Процесс мог стать настоящим юридическим фарсом, если бы судьи РКГ не настояли на соблюдении минимума юридических норм. Суд состоял из двух профессиональных судей и трех офицеров*, и они в полной мере несли ответственность за соблюдение прав обвиняемых. Адвокатам разрешили внимательно ознакомиться со всеми документами, а заключенным позволили полную свободу высказываний.
      (* Кроме Креля во Вторую палату входили два профессиональных судьи, Ранфт и Шмитт, наряду с генералами Мушоффом и Бертрамом, а также вице-адмиралом Арисом. Прим. авт.)
      Надо отметить, что Вторая палата в Имперском военном трибунале считалась самой либеральной. Главная заслуга в этом принадлежала её председателю Крелю, который часто защищал обвиняемых от грубых нападок Редера. Хотя его собственный взгляд на проступки обвиняемых, вероятно, мало чем отличался от мнения обвинения, он постоянно следил, чтобы стараниями Редера злой дух нацизма не просочился в святилище Имперского военного трибунала.
      Вернер Краусс утверждает, что трибунал "с трудом пытался удержать процесс в рамках юридического этикета", тогда как Редер "со своей грубой партийной фразеологией часто выходил за всякие рамки". Даже такой суровый критик, как Грета Кукхоф, впоследствии назвала Креля "человеком с высокими моральными принципами и чувством ответственности". Защитник Куммерова, Вернер Мюллерхофф, считал Креля "военным судьей с несомненно честным характером" - мнение, которое никто не оспаривал.
      Первых обвиняемых в главный зал Имперского военного трибунала в доме 4/10 на Вицлебенштрассе, Берлин-Шарлоттенбург, привели в 9 часов 15 минут 14 декабря 1942. Это были советник Министерства иностранных дел Рудольф фон Шелия и его помощница, агент Ильзе Штебе.
      Сам процесс шел всего несколько часов, приговор выносили в тот же день. Адвокат фон Шелия Рудольф Безе вспоминает: "Дело, как признался мне фон Шелия, с самого начала представлялось совершенно безнадежным". Улики обвинения были абсолютно бесспорны. Редер смог представить расшифрованные радиограммы русских и фотокопии платежных квитанций, обнаруженных у агента-парашютиста Коэнена. Они бесспорно доказывали, что обвиняемый многие годы работал на советсткую разведку.
      Рудольф фон Шелия, как и Ильзе Штебе, полностью признал свою вину, тем не менее он сделал вид, что не знал, на какую страну работал. С другой стороны, коммунистические убеждения Ильзе Штебе не позволяли ей воспользоваться этой уловкой, и она подтвердила, что ей с самого начала было известно о работе на Москву. Приговор не заставил себя долго ждать: "По статье о государственной измене фон Шелия и Штебе приговариваются к смертной казни и лишению всех гражданских прав".
      Не менее убедительными оказались улики обвинения, когда 16 декабря Редер представил вторую, самую важную группу обвиняемых: Харро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака, их жен, радистов Курта Шульце и Ганса Коппи, обоих Шумахеров, графиню Эрику фон Брокдорф, помощника радиста Хорста Хайльмана, секретаря Шульце-Бойзена Иоанна Грауденца, агента Эрвина Гертса и военного информатора Герберта Гольнова.
      Суд заседал четыре дня, но никто из обвиняемых не смог оспорить представленные обвинением улики. Ближайшее окружение Шульце-Бойзена во время следствия сделало настолько полные признания, что судьям пришлось просто дожидаться формального завершения слушания.
      Шульце-Бойзен признался своему адвокату, что его борьба с фашистским государством и данные в полиции показания сделали всякую защиту бесполезной. Тем не менее руководство "Красной капеллы" не склонило головы перед судом и историей. Крель вспоминает, что "на процессе Шульце-Бойзен откровенно и не без гордости признался в своей деятельности.
      Его соратник Шмитт долго помнил "особое впечатление", произведенное на него последним словом Арвида Харнака, в котором тот объяснял суду, что "в результате данного накануне Русско-германской войны обещания русскому гражданину Эрдманну, (он имел в виду Эрдберга), с которым был в дружеских отношениях, он чувствовал моральные обязательства помогать направленным к нему агентам".
      Хорст Хайльманн подчеркивал, что как убежденный коммунист, поступить иначе он просто не мог. Курт Шумахер дал такую яростную отповедь, что его адвокат посчитал его "одним из политических фанатиков".
