Глава 27

— Не могу я спуститься к обеду, я не в состоянии взглянуть ей в глаза, — говорила несчастная Нэн.

— Это просто смешно! Моя мать — добрая и нежная женщина. Когда она узнает, что ты любишь Джонни, она будет обожать тебя. Никто не узнает о твоем секрете, Нэн, но ты сама можешь вызвать подозрения, если станешь прятаться.

Когда молодые женщины наконец появились в столовой, Эмбер и Тара мило беседовали о полезных свойствах пряностей. Шон тоже их ждал. Он показал себя любезным хозяином, представил всех должным образом и рассадил за столом. Эмбер села справа от него, Тара и Нэн — слева, а Эмерелд заняла место напротив, так чтобы Шон мог не спускать с нее глаз.

Раз уж в комнате собрались четыре ирландские женщины, три из которых рады оказаться в центре внимания, разговор завязался оживленный, то и дело звучал смех. Даже Нэн время от времени вносила свою лепту, хотя и вспыхивала до корней волос всякий раз, когда теплый взгляд Эмбер останавливался на ней.

Шон развлекал гостей, не навязывая своего мнения, даря каждой леди особое внимание, никого не забывая. Эмерелд вдруг обнаружила, что не может отвести от него глаз. Белоснежный воротник оттенял смуглую кожу, черные волосы и стальные глаза. В ней росло возбуждение, и к концу обеда она могла думать лишь о той секунде, когда они закроют за собой дверь спальни и докажут друг другу, как они соскучились.

Обед еще не кончился, а Эмбер уже поняла, насколько сильно ее дочь влюблена в графа. Впрочем, она видела, что и Шон О'Тул вовсе не остался равнодушным. Но его темные глаза говорили матери, что он не только сгорает от желания, но и чувствует себя властелином Эмерелд. И Эмбер не могла избавиться от подозрения, что Шон похитил ее дочь не потому, что нe может без нее жить, а прежде всего ради мести Монтегью.

Шон О'Тул спокойно заявил ей, что не остановится до тех пор, пока Монтегью не будут унижены в глазах всего света и что у него есть для этого средство. Неужели это средство Эмерелд?

Взгляд Эмбер снова и снова обращался к смуглому притягательному мужчине во главе стола. Его месть теперь уже практически осуществилась. Правосудие, как назвал это Килдэр. Эмбер тяжело было думать о том, что именно он под этим подразумевает и кого это коснется. Она понимала, что обязана серьезно поговорить с дочерью. Разумеется, не сегодня. Шон и Эмерелд так хотели друг друга, что, казалось, даже воздух был пропитан их желанием.

О'Тул то и дело поглядывал на Эмерелд, но по мере того как одно блюдо сменялось другим, он стал смотреть на нее в открытую. Шон понимал, что поступил верно, способствовав их воссоединению с матерью. Сегодня Эмерелд выглядела ослепительно, вся светилась счастьем, и граф испытывал удовольствие от того, что этой радостью она обязана и ему тоже.

Он изменил ее к лучшему. Нечего было и сравнивать эту очаровательную женщину, говорившую и смеявшуюся со страстью, с той робкой, анемичной девицей, которую он увез из Лондона. Шон признавал, что и Эмерелд дала ему много хорошего. Ее любовь была щедрой, она не скрывала своих чувств и, несомненно, помогла залечить самые поверхностные из его ран. Они оба пошли на пользу друг другу. Он никогда не станет жалеть о том времени, что они провели вместе. Все было так близко к совершенству, как только может быть на этом свете.

Эмбер обратилась к нему, и он немедленно переключил на нее все свое внимание.

— Прошу прощения, я отвлекся. — Их взгляды встретились, раскрывая мысли.

— Прошу меня простить, но Тара обещала показать мне кладовую.

Тара тоже вступила в разговор:

— На это уйдут часы, так что мы желаем вам спокойной ночи.

А Нэн прошептала:

— Мне нужна книга из библиотеки.

Шон, ничуть не растерявшись, улыбнулся Эмерелд:

— Женщины из клана Фитцжеральд сговорились, чтобы оставить нас одних.

— Неужели нас так легко разоблачить? — улыбнулась Эмбер.

— А нас? — расхохотался Шон.

Пока они поднимались по лестнице, Шон обнял Эмерелд:

— Ты хорошо выглядишь. Как твои приступы тошноты по утрам, любимая?

— Стало намного лучше, — заверила она, наслаждаясь его нежной заботой.

Эмерелд подошла прямо к окну и раздернула занавески, которые, должно быть, закрыла Кейт.

— Дорогой, спасибо тебе, спасибо за то, что привез мою мать. Ты доставил мне такое блаженство. Я теперь совершенно счастлива! О, сегодня я чувствую себя такой живой, как море!

— А мне казалось, что ты его боишься, — пошутил Шон, поднимая Эмерелд на руки, просто ради удовольствия обнимать ее.

— Только когда ты там… но сейчас мне кажется, что раз ты покорил его и вернулся ко мне, я больше никогда не испытаю перед ним страха! — Она обняла его за шею. — Когда ты со мной, я не боюсь никого и ничего на свете.

О'Тул нагнул голову, чтобы вдохнуть аромат ее волос.

— Ко мне это не имеет никакого отношения. Это связано с тем, что ты стала уверенной в себе женщиной. — Он поцеловал ее ухо, провел кончиком языка по шее, заставив ее задрожать. — Позволь мне разжечь огонь, а потом я тебя раздену. Я не хочу, чтобы ты простудилась.

— Так приятно быть окруженной твоей нежной заботой. Я самая счастливая женщина на свете. Ты скучал без меня?

— Я не просто скучал. Я жаждал тебя, моя кровь бурлила при одной мысли о тебе, и теперь, когда мы одни, я хочу одурманить тебя своей страстью. — Шон снял с кровати подушки и разложил их у камина, где только что зажег огонь, предвкушая, какое еще пламя он раздует. С прикроватной тумбочки мужчина взял стеклянный флакон. — Это любовный напиток, которым поит тебя Тара?

Эмерелд подняла юбки, грея у огня ноги и демонстрируя Шону соблазнительные сливочные бедра и треугольник черных завитков.

— Нет, это смесь розового и миндального масла, чтобы избежать растяжек на коже и сохранить мое тело красивым для тебя.

— Тогда это точно любовный эликсир. Я собираюсь натереть им тебя. Но должен предупредить, любовь моя, мои руки лишат тебя разума. Когда я закончу, ты будешь принадлежать мне душой и телом.

Когда Шон направился к ней, Эмерелд бросила ему призывный взгляд из-под ресниц. Разве он не знает, что уже завладел каждой клеточкой ее существа? Он снял с Эмерелд мягкое шерстяное платье, потом белье и уложил ее обнаженной среди подушек. Его глаза, потемневшие от желания, с удовольствием рассматривали ее, лаская, обожая, поклоняясь ее телу. Его пронизывающий взгляд обещал ей полное и абсолютное наслаждение.

Он налил себе на ладонь ароматное масло и согрел его у огня. Запах миндаля и роз долетел до нее и обострил все чувства, как только руки Шона прикоснулись к ее телу. Он начал с шеи, спустился ниже, чтобы согреть сердце, потом его ладони обхватили плечи, скользнули по рукам, но не касались грудей, пока женщина не начала задыхаться от желания. Когда его теплые ладони накрыли их, Эмерелд начала дрожать и затрепетала от наслаждения.

— Боже, какое блаженство. — Она закинула руки за голову, и ее затвердевшие соски приблизились к губам наклонившегося над ней Шона. Его язык коснулся розовых бутонов, и она вскрикнула от восхитительного ощущения, вызванного этим прикосновением.

Руки Шона, поглаживая, двинулись вниз по мягкому животу, пока от возбуждения Эмерелд не выгнулась дугой. Смоченными маслом пальцами он провел по нежным створкам под шелковыми черными кудрями, очерчивая спрятанную между ними жемчужину легкими, как перышко, прикосновениями. Потом его пальцы властно заставили ее раскрыться им навстречу, чтобы проскользнуть внутрь.

