Глава четвертая

Примерно так же сострил Хьюго, когда через несколько дней зашел в театр. Поначалу я лишь почувствовала, что кто-то спустился в подвал, – глядя на мир сквозь зеленые стекла маски, я всегда чувствовала себя маньяком-убийцей из «Молчания ягнят». Во-первых, в маске все равно трудно кого-то разглядеть в полутемном подвале, а во-вторых, обычно я слишком занята работой, чтобы приглядываться.

– Эй, ты там внутри не сварилась? – спросил Хьюго, когда я подняла маску.

– Наверное, похожа на вареное яйцо. – Я отложила сварочный аппарат, вздохнула и отступила назад, чтобы оглядеть скульптуру. – Надеюсь, ты не смотрел на огонь.

– Не беспокойся, – сказал Хьюго, – если бы я хотел ослепнуть, уже давно бы это сделал. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо.

Он вытряхнул сигарету из пачки «Голуаз» и прикурил от допотопной зажигалки с колесиком – из тех, что выбрасывают язык пламени в дюйм длиной.

– А я думала, ты куришь «Собрание», – ехидно заметила я.

– Не сегодня. Они не гармонируют с моим нынешним костюмом. – Белая холеная рука с пальцами, унизанными серебряными кольцами, обвела брюки в черно-белую клетку, белую рубашку и кожаную куртку. – Я знаю, что ты хочешь сказать. Все верно, «Собрание» не сочеталось и с той одеждой, в которой я приходил на репетицию. Пришлось пожертвовать своим утонченным вкусом, чтобы только побесить Билла, этого старого, жирного, оголтелого гомофоба. Ума не приложу, что он делает в театре. Мне кажется, Биллу больше пошло бы заниматься телемаркетингом.

Облокотившись о верстак, Хьюго выпускал в воздух колечки дыма и оценивающе меня разглядывал. Сегодня он зализал волосы наверх, так что они облегали голову плотным шлемом, отчего скулы и нос заострились.

– Я разочарован, – вздохнул он. – Думал, когда ты снимешь эту штуку с головы, волосы каскадом обрушатся вниз, как в дурацкой киношке, а они у тебя заколоты в гнусный узел.

– Мне кажется, Филип Кэнтли разделяет твое разочарование, – отозвалась я, разглядывая только что заваренный шов; по-моему, все было сделано очень аккуратно.

Хьюго сделал шаг вперед и, прищурившись, посмотрел на мою работу.

– Потрясающе! Да, наш Филип любит дев нежных и женственных – рядом с такими и Мэрилин Монро покажется ковбоем Мальборо. Ты же больше тянешь на Джину Гершон в «Связи»[33].

– Вот как? – Я навострила уши.

– Правда, твои кожаные джинсы уж слишком мужские, дорогая.

– Вообще-то не стоит их надевать. Десять лет назад эти штаны были жутко дорогими, а сейчас истрепались настолько, что сами с меня спадают.

Я уныло посмотрела на свои джинсы. На коленках кожа уже протерлась, а это – начало конца. Дальше начнет рваться на заднице.

– Тебе нужно заказать новую пару в ателье, – посоветовал Хьюго. – Девушкам обязательно надо посещать ателье – тем паче таким, как ты. Чтобы все было сшито по фигуре. Я знаю отличного портного на Брик-лэйн, могу дать телефончик. – Он склонил голову. – Коричневые штаны отлично бы смотрелись – цвета горького шоколада. Пойдут к твоим волосам и глазам.

– Хьюго! – закричал Салли с лестницы. – Ты вниз?

– Ниже некуда. Прикидываюсь порочным гомиком и даю Сэм модные советы. Но ей на них плевать. – Он наградил меня улыбкой голливудского красавчика. – Что там случилось, Салли?

– Поднимай, Хьюго! Ни за что не угадай, кто прийти!

– Ах-ах-ах, тоже мне – секрет века, – манерно протянул Хьюго. – Давно пора. – Он загасил сигарету и посмотрел на меня. – Пошли, дорогая. Сейчас состоится твоя первая встреча с жемчужиной нашей труппы.

И хотя работы было по горло, любопытство, как всегда, победило. Как могла я пропустить сцену возвращения блудной дочери?

