Если она отдаст ему свою любовь без остатка, может быть, его душевные раны затянутся и Шон сможет настолько доверять ей, что раскроет свою сущность. Глаза ее ирландского принца казались бездонными, когда она заглянула в них, его руки медленно поднялись и взяли в ладони ее лицо, а губы, едва касаясь каждой черточки, двинулись от виска к подбородку. Он показывал путь.

Эмерелд повторила ласку, придерживая пальцами его смуглое красивое лицо, отличая губами каждый выступ и каждую впадину. Она еще не закончила, а Шон уже перешел к шее и плечам, осыпая их поцелуями, покусывая шелковистую кожу, шепча слова любви. Она последовала за ним, пробежав губами по мощному стволу его шеи, потеревшись щекой о ключицы, поглаживая мыщцы широких плеч.

Руки Шона спустились ниже по ее телу, увлекая за собой белый шелк. Прикосновение обнаженной кожи к его наготе оказалось таким возбуждающим, что Эмерелд хотелось закричать. Его ласки были полны нежности. Шон раскрыл ее пальцы и поцеловал ладонь, губами пробежался по голубым венам на запястье. Кончиком языка он провел по внутренней поверхности руки до локтя, и она почувствовала, как дрожь охватила все ее тело.

Прикасаясь к ней так медленно и страстно, Шон будил ее чувства и обострял их. Эмерелд хотелось ответить Шону тем же. Она нагнулась над ним, завела его руки за голову и начал древнюю, как мир, любовную игру с его телом. Она шептала нежные слова, вдыхая терпкий мужской запах, поцелуями касаясь каждого дюйма его рук, а потом легла на него, чтобы дотянуться до пальцев.

Ее груди коснулись его лица, наполняя ноздри ароматои женщины. Шон закрыл глаза, вдыхая его, наслаждаясь ее зарождающейся страстью. И тут Эмерелд взяла в рот обрубок его большого пальца и начала нежно посасывать, доказывая ему, что даже рубцы на его теле возбуждают ее.

Шона вдруг охватила дикая волна похоти, ему захотелось гpyбo изнасиловать ее. Он чувствовал себя как дикий зверь, готовый схватить и сожрать свою жертву, но громадным усилием воли подавил животный порыв. Наступит время и для первобытной ярости. А сегодня Эмерелд должна насладиться каждым моментом.

Чтобы утолить голод бунтующей плоти, Шон обхватил Эмерелд за талию и, подняв ее над собой, коснулся губами ее лобка, жадно захватывая ртом нежные лепестки ее лона. Эмерелд вскрикнула. Тогда его язык ворвался в жаркую глубину, ее словно пронзила молния!

В самых бесстыдных своих снах Эмерелд и представить себе не могла, что мужчина будет проделывать с ней такое, но она так его любила, что вся раскрылась ему навстречу, как цветок раскрывает свою чашечку навстречу солнечным лучам. Она извивалась и выгибалась от острого наслаждения, а Шон чуть дотрагивался кончиком языка до крошечного розового бутона, а потом горячее влажное жало снова и снова пронзало ее. Когда наконец его язык ощутил ее влагу, его рот стал неутолимым, а ее крики донеслись до самых высоких башен Замка Лжи.

Простыни и одеяла давно уже слетели с их тел, и теперь они пожирали друг друга глазами.

— Если бы только я могла сделать это для тебя, — выдохнула Эмерелд.

— Что? — хрипло спросил он.

— Ласкать тебя языком, как это делал ты.

— Маленькая глупышка, — прошептал Шон.

— Что? — Она дотронулась до его напряженного члена, и Шон чуть не вылез из кожи. — О, какой он твердый и тяжелый, я и не думала, что он нежный, как шелк. Если я его поцелую, это доставит тебе удовольствие?

— Может быть, небольшое, — слукавил он.

Ее губы сначала неуверенно коснулись его, но реакция Шона была такой бурной, что Эмерелд сразу же поняла, сколько удовольствия он получает от ее действий, и стала смелее. С восторгом первооткрывателя она изучала форму и цвет, строение и вкус его члена и была потрясена, когда он вдруг ожил и стал расти и каменеть в ее руках.

