Так и случилось, что все они несколько дней ходили в кафе "Купол", избегая показываться в "Ротонде" напротив, потому что там всегда полно иностранцев, а потом Эллиоты, по объявлению в "Нью-Йорк геральд", сняли chateau [замок (фр.)] в Турени. Эллиот успел приобрести много друзей, восхищавшихся его стихами, а миссис Эллиот уговорила его выписать из Бостона ее подругу, которая работала с нею в кафе. С приездом подруги миссис Эллиот заметно повеселела, и они не раз всплакнули вдвоем. Подруга была на несколько лет старше Корнелии и называла ее "крошка". Она тоже была южанка, родом из очень старинной семьи.
      Они трое и еще несколько друзей Эллиота, называвших его Хьюби, поехали вместе в туреньский chateau. Турень оказалась плоской, жаркой равниной, очень напоминавшей Канзас. У Эллиота к этому времени набралось стихов почти на целый томик. Он решил выпустить его в Бостоне и уже послал издателю чек и заключил с ним договор.
      Скоро друзья один за другим потянулись в Париж. Турень не оправдала надежд, которые на нее возлагали. Через некоторое время все друзья уехали на приморский курорт близ Трувиля с одним молодым американским поэтом, богатым и холостым. Там все они были очень счастливы.
      Эллиот остался в туреньском chateau, потому что он снял его на все лето. Они с миссис Эллиот спали в большой жаркой спальне на большой жесткой кровати. Им все еще очень хотелось иметь ребенка. Миссис Эллиот училась писать на машинке по слепой системе, и оказалось, что хотя писать так быстрее, но опечаток получается больше. Почти все рукописи теперь переписывала подруга. Она работала очень аккуратно и быстро, и это занятие, видимо, доставляло ей удовольствие. Эллиот стал пить много белого вина и перебрался в отдельную спальню. По ночам он писал стихи, и утром вид у него бывал утомленный. Миссис Эллиот и ее подруга теперь спали вместе на большой средневековой кровати. Они всласть поплакали вдвоем. Вечером они все вместе обедали в саду под платаном; дул горячий вечерний ветер, Эллиот пил белое вино, миссис Эллиот и подруга разговаривали, и все они были вполне счастливы.
      10
      Белого коня хлестали по ногам, пока он не поднялся на колени. Пикадор расправил стремена, подтянул подпругу и вскочил в седло. Внутренности коня висели голубым клубком и болтались взад и вперед, когда он пустился галопом, подгоняемый моно [прислужники на арене], которые хлестали его сзади прутьями по ногам. Судорожным галопом он проскакал вдоль барьера. Потом сразу остановился, и один из моно взял его под уздцы и повел вперед. Пикадор вонзил шпоры, пригнулся и погрозил быку пикой. Кровь била струей из раны между передними ногами коня. Он дрожал и шатался. Бык никак не мог решить, стоит ли ему нападать.
      КОШКА ПОД ДОЖДЕМ
      В отеле было только двое американцев. Они не знали никого из тех, с кем встречались на лестнице, поднимаясь в свою комнату. Их комната была на втором этаже, из окон было видно море. Из окон были видны также общественный сад и памятник жертвам войны. В саду были высокие пальмы и зеленые скамейки. В хорошую погоду там всегда сидел какой-нибудь художник с мольбертом. Художникам нравились пальмы и яркие фасады гостиниц с окнами на море и сад. Итальянцы приезжали издалека, чтобы посмотреть на памятник жертвам войны. Он был бронзовый и блестел под дождем. Шел дождь. Капли дождя падали с пальмовых листьев. На посыпанных гравием дорожках стояли лужи. Волны под дождем длинной полосой разбивались о берег, откатывались назад и снова набегали и разбивались под дождем длинной полосой. На площади у памятника не осталось ни одного автомобиля. Напротив, в дверях кафе, стоял официант и глядел на опустевшую площадь.
      Американка стояла у окна и смотрела в сад. Под самыми окнами их комнаты, под зеленым столом, с которого капала вода, спряталась кошка. Она старалась сжаться в комок, чтобы на нее не попадали капли.
