— А обогнать можно?

— Можно. Раз Игнасио бежит, значит, к вечеру кружной дорогой приедет к себе на ранчо. А мы, если сперва каньоном, а потом на юг возьмем, можем и раньше поспеть. Быстро-то он не поедет, от ребят отбиваясь.

— Попробуем.

С Милк-Ривером во главе мы миновали здания ранчо, потом лощиной доехали до того места, где я накануне свернул в каньон. Немного погодя дорога сделалась ровнее, и мы прибавили ходу.

В полдень остановились, чтобы дать отдых лошадям, съели бутерброды, покурили. Тронулись дальше.

Солнце стало спускаться по правую руку, тени в каньоне росли. Когда долгожданная тень достигла восточного склона, Милк-Ривер остановился впереди меня.

— Оно вон за тем поворотом.

Мы спешились, глотнули по разу, сдули с винтовок песок и двинулись к кустам, заслонявшим следующий поворот извилистого каньона.

За поворотом дно каньона сбегало к круглой впадине-блюдцу. Покатые борта его заканчивались на равнине. Посреди блюдца стояли четыре саманных дома. Хотя дома весь день жгло пустынное солнце, они казались почему-то темными и влажными. Над одним из них вилась струйка дыма. Ни людей, ни животных кругом.

— Я пойду туда разведаю, — сказал Милк-Ривер, отдавая мне шляпу и винтовку.

— Верно, — согласился я. — Я тебя прикрою, но если что-нибудь начнется — уходи в сторону. Из винтовки стрелять я не самый большой мастер!

В начале вылазки Милк-Риверу хватало прикрытия. Он продвигался быстро. Но кусты редели. Продвижение замедлилось. Он лег и пробирался ползком: от бугорка к купе кустов, от куста к камню.

Шагах в десяти от первого дома спрятаться было уже не за чем. Он вскочил и кинулся под ближайшую стену.

Ничего не произошло. Несколько долгих минут он стоял у стены, а потом крадучись двинулся к тыльной стороне дома.

Из-за угла появился мексиканец.

Я не мог разглядеть его лицо, но увидел, как напряглось его тело. Рука нырнула к поясу.

Револьвер Милк-Ривера брызнул огнем.

Мексиканец упал. Ясная сталь его ножа промелькнула высоко над головой Милк-Ривера и зазвенела, ударясь о камень.

Дом скрыл от меня Милк-Ривера. Я увидел его снова, когда он мчался к черной двери второго дома.

Из двери навстречу ему хлестнули выстрелы. Я открыл заградительный огонь из винтовок, посылая пулю за пулей в открытую дверь со всей быстротой, на какую был способен. Магазин второй винтовки опустел как раз тогда, когда стрелять стало опасно: Милк-Ривер был уже слишком близко к двери.

Бросив винтовку, я побежал к лошади и верхом помчался на помощь к моему ненормальному помощнику.

Он в ней не нуждался. Когда я подъехал, все было кончено.

Дулами револьверов он выгонял из дома еще одного мексиканца и Жука Рейни.

— Весь улов, — сообщил он. — Больше никого не нашлось.

— А ты что тут делаешь? — спросил я Рейни.

Но кокаинист лишь потупился угрюмо и ничего не ответил.

— Мы их свяжем, — решил я, — а потом поглядим, что еще тут есть.

Вязал главным образом Милк-Ривер, как более опытный в обращении с веревкой. Он уложил парочку на землю, примотал спиной к спине, и мы занялись осмотром.

Кроме разнообразного оружия и более чем достаточного запаса патронов, ничего увлекательного мы не могли обнаружить, пока не набрели на массивную дверь в цоколе главного здания, запертую перекладиной с висячим замком.

Я нашел ржавый обломок кирки и сбил замок. Потом мы сняли перекладину и распахнули дверь.

Из душного темного подвала к нам устремились люди. Семеро мужчин — и лопотали на разных языках.

Мы остановили их револьверами. Они затараторили громче, возбужденнее.

— Тихо! — рявкнул я.

Они сообразили, что от них требуется, даже если не знали слова. Галдеж смолк; мы оглядели их. Все семеро были похожи на иностранцев, и притом не мирных — вполне разбойничья компания.