Я сразу поняла, почему Сьюзан Хигсон выбрала себе такой псевдоним. Если бы она была блондинкой с зелеными глазами, ее бы называли Примулой; если бы яркой брюнеткой – то Розой; но облаку пушистых темных волос, подчеркивающих ее миниатюрность, и глазам цвета анютиных глазок в росе, имя Фиалка подходило идеально. На ней был облегающий кардиган, точно такого же оттенка, как ее сине-фиолетовые глаза; половина перламутровых пуговичек расстегнута, являя заинтересованным взорам кружевное белье; бежевые, немного расклешенные брюки нежно облегали бедра. Шелковый шарф вокруг шеи идеально сочетался с брючками. Своими высокими прямыми каблуками и гирляндами тонких серебряных украшений Фиалка напомнила одну мою старинную подружку из Азии: такая же хрупкость, такая же буйная грива волос и такое же мелодичное позвякивание тонких браслетов.

– Пожалуйста, прости меня, пожалуйста, – нежно говорила актриса, держа Мелани за руки.

Они стояли на сцене, в декорациях нынешней постановки «Кто боится Вирджинии Вулф?»[34]: наклонный пол, книжные полки, ковры из искусственного меха и кожаные кресла. За ними, развалившись в креслах, с интересом наблюдали Баз и главный электрик, имя которого я забыла.

– Мне так стыдно, так стыдно! У меня был жуткий, жуткий кризис. Не знаю, смогу ли я это объяснить…

– Попробуй все же, – предложила Мелани. Голос ее был полон дружелюбия. Но мне показалось, что это дружелюбие Фиалку не обмануло.

Она впилась взглядом в лицо режиссера так, будто смотрела через прицел винтовки.

– Я знаю, ты сердишься на меня, – покаянно шептала Фиалка. – И как ты можешь не сердиться? Я должна была позвонить, я знаю, я должна была, но мне казалось, будто весь мир обрушился на мою бедную голову! – Она сделала широкий жест – зазвенели браслеты. – Ах, из Гоа[35]дозвониться невозможно.

– Фиалка бренчит, как бубенчики на санях Санта-Клауса, – прошептал Хьюго мне на ухо.

Мы стояли за правой кулисой, у стола помощника режиссера. Я высовывалась из-за огромного черного задника. Хьюго оказался более изобретателен – он укрылся за марлевым окошечком, через которое актеры обычно караулят свой выход. Отличный наблюдательный пункт.

– Там кто-то есть? – спросила Фиалка, резко обернувшись в нашу сторону. Слух у нее, похоже, острый, как у кошки.

На сцену с глупым видом вышел Салли, за ним последовали мы с Хьюго. Я оказалась здесь впервые, хотя несколько дней назад Баз показал мне театр. Хорошо, что на ногах старые шипастые башмаки, – на таком покатом полу устоять можно только чудом. Как актеры умудряются не ломать себе ноги – выше моего понимания. Фиалка на трехдюймовых каблуках явно чувствовала себя на сцене как дома. Она быстро поздоровалась с Салли и Хьюго и внимательно посмотрела на меня.

– Фиалка, это Сэм Джонс, наш штатный художник, – сказал Хьюго. – Делает подвесные декорации.

– А-а, понятно.

Фиалка сверкнула в мою сторону фиолетовыми прожекторами и решила, что особа в истрепанных джинсах и майке не стоит внимания. Послав Хьюго и Салли ослепительную улыбку, она полностью сосредоточилась на Мелани, а нам досталась роль мутной массовки. Фиалка играла сцену только для режиссера. Я заметила, что, несмотря на свое «стандартное произношение», обязательное для актеров и ведущих программ Би-би-си, она ухитрялась выделять кое-какие слова особым, едва заметным акцентом – фирменный знак девушки из высших слоев общества.

– Ах, клянусь, обещаю! Обещаю, что больше этого не повторится. Никогда в жизни! Я очень, очень хочу играть в твоем спектакле, дорогая Мелани. Я так радовалась, что у меня появилась возможность работать с тобой… – Фиалка испустила долгий, выразительный вздох. – Как я могу убедить тебя? Как?

Она заглядывала в лицо Мелани, остававшееся спокойным, доброжелательным и невозмутимым. И тут из зрительного зала послышался голос:

– Фиалка? Давно не виделись!

Фиалка развернулась на каблуках и для большей выразительности встряхнула головой так, что локоны, взметнувшись в воздух, роскошным облаком опустились на плечи.

