Глава 6

Я довольно легко, лишь несколько раз свернув не туда, нашел дом Филипсов. Судя по трехрядному въезду, кустам, выстриженным, как клетки на шахматной доске, цветным стеклам, резным колоннам и прочим приметам преуспевания, семья эта принадлежала к нуворишам. Я затормозил на углу хоккейной площадки, которую простодушные хозяева считали зоной для разворота, рядом с мордатым, обитым внутри белой кожей гоночным чудовищем, вылез и направился к дверям.

По дороге опять предпринял попытку подтянуть галстук, но узел оказал мне сопротивление, достойное сквоттера, так что, не потеснив его с занятой территории ни на дюйм, я снова сдался и стал искать дверной молоток или какую-нибудь вычурную штуковину, его заменяющую. Впрочем, как истый житель Нью-Йорка, я выбрал звонок, нажал на кнопку и почти не удивился, когда вместо пронзительной трели раздался мелодичный перезвон.

Эта симфония вызвала к двери некую даму — по виду и манере держаться я счел ее матерью Мары. Дама осведомилась о том, что мне угодно, с такой учтивостью, что я почти поверил: мой ответ не слишком огорчит ее и она позволит моим заляпанным засохшей грязью башмакам пройти по ее коврам. Богатые люди — мастера таких задушевных интонаций.

Я назвался и сообщил о цели своего визита, на что она отозвалась с несколько утомленным любопытством. Пароль — «Карл Миллер и Мара» — заставил ее голубые глаза заблестеть ярче, из чего я заключил, что, по крайней мере, не ошибся адресом.

Впустив меня наконец в дом, она предложила присесть и подождать, пока она попробует найти мужа. Указанный мне стул, несомненно, предназначался для незваных гостей и стоял в комнате размером с привокзальный зал ожидания, но тем не менее называвшейся гостиной. Дама удалилась с намерением привести супруга.

Вместо нее скрасить мое одиночество явилась девушка лет восемнадцати — скорей всего, сестра Мары. Глаза у нее были зеленые, а волосы, благодаря солнцу, но не только солнцу, — разноцветные. Выглядела она довольно дико, но все же это была Марина сестра. Родство выдавали не схожее сложение и строение лица, а то, как она смотрела на меня — так глядит ребенок на собаку, собираясь привязать ей к хвосту консервную банку. Она бросала на меня искоса и исподлобья такие невинные взгляды, что невольно хотелось узнать, не прячет ли она чего-нибудь за спиной. Видно было, что она прикидывает: рискнуть или не стоит?

Решив, что я все-таки не кусаюсь, она подошла ближе и уселась на соседний стул. Одета она была довольно экстравагантно: неровно загорелые ноги выглядывали из-под платьица, состоявшего из лоскутков материи и толстых веревок и игравшего роль приманки для какого-нибудь мальчугана, которому в этот день могла выпасть удача после обеда и грамма-двух какой-нибудь дряни трахнуть ее на скорую руку и на заднем сиденье.

Усевшись, она вытащила из пляжной кожаной сумки длинную коричневую сигарету и зажала ее губами, сложенными самым что ни на есть привлекательно-завлекательным образом.

Я усмехнулся, а девица, неправильно поняв меня и сочтя, что я слишком застенчив, чтобы начинать сеанс обольщения самому, спросила:

— Огоньку не найдется?

— Найдется, — ответил я, мысленно призывая ее папу и маму появиться в комнате. — Я на ночь кладу зажигалку рядышком.

— Темноты не боитесь?

— Просто не люблю сюрпризов.

Решив не очень церемониться, я достал из кармана зажигалку и плавно бросил ей. Четким движением она накрыла ее ладонью в воздухе, откинула крышку и провела колесиком по бедру. Вспыхнул огонек, а на коже остался тонкий красный след. Зажмурившись, она глубоко затянулась, потом открыла рот, давая облаку дыма окутать свое сильно накрашенное лицо, и наконец, сложив губы трубочкой, выдохнула последнюю струйку. От таких струек гибнет все живое на мили вокруг.

Кинула зажигалку обратно:

— Спасибо.

