад мне было необходимо заполучить ее ирландские земли, но теперь я собираюсь сворачивать свои дела в Ирландии.

— Понимаю. Вы не думали о таком варианте, как признание брака недействительным?

Если брак по существу не имел места, то, может быть, официальный развод и не потребуется.

— Нет. Если бы я добивался признания брака недействительным, то дело относилось бы к ведению церкви и, следовательно, целиком зависело бы от капризов церковников, а им только того и надо — тянуть такие дела годами! Я хочу, чтобы решение было оформлено быстро, законно и подлежало обязательному исполнению.

Голдмен уставился на него пытливым взглядом.

— Чрезвычайно деликатное дело. У вас должны быть веские основания для развода и возможность их доказать.

— Эти основания есть у нее: супружеская неверность. Она должна дать мне развод, — настаивал Шейн.

— Милорд, простите мою грубость, но вы таким образом предоставляете ей право отхватить изрядный куш от вашего богатства.

— Мне наплевать, во что это обойдется, Джекоб. Мне нужен развод. За этот год она по моей милости хлебнула лиха и вполне заслуживает щедрой компенсации. По совести говоря, я должен оставить ее богатой женщиной, чтобы не причинить урона ее репутации. Выправляйте все бумаги и побыстрее везите их в Блэкмур.

— В таком деле, милорд, нельзя допустить даже тени подозрения, что имеет место какой-либо сговор. Соглашение о разводе должно быть достигнуто приватным образом — между вами и Сарой, — и в этом процессе я участвовать не могу. Вам следует самому отправиться туда и получить ее подпись на соглашении, которое окажется приемлемым для вас обоих. Вот тогда мы подадим все необходимые бумаги в Дом правосудия. Ваш друг, сэр Эдвард Коук, может помочь вам ускорить дело; я, к сожалению, этого не могу.

— Проклятье! — взорвался Шейн.

Джекоб Голдмен улыбнулся, видя, как возмущают все эти формальности его нетерпеливого клиента. Шейну Хокхерсту всегда было тесно в рамках закона, придающего столь большое значение мелочам и не принимающего в расчет страсти и время.

— Я подготовлю для вас документ по всей форме и оставлю в нем свободные промежутки для указаний, какое имущество вы передаете в ее собственность, какие ей причитаются драгоценности и денежные суммы. Вы сможете заполнить эти промежутки, когда достигнете соглашения. А она, в свою очередь, могла бы — как мне кажется — уступить вам земли в Ирландии, раз уж вы прибегли к столь необычным способам, чтобы завладеть ими.

— Ax, Джекоб, быть ирландцем — это значит понимать, что мир разобьет твое сердце, не дожидаясь, пока тебе исполнится тридцать.

Губы у Джекоба дрогнули.

— По-моему, и у нас на иврите есть такая же поговорка.

Они печально улыбнулись друг другу.

Когда Шейн вернулся из Темз-Вью, Барон передал ему срочное послание из Ирландии.

В краткой записке О'Нил сообщал о предполагаемом переводе заложников из Дублинского замка в лондонский Тауэр. Эти заложники из влиятельных кланов О'Хара и О'Доннел содержались в Дублинском замке в качестве гарантии того, что вышеназванные кланы не примкнут к рядам мятежников. Шейн отлично понимал, что О'Хара и О'Доннелы увязли в мятеже по уши и что они — вернейшие союзники О'Нила; однако его возмутил повелительный тон записки, предписывающей ему разузнать, когда будут перевозить заложников, и освободить их из лондонского Тауэра. О'Нил никогда ничего не просил: он считал само собой разумеющимся, что долг Шейна — выполнять все его указания.

Шейн, который и без того ходил туча тучей — из-за королевы, из-за Сабби, да еще и из-за прогулки во Флит, — присел к столу и написал О'Нилу столь же краткий ответ:

«Считайте, что дело сделано, но больше не ожидайте ничего».

Прежде чем отправить депешу, он показал ее Барону, и тот молча кивнул. Затем Шейн выбросил это дело из головы.

— Я еду в Блэкмур по личным делам. Не знаю, куда, черт побери, укатила Сабби, но, по крайней мере, при ней есть горничная и Мэйсон, а он — человек благоразумный. Вероятно, Мэтью знает, где она находится, и, полагаю, я мог бы заставить его выложить все, что ему известно, но она так или иначе не вернется, пока я не улажу все недоразумения в Блэкмуре.

Я ее слишком хорошо знаю. Ну ладно, чем скорее я отправлюсь в путь, тем скорее она вернется домой: ее место — здесь.

Барон одарил его долгим взглядом, смысл которого Шейну трудно было разгадать. То была смесь всеведения, понимания и сочувствия, и все-таки чудной это был взгляд, как будто Барону было известно нечто такое, о чем Шейн и понятия не имел. Шейн пожал плечами и упаковал свои седельные сумки для поездки в Блэкмур.

Глава 21

Когда маленький отряд Сабби добрался до дальнего поместья Блэкмур, войти в ворота им не удалось: помешали собаки, не привыкшие к посторонним. Этим собакам, приученным охранять свою территорию, позволялось бегать на свободе, и при таких сторожах не требовались никакие охранники из рода человеческого. Когда Трейвис, один из старших слуг, вышел посмотреть, с чего это собаки подняли такой лай, ему пришлось отогнать их арапником; только после этого карета смогла миновать ворота и подъехать к дому.

Перепуганная Мег, вся дрожа, забилась в угол кареты: на нее нагоняли страх не только собаки, но и все эти дикие места. Мэйсон, немало повидавший на своем веку, преисполнился решимости сделать все, что в его силах.

Когда его начинали донимать опасения, он оглядывался на Сабби, и ее безмятежный вид придавал ему уверенности. Дворецкого в Блэкмуре не было; во главе всего хозяйства стояла домоправительница — она же кухарка — с выразительным именем миссис Крот. Мэйсон понял, что дел ему тут хватит с избытком; Мег принялась распаковывать вещи, решив про себя как можно реже покидать безопасные пределы хозяйской спальни.

Сабби направилась прямиком на кухню, раздобыла в кладовой несколько кусков мяса и вышла поискать Трейвиса.

— Ах, Трейвис, вы-то мне и нужны. Загоните собак в сарай. Они до смерти перепугали моих слуг, и, сознаюсь, мне тоже стало не по себе. Я хочу свободно ходить по усадьбе и вокруг, не опасаясь, что собаки вцепятся мне в горло.

— Прощения просим, госпожа, но они ведь защищают нас от опасности… Я не про людей толкую, пришлые к нам редко забредают.

— Какая же здесь опасность? — заинтересовалась Сабби.

— Вон в той стороне — Эксмурский лес, и в нем полно зверья. И кабаны дикие, и медведи… уж я не говорю про волков и рысей.

Такие наглые бывают — утаскивают у нас когда овцу, когда козу, а не то, так и на лошадей в конюшнях нападают.

— Понятно, — сказала Сабби. — Тогда половину собак заприте в овчарнях, а половину — в конюшнях. И каждый день выпускайте их на час побегать.

Она обвела взглядом свору собак, которые собрались поблизости, учуяв запах принесенного ею мяса; только кнут Трейвиса удерживал их на расстоянии.

— Вон те две лохматые зверюги… с теленка ростом… это волкодавы?

— Да, госпожа, ирландские волкодавы.

— Я хочу с ними подружиться. Привяжите всех прочих, а этих двух оставьте со мной, — распорядилась она.

Она быстро кинула им мясо, и оно мгновенно исчезло у них в пастях. Тогда она для пробы поманила их рукой и позвала:

— Сюда, малыш! Ко мне, умница!

Они позволили ей похлопать их по мохнатым загривкам, а сами с сопением принюхивались, не припасено ли у нее еще чего-нибудь съестного. Собрав всю свою выдержку, она повернулась к ним спиной и медленно зашагала к дому. Они инстинктивно последовали за ней, угадав в ней щедрую хозяйку, и, когда она бросила на них быстрый взгляд через плечо, ей было приятно увидеть, что одна из этих грозных страшил откровенно виляет хвостом. За двадцать четыре часа парочка лохматых волкодавов образовала с Сабби прочный союз; теперь они сопровождали ее повсюду. Когда настала ночь, они даже улеглись на пороге спальни, и она чувствовала себя в полнейшей безопасности.

По сравнению с Лондоном и королевским дворцом, Блэкмур оказался столь тихим местом, что у Сабби с избытком хватало времени для размышлений. Наконец-то она могла приступить к выполнению планов мести, которые так давно лелеяла. Она пыталась не позволять своему воображению залетать дальше этой задачи. Она откроет ему, кто она такая, и потребует развода… и делу конец! Но предательские мысли продолжали устремляться за те границы, которые она назначила. Делу вовсе не конец, нашептывал ей слабый голосок, потому что она носит под сердцем его дитя. Меньше всего ей сейчас нужен был развод. Она упрямо цеплялась за принятое решение и запрещала себе заглядывать в будущее. Иногда разыгравшаяся фантазия брала верх, и тогда ей становилось страшно: вдруг королева заточила его в Тауэр, и он не приедет? В иные моменты ее терзали иные страхи: вдруг он не станет разводиться с Сарой Бишоп ради женитьбы на Сабби Уайлд? Мужчины просто не имеют обыкновения жениться на своих любовницах. В ту ночь ей приснился Шейн, и сновидение было таким ярким и живым, что она проснулась в ужасе. А снилось ей вот что: как будто он увидел, что женат на женщине, которую взял себе в метрессы, и с отвращением оттолкнул ее. Как будто он настоял на немедленном разводе и вернул ее к преподобному Бишопу, который вознамерился до конца своих дней терзать ее презрением и унижать.

Яркий солнечный свет майского утра прогнал гнетущий сон, и она для поднятия духа решила одеться в свой любимый наряд — тот самый модный костюм для верховой езды из белого бархата с черным шелковым жилетом.

Она лишь слегка пригладила свои рыжевато-медные пряди — ив это время услышала, что дворовые собаки подняли страшный гвалт; можно было подумать, что все дьяволы вырвались из ада. Двое ее волкодавов присоединились к бешеному лаю прочих собак и понеслись через все комнаты к главному подъезду Блэкмура.

Она выронила из рук щетку, схватила собачий арапник, который брала с собой, выходя на прогулку, и последовала за парой огромных псов.

Стоя на задних лапах, они бешено скребли когтями передних лап тяжелую дубовую дверь, и Сабби пришлось отогнать их назад, чтобы отпереть засов. Вырвавшись за порог, они помчались по подъездной дороге — клыки оскалены, с морд стекает слюна, — и Сабби невольно подумала: помоги Бог тому, кому предстоит с ними встретиться.

Она вихрем летела за ними — а они явно стремились к воротам Блэкмура.

Сабби и Шейн увидели друг друга в одно и то же время. Подбегая к воротам — в своем белом бархатном костюме, с разметавшимися в диком беспорядке медными волосами, — она высоко подняла в воздух собачий арапник.

Хокхерст, сидя верхом на Нептуне, прилагал немалые усилия, чтобы успокоить перепуганного жеребца, который пятился и протестующе ржал, тогда как два гигантских волкодава кидались и на коня, и на седока. Он уставился на Сабби в полнейшем изумлении и заорал, перекрывая собачий лай:

— Сабби, какого дьявола ты тут делаешь?

Вместо того чтобы отогнать собак, она, резко опустив кнутовище своего арапника, хлестнула Шейна по ногам — и еще раз, и еще, и еще…

При этом пронзительно визжала:

— Я здесь, чтобы получить развод! Мое имя — Сара Бишоп, Хокхерст!

Он был потрясен. У него язык отнялся. Все, что он смог, — это гаркнуть на собак, но Сабби снова натравила их на него, заставляя их раз за разом бросаться в атаку; обезумевший Нептун уже был весь в пене. Все силы Сабби ушли на то, чтобы с помощью разъяренных собак не дать Шейну войти в ворота. Он метнул в ее сторону взгляд, который пронзил ее душу, а затем дал шпоры вороному и с грохотом умчался прочь.

От изнеможения, от противоборствующих чувств она едва дышала. Ошеломленная случившимся, она добралась до дома и заперлась у себя в спальне, чтобы насладиться одержанной победой. Она понимала: случилось нечто важное. Всей кожей она ощущала прикосновение шелковой ткани своего белья, и это ощущение было столь острым, что хоть криком кричи.