– Тренируется для рекламы шампуня, – сообщила я Хьюго и Салли.

– Филип? – спросила она, вглядываясь в зрительный зал. – Боже, сколько лет, сколько зим! К сожалению, ты появился в самый разгар жуткой взбучки. Я вела себя отвратительно, и Мелани страшно зла на меня. Представляешь, я удрала в самоволку на целую неделю, да еще в самом начале репетиций. – Фиалка обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. – Я понимаю, как это нехорошо, честное слово, понимаю.

Филип Кэнтли поднялся из зала и тут же оказался в центре мизансцены – благодаря не столько своей актерской стати, сколько власти, которой был наделен в этом здании. Титул художественного директора висел на нем, как золотая цепь на шее бургомистра.

Прежде всего, как того требует табель о рангах, он кивнул Мелани:

– Все в порядке?

– Да, спасибо. Мы собрались обсудить декорации. – Она жестом показала на База и главного электрика.

– А Фиалка?

– Ах, я только что примчалась! Прямо из аэропорта.

– Так нельзя, Фиалка, – строго сказал Филип Кэнтли. Его седеющие волосы были собраны на затылке в куцый хвостик, на шее болтался шелковый платок, небрежно завязанный, как у денди восемнадцатого века. Недоставало лишь трости с серебряным набалдашником, которую можно было бы крутить в руке. Глаза Филипа, темные и плоские, как косточки ядовитого фрукта, остановились на актрисе. Фиалка испуганно отпрянула к книжному шкафу.

– Подобный непрофессионализм в этом театре не поощряется. Мелани имеет полное право лишить тебя роли, и я не смогу ей помешать. Режиссер здесь она, а не я, и вся власть принадлежит ей.

– Ах, знаю, Филип. – Фиалка повесила голову.

– Что скажете, Мелани? – Филип Кэнтли повернулся к режиссеру.

Что ж, обработал он Мелани искусно: заострил внимание на ее независимости и не оставил никаких сомнений насчет собственных желаний. Впрочем, не верилось, что Мелани позволила бы навязывать себе какие-либо решения. Я постепенно превращалась в одного из ее оруженосцев.

Хьюго, наблюдавший за сценой с нескрываемым удовольствием, бросил на меня взгляд. Мы явно думали об одном и том же.

– Даю тебе испытательный срок, Фиалка, – спокойно сказала Мелани. – Одна неделя. Во-первых, ты должна приходить вовремя на каждую репетицию. Во-вторых, мы дополнительно поработаем над твоими сценами. Потом я приму окончательное решение.

– Спасибо, – покорно пролепетала Фиалка.

Я бы ничуть не удивилась, рухни она на колени.

– Благодари Филипа за то, что заступился за тебя, – с нескрываемым удовлетворением добавила Мелани.

Филип Кэнтли не смог сразу решить, как ему реагировать на это ехидное замечание, и счел за благо не заметить его.

– Я выучила роль! – гордо объявила Фиалка.

– По дороге из аэропорта? – полюбопытствовал Хьюго.

– Чудесно. Хэзел тоже выучила, – безмятежно отозвалась Мелани, пропустив слова Хьюго мимо ушей.

– Кто такая Хэзел? – нарочито равнодушно спросила Фиалка.

– Господи ты боже мой! – довольно хмыкнул Хьюго. – Какое наслаждение нас ожидает.

– А в этом Филипе Кэнтли что-то есть, – заметила я чуть позже, когда мы переместились в более безопасное место. – В его присутствии мне хочется осенить себя крестным знамением и повесить на шею чеснок.

– Жутковатое созданье, правда? – жизнерадостно подхватил Хьюго. – Мурашки по спине.

– Ага, персонаж Бена Джонсона[36], – добавила я. – Ядовитое остроумие.

– Если Филип не будет соревноваться со мной за звание главного денди эпохи Реставрации, то мне на него начхать, – беспечно ответил Хьюго и смастерил такой замысловатый поклон, что мне показалось, будто за его спиной летают парчовые фалды фрака, а из рукавов вываливаются кружева. – Как-никак мне скоро играть Эдмонда в «Национальном». Сегодня утром узнал.

– Поздравляю! – воскликнул Салли, наградив его смачным поцелуем.

Хьюго сочился самодовольством:

– Всегда приятно иметь планы. Господь хранит подонков. С удовольствием сыграю гнусного молодого жеребца после Королевы фей… простите, друзья, Короля. – Он искоса посмотрел на меня.

