Первые агенты были готовы к вылету в начале 1942 года. Однако Разведупр посчитал шансы на успех их прямой заброски в Германию ничтожными и поначалу собрался внедрить своих агентов с Запада. Первая команда должна была стартовать из Англии. По воздуху их переправили из Мурманска в Манчестер, оттуда в советское посольство в Лондоне, где выдали английские радиостанции. В конце концов с авиабазы южнее Лондона 138 эскадрилья Королевских военно-воздушных сил забросила их на континент. Однако вскоре русские сочли такую процедуру слишком обременительной и, поскольку радиосвязь с Берлином отсутствовала, следующую группу агентов решили забросить непосредственно в Германию.
      К середине мая были готовы две пары агентов. Эрвин Пандорф (псевдоним "Эрвин Степанов"), бывший руководитель коммунистического союза молодежи, получил документы на имя Рудольфа Шеффеля. До Берлина ему предстояло добираться с радистом Антоном Бернером (псевдоним "Антон Бельский"), членом компартии Саксонии. Еще одного партийного активиста, Вильгельм Феллендорф, забрасывали с представительницей Коминтерна Эрной Айфер. Им предстояло связаться с группой Бестлайна в Гамбурге.
      Четверку агентов выбросили над Восточной Пруссией в ночь с 16 на 17 мая 1942 года. Недалеко от места приземления они зарыли снаряжение, а 27 мая разделились попарно и отправились разными маршрутами: Бернер с Пандорфом через Конитц и Берлин в Тюрингию, а Феллендорф с Айфер в Гамбург. Впоследствии за ними последовали ещё два агента, заброшенных на парашютах из Советского Союза, - участник войны в Испании Альберт Гесслер и бывший журналист "Роте Фане" Роберт Барт.
      Многие друзья Шульце-Бойзена, роль которых до тех пор ограничивалась участием во внутреннем политическом сопротивлении, из-за широкомасштабного использования советских парашютистов и радистов оказались втянутыми в шпионскую деятельность в пользу России. Так, например, группа Гуддорфа, которую раньше использовалли только для агитации, теперь была вынуждена работать на советскую разведку. Даже ни о чем не подозревавшие идеалисты столкнулись с необходимостью беспрекословного выполнения поставленных русскими задач.
      Эрика фон Брокдорф приютила у себя Гесслера, Шумахеры обеспечили временным жильем других агентов-парашютистов, инспектор-метеоролог Шеель спрятал форму и пистолет одного из парашютистов, библиотекарь Шаффер укрывал одного из агентов, а Ганс Лаутеншлагер снабдил одного из эмиссаров Москвы снаряжением.
      Между членами организации Сопротивления и вновь прибывшими советскими шпионами возникли разнообразные связи, которые легко могли обнаружены ищейками гестапо. Быстро выявилась вся тщетность попыток Москвы внедрить своих агентов. Парашютисты пытались проскользнуть через ловушки гестаповской системы надзора и выводили охотников из РСХА прямо во вражеский лагерь.
      Уже через три дня после выброски первых агентов в Восточной Пруссии РСХА стало известно о появлении парашютистов, и началась охота. 22 мая гестапо издало циркуляр: "19. 05. 42 г. трое бывших функционеров КПГ сброшены с парашютами с советского самолета в окрестностях Истенбурга". 30 мая полицай-президент Нюрнберга, группенфюрер СС Мартин призывает "к самым активным поисковым мероприятиям" и распространяет описания их внешности такого типа: "Бернер, 34 года, рост около 170 см, черноволосый, глаза карие".
      Ничто не ускользало от глаз гестапо. В одном из донесений говорилось: "Сестра Пандорфа фрау Элли Ортел сейчас находится в городском госпитале Геры. 26 мая 1942 года в 7 часов 15 минут утра к ней подошла неизвестная женщина, которая передала записку от Эрвина Пандорфа с просьбой приютить её брата. У него болит или повреждена нога, и он крайне нуждается в отдыхе. Предположительно он растянул связки или повредил ногу во время приземления с парашютом".
      К 9 июня в РСХА уже знали, что агенты, за которыми они охотятся "снабжены фальшивыми паспортами, трудовыми книжками, удостоверениями личности, разрешениями полиции на въезд и выезд, большим количеством талонов на мясо, масло, хлеб, располагают крупными денежными средствами в немецкой и американской валюте, включая сберегательные сертификаты рейха".
      Маловероятно, что агенты-парашютисты могли долго избегать встречи с тщательно организованной полицейской машиной. К 8 июля гестапо выследило в Вене Бернера, который во всем признался и выдал местонахождение тайника в Восточной Пруссии, где обе пары агентов спрятали свои передатчики. В то же время гестапо смогло арестовать Пандорфа. Признания арестованных вывели гестапо на след других агентов-парашютистов. Стражи режима все туже стягивали кольцо вокруг шпионской сети красных.
      К концу августа 1942 года Хайльманн уже точно знал, в какой опасности оказался его приятель Шульце-Бойзен. До сих пор он и не подозревал, что загадочный "Коро", за которым охотились абвер с гестапо, был не кто иной, как Харро Шульце-Бойзен. Но тогда Траксль показал ему расшифрованную роковую радиограмму - распоряжение из Москвы от 10 октября 1941 года с тремя адресами Кукхофа, Шульце-Бойзена и Харнака, Хорст Хайльман кинулся спасать друзей.
      Глава пятая.
      Предательство на Принц-Альбрехтштрассе.
      Хорст Хайльман был полон решимости предупредить своих друзей. Будучи всего лишь капралом, он занимал невысокое положение в секторе дешифровки службы безопасности связи, но на его долю выпал случай узнать о смертельной опасности, нависшей над шпионской организацией Харро Шульце-Бойзена. Гестапо могло нанести удар в любой момент.
      Хайльман давно уже ощущал опасность. На улице он всегда чувствовал за собой слежку. Ему казалось, что гестапо тайно наблюдает за ним даже в его берлинской квартире. Хорст обсудил со своим другом Райнером Хильдебрандтом действия на случай, если ситуация резко обострится, и тот посоветовал ему уйти через швейцарскую границу. Но это показалось Хайльману равносильным предательству Шульце-Бойзена.
      - Я не могу так поступить, - жаловался он, - тогда я лишу Харро последнего шанса выбраться из этой истории, если такой вообще представится.
      С тех пор он решил либо спасти Шульце-Бойзена, либо умереть вместе с ним. И именно сегодня наступил момент, когда предстояло выполнить клятву верности. 29 августа 1942 года, когда словоохотливый Траксль показал расшифрованную московскую радиограмму с адресами трех ведущих агентов в Берлине, Хайльман изучил послание от 10 октября 1941 года вдоль и поперек. Оно словно нарочно приглашало гестапо нанести смертельный удар по сталинским шпионам. Их буквально на блюдечке выдали гестаповцам... если только он, Хорст Хайлманн, в последний момент не сумеет помочь.
      Хорст позвонил Харро домой, но не застал. Тогда он оставил прислуге Шульце-Бойзена свой служебный телефон и попросил, чтобы ему срочно позвонили. Это было рискованно, поскольку сообщение номера телефона секретной службы считалось серьезным военным преступлением.
      Так и не получив до середины следующего дня известий от Шульце-Бойзена, он поспешил на Альтенбургер Алее, где застал Либертас. Хайлманн передал ей содержание расшифрованной депеши, женщина сразу поняла значение случившегося, схватила телефонную трубку и позвонила в Министерство авиации. Харро нужно было предупредить, пока не поздно.
      Но вместо хорошо знакомого голоса мужа в трубке раздался неприветливый голос какого-то майора, фамилии которого Либертас никогда прежде не слышала. Майор Зелигер сообщил, что лейтенану Шульце-Бойзену несколько часов назад пришлось уехать по делам и его несколько дней не будет в Берлине. Фрау Шульце-Бойзен не стоит беспокоиться, если он какое-то время будет отсутствовать.
      Разгадать смысл его слов не составило труда: что бы майор не говорил, но Харро Шульце-Бойзена забрали в гестапо.
      Гадалка Анна Краус тоже предсказывала, что Харро отправился в секретную командировку, но Хайльман и Либертас Шульце-Бойзен не могли успокоиться. В панике они очистили все тайники Шульце-Бойзена и запихнули в чемодан его бумаги. Там были нелегальные брошюры, заметки, чертежи, причем один из документов, "Источники и причины Первой и Второй мировых войн", был написан рукой самого Харро.
      Но что делать с чемоданом? Хайлманн отнес его актрисе Реве Холси, с которой был в приятельских отношениях. Она жила в доме номер восемь по Холдерлинштрассе, там же, где жил с родителями Хайльман. Актриса согласилась хранить у себя столь опасную вещь не больше месяца, затем чемодан должен был перейти к Арнольду Бауэру, журналисту и школьному приятелю Шульце-Бойзена. Но уже через несколько дней нервы фрау Холси не выдержали, и она в сильном волнении отправляет директора театра Ингенола повидать драматурга Гюнтера Вайзенборна.
      Вайзенборн случайно открыл чемодан и, по его словам, "похолодел от ужаса". Он немедленно связался с Хайльманом и передал сигнал тревоги остальным товарищам. Тревожная весть переходила из дома в дом, предупреждая следующих по цепочке; соратники Шульце-Бойзена избавлялись от компрометирующих материалов. Мать с женой Ганса Коппи увезли из дома передатчик; Ханнелоре Тиль погрузила рацию в детскую коляску и утопила её в Шпрее. Йоханн Грауденц также принял меры, чтобы избавиться от своего передатчика: он уложил его в большой чемодан, перевязал проволокой и собирался оставить у дантиста Ганса Гимпеля.
      Однако Гимпель, как один из соратников Щульце-Бойзена, в любую минуту мог попасть в гестапо. К тому же он знал место получше - дом пианиста Гельмута Ролоффа, который был связан с группой Сопротивления Риттмайстера. Тот согласился спрятать чемодан, но когда он увидел этот неподъемный баул, то "сразу же подумал, что для безопасности эту штуку нужно поместить в соответствующие декорации". Ролофф забрал его домой и спрятал за кипой музыкальной литературы. Когда Гимпель уходил, он заметил:
      - Если эту штуку найдут, наши головы полетят с плеч.
      На что Гимпель ответил:
      - Именно потому его и не должны найти.
      Хотя каждый отчетливо осознавал возможность ареста, многие надеялись, что их чаша сия минует.
      Анна Краус упорно пророчила, что "ни с кем ничего не случится". Беззаботная оптимистка графиня Брокдорф успокаивала жену одного из агентов:
      - Даже в случае массовых арестов дело дальше Коппи не пойдет.
      5 сентября 1942 года гестапо схватило свою первую жертву - Хайльмана. Гестаповцы арестовали его в доме на Холдерлинштрассе в присутствии брата Ганса, (родители были в отъезде), и увезли в тюрьму РСХА на Принц-Альбрехтштрассе. Фрау Холси в слезах поспешила к товарищам Хайльмана, повторяя сквозь слезы:
      - Моего Хорста забрали...
      Хайльман так никогда и не узнал, что столь поспешный арест был вызван его драматической попыткой спасти друга. Прочитав расшифрованную радиограмму из Москвы с тремя адресами, он сразу же попытался связаться по телефону с Шульце-Бойзеном, что привело РСХА в ужас.
      В ночь с 29 на 30 августа лейтенант доктор Вильгельм Ваук, главный дешифровщик службы безопасности связи засиделся на работе допоздна и слышал, как в соседней комнате без умолку трезвонил телефон. Там должен был находиться Хайльман, но тот уже ушел домой. В конце концов Ваук поднял трубку - и услышал голос Харро Шульце-Бойзена. Это был тот самый звонок, которого тщетно дожидался Хайльман. Услышал голос человека, который держал в напряжении гестапо и службу безопасности, Ваук не поверил своим ушам и не смог придумать ничего лучшего, как спросить:
      - Слушай, а твоя фамилия пишется через "Й"?"
      Шульце-Бойзен ответил утвердительно и поспешил закруглить разговор.
      В панике и растерянности Ваук положил трубку мимо аппарата. Как могло случиться, что капрал Хайльман связан с офицером, известного узкому кругу посвященных как руководитель коммунистической шпионской организации? Но, не колеблясь ни секунды, он тут же сообщил в РСХА.
      Руководство РСХА разделило тревогу Ваука. Ведь если сотрудник службы безопасности связи Хайлманн работает в одной команде с Шульце-Бойзеном, то врагу известно, как далеко зашло расследование, и он сможет ускользнуть. Поэтому удар следует нанести прежде, чем Шульце-Бойзен сможет спрятать агентов и оборудование в безопасное место.
      Центральный аппарат гестапо без особой охоты выделил людей для ареста: попытка Хайльмана спасти Харро перечеркнуло всю тактику, спланированную в РСХА ещё с тех пор, когда гестапо стало полностью отвечать за дело берлинской "Красной капеллы". Группенфюрер СС Генрих Мюллер первоначально собирался терпеливо следить за этой шпионской сетью, установить всех её членов и лишь затем ликвидировать одним ударом.
      Криминальрат, штурмбанфюрер СС, руководитель отдела IV A2 гестапо Хорст Копков, которого считали одним из самых убежденных защитников режима, оказался в самом центре этого дела. Начинал он учеником аптекаря в Алленштайне, в 1931 году вступил в нацистскую партию, был в первых рядах сторонников Адольфа Гитлера в бесчисленных потасовках во время митингов, постоянно получал особые похвалы от Гиммлера и был награжден Серебряным крестом за "особый вклад в операции против агентов-парашютистов". Он постоянно внушал своим людям, что в схватке с "Красной капеллой" рейхсфюрер СС ждет от них безраздельной преданности долгу и гарантированного успеха. *
      (* Хорст Копков родился в Ортельсбурге, Восточная Пруссия, 29 ноября 1910 года. В 1928 году он закончил школу и поступил учеником фармацевта в алленштайнскую аптеку "Ратхаус", где проработал до 1934 года. Членом нацистской партии он стал ещё в 1931 году (партийный билет номер 607161), а год спустя вступил в СС. Его карьера в гестапо началась в сентябре 1934 года в Алленштайне, а в 1938 году его перевели в центральный аппарат и назначили руководителем "антидиверсионного" отдела. В 1941 году ему присвоили звание криминальрат, а в 1944 - криминальдиректор. Прим. авт.)
      Копков привлек к расследованию своих лучших детективов. Возглавлял их криминалькомиссар, унтерштурмфюрер СС Йоганн Штрюбинг - типичный представитель старой школы, всегда готовый выполнить свой долг, без политических пристрастий служивший любому режиму.
      Родившийся в 1907 году Штрюбинг получил подготовку в полицейских силах Веймарской республики и дослужился до звания шютцполицай, с 1937 года он работал в гестапо и стал членом СС. Годы спустя ему удалось пробраться даже в силы безопасности Федеральной республики, в которых он прослужил вплоть до 1963 года, когда его сослуживец Вернер Печ подслушал телефонный разговор и сделал открытие, приведшее к отлучению Штрюбинга от столь любимой его сердцу контрразведки. В отделе Копкова Штрюбинг занимался "операциями против вражеских агентов-парашютистов и радистов". Более того, он как нельзя лучше годился для расследования дела "Красной капеллы", поскольку долгое время занимался изучением методов работы советской разведки.
      Йоганн Штрюбинг сразу включился в работу.
      Каким образом лучше всего ликвидировать сеть "Красной капеллы" в Берлине? Расшифрованные радиограммы, проходившие через ФуIII, к концу июля открыли путь к ядру организации, но пока ещё не было полного представления о всей сети информаторов, агентах и каналах связи.
      Гестапо стали известны имена только трех ведущих агентов: Шульце-Бойзена, Харнака и Кукхофа, и только часть их сообщений, переданных в Москву. Вот и все, но прежде чем начать действовать, предстояло выяснить гораздо больше. Штрюбинг приказал прослушивать телефоны всех трех руководителей "Красной капеллы", а каждого их гостя проверять, стараясь не привлекать внимания. Очень скоро список людей, попавших под наблюдение, сильно разросся, и стали прорисовываться истинные масштабы деятельности вражеской агентурной сети.
      Штрюбинг ещё только представил Копкову свой первый отчет о ходе расследования, когда действия Хайльмана свели все планы гестапо на нет. Копков со Штрюбингом опасались, что информация Хайльмана позволит противникам ускользнуть. Они так поспешно бросились действовать, будто агенты вот-вот могли испариться.
      Ранним утром 30 августа в РСХА было принято решение о немедленном начале операции, а несколько часов спустя черные машины гестапо с ревом неслись по берлинским улицам. Один за другим были арестованы многие члены "Красной капеллы". Первым в этом списке оказался Шульце-Бойзен, за ним лично приехал Хорст Копков. В середине дня он посетил полковника Бокельберга, руководителя аппарата Министерства авиации, и все ему рассказал. Поскольку гестапо не разрешалось производить аресты на армемйской территории, Бокельберг вызвал лейтенанта Шульце-Бойзена, взял его под арест и передал Копкову. Остальные аресты тоже прошли гладко и без лишних церемоний.
      3 сентября Штрюбинг прямо на станции "Ангальтер" взял под стражу Либертас, когда та уже села в поезд, чтобы уехать к друзьям в Мозель. До того времени Либертас скрывалась в доме своего приятеля Александра Шпорля.
      7 сентября подразделение гестапо обыскало пансион "Фишендорф" в Куршской косе в Восточной Пруссии и ещё до завтрака обнаружило своих жертв - отдыхающую чету Харнаков. Милдред Харнак закрыла лицо руками и застонала:
      - Какой позор, какой позор!
      Один за другим тихо и незаметно все оказались в лапах гестапо. На второй неделе сентября пришла очередь Адама Кукхоффа, Грауденца, Коппи, Зига, Карла Шумахера и Ильзе Штебе, 16 сентября за ними последовали Кюхенмайстер, Шеель, Шульце и Вассенштайнер, 17 сентября - Гимпель и Ролофф, а 26 сентября - Вайзенборн и Риттмайстер.
      На даже механически выверенная точность, с которой производились аресты, не могла скрыть тот факт, что даже с точки зрения самого гестапо аресты не решали проблему. Штрюбинг все ещё блуждал в потемках и едва ли мог добиться признания вины от от узников, подозреваемых в государственной измене. Факты свидетельствуют о том, что в первые десять дней после тридцатого августа арестовали только пятерых, а это само по себе веское доказательство недостаточного знания гестапо организации "Красной капеллы".
      И тогда Штрюбинг попытался заставить арестантов говорить. Штат сотрудников подотдела IV A2 был слишком ограничен, и ему пришлось просить подкрепления.
      Внутри РСХА сформировали "Особую комиссию по "Красной капелле". В неё вошли лучшие следователи из центрального аппарата гестапо. Из двадцати пяти её членов большинство (тринадцать) пришло из отдела А2, остальные из А1 ("коммунисты, марксисты"), А3 ("реакция, оппозиция") и А4 ("меры безопасности, особые случаи"). Руководил комиссией Фридрих Панцингер, * оберрегирунгсрат, одногодок Мюллера и его земляк - баварец, который до того руководил отделом А. Но основную работу взвалили на Хорста Копкова.
      (* Фридрих Панцингер родился 1 февраля 1903 года в Мюнхене. В 1919 году поступил в полицию и служил вместе с Мюллером с 1927 по 1929 год. Потом перешел в IV cектор мюнхенского управления полиции. В 1934 году получил повышение, в 1937 году перешел в берлинское гестапо, а в 1939 году - в IV управление РСХА (гестапо), вскоре после этого возглавил отдел IV A. Прим. авт.).
      Долгие годы эти люди оттачивали технику допроса, знали все хитрости и уловки и никогда не испытывали ни малейших угрызений совести. Инквизиторы из РСХА набросились на свои жертвы. Однако поначалу узники отказывались что-либо говорить, и им едва ли удалось найти хоть одного, готового с ними сотрудничать. Шульце-Бойзен ничего не признал, кроме неопровержимых фактов. Штрюбинг вспоминает: "Сначала он отрицал любую связь с иностранными агентами, не говоря уже о какой-либо предательской деятельности, в качестве доказательства ссылаясь на свое окружение". Он отказался признаться, даже когда ему предъявили копии расшифрованных радиограмм из Москвы. Харро продолжал настаивать, что он с друзьями встречался по личным мотивам; на этих встречах изредка обсуждались политические вопросы, но ни о какой предательской деятельности ему ничего не известно.
      Штрюбинг оставил эту тему и вовлек Шульце-Бойзена, которому поначалу позволили носить военную форму, в пространные дискуссии о литературе и естественных науках, всячески подчеркивая, что их разговоры не записываются. Они могли часами расхаживать по внутреннему саду РХСА, дружелюбно беседуя о чем угодно, но Шульце-Бойзен так ни в чем и не признался.
      Один из следователей комиссии Райнгольд Ортман также потерпел неудачу со своим подопечным Йоханном Грауденцем. Он вспоминает: "Мне несколько раз пришлось допрашивать Грауденца, но безрезультатно. Он только признался, что был близким другом Шульце-Бойзена и они вместе проводили летний отпуск". Ортманн посчитал дело настолько безнадежным, что вернул досье Грауденца Копкову.
      Не лучше были результаты и у других. И Адам Кукхоф, и Арвид Харнак упорно отказывались что-либо признавать и не шли на сотрудничество с гестапо. На какое-то время могло показаться, что соратники Шульце-Бойзена выступают единым фронтом, неприступным для самых хитроумных уловок следователей.
      Но картина заговора молчания была обманчива; внешняя монолитность фасада стала давать трещины, обнажая внутренние конфликты и неурядицы соратников Шульце-Бойзена, существовавшие ещё до ареста. Через несколько дней начался процесс, который даже сегодня трудно чем-либо объяснить: стихийная капитуляция коммунистических агентов, названная Дэвидом Даллином "Большим предательством".
      Первой нарушила молчание Либертас Шульце-Бойзен. Для неё сам факт ареста уже разрушил мир иллюзий. Долгое время она считала конспиративную деятельность мужа делом несерьезным; то, что для него было судьбой и призванием, ей казалось игрой. Только в последние месяцы она начала кое-что понимать, но к этому моменту они были настолько чужими друг другу, что совместная жизнь стала невыносимой. Либертас хотела развода, и только настойчивые просьбы Шульце-Бойзена не бросать "дело" на произвол судьбы, удержали рядом с ним эту артистичную, наивную и непоследовательную натуру.
      Ей удалось убедить себя, что все как-нибудь обойдется. Арест показал, как она ошибалась. Прежние иллюзии уступили место новой: поскольку она была внучкой принца, гестапо отпустит её на свободу, но при условии, что она выступит на предстоящем процесс в качестве свидетеля обвинения против своих друзей. В этом её обнадежила женщина, к которой Либертас обратилась в трудную минуту.
      Гертруда Брайтер числилась в списках гестапо машинистской подотдела IV Е6. Ее выделили в качестве стенографистки-машинистки старшему офицеру криминальной полиции Альфреду Гонферту, который допрашивал Либертас Шульце-Бойзен.
      Женщины познакомились в кабинете Гонферта. Однажды тот по какому-то поводу вышел, и они разговорились. Было уже далеко за полдень, и Гертруда оказалась втянутой в разговор, который впоследствии определила как "просто беседу".
      Начала фрау Щульце-Бойзен:
      - Ну, и как же вы здесь оказались?