Для нее он сделался самым необходимым человеком в мире, и, наконец, она впервые вынуждена была признать перед самой собой непреложную истину: она его любит. Она любила его всем сердцем и душой. У нее все внутри начинало болеть от тоски по нему, стоило ей вспомнить о ночах, когда они, нагие, лежали в одной постели и занимались любовью. Она знала о нем все — все его фальшивые обличья, измену, шпионаж, помощь ирландским мятежникам… и ничто из этого не имело никакого значения. Она всегда его любила!

Она позволила себе на мгновение отдаться во власть неутолимой страсти, снедающей ее.

А потом отбросила ненавистный кнут, упала на кровать и залилась горючими слезами.

Внезапно дверь распахнулась и захлопнулась с таким грохотом, что едва не слетела с петель. Сабби испуганно вскрикнула и вскочила с кровати. Перед ней стоял Шейн — таким разгневанным она его еще не видела.

— Выкладывай все! — приказал он, шагнув к ней с таким угрожающим видом, что она в ужасе отшатнулась.

— Я твоя жена! — закричала она, переходя в наступление. — Это на мне ты женился по доверенности! Я для тебя была ничем! Я значила для тебя меньше, чем грязь под ногами! Ты забросил меня сюда, на край света, а сам побежал блудить с королевой!

Крошечные пуговки на ее черном шелковом жилете расстегнулись, явив миру великолепное зрелище гневно вздымающейся груди. Ослепительные волосы окутали ее огненным облаком; бурное возмущение клокотало и вспыхивало, наполняя самый воздух жаром уязвленной гордости и негодования.

— Я явилась ко двору с единственной целью — поквитаться с тобой. Я решила стать твоей любовницей — и стала! А теперь я требую развода!

— Сабби, ты уже и раньше кидалась на меня то с кулаками, то с ножом — а сегодня еще и с хлыстом. До сих пор я проявлял к тебе величайшую снисходительность, но сейчас моему терпению пришел конец. Я собираюсь преподать тебе урок супружеского послушания — урок, который ты запомнишь надолго!

— Мне уже и раньше случалось испытать на себе твою грубость и жестокость! — огрызнулась она.

— Грубость? Жестокость? Да я боготворил тебя! Как вы с Мэтью посмели ослушаться моих приказаний? Как ты посмела появиться при дворе? Этот смердящий двор — неподходящее место для моей жены!

— А я не хочу оставаться твоей женой!

Я хочу развода! — прошипела она.

Его гневный взгляд обжег ее пламенем, и она безошибочно разглядела в нем неистовый ураган вожделения.

— А я хочу воспользоваться своими правами, — уведомил он ее.

— Нет! — задохнулась она. — Не трогай меня!

— Как моя любовница, ты могла бы отказать мне в своих милостях, но как жена — нет!

Он схватил ее в объятия и, наклонив голову, осыпал жгучими поцелуями ее грудь. Но потом его руки напряглись, и он основательно встряхнул ее.

— Все эти свары, которые ты затевала из-за того, что я женат на Саре Бишоп! Ты, зловредная маленькая подстрекательница, ты выводишь меня из себя так, как ни одной другой женщине не под силу!

Он издал хриплый стон и, рванув с ее плеч бархатный наряд, сдернул его вниз, так что тот уже едва держался у нее на бедрах. Она отпихнула ногой упавшее на пол платье и теперь стояла перед Шейном в нижнем белье, всем своим видом показывая, что не намерена уступать.

— Как ты могла пойти на такой жульнический обман? Как ты посмела притворяться двумя разными женщинами? — бросил он ей очередное обвинение.

— Уж кому-кому, а не тебе на это обижаться! Ты-то сам изображаешь не меньше чем трех разных мужчин!

Его губы прижались к ее губам поцелуем, от которого сердце могло остановиться. Поцелуй длился нескончаемо, и от всех ее оборонительных рубежей остались лишь жалкие руины. Когда он притянул ее к себе и она ощутила горячий напор его крепкого большого тела, ей стало ясно: она побеждена. Разбита в пух и прах.

— Сабби, я тебя обожаю, — прошептал он, и она прильнула к нему, стремясь услышать это снова и снова.

— Шейн, прошу тебя… — беззвучно проговорила она.

— Скажи это еще раз, — потребовал он. — Я хочу ощутить вкус своего имени у тебя на губах.

— Шейн… Шейн… Шейн…

— Я и в самом деле ублюдок, любовь моя.

Я лишил тебя брачной ночи… Мы сейчас же это наверстаем, — пообещал он, поспешно освобождаясь от одежд.

— Но сейчас не ночь… утро на дворе, — слабо запротестовала она.

Он от души рассмеялся.

— Пусть это тебя не беспокоит. Я удержу тебя в постели до ночи.

…Медленно, не спеша он начал ее ласкать и ублажать. Первые два часа были отданы поцелуям. Он целовал ее уши, веки, родинку, шею, виски, кончики пальцев. На ее несравненном теле не осталось ни одного такого места, которое не удостоилось бы благоговейного поцелуя. Его рука скользнула под теплый, нежный изгиб ее спины; он прижимал к себе даму своего сердца, так чтобы она все время осязала и игру его языка с ее губами, и силу литого тела, и требовательную пульсацию мужской плоти.

Они оба лежали на боку, лицом друг к другу; их ноги переплелись, дыхание смешивалось и казалось общим, когда они обменивались медленными томительными поцелуями.

— Ты околдовала меня, Сабби Уайлд, — шепнул он, удерживая ее в кольце своих рук и не отрываясь от ее губ. Он от души наслаждался ролью супруга. — Ты хоть понимаешь, как давно мы не были вместе? Ты придала моей жизни такую остроту… без тебя я как заблудший путник, умирающий от голода.

Шейн прекрасно знал, что мука ожидания сама по себе сладостна: чем дольше игра, чем невыносимее жажда — тем полнее и богаче окажется блаженство завершения. Потребовался час, чтобы желание разгорелось в Сабби в полной мере: еще немного, и оно уже граничило бы с умопомрачением. Она обвела языком уголки его рта, и тут уж он утратил власть над собой. Желание, которое он так долго обуздывал, бросило его в стремительный натиск, и он позволил этому вихрю подхватить и закружить себя.

Она не могла дышать, она не могла собрать обрывки мыслей. И душой, и телом она отзывалась на жгучий призыв его страсти.

Она изгибалась дугой навстречу ему, и упоение собственной властью над ней окатило его таким восторгом, что у него вырвался ликующий крик:

— Ты моя жена! Ты моя — всегда и везде!

Стоит мне только пожелать!..

Сабби тут же лишила его приятной возможности оставить свой клинок в ее атласных ножнах.

— В самом деле, милорд? — спросила она с опасным блеском в глазах.

— Всегда! Везде! Миледи, жена моя!

— А я получу развод, чего бы это мне ни стоило! — посулила она.

Тяжело дыша, распаленные страстью, обозленные, нагие, они сверлили друг друга взглядами.

— Я никогда не дам тебе развода, — сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

— У меня есть средство заставить тебя.

Я сохранила секретные досье Уолсингэма!

— Лживая тварь, ты же говорила, что сожгла их!

Она отбросила волосы за спину.

— То, что я тебе говорю, и то, что делаю, — совершенно разные вещи!

Его глаза так и впились в нее:

— Они должны быть в этой комнате, поблизости от твоей предательской руки.

Он вышвырнул из гардероба ее платья, выдернул ящики и высыпал их содержимое на пол, а затем направился к сундукам.

— Шейн! Не надо! — охнула она, понимая, что он сию же минуту обнаружит злополучные папки.

Он откинул крышки сундуков и принялся выгребать оттуда все, что там находилось.

— Говори, где они, не то я их тебя душу вытряхну! — пригрозил он.

Кровь отхлынула от щек Сабби, когда она поняла: бумаг в сундуке нет.

— Боже мой, они пропали! Кто-то их забрал! — закричала она.

— Какую подлую уловку ты изобрела на этот раз? — бешено накинулся он на нее.

— Это не уловка, клянусь жизнью! — Сабби рывком открыла дверь. — Мег! Мег, зайди сюда!

Послышались шаги бегущей горничной.

Шейну пришлось схватить свои бриджи и торопливо натянуть их.

— Где бумаги, которые я положила на дно сундука?

Девушка покраснела до корней волос при виде наготы хозяйки.

— Б-б-бумаги? — залепетала она, заикаясь. — Там никаких бумаг не было, когда я распаковывала сундук.

Девушка явно была слишком перепугана, чтобы лгать.

— Мэйсон! — позвала Сабби, повысив голос. — Будем надеяться, что он знает, где бумаги.

Шейн скептически покосился на нее, когда она накинула свой ночной капот. Прибывший на зов Чарлз Мэйсон сохранял маску полнейшей безучастности, словно и невдомек ему было, что за крики раздавались в этой комнате несколькими минутами раньше.

— Чарлз, дело очень важное. Когда я укладывала свои вещи перед отъездом из Темз-Вью, я положила на самое дно сундука кое-какие бумаги, а теперь не могу их найти. Они исчезли! Мег говорит, что их там не было, когда она распаковывала сундуки. Может быть, вы что-нибудь знаете? — с надеждой спросила она.

— Мадам, я ничего не знаю. Схожу поищу кучера и спрошу у него.

Хокхерстовский кучер, который правил каретой в пути до Блэкмура, был должным образом опрошен, но не смог сообщить ничего нового о пропавших бумагах.

Недоверие Шейна росло с каждой минутой.

Разговоры о том, что бумаги «пропали», звучали для него, как гнусная ложь. Она знала, чертовски хорошо знала, где они!

Кучер повернулся к Шейну и пожал плечами:

— Как Мэтью притащил сундуки в карету, так с той поры к ним никто и пальцем не притронулся, покуда я их сам в эту комнату не отнес.

— Мэтью? — закричал Шейн.

— Мэтью не мог этого сделать, — тихо выговорила Сабби.

Шейн обернулся к слугам:

— Благодарю… можете идти.

Они поспешно унесли ноги, и он перевел на нее негодующий взгляд:

— Мэтью знал про досье?

— Нет… да… Ах, Боже мой, я была так зла на тебя… я сказала ему, что могу заставить тебя дать мне развод. И когда я упомянула про досье, у него был такой озадаченный вид… Я сразу поняла, что он ничего не знает, и тут же заговорила о другом. Он предложил отнести мои сундуки в карету, и я не возражала.

— Ты понимаешь, что натворила? — бросил Шейн. — Я старался оградить его от всех историй, связанных с О'Нилом! Старался… с самого детства! А это все было в досье, верно?

Она молча кивнула.

— Хоть что-нибудь осталось такое, что туда не попало?

Она ответила чуть слышно:

— Там нет ни единого упоминания о Черном Призраке.

Губы его презрительно скривились: какой же он дурак, что открыл душу этой женщине!

Да, любовь ослепила его и вышибла мозги из головы! Он должен немедленно встретиться с братом и попытаться исправить хотя бы часть того зла, к которому может привести знакомство с проклятыми бумагами.

— Одевайся. Мы возвращаемся в Лондон.

Поедем верхом; дорога длинная, — холодно распорядился он.

— Я останусь здесь, — заявила она.

— Мадам, делайте что вам говорят!

Она не посмела больше противоречить. Вид у него был такой, словно он способен на убийство. Путь длиной в двести миль оказался во всех отношениях нелегким. Шейн мчался во весь опор, сломя голову, и упрямая гордость не позволяла ей отставать. Сотню раз она собиралась попросить у него прощения за то, что не уничтожила секретные досье, а ему сказала, что уничтожила; ее тяготило чувство вины, но Шейн держался холодно и отчужденно — таким она видела его впервые.

Сотню раз он порывался обнять ее и уничтожить пропасть, открывшуюся между ними, но подозрение, что она никогда не любила его по-настоящему, и ее требование развода заставляли его еще больше замкнуться в себе.

Слуги и багаж перемещались вслед за ними, сохраняя (с разрешения Сабби) куда более разумную скорость; в результате у нее при себе не было ни платья на смену, ни достаточного количества туалетных принадлежностей, чтобы наводить красоту; однако никогда еще не ощущал он так полно ее живое очарование.