Я кивнул, мысленно моля папу и маму поспешить к нам и избавить меня от этого кошмарного видения. Жизнь благополучных людей сильно меня угнетает.

— А я знаю, зачем вы приехали, — сказала сестрица. — Насчет Мары.

— Верно, — согласился я.

— Она ведь в Нью-Йорке, да?

— А чего ее понесло в Нью-Йорк?

— Вот именно, Пенни, — раздался вдруг мужской голос. — Чего твою сестру понесло а Нью-Йорк? Может, расскажешь?

В гостиную вошел и плюхнулся на ближайший стул у окна отец семейства, крепко держа в руке высокий стакан, в котором плескалось что-то алкогольное. Чувствовалось, что, несмотря на довольно ранний час, он уже хорошо принял. И говорил, и двигался, и даже дышал он не то чтобы с трудом, а с явной неохотой тратить на это силы.

— Ее понесло в Нью-Йорк, милый папочка, чтобы отвязаться от этого потного жирного остолопа и его лавчонки, — не замедлила с ответом Пенни. — Она сбежала, потому что там жизнь поинтересней, чем в этой дыре, куда ты и сам забился, и нас всех за собой поволок, обдурив нас, как дурил раньше своих клиентов на бирже! Она сбежала, потому что невмоготу стало ждать, когда же ты наконец сообразишь, что пора просохнуть...

— Пенни!

Гневный монолог был прерван миссис Филипс, появившейся в гостиной вместе с еще одним существом женского рода — очевидно, второй Мариной сестрой. Папа между тем смирно сидел на стуле, посасывал свой «хайбол», кротко поглядывал в окно, умиротворенно созерцая свою недвижимость и пропустив мимо ушей то, что родная дочь выказалась о нем резко и прямо. Должно быть, это было не впервые.

— Наша Пенни сегодня встала не с той ноги, — объяснил он мне. — Ты ведь, кажется, в клуб собиралась? Ну и иди себе. Нам с мамой хотелось бы поговорить с этим джентльменом.

— Мне бы тоже, — расплылась она в улыбке и показала мне язык. — И не только поговорить. Да и мама, ручаюсь тебе, не прочь...

— Пенни, по-моему, тебе пора идти.

Пенни пожала плечами, взглянув на мать со всем превосходством неискушенности, подняла с полу сумку и раздавила в пепельнице окурок.

— Чрезвычайно, чрезвычайно рада была познакомиться с вами, сэр. Мы непременно, непременно должны с вами увидеться еще.

Она направилась к дверям, а сестра ее — за нею следом. Она была на несколько лет моложе Пенни, еще не достигла возраста, когда пококетничать с гостем кажется делом более важным, чем опоздать в бассейн. Ничего, придет время, и она своего не упустит. Пенни ее вразумит и наставит. Если сама не отвалит из родового гнезда.

Когда парочка скрылась, папаша произнес:

— Ну, сэр, как вы уж, наверно, догадались, я — Джозеф Филипс. А вы, позвольте узнать...

— Меня зовут Джек Хейджи, я — частный детектив из Нью-Йорка. — Надо было отредактировать миллеровскую историю, чтобы она прозвучала не так нелепо. — Некий джентльмен по имени Карл Миллер, уверяющий, что знаком с вами, сказал мне, что ваша дочь Морин была похищена одним человеком или группой лиц, ранее живших в вашем городе. Заранее прошу извинить, если придется сообщить вам сведения, которые вам неизвестны и которые покажутся вам недостоверными. Упомянутый Миллер дал мне список лиц, которые... э-э... были интимно близки с вашей дочерью. Он полагает, есть связь между ними и ее недавним исчезновением. Он нанял меня и дал задаток, поручив вернуть ее домой или, по крайней мере, удостовериться в том, что она жива.

— Ну а мы-то тут с какого боку? — спросила миссис Филипс, и ее чадолюбие, сделавшее бы честь самой Медее, тронуло меня до глубины души. Сухощавая, подтянутая, с острым птичьим лицом, она холодно смотрела на меня, ожидая ответа.