— Хватит, красавица, — выдохнул Шон, запуская пальцы ей в волосы и нежно отталкивая, чувствуя, что начинает терять контроль над собой. Ее охватила гордость, она теперь знала свою эротическую власть над ним, и Шон никогда еще не видел женщины столь же красивой в минуты страсти. О'Тул знал, что наступил тот самый момент, которого он ждал. Теперь он овладеет ею, страстной и гордой. И это восхитительно.

Шон устремился вниз и широко раскрыл ее бедра. Ов прижался к ней головкой пениса и одним плавным движением вошел в нее. Она была такой горячей внутри, что обожгла его, он вскрикнул от страсти и зашептал ей о том, что станет проделывать с ней, как она будет стонать в его объятиях и какое это наслаждение — наконец-то обладать ею.

Эмерелд изнемогала, ей казалось, что Шон заполнил целиком своей плотью. Ей хотелось полностью раствориться в его теле, и она обвила его ногами. Он подчинил ее ритму своих движений, и ее страсть нарастала. Ей нравились тяжесть его тела, сотрясающего ее мощными толчками, терпкий запах его кожи, неистовая сила желания, снедавшего его столько времени.

Она почти обезумела от страсти, вскрикивала и покусывала его плечи. Ей казалось, что он возносит ее все выше и выше, на сверкающую вершину, стоящую над пропастью. Она цеплялась за самый край с остановившимся сердцем, а потом стремительно полетела вниз, в звенящую пустоту. Когда он взорвался внутри нее, Эмерелд вскрикнула от острого наслаждения, которое доставило ей его жадное тело.

Молодая женщина крепко обнимала его, не отпуская. Она снова и снова гладила его тело от плеч до ягодиц, страстно целовала, щедро изливая свое обожание. Ее принц подарил ей восхитительную радость, она с восторгом делила с ним соединение их тел и знала, что никогда не сможет до конца насытиться этим счастьем.

Вдруг кончики ее пальцев нащупали рубцы у него на спине, кона поняла, что это шрамы. Эмерелд охватила страшная ярость. Ей было плевать, что нарушена смуглая красота его тела, но когда она представила себе, каким беспомощным он был перед своими палачами и какая выдержка потребовалась ему, чтобы выжить, это почти разбило ей сердце. Ей хотелось убить отца, Джека Реймонда и всех тех, кто причинил Шону боль.

По нарастающему жару ее тела Шон почувствовал ее злость. Он перекатился на спину, увлекая ее за собой. О'Тул знал прекрасный способ успокоить ее гнев и возродить страсть. Он запустил пальцы ей в волосы и привлек ее к своим губам. Он так нежно терзал ее рот, что она тут же потеряла способность ясно мыслить. От его языка у нее кружилась голова, а руки Шона были так настойчивы, что она полностью отдалась во власть своего повелителя.

Перед рассветом Шон наконец утолил ее голод. Эмерелд охватила восхитительная усталость, ей трудно было даже поднять ресницы. Она собрала все свои силы и повернулась в его объятиях.

— Я должна вернуться в свою комнату, пока слуги не увидели меня здесь.

Его руки превратились в стальное кольцо.

— Не будет никаких метаний между комнатами. Я стану укладывать тебя в постель каждый вечер и будить поцелуем каждое утро. Вот так. — Его губы скользнули по ее бровям, юснулись висков, а потом нежно поцеловали каждое веко.

Когда он припал к ее губам, она уже была готова с радостью принять его.

Она ослабла от пресыщения, теплая, гибкая и щедрая, готовая давать ему все, что он захочет, в любое время. Шон знал, что такой он и хотел ее видеть. И он постарается удержать ее в этом состоянии. О'Тул выскользнул из постели и прикрыл ее простынями.

— Сегодня утром мы собирались проехаться верхом по этому графству и по соседнему.

Когда Эмерелд застонала, Шон рассмеялся.

— Только не ты, красавица. Я скажу Джонни, что ты скакала всю ночь. — Он хитро посмотрел на нее.