Сабби то и дело замечала его взгляд, устремленный на нее, но отводила глаза, уверенная, что прочтет в этом взгляде осуждение — и ничего больше.

Он продолжал бы скачку, если бы был один; но на лице Сабби он прочел безмерную усталость и решил устроить небольшой привал для короткой ночевки на равнине Солсбери, чтобы дать Сабби возможность поспать хоть несколько часов. Он открыл свои седельные сумки и предложил ей немного вина, хлеба и сыра. Он также дал ей неширокое одеяло, а сам отвел лошадей к ручью, чтобы накормить и напоить их. Вернувшись, он застал Сабби спящей глубоким сном, которому, очевидно, не мешали ни твердая земля, ни зловещая пустынность этого места.

Хотя ей до сих пор не приходилось ночевать под открытым небом, в диком краю, Сабби не испытывала ни малейшего страха. Она — без тени сомнения — приписывала это присутствию Шейна. Он был такой уверенный и сильный, он вселял в нее чувство безопасности. Она знала, что ей ничего не грозит, если он рядом.

Она постоянно думала о ребенке, которого носит, и о том, насколько же иным было бы обращение с ней Шейна, если бы он знал о ее беременности. Нет, она не станет сообщать ему о ребенке; она не выберет этот недостойный путь, чтобы добиться его прощения и признания в любви. Она жаждала его любви — но только ради нее самой, а не ради ребенка.

Они добрались до Темз-Вью усталые, покрытые дорожной грязью и голодные, но, не дав ей ни передохнуть, ни умыться, ни поесть, он потребовал:

— Пиши записку Мэтью. Вызови его сюда.

Без единого слова протеста она села к столу и взяла гусиное перо. Она адресовала Мэтью Хокхерсту записку, в которой было сказано только:

«Пожалуйста, зайди ко мне в Темз-Вью.

Сабби».

Глава 22

Тяжелая выдалась неделя у Мэтью Хокхерста.

После своего визита к Роберту Сесилу он места себе не находил и корчился, словно на острие шпаги. Если бы можно было повернуть время вспять — он никогда, никогда не стал бы предлагать эту подлую ловушку!

По сотне раз на день он молил Бога и всех святых, чтобы Сесил и думать забыл о его предложении!

Его не оставляли ни озлобление против брата, ни надежды жениться на Сабби, но мысль о собственном предательстве терзала его с каждым днем все более непереносимо.

И потом началось! Среди придворных поползли шепотки, что в Тауэре схвачен Черный Призрак, и произошло это при его попытке освободить политических узников-ирландцев.

Мэтью был ошеломлен.

Предложенный им план был осуществлен незамедлительно, и жертва уже попалась в капкан. Слыша все эти разговоры, Мэтью всерьез тешился мыслью о самоубийстве. Потом, на свежую голову, он сообразил, что его долг — приложить все силы, лишь бы исправить то, что он натворил.

У него словно гора с плеч свалилась, когда он узнал, что личность Черного Призрака так и не установлена и о нем по-прежнему ничего не известно. Никто не сумел его опознать, поэтому Мэтью понял, что схвачен не Шейн, а кто-то другой. Неизвестный отказывался что-либо говорить, и ходили слухи, будто его подвергают пыткам, чтобы развязать ему язык. Мэтью был рад-радешенек, что в Тауэре держат не его брата, и впервые почти за десять дней он смог заснуть. Тем не менее он еще намеревался явиться к Шейну с уолсингэмовскими досье, а потом как можно скорее сжечь их.

Получив записку от Сабби, он возликовал.

Как видно, она раздумала оставаться в Блэкмуре и вернулась в Темз-Вью.

Он поставил лошадь в конюшню и поспешил в дом.

Она всматривалась ему в лицо, не желая верить, что он выкрал бумаги.

— У меня было очень утомительное путешествие, Мэтью. Ты говорил, что приедешь ко мне в Блэкмур, но, как видно, у тебя нашлись более неотложные дела.

— Сердечко мое, прости. Я ничего не хочу больше, чем провести вместе с тобой всю жизнь, — чистосердечно признался он.

Черная тень пересекла порог салона, и Мэтью чуть не выпрыгнул из собственной шкуры, когда перед ним воздвиглась высокая фигура Шейна. Опасно-спокойным тоном Шейн произнес:

— Я скажу это раз и навсегда. Эта женщина — моя. Сегодня, завтра и во веки веков. Не пытайся забрать то, что мое по праву!

Мэтью вскочил на ноги, пылая злобой:

— Ты забрал все, что было моим по праву… наследство… титул… ты всего лишь бастард О'Нила!

Шейн невозмутимо возразил:

— Я все делал, что от меня зависело, лишь бы оградить тебя от этих печальных познаний.

Мы с тобой, Мэтью, братья как по матери, так и по отцу. Мы оба — отпрыски чресел О'Нила.

Ужас исказил черты Мэтью. Потом, когда вся правда открылась ему, он выхватил бумаги из-под камзола и кинул их на стол перед Шейном.

— Они прожгли дыру у меня в груди. Во имя Христа, уничтожь их, пока из-за них не случилось непоправимое.

— Слишком поздно, — мрачно ответил Шейн.

— Я прошу у тебя прощения… Я не знал! — взмолился Мэтт.

— Человек, которого пытают в Тауэре, — Барон.

Сабби в тревоге воскликнула:

— О мой Бог! Шейн, скажи, скажи, что это не так!

Мэтью побледнел как полотно.

— Это моя вина! Я ходил к Роберту Сесилу и предложил, чтобы он перевел О'Хару и О'Доннела из Дублина в лондонский Тауэр!

Я сказал ему, что таким образом он сможет захватить лазутчика О'Нила… я думал, что этот лазутчик — ты!

Губы у Сабби побелели, она покачнулась и упала бы, если бы не Шейн. Он мгновенно подхватил ее сильной рукой и опустил на стоявшую поблизости кушетку. Затем налил вина в бокал и поднес к ее губам.

— Это я во всем виновата, — еле слышно прошептала она. — Надо было сжечь бумаги, а я оставила их ради своей корысти… а, теперь я встала между двумя братьями… которые любили друг друга…

Слезы покатились по ее щекам, ее била дрожь.

Братья взглянули на нее и сказали в один голос:

— А мы и сейчас любим друг друга.

Потом Мэтью добавил:

— Виноват во всем я. Я пойду к Сесилу и скажу, что они ошиблись и схватили не того, за кем охотились. Скажу им, что Черный Призрак — это я!

— Глупый мальчишка, ты не сделаешь ничего такого, что навело бы их на мысль о связи узника с нашей семьей! Благодарение Господу, что при королевском дворе не принято интересоваться слугами! Барона никто не опознал.

Мы придумаем, как спасти его, не беспокойся.

— Шейн, речь идет о лондонском Тауэре! — напомнил Мэтт.

— А я и не говорю, что это будет детская игра, — возразил Шейн.

— Ради Христа, если у тебя есть план, скажи какой?

Хок с иронией взглянул на собеседников.

— Вы оба меня предали, а теперь еще рассчитываете, что я стану доверять вам свои планы! — Он поднял уолсингэмовские папки и заговорил о другом. — Мне нужно явиться ко двору. Я слышал, что сердце королевы разбито… из-за Эссекса. Мы оставим вас, мадам, вам надо отдохнуть.

Он отвесил Сабби церемонный поклон и подтолкнул Мэтью к выходу.

Шейну не пришлось объяснять брату, чтобы тот держался подальше от Темз-Вью, пока его не пригласят.

Шейн так и не вернулся до вечера, хотя Сабби слишком хорошо знала его, чтобы заподозрить, будто он попусту расточает бесценное время, целуя ноги Елизаветы. Каждая минута, проведенная им в обществе королевы, была необходимой минутой — необходимой, чтобы помочь ему выручить из беды Барона. Слишком хорошо она помнила, что рассказывал ей Шейн о Бароне в горячечном бреду. Она гнала из памяти невообразимые слова приговора, который был бы приведен в исполнение, если бы палачи дознались, кто он на самом деле — приговоренный к смерти Фицджеральд, граф Десмонд. Какое это варварство — пытать людей. И не укладывалось в голове, что это происходит в просвещенные времена — в 1587 году от Рождества Христова!

Сабби чувствовала себя совершенно обессиленной. Нельзя было соглашаться на такую бешеную скачку из Блэкмура: ведь этим она подвергла серьезной опасности своего младенца. Она унесла наверх, в спальню, поднос с ужином и забралась в просторную мягкую постель, чтобы поесть. Со всех сторон ее обступили воспоминания, связанные с этой постелью.

Она вспомнила тот первый раз, когда они тут ужинали вместе; потом — ужасную ссору и злобное насилие; но с тех пор им дано было разделить здесь часы такого счастья, такой близости и восторга…

Она допила вино и погасила свечи. Ей необходимо было поспать… может быть, хороший отдых позволит ей приободриться. Но сон не приходил. Она обдумывала, как это могло случиться, что Мэтью пошел на предательство, и ей было ясно, что не последнюю роль тут сыграло его влечение к ней. Но почему Шейн простил его? Она терялась в догадках. Впрочем, отгадка пришла быстро. Это произошло по той причине, что Шейн по-настоящему хороший человек… замечательный человек, и… о Господи, как она рада, что именно он — ее муж и отец будущего ребенка… Да, она упорно требовала развода, но на самом-то деле разве это было ей нужно? Ей бы хотелось, чтобы он ухаживал за ней, чтобы он по всем правилам просил ее руки. Ей хотелось бы стоять рядом с ним перед алтарем, обмениваясь брачными обетами. Но сделанного не воротишь, и она не поменялась бы мужьями ни с одной женщиной в мире. Она вздрогнула, подумав, как легко могло случиться, что сейчас Шейн был бы узником в Тауэре и ему грозила бы пытка…

«Нет, — стонала ее душа, — нельзя думать о Бароне, это верный путь к безумию».

Перед ее мысленным взором проходили картины — как они с Бароном стояли по обе стороны этой кровати и выхаживали Шейна, когда он лежал при смерти. Смерть… вот куда заведет Шейна его безрассудная отвага, если она, Сабби, не заставит его держаться подальше от О'Нила.

Часы пробили три. Она погладила себя по животу, где сейчас в такой безопасности находился ее ребенок. Она твердо решила: у этого ребенка должны быть и мать и отец, и они должны служить для него надежной защитой от грубого, жестокого мира. Внезапно открылась дверь, и Сабби приподнялась на подушках: темная фигура Шейна приблизилась к ней.

— Извини, что беспокою тебя, Сабби, но я должен с тобой поговорить.

— Говори, Шейн. Я все равно не могу спать… хотя и пыталась заснуть все эти часы.

Он зажег свечи и присел на край кровати.

— Я без конца ломал себе голову — пробовал придумать план, как вызволить Барона. Прикидывал и так и этак, перебирал десятки вариантов и отбрасывал их один за другим — у каждого оказывался серьезный изъян. Единственный верный способ для узника покинуть лондонский Тауэр — мертвым, в гробу.

Она ахнула и схватилась за его руку.

— Я добыл зелье, которое позволяет создать видимость смерти. Оно замедляет сердцебиение настолько, что у человека даже пульс невозможно обнаружить. Единственная сложность состоит в том, чтобы получить доступ к Барону. Все было бы проще простого, если бы его держали во Флите или в Ньюгейте.

Я бы нанял девиц из борделя, которые вошли бы внутрь и хорошенько отвлекли внимание стражников. Стражники там падки на любую взятку, но Тауэр — совсем другое дело.

Она крепко стиснула его руку.

— Шейн, если ты войдешь в Тауэр и попросишь передать ему зелье, тебя сочтут соучастником… и у них в лапах окажетесь вы оба!

Он погладил шершавым большим пальцем атласную кожу ее руки и осторожно приступил к делу:

— Для меня было бы невозможно войти в Тауэр, будь я один, но… мы могли бы войти вместе, Сабби.

— О чем ты говоришь? Меня никогда не впустят туда, — испуганно воскликнула она, содрогнувшись от одной мысли о кровавом Тауэре.

Свободной рукой он откинул пламенеющие пряди с ее виска.