      Один за другим обвиняемые заявляли о объединявшей их ненависти к режиму.
      Только одна из обвиняемых отказалась посмотреть правде в глаза. Ей была Либертас Шульце-Бойзен. До самого начала процесса она жила иллюзией того, что за чистосердечные показания на сообщников её должны освободить. Услышав, что ей как и всем прочим, грозит смертный приговор, она пережила глубокий шок, и адвокату Безе пришлось просить о переносе заседания суда. Прошло немало времени, прежде чем Либертас поняла, какую подлую игру вело с ней гестапо.
      Однако это не остановило судей и 19 декабря 1942 года желание Гитлера было исполнено: все основное ядро "Красной капеллы" приговорили к смерти. * Лишь в четырех случаях суд отказался поддержать Редера. Двоих признали виновными в невольном пособничестве Шульце-Бойзену: они снабжали информацией, но не участвовали в работе организации и скорее являлись орудием или жертвами "Красной капеллы", чем её агентами.
      (* Это были: Харро и Либертас Шульце-Бойзен, Курт и Элизабет Шумахер, Арвид Харнак, Хорст Хайльман, Курт Шульце, Ганс Коппи и Иоанн Грауденц. Прим. авт.)
      Первым было дело полковника Эрвина Гертса, которого адвокат защиты описал, как "довольно любопытную, с точки зрения психологии, личность". Для офицера он был слишком болтлив, и к тому же верил во всякого рода оккультные силы. Эрвин выдал Шульце-Бойзену и гадалке Анне Краус множество служебных секретов, но и не помышлял ни о каком противодействии режиму. Его жена готова была поклясться, что, несмотря на свое отвращение к нацизму, "он представлял собой истинно немецкого офицера и потому никак не мог запятнать себя предательством или шпионажем". Он никогда не "принимал активного участия в каких-либо предательских заговорах", и, хотя презирал национал-социализм, намеревался даже после войны продолжать службу "независимо от политической окраски руководства".
      Адвокат Гертса Безе решил воспользоваться странностями характера своего клиента, чтобы спасти его от смертного приговора, и предложил рассматривать его дело как случай типичной халатности. Суд согласился рассматривать его дело вне рамок главного процесса - все судьи втайне надеялись, что Безе на основании статьи 51 Уголовного кодекса преуспеет в спасении клиента.
      Лейтенант абвера Герберт Гольнов, любовник Милдред Харнак, также выдавал служебные тайны, но не отдавал себе отчета в том, что таким образом сотрудничает с вражеской шпионской организацией. Гольнов был национал-социалистом и пытался на конкретных фактах убедить скептически настроенного Арвида Харнака в окончательной победе Германии. Суд, защита и даже сам Редер не скрывали симпатий к "молодому человеку, втянутому в это дело без всякого злого умысла с его стороны."
      Тем не менее суд посчитал доказанным, что предоставленная Гольновым информация стала причиной гибели многих немецких солдат на Восточном фронте. Поэтому смертный приговор ему вынесли не за государственную измену, а за нарушение воинской дисциплины. Однако суд ходатайствовал перед ставкой Гитлера о смягчении наказания.
      Аргументы трибунала в делах Гертса и Гольнова порядком вывели Редера из себя, решения же по делам Милдред Харнак и графини Брокдорф полностью настроили его против суда. Тут против обвинителя использовали его собственные доводы по поводу влияния эротики. Суд постановил, что графиня Брокдорф помогала коммунистическим агентам исключительно с целью удовлетворения своей страсти и должна проходить как соучастник. Судьи приняли во внимание, что в "последнем анализе мотивов её действий не было никакой политики". Крель заявил: "С ней спали все молодые люди, оказавшиеся по вполне понятным причинам (передача радиограмм) на ночь в её доме". В результате Брокдорф получила десять лет каторжных работ.
      С другой стороны фрау Харнак дали только шесть лет каторги, поскольку суд посчитал - говоря словами одного из судей, Ранфта - что "она действовала больше из преданности своему мужу, чем по собственной воле".
      И в этом случае на приговор явно повлияли симпатии к "образованной женщине, интересовавшейся общественной и особенно социальной жизнью" (слова Креля). Он продолжает: "Принимая во внимание личное впечатление, которое оставила фрау Харнак, суд под моим председательством не решился вменить ей в вину какие-либо предательские намерения в тех вопросах, которые она задавала Гольнову". Поэтому её обвинили только в пособничестве шпионажу, а не в соучастии.