— Я надеялся, что вы сумеете пролить свет на эти загадочные обстоятельства. Как вы считаете, вашу дочь похитили?

— Конечно, нет! Вы и сами так не считаете!

— Тем не менее... Вы уполномочивали Карла Миллера заниматься этим делом?

— Я ему говорила, что он может делать все, что ему заблагорассудится. Он прибежал сюда, орал тут и бесновался, грозился всех поубивать. Все сначала... Мне это надоело задолго до того, как Мара ушла. Я и сказала: если ему нужно, пусть сам ее и ищет.

— А как понимать «все сначала»? — спросил я.

— Она имела в виду... — начал было папаша, но миссис Филипс оборвала его:

— Пожалуйста, не суйся не в свое дело! — И продолжала, уже обращаясь ко мне: — Карл и Мара беспрерывно ссорились. И по телефону, и когда ходили по магазинам или в ресторан, но больше всего — здесь, в этой комнате. — Что ж, это я мог понять: гостиная просто предназначена была для скандалов, а Мара, как и ее мамочка, предпочитала залы с хорошей акустикой. — Куда бы и с кем бы она ни пошла, а случалось это довольно часто, Карл прибегал сюда и устраивал мне сцены по поводу моей безнравственной дочери. А когда она однажды не вернулась, терпение мое лопнуло. Я выставила его вон.

Я продолжал задавать родителям вопросы, стараясь подобраться к истокам. Похоже, что и Миллер, и сержант Эндрен были правы: Мара действительно была совершенно шальная девка, настоящая оторва. А папа с мамой то ли отличались редкостным скудоумием, то ли просто привыкли к тому, что ее взбрыки известны всему городу и пытаться скрывать их — дело гиблое. Короче говоря, они подтвердили многое из того, что мне уже было известно.

Чета Филипсов терпела толстого Миллера, ибо надеялась: он сумеет как-то утихомирить их девочку, благотворно на нее воздействовать. В итоге Мара получила кучу подарков, Миллер же испил свою горькую чашу до дна. В один прекрасный день папа с мамой вдруг спохватились, что дочурка их уже довольно давно не ночует дома, в девичьей своей постельке, и кого-то из них тогда осенило: может быть, она и вовсе не придет. Миссис эта мысль только обрадовала, мистера — скорее огорчила.

— Мистер Хейджи, я прошу вас найти Мару. Вовсе не обязательно притаскивать ее домой за волосы, и вообще обойдемся без драм. Но сделайте то, о чем с вами договорился Карл. То есть найдите и дайте нам знать, что она жива-здорова.

Папаша произнес весь этот монолог, удаляясь от меня в угол гостиной. Там он присел к столу и выписал мне чек.

— Вот, — сказал он, вернувшись к нам и вручая мне его. — Это в дополнение к тому, что дал вам Карл. Сообщите мне, где находится Мара, и будем считать, вы отработали эти деньги.

Я кивнул, а он погрузился в кресло-качалку. Усилия, которых потребовали его действия, а главное — принятие решения, совершенно вымотали его. Я поблагодарил и сказал, что постараюсь сделать все возможное. Папа Филипс, по-прежнему находясь в состоянии легкого шока, тоже сказал мне «спасибо» и попросил жену проводить гостя. Покидая гостиную, я слышал характерный звук: он сбивал себе очередной «хайбол».

Я рад был убраться отсюда. В доме почти физически чувствовалась паника. Папа с мамой отлично изображали полнейшую свою незаинтересованность судьбой Мары, но подспудный ужас преследовал их по пятам, как пуэрториканцы преследуют своих кровников, парализовывал их, как забастовка транспортников — город.

Они мне не понравились. Типичнейшее порождение восьмидесятых, остатки тех, на кого внезапно свалились дурные деньги, которыми неизвестно как распорядиться. Не понравились. Ни эта сухопарая стерва, которая с наслаждением бы меня кастрировала, ни ее доченьки, которые подавали бы ей бритву, ни эта пьянь, бесформенным кулем осевшая в кресло. Будь он мужчиной, все могло бы повернуться по-другому. Будь он мужчиной, рождались бы у него не одни дочери. Впрочем, не думаю, что, случись тут сынок, жизнь в доме Филипсов наладилась бы.