— Сабби, если ты оденешься королевой, то сможешь войти туда, куда пожелаешь.

Широко открытыми глазами она уставилась на него:

— Сумасшедший! Мне никогда не выйти сухой из воды, если я посмею выдавать себя за королеву!

— Ты с успехом делала это раньше и можешь сделать снова, — настаивал он.

— Нет! Шейн, не проси меня об этом! — взмолилась она.

— Я прошу тебя, Сабби. Это единственный шанс, который остался у Барона. Ты войдешь туда как королева, а я войду рядом с тобой как твой Бог Морей. Если мы будем держаться уверенно, повелительно и высокомерно, никто не откажет нам в возможности посетить его.

Я подготовлю целую свиту сопровождающих, и в толчее мы сможем все провернуть как надо!

— Шейн, это невозможно. Я могу в точности повторить ее наряд и волосы, но лицом я совсем на нее не похожа! Стражники сразу же смекнут, что я самозванка!

— А что же, по-твоему, стражникам часто доводилось видеть королеву? Почти никому из них не представлялось такого случая, а кто и сподобился ее лицезреть, так только издали.

Ты прихватишь с собой маску на рукоятке и будешь прикрывать ею лицо спереди, и все сочтут это чрезвычайно правильным в столь отвратительном месте. Сабби, тут важна только манера держать себя! Я в тебе совершенно уверен.

— Шейн… нет!

— Сабби, если ты сделаешь это для меня… я дам тебе этот проклятый развод, который тебе так позарез понадобился!

Она не знала, смеяться ей или плакать.

Озноб пробирал ее до костей.

— Шейн, я так боюсь… поддержи меня!

Он сгреб ее в охапку, снедаемый томительной жаждой — слиться с ней воедино, вобрать ее в себя и потеряться в ней. Но и чувство вины терзало его немилосердно, ведь он знал, во что ее вовлекает. Как мог он быть таким низким негодяем, чтобы рисковать ее безопасностью!

Он любил ее всем сердцем, не было у него в жизни ничего дороже ее, и тем не менее он намеревался поставить на кон ее свободу, а, возможно, и жизнь, чтобы помочь Барону. Но жила в нем неведомо откуда взявшаяся уверенность: вместе они непобедимы. Вместе они смогут одолеть любую опасность, любое препятствие, и он любил ее больше всего именно за то, что она, подобно ему самому, была наделена отвагой, решимостью, готовностью рискнуть всем и черпать наслаждение в дерзком безрассудстве азартной игры.

С бесконечной нежностью он начал целовать ее. Кончиками пальцев — легко, словно перышком, — проведя по ее вискам и скулам, он погладил Сабби по волосам. Он нашептывал ей все слова любви, которые рвались у него из сердца.

— Сабби, я люблю тебя больше жизни.

Ты — часть меня самого, ты половина, которая делает меня целым… — Он прижал ее к груди, и она слышала, как бешено стучит его сердце. — Любимая моя, я обожаю тебя. — Он погладил прядь ее волос, коснувшуюся его лица. — У тебя такие чудесные волосы, прекрасней их на свете нет… Любой мужчина, который бросит на них взгляд, должен мучиться от желания погладить их и поиграть с ними… вот так. Возлюбленная моя, ты завладела моей душой. Твой образ всегда у меня перед глазами, днем и ночью. Ты заставляешь меня томиться жаждой, которую невозможно утолить. Стоит мне увидеть тебя на другом конце комнаты, и я уже знаю, что должен подойти ближе; а когда подхожу ближе, я должен коснуться тебя. А уж если я тебя коснулся, во мне поднимается неукротимое желание осязать тебя всю. Мои чувства полны тобой, я никогда не устану вдыхать твое благоухание и впивать твой вкус. Твой голос, твой смех… Мне достаточно услышать их, и все, что есть во мне мужского, устремляется к тебе, и мне все равно, кто при этом присутствует. Сабби, счастье мое, ты ненавидишь меня за то, что я не приехал сам, чтобы жениться на тебе, но, родная, неужели ты не видишь — я женился бы на тебе и оставил тебя, и тогда разве могло бы случиться между нами то, что случилось? Разве мне пришло бы в голову так холить и лелеять тебя, как сейчас? Став моей возлюбленной, ты поймала меня в сети, ты меня покорила навсегда. А теперь мы связаны… Ты должна чувствовать это, милая… Это так сильно, так правильно!

Ощущение его близости наполняло ее блаженством. Ей не требовалось доказательств: она знала, как дорога ему, как глубока его любовь и нежность. И еще она знала, что может исполнить все, лишь бы он был рядом.

Страх отступал, и больше всего на свете ей сейчас хотелось раствориться в полном слиянии их душ и тел. Они стремились друг к другу, как умирающий от жажды стремится к роднику. Нет, эта потребность была чем-то большим, чем голод и жажда. В их любви заключалась сила, с которой миру придется считаться.

Первые проблески рассвета застали ее перед зеркалом: она снова терзала свои великолепные медно-рыжие волосы, создавая из них уродливое подобие парика Елизаветы. Затем она расправила и разгладила наряд из пурпурного бархата и вынула из ларца с драгоценностями маленькую корону-венец. Теперь, когда она готовилась принять участие в этой безумной авантюре, она твердо решила — идти до конца. Она знала: чтобы успешно выполнить свою миссию, ей придется стать Елизаветой.

С бесконечной скрупулезностью она воспроизвела мельчайшие детали королевского грима. Она не пожалела ни белил, ни румян, ни пудры; губную помаду пришлось наложить таким образом, чтобы рот казался узенькой прямой полоской. Завершив этот кропотливый труд, Сабби повертела головой, чтобы оценить плоды своих усилий.

Когда Шейн зашел посмотреть, как продвигаются дела, его взгляд, полный восхищения и благодарности, сразу придал ей сил и отваги.

Каждый из них не слишком надеялся на себя, чтобы решиться заговорить, но каждый обретал уверенность в присутствии другого.

Сам Шейн выбрал из своего гардероба роскошный костюм из серого бархата с прорезями, сквозь которые виднелась подкладка из атласа аметистового цвета; на ноги он натянул высокие сапоги из серой замши. Все это идеально сочеталось с пурпурным одеянием Сабби. Они оба наряжались для исполнения своих ролей, словно готовились подняться на подмостки Театра Розы; вот только роли, которые им предстояло сыграть, были делом жизни и смерти.

Они проехали в закрытой карете вдоль Темзы до лондонской заводи, где стояли на якоре многочисленные хокхерстовские суда. Там — это даже позабавило Сабби — они пересели на барку, расцвеченную в цвета Тюдоров — белый и зеленый. Это не была барка королевы, но на вид могла сойти за таковую. Шейн каким-то образом ухитрился собрать «свиту» из трех фрейлин, юного пажа и двух дворян. Вся эта свита выглядела столь достоверно, что Сабби вполне могла бы попасться на удочку, если бы не знала наверняка, что все это — ряженые.

День выдался пасмурный, над Лондоном нависли свинцовые тучи, и, пока барка неторопливо совершала свой путь к речным воротам Тауэра, Сабби одолевали мрачные предчувствия. Шейн подал ей золотую маску на длинной ручке, и внезапно ей показалось, что ее внутренности превратились в какой-то пудинг, во рту пересохло, губы прилипли к зубам, а сердце забилось так громко, что барабанные перепонки должны были вот-вот лопнуть.

Путь закончился подозрительно быстро, и Шейн помог ей сойти на пристань. Перед Сабби стояла полдюжина солдат дворцовой стражи. Она споткнулась, но Шейн поддержал ее сильной, уверенной рукой, и в это мгновение начала подниматься решетка, открывая доступ к первому ряду тяжелых, окованных железом ворот.

— Именем королевы, откройте! — протрубил паж.

— Именем королевы, откройте! — повторили стражники своими низкими зычными голосами.

Шейн передал ей драгоценный флакон, и, когда она старательно спрятала его у себя под корсетом, на нее вдруг накатила волна ужаса: казалось, что голова у нее разрывается в клочья, а грудь сдавило так, что невозможно вздохнуть. И внезапно, словно спасительное озарение, словно отблеск детской веры в чудо, в памяти у нее вспыхнули слова молитвы, которой некогда научил ее отец:

«О святой Иуда, апостол и мученик, стойкий в добродетелях и щедрый на чудеса, ближний ученик Иисуса Христа, верный заступник всех, кто прибегает к твоему покровительству, к тебе взываю я из глубины своего сердца и смиренно молю тебя, кому Господь даровал столь великую силу, прийти ко мне на помощь.

Снизойди к моей горячей мольбе! А в ответ обещаю тебе, что буду прославлять твое имя и научу других уповать на тебя!»

Неожиданно для себя Сабби обнаружила, что охранники Тауэра пребывают в еще большей панике, чем она сама. Еще бы — вот так, нежданно-негаданно, оказаться перед августейшим лицом самой государыни! Сабби немедленно поспешила облегчить их участь.

— Джентльмены, джентльмены, прошу, никаких церемоний. Я здесь потому, что мне так захотелось. Я услышала, что у вас под замком содержится Черный Призрак, и это пробудило мое любопытство. Поэтому я уговорила моего драгоценного Бога Морей сопровождать меня сюда… я желаю убедиться собственными глазами!

Она проследовала по переходам Тауэра, милостиво отвечая величественными жестами на поклоны каждого встречного стражника.

Когда был вызван старший тюремщик, которому надлежало сопровождать ее величество к узнику, Сабби пришлось сделать глубокий вздох, чтобы совладать с волнением.

Он поспешно явился на зов, но ему совсем не хотелось показывать ей узника, которого пытали этой ночью. Вместо этого он пригласил ее в уютную приемную, где она могла бы подкрепиться с дороги и подождать, пока вызовут коменданта Тауэра.

— Если бы мне вздумалось попить чаю, сударь, я посетила бы другое место! Запрещаю вам беспокоить коменданта, он сейчас у меня в немилости, и видеть его мне не угодно! — Она опустила маску и в упор взглянула в глаза пожилому тюремщику, а затем строго осведомилась:

— Вы состояли в охране крепости, когда я была здесь заключена, сударь?

— Нет, нет, ваше величество, — поспешил он заверить ее в своей полнейшей непричастности к прискорбным событиям давно минувших лет[14].

— Что ж, тем лучше, — холодно бросила она и приказала:

— Ведите!

Всей компании пришлось дожидаться перед входом в камеру, пока тюремщики доставали ключи и отпирали дверь.

— Я думаю, что вашего гнусного узника посетим только мы с лордом Девонпортом.

Мои слуги плохо переносят подобные зрелища.

Оказавшись внутри камеры, Сабби взглянула на Шейна и обомлела. Челюсти у него были стиснуты с такой силой, что она испугалась, как бы ему не изменила выдержка при виде Барона.

— Этого узника пытали! — с трудом выдавил он.

— Да, милорд, и все еще не добились от него ни единого слова.

Сабби заставила себя взглянуть на Барона.

Он был в сознании, и ей было ясно, что он их узнал.

— Вот как? Ни слова? — переспросила она, чтобы скрыть свой ужас.

Тюремщик злобно пнул узника:

— На колени перед государыней, собака!

Она подошла вплотную к Барону, пощупала его шею и всунула флакон в скованные кандалами руки.

— Глупцы! — гневно бросила она. — Этот человек не может говорить… у него перерезаны голосовые связки! Вы что, не заметили эти два маленьких бугорка у него на шее?

Хотя на самом деле никаких бугорков и в помине не было, тюремщик кивнул, едва коснувшись шеи узника.

— Лорд Девонпорт, ваше мнение? — повелительно обратилась она к Шейну.

— Вы совершенно правы, ваше величество.

Пытать этого человека — пустая трата времени и сил. Он ничего не скажет.

Она повернулась на каблуках и быстро вышла из камеры; мужчины поспешили за ней.

— Хотите знать, что я думаю, сударь? — Она бросила на тюремщика холодный взгляд. — Вас одурачили! Это не Черный Призрак. Это какой-то жалкий козел отпущения, которого специально для того и подослали, чтобы он попался в вашу хитроумную ловушку.

— Мы все только выставили себя на посмешище! — с отвращением подтвердил Девонпорт догадку ее величества.

— Ах нет, друг мой: мой преданный старший тюремщик и его верные стражники никому ни слова не скажут про наше посещение.