Средний палец Шона медленно двигался вперед и назад, пока ее стон не подсказал ему, что Эмерелд жаждет большего. Ее лоно стало таким горячим, что ему показалось, будто пальцы охватило пламя. Когда он довел ее до оргазма, его темные глаза ловили каждое содрогание изнемогающего от наслаждения тела.

Шон налил еще масла и начал сначала, теперь с пальцев ног. Растерев ступни, его руки двинулись вверх по ногам, массируя их сильными, плавными движениями. К тому моменту, когда он добрался до ее шелковистых бедер, Эмерелд снова стонала и извивалась от нарастающего внутри нее возбуждения. Пламя камина превратило ее тело в расплавленное золото, и Шон любовался им так долго, как только мог, пока его сопротивление не рухнуло, и его темноволосая голова нырнула вниз, чтобы дразнить ее, чтобы доставить ей удовольствие.

Его язык прыгал и танцевал, лизал, пробовал на вкус, описывал круги и погружался в огненную глубину, пока ее стоны не переросли в крики. Эмерелд лежала перед ним, бесстыдно раскинувшись, с закрытыми глазами, влажная от его щедрой любовной игры. И каждая клеточка ее кожи чувствовала все так остро, что, казалось, стоит ему снова прикоснуться к ней, и она взорвется.

Подняв отяжелевшие веки, женщина увидела, что Шон разделся. Когда он встал перед ней на колени, обнаженный, ее пальцы жадно устремились вперед, чтобы обхватить его восставший пенис.

— Ты дважды доставил мне удовольствие, почему же ты отказываешь в этом себе? — прошептала она.

— Это ты дважды доставила мне удовольствие, — возразил граф. — Наблюдать за твоим экстазом, понимать, что только я могу довести тебя до исступления, — это невероятно меня возбуждает. — Он перевернул ее на живот и продолжил массаж. Сильные движения его рук по всей спине заставили ее ощутить эластичность собственной кожи. Его губы легкими поцелуями прошлись по ее позвоночнику. — Ты похожа на теплый атлас. Я столько раз видел тебя в своих эротических снах, красавица. Я видел только спину, но знал, что это ты благодаря твоим роскошным волосам. Я клянусь, что у тебя самая соблазнительная спина на свете.

Пальцы Шона завладели ее ягодицами, скользя между ними, словно в дьявольском ритуале. Эмерелд чуть приподнялась, и его палец, проникнув меж створками, коснулся самой чувствительной точки ее тела — ее трепещущей жемчужины.

Она вцепилась в подушки.

— Шон, я хочу большего, — задыхаясь, простонала Эмерелд.

— Я знаю. Я дам тебе больше. — Он придвинулся к ней, очень нежно приподнял и вошел в нее сзади.

Эмерелд никогда не испытывала ничего подобного, даже представить себе не могла, что такое возможно, но, ощутив мощные толчки Шона, она подумала, что именно так жеребец покрывает кобылу. Ее ощущения были совсем другими, откровенно плотскими, когда Шон сначала касался пылающей ложбинки меж ее ногами горячим скользящим движением пениса, а потом входил в нее.

Она ощутила его трепет, а потом почувствовала ответную пульсацию своего тела с ним в унисон. Эмерелд блаженно плыла в волнах наслаждения, восхищаясь тем, насколько хорошо Шон знает ее тело. Он дважды довел ее до оргазма и только потом взял ее, понимая, что она быстро возбуждается, но медленно выходит к пику наслаждения.

Его ладони обхватили ее груди, лаская их, словно чаши из драгоценного фарфора, ни на мгновение не выпуская ее тело из-под своей власти. Когда Шон ощутил ее третий оргазм, он позволил себе излиться, наполняя ее жидким пламенем. Стон Эмерелд, вырвавшийся из глубины горла, утонул в хриплом крике Шона, достигшего вершины экстаза.

Эмбер знала, что в Грейстоунсе есть человек, которого она должна увидеть и сказать то, что давно уже лежит у нее на сердце. Хотя Шеймусу вряд ли захочется ее видеть, она обязана поблагодарить его за щедрую финансовую помощь, просто-напросто спасшую ей жизнь.