      Геринг со страхом заметил, что Имперский военный трибунал ещё раз нашел верный способ привести в ярость диктатора. Когда вскоре после завершения суда над Шульце-Бойзеном Редер и Леманн искали встречи с Герингом, им сообщили, что он не хочет компрометировать себя подобным образом перед Гитлером. Леманн пишет: "На слове "тюремное заключение" Геринг взорвался. Он заявил, что фюрер поручил ему выжечь этот гнойник и никогда не согласится на меньшее".
      Геринг оказался прав. Юридический отдел ОКВ одобрил все приговоры Второй палаты и в установленном порядке отправил их Гитлеру, но фюрер отказался одобрить приговоры двум женщинам, и они были возвращены из ставки без комментариев, а неутвержденный приговор означал новое разбирательство в суде.
      Креля вынудили передать оба дела в Третью палату, председатель которой, Карл Шмаузер, немедленно поклялся найти допущенные Второй палатой судебные ошибки.
      Шмаузер упрекал коллег в пренебрежении к принципам Имперского военного трибунала, которые гласили, что "с точки зрения закона любая намеренная подготовка измены в пользу большевизма или коммунизма, предпринятая после начала русской кампании, становилась равносильной преступлению по "содействию и пособничеству", и следовательно в соответствии со статьей 73 Уголовного кодекса должна караться по статье 91б, раздел 1. Эта статья предусматривала пожизненное заключение или смертный приговор."
      Но самым решительным аргументом Шмаузера оказалось то, что "к одобрению и участию в работе шпионской организации Шульце-Бойзена/Харнака в пользу России Харнак и Брокдорф привели их собственные взгляды и политические приинципы". В результате вместо пособничества в подготовке измены, как утверждала Вторая палата (всегда полагавшая, что такое преступление может быть квалифицировано согласно уголовному праву), это должно рассматриваться, как "виновность подсудимых в подготовке измены в соучастии с другими обвиняемыми".
      Шмаузер утверждал это на том основании, что после вынесения приговора Гольнову появились новые свидетельства его предательства, а значит стала явной роль, которую сыграла Милдред Харнак. Гольнов рассказал фрау Харнак о двенадцати запланированных абвером диверсионных операциях за линией Восточного фронта. Она передала эту информацию мужу, а тот, в свою очередь, передал её в Москву. Диверсанты абвера угодили под перекрестный пулеметный огонь.
      Шмаузер сделал вывод: "Подсудимая Харнак передала эти сведения мужу, что привело к смерти не только самого Гольнова, но и двух-трех десятков немецких солдат".
      Третья палата посчитала доказанным, что во время интимных встреч с Гольновым Милдред Харнак систематически его расспрашивала. Поэтому суд, как и инспектор уголовной полиции Штрюбинг, который впоследствии высказался об этом специфическим языком сотрудника гестапо, посчитал, что "для него непостижимо, как женщина может задавать любовнику в постели вопросы, не имеющие никакого отношения к их связи, если только она не делала это из предательских побуждений".
      12 января 1943 года палата Шмаузера приговорила Милдред Харнак и графиню фон Брокдорф, в деле которой также появились новые улики, к смертной казни. В довершение ко всему гулящая графиня досаждала суду своим "возмутительным поведением", (как отметил даже её уравновешенный адвокат). Ее реплики и смех так часто прерывали слушание дела, что в конце концов председательствующий сделал ей выговор: "Для меня в этом случае нет ничего смешного, но после суда вам тоже станет не до смеха".
      На что Эрика фон Брокдорф крикнула:
      - И даже на эшафоте я буду смеяться вам в лицо!
      Кампания Редера снова вошла в свое русло. Вскоре даже Вторая палата приговорила полковника Гертса к смертной казни, поскольку (говоря словами Креля) "ожидаемые свидетельства в его пользу так и не материализовались". Медицинское заключение признало его полностью ответственным за свои действия, и его приговорили к смерти за разглашение секретной информации и нанесение ущерба военной мощи Германии. Суд не захотел учесть в качестве смягчающих обстоятельств то, что Гертс не знал о шпионской деятельности Шульце-Бойзена. Хватило самого факта передачи полковником советскому агенту секретных материалов, которые он должен был хранить под замком.