Тем временем мы дошли до входных дверей, и тут миссис Филипс, быстро оглянувшись через плечо, протянула руку и сказала:

— Отдайте!

— Что отдать? — спросил я. — Клянусь, я не успел вынести ваше фамильное серебро.

— Вы знаете, о чем я, — и я действительно знал. — Отдайте.

— А почему, собственно?..

— Потому, что тогда мне не придется звонить в банк, чтобы остановить выплату. Взгляните на чек: вкладом могут распоряжаться только оба супруга вместе. Пожалуйста, не нарывайтесь на неприятности.

Мне было в высшей степени плевать, значилась на чеке ее фамилия или нет. Я вытащил бумажку из кармана и крепко держал ее.

— Вы что, не понимаете? — спросила она и обеими руками сделала этакое волнообразное движение. — Это же все не наше. Выплата ссуды за дом просрочена. Вообще ни за что не заплачено. И если он не «просохнет», как метко выразилась наша Пенни, и не устроится на работу, сюда придут и вынесут все до нитки. Отдайте чек. Так хоть не придется кормить лишний рот, а с Мариными вкусами это выходит слишком накладно.

Я скомкал бумажку и сунул ее в протянутую руку. Я поблагодарил ее за содействие примерно так, как мы бросаем «спасибо» пареньку на заправке, когда тот протирает нам ветровое стекло шершавой, жесткой, сухой тряпкой. Поблагодарил и пошел к машине.

Я неправильно поступил. Ну и черт с ним. Если бы я оставил чек у себя, миссис Филипс при случае и вправду могла бы отомстить и нагадить. Да и в любом случае чек этот давал ей возможность использовать его против мистера Филипса. Рано или поздно они поссорятся, и он напомнит жене, как настоял на своем и выписал сыщику чек, чтобы Мару нашли. И тут-то она расскажет, что чек она отняла, и Филипс сейчас же нальет себе стакан, а она будет орать что-нибудь о его бесхребетности, ни на минуту не задумываясь над тем, что это она, прежде всего она превратила его в пресмыкающееся, в слизняка.

Затылком чувствуя взгляд миссис Филипс, я шел к машине, отпирал дверцу, садился. Я старался не думать о ней, о ее муже, о ее дочках. Хватает мне хлопот и с одной Марой.

Глава 7

Я выбрался на шоссе и покатил назад, к центру города, раздумывая над делом в ожидании зеленого света. Ничего особенного я не надумал, потому что дела как такового все еще не было. Чем я располагал? Любовными терзаниями толстого Миллера и не ночующей дома девчонкой. Беседа же с ее семейством ничего не прояснила, а только подтвердила некоторые мои догадки.

Поглядев на карту, я выяснил, что мне ближе до Карраса, чем до подружки Серелли. Еще пятнадцать минут мелькали за окном деревья и каркасные дома, и я подъехал к особняку на четыре семьи, где Каррас занимал правую нижнюю сторону. Я подошел к его двери и позвонил. Очень скоро хнычущий голос, мало похожий на мужской, угрюмо осведомился, кого там черт несет.

Я крикнул через дверь:

— Мистер Каррас здесь проживает? У меня к нему дело.

«Мистер» вызвало оторопь. Любопытство возобладало на срок, достаточный, чтобы мой невидимый собеседник вышел из глухой обороны и спросил, что именно мне надо.

— Я по поводу его друга. Он дома?

Подействовало. За дверью, очевидно, соображали, по поводу какого еще друга я появился, потом попросили минутку подождать, шаги удалились, потом звук их приблизился. «Открывайте», — крикнули мне. Я нажал на ручку.

Внутри было темно: свет не горел, шторы были задернуты. Но я различал силуэт Карраса: тощую фигуру, несуразно длинную шею и наклоненную голову. Все это делало его похожим на больную нахохлившуюся птицу. Каррас был высок ростом, но почти бесплотен. Кажется, это о таких говорят: «Чихом перешибешь». В голосе прибавилось любезности:

— Извиняюсь, что не сразу вас впустил. Я с ночи, только встал. Что стряслось-то?