Она разыскала Пэдди Берка, которого ей тоже хотелось поблагодарить за то участие, что он принял в ее спасении. У Эмбер отлегло от сердца, когда управляющий тепло встретил ее. Они вышли из большой кухни под руку, отлично сознавая, что им вслед осуждающе поглядывают Мэри Мелоун и Кейт Кеннеди.

Когда мистер Берк привел Эмбер в надвратпую башню, их встретила Тара, а потом они с Пэдди скромно удалились.

Эмбер пришла в ужас, когда увидела Шеймуса. Во время их последней встречи он был красивым, полным жизни, энергичным мужчиной в расцвете сил. А теперь перед ней предстала лишь его оболочка.

— Шеймус! — ласково произнесла она.

Он долго изучающе смотрел на нее, и на его лице отражалась борьба чувств. Эмбер Фитцжеральд. Красивая женщина. Она обладала роковой привлекательностью, перед которой не смог устоять Джозеф, и все-таки он не должен обвинять ее во всем, что случилось. Эмбер оказалась жертвой Монтегью, так же как и его дорогая семья. Шеймус рукой указал на кресло, приглашая женщину сесть.

— Я пришла поблагодарить вас за те деньги, что вы мне дали. У вас щедрое сердце, Шеймус.

Он прожег ее своим взглядом:

— В тот вечер Кэтлин еще была со мной. У меня еще были мои сыновья. Ненависть не успела сжечь моего сердца.

Эмбер устояла и не опустила виновато ресницы.

— Я не смею просить у вас прощения за ту роль, что я в этом сыграла. Я сама не могу себя простить. Все, что мне остается, это желание отплатить вам за добро.

— Есть только один способ, которым ты можешь расплатиться со мной. Замани Монтегью в Грейстоунс.

— Шеймус, я хочу, чтобы Уильям умер. Это совершенно ясно и просто. Только такая месть успокоит меня. Но я не имею на него никакого влияния, он ненавидит меня так же, как и я его.

— Ах, моя дорогая, я очень в этом сомневаюсь. Если он о чем и сожалеет в своей несчастной жизни, так это о том, что потерял тебя. Ты же из женщин Фитцжеральд. С вами никто не сравнится! Я знаю, мне здорово повезло, я был женат на одной из них. Эмбер, у тебя роковая привлекательность.

На этот раз она опустила ресницы. Ее привлекательность и вправду стала роковой для Джозефа, и она все еще испытывала вину, но не существовало на земле такого чувства, ради которого она смогла бы снова позволить этому дьяволу Уильяму Монтегью оказаться к ней настолько близко, чтобы коснуться ее. Эмбер печально улыбнулась Шеймусу и произнесла то, что могло его успокоить:

— Если только такая возможность представится, я сделаю это для вас, Шеймус.

Для Эмерелд и Эмбер дни летели слишком быстро. Хотя все время, кроме сна, они проводили в обществе друг друга, мать и дочь редко оставались наедине.

Шон свозил их на один день с визитом в Мэйнут, где Эмбер тепло встретили ее кузины и тетушки. Фитцжеральды пустились в воспоминания, смеялись и перебивали друг друга, пока мать Эмерелд не почувствовала себя так, словно никогда не уезжала.

Ближе к вечеру Шон отвел их на одну из ферм, чтобы выбрать Эмерелд новую верховую лошадь. Ее привлек конь молочного цвета с летящей гривой, и, когда Нэн и Шон одобрили ее выбор, она заявила, что назовет его Буцефалом. Шон пошутил:

— Ты опять начиталась энциклопедии, англичанка.

Эмерелд порадовалась, что их первая встреча все еще жива в его памяти.

— Нет уж, это все потому, что я читала «Александра Великого» твоему отцу.

Шон стал убеждать Эмбер тоже выбрать себе лошадь и предложил переправить ее в Уиклоу, когда повезет мать Эмерелд домой.

Эмбер вежливо отказалась. Ей не хотелось быть обязанной этому влиятельному человеку.

Шон словно прочитал ее мысли и обезоруживающе улыбнулся.