      - Я пойду вниз и принесу киску, - сказала американка.
      - Давай я пойду, - отозвался с кровати ее муж.
      - Нет, я сама. Бедная киска! Прячется от дождя под столом.
      Муж продолжал читать, полулежа на кровати, подложив под голову обе подушки.
      - Смотри не промокни, - сказал он.
      Американка спустилась по лестнице, и, когда она проходила через вестибюль, хозяин отеля встал и поклонился ей. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Хозяин отеля был высокий старик.
      - Il piove [дождь идет (итал.)], - сказала американка. Ей нравился хозяин отеля.
      - Si, si, signora, brutto tempo [да, да, синьора, ужасная погода (итал.)]. Сегодня очень плохая погода.
      Он стоял у конторки в дальнем углу полутемной комнаты. Он нравился американке. Ей нравилась необычайная серьезность, с которой он выслушивал все жалобы. Ей нравился его почтенный вид. Ей нравилось, как он старался услужить ей. Ей нравилось, как он относился к своему положению хозяина отеля. Ей нравилось его старое массивное лицо и большие руки.
      Думая о том, что он ей нравится, она открыла дверь и выглянула наружу. Дождь лил еще сильнее. По пустой площади, направляясь к кафе, шел мужчина в резиновом пальто. Кошка должна быть где-то тут, направо. Может быть, удастся пройти под карнизом. Когда она стояла на пороге, над ней вдруг раскрылся зонтик. За спиной стояла служанка, которая всегда убирала их комнату.
      - Чтобы вы не промокли, - улыбаясь, сказала она по-итальянски. Конечно, это хозяин послал ее.
      Вместе со служанкой, которая держала над ней зонтик, она пошла по дорожке под окно своей комнаты. Стол был тут, ярко-зеленый, вымытый дождем, но кошки не было. Американка вдруг почувствовала разочарование. Служанка взглянула не нее.
      - Ha perduta qualque cosa, signora? [Вы что-нибудь потеряли, синьора? (итал.)]
      - Здесь была кошка, - сказала молодая американка.
      - Кошка?
      - Si, il gatto [да, кошка (итал.)].
      - Кошка? - Служанка засмеялась. - Кошка под дождем?
      - Да, - сказала она, - здесь, под столиком. - И потом: - А мне так хотелось ее, так хотелось киску...
      Когда она говорила по-английски, лицо служанки становилось напряженным.
      - Пойдемте, синьора, - сказала она, - лучше вернемся. Вы промокнете.
      - Ну что же, пойдем, - сказала американка.
      Они пошли обратно по усыпанной гравием дорожке и вошли в дом. Служанка остановилась у входа, чтобы закрыть зонтик. Когда американка проходила через вестибюль, padrone [хозяин (итал.)] поклонился ей из-за своей конторки. Что-то в ней судорожно сжалось в комок. В присутствии padrone она чувствовала себя очень маленькой и в то же время значительной. На минуту она почувствовала себя необычайно значительной. Она поднялась по лестнице. Открыла дверь в комнату. Джордж лежал на кровати и читал.
      - Ну, принесла кошку? - спросил он, опуская книгу.
      - Ее уже нет.
      - Куда же она девалась? - сказал он, на секунду отрываясь от книги.
      Она села на край кровати.
      - Мне так хотелось ее, - сказала она. - Не знаю почему, но мне так хотелось эту бедную киску. Плохо такой бедной киске под дождем.
      Джордж уже снова читал.
      Она подошла к туалетному столу, села перед зеркалом и, взяв ручное зеркальце, стала себя разглядывать. Она внимательно рассматривала свой профиль сначала с одной стороны, потом с другой. Потом стала рассматривать затылок и шею.
      - Как ты думаешь, не отпустить ли мне волосы? - спросила она, снова глядя на свой профиль.
      Джордж поднял глаза и увидел ее затылок с коротко остриженными, как у мальчика, волосами.
      - Мне нