– Йейтс писал это об Апокалипсисе.

Он снова включил кассету, повернулся к доске и продолжил записывать то, что нараспев гнусавил Француз.

– …и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою. Это – смерть вторая.

Блетчер исподтишка наблюдал за реакцией аудитории. Лица были сосредоточены, хотя и по-прежнему скептичны.

Гибслхауз заерзал на стуле и нахмурился:

– Смерть вторая? Что за чертовщина? Сидевший рядом с ним детектив Камм опередил Фрэнка:

– Это из Библии.

По его тону и выражению лица Блетчер заключил, что Камм, по крайней мере, не считал происходящее полным идиотизмом.

– Страшная чума в городе у моря, – Француз произносил слова нараспев, адским шепотом, – живые брошены в озеро, горящее огнем и серою…

Присутствующие интуитивно чувствовали, что Фрэнк не случайно так подробно остановился на поэтическом отрывке. Явно не из любви к искусству. В интонации Француза было что-то, внушающее первобытный страх. Страх, который испытывает разум, неожиданно столкнувшийся с безумием.

Когда запись закончилась, Фрэнк запустил кассету на перемотку.

– Это строки из Апокалипсиса: "И смерть и ад повержены в озеро огненное… Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою. Это – смерть вторая".

Блетчер уже не напоминал Будду. Он профессионально подобрался и напряженно слушал. Взгляды всех сидевших вокруг него тоже были направлены на Фрэнка. Теперь на смену недоверию пришел профессионализм. Детективы пытались уловить смысл действий преступника.

– И что он пытается этим сказать? – агрессивно встрял все тот же Гибелхауз.

– Он проповедует, – предположил Блетчер, пытаясь скрасить негативную реакцию своего подчиненного.

– Он пророчествует, – поправил Фрэнк. Гибелхауз вскинул голову. Тон его стал еще воинственнее:

– Что пророчествует? Конец света? Фрэнк мягко указал па две последние строки на доске:

– Великая чума в городе у моря… – сделал паузу, чтобы сказанное дошло до слушателей, а затем произнес по-французски:

– La grande peste de la cite maritime. Peste – это слово было написано на крышке гроба.

Детективы непонимающе уставились на докладчика. Кое-кто забормотал, выражая откровенное недоверие. Слишком просто – списать все на безумие религиозного фанатика. Так не бывает. Должно существовать другое объяснение. Более обычное, понятное, простое.

– Эта фраза уже из Нострадамуса, – объяснил Фрэнк. – Французского пророка, писавшего о конце света еще в шестнадцатом веке. Он создал сотни строф – катрен, в которых предсказал многие события будущего. Большинство из них, по мнению исследователей, должно произойти в XX веке. Точнее, в конце XX века. Часть уже случилась Эти пророчества сейчас очень популярны. Однако парадокс заключается в том, что их истинный смысл становится попятным только тогда, когда происходит очередная трагедия. Катастрофа, война, гибель знаменитых людей.

Детективы наморщили натруженные лбы, пытаясь уловить смысл.

Фрэнк почувствовал мстительное удовлетворение и решил дать дополнительную справку;

– Впервые книга "Пророчеств" увидела свет в 1555 году. Она состоит из двух частей: пары писем Мишеля Нострадамуса к сыну и королю Генриху II и рифмованных четверостиший – катренов, написанных на нескольких языках. Считается, что именно варварская смесь латыни, старофранцузского, итальянского и греческого языков и является секретом этой мудреной книги. Из-за многих неточностей написания, многочисленных переизданий, туманных полунамеков автора почти каждый катрен имеет двоякое, а то и множественное толкование. Вдобавок Нострадамус никогда не указывал в своих пророчествах дат, предпочитая обходиться лишь географическими названиями, именами и приблизительным описанием эпохи. В своем предисловии к книге Нострадамус писал: "Я мог бы прибавить к каждому четверостишию точное время, когда событие должно свершиться, но я это не сделаю. Кому приятно знать дату своего падения или смерти". Все четверостишия намеренно им перепутаны, возможно, это еще одна хитрость Нострадамуса, желавшего поставить будущих толкователей в интеллектуальный тупик. Судя по сохранившимся документам, этот врач вообще был большим шутником и обожал давать людям различные головоломки и задачки для ума. Так, своему сыну Нострадамус оставил весьма своеобразное завещание не где-нибудь, а внутри восковой свечи. Возможность проникнуть в тайну француза существенно ограничивается и издержками перевода. При переводе смысл, который Нострадамус вкладывал в катрены, обычно теряется, поскольку большинство переводчиков предпочитают давать пророчества не в виде скрупулезного подстрочника, а – любительски рифмованных строк.