— Шон!

— Гм, этот прелестный румянец покрывает и твои великолепные грудки? — Он сорвал простыню и запечатлел поцелуй на каждой из них, потом по-хозяйски прикрыл их ладонями. — Я хотел тебя с того времени, когда тебе было шестнадцать… Тебя стоило дожидаться, красавица. Отдохни сегодня, чтобы мы заставили ночь взорваться.

При его словах Эмерелд ощутила, как гусиная кожа покрыла каждый дюйм ее обнаженного тела, а в глубине его зажегся огонь. Как ей дождаться ночи?

Для долгой поездки Шон выбрал в конюшнях Грейстоунса двух отличных чистокровок. Торф был потрясающе упругим и тут же выпрямлялся, когда копыта их лошадей придавливали его. Шон О'Тул понимал, что Джонни Монтегью в своей стихии, по восторженному выражению его лица и по бесконечной череде вопросов, которые он задавал об ирландских чистокровных лошадях. Он жадно слушал рассказ Шона о том, что богатые луга Мита питают лучших коней, а графство Килдэр славится своими скачками по всей Ирландии.

День они провели в Мэйнуте, где Шон договорился о перевозке книг из библиотеки деда в его собственную. Шон попросил Нэн Фитцжеральд развлечь гостя, пока он сам занимается делами. На мгновение Джонни почувствовал робость. За те пять лет, что он не видел девушку, она превратилась из хорошенькой девочки в красивую женщину. Но ее сущность не изменилась. Она по-прежнему оставалась нежнейшей из всех женщин, виденных им.

Нэн легко вернула ему уверенность в себе, хотя ее собственное сердце отплясывало джигу при виде молодого английского аристократа. Чтобы развлечь гостя и уберечь его от притязаний других обитательниц Мэйнута, она повела его к башням замка.

— Я польщен, что ты помнишь меня.

— О Джонни, я не могла тебя забыть. Я так часто думаю о тебе.

— Ты еще не замужем и не помолвлена? — с надеждой спросил он.

Нэн быстро качнула головой, рассчитывая, что новость подстегнет его, но Джонни покраснел от собственной наглости и замолчал. Юная Фитцжеральд решила, что не может ждать еще пять лет, чтобы их отношения продвинулись. Подобно множеству женщин до нее, она собралась с духом и решилась:

— Джонни, ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Да, — серьезно ответил он. — Именно это случилось с моей сестрой Эмерелд и Шоном.

— Это правда, что он украл ее и соблазнил? — задохнувшись, поинтересовалась Нэн, моментально забыв о собственных целях.

— Да, я знаю, как неприлично это звучит, но моя сестра так влюблена в него, что просто сияет.

— Как романтично… Теперь, когда я снова тебя увидела, я понимаю, что тоже влюблена, — выпалила Нэн. Она качнулась в его сторону, и Джонни инстинктивно подхватил ее. Взяв девушку за руки, он привлек ее к себе и робко коснулся губами ее губ. Они поцеловались, отпрянули друг от друга, потом поцеловались еще раз, лишившись дара речи от силы охвативших их чувств.

Когда Шон кашлянул у них за спиной, парочка виновато отпрянула друг от друга. Сделав вид, что не заметил их вновь обретенной близости, Шон попросил Нэн доставить им удовольствие и сопровождать их весь день. Они показали Джонни обширные конюшни Мэйнута и пастбища, а также многочисленные фермы по разведению чистокровок. Шон видел, как отчаянное желание Джонни растет с каждой минутой.

Наконец парень тяжело вздохнул и сказал:

— Как бы я хотел родиться здесь.

И Шон понял, что добился своего. Великолепные лошади и притягательная Нэн были изысканной пыткой.

На обратном пути в Грейстоунс, пока Джонни размышлял о том, что оставил за спиной, Шон добавил ему мучений, напомнив о предстоящем:

— Я отвезу тебя и твою команду в Лондон на борту «Месяца». Я знаю, что ты торопишься вернуться домой. Завтра тебя устроит?