      Гертруда Брайтер пожала плечами.
      - Не все на сто процентов согласны с тем, что происходит в этих стенах. Но, в конце концов, идет война.
      Фрау Шульце-Бойзен попыталась завоевать доверие машинистки. После десяти минут сдержанного зондирования она выпалила:
      - Я хочу попросить вас только об одной услуге. Не могу назвать точный адрес, но не могли бы вы предупредить Ганса Коппи?
      Как примерный член национал-социалистической партии, Гертруда Брайтер знала, что делать.
      - Я была очень взволнована, - вспоминает она. - Мне стало страшно, что Гонферт будет отсутствовать слишком долго, и я забуду имя. Когда он вернулся, я сделала ему знак и сказала: "Извините, но мне нужно на минутку выйти".
      Она буквально кинулась на третий этаж здания РСХА в кабинет Копкова и рассказала ему об услышанном. Сначала Копков возмутился неожиданным вторжением секретарши и посоветовал ей подать письменный рапорт в установленном порядке. Только когда Гертруда буквально вышла из себя, он отнесся к её информации всерьез, и в ту же ночь Коппи арестовали.
      В результате такого успеха Копков решил использовать фрау Брайтер для продолжения доверительных бесед. Двадцать пять раз встречались двое женщин, двадцать пять раз они заключали друг друга в объятия и двадцать пять раз Либертас Шульце-Бойзен выбалтывала секреты "Красной капеллы".
      "Она была очень умной женщиной, - вспоминает сегодня Гертруда Брайтер, - но очень, очень взбалмошной. У меня же характер ровный, выдержанный".
      Хуго Бушман размышляет:
      "Почему она нас выдала? Ну, она была хорошенькая молодая девушка и просто хотела жить. Либертас наслаждалась жизнью и, честно говоря, мало что понимала в деятельности Харро".
      Либертас выдала имена, о которых следователи РСХА никогда не слышали Ян Бонтье ван Беек, его дочь Като, Хавеман, племянница Харнака графиня фон Брокдорф, Бушман, Розмари Тервиль и другие. Молодой помощник Шульце-Бойзена, Вилли Вебер, утверждает, что "она выдала всю группу своего мужа". Даже мать Шульце-Бойзена сокрушалась: "В результате очень многие люди угодили на виселицу. Это очень печально".
      Но откровения Либертас Шульце-Бойзен не были единичным примером: Харнак тоже заговорил, отрекшись от своего партнера Шульце-Бойзена. Он назвал многих своих соратников и друзей. После месяца допросов Штрюбинг спросил Харро, кто был его сообщниками, и заключенный надменно заявил:
      - Да, если бы вы только знали... Среди них были весьма высокопоставленные чиновники, которые до сих пор сидят в своих кабинетах.
      После этого он назвал полковника Гертса, лейтенанта Гольнова, гадалки Краус и Милдред Харнак.
      К тому же развязался язык у Адама Кукхофа, и он выдал своих соратников Зига и Гримме. Как отмечал один из узников, Вернер Краус, "многие из них в результате допросов потерпели моральный крах. Он попытался спасти собственную жизнь и жизнь своей жены, представив себя введенной в заблуждение жертвой заговора; в частности, он злобно обвинял Урсулу Гетц".
      Като Бонтье ван Беек писала матери: "Насколько я вижу, Шульце-Бойзен и многие другие руководители запятнали себя позором и отправили на казнь множество людей". Даже Грета Кукхоф была в ужасе от слов своего мужа:
      "В конце концов они (Харнак и Адам Кукхоф) все рассказали и выдали все имена в надежде, что эти люди успели скрыться. Когда я узнала, что Адам во всем сознался, то лишилась дара речи; даже его смертный приговор не потряс меня так, как эта новость. У нас с Адамом все было кончено."