— На самом деле, — сказал О'Тул так, чтобы его слышала только она, — за этих лошадей заплатил Монтегью. Я просто избавил его от забот по их перевозке и содержанию.

Эмбер рассмеялась в ответ на его искренность:

— В таком случае мне следует принять ваше предложение. Было бы невежливым с моей стороны поступить иначе.

На следующий день Эмбер поняла, что ее визит к дочери стремительно подходит к концу. Ближе к полудню она отозвала Эмерелд в сторону:

— Я попросила Шона отвезти меня завтра в Уиклоу.

— Ох нет! — воскликнула Эмерелд. — Прости меня, я знаю, что у тебя там дела, но время пролетело так быстро. Кажется, будто ты только что приехала.

— Дорогая, но все изменится. Мы теперь будем видеться часто.

— Я даже не знаю, чем ты занимаешься.

У Эмбер перехватило дыхание.

— Это… развлечения. Я нанимаю женщин, которые развлекают гостей на вечеринках, на приемах.

— И на это есть спрос? — полюбопытствовала Эмерелд.

— Огромный, — честно ответила мать. — Дорогая, мне необходимо поговорить с тобой наедине. Куда бы мы могли пойти?

Эмерелд вгляделась в ее лицо. Судя по всему, матери не хотелось, чтобы кто-нибудь в Грейстоунсе услышал их.

— Мы можем пойти на прогулку с собаками.

— Это было бы отлично. Хорошенько закутайся, я чувствую, в воздухе пахнет зимой.

Эмерелд спустилась вниз, одетая в свой зеленый бархатный плащ с капюшоном, отороченным великолепной рыжей лисой. Эмбер почувствовала комок в горле.

— Это не может быть тот же самый, что я шила для тебя.

— Нет, я уехала из Англии в единственном платье. Страшно уродливом, должна признаться. Шон заказал для меня точную копию того плаща, что был на мне в день приезда в Ирландию на праздник в честь дня его рождения. Он обо всем помнит.

Собак они нашли в конюшне.

— Грейхаунд принадлежал Джозефу, хотя они мало времени провели вместе.

Эмбер наклонилась, чтобы обнять пса.

— От этого просто разрывается сердце.

Волкодав Шона приветствовал Эмерелд, положив огромные передние лапы ей на плечи.

— Ах, дорогая, будь осторожна. Ведь у тебя ребенок! — воскликнула Эмбер.

— Ты знаешь? — удивилась Эмерелд.

— Я подозревала. Не сразу, но ты так сияла, что я стала к тебе присматриваться. Я все-таки надеялась, что мои страхи не имеют оснований.

— Я боялась сказать тебе.

— Это от твоего мужа или от Шона?

— Конечно же, это ребенок Шона!

— Значит, он незаконнорожденный, — мягко сказала Эмбер.

— Не говори так! Мы с Шоном любим друг друга.

— Давай пройдемся, — предложила Эмбер, ей необходимо было собраться с мыслями. Собаки понеслись через луг, направляясь к лесу на его дальнем краю. Женщины медленно пошли следом. — Я знаю, что ты любишь Шона О'Тула. Мне бы нужно было ослепнуть и оглохнуть, чтобы этого не заметить. Но любит ли он тебя?

— Разумеется, Шон меня любит, — признала Эмерелд.

— Подумай как следует. Говорил ли он когда-нибудь, что любит тебя? Что жить без тебя не может? Говорил ли о свадьбе? О том, что хочет видеть тебя матерью своих детей?

— У меня есть муж, как Шон мог говорить об этом? Ты осуждаешь меня так же, как и отец Фитц. Он назвал меня прелюбодейкой и велел мне отправляться домой к Джеку Реймонду. Ты этого хочешь?

— Господи, нет. Я бы только хотела, чтобы ты не бросилась без оглядки в руки его врага.

Они подошли к низкой каменной стене и сели.

— Монтегью заставили меня поверить, что ты развратная шлюха с испорченной ирландской кровью. Я не могла выносить, когда Джек прикасался ко мне. То, что он делал со мной, вызывало у меня тошноту. Я хотела сбежать, но у меня не было выхода.