— Ты жестокий мерзавец, — обвинил его Джонни.

— Безжалостный, — согласился Шон. Его серебристые глаза насмешливо блеснули.

Джонни решил, что это чертовски здорово, что Шеймус О'Тул выстрелил в него. Английская команда уверена, что я находился на волоске от смерти. Фитцжеральды забрали с «Ласточки» все вооружение и патроны, создавая у англичан впечатление, что те в плену. Джонни не стал разуверять матросов, что их перережут на койках, стоит только Шону О Тулу глазом моргнуть. Во-первых, это было правдой, а во-вторых, отвечало его собственным целям. Ведь его спутников станет расспрашивать Уильям Монтегью.

— В ближайшее время, когда «Монтегью Лайн» ощутит нехватку судов, ты должен посоветовать отцу купить новые. Разумеется, я дам денег. Ты предвидишь какие-нибудь проблемы с осуществлением этого плана?

— Я горе-моряк, но на суше я силен в судоходном бизнесе. Скучная бумажная работа — это исключительно моя вотчина. Отец полностью на меня полагается. — Джонни чуть помедлил и выдал самую важную информацию: — Когда дело доходит до страхования грузов, я использую свое преимущество. Каждый раз по меньшей мере два из десяти кораблей не застрахованы. Это экономит много денег и очень распространено в торговом флоте.

Шон посмотрел на парня с иронией:

— Я недавно стал членом компании «Ллойд» в Лондоне. И могу сказать тебе, какие из судов Монтегью застрахованы, а какие нет.

— Ты когда-нибудь полагаешься на удачу?

— Очень редко, Джонни. Я пять долгих лет вынашивал свои планы, а поскольку Фортуна подарила мне состояние, когда я унаследовал графство, у меня появилась возможность привести эти замыслы в исполнение.

Джонни Монтегью знал, что удивляться ему не следует. И почему это англичане всегда недооценивают ирландцев? Его мысли обратились к Эмерелд. Он надеялся, что она не совершает ошибки. Для ее же блага, он надеялся, что она под стать Шону О'Тулу.

Эмерелд все время напевала и не могла остановиться. Мир ей казался другим этим утром. Все и вся стали намного красивее. Роскошь ее комнаты цвета примулы ослепляла, солнце, заглянувшее в окна, превратило все в золото. Когда Кейт поменяла простыни, они выглядели ослепительно белыми и хрустящими, завтрак показался ей амброзией, и даже вода в ванной ласкала кожу нежнее, чем обычно.

Она наполнила дом цветами. Их аромат и краски очаровали ее. Сердце Эмерелд переполняла радость, и ей хотелось разделить ее с кем-нибудь. После полудня она решила навестить отца Шона в привратной башне. От ее оскорбленных чувств не осталось и следа, Эмерелд испытывала только сострадание.

С охапкой желтых и голубых люпинов она постучала в дверь привратницкой, к безмерному удивлению мистера Берна. Молодая женщина жизнерадостно объявила:

— Это Эмерелд Фитцжеральд. Я пришла с визитом.

Пэдди Берк понял по блеску глаз Шеймуса, что тот рад женскому обществу.

Болтая, Эмерелд навела порядок в комнате, потом уселась на высокий табурет рядом с Шеймусом и приняла его предложение выпить глоточек французского коньяка. Ее сердце разрывалось от жалости к нему. Из-за Монтегью его семья распалась. Его любимая жена Кэтлин наверняка умерла от разбитого сердца, когда узнала, что оба ее сына для нее потеряны.

Эмерелд умело вела разговор, так что Шеймус смог вспомнить о счастливых временах. Он был любителем поговорить, особенно если его внимательно слушала красивая женщина.

Когда Эмерелд собралась уходить, обоим мужчинам стало жаль ее отпускать.

— Приходи еще, ты приносишь сюда солнце, — попросил Шеймус.

— Обязательно, — весело пообещала она.

Эмерелд решила одеться к обеду. Разумеется, не ради обеда, а ради Шона Фитцжеральда О'Тула. Она выбрала шелк цвета павлиньего пера и приколола к волосам розовые бутоны.