Мы с Милк-Ривером сперва попробовали с ними по-английски, потом по-испански — сколько сумели наскрести вдвоем. Обе попытки снова вызвали галдеж, но не английский и не испанский.

— Еще что-нибудь знаешь? — спросил я у Милк-Ривера.

— Чинук[2] только остается — больше ничего.

Это вряд ли могло помочь. Я попытался вспомнить несколько слов из тех, что сходили у нас в экспедиционном корпусе за французские.

«Que desirez-vous»[3] вызвало радостную улыбку на толстом синеглазом лице.

Я уловил: «Nous allons aux Etats-Unis»[4], а дальше он затрещал так, что вникнуть не было никакой возможности.

Интересно. Игнасио не сказал гостям, что они уже в Соединенных Штатах. По-видимому, с ними легче было управляться, пока они думали, что находятся в Мексике.

— Montrez-moi votre passeport[5].

Синий глаз залопотал протестующе. Ясно: им сказали, что паспорта не потребуются. Потому они и платили за переход через границу, что им было отказано в паспортах.

— Quand etes-vous veni ici?[6]

Hier означало «вчера» — вне зависимости от того, чем это слово сопровождалось. Выходит, Большой Игнасио перевез их через границу, засунул в подвал и прямиком отправился в Штопор.

Мы снова заперли иммигрантов в подвале, присовокупив к ним мексиканца и Жука Рейни. Рейни ревел белугой, когда я отнимал у него кокаин и шприц.

— Огляди потихоньку местность, — сказал я Милк-Риверу, — а я пока что усажу твоего покойника.

К возвращению Милк-Ривера мертвый мексиканец устроился у меня удобно: развалясь на стуле недалеко от фасадной двери главного здания, спиной к стене, в надвинутом на глаза сомбреро.

— Вдалеке кто-то пыль поднимает, — доложил Милк-Ривер.

— Не удивлюсь, если до темноты у нас появится общество. Темнота, и густая, держалась уже час, когда они прибыли. Мы успели поесть, отдохнуть и были готовы к встрече.

В доме горел свет. Там сидел Милк-Ривер и тренькал на мандолине. Свет из открытой двери неясно очерчивал мертвого мексиканца — статую спящего. Позади него, за углом, вплотную к стене лежал я, высунув только голову.

Мы услышали гостей задолго до того, как смогли их разглядеть. Две лошади, топоча за десятерых, приближались резвой рысью.

Игнасио с такой силой осадил свою, что она поднялась на дыбы, и не успели опуститься на землю ее передние копыта, как мексиканец, соскочив с седла, уже занес ногу над порогом. Второй всадник не отставал от него.

Бородатый Игнасио увидел мертвеца. Он кинулся к нему, взмахнул хлыстом и гаркнул:

— Arriba, piojo![7] Мандолина в доме смолкла. Я вскочил.

Бородатый удивленно раскрыл рот.

Его хлыст задел пуговицу покойника, зацепился, и петля на рукояти задержала запястье. К поясу потянулась другая рука.

Я уже час держал револьвер. Я был близок. Я мог не торопясь выбрать цель. Когда рука мексиканца дотронулась до револьвера, я прострелил ему и руку и бедро.

Пока он падал, я увидел, как Милк-Ривер ударил второго револьверным стволом по затылку.

— А мы вроде неплохо сработались, — сказал мой загорелый помощник, нагнувшись, чтобы подобрать неприятельское оружие.

Громогласные проклятия бородатого затрудняли нашу беседу.

— Которого ты оглушил, я суну в погреб, — сказал я. — Следи за Игнасио — вернусь, мы его перевяжем.

Оглушенный очнулся только тогда, когда я проволок его полдороги до подвала. Остальную часть дороги я подгонял его револьвером, потом пинком отправил внутрь, пинками отогнал остальных арестантов от двери, закрыл ее и запер перекладиной.

Когда я вернулся, бородатый перестал шуметь.

— За тобой кто-нибудь едет? — спросил я, опустившись возле него на колени, и перочинным ножом принялся разрезать на нем штанину.