Он был выбран для этой должности именно потому, что был известен как человек, умеющий держать язык за зубами. — Она помахала всемогущей дланью. — Это свойство заслуживает награды.

Лорд Девонпорт опустил тяжелый мешочек в верноподданную руку, и они поспешно удалились.

Когда Шейн убедился, что Сабби уже ничто не угрожает после того испытания, через которое она прошла, он отослал ее домой, а сам отправился туда, где для завершения трудной миссии требовалось его присутствие.

Роль Сабби была сыграна, но его роль, конечно, на этом не кончилась. Требовалось подкупить гробовщика, который забирал трупы из Тауэра.

Благополучно возвратившись в Темз-Вью, Сабби пыталась успокоиться и отдохнуть, но она была слишком взвинчена, чтобы долго пребывать в праздности. Она не ожидала увидеть Шейна до рассвета следующего дня, когда он сможет доставить домой Барона… в гробу.

Ближе к вечеру во двор Темз-Вью въехала карета: вернулись Мэйсон и Мег. Сабби чувствовала себя виноватой перед ними за то, что из-за нее им пришлось срываться с места, тащиться в какую-то девонширскую глушь — и все только для того, чтобы тут же поворотить оглобли и проделать обратно весь утомительный путь.

— Это была очень приятная перемена обстановки, леди Девонпорт, но, должен признаться, я рад, что вернулся в Лондон.

Сначала ее удивило, что он обратился к ней как к «леди Девонпорт», но потом она сообразила, что время от времени они с Шейном орали во всю мощь своих глоток, и ее кинуло в краску, когда она припомнила все прочие выкрики, которые приходилось выслушивать пожилому дворецкому.

— Чарлз, в ближайшие дни мы не хотим принимать в Темз-Вью никаких посетителей.

Барон тяжело болен, и завтра Шейн привезет его домой. Теперь, когда вы здесь и можете позаботиться о доме, я передам все в ваши надежные руки. Сейчас я собираюсь прокатиться верхом. Может быть, если я подышу свежим воздухом, ночью мне удастся заснуть.

Она умудрилась дать себе короткую передышку, когда провалилась, как в бездну, в глубокий сон, измученная и опустошенная после дневных испытаний; однако в три часа ночи она уже проснулась, и сразу же нахлынули зловещие предчувствия: ее терзал страх за жизнь Барона и безопасность Шейна.

Когда наконец Шейн прибыл — он правил лошадьми, запряженными в грубый фургон, — Сабби даже не сразу поняла, что за подозрительный мужлан восседает на козлах. Он выглядел как немытый, небритый и нечесаный оборванец; но, когда взгляду Сабби открылись его широкие плечи, когда она увидела, как он в одиночку вытащил из фургона гроб, — она уже знала, кто это. Что ж, они оба сильно преуспели в искусстве менять свое обличье до неузнаваемости.

Он на руках втащил друга наверх и уложил его на кровать. Сабби взглянула — и сердце у нее упало. Помощь пришла слишком поздно:

Барон был мертв.

Молча, угрюмо Шейн начал раздевать его, и Сабби, понимая, что Шейн собирается обмыть тело, побежала за мылом, горячей водой и полотенцами. Тело Барона было все покрыто ужасными кровоподтеками, а руки и ноги вывихнуты из суставов.

Шейн поднял глаза на Сабби.

— Любовь моя, если для тебя это слишком тяжело, пусть Мэйсон придет и поможет мне.

— Нет… худшее уже позади, — печально ответила она.

Быстрым рывком Шейн вправил в сустав одну вывихнутую руку.

— О пожалуйста, неужели ты не можешь оставить его в покое? — взмолилась она.

— Нет, суставы затвердеют, и он останется калекой на всю жизнь, если мы не поспешим.

— Он… жив? — недоверчиво спросила она.

— Клянусь костями Христовыми, он должен выжить, а не то получится, что мы зря старались!

Вправить ноги оказалось труднее, и потребовались их объединенные усилия, чтобы справиться с задачей. В конце концов пришлось Сабби сидеть на груди у Барона, чтобы его тело оставалось неподвижным при резких рывках Шейна, и только тогда Шейну удавалось потянуть на себя вывихнутую ногу достаточно сильно, чтобы ее можно было вправить в сустав. Потом они выкупали Барона и смазали его суставы камфорным маслом. Наконец, после того как Шейн развел в камине огонь посильнее, они тепло укрыли Барона одеялами и оставили его спать — пока не прекратится действие тайного снадобья и он не очнется от своего состояния, подобного смерти.

В оставшиеся до утра часы Сабби поверяла Шейну все свои страхи за него:

— Шейн, ты понимаешь, что именно тебя они схватили бы в Тауэре, если бы той ночью ты был в Лондоне? Тебя-то они опознали бы сразу и обвинили в государственной измене!

Сегодня тебя уже не было бы в живых — это тебя повесили бы, проволокли по улицам и четвертовали! — Она содрогнулась, и слезы покатились по ее щекам. — Когда-нибудь так и случится, это неизбежно, если ты не порвешь все свои связи с О'Нилом — окончательно и бесповоротно!

Он долго смотрел на нее. Потом сказал:

— Я с ним покончил. Сейчас он уже получил от меня сообщение об этом.

Хотелось верить, но она знала цену О'Нилу и надеялась, что Бог тоже знает. Ирландские заложники из Дублина оставались в Тауэре, и она понимала, что О'Нил не успокоится, пока Шейн не выполнит свое обещание их освободить.

Они выхаживали Барона два дня и две ночи, и, когда он пришел в себя, первым словом, которое он прошептал, было «Джорджиана».

Шейн взглянул на Сабби и усмехнулся:

— Мне пришла в голову превосходная идея. Отвезу-ка я его в Хокхерст к матери — для долгого выздоровления… подальше от Лондона. Когда я вернусь, мы с тобой потолкуем о разводе, которого ты так жаждешь.

Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но ей удалось только выдавить из себя:

— Ты действительно хочешь развестись со мной?

— Сабби, я не смог бы вызволить Барона без твоей помощи. Ты была несравненна. Я держу свое слово. Ты заслуживаешь всего, чего только пожелаешь.

Глава 23

Мэйсон, с заплывшим глазом, стоял перед своим хозяином, испытывая жгучий стыд.

— Милорд, ее похитили. Я пытался им помешать, но оказался бессилен… Я просто с ума сходил, ожидая вашего возвращения.

— Мэтью! — загрохотал Шейн. — Я ему башку оторву! Я ему кишки выпущу! Христос свидетель, я предупреждал молодого дурня!..

Сколько раз предупреждал!..

На лице у Мэйсона отразилось явное сомнение:

— Милорд, мне что-то не верится, что это было делом рук Мэтью. Люди, которые захватили ее, были такие грубые… ирландцы…

— Ирландцы?! — эхом отозвался Шейн.

Холодные пальцы страха сдавили его сердце. — О'Нил… — прошептал он, — только он мог бы посметь…

Конечно, О'Нил прекрасно видел, что Сабби была единственным уязвимым местом в его броне. Шейн бессильно сжимал кулаки, проклиная и небеса и ад одновременно. Он клялся и божился, что, если с Сабби что-нибудь случится, он убьет собственного отца и покончит со всей этой историей.

Не теряя больше ни минуты, он взбежал наверх и собрался в дорогу. Он цеплялся за надежду, что все-таки Сабби утащили люди, посланные братцем Мэтью.

Он нашел Мэтью во дворце и с первого взгляда понял, что тот не замешан ни в каком похищении: Мэтт был настолько искренен и откровенен, что все его чувства легко читались у него на лице. Увидев, каким темным гневом дышит лицо брата, Мэтт сразу заподозрил худшее и побледнел.

— Барон умер? — чуть ли не простонал он.

Шейн покачал головой.

— Сабби похитили. Увезли из Темз-Вью.

— Кто? Куда? — ахнул Мэтью.

Шейн пожал плечами, но с трудом выговорил:

— Я отплываю в Ирландию. Как только прилив позволит.

— О'Нил, — в ужасе повторил Мэтью. — Я с тобой!

Шейн покачал головой, но Мэтью стоял на своем:

— В этом деле оба его сына встанут против него!

В лондонской заводи Шейн выбрал тот из хокхерстовских кораблей, вся команда которого была в сборе. Это был «Крылатый Дракон», который готовился к отплытию на Канарские острова. Шейн сказал капитану:

— Мы должны выйти в море, как только позволит прилив, но я попрошу вас на одну лигу отклониться от намеченного маршрута.

Доставьте нас домой, в Девонпорт, а потом я пересяду на свой собственный корабль — «Дерзновенный».

Команда «Дерзновенного» была отправлена на отдых домой после победы в Кадисе, и, хотя на всех торговых судах хокхерстовской компании служили вполне надежные люди, Шейн чувствовал себя гораздо увереннее в окружении морских волков с «Дерзновенного», когда ожидалось сражение. С ними он будет готов к любым случайностям.

Два незнакомца, вытащившие Сабби из дома, говорили между собой с таким чудовищным ирландским акцентом, что она едва понимала их слова, однако мгновенно сообразила, чью волю они выполняют и куда ее везут. Они быстро сбили с ног несчастного Мэйсона, выволокли ее в сад и, добравшись до реки, втолкнули на борт маленького ирландского баркаса.

Сабби не на шутку встревожилась, когда убогое рыбацкое суденышко вышло из устья Темзы и взяло курс в открытое море. У Сабби немедленно началась морская болезнь, и можно было не сомневаться, что эта хворь, вместе с беременностью, очень скоро приведут ее в состояние полнейшей беспомощности. Нельзя было терять времени: следовало сейчас же поторговаться с похитителями, чтобы обеспечить себе должное отношение с их стороны.

— Я — леди Девонпорт, и требую, чтобы вы оказывали мне всемерное уважение.

«Капитан» суденышка бросил быстрый взгляд на двоих исполнителей:

— Сказано было — приволочь его зазнобу, а не жену, дурни!

— А это она и есть, с такими волосьями… тут не ошибешься. Эй, красотка, ты зазноба или жена? — обратился он непосредственно к ней.

— И то, и другое, — резко ответила она. — Кроме того, я сноха графа Тайрона, который послал вас за мной, а мне через пару минут, джентльмены, понадобится ваша любезная помощь.

«Джентльмены» растерянно переглянулись.

Сами они с О'Нилом не разговаривали, но их нанял один из его доверенных людей, чтобы они схватили молодку и доставили ее в замок Дунганнон. Рисковать не хотелось: обойдешься с ней как-нибудь не так, а потом, чего доброго, О'Нил и впрямь обозлится. Поэтому один из «джентльменов» принес ей что-то вроде одеяла или попоны для защиты от морской стужи, а другой крепко, но осторожно придерживал ее, когда она перегибалась через борт, и при этом старался загородить ее от ветра.

Несмотря на свое бедственное нынешнее положение, несмотря на испытания, которые, возможно, ожидали ее впереди, душа Сабби была спокойна: она ни капельки не сомневалась, что Шейн примчится за ней. Он жизнью рискнет, не задумываясь, но ее выручит. Она была его женщиной и в этом глубоком убеждении черпала силу и уверенность.

Какая же это глупость с ее стороны — добиваться развода с ним, и все только для того, чтобы потешить собственную дурацкую гордость! В нем она нашла все то, о чем когда-либо мечтала, и много больше. В нем было все, о чем только могла мечтать любая женщина. Ее пробрал озноб от одной только устрашающей мысли: если она с ним разведется, какая-нибудь другая женщина сможет его подцепить и заполучить в мужья!

Маленькому баркасу сопутствовала удача:

Ла-Манш был необычно спокоен, и, когда они обогнули «Край Земли» и вошли в Кельтское море, сильный и ровный попутный ветер быстро погнал утлую посудину к ирландскому побережью.

Моряки отгородили попоной небольшой закуток, чтобы создать для Сабби некую видимость уединения, — мало ли какие нужды могли у нее возникнуть. Трижды в день они подавали ей горячую похлебку. Она с благодарностью принимала это угощение, понимая, что и у них самих нет другой пищи; она с удивлением думала о том, как же им хватает сил для тяжелых морских трудов при скудном прокорме в виде похлебки из капусты и репы.