Из высоких окон своей спальни она разглядела всадников, когда тем оставалась еще миля пути. Эмерелд представила себе, что Шон вглядывается в Грейстоунс, высматривая ее. Она подхватила платье и бросилась ему навстречу.

Как только Шон увидел ее, он молнией слетел с лошади. Ему так же, как и ей, безумно хотелось встречи. Он раскрыл ей свои объятия, чтобы она могла броситься в них. О'Тул подхватил ее и закружил. Легко куснув ее за мочку уха, он тихо произнес:

— Неужели это элегантное платье для меня?

Эмерелд подняла к нему лицо и прошептала:

— А разве передо мной не утонченный граф Килдэрский?

— Это я, мадам. — Его быстрый страстный поцелуй заставил ее задохнуться. — Ты источаешь благоухание роз и надежды. Я не должен даже прикасаться к тебе, пока не смою с себя запах конюшни.

Она вдохнула его крепкий мужской аромат и одобрительно округлила глаза:

— Запах лошади, смешанный с ароматом кожи, действует на меня возбуждающе.

— Если бы я поверил, что это правда, я бы забыл и про ванну, и про обед и сразу же отнес тебя в постель.

Джонни вышел из конюшни и тут же отпрянул назад, давая им возможность побыть наедине.

Эмерелд сделала вид, что только что заметила его:

— Ах, дорогой, я и забыла, что у нас гость. Я полагаю, нам придется все-таки потерпеть за обедом. Не важно, я приказала Мэри Мелоун приготовить кое-что из твоих любимых блюд.

В этот вечер в столовой Джонни почувствовал себя третьим лишним. Хотя Шон и Эмерелд вежливо вели общий разговор, но смотрели они только друг на друга. Когда подали десерт, Джон заметил, что эти двое держатся за руки под столом. «Если сестра может укротить дикого зверя, что таится внутри Шона О'Тула, может быть, она ему и пара», — подумал он. Наконец Джон не смог больше выносить желание, которое светилось в их глазах, и пожелал им спокойной ночи.

Шон поставил Эмерелд на густой ворс ковра, закрыл дверь и скинул свои кожаные перчатки.

— Не останавливайся. Дай-ка мне посмотреть и на другие твои секреты, — предложила Эмерелд, а ее пальцы начали расстегивать пуговицы на корсаже ее шелкового платья цвета павлиньего пера.

— Не раздевайся. Не лишай меня удовольствия снять с тебя одежду.

Она опустила руки и жадно разглядывала Шона, пока тот быстро сбрасывал с себя костюм.

— Ты всегда получаешь то, чего хочешь? — поддразнила его Эмерелд.

— Благодаря капельке ирландского очарования и чуточке дружеского убеждения. — Все тело Шона казалось сплошным переплетением мускулов. Его смуглая кожа была туго натянута на худощавую плоть. На груди чернели вьющиеся волосы, спускаясь тонким ручейком по плоскому животу и растекаясь густой порослью, охватывающей чресла. Природа щедро одарила его мужской статью — мощный член и под ним два хранилища силы и зрелости.

Когда Шон направился к ней, Эмерелд увидела, что его напряженная плоть изгибается, словно турецкий ятаган. Она стояла совершенно неподвижно, пока его руки поднимались вверх под ее юбкой. Его пальцы ласкали ее, пока она не стала влажной и горячей. Шон расставил ноги и, подняв ее, посадил на свой гордо вздымающийся, твердый, как мрамор, член.

Ее руки цеплялись за его плечи, ногти впивались в упругое тело. К тому времени когда он расстегнул все пуговички на корсаже платья и ее груди вырвались на свободу, она уже тяжело дышала от желания. Его язык чуть поиграл с ее сосками, но этого оказалось достаточно, чтобы они превратились в крохотные острые копья. Шон понял, что Эмерелд уже не нужна любовная игра.

Шон снял с нее шелковое платье вместе с рубашкой, обхватил ладонями ее ягодицы и вошел в нее мощным рывком, дикий крик вырвался из его горла.

Ночь взорвалась.