Вместо ответа я услышал разные сведения о себе, о моих родителях и моих повадках. Все оказались неверными, зато колоритными.

— Язык ему, что ли, к ноге примотать? — предложил Милк-Ривер.

— Пускай покричит!

Я снова обратился к бородатому:

— На твоем месте я бы ответил на этот вопрос. Если наездники X. А. Р.'а прискачут за тобой сюда и застанут нас врасплох, руку даю, что тебя линчуют.

Он об этом не подумал.

— Si, si... Пири и его люди. Они sequir — mucha rapidez![8]

— Кроме тебя и этого второго, у вас кто-нибудь остался?

— Нет! Ningiin![9]

— Милк-Ривер, попробуй разведи перед домом костер побольше, а я тут кровь остановлю этому гусю.

Парень посмотрел на меня разочарованно:

— Что же, мы им и засады никакой не сделаем?

— Нет, если не возникнет необходимость.

Пока я накладывал мексиканцу жгуты, Милк-Ривер развел исполинский костер, который освещал и дома, и почти вей впадину вокруг них. Я собирался отправить Игнасио с Милк-Ривером в дом — на случай, если не смогу сговориться с Пири. Но не успел. Едва я начал объяснять мой план Милк-Риверу, как из темноты донесся бас Пири:

— Руки вверх, эй, вы!

— Спокойно! — предостерег я Милк-Ривера и встал. Но рук не поднял.

— Представление окончено, — крикнул я в темноту. — Подъезжайте.

Прошло десять минут. На свету появился Пири. Его квадратное лицо было угрюмо и покрыто разводами грязи. Лошадь — вся в бурой пене. В обеих руках он держал револьверы.

За ним следовал Данн — такой же грязный и угрюмый, и тоже с оружием наготове.

За Данном никто не выехал. Значит, остальные рассредоточились вокруг нас в темноте.

Пири нагнулся над головой лошади, чтобы рассмотреть Большого Игнасио, который замер на земле, затаил дух.

— Мертвый?

— Нет... ранен в руку и в ногу. Кое-кто из его друзей у меня под замком, в доме.

При свете костра бешено сверкнули белки его глаз.

— Других можешь оставить себе, — грубым голосом сказал он. — Нам хватит этого.

Я понял его правильно.

— Все у меня остаются.

— Я тебе ни на грош не верю, — прорычал мне сверху Пири. — Я позабочусь сам, чтобы налеты Игнасио кончились раз и навсегда. Я с ним разберусь.

— Ничего похожего.

— Как же, интересно, ты мне его не отдашь? — Он злобно рассмеялся. — Или думаешь, что нас с ирландцем двое? Если не веришь, что ты окружен — рыпнись!

Я верил ему, но:

— Это не имеет значения. Если бы я был бродяга или старатель, или вообще какой-нибудь одиночка без связей, ты бы со мной долго не церемонился. Но я не такой, и ты понимаешь, что я не такой. Я на это рассчитываю. Игнасио ты получишь, только если меня убьешь. Никак иначе! Вряд ли он тебе так нужен.

С минуту он глядел на меня. Потом коленями подал лошадь к мексиканцу. Игнасио сел и начал умолять меня, чтобы я его спас.

Я медленно поднял правую руку к револьверу, который был у меня под мышкой.

— Брось! — рявкнул Пири, направив оба револьвера мне в голову.

Я улыбнулся ему, медленно вытащил револьвер, медленно повернул его — так, что он оказался между револьверами Пири.

Эту позицию мы сохраняли довольно долго: времени, чтобы вспотеть, хватило на обоих. Неуютное положение!

В его воспаленных глазах мелькнула непонятная искра. Я слишком поздно понял, что за ней последует. Револьвер в его левой руке отвернулся от меня — выстрелил. В темени Игнасио появилась дыра. Он свалился набок.

Милк-Ривер, ухмыляясь, снял Пири с лошади одной пулей.

Револьвер в правой руке Пири выстрелил уже над моей головой: я удирал из-под копыт его лошади, взвившейся на дыбы. Грохнули револьверы Данна.

