— Сперва я покажу вам деньги, потом отдам вам этих дьяволов. А вы не забудете ваше обещание? Мы с девушкой пройдем через полицейских?

— Ну да, — успокоил я хрыча.

Он нагнал меня, сунул мне в руку пистолет.

— Спрячьте его, — шепнул он и, когда я засунул пистолет в карман, дал еще один, вынув, как и первый, из-под пиджака.

А потом он и в самом деле показал мне добычу. Деньги еще лежали в ящиках и мешках, как их вынесли из банков. Он захотел открыть несколько штук и показал мне деньги — зеленые пачки, обклеенные желтой банковской лентой. Ящики и мешки хранились в маленьком кирпичном чулане с висячим замком на двери, и ключ был у него.

Когда мы кончали осмотр, он закрыл дверь, но не запер и повел меня назад ко входу.

— Это, как видите, деньги, — сказал он. — Теперь насчет них. Вы станете здесь, спрячетесь за этими ящиками.

Перегородка делила подвал надвое, в ней была дверная коробка, но без двери. Старик велел мне спрятаться около этого проема, между перегородкой и четырьмя ящиками. Стоя там, я оказался сзади и справа от того, кто спускался по лестнице и шел через подвал к чулану с деньгами. Оказывался я в этой позиции тогда, когда человек проходил через проем в перегородке.

Старик возился за каким-то ящиком. Он достал полуметровый обрезок свинцовой трубы, одетый в черный садовый шланг. Он дал мне его и все объяснил:

— Они будут приходить сюда по одному. Когда войдут в эту дверь, вы знаете, что надо делать, и тогда они ваши, а мне вы дали обещание. Так или нет?

— Ну да, — ответил я, теряя уже всяческое соображение.

Он ушел наверх. Я пригнулся за ящиками, осмотрел пистолеты старика — и будь я проклят, если обнаружил в них хоть один изъян. Оба были заряжены и с виду исправны. Этот последний штрих окончательно сбил меня с толку. Я уже не понимал, в подвале стою или летаю на аэростате.

Когда в подвал вошел О'Лири, по-прежнему только в брюках и повязке, мне пришлось сильно тряхнуть головой, чтобы прийти в себя; я ударил его трубой по затылку, едва его босая нога переступила порог. Он растянулся ничком.

Старик сбежал по ступенькам, не переставая улыбаться.

— Торопитесь! Торопитесь! — пропыхтел он, помогая мне тащить Рыжего в чулан с деньгами. Потом он достал два куска веревки и связал великана по рукам и ногам. — Торопитесь! — пропыхтел он еще раз и убежал наверх, а я вернулся в засаду и помахал трубой, размышляя, что если Флора меня застрелила, то сейчас я просто получаю вознаграждение за свою добродетель — в раю, где я буду вечно радоваться, глуша тех, кто плохо обходился со мной внизу.

Спустился горилла-головолом, подошел к двери. Сам получил по голове. Прибежал старичок. Мы отволокли Окуня в чулан, связали.

— Торопитесь! — пропыхтел старый хрыч, приплясывая от возбуждения. — Теперь эта дьяволица — бейте сильнее! — Он убежал наверх и зашлепал ногами где-то у меня над головой.

Я чуть отодвинул в сторону недоумение, расчистив место для хотя бы маленькой работы ума. Эта ерунда, которой мы занялись, ни на что не похожа. Этого просто не может быть. В жизни так ничего не делается. Ты не стоишь в углах, не глушишь людей одного за другим, как машина, покуда старый сморчок подает их тебе в дверь. Бред собачий! С меня хватит!

Я прошел мимо своей засады, положил трубу и подыскал другое место, под какими-то полками, около лестницы. Присел там на корточки, с пистолетами в обеих руках. В этой игре что-то нечисто... должно быть нечисто. За болвана я больше сидеть не буду.

По лестнице спускалась Флора. Старичок трусил за ней.

Она держала два пистолета. Ее серые глаза рыскали повсюду. Она пригнула голову, как зверь, выходящий на драку. Ноздри у нее трепетали. Она спускалась не быстро и не медленно, и все движения ее тела были точны, как у танцовщицы. Сто лет проживу, не забуду, как спускалась по нетесаным ступенькам эта статная свирепая женщина.

Она увидела меня, когда я поднялся.

— Брось оружие! — сказал я, уже зная, что она не бросит. В тот миг, когда она навела на меня левый пистолет, старик выхватил из рукава квелую дубинку и стукнул ее по виску. Я прыгнул и подхватил Флору, не дав удариться о цемент.

— Вот видите! — радостно сказал старичок. — -Деньги — у вас, и они — ваши. А теперь выпустите меня и девушку.

— Сперва уложим ее с остальными, — сказал я.

Он помог мне перетащить Флору, и я велел ему запереть дверь чулана. Он запер, и я отобрал ключ одной рукой, а другой взял его за горло. Он извивался, как змея, пока я обшаривал его, вынимал кистенек и пистолет и ощупывал пояс с деньгами.

— Сними его, — приказал я, — с собой ты ничего не унесешь.

Руки его повозились с пряжкой, вытащили пояс из-под одежды, бросили на пол. Набит он был туго.