– Слушайте, а как он это делал, как он предсказывал будущее? – раздался голос из зала.

Фрэнк улыбнулся наивности вопроса.

– Перед смертью астролог раскрыл свой секрет. Он придерживался довольно известного в XVI веке гадания на магическом кристалле, иногда используя для этого прозрачный хрустальный шар, иногда серебряную чашу с родниковой водой. В полночь Нострадамус касался воды или шара жезлом чародея, шептал заклинания и погружался в транс, не отрывая взгляда от стеклянной поверхности. Спустя время вода или шар мутнели, и Внутри появлялись видения будущего, порой очень четкие, порой – блеклые. Француз нередко терял сознание, не в силах созерцать тех ужасов, которые должен был пережить мир. Сам Нострадамус считал, что его дар – не что иное, как божья милость, дарованная ему свыше, чтобы спасти человечество. То ли счастливое расположение звезд, то ли действительно божественная милость уберегли Нострадамуса от костра еретика. Церковь постоянно закрывала глаза на его оккультные опыты… Заметьте, девушки называли преступника Французом. Нострадамус также предпочитал это имя для себя. Не улавливаете связь?

Аудитория безмолвствовала.

– Кстати сказать, Пострадамусу удалось предсказать судьбы Марии-Антуанетты, Наполеона, семьи Романовых, Ленина. К числу его пророчеств относятся и предчувствие Французской и Октябрьской революций, Первой и Второй мировых войн, красного террора. И это только малое число загадок, которые можно считать раскрытыми. Он смог установить и дату грядущего Апокалипсиса. Это произойдет на стыке веков. Однако концу света будет предшествовать эпоха Благоденствия, эдакий рай для всех обездоленных и страждущих. Время без войн, экологических потрясений и политических смут. Увы, он продлится очень недолго. Нострадамус объясняет это тем, что люди психически и физически не могут находиться в состоянии покоя, и рано или поздно кто-нибудь обязательно захочет глобальных перемен, которые и приведут человечество к катаклизму. Пророчества Нострадамуса – это своего рода предостережение, попытка предотвратить грядущие катастрофы. Возможно, кому-нибудь действительно удастся их вовремя расшифровать и тем самым избежать многих бед. Главное, чтобы не было поздно.

Выслушав спонтанную лекцию Блэка, все тот же Гибелхауз с наигранной убежденностью выдвинул антитезис:

– Ну да! Нострадамус, например, предсказал появление рэп-музыки. По крайней мере, все его катрены – очень хороший текст для рэпа. – И он в качестве примера начал отбивать ритм, цитируя "Ве-ли-кая чу-ма, оп-ля, оп-ля – в городе у моря".

Несколько человек нервозно рассмеялись, но большинство продолжали глядеть на Фрэнка со с трудом сдерживаемой враждебностью. Им казалось, что Фрэнк над ними издевается.

Блетчер нацепил маску "образцового копа". Эксперимент явно не удался, хотя они и получили возможность существенно поправить свое образование. Однако еще есть шанс все исправить.

– И ты думаешь, что убийца исполняет пророчество, взяв на себя миссию Нострадамуса? – спросил он, точно суфлер, подавая реплику Фрэнку.

Реплика принята. Спасибо, дружище!

– Страшная чума в городе у моря не прекратится, пока смерть не отмщена, – продекламировал Фрэнк. – Кровью праведника, взятого и осужденного без вины. Благородная дама оскорблена обманом.