Эмбер слишком хорошо понимала, что чувствовала ее дочь. Она сама оказалась в ловушке Уильяма Монтегью на долгие восемнадцать лет.

— И тут случилось чудо. Шон привез меня в Ирландию, и я поняла, что всегда любила его. Ты права, когда говоришь, что я бросилась в его объятия. Он не пытался принудить меня к этому никоим образом. Когда Шон занялся со мной любовью, я просто изголодалась по нему. Как только Шон О'Тул полюбил меня, мне стало стыдно своих мыслей о тебе. Если ты шлюха, то я распутнейшая из женщин, когда-либо принадлежавших мужчине. Он может не говорить, что любит меня, но он доказывает это, как только может.

Шон никогда не бывает суровым или резким со мной. Никогда не причиняет мне боли. Его руки с такой любовью прикасаются ко мне. Мы поссорились только один раз. Он взял меня с собой в Англию, и я обвинила его в том, что он выставляет меня напоказ как свою любовницу. И это было правдой. Шон использовал меня, чтобы отомстить Монтегью. Но мы оба раскаялись и попросили друг у друга прощения. После того, что они с ним сделали, я отлично понимаю его жажду мщения.

— Но дорогая, в его сердце может не остаться места ни для чего другого, кроме желания отомстить.

— Мама, он научил меня жить сегодняшним днем, потому что только этим мы владеем на самом деле. Если все закончится завтра, я не пожалею ни об одной секунде из тех, что мы провели вместе. И я не жалею, что у меня ребенок. Это часть его и часть меня, может быть, лучшая часть.

Эмбер с трудом боролась со слезами.

— Ты тоже моя лучшая часть, Эмерелд. Только пообещай мне, что, если Шон обидит тебя, а твои сладкие грезы превратятся в ночной кошмар, ты придешь ко мне.

Эмерелд с любовью обняла мать:

— А к кому же мне еще идти?

Глава 28

Когда Уильяму Монтегью сообщили, что во время шторма у берегов Ирландии его компания потеряла два корабля, он ругался так, что чертям стало тошно. А узнав, что незастрахованные лошади, уже оплаченные им, также сгинули в пучине, хозяин «Монтегью Лайн» просто лишился рассудка. Жизнь на Портмен-сквер, и так несчастливая для Джонни, стала просто невыносимой. Характер его отца превратил дом в преисподнюю. Теперь, когда брат Эмерелд мог сам платить за жилье, он выехал из кирпичного мавзолея и снял квартиру в Сохо.

Когда Джон пришел в контору «Монтегью Лайн», его отец все еще поносил Ирландию и все связанное с этим проклятым островом, всегда приносившим Монтегью несчастье. Но сын все-таки испытывал благодарность за то, что этот старый боров не обвиняет во всем его.

— Никто не любит лошадей больше меня, но ведь на «Гибралтаре» мы потеряли всю команду. Кажется, за их жизни вы и гроша ломаного не дадите!

— Не дам! Жаль, что матросы с «Цапли» тоже не утонули. Все они подлые и тупые пьяные подонки.

— Вам следовало бы радоваться, что этого не случилось, хотя бы потому, что их семьи не станут требовать компенсации.

— Что? Ни единого пенни, слышишь? Если кто-нибудь придет и станет скулить о капитане Боуэрсе или его команде, отправь их к Джеку. Он быстро с ними разберется. — Уильям Монтегью тяжело сел и положил горящую ногу на медную плевательницу. — Я надеюсь, что оба судна были застрахованы на приличную сумму?

— Разумеется, — легко солгал Джон. — Но вы же знаете, как много времени компания Ллойда тратит на выплату страховок. Нам нужны новые корабли, мы не можем ждать выплаты по страховкам. У меня есть человек, который даст нам взаймы под низкий процент. Я обо всем договорюсь, но вам придется самому выбирать суда. Вы же помните, что случилось, когда вы доверили это Джеку.

Джон с удовольствием наблюдал, как лицо отца приобретает опасный багровый оттенок. Так случалось всякий раз, когда сын напоминал ему о том, что он купил корабль, который принадлежал им раньше.

— На этот раз я доверю тебе покупку кораблей.

— Отец, я не могу заниматься всем. Я должен отправиться на остров Лэмбей, чтобы забрать оставшуюся на мели команду и посмотреть, стоит ли спасать «Гибралтар». Если судно начнет разваливаться, мне придется составить отчет для страховой компании.

У Уильяма опустились уголки губ. Господи, деньги и корабли исчезают быстрее, чем они могут восстановить утраченное. Они висят на волоске. Как все изменилось с того золотого времени, когда они с Шеймусом О'Тулом имели такие доходы, что не знали, куда потратить деньги. Если бы он только мог перевести часы назад.

Джон Монтегью воспользовался своим коротким путешествием на побережье Ирландии на все сто процентов. Вместо того чтобы плыть сразу на Лэмбей, он первым делом отправился в Грейстоунс.

Как только Эмерелд поняла, что прибывшее судно — это «Чайка» с братом на борту, она широко распахнула массивные парадные двери Грейстоунса, чтобы встретить его. Ее переполняли новости о матери, и она не могла дождаться момента, чтобы поделиться ими с Джонни.

— Ты выглядишь сияющей и счастливой. — Брат тепло поцеловал ее, здороваясь.

— Заходи! Я должна рассказать тебе нечто потрясающее! Мама была здесь! Шон нашел ее в Уиклоу и привез сюда погостить. Ты с ней разминулся чуть-чуть. Шон повез ее домой.

— В Уиклоу? Но это чуть дальше по берегу. Господи, не могу поверить! С ней все в порядке?

— Она прекрасно выглядит, совсем не изменилась. Такая же красивая, как раньше. Джонни, мама не бросала нас. Отец избил ее до полусмерти за то, что она была любовницей Джозефа О'Тула, и вышвырнул вон, чтобы она никогда больше не смогла видеться с нами.

— Я подозревал, что так оно и было, и радовался тому, что мама от него освободилась. Меня не покидала надежда, что наша мать счастливо живет где-нибудь в Ирландии. Уиклоу не так далеко, теперь мы сможем видеться.

— Ей так хочется увидеть тебя, Джонни. Почему бы тебе не отправиться к ней?

— О, мне хотелось бы, но, черт побери, я не могу плыть туда сегодня, Эм. Возможно, мы с ней встретимся на следующей неделе. Ты передала мое письмо Нэн? — с тревогой спросил он.

— Да, — спокойно ответила Эмерелд, сгорая от желания рассказать брату о беременности Нэн, но вспомнила, что пообещала этого не делать.

— Можно мне взять лошадь? Я хочу съездить в Мэйнут и повидать ее.

— Лошадь не понадобится, Нэн живет здесь со мной.

— О Боже, какая замечательная новость. Где она?

— Нэн наверху, в той же самой комнате, в которой ночевал ты, когда гостил здесь. А что касается замечательных новостей, я полагаю, Нэн кое-что для тебя припасла, но тебе придется сначала ее умаслить.

Джонни вылетел стрелой и оставался наверху в течение следующих двух часов. Время близилось к ленчу, и Эмерелд решила сама сходить за ними, а не посылать за влюбленными Кейт. Сквозь закрытую дверь спальни она услышала, как плачет Нэн, а Джонни ее утешает. Эмерелд негромко постучала и подождала, пока ее пригласят войти.

Джонни побледнел, его глаза искали взгляд сестры, чтобы получить поддержку.

— Я хочу, чтобы мы поженились. Я хочу, чтобы она поехала со мной домой.

Эмерелд ужаснулась:

— Ты не можешь везти ее на Портмен-сквер.

— У меня теперь своя квартира, и я хочу, чтобы Нэн стала моей женой.

— Джонни, я согласна, что вы с Нэн должны пожениться, но не увози ее в Англию. Ирландская девушка не будет счастлива вдали от своей семьи, особенно если она Фитцжеральд.

Брат тяжело вздохнул, понимая, что Эмерелд права. Он рассеянно почесал пальцами свои каштановые волосы.

— Значит, мы должны пожениться и жить отдельно, во всяком случае пока. Я не могу оставить Нэн, носящей английского ублюдка.

Эмерелд закрыла глаза, услышав его жестокие слова. Уже второй раз за последние несколько дней ей напоминают, что ребенок, которого она ждет, будет незаконнорожденным. Но она постаралась забыть на время о своих печалях, чтобы сосредоточиться на проблемах Нэн.

— Как ты думаешь, отец Фитц обвенчает вас?

— О, в этом я уверена! — Лицо девушки осветила новая надежда.

— Ты не возражаешь, Джонни, если вас поженит католический священник?

— Разумеется, нет. Давайте пойдем в часовню и поговорим с ним прямо сейчас.

— Благодарение Господу, Шона нет дома, — пробормотала Эмерелд. — Нэн, я думаю, нам следует взять с собой Тару. Отец Фитц — человек фанатичный, самоуверенный и властный. Нам нужен кто-нибудь из членов семьи, чтобы переубедить его, если он заупрямится.

Отец Фитц с блаженным выражением на круглом лице соединил Нэн и Джона святыми узами брака и благословил их. Эмерелд несказанно удивило, насколько по-доброму он смотрел на Нэн и говорил с невестой Джонни, сохраняя при этом каменную сдержанность по отношению к ней самой. Она понимала, что стоит ей попросить священника скрыть происшедшее от Шона, как он гневно обрушится на нее, поэтому, целуя Нэн, она шепотом попросила об этом ее.

— Прошу вас, отец, не говорите ничего графу. Мы сами найдем нужные слова, когда придет время.

— То, что вы совершили сегодня, дети мои, угодно Богу. Я не обязан сообщать обо всем, что происходит с моей паствой.

Вместо того чтобы вернуться в дом, новобрачные отправились на конюшню, где они могли попрощаться наедине и поклясться в любви и преданности друг другу. Конюшни Грейстоунса были достаточно большими, поэтому, держась за руки, они прошли в самый конец и вошли в пустое стойло. Джонни сел на свежую солому и нежно потянул к себе свою молодую жену:

— Я очень люблю тебя, Нэн. Мне жаль, что все так получилось. Не представляю, как я мог быть таким неосторожным и бездумным.

— Джонни, это моя вина. Я не понимала, что это может случиться сразу. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я поймала тебя в ловушку ради того, чтобы ты на мне женился.

— Нэн, любимая, не вини себя. Это мне следовало быть умнее. Но я ни капельки не жалею. Из-за того, что так случилось, мы поженились немного раньше, но это все равно бы произошло. Я сожалею только о том, что нам придется жить в разлуке. Но Эмерелд права. Тебе безопаснее оставаться в Ирландии. У меня с отцом есть одно неоконченное дело, и я хотел бы уберечь тебя от неприятностей. Не знаю, когда мы увидимся снова, но я буду писать тебе, и если я тебе понадоблюсь, пришли мне весточку в Сохо. Не подписывай письма. Мне может писать только одна женщина.

Нэн подняла лицо, ожидая его поцелуя:

— Люби меня, Джонни, может быть, это поможет нам продержаться в разлуке.

Прежде чем вернуться на корабль и продолжить путешествие, Джон оставил коротенькую записку Шону.

— Он будет знать, что я здесь был, через пять минут после того как судно бросит якорь. Скажи ему, что я просто заезжал, чтобы оставить рапорт.

— У него таинственная способность узнавать обо всем, что происходит, — с сомнением ответила Эмерелд.

У Джонни на лице снова появилось выражение озабоченности.

— Не волнуйся о Нэн. Женщины из клана Фитцжеральд ведут себя как истинные сестры, когда дело касается беременности. Они сомкнут ряды, будут присматривать за ней и защитят ее во что бы то ни стало. И я тоже.

Глаза брата понимающе посмотрели на нее.

— Господи! Я, наверное, ослеп! Что же, черт побери, ты будешь делать?

Эмерелд улыбнулась:

— Разумеется, рожу Шону ребенка. Джонни, я нигде не смогу быть счастливее и в большей безопасности, чем здесь, в Грейстоунсе. Только позаботься о себе самом, братик.