Мы свернули к Кингс-Кросс. Здание книжного магазина Смита и кафе были практически невидимы за спинами детей, прогуливающих школу, попрошаек с тощими собачонками на изжеванных поводках, назойливых полисменов, обескураженных туристов, продавцов журналов, пассажиров, томящихся на автобусных остановках. Яркое солнце безжалостно высвечивало грязь и неприглядность этого места. Правда, мне с моими извращенными вкусами эта запущенность была только по душе. Напоминала родную студию. Обертки от гамбургеров шуршали по асфальту, подгоняемые ветром и выхлопными газами. Хьюго пробирался сквозь толпу с видом утомленного аристократа.

– Ну, пора прощаться, – сказал он. – Назад в недра метро, а там прямо в Белсайз-парк, о, как это волнующе! Ты идешь, Салли?

– Нет, я домой. Мне нужно стирать.

– О господи! – вдруг вспомнила я. – И мне тоже!

У меня внутри все так и похолодело. Отвратное ощущение – будто в желудок швырнули недопеченный пирог с мясом. Господи, в каком же состоянии мои простыни! Скорей, скорей домой. Прокипячу тряпье, глядишь, немного посветлеет. По крайней мере, продезинфицируется.

– Ты не пойдешь на репетицию, Сэм? ММ будет только рада. У меня рандеву с моей Титанией, божественной Хелен, которая обликом своим потопила тысячу кораблей.

– Она любовница одной из моих лучших подруг, – предупредила я.

– Жаль твою подругу, – ничуть не смутясь, парировал Хьюго. – Эта девочка трахнулась бы даже с консервной банкой, лишь бы роль получить. Да она наверняка уже проделывала такие трюки. И наверняка, – добавил он, не в силах остановиться, – ее при этом сняли на видео.

– Как у нее получается Титания?

– О, Мелани делает из нее довольно милую штучку. Точнее, довольно противную. В жизни не видел более мерзкой Титании. Заметь, то же самое и с моим Обероном. Развращает детей, лишает невинности.

Он сверкнул улыбкой и двинулся прочь. В метро Хьюго спускался, словно в бальную залу. Я задумчиво смотрела ему вслед. Глупо признаваться вслух, что тебе будет жаль, если кое-кто окажется геем, но еще глупее скрывать от себя подобные сожаления.

Удивительно, но на следующее утро я проснулась, полная оптимизма и надежд. Это чувство было настолько новым для меня, что я какое-то время лежала, с наслаждением вдыхая непривычный запах чистых простыней. Пока все выходит так, как и предрекала Джейни; мне действительно требовалось с головой погрузиться в новый проект. Однако эйфория была вызвана не только новой работой. Я наконец вырвалась из четырех стен своей студии в неведомый мне мир театра. Возможно, все это шелуха – актеры ведь люди компанейские, быстро сходятся, быстро расходятся, – но меня как раз устраивала такая мимолетная, бездумная дружба.

Кто, в конце концов, знает, что случится со мной через месяц? А через год? Я ведь могу поехать куда захочу. Дагги что-то говорил о совместной выставке в Берлине, и у него есть знакомая в Нью-Йорке, она интересовалась моими творениями. Еще два дня назад я не вылезала из студии, считая, что любые встречи, даже телефонные разговоры только мешают работе, а сейчас мне кажется, что я лечу куда-то по широкой беспечной дуге. Да, студия по-прежнему в центре моей вселенной, но она уходит все дальше и дальше, постепенно уступая место новым интересам.

Я выпрыгнула из постели, поправила одеяло, взбила подушки, спустилась по стремянке вниз и прочитала список дел на сегодня. Меня настолько увлекла новая жизнь, что я впервые не взглянула на мобили, громоздившиеся под потолком. Душ, кофе и гимнастический зал, в который давным-давно пора. Если бы не физический труд, быть мне сейчас жирной коровой. Отныне минимум два раза в неделю заглядываю в спортзал! Благо он прямо за церковным залом в Белсайз-парке. А попыхтев на тренажерах, можно заглянуть и на репетицию. По-моему, сегодня они работают над двумя первыми актами. Вдруг кто-то захочет со мной выпить. Я изголодалась по компании, не говоря о свежих сплетнях.