— В дом! — крикнул я Милк-Риверу и дважды выстрелил в лошадь Данна.

Над нами, под нами, вокруг нас и только что не внутри запели винтовочные пули.

Растянувшись на полу в освещенном дверном проеме, Милк-Ривер сыпал горячий свинец на улицу с обеих рук. Лошадь Данна повалилась. Данн встал... схватился двумя руками за лицо... рухнул рядом с лошадью.

Милк-Ривер прервал фейерверк ровно на столько времени, сколько мне надо было, чтобы, прыгнув через него, спрятаться в доме.

Пока я разбивал стекло в фонаре и задувал огонь, он захлопнул дверь. Пули играли музыку на двери и стенах.

— Правильно я сделал, что подшиб курощупа?

— Святое дело! — солгал я.

Рвать на себе волосы из-за этого уже не имело смысла, но в смерти Пири не было необходимости. И Данна не обязательно было убивать. Пули уместны, когда исчерпаны слова, а мой загорелый помощник перешел к делу, когда я отнюдь не израсходовал всех средств убеждения.

Пули перестали дырявить дверь.

— Ребята чешут в затылках, — высказал догадку Милк-Ривер. — Патронов небось кот наплакал — с рассвета по мексиканцу палят.

Я отыскал в кармане носовой платок и стал засовывать в дуло винтовки.

— Это для чего? — спросил Милк-Ривер.

— Поговорить. — Я шагнул к двери. — И собачкой не балуйся, пока не кончу.

— Сроду не видел такого любителя поговорить, — посетовал Милк-Ривер.

Я осторожно приотворил дверь. Тишина. Я высунул в щель винтовку и помотал ею при свете еще горевшего костра. Тишина. Я открыл дверь и вышел.

— Пришлите кого-нибудь поговорить! — крикнул я в темноту.

Незнакомый голос с чувством выругался и начал угрожать.

— Мы тебя...

Тирада оборвалась.

В стороне блеснул металл.

На свет вышел Бак Смолл с ободранной щекой и черными ободьями вокруг воспаленных глаз.

— Чего вы добиваетесь, ребята? — спросил я.

Он хмуро посмотрел на меня:

— Милк-Ривера твоего добиваемся. На тебя мы зла не держим. Ты делаешь то, за что тебе платят. А Милк-Ривер не должен был убивать Пири!

— Бак, раскиньте немного мозгами. Лихим и буйным дням пришел конец. Вы пока что не замараны. Игнасио напал на вас, и греха в том нет, что вы расшерстили его банду по всей пустыне. Но валять дурака с моими арестованными вы не имеете права. Пири не хотел это понять. И если в не мы его убили, ему все равно бы висеть. Так что плакать вам не о чем.

Теперь что касается Милк-Ривера: он вам ничего не должен. Он застрелил Пири под вашими дулами — застрелил, хотя игра шла неравная. Все козыри были у вас. Милк-Ривер рисковал так, как ни ты, ни я рисковать бы не стали. Вам нечего плакать.

У меня там десять арестантов и сколько угодно оружия и патронов. Если вы меня вынудите, я раздам оружие и пущу их в драку. Лучше я их так потеряю всех до одного, чем вам отдам.

Ничего, кроме огорчений, ребята, драка вам не даст — все равно, победите вы или проиграете. Ваша сторона округа Орилла была беспризорной дольше, чем почти весь Юго-Запад. Но это времечко кончилось. Пришли деньги из большого мира; идут люди из большого мира. Вам их не остановить! Пробовали когда-то в других местах — не вышло. Передашь это своим?

— Ладно. — И он скрылся в темноте. Я ушел в дом.

— Должны одуматься, — сказал я Милк-Риверу, — но кто их знает? Так что давай-ка пошарь тут — не найдется ли лаза в нашу каталажку: я ведь всерьез сказал, что раздам оружие арестантам.

Через двадцать минут вернулся Бак Смолл.

— Твоя взяла, — сказал он. — Мы хотим забрать Пири и Данна.