К тому времени когда они, следуя вдоль ирландских берегов, достигли того места, где сбегают к морю горы Мурна, морская болезнь, всю дорогу мучившая Сабби, слегка отступила. У нее дух занялся от красоты окружающей местности, и, когда баркас, усердно маневрируя, прокладывал путь в водах длинного, узкого фьорда Карлингтон-Лок, Сабби вдруг поняла, что земли, которыми она сейчас любуется, принадлежат ей. Именно ради этой прекрасной дороги от моря до Ньюри Шейн Хокхерст женился на Саре Бишоп.

Она не удержалась и высказала свои мысли вслух, хотя слышали ее только невежественные спутники-ирландцы. Ее руки Широко раскинулись, словно обнимая все вокруг.

— Все это мое! Так вот почему сын О'Нила взял меня в жены!

Они мысленно возблагодарили всех святых, которые не попустили, чтобы они непочтительно обошлись с пленницей: в ее простых словах звучала истина. Земля вливала в нее силы, и, неизвестно почему, Сабби чувствовала, что Шейн с каждой минутой оказывается все ближе и ближе.

И действительно, корабль Хокхерста мчался на всех парусах так быстро, что всего лишь несколько часов хода отделяло его от суденышка похитителей.

Вид замка Дунганнон поразил Сабби, когда они приблизились к нему. То была грозная крепость с огромной круглой главной башней, с верхним и нижними дворами; замок окружали мощные отвесные стены. Жилые помещения располагались в двух двухэтажных башнях.

Создавалось впечатление, что крепость надежно защищена превосходно вооруженной армией. В амбразурах стен виднелись многочисленные пушки.

Едва взглянув в сторону Сабби, О'Нил сразу рассердился: почему она не связана? Когда она направилась к нему, в ее глазах горела такая неукротимая гордость, что он сразу понял: он имеет дело с незаурядной женщиной.

— Если я здесь гостья, то, может быть, еще не все потеряла. Но если я узница… Я боюсь за вас, и да поможет вам Бог!

Рыжеволосый гигант рассчитывал, что сумеет смирить дерзкую, окинув ее с высоты своего роста надменным взглядом.

— Молчать, женщина! — скомандовал он.

Оказалось, однако, что не на такую напал Она выдержала его взгляд, даже не моргнув.

— Шейн никогда не говорил вам «нет», но то, что он давал, — он давал по доброй воле.

Попробуйте заставить его — и он убьет вас.

Рот О'Нила сжался в тонкую упрямую линию, и подбородок вздернулся выше.

Сабби откинула на спину свои роскошные волосы и дерзко приблизилась к нему еще на шаг.

— Я леди Девонпорт! Я ваша невестка!

Я ношу под сердцем вашего внука! Царственного принца Ирландии по крови!

В огромном зале не было слышно ни единого вздоха: каждый из присутствующих подался вперед, ожидая, что будет дальше.

Понизив голос, она сказала просто:

— Держать меня в плену — для вас опасно.

О'Нил заорал во весь голос, обращаясь к слугам:

— Эй, нечего стоять столбами, ротозеи!

Приготовьте ванну, угощенье, разведите огонь в каминах! Вы что, не видите? Моя дочь еле на ногах держится от усталости! Приготовьте самую лучшую комнату для дорогой гостьи!

Он прекрасно видел, что только гордость не позволяет ей упасть.

Спустя несколько часов, после того как служанки вымыли ее в ванне и накормили, она лежала на удобной перине перед жарко натопленным камином и собиралась уже заснуть. Ее вывели из этого состояния громкие голоса, доносившиеся снизу, из зала.

Один голос особенно отрадно было слышать, но ей с трудом верилось, что обладатель этого голоса настиг их так быстро: это могло быть только чудом! Тайная улыбка тронула уголки ее губ, когда она поняла, с какой скоростью он должен был гнаться за ней.

Прямо перед О'Нилом стояли его сыновья.

Оскорбления и угрозы, которыми они обменивались, летали в обе стороны, пока воздух не посинел от ирландских проклятий. Они осыпали друг друга всеми грязными ругательствами, которым научились за всю жизнь, начиная с трехлетнего возраста.

— Вам лучше мне на глаза не попадаться! Если по вашей милости хоть один волосок упал с ее головы, можете считать себя куском протухшей мертвечины, огрызком собачьим! — грозил Шейн.

Сабби поняла, что должна прекратить это, пока дело действительно не дошло до человекоубийства, иначе упрямая неуступчивая гордость превратит этих мужчин в таких заклятых врагов, что только смерть положит конец их ненависти. Она натянула свое теплое платье, взяла подсвечник с зажженными свечами и спустилась по ступеням башни. У входа в главный зал она помедлила и окликнула Шейна:

— Супруг мой, прошу вас поверить: граф Тайрон оказал мне самое радушное гостеприимство и удостоил меня всеми знаками почтения.

— Сабби! — с облегчением воскликнул Шейн, вкладывая шпагу в ножны.

Мгновение — и он уже был рядом с ней и обнимал ее сильной уверенной рукой; тем временем Мэтью все еще с вызывающим видом стоял перед отцом, держа в руках обнаженные шпагу и кинжал.

— Не ждите от меня ничего больше! — заявил Шейн. — Я мог простить все… все, кроме этого! Только сам дьявол мог подсказать вам — взять в заложники единственного человека, которого я люблю и которым дорожу больше жизни! Брать, брать, вы только и знаете что брать! Ну все, вы больше ничего не возьмете у меня, О'Нил!

Это могло показаться странным, но О'Нил вовсе не чувствовал себя пристыженным, когда сыновья стояли перед ним и проклинали его на чем свет стоит! Он просто раздувался от гордости, что произвел на свет двух таких волков, свирепость которых могла бы черта заставить поджать хвост.

Он и сам почувствовал себя неуютно, когда они подняли на него оружие, — даже при том, что его окружала целая армия!

Внезапно он начал смеяться, и его хохот раскатился по всему залу. Он взглянул на Сабби с искренним восхищением.

— Клянусь задницей Господней, я знаю, почему ты выбрал ее: она тебе под пару, но это только из-за того, что она ирландка! Забирай свою женщину, она стоит тех двоих — О'Хары с О'Доннелом!

Вместе с Сабби, обняв ее за плечи одной рукой, Шейн вернулся на прежнее место — рядом с Мэтью.

О'Нил возвестил:

— Ты вот говоришь, что я только беру и ничего тебе не даю, ну и выходит, что ты врун. Я дам тебе кой-какие сведения, и попробуй скажи, что они тебе не нужны. Филипп Испанский посылает свою Армаду на Англию… и это будет в августе.

Прищурившись, Шейн вглядывался в лицо отца. Он ни минуты не сомневался, что О'Нилу действительно известны планы Филиппа. Его только одолевали подозрения: с чего это вдруг О'Нил вздумал делиться своими познаниями с сыновьями, которые более преданы интересам Англии, чем Ирландии.

— Ну что, парни, останетесь? Выпьете со мной вечерком?

Шейн отклонил приглашение. Ирландские широкие натуры могли чрезмерно воспламениться, если вечерком переберут мутного ирландского виски, коим их будут щедро потчевать.

— У меня есть занятие получше, — резко объявил Шейн.

О'Нил покосился на Сабби.

— Ты со своими занятиями быстро управляешься, парень, — загадочно уверил он сына.

Шейн видел, что Сабби одарила престарелого мятежника лукавой улыбкой, и понял, что у них есть какой-то общий секрет.

Когда они покинули крепость, Сабби так и ахнула: за стенами расположилась в ожидании вся команда «Дерзновенного». Стоя между двумя верзилами Хокхерстами, она взглянула на Шейна:

— Ты ожидал, что будет сражение?

— По правде говоря, я не знал, чего ждать, но был готов и повоевать, если понадобится.

Мэтт пояснил:

— Он никому вздохнуть не давал! Дорожка-то была непростая. «Дерзновенный» мог пройти только до конца фьорда, а дальше для него слишком мелко… Поэтому встали на якорь около Ньюри, рассадили команду по спасательным шлюпкам и на веслах… по рекам — Банн и Блэкуотер — верх по течению!

Сабби прекрасно понимала, каких усилий потребовал от них этот переход.

— Из-за вас я могу вообразить себя какой-то Еленой Троянской, — с благодарностью сказала она. — А теперь ведь вам придется опять браться за весла, чтобы вернуться к кораблю!

— Пустяки, — с мальчишеским бахвальством возразил Мэтью. — Да из них каждый может пройти на веслах и вдвое дальше!

…Ночь была темна и для июля прохладна; ноги и юбки у Сабби промокли во время путешествия по холмистой местности, но никогда еще за всю свою жизнь она не испытывала такой уверенности в собственной безопасности. С ней были мужчины, и, более того, ее мужчины!

Шейн наклонился и тихо проговорил:

— Прости, что вытащил тебя из теплой постели. Разреши, любимая, я понесу тебя.

У нее так и вертелись на языке слова отказа: ведь он, должно быть, измучен не меньше, чем она, но ей так не хватало его прикосновения! Может быть, то была минута слабости — но Сабби уступила собственному сердцу. Остановившись, она потянулась к нему:

— Пожалуйста, возьми меня на руки, — шепотом попросила она, и со вздохом удовлетворения он прижал ее к груди. Сразу же ощутил он у себя в жилах горячий и сильный ток крови и еще — мощную, сладостную боль, что заполняла его чресла. И в тот же миг развеялись все его благородные намерения насчет того, чтобы дать ей развод. К его груди прижималась ее грудь, его руки поддерживали ее стройные бедра, а ее восхитительные ягодицы касались напряженного вместилища его мужских желаний. Упоительная мука толкала его вперед, отгоняя всякую усталость. Если Сабби будет упорствовать и настаивать на том, чтобы сохранить барьер между ними, решил он в ту же секунду, придется этот барьер разрушить, и он сделает это с удовольствием.

Недолгий путь до реки оказался для обоих непостижимо возбуждающим, эротическим путешествием. Никогда еще не ощущала она столь остро близость его могучего мускулистого торса, а когда его щеки случайно касалась прядь ее волос, относимая ветром, он думал, что сойдет с ума от страсти. Когда отряд добрался до реки и все заняли свои места в шлюпках, Шейн не отпустил возлюбленную. Он усадил ее у себя между колен — здесь ей ничто не могло грозить, и здесь их ничто не разделяло. Хотя они находились в битком набитой шлюпке, весь мир как будто отступил, оставив их наедине. Она черпала силу в его силе, безмерное изнеможение последних дней растворилось, и все ее существо полнилось ожиданием блаженства, которое они подарят друг другу, когда наконец останутся одни в его каюте на «Дерзновенном».

Так уж случилось — она полюбила, до потери рассудка полюбила своего супруга, и ее томила ненасытная жажда пьянящих, дурманящих, страстных поцелуев, которую только он мог утолить.

Когда они подошли к «Дерзновенному», Шейн взобрался по веревочной лестнице на палубу, одной рукой прижимая к себе Сабби, а другой цепляясь за веревку. Когда руки возлюбленной обвились вокруг его шеи, а губы оказались в столь соблазнительной близости от его губ, он не смог устоять против искушения и прижался к ним жарким поцелуем, от которого у обоих закружилась голова.

Оказавшись у себя в каюте, он опустил свою бесценную ношу на широкую койку, зажег лампу и направился в угол, где находился сейф. Там он набрал чего-то в горсть и вернулся к койке.

— Сабби, — нежно прошептал он, — мы не могли бы начать все с самого начала? Клянусь, я буду ухаживать за тобой так, как ты этого заслуживаешь. Даю слово, я не буду ни к чему тебя принуждать или торопить тебя.

Все, о чем я прошу, — дай мне шанс добиться твоей любви.

Еще немного — и она тут же призналась бы, что уже любит его и что ему нет надобности этого добиваться… но придержала язык: уж очень заманчивым показалось ей обещание, что он станет за ней ухаживать по всем правилам. Он бережно обнял Сабби и коснулся ее губ легким ласковым поцелуем, а потом, глубоко вздохнув, выпрямился, поднес к губам и поцеловал ее руку. А затем вложил в раскрытую ладонь Сабби бриллиантовое ожерелье.