— Меня зовут Джек Хейджи. Я из Нью-Йорка. Ваш друг Карл Миллер нанял меня, чтобы я нашел...

— Да, знаю, — прервал он, — чтоб нашли эту сучонку Мару. Когда ж он поумнеет наконец? — Тут хозяин заметил, что я все еще на пороге. — Ой, извиняюсь, заходите, заходите.

Я последовал приглашению, вошел, закрыл за собой дверь и оказался в затемненной комнате.

— Насчет света — извиняюсь. Я только встал, сразу — не переношу. Ничего?

Я кивнул в том смысле, что ничего. Не знаю, свои ли глаза он берег, мои ли щадил — чтобы не увидели, какого рода окурки киснут в пепельнице. А может, не хотел, чтобы я заметил кровоподтеки на его физиономии. Не знаю. Неважно. Я дождался, когда он натянет купальный халат, и спросил:

— Вы с Карлом давно знакомы?

— Да. С тех пор, когда оба еще вот такими были. В школу вместе ходили, и всякое такое.

— А насчет женитьбы на Маре? Как вы думаете, это серьезно?

— Да ч-черт его знает... Она же с него не слезала. Как она скажет, куда захочет пойти, что ей втемяшится — так все и будет. «Ну, пожалуйста, Карли, ну, ради меня, сделай то-то, пойди туда-то». Он и рад. Вот, ей-богу, если в она сказала: «Ну, пожалуйста, Карли, перережь себе глотку», — этот придурок сейчас же бы это сделал. Понимаете? — Я не собирался возражать. Судя по всему, он был прав. Каррас продолжал: — А насчет свадьбы... Это вряд ли. На кой ей это было нужно. Она же его порастрясла, а дальше он ей без надобности.

— Порастрясла?

— А то! А вообще — точно не могу сказать. Думаю, что обошлась она Карлу недешево. Не знаю. Они мне не докладывали.

«Неужели?» — мысленно спросил я, а вслух сказал:

— Значит, потому она и сбежала?

— Выходит, вы не верите в эту чушь с похищением, так надо понимать?

— Я просто рассуждаю.

— Ага. И кто поверит, что этого ангелочка под покровом ночи чудища из Нью-Йорка выкрали из собственной спальни?

— Но вы-то как считаете?

— Я как считаю? — Он глядел на меня, и голова на длинной шее качалась взад-вперед, словно вопрос ошеломил его. — Я как считаю? — повторил он. — Я считаю, что наша Мара накушалась Миллером досыта и решила подыскать себе такого, чтоб у него и бумажник, и кой-чего еще было в потолще, чем у Миллера. Врубились? Вот что я об этом думаю.

Каррас был, как говорится, в порядке. Отрицать это было бы глупо. Об этом красноречиво свидетельствовали и его драный халат, и вся обстановка его тонувшей во мраке комнаты. Оранжевый таз, куда он сваливал грязные кружки, бумажные тарелки с остатками еды, какое-то барахло, словно бы по собственной прихоти и воле расползшееся повсюду, початая двухлитровая бутыль «Канадского Клуба» на телевизоре, а рядом несколько бутылок поменьше — «Ночной Экспресс», «Тигровая Роза» и абрикосовый бренди — все говорило об очевидном преуспевании.

Впрочем, меня это совершенно не касалось. Мне не было дела до того, как живет Тед Каррас. Мне надо было сдвинуться с мертвой точки, и потому я спросил:

— Ну и куда же она, по-вашему, подалась? Где она?

— Карл прав: она — в Нью-Йорке. Рванула от него. Да нет, мне никто ничего об этом не говорил, но догадаться нетрудно. Карл ей плешь переел, вот она и собрала свои вещички и махнула за лучшей долей.

— И что же, она уехала следом за кем-нибудь из тех, кто переселился в Нью-Йорк?

— Не-е-ет. Вот уж нет! Она за деньгами поехала. Она же — настоящая блядь, пробы некуда ставить. Ей без разницы — с кем, как, когда. Лишь бы платили. Врубились?