В жизни у меня не было ничего приятней, чем кровать в «Каньон-хаусе», на другой вечер — в среду. После вольтижировки на саврасом коне, после драки с Чиком Орром и от непривычной езды верхом болячек у меня было больше, чем песку в округе Орилла.

Наши десять арестантов разместились в старом складе при магазине Аддерли под охраной лучших людей города с Милк-Ривером во главе. Там они хорошо сохранятся, решил я, до приезда иммиграционных инспекторов, которым уже было послано известие. Шайка Игнасио почти вся погибла в бою с ковбоями, и я не думал, что Барделл сможет набрать людей для налета на мою тюрьму.

Наездники с ранчо X. А. Р. отныне будут вести себя более или менее прилично, решил я. Оставалось еще два огреха, но конец моей пахоты в Штопоре был уже виден. Так что я не имел причин быть недовольным собой — и, раздевшись со скрипом, упал на кровать в предвкушении заслуженного сна.

Дали мне насладиться им? Нет.

Едва я улегся, кто-то забарабанил в мою дверь.

Это был суетливый доктор Хейли.

— Несколько минут назад меня вызвали в вашу импровизированную тюрьму, осмотреть Рейни, — сказал доктор. — Он пытался бежать и в схватке с одним из охранников сломал руку. Это само по себе не страшно, но состояние его внушает тревогу. Ему надо дать кокаин. Мне кажется, что оставлять его дольше без наркотика опасно.

— Он и в самом деле плох?

— Да.

— Пойду поговорю с ним, — сказал я, с неохотой взявшись за одежду. — По дороге с ранчо я делал ему время от времени укол, чтобы он у нас не рухнул. Но сейчас мне надо добиться от него кое-каких сведений, и, пока не заговорит, он ничего не получит.

Вой Рейни мы услышали еще на подходе к тюрьме. Милк-Ривер беседовал с одним из охранников.

— Смотри, начальник, загнется он у тебя без марафета, — сказал Милк-Ривер. — Его тут пока связали, чтобы лубки не сорвал. Совсем чумной!

Мы с доктором вошли, а охранник в дверях светил нам, подняв повыше фонарь.

Вуглу, привязанный к стулу Милк-Ривером, сидел Жук Рейни. На губах у него выступила пена. Он бился в судорогах.

— Ради Бога, укол! — завыл он.

— Доктор, помогите вынести его.

Мы подняли его со стулом и вынесли на улицу.

— А ну, кончай голосить и послушай меня. Ты застрелил? Нисбета. Рассказывай все начистоту. Расскажешь — будет укол.

— Не убивал я его! — завопил он.

— Вранье. В понедельник утром, когда мы были у Барделла и говорили о смерти Шнура, ты украл у Пири веревку. Привязал ее так, чтобы создалось впечатление, будто убийца уходил каньоном. Потом ты стал у окна и, когда Нисбет вошел в заднюю комнату, застрелил его. Никто по веревке не спускался — Милк-Ривер заметил бы какой-нибудь след. Будешь признаваться?

Он не желал. Он кричал и ругался, клянчил кокаин, твердил, что ничего не знает об убийстве.

— Отправляешься обратно! — сказал я. Доктор Хейли взял меня за локоть.

— Не подумайте, что я вмешиваюсь, но должен предупредить: то, что вы делаете, — опасно. По моему мнению — и считаю своим долгом довести его до вас, — отказывая этому человеку в наркотике, вы рискуете его жизнью.

— Я понимаю, доктор, но должен рискнуть. Ему еще не так плохо — иначе бы он не врал. Когда его станет ломать по-настоящему, он заговорит!

Упрятав Рейни обратно, я вернулся к себе в комнату. Но не в постель.

В комнате сидела Клио Ландес — я не запер дверь — и ждала меня с бутылкой виски. Сама она была уже на три четверти полна — пьяница из меланхолических.

Несчастная, больная, одинокая, в чужом краю вдали от дома. Она заливала тоску алкоголем, вспоминала покойных родителей, перебирала грустные обрывки детства, былые горести — и оплакивала их.

Лишь к четырем часам утра — в четверг — виски вняло поим молитвам, и она уснула у меня на плече.