— Спи спокойно, любимая моя, — тихо сказал он и, с трудом преодолевая себя, поднялся с края койки.

— Куда ты?.. — встревожилась она.

— Я больше никогда не стану заставлять тебя делить со мной ложе, голубка моя. На время путешествия я переберусь к Мэтью.

Она даже зажмурилась, не в силах поверить, что он оставил ее ночевать в одиночестве, а еще поклялся, что так и будет до конца плавания! Потом взглянула на горстку алмазов — ценою в целое состояние, — которую он вложил ей в руку, и едва удержалась, чтобы не разрыдаться. Не нужны ей были никакие драгоценности! Ей был нужен он сам! Ее тело изнемогало от желания ощутить, как он наполняет ее собой… Так именно теперь — ну, не смешно ли? — именно теперь он решил разыграть джентльмена и осчастливить ее ухаживанием… с опозданием на год!

Глава 24

Не скоро смогла Сабби заснуть, но, когда это наконец удалось, ее сон в оставшиеся часы ночи и раннего утра заполонили столь необузданные фантазии, что воспоминания о них еще долго заставляли ее краснеть.

Лежа на двухъярусной койке, Шейн и Мэтт провели долгие часы в нескончаемых разговорах. Они вспоминали детство; они отдали дань сыновнего почтения Себастьяну Хокхерсту, которого любили всем сердцем. Оба сошлись на том, что Себастьян был несравненно выше и благороднее, чем их настоящий отец… И все же в глубине души каждый не мог отделаться от горделивого сознания, что в нем течет кровь ирландских королей.

— Мы ему верим? Насчет Испании? — спросил Мэтью.

— Правильнее будет, если поверим. Он Филиппу во всем подыгрывал, лишь бы узнать точный срок, когда Армада отплывет штурмовать Англию. Вот тут-то он и поднимет бунт в Ирландии — когда Бесс будет не до него.

Мэтью угрюмо заметил:

— Ну и мрачную же картинку ты нарисовал… Война с Испанией, а потом война с Ирландией.

— Я смотрю на вещи здраво, Мэтт. Если у нас есть голова на плечах и мы будем готовы сразиться с испанцами на море, мы завоюем победу для Англии, а потом, может быть, сумеем добиться прочного мира. С Ирландией все не так. Воевать придется на суше. Это дело долгое и кровавое. Ты же знаешь, как не хотят люди служить в тех частях английской армии, которые стоят в Ирландии. Англия может раз за разом силой подчинять эту страну своему владычеству, и все без толку: бунт будет вспыхивать снова и снова, потому что ирландцы — фанатики, одержимые забияки. Они скорей откажутся от пищи, чем от возможности подраться!

— Времени у нас в обрез… Ты отправишься с этими сведениями к королеве или к Берли?

— Я пойду на «Дерзновенном» домой, в Девон, потому что испанцы именно там постараются высадиться… если мы им позволим.

Тебя я заброшу в Ливерпуль и дам с собой депеши для королевы и Берли. Я предупрежу Дрейка и лорда-адмирала, Говарда. Королевский флот уже давно начал подготовку… Ни для кого не секрет, что Филипп собирается на нас напасть. Я хочу, чтобы ты приказал всем хокхерстовским кораблям подтягиваться к Девонпорту. Для капитанов дам тебе письменное распоряжение.

Мэтью чувствовал себя польщенным. Еще бы! Ему снова доверяют такие важные дела, и он понял, что наконец-то былое предательство ему прощено.

— Тебе останется мало времени для Сабби… — заметил он, оставив деловой тон.

Шейн улыбнулся в темноте:

— Времени достаточно… для свадьбы.

А Испания… и Англия… и весь этот чертов мир пусть обождут.

С первыми лучами рассвета «Дерзновенный» поднял якорь и направился по фьорду Карлингтон-Лок к Ирландскому морю. Хокхерст командовал кораблем, и Сабби нашла его на мостике.

— Голубка моя! — сердечно обрадовался он. — Эта сказочная земля принадлежит тебе.

Взяв маленькую, холодную руку жены, он согрел ее своими ладонями. Она обвела взглядом вершины гор, окутанные туманной дымкой.

— Может быть, нам следует отдать ее О'Нилу? — тихо спросила она.

— Сабби, учись у меня: что твое — не выпускай из рук.

Она отвела глаза от гор. Теперь она смотрела Шейну в лицо. Она вглядывалась в резко очерченный рот, в крепкий, надменно поднятый подбородок и выступающие скулы, немало добавляющие к общему впечатлению мощи и бьющей через край жизненной силы. Волна торжествующей любви нахлынула на Сабби, и она едва слышно согласилась:

— Да, я ., я не выпущу из рук то, что мое…

— Нам предстоит пересечь Ирландское море: возьмем курс на Ливерпуль. Если погода не переменится — будем там засветло. Ты не составишь мне компанию за обедом?

— Для меня будет великой честью пообедать в обществе капитана «Дерзновенного», — церемонно ответила она, лукаво покосившись на него.

«Господь всеблагой», — подумал он, — знает ли она сама, что может сделать со мной одна ее улыбка? Знает, наверняка знает: она женщина до мозга костей».

— Спущусь-ка я лучше в каюту… как только мы выйдем в открытое море, я, чего доброго, осрамлюсь у всех на виду.

Он поднял ее руку, прижал к своей щеке и, ограничившись этой мимолетной лаской, озабоченно спросил:

— Любовь моя, ты все еще страдаешь от морской болезни? Странно, ты уже давно должна была бы привыкнуть к качке. Отдыхай, пока можешь, а я через час приду тебя проведать.

— Попытайся не слишком раскачивать корабль, — со смехом попросила она и покинула палубу.

На сей раз морская болезнь мучила ее не слишком сильно, и, когда корабль пришвартовался в Ливерпуле, Сабби о ней и думать забыла.

Шейн заперся с братом на два часа, после чего Мэтью сошел с корабля с письмами для королевы и приказами для капитанов хокхерстовских кораблей.

Для Шейна и Сабби был доставлен изысканный обед, приготовленный лучшим поваром Ливерпуля исключительно из всевозможных даров моря. В серебряных супницах, источавших дразнящие ароматы, были поданы отварные раки, креветки, крабы и омары. Здесь было все — от искусно запеченных сигов до золотистых жареных устриц.

Сабби никак не могла решиться попробовать устриц, но Шейн искушал ее и так и этак, превознося их достоинства и упрашивая:

— Поверь мне, милая, устрицы — это настоящее наслаждение.

Сабби осторожно откусила кусочек и, к своему немалому удивлению, действительно сочла, что это вкусно.

— М-м-м, — ехидно изобразила она блаженство. — Кажется, это и вправду наслаждение… Даже большее, чем любовные игры!

Он сгреб ее в охапку, усадил к себе на колени и скормил ей еще полдюжины устриц.

Когда его сильные загорелые пальцы прикасались к ее губам, она невольно вздрагивала.

— Любовь моя, ты озябла! — воскликнул Шейн, неверно истолковав эту дрожь. — Этот чертов Ливерпуль — самый гнилой город на земле!

Он открыл дверцу небольшой жаровни и подбросил туда угля, а потом налил каждому из них по бокалу шабли и придвинул к жаровне просторное приземистое кресло. Затем он снова усадил Сабби к себе на колено, и она уткнулась головой ему в грудь, не слыша ничего на свете, кроме тяжелых ударов его сердца. Они сидели, не меняя позы, в тепле и тишине, и по тому, как свободно и расслабленно прильнула она к нему, он безошибочно мог сказать: в этот миг не было между ними никаких барьеров.

— Ты ведь совсем не боишься непобедимой армады, правда? — спросила она, дивясь его отваге и спокойствию.

— Совсем не боюсь. У испанцев корабли — самые лучшие в мире, но сражения выигрывают не корабли, а люди. Английские моряки превосходят испанцев в смелости и в искусстве управления судном. Так что у испанцев нет шансов на победу.

«Уверенность — вот секрет его успеха. Он никогда не сомневается в себе, а наши души связаны так тесно, что он и мне внушает уверенность в самой себе. Какой бесценный дар», — размышляла Сабби.

Шейн сказал все то, что собирался сказать, и теперь молча наблюдал, как играют отблески огня на шелковом платье Сабби там, где оно облегало ее фигуру; его разгоряченному воображению не составляло труда дорисовать остальное. Он гадал, долго ли ему удастся обуздывать свой чувственный порыв.

— Сабби, — осторожно приступил он к делу, — в Блэкмуре ты говорила, чего хотела бы от меня: чтобы я ухаживал за тобой и просил твоей руки и чтобы мы обменялись брачными обетами в церкви… Поверь мне, моя единственная, я говорю правду — мне тоже хотелось бы всего этого, может быть даже больше, чем тебе… Но, радость моя… нам не нужно разводиться. Мы и так можем все это проделать!

— Да неужели, милорд? — широко раскрыв глаза в притворном изумлении, спросила она.

— Сабби, ты согласна выйти за меня замуж? Я хочу отвезти тебя домой, в Девонпорт: там мы сможем обвенчаться в церкви.

Она собиралась подразнить его; собиралась помучить его неопределенностью и сомнениями, пока она будет делать вид, что обдумывает предложение; но она любила его слишком сильно, чтобы заставить его ждать еще хотя бы одно мгновение.

— Я люблю тебя всем сердцем. Конечно, я выйду за тебя замуж… еще раз.

Внезапно он почувствовал в себе чуть ли не робость. Если бы сейчас их ожидали любовные утехи, он, наверно, выглядел бы как неопытный юнец, пытающийся благополучно завершить свою первую победу над женщиной.

Он поднялся с кресла и отнес Сабби на койку. Потом ласково коснулся губами ее век и крошечной черной родинки, которая всегда так трогала его.

— Доброй ночи, моя любимая, моя ненаглядная Сабби.

Внезапно она поняла, что он не дотронется до нее, пока не наступит их брачная ночь. Она стиснула зубы, чтобы совладать с острым разочарованием. Дай Господи, чтобы они поскорее добрались до Девонпорта, иначе от неутоленных желаний погибнут двое.

Как только «Дерзновенный» обогнул мыс Лизард — южную оконечность Корнуолла, Хокхерст приказал поднять парус с великолепным изображением дракона, дабы оповестить население Девонпорта о прибытии Бога Морей. Стоя рядом с ним, Сабби глазам своим не поверила, когда увидела толпы оживленных горожан, теснящихся на каменных причалах в ожидании легендарного земляка. Ей вдруг стало страшно, и она воскликнула:

— Как я смогу показаться им на глаза в этом платье, которое всю неделю не снимала!

— Не беспокойся. Твоя красота ослепит их, так же как ослепила меня, — подбодрил он свою избранницу.

Яркое полуденное солнце заливало светом гавань, придавая ей теплый и гостеприимный вид. Сабби увидела большой дом на вершине холма, и это была любовь с первого взгляда.

Вокруг пестрело море цветов — по склонам холмов, вдоль каждой дорожки. Целый город, казалось, встречает Шейна с любовью, и, судя по тому, как люди улыбались Сабби, они были готовы полюбить и ее. Шейн взял ее за руку и заботливо провел по сходням на причал, где он поднялся вверх на несколько каменных ступеней и жестом призвал всех к молчанию.

— У меня для вас есть важные новости.

В течение ближайшего месяца Филипп Испанский пошлет против нас свою Армаду.

Огромная толпа замерла, стараясь не упустить ни одного его слова. А он между тем продолжал:

— В Девонпорте собрались лучшие моряки Англии. Мы выйдем в море из родной гавани и уничтожим врага!

Поднялся оглушительный крик. Поднялся и снова утих, и опять зазвучал рокочущий низкий голос:

— Вскоре у нас в порту станет тесно — сюда начнут прибывать эскадры королевского флота и корабли Дрейка. Наш город станет оплотом для таких прославленных героев, как Хокинс, Фробишер, Говард и Рэйли.

Давайте покажем им наше радушие и гостеприимство. Откроем для них наши дома и наши сердца!

Опять из множества глоток вырвался восторженный вопль. А Шейн снова вскинул руки, требуя внимания:

— Самую важную новость я приберег под конец… Мы собираемся пожениться! Вы все приглашены!