Он всмотрелся в лица слушателей, ожидая хоть какой-нибудь реакции, чтобы понять, поверил ли ему хоть кто-нибудь.

Хотя бы один человек.

Хотя бы Боб Блетчер…

Но никто не поверил.

– Сиэтл, – продолжал он, стараясь говорить спокойно и бесстрастно. – Город у моря. Здесь наркоманы, проститутки, гомосексуалисты. Каждый из них является потенциальным переносчиком страшной болезни. СПИДА. СПИД – чума XX века. Смерть, отмщенная праведником, взятым и приговоренным без вины.

Детектив Камм, словно школьник, вскинул руку:

– Значит, убийца думает, что он безгрешен, что он и есть тот самый праведник,

– Именно!

Блетчер отвернулся к окну, незаметно меняя маску "хорошего полицейского" на личину адвоката. Адвоката дьявола.

– И кто эта благородная дама, и почему она оскорблена?

Фрэнк наградил его едва заметной улыбкой: в точку!

– Убийца находится в состоянии внутреннего конфликта с самим собой из-за своих, м-м, особых сексуальных наклонностей. Он чувствует себя виноватым, возможно, перед своей матерью. Она и есть "благородная дама". В попытке почувствовать себя "нормальным" мужчиной он ходит на стриптиз, пытаясь ощутить хоть что-то по отношению к женщинам – влечение, любовь, дружескую привязанность. Но единственное, что он чувствует – это гнев. Вдобавок случается непредвиденное – каким-то образом он узнает о том, что женщина, которую он выбрал, желая стать нормальным, тоже больна. Больна СПИДом. Вполне возможно, что в тот вечер он подвез ее до дома и напросился в гости. Там и произошел роковой разговор, во время которого Пандемия призналась в своем недуге. Француз впал в состояние аффекта. Он и сейчас испытывает гнев. Гнев, который щедро питает его расстроенную психику. Психика, в свою очередь, разрушает и искажает чувство реальности. Он видит настолько страшные картины, что его сознание не в силах справиться с кошмаром. Единственное, что он способен сейчас делать – это убивать. Убивать грешников, чтобы очистить город от скверны. И этим отсрочить Апокалипсис.

Камм тихо спросил:

– А кто, по-вашему, входит в группу риска?

– Прежде всего, гомосексуалисты и больные СПИДом.

Гибелхауз опять презрительно фыркнул:

– Гениально! Гнев настолько искажает его мировосприятие, что убийца не забывает приплести сюда какого-то чокнутого поэта? Да еще французского! Давайте придадим этим преступлениям интеллектуальный изыск, давайте будем цитировать Библию, Нострадамуса и прочих, спорить о судьбах Вселенной. А он тем временем будет продолжать убивать!

М-да, глупость и косность мышления – это неизлечимо, это навсегда. С этим невозможно бороться, только потеряешь время и силы. Но Фрэнк все же попытался:

– Убийца видит мир иначе, чем все остальные.

Повисла долгая пауза. Прервать ее рискнул Блетчер:

– И как он видит его?

Несколько секунд детектив глядел Фрэнку прямо в глаза, мысленно упрашивая того поделиться правдой, рассказать, что же он видел на самом деле.

Фрэнк также мысленно ответил отказом. Есть вещи, которые невозможно предать огласке. Тем более широкой.

Кабинет тем временем взорвался возбужденными голосами. Детективы, словно первоклашки, ерзали на стульях, перебрасываясь замечаниями и репликами.

– Мистер Блэк, скажите, как он видит его?

– Иначе.

– Подождите минуточку, – горячо запротестовал Гибелхауз. – Я не понимаю. Сначала вы говорите, что этот парень злится на женщин, что ему нравятся мальчики. Затем он убивает этого Джона Доу, которого мы нашли обгоревшим в лесу. Что же получается? Что, черт возьми, это за маньяк? Да и маньяк ли?