Одно я понял. До конца дней моих слово «врубаться» будет для меня кошмаром. И еще я понял, «врубился», так сказать, что Каррас или врет мне в глаза или чего-то недоговаривает.

— Вы уверены? — легко, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало никаких обвиняющих нот, спросил я. — Ничего другого не допускаете?

— Нет. — На лбу у него под редеющими волосами проступил пот, и даже в полутьме заметно было, как сузились его глаза. — Мара — она такая. Она за деньги на все готова. Время терять на своих земляков ей неинтересно. Эти птички — не ее полета. Это точно.

Вот теперь мне стало ясно, что он не умалчивает о чем-то, а нагло врет. Я протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до его разбитой скулы, заметив, как он резко дернулся назад.

— Отличный фингал. Сделано на совесть. Кто это вас так?

— Кто-кто?! Никто! Сам. Споткнулся, ударился.

— И на ногах — тоже сам?

— Да!

Я изучал багрово-желтые, уже отцветающие синяки у него на лице.

— Примерно недельку назад, — сказал я. — Верно?

— А вам-то что? У вас нет никакого права лезть в мои дела! Вы ж не из полиции или там еще откуда! — Он захлебнулся и не вдохнул, а как-то всосал воздух. — И вот что: уматывайте отсюда! Уматывай, говорю! Нечего тут!..

Он был перепутан насмерть. Не знаю только, кто и чем так его напугал. Но одно несомненно: кому-то было нужно нагнать на этого плейнтонского отщепенца страху, и этот «кто-то» не пожалел для исполнения своего замысла ни времени, ни сил. Результат — на лице. Но кто же это так постарался?

— В чем дело, Каррас? Вы что, не хотите помочь Карлу?

— Я ему не могу помочь. Да и вы тоже. Он и сам, придурок толстожопый, себе помочь не может. Мара ушла — и с концами, ясно вам? И не вернется. — Он снова глубоко, словно затягиваясь сигаретой, вздохнул, стараясь успокоиться. — Ей-богу, шли бы вы отсюда. Куда подальше. Мне на работу скоро.

— Сейчас, Каррас, сейчас уйду. Но если что-нибудь припомните... — я достал одну из своих визитных карточек и опустил се в карман его халата. — Я не буду у вас на глазах, но тем не менее глаз с вис не спущу. Здесь что-то происходит. Мы с вами это знаем. Хотелось бы знать, что же именно. И я узнаю, будь уверен. — Я сменил тон, и когда он что-то злобно залопотал, взял его всей ладонью за лицо и слегка оттолкнул, — Молчи, суслик. Хватит сотрясать воздух. Сиди помалкивай, как мышка. А не то я «врублюсь» и вырублю тебя. И помни, крепко запомни: это дело распутываю я. И я разберусь, распутаю этот клубок и каждую ниточку повешу сушиться отдельно. Если же обнаружу, что ты один из них...

— Уб-бирайтесь отсюда!

Улыбаясь, я повернулся и вышел, а Каррас, вопя и дрожа, остался — вернее, это я его так оставил. Можно было бы и посильней. Можно. Но не нужно. Он из тех, кто побежит в полицию качать права. Да его и без меня неделю назад отделали на славу.

Самое правильное было — оставить его одного и напустить на него его же собственную трусость: может быть, в клацанье его зубок я прочту ответ на вопрос, от которого мне нет покоя. Полицейские называют этот метод «дать клиенту покипеть». Я помнил данное сержанту обещание не обижать никого из граждан богоспасаемого Плейнтона. Так что иных средств я к Каррасу применить не мог. А кто знает, сколько времени Каррас будет кипеть? Хорошо бы — до моего отъезда.

Я завел мотор и поехал к мисс Кэрол Беллард. Солнце уже садилось. Один из пунктов миллеровского списка, некто Эрнест Серелли, прервал отношения с нею перед своим отъездом в Нью-Йорк. А она осталась. Сержант советовал обратить на нее внимание — она заслуживала этого и сама по себе, и как партнерша Мары.