      С точки зрения других узников, самую большую опасность представляла готовность четы Шумахеров предавать своих друзей. Жена участника Сопротивления Филиппа Шеффера была признана виновной за помощь заключенному в побеге исключительно на основании заявления Элизабет Шумахер. Находясь в тюрьме, Вайзенборн перед рассветом выстукивал по стене своей камеры: "Ты... должен...отказаться... от... своих... показаний". В соседней восьмой камере гестаповской тюрьмы находился Курт Шумахер, который выдвинул против Вайзенборна столько обвинений, что тому грозил смертный приговор. Но Шумахер так и не опроверг своих показаний.
      Первым допрашивал Шумахера Ортман. Он никогда не смог забыть сцену, которая произошла в его кабинете в середине сентября. "Однажды я хотел позавтракать. Поскольку мне хотелось это сделать в спокойной обстановке, пришлось найти какое-нибудь занятие для Шумахера. Я взял "Список коммунистов, находящихся в розыске" и попросил Шумахера взглянуть на фотографии и сказать мне, кто из них ему знаком". Впоследствии Ортман настаивал, что в этой просьбе "не было никакой особой цели", просто он хотел спокойно поесть.
      Неожиданно его отвлек возглас Шумахера:
      - Это он!
      Ортманн прдолжает: "Я был просто поражен и сразу же посмотрел на номер фотографии, а по второму экземпляру списка установил имя этого человека". Им оказался Альберт Хесслер, один из агентов-парашютистов, заброшенных из Москвы в Германию летом 1942 года. Согласно заметкам Ортмана, Шумахер утверждал, что Хесслер, как и было объявлено Москвой, появился в его доме и попросил отвести его к Шульце-Бойзену. Он пробыл в его доме два дня и также нанес визит Коппи, которому передал рацию.
      "Парашютист", - как сказал Шумахер, - "собирался установить, сможет ли он связаться с Москвой по своей коротковолновой рации. Мы включили её в сеть, и он сразу попытался наладить связь с Москвой. Наушники с микрофоном лежали на столе в гостиной. Нам пришлось тут же прервать связь, поскольку звук был таким громким, что я побоялся, как бы не услышали соседи".
      Как бы ни признание Шумахера не получили, его заявления и показания других заключенных о прибытии советских агентов-парашютистов заставили гестапо активизировать охоту, чтобы использовать их передатчики для радиоигры с Москвой.
      Радиоигра была любимым методом германской контрразведки. Инструкции требовали, чтобы любой вражеский тайный передатчик, который будет захвачен вместе с обслугой, немедленно начинали использовать против прежних хозяев. Это преследовало две цели: получить полную картину вражеской разведывательной деятельности в собственном лагере и запутать противника, снабжая его дезинформацией.
      После захвата берлинского передатчика "Красной капеллы" криминалькоммисар Томас Амплетцер, специалист по радиоиграм подотдела IVA2, тут же распорядился о подготовке "контригры" с Москвой. В этом ему помогал арестованный в июне 1942 года советский агент Йоган Венцель, главный радист "Красной капеллы" в Западной Европе. Он уже сослужил гестапо неплохую службу, сыграв главную роль в охоте за агентами "Большого шефа" в Бельгии и в расшифровке службой ФуIII советских радиграмм. Теперь он помогал Амплетцеру установить каналы связи с человеком, представлявшим для ищеек гестапо невообразимо загадочную личность - с самим "Директором", руководителем русской разведки.
      Венцель выдал своим новым хозяевам ключи к русским шифрам, и Амплетцер вскоре установил связь с советским разведцентром. Целью этой игры действий было заманивание в Германию новых агентов-парашютистов, от которых гестапо надеялось узнать новые адреса "Красной капеллы".
      План гестапо имел успех. Примерно 16 сентября советский радист сообщает Амплетцеру, что вновь прибывший агент-парашютист 17 сентября в 16. 41 встретится в Берлине на станции "Потсдамер" с ценным информатором.
      Когда эти люди встретились, сотрудники гестапо оказались на месте. Информатором оказался доктор Ганс Генрих Куммеров, инженер - связист, который ещё в двадцатые годы работал на различные западноевропейские спецслужбы, а с 1932 года переключился на Москву. Его специальностью было получение секретной информации о германской военной промышленности.