Я взял ее на руки и понес по коридору к ней в комнату. Когда я подходил к ее двери, по лестнице поднялся Барделл.

— Еще работенка шерифу, — благодушно заметил он и пошел дальше.

Солнце уже стояло высоко, в комнате было жарко, а проснулся я от ставшего привычным стука в дверь. На этот раз меня разбудил один из добровольных охранников — длинноногий парень, которого я посылал в понедельник вечером предупредить Пири.

— Жук вас хочет видеть. — Лицо у парня было осунувшееся. — В жизни не видел, чтобы человек чего-нибудь так хотел.

За ночь Рейни превратился в развалину.

— Я убил! Я убил! — крикнул он мне. — Барделл знал, что ранчо X. А. Р. отомстит за Шнура. Он велел мне убить Нисбета и подставить Пири — чтобы натравить вас на X. А. Р. Он уже такое делал, и все получалось в лучшем виде. Дайте укол! Это правда, Богом клянусь! Я украл веревку, подбросил ее, а револьвер мне дал Барделл. Он послал Нисбета в заднюю комнату, и я застрелил его. Револьвер — под кучей консервных банок за магазином Аддерли. Дайте укол!

— Где Милк-Ривер? — спросил я у длинноногого парня.

— Спит, наверно. Он сменился перед рассветом.

— Хорошо, Жук. Потерпи, пока не придет доктор. Сейчас позову.

Доктора Хейли я застал дома. Через минуту он уже шел со шприцем к наркоману.

«Бордер-палас» открывался только в двенадцать часов. Двери были закрыты. Я отправился в «Каньон-хаус». Когда я поднялся, на веранду навстречу мне вышел Милк-Ривер.

— Доброе утро, молодой человек, — приветствовал я его. — Не скажешь ли, в какой комнате почивает Барделл?

Он посмотрел на меня так, словно видел меня в первый раз.

— Сам поищешь. Я поденку у тебя кончил. Пускай другой, кто дает тебе титьку, а нет — у чертовой матери попроси.

Слова эти были укутаны в запах виски, но не настолько сильный, чтобы все объяснить им.

— Что с тобой стряслось?

— А то стряслось, что ты вшивый... Продолжения я не стал ждать.

Я шагнул к нему, и его правая рука метнулась к поясу. Я не дал ему вынуть оружие, бедром притиснул его к стене и схватил за обе руки.

— Ты, конечно, большой артист по револьверной части, — заворчал я гораздо сварливее, чем если бы он был чужим, и встряхнул его, — но, если со мной попробуешь фокусничать, я растяну тебя кверху попкой!

В руку мне вцепились тонкие пальцы Клио Ландес.

— Перестаньте! — закричала она нам обоим. — Перестаньте! Не беситесь! Он с утра на что-то зол. Сам не знает, что говорит. Я сам был зол.

— Зато я знаю, что говорю.

Но Милк-Ривера отпустил и ушел в дом. В дверях я столкнулся с землистым Викерсом.

— Какой номер у Барделла?

— Двести четырнадцатый. А что? Я прошел мимо него к лестнице.

С револьвером в руке постучался к Барделлу.

— Кто там? — донеслось из комнаты. Я назвался.

— Что вам надо?

Я сказал, что мне надо с ним поговорить.

Мне пришлось подождать минуту-другую. Он встретил меня полуодетый. Все, что полагается носить ниже пояса, было на нем. А выше — нижняя рубашка и пиджак, и одна рука в кармане пиджака.

Глаза его расширились при виде револьвера.

— Вы арестованы за убийство Нисбета, — сообщил я. — Выньте руку из кармана.

Он сделал вид, будто его хотели разыграть.

— За убийство Нисбета?

— Да. Рейни сознался. Выньте руку из кармана.

Он отвел от меня взгляд, посмотрел куда-то мне за спину, и глаза его вспыхнули торжеством.

Я опередил его с выстрелом на долю секунды: он потерял время, дожидаясь, когда я поддамся на этот древний трюк. Его пуля оцарапала мне шею.

Моя попала ему туда, где нижняя рубашка туже всего обтягивала его жирную грудь.

Он упал, терзая карман, пытаясь вытащить револьвер для второго выстрела.