      Теперь Редер добивался очередного смертного приговора. На этот раз 14 января 1943 года он представил суду обвиняемых, которые не имели никакого отношения к шпионажу и даже в некоторых случаях не разделяли взглядов Шульце-Бойзена на внутреннюю политику.
      Мастер-механик Фриц Ремер и его любовница Лиана Беркович, Тили, Хайнц Стрелов, Като Бонтье ван Беек, профессор Вернер Краус и его приятельница Урсула Гетце, военнообязанный Отто Гольнов - все они в той или иной мере стояли в оппозиции режиму. Они печатали листовки, распространяли антифашистские плакаты и в своих дискуссиях не делали секрета из своих желаний перемен в Германии. Но ни шпионажем, ни предательством здесь и не пахло.
      И все-таки обвинение ухитрилось доказать, что Ханнелоре Тиль, которой было всего восемнадцать, прятала от гестапо советский передатчик. Удалось бросить тень подозрения, что Фриц Тиль был посвящен в шпионскую деятельность ближайшего окружения Шульце-Бойзена. Однако доказать связь со шпионской организацией остальных подсудимых не удалось.
      Тюремный священник Август Ом называл Като Бонтье ван Беек "абсолютно честной личностью, действовавшей из высших побуждений". Даже после войны Крель "не делал тайны из того, что Като Бонтье не имела никакого отношения к шпионажу". Мать Хайнца Стрелова подтвердила следователю гестапо, что ещё в январе-феврале 1942 года её сын (вместе с Като Бонтье ван Беек) порвал с Шульце-Бойзеном из-за расхождений в политических взглядах. Даже гестапо считало роль Тилей настолько незначительной, что не упоминало о них в заключительном докладе по делу "Красной капеллы". По словам Креля, "невозможно было найти никаких доказательств шпионской деятельности" Отто Гольнова, равно как и Бергмана; Урсула Гетце и, вероятно, профессор Краус также не имели отношения к передаче информации".
      Конечно, большинство из них были коммунистами. Чтобы там не говорили нацисты, они тянулись к России, но их сопротивление режиму Третьего рейха ограничивалось рамками нравственного протеста. Солдат Фриц Ремер, будучи в госпитале, утверждал: "Всякий, кто видел, что мы творили в России, должен был считать позором называться немцем". Почти все обвиняемые думали также.
      Обстоятельства дела были настолько явными, что никаких мыслей о смертном приговоре у суда даже не возникало. Хайнц Стрелов тайно передал отцу Като Бонтье записку, в которой говорилось, что он ожидает наказания в виде двух лет заключения для неё и четырех лет каторжных работ для себя. Позднее сама Като горько заметила:
      - Вот с такими радужными надеждами я отправилась на свой суд!
      Но Редер безжалостно набросился на обвиняемых. В его глазах каждый из них заслуживал смерти. На основании данных ему указаний он настаивал, что получившие огласку факты, не говоря уже о ещё нераскрытых преступлениях обвиняемых, требуют покарать их смертной казнью. Все они были виновны в "оказании помощи и пособничестве" и, возможно, в измене. Наказанием для них должны была стать смерть.
      Несмотря на нехватку улик, Вторая палата не сочла возможным исключить вероятность оказания подсудимыми каких-либо дополнительных услуг шпионской организации и 18 января 1943 года приговорила всех к смерти за "оказание помощи и пособничество", сделав исключение для самых молодых - Отто Гольнова и Ханнелоре Тиль, которые отделались тюремным заключением. *
      (* Ханнелоре Тиль приговорили к шести годам лишения свободы, срок заключения Отто Гольнова неизвестен. Прим. авт.)
      Почти все обвиняемые сочли решение суда необъяснимым. Като Бонтье ван Беек сокрушалась:" Все кажется настолько нереальным... Этого просто не может быть. Все были поражены: полиция, юристы и мы сами."
      После войны уцелевшим членам Имперского военного трибунала с трудом удавалось объяснить, почему они отправили на смерть политических противников режима. В большинстве случаев судьи страдали потерей памяти. Один из них, Франц Эрнст, загадочно произнес: "Мое общее впечатление сегодня (и в то время тоже) таково, что все дела, касавшиеся измены, заслуживали только высшей меры наказания".
      С другой стороны, Крель пытался оправдаться отговорками об отсутствии у суда на процессе Ремера выбора, хотя и признал, что "не все обвиненные в предательской деятельности занимались шпионажем". Однако подрывная деятельность против правительства приравнивалась к предательству интересов страны в смысле "оказания помощи и пособничестве", как говорилось в статье 91б Уголовного кодекса, "потому что целью этой деятельности являлся подрыв германской военной мощи".