Держа старика за шею, я отвел его наверх, в кухню, где застыв сидела девушка. При помощи основательной порции чистого виски и множества слов мне удалось растопить ее, и в конце концов она поняла, что выйдет отсюда со стариком, но никому не должна говорить ни слова, в особенности полицейским.

— Где Рыжик? — спросила она, когда на лицо ее вернулись краски — хотя хорошеньким оно оставалось и без них, — а в глазах появился проблеск мысли.

Я ответил, что он на месте, и пообещал ей, что к утру он будет в больнице. Остальное ее не интересовало. Я прогнал ее наверх за пальто и шляпой, сходил вместе со старичком за его шляпой, а потом отвел их обоих в комнату на нижнем этаже.

— Сидите здесь, пока не приду за вами, — сказал я, запер их и положил ключ в карман.

Парадная дверь и окно на нижнем этаже были забраны досками так же, как задние. Я не рискнул их отрывать, хотя уже светало. Я поднялся наверх, соорудил из наволочки и кроватной планки белый флаг, высунул в окно и, когда чей-то бас сказал мне: «Ладно, давай говори», высунулся сам и сказал полицейским, что сейчас их впущу. Чтобы открыть парадную дверь, я минут пять работал топориком. Когда дверь открылась, на ступеньках и тротуаре стояли начальник полиции, начальник уголовного розыска и половина личного состава полиции. Я отвел их в подвал и выдал им Большую Флору, Окуня и Рыжего О'Лири вместе с деньгами. Флора и Окунь очнулись, но не разговаривали.

Пока сановники толпились вокруг добычи, я ушел наверх. Дом наполнили полицейские сыщики. Я здоровался с ними по дороге к комнате, где оставил Нэнси Риган и старика. Лейтенант Дафф возился с запертой дверью, а Хант и О'Гар стояли у него за спиной.

Я улыбнулся Даффу и отдал ключ.

Он открыл дверь, посмотрел на старика и девушку — больше на девушку, — потом на меня. Они стояли посреди комнаты. Выцветшие глаза старика смотрели жалко и вопросительно, а голубые глаза девушки потемнели от тревоги. Тревога ничуть не повредила ее красоте.

Если это твое — ты не зря запер на замок, — шепнул О'Гар мне на ухо.

А теперь можете бежать, — сказал я им. — Отоспитесь как следует, на работу явитесь завтра. Они кивнули и вышли из дома.

Вот как у вас в агентстве поддерживают равновесие! — сказал Дафф. — На каждого урода-оперативника по красавице?

В коридоре появился Дик Фоули.

— Что у тебя? — спросил я.

— Финиш. Анжела привела меня к Вэнсу. Он привел сюда. Я привел полицейских. Его взяли... Ее взяли.

На улице грохнули два выстрела. Мы подошли к двери и увидели какую-то возню в полицейской машине. Мы подошли к ней. Бритва Вэнс в наручниках корчился в кабине, сползая на пол.

— Мы держали его в машине, Хьюстон и я, — объяснил Даффу агент в штатском, человек с жестким ртом. — Он хотел бежать, схватил револьвер Хьюстона обеими руками. Мне пришлось стрелять... два раза. Капитан нам голову оторвет! Нарочно держал его здесь — как будущего свидетеля. Ей-богу, я бы не стал стрелять, но тут — либо он, либо Хьюстон!

Дафф обозвал агента ирландской дубиной и помог ему поднять Вэнса на сиденье. Полные боли глаза Вэнса остановились на мне.

— Я... тебя... знаю? — выдавил он. — «Континентал»... Нью-Йорк?

— Да.

— Не мог... вспомнить... у Лароя... с Рыжим?

— Да, — сказал я. — Взяли Рыжего, Флору, Окуня и деньги.

— А Папа... до... пуло...са... нет.

— Папа до чего? — переспросил я, и спина у меня похолодела.

Он приподнялся на сиденье.

— Пападопулос, — выговорил он из последних сил. — Хотел... пристрелить его... уходит с девушкой... легавый поспешил... жалко...

Слова в нем кончились. Он содрогнулся. Смерть уже стояла в его зрачках. Врач в белом хотел протиснуться мимо меня в машину. Я оттолкнул его и, нагнувшись, схватил Вэнса за плечи. Затылок у меня оледенел. В животе было пусто.

— Слушай, Вэнс, — крикнул я ему в лицо. — Пападопулос? Старичок? Мозги шайки?

— Да, — сказал Вэнс, и последняя капля крови вышла из него с этим словом.

Я уронил его на сиденье и отошел.

Конечно! Как же я не сообразил? Старый мерзавец — если бы не он, при всем его испуге, был главной пружиной, смог бы он так ловко сдать мне остальных, по одному? Их загнали в угол. Либо погибнуть в перестрелке, сдаться и кончать на виселице. Ничего другого им не оставалось. Полиция схватила Вэнса — он мог сказать и наверняка сказал бы, что Пападопулос был атаманом, и ни возраст, ни хилость, ни маска прислужника не помогли бы старому хрычу выкрутиться на суде.

А я? Мне тоже ничего не оставалось, как принять его условия. Иначе — конец. Я был воском в его руках, его сообщники были воском. Он списал их также, как они помогли ему списать других, а я отпустил его на все четыре стороны.

Теперь я могу искать его, могу перевернуть город вверх дном — я обещал только выпустить его из дома, — но...

Что за жизнь!