Я мог бы помешать ему, но он все равно был не жилец. Первая пуля пробила ему легкое. Я всадил в него вторую. Коридор наполнился людьми.

— Врача сюда! — крикнул я.

Но врач Барделлу был не нужен. Он умер раньше, чем я договорил.

Сквозь толпу протолкался Чик Орр и вошел в комнату. Я выпрямился, засовывая револьвер в кобуру.

— На тебя, Чик, у меня пока ничего нет, — медленно сказал я. — Тебе лучше знать, числится ли за тобой что-нибудь. На твоем месте я бы отчалил из Штопора, не тратя много времени на сборы.

Бывший боксер сощурился на меня, потер подбородок и квокнул.

— Если меня спросят, скажи, уехал путешествовать. — И он снова протолкался сквозь толпу.

Когда появился врач, я увел его в свою комнату, и он перевязал мне шею. Рана была неглубокая, но кровила сильно.

Наконец он кончил, я вынул из чемодана свежую одежду и разделся. Но, подойдя к умывальнику, обнаружил, что доктор истратил всю воду. Напялив брюки, пиджак и туфли, я отправился за водой вниз, на кухню.

Когда я поднялся обратно, в коридоре уже никого не было, кроме Клио Ландес.

Она прошла навстречу целеустремленно, на меня даже не взглянула.

Я вымылся, оделся и пристегнул револьвер. Еще один пробел закрыть — и я свободен. Я решил, что карманные игрушки мне не понадобятся, и убрал их. Еще одно маленькое дело — и шабаш. Меня грела мысль о расставании со Штопором. Город мне не нравился, с самого начала не нравился, и еще больше не понравился после ссоры с Милк-Ривером.

Я думал о нем, выходя на улицу, а выйдя, увидел его на другой стороне.

Взглянув на него как на пустое место, я повернул вниз по улице.

Шаг. Пуля взрыла землю у меня под ногами.

Я остановился.

— Вынимай его, толстомясый! — заорал Милк-Ривер. — Двоим нам не жить!

Я медленно повернулся к нему, мысленно ища выход. Но выхода не было.

В глазах-щелках горело сумасшествие. Лицо — маска смертельной лютости. Никаких доводов он не услышит.

— Двоим нам не жить! — повторил он и снова выстрелил мне под ноги. — Вынимай его!

Я перестал изобретать выход и полез за револьвером.

Он дал мне время приготовиться.

Он навел на меня револьвер, когда я направил на него свой.

Мы нажали на спуск одновременно.

В глаза мне сверкнуло пламя.

Я свалился на землю — весь бок у меня онемел.

Он смотрел на меня растерянно. Я перестал смотреть на него и взглянул на свой револьвер: револьвер только щелкнул, когда я нажал спусковой крючок!

Когда я поднял глаза, он шел ко мне — медленно, уронив руку с револьвером.

— Наверняка играл, а? — Я поднял револьвер, чтобы он мог разглядеть сломанный боек. — Поделом мне — чтобы не оставлял на кровати, когда на кухню за водой иду.

Милк-Ривер бросил свой револьвер — схватил мой. Из гостиницы к нему подбежала Клио Ландес.

— Тебя не?..

Милк-Ривер сунул револьвер ей в лицо.

— Твоя работа?

— Я испугалась, что он…

— Ты!.. — Тыльной стороной руки он ударил ее по губам. Он упал на колени возле меня — лицо его было лицом мальчишки. На руку мне капнула горячая слеза.

— Начальник, я не...

— Ничего, ладно, — успокоил я его, не покривив душой. Остальных его слов я не услышал. Онемение в боку проходило, и то, что шло ему на смену, не было приятным. Все во мне всколыхнулось...

Очнулся я в постели. Доктор Хейли делал что-то скверное с моим боком. Позади него Милк-Ривер держал в дрожащих руках таз.

— Милк-Ривер, — прошептал я, ибо на большее в смысле разговора был не годен.

Он приклонил ко мне слух.

— Бери Воша. Он убил Вогеля. Осторожно — у него револьвер. Подмани на самозащиту — может сознаться. Посади с остальными.