      Однако, утверждая это, Крель не обращает внимания на тот факт, что даже суровые положения Уголовного кодекса оставляли суду немалую свободу для собственной оценки. В части первой говорилось, что "каждый кто... оказывает помощь вражеской державе или действует во вред военной мощи рейха подлежит осуждению на смертную казнь или пожизненную каторгу". Во второй части рекомендовались "каторжные работы сроком не менее двух лет, если в результате этих действий рейху нанесен незначительный ущерб... и враг получил незначительное преимущество". Другими словами, палата Креля вполне могла приговорить обвиняемых к пожизненным каторжным работам или даже к более коротким срокам заключения, поскольку мало кто верил всерьез, что эти люди со своими листовками могли дать противнику "значительные преимущества". Последующие действия судей РКГ показали, что они и сами в это не верили.
      Сразу же после вынесения приговора председатель одной из палат и юридический эксперт РКГ Нейрат стал сомневаться в целесообразности его утверждения. Он считал, что по крайней мере по делу Като Бонтье ван Беек следовало представить Гитлеру рекомендации о смягчении приговора. Он обсудил этот вопрос с Крелем, который сразу согласился, и уже вскоре члены Второй палаты едва ли не единогласно рекомендовали смягчить приговоры почти всем подсудимым. Краель отправился к Герингу и сумел склонить на свою сторону даже его. Но, как и следовало ожидать, Гитлер все просьбы отклонил. (Единственным обвиняемым, которого Крелю все-таки удалось спасти, стал Краус).
      Судьи РКГ раскаялись слишком поздно, и ничего исправить уже не удалось. Теперь не оставалось никаких сомнений: германское военная юстиция была готова применить расплывчатые статьи уголовного кодекса о "помощи и пособничестве" к антифашистам, не имевшим никакого отношения к шпионажу. Приговоры, объявленные на процессе Ремера, заложили основу для зловещего развития признания равнозначности сопротивления режиму и шпионажа в пользу агента Москвы. Хотя последний вырос из Сопротивления, он уже нес в себе самом свою погибель.
      Теперь путь для Редера был расчищен. Шаг за шагом он связал недостающие звенья между левым Сопротивлением и так называемыми "изменниками Родины", так что даже самых либеральных антинацистов затянули смертельные путы законов об измене.
      18 января суд приговорил к смертной казни Ремера и его товарищей. Все они в той или иной мере противостояли режиму.
      19 января перед судом предстали Хильда Коппи, Карл Беренс и Роза Шлезингер, которые просто оказывали мелкие услуги своим приятелям-шпионам. Всех их проговорили к смерти.
      26 января перед судом предстала приятельница Шульце-Бойзена Ода Шоттмюллер; ей смертный приговор был вынесен за разрешение вести из её дома радиопередачи.
      27 января суд приговорил к смерти Ганса Гельмута Хемпеля и Марию Тервел, которые выполняли некоторые поручения разведывательного характера.
      28 января обвинитель представил новое хитроумное сочетание агентов и участников Сопротивления. В результате Пауль Шольц, Ричард Визенштайнер, Клара Шаббель и Эльза Имме получили три смертных приговора и длительный срок каторги.
      Обвинения выслуживавшегося перед начальством Редера и приговоры суда обрушились на обвиняемых как ураган. Адам Кукхоф, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Кюхенмайстер, Иоанн Риттмайстер и их ближайшие друзья - все получили смертный приговор.
      Речи Редера становились все более свирепыми; обвинитель безжалостно набрасывался на жертвы. Раскаты его голоса эхом отдавались в зале суда, он обрывал защитников на полуслове и в самых мрачных тонах расписывал мотивы действий участников Сопротивления в самых мрачных тонах. Лотте Шляйф вспоминает: "Благодаря Редеру все слушание стало фарсом... он не давал никакой возможности защититься от обвинений и угроз".
      Подруге Гуддорфа Еве-Марии Буш Редер заявил, что молодость преступника часто служит причиной снисходительности сентиментальных судей, однако безграничная подлость, звучащая в показаниях обвиняемых (она зачитала свою статью с критикой режима), показывает, что молодежь прогнила насквозь.