Я проскользнула в зал, когда Хэзел и Фишер репетировали страстную сцену. Хэзел-Елена умоляла Фишера-Деметрия остаться, ему же не терпелось броситься вдогонку за Гермией. Пытаясь остановить Деметрия, Хэзел вцепилась ему в ногу, и он протащил ее за собой через весь зал, прежде чем смог стряхнуть.

Мелани, прислонившись к стене, одобрительно кивала. Юный Мэттью, сидя за столом, заваленным бумагами и копиями сценария, перешептывался с помрежем Стивом и его ассистентом. Я была потрясена: Елена у Хэзел получилась отлично, да и Деметрий, который прежде отдавал преснятиной, теперь летал как на крыльях. Хэзел вытягивала Фишера на собственный уровень. Я невольно захлопала. Гулкие, одинокие аплодисменты огласили огромный пустой зал. Фишер-Деметрий ответил мне широкой улыбкой. Хэзел тоже развернулась в мою сторону. Ее лицо горело, глаза сверкали. Она все еще пребывала в мире Шекспира.

– Я принесла печенье! – сказала я, подходя ближе. – С настоящим шоколадом, а не с какой-то там сливочно-молочной пастой.

– Великолепно! – Фишер, высокий смуглый парень, хищно схватил кулек.

Он протянул его Хэзел, но та грустно покачала головой:

– Вечная диета. Стоит начать, и я уже не смогу остановиться.

Я обратила внимание, что Фишер не попытался ее переубедить или сказать, что она отлично выглядит; он лишь понимающе кивнул и отправил в рот печенье. Актеры относятся к своему весу не менее серьезно, чем девочки-подростки.

– Ну, думаю, теперь мы все выстроили и получается хорошо, как вы считаете? – спросила Хэзел у Мелани.

– Да, но все же мне хочется еще раз пройти монолог в конце первой сцены. Хотя, скорее всего, не хватит времени – придется возиться с Фиалкой.

– С Фиалкой? – переспросила Хэзел.

– Да, она снова с нами, – с легкой иронией ответила Мелани. – Клянется, что выучила текст. Если это правда, нам будет легче.

– Приятно слышать, что она хотя бы роль выучила, – с сарказмом заметил Фишер. – А что с ней, собственно, случилось?

– Летала в Гоа. Только не лезь в бутылку, мы и так отстаем от графика, и ничего хорошего не будет, если кто-то поссорится.

– Летала в Гоа и бегала там голой! – крикнул через весь зал Мэттью.

Все сдержанно заулыбались.

– Но… – робко начала Хэзел. Какой контраст с теми страстями, которые она только что играла!

– Что? – спросила Мелани, поворачиваясь к ней. Сама того не сознавая, Мелани выделяет Хэзел из остальной труппы, заметила я. Ее голос смягчается, когда она с ней разговаривает, а взгляд теплеет.

– Мне кажется, Табита тоже должна сегодня прийти, – сказала Хэзел. – Она ведь читает Гермию.

– Да, в первом акте, а нам еще нужно расписать мизансцены, – ответила Мелани. – Я попросила Мэттью позвонить ей на всякий случай. Мэтт?

Верный раб навострил уши еще при первом упоминании своего имени.

– Я звонил, честное слово, ММ! – крикнул он. – Оставил одно сообщение вчера и еще два сегодня утром.

– Ну, надеюсь, она их получила, – вздохнула Мелани, посмотрев на часы. – У нас есть пятнадцать минут. Фишер, выпей кофе или покури, а мы с Хэзел поработаем над ее репликами, ладно? Хэзел, пойдем.

Они направились в дальний угол сцены. Мелани прислонилась к стене и начала читать по сценарию, объясняя Хэзел, что от нее требуется. Хэзел кивала, время от времени повторяя реплики. Я восхищенно наблюдала за ними, несмотря на то что не слышала их слов. Мы с Фишером сварили кофе, время от времени совершая набеги на пачку печенья. Он равнодушно спросил, как продвигаются декорации, я так же равнодушно ответила, что все идет по плану. Соблюдя необходимую вежливость, Фишер улизнул на перекур. Мне нравился этот малый, но он держался подчеркнуто отчужденно. Он из тех, что с интересом наблюдают со стороны, как проказничают остальные. У меня возникло ощущение, что Фишер поумнее своих коллег, а потому их глупости наводят на него скуку.