Опять сладкое забытье.

Ночь, тусклый свет лампы — когда снова открыл глаза.

Рядом с моей кроватью сидела Клио Ландес, безутешная, уставясь в пол.

— Добрый вечер, — выдавил я. И пожалел о том, что заговорил.

Она обливала меня слезами и непрерывно заставляла убеждать ее, что я простил ей подлость с револьвером. Не знаю, сколько раз я ее простил. Это было дьявольски докучливое занятие.

Пришлось закрыть глаза и сделать вид, что я потерял сознание, — иначе она бы не отстала.

Наверно, я уснул, потому что, когда опять очнулся, был день, и в кресле сидел Милк-Ривер.

Он встал, потупясь, не глядя на меня.

— Я, пожалуй, буду трогаться, раз ты оклемываешься. Но все равно скажу тебе: если бы я знал, что эта... сделала с твоим револьвером, я бы никогда не напал на тебя.

— Ладно, а что стряслось-то? — проворчал я.

— Спятил, наверно, — промямлил он. — Выпил малость, а потом Барделл стал мне заправлять насчет ее и тебя и что ты меня за нос водишь. А я... ну, видно, совсем ум за разум зашел.

— На место не встал еще?

— Ты что!

— Тогда, может, хватит дурить — сядешь и поговорим как люди? Ты с ней по-прежнему в ссоре?

Оказалось, по-прежнему — весьма решительно и весьма непечатно.

— Ты дубина! — сказал я. — Она здесь чужая, истосковалась по своему Нью-Йорку. Я могу говорить на ее языке и знаю людей, которых она знает. Вот и все, что было.

— Да не в том дело. Если женщина устраивает такую...

— Чепуха! Проделка пакостная, что и говорить. Но если женщина идет на такую проделку, чтобы тебя выручить, ей цена — миллион за унцию! А теперь беги, найди эту даму Клио и веди ее сюда!

Он сделал вид, что идет с неохотой. Но я услышал ее голос, когда он постучался к ней. И битый час валялся на ложе страданий, прежде чем они вспомнили обо мне. Они вошли такой тесной парочкой, что спотыкались об ноги друг друга.

— А теперь о делах, — проворчал я. — Какой нынче день?

— Понедельник.

— Взял его?

— Вша-то? Взял, — ответил Милк-Ривер, размещаясь в одном кресле с подругой. — Он в окружном центре — с остальными отбыл. На самозащиту он клюнул, рассказал мне все как было. А ты-то скажи, как скумекал?

— Что скумекал?

— Что Вош убил беднягу Шнура. Как он рассказывает, Шнур пришел к нему тогда ночью, разбудил, наел на доллар и десять центов, а потом говорит: попробуй, мол, получи. Слово за слово, Шнур хватается за револьвер, Вош с испугу в него стреляет — и Шнур, значит, как воспитанный человек, выходит умирать на улицу. Но ты-то как додумался?

— Не следовало бы, конечно, выдавать профессиональные секреты, но на этот раз так и быть. Когда я пришел к Вошу, чтобы расспросить его об убийстве, он занимался уборкой и уже вымыл пол — до того, как приняться за потолок. Если в том есть какой-то смысл, то только такой: пол ему пришлось вымыть, а чтобы скрыть это, он затеял генеральную уборку. Гак что Шнур, наверно, напачкал кровью на полу.

Если исходить из этого, все остальное объясняется легко. Шнур вышел из «Бордер-паласа» в отвратительном расположении духа: продул все, что перед этим выиграл, Нисбет унизил его, отобрав револьвер, да и выпитое за день давало осадок. Ред Уилан напомнил ему ту историю, когда Вош явился на ранчо, чтобы взыскать четверть доллара. Куда же ему направиться со своей злобой, как не в хибару Воша? То, что Шнур убит не из обреза, ничего еще не доказывало, меня с самого начала не было веры в этот обрез. Если бы Вош рассчитывал им обороняться, то не держал бы его на виду, да еще под полкой, где и достанешь-то не сразу. Я сообразил, что обрез у него для морального воздействия, а для дела припрятана другая штука.