      Когда профессор Краус стал отрицать, что распространение листовок имело хоть какое-нибудь политическое значение, Редер вскочил с места и заорал:
      - Это неслыханная наглость!
      Во время того же заседания он заявил, что вряд ли можно требовать от государства обязательства холить и нежить подобных преступников в тюрьмах.
      Излишняя активность Редера со временем стала действовать судьям на нервы. Председателя Креля беспокоило отсутствие аргументации в речах прокурора. "Слишком часто её подменяла риторика. Она не производила никакого впечатления на суд, но адвокатами защиты воспринималась как совершенно неуместная". Его коллегу Шмитта раздражала "манера, с которой он (Редер) излагал свои доводы в пользу смертной казни, не утруждая себя рассмотрением улик и юридических оснований. Можно представить, какой шок испытывали обвиняемые, когда он неизменно делал упор только на отрицательных аспектах дела."
      Однако вскоре подсудимые стали замечать, что все чаще за них стали заступаться сами судьи. Один из адвокатов, доктор Валентин, утверждает: "Ввиду крайне человечного отношения суда защите несложно было противостоять аргументам доктора Редера, которые часто не достигали своей цели".
      Лотта Шляйф была недовольна действиями своего защитника, и суд позволил ей защищать себя самой. Она вспоминает: "Я указала на ошибки со стороны обвинения и объяснила, что все мои друзья и родственники немало пострадали при национал-социалистическом режиме. Не помню, по какой причине председатель отверг смертный приговор. Однако точно знаю, что суд очень внимательно прислушивался к моим заявлениям".
      Пауль Шольц вспоминает: "У меня сложилось впечатление, что больше всего Редера раздражал один из судей, кажется полковник, задававший мне вопросы, которые, по моему мнению, были направлены на выявление смягчающих обстоятельств".
      Столкнувшись с такими проблемами, стушевался даже назначенный фюрером прокурор. Его речи стали более небрежными, а требования наказания формальными. Многим казалось, что Редер теряет интерес к делу "Красной капеллы". Один из судей прошептал своему коллеге Эрнсту: "Речи Редера становятся все жиже и жиже, как суп из бульонных кубиков; в конце концов там останется одна вода".
      Более умеренные судьи военного трибунала ухватились за возможность вырвать у Редера хоть часть его жертв. После объявления приговора основным участникам группы Шульце-Бойзена/Харнака Гитлер передал право на его утверждение сначала Герингу, а затем председателю Имперского военного трибунала. Поэтому адмирал Бастиан в отдельных случаях смог вступиться за подсудимых: он приказал провести новое разбирательство по делу Крауса, которого приговорили к смертной казни, и в результате тот получил пять лет каторжных работ; позволил заменить Хенингеру заключение испытательным сроком на фронте и отказался утвердить смертный приговор по делу Греты Кукхоф.
      Отказаться от утверждения приговора Грете Кукхоф Бастиану посоветовал Крель. Он же организовал дополнительное расследование, которое позволило провести новое рассмотрение её дела. Тем не менее фрау Кукхоф не верила, что это может что-то изменить. И тут она получила поддержку с самой неожиданной стороны - от заместителя обвинителя. Поскольку Редер больше не принимал участия в процессе, его место занял другой военный прокурор. В перерыве между заседаниями он подошел к подсудимой, положил руку ей на плечо и сказал:
      - Фрау Кукхоф, не надо так отчаиваться. Вы должны мне помочь. На этот раз вас удастся спасти.
      Так и случилось. В октябре 1943 года Грету Кукхоф приговорили к пяти годам каторги, и обвинитель "недвусмысленно заявил" (слова фрау Кукхоф), что он "с облегчением" просит только лишения свободы, поскольку ему известно, что я не замешана ни в каких бесчестных действиях".
      И все-таки в большинстве случаев Редер оправдал надежды фюрера. Из 76 обвиняемых он добился смертных приговоров для 46, каторжных работ - для 15, и длительных сроков тюремного заключения - для 13. Только в 6 случаях его требование смертной казни было отклонено. * Манфред Редер мог спокойно оставить другим завершать это дело.
      (* Отто Гольнов, Пауль Шольц, доктор Адольф Гримме, доктор Эльтриде Пауль, Гюнтер Вайзенборн и Лотта Шляйф. Прим. авт.)
      Первые смертные приговоры привели в исполнение ещё до конца 1942 года, хотя все равно не уложились в сроки, отпущенные диктатором. Геринг от имени Гитлера потребовал от военных юристов, чтобы к Рождеству 1942 года Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники были уничтожены. Однако германская бюрократия этому воспрепятствовала.