– Он в большом замешательстве. Гибелхауз фыркнул:

– Без сомнения.

– Он исполняет пророчество. Им движет стремление "отметить" страшную чуму, которое, с одной стороны, смешивается с его собственными темными желаниями, а с другой – оправдывает оскорбление, наносимое матери. Именно потому он скрестил руки на груди убитой женщины. Из некоего извращенного уважения к ней.

Гибелхауз при молчаливой поддержке присутствующих вновь подал реплику:

– Меня эта версия не устраивает. Сидевший рядом Камм нехотя кивнул:

– Звучит неплохо, но и меня это не устраивает. Нет доказательств. Никаких. А ваши рассуждения о возможных мотивах – всего лишь домыслы.

– Между прочим, те волосы, которые мы нашли на теле убитой женщины, принадлежали чернокожему мужчине, – вмешался в разговор Блетчер.

Впервые Фрэнк повысил голос:

– Известен всего один случай, когда серийным убийцей оказался чернокожий мужчина. Статистика… Изучайте статистику, она может пролить свет на многие загадки.

– Статистика! Так давайте просто сбросим важную улику со счетов, – начал было Гибелхауз.

Но Фрэнк перебил:

– То, что эти волосы – с головы убийцы, тоже пока не подтверждено. Они могли быть подброшены, могли попасть на тело до убийства, могли остаться в мешке, в котором хранилось тело. Я и раньше сталкивался с подобными случаями.

Гибелхауз насмешливо крякнул, а затем обратился к Блетчеру:

– Послушай, Боб. У нас тут не ФБР. У нас ограниченные ресурсы. Если мы пойдем по ложному следу, то это приведет к новым жертвам. Не думаю, что у нас есть возможность впустую тратить время. Что скажешь?

Блетчер молча оценивал происходящее. Он разглядывал лица своих подчиненных, в которых читалось оцепенение, раздражение, а порой и совершенно откровенная скука. Видел кошмарное зернистое лицо на экране, возвещавшее реки крови и искупление грехов. И Фрэнка Блэка, стоявшего на фоне всего этого безобразия, – подтянутую фигуру, открытое, но непреклонное выражение лица, и пульт управления, словно клинок, зажатый в его руке.

Иногда очень трудно сделать выбор. И никто не знает, окажется ли твое решение верным. Счастливчики те, у кого хорошо развита интуиция. В пятидесяти процентах случаев она дает нужный результат. Но только в пятидесяти. Остальное – воля случая. Старший детектив медлил, не желая признаться себе, что он ждет, когда Фрэнк сам выступит в свою защиту и предложит какое-нибудь другое, более обстоятельное объяснение убийств. Более реальное. Хотя что может быть реальнее преступления! Конечно, слова сумасшедшего, возвещающего о дне страшного суда, выглядят так, как и должны, – полным бредом. А Фрэнк – идиотом. Скажи им, Фрэнк, скажи мне – что я должен сейчас ответить подчиненным, как мне закончить разговор?!

Но Фрэнк молчал и спокойно разглядывал остальных детективов. Копы с интересом просчитывали образовавшуюся комбинацию: Гибелхауз – Блэк – Блетчер Делайте ваши ставки, господа! Нет, ставок не будет. Это не игра в рулетку или тотализатор, человеческая жизнь и смерть – вне игры. По крайней мере, здесь.

Наконец Фрэнк тоже взглянул на старшего детектива. Твой ход, Боб!

Блетчер еще помедлил, а затем произнес:

– Нет… – постарался вложить в слово весь свой авторитет, приобретенный за восемнадцать лет службы в полиции. – Нет. Мне очень жаль, Фрэнк. Но я солидарен с парнями.

Выбор сделан. Граница проведена: по одну сторону Блетчер, Гибелхауз и все остальные, а по другую – незваный гость.

Фрэнк молча развернулся, достал кассету из видеомагнитофона и протянул ее Блетчеру.

– На нет и суда нет. Всего хорошего. Мне нужно возвращаться домой, к семье, – сказал он.

И вышел.