Толпа обезумела. Рванувшись вперед, горожане подняли счастливую пару и на своих плечах несли всю дорогу до дверей Девонпорт-Хауса. Слуги успели приготовить угощение, потому что парус с драконом был замечен на подходе еще два часа тому назад. Они всегда готовили достаточно, чтобы можно было накормить всю команду хозяйского корабля, когда он возвращался в родную гавань, но известие о предстоящем бракосочетании, на которое приглашен весь город, заставило их незамедлительно позаботиться о том, чтобы не ударить в грязь лицом и в этих чрезвычайных обстоятельствах.

— Опять мне надеть нечего! — причитала Сабби.

В доме Темз-Вью у нее было достаточно платьев и драгоценностей, чтобы в буквальном смысле слова корабль потопить, но здесь…

Здесь было только то, в чем она сошла на берег. Шейн обнял ее за плечи и повел вверх по главной лестнице. Оказавшись в спальне матери, он распахнул платяные шкафы один за другим.

— Там, где дело касается возможности покрасоваться, Джорджиана столь же ненасытна и склонна к эффектам, как и ты. У меня и сомнения нет: среди всех этих нарядов даже ты, дорогая моя, сумеешь подобрать что-нибудь такое, что поразит твое воображение. Я должен сейчас пойти открыть винные погреба для предстоящего праздника, и еще мне нужно черкнуть записку капеллану, чтобы он вскорости ожидал нас в церкви. — Он нежно поцеловал ее. — Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ванну.

— Шейн… — она нерешительно протянула к нему руку. — Милорд, вы уверены… Вы хотите жениться на своей любовнице? — спросила она едва слышно.

— О родная моя, любимая… Я хочу воздать тебе все мыслимые почести. Я всегда буду называть тебя своей госпожой… миледи.

Голос Сабби дрогнул от переполнявшей ее любви.

— А я обещаю, всегда, обращаясь к тебе, называть тебя милордом.

Церковь представляла собой простое побеленное здание скромных размеров. Сабби опасалась, что нарядилась слишком уж броско для обмена священными обетами, но и лорд Девонпорт был облачен в черное с золотом.

А платье из серебристой ткани, которое выбрала Сабби, резко отличалось от всех прочих и оказалось наиболее уместным для свадебного обряда. Свои длинные медно-рыжие пряди она распустила по плечам и обошлась без всякого головного убора, а просто закрепила на волосах бриллиантовую нить — подарок Шейна. В руках у нее был букет белых роз, которые поспешно срезали для нее в саду восхищенные слуги.

Двери переполненной церкви были оставлены открытыми, чтобы люди, собравшиеся перед входом, могли слышать, как звучат брачные обеты.

Наперекор обычаям, Шейн держал ее за руки и не отрывал от нее глаз все то время, пока длилась церемония. Он был полон решимости доказать ей, что на этот раз приносит ей клятву верности от всей души. Сабби же сосредоточенно внимала каждому произносимому слову, впитывала каждую мелкую подробность, чтобы запомнить их навсегда.

Венчание завершилось на удивление скоро; этого нельзя было сказать о празднике, который продолжался весь вечер и всю ночь. Когда новобрачные медленно и степенно возвращались в Девонпорт-Хаус, их осыпали рисом и лепестками цветов. Затем двери распахнулись настежь, и жители города получили возможность — каждый в свою очередь — войти в дом, подкрепиться и выпить за молодых.

В садах повсюду шли танцы; многочисленные музыканты старались вовсю, извлекая немудреные мелодии из своих самодельных инструментов. Шейн повел в сад и Сабби, и там они танцевали, меняя партнеров, пока еще могли держаться на ногах. Когда же солнце село и недолгий багрянец вытеснила с небес наставшая тьма, притяжение между любовниками стало неодолимым. В конце концов он обнял ее за талию, прижал к себе и дал ей ощутить, как она ему сейчас необходима.

— Сабби, я больше не могу выносить это ожидание.

Она поднялась на цыпочки, обвила руками его шею, запустила пальцы в темную львиную гриву и потянулась, чтобы поцеловать его. Окружающие встретили это гулом одобрения, который перерос в настоящий шквал восторга, когда Шейн подхватил на руки свою молодую жену и понес ее ко входу в восточное крыло особняка.

В его спальне все было приготовлено, включая столик, на котором был сервирован легкий ужин с вином. В камине горел ровный огонь; вокруг благоухали букеты свежих цветов. Он опустил ее, чтобы ее ноги коснулись пола, но не выпустил из объятий и не отвел губ от ее лица.

— Ты счастлива? — тихо спросил он.

— О да, — выдохнула она, — так счастлива, что даже страшно.

Он недоуменно поднял брови, и она ответила на молчаливый вопрос:

— Я боюсь, что такими счастливыми мы уже никогда не будем.

— Впереди все будет еще лучше, обещаю тебе.

— Какая красивая комната. Это твоя спальня?

Он кивнул:

— Это моя келья.

Он неохотно выпустил ее из рук, чтобы она могла обследовать свое новое жилище. Сначала она выглянула в высокое окно, откуда открывался вид на море — до самого горизонта.

Потом она погладила великолепные меховые покрывала на постели и наконец открыла дверцы массивного гардероба в углу спальни.

Внезапно она оцепенела, и с ее уст сорвался негодующий выкрик. Ее руки метнулись внутрь гардероба и извлекли оттуда целую охапку прозрачных, откровенно эротических одеяний.

— Твоя келья?! Ах ты развратник! Ах ты бабник! Если ты думаешь, что я собираюсь спать в той самой постели, где ты блу…

— Милорд развратник, милорд бабник, Сабби. Вспомни, ты обещала всегда величать меня милордом.

В его глазах горела страсть.

— Не прикасайся ко мне! — взвизгнула она.

Он усмехнулся: ее протесты искренне позабавили его. Не тратя времени даром, он крепко прижал ее к себе. Он завладел ее губами и отважился на такие вольности, которые живо воскресили у нее в памяти ту ужасную ночь, когда он силой взял ее девственность. Он сминал ее тело, заставляя ее ощущать мощь и жар его желания. Он держал ее крепко, находя наслаждение в ее бесплодных попытках освободиться.

— Не будет этого! — яростно вопила она.

— Будет, Сабби, обязательно будет, — настаивал он.

Тем временем он методично расстегнул уверенными пальцами ее платье и скинул его на пол. Его губы обжигали ее кожу на всем пути от шеи вниз, и языком он обвел высокую корону, венчавшую ее дерзко выпяченную грудь.

Нетерпеливыми руками он освободил ее от всех остальных одежд и при этом не допустил, чтобы их губы хоть на миг разомкнулись. Он целовал ее так властно, так требовательно, что волна страстного желания прокатилась по ее телу, относя прочь последние остатки сопротивления. Внезапно ее губы, которые она пыталась держать плотно сжатыми, стали мягкими и с готовностью открылись навстречу вторжению его ищущего, жадного языка. Она была побеждена — побеждена окончательно. В крови у нее вспыхнуло пламя, которое заставило ее откинуть голову назад и закричать от возбуждения, которое неизбежно должна была породить в ней его близость.

Он медленно разделся, и, когда показался дракон, ее глаза широко раскрылись от любовного восторга. И тогда он простонал:

— Бог мой, кажется, я всю жизнь ждал этой ночи.

— И я тоже, — выдохнула она и, не удержавшись, лизнула по очереди оба твердых соска у него на загорелой груди. Он раздвинул ее колени и нетерпеливо приказал охрипшим от желания голосом:

— Пусти меня к себе.

Она свела стройные ноги у него за спиной, и он не медля опустил ее на свой мужской жезл, проникая все дальше к ней в лоно. Между тем его язык точно так же проник между ее губами, и Сабби едва не задохнулась от этого двойного наслаждения.

Его сильные руки поднимали и опускали ее, и этот ритм разжигал в ней беспощадный огонь.

Сабби зарылась пальцами в темную гриву его волос, чтобы притянуть лицо Шейна поближе к себе, словно ей было недостаточно их близости. Вдруг она напряглась, а потом растаяла, запрокинув голову, не в силах сдержать стон наслаждения. Но Шейн не собирался отступать.

Не отпуская Сабби ни на дюйм, он понес ее к супружескому ложу. Теперь она не могла дождаться, когда почувствует на себе всю тяжесть его литого тела. Обоих закружил волшебный вихрь. Жесткие завитки на груди Шейна, слегка саднившие кожу, доводили Сабби до исступления. Она снова не сумела сдержать стон.

Вглядываясь в ее глаза, затуманенные желанием, в мягкие губы, с готовностью откликавшиеся на любовные ласки, Шейн преисполнился мужской гордости и с новой силой овладел ею, будто пленницей.

Сабби вся устремлялась навстречу его движениям, впуская его все глубже и глубже. Оба молили небо, чтобы мгновения счастья не кончались — и блаженство на удивление долго не покидало их, пока не хлынуло через край горячей волной.

Потом они лежали, не выпуская друг друга из объятий, нашептывали ласковые слова, наслаждались неизбывной нежностью и наконец погрузились в сон.

Вдруг Сабби проснулась, словно от толчка.

— Шейн, Шейн, — звала она, осторожно, но настойчиво тормоша мужа. — Совсем забыла тебе сказать. У нас будет ребенок.

Он только моргал глазами спросонья:

— Как, уже?

— Да нет же, это случилось не сейчас. Давно…

Сонливость Шейна как рукой сняло.

— Когда? — встрепенулся он. — Стало быть, ты давно об этом знаешь? И ты требовала развода, когда у тебя под сердцем уже было дитя?

— Да, но я не хотела…

— Боже правый, ты уже носила дитя, когда мы с тобой ходили в Тауэр вызволять Барона? — Он схватил ее за плечи и вдавил в перину. — Вот дьявольщина, теперь тебя даже не поколотишь, чертовка ты этакая!

— Миледи чертовка, — поправила она, с напускной скромностью прикрывая плечи и грудь пеленой медно-рыжих волос.

Шейн был на седьмом небе. Широко улыбаясь, он привлек к себе молодую жену и ткнулся носом в ее нежную шею:

— Теперь ты никуда не денешься, голубка, — отныне мы с тобой одно!

Сабби насмешливо переспросила:

— Да что ты говоришь? Разве ты не собираешься сейчас же меня бросить, чтобы пуститься в очередную авантюру?

Он покачал головой:

— Ты всегда будешь рядом со мной. Твое место здесь, в моем сердце.

1

Фамилия родного отца Сары — Уайлд (Wilde) произносится так же, как слово «wild» (англ, дикий, бешеный, сумасбродный).

2

Каперский корабль — вооруженное судно, принадлежащее частному лицу, имеющему официальное правительственное разрешение нападать на вражеские корабли и захватывать их товары.

3

В английском языке имена Шейн (Shane) и Себастьян (Sebastian) начинаются с одной и той же буквы S

4

Святой Иуда (не путать с Иудой Искариотом') — один из двенадцати апостолов В Англии его почитают как заступника несчастных До сих пор в газетах иногда помещают объявления с благодарностью этому святому за оказанную помощь.

5

Принятое среди близких обращение к Шейну Хокхерсту — Хок означает по-английски «ястреб» (Hawk).

6

Альковами назывались разнообразные малые помещения, в том числе глубокие ниши, каморки без окон и т, д.

7

Вирджиналь — музыкальный инструмент, предшественник фортепьяно.

8

В английском языке название карточного валета knave — означает «мошенник», «плут».

9

«Золотым правилом» иногда называют библейское поучение: люди должны относиться к другим так, как им хотелось бы, чтобы к ним относились другие.

10

В результате сражения при Раннимиде (1215) английские бароны вынудили короля Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей, которая стала основой конституционного устройства Великобритании.

11

В одном из своих донесений в Англию Дрейк сообщал, что «подпалил бороду испанскому королю».

12

Король Генрих VIII, отец Елизаветы, был женат шесть раз.

13

Намек на распространенный сюжет о ростовщике, который потребовал фунт мяса из сердца должника в уплату вместо долга. Этот сюжет положен в основу шекспировского «Венецианского купца», который к 1587 г , еще не был написан.

14

В 1554 г ., то есть за тридцать три года до описываемых событий, Елизавета провела два месяца в Тауэре по несправедливому обвинению в заговоре против правящей тогда Марии Кровавой — сестры Елизаветы по отцу.