      Приговоры на главном процессе над "Красной капеллой" объявили 19 декабря 1942 года, однако с 24-го начинался период, во время которого вплоть до 6 января по традиции не казнили. У палачей оставалось не так много времени: несмотря на приказы Гитлера, следовало принимать во внимание официальный порядок - ведь в Германии иначе быть не могло! Сначала приговоры Имперского военного трибунала должны быть переданы в юридический отдел ОКВ, откуда они поступали к помощникам фюрера, а от них к самому Гитлеру. Тот утверждал их, и документы возвращали обвинителю Имперского военного трибунала.
      Утвержденные Гитлером приговоры вернулись в Имперский военный трибунал только утром 21 декабря. Несколько часов спустя канцелярию прокурора Берлинского суда информировали, что поскольку казнь осужденных лишена "права на применение оружия", она переходит в ведение гражданских властей. Прокурору Берлина было приказано немедленно подготовить казнь одиннадцати самых опасных преступников в берлинской тюрьме Плецензее.
      Вдобавок ко всему для осужденных - мужчин Гитлер выбрал самый позорный вид казни - повешение. Однако до тех пор в Плецензее приводили в исполнение лишь приговоры с отсечением головы. В немыслимой спешке рабочие соорудили в одном из тюремных помещений большую виселицу с восемью петлями. И тут обнаружилось, что главный прокурор Имперского военного трибунала болен, а без его подписи казнь проводить нельзя. Ответственный за эту процедуру Айхлер поспешил к постели больного и вернулся с заветным автографом.
      Приговоренные знали, что им остались считанные часы. Вечером 21 декабря их перевезли в Плецензее. Шульце-Бойзен, Шелия, Ильза Штебе написали прощальные письма.
      Шульце-Бойзен писал родителям: "Я не противлюсь смерти. Так или иначе я всегда знал, что она придет. Все, что я совершил, берет начало в моем сердце, сознании и моих убеждениях".
      Арвид Харнак сказал родным: "Вы должны как следует отпраздновать Рождество. Это мое последнее желание. И спойте псалом: "Я молюсь силе любви".
      Обреченные были совершенно спокойны, только Либертас Шульце-Бойзен все ещё боролась с собой и своей судьбой. Она написала матери: "Мне пришлось испить горькую чашу, когда я узнала, что меня (и тебя) предал человек, которому я полностью доверяла - Гертруда Брайтер. Но теперь пора "пожинать плоды своего труда; каждый кто предаст, сам будет предан". Из-за своего эгоизма я выдала друзей, я хотела выйти на свободу и вернуться к тебе. Но поверь мне, я жестоко страдала при мысли о том зле, которое совершила. Теперь меня все простили, и мы до конца пойдем с чувством товарищества единственным утешением перед лицом смерти".
      22 декабря 1942 года в угрюмом молчании они отправились в последний путь по тюремным коридорам. В камере тюрьмы РСХА Харро Шульце-Бойзен спрятал свое последнее послание потомкам: "Последние аргументы - не петля и гильотина, а наши сегодняшние судьи - ещё не суд народов".
      Представитель суда Айхлер пишет: "Казнь проходила в одном помещении, но в разных отделениях, отгороженных брезентом. Палач стоял на табурете. Заключенного поднимали, сковывали наручниками и палач надевал ему на шею петлю. Затем узника опускали. Насколько я мог заметить, сознание оставляло несчастных в тот самый момент, когда затягивалась петля".
      Троих женщин казнили на гильотине, восьмерых мужчин повесили. Шульце-Бойзен и Харнак умерли спокойно. Шелия боролся до последней минуты. Харнак крикнул: "Я ни о чем не жалею. Я умираю как убежденный коммунист". Либертас Шульце-Бойзен кричала: "Сохраните мне мою молодую жизнь!"
      За первыми казнями последовали остальные. Следующей пришла очередь двух военных - Гертса и Гольнова - и Милдред Харнак. Гертса повесили в Плецензее 19 февраля, а двумя днями позже расстреляли Герберта Гольнова. Это была единственная "милость", дарованная ему фюрером. Четырьмя днями позже вызвали его любовницу. Ее волосы поседели, она она держалась из последних сил. Последними словами американки Милдред Харнак перед казнью были: "А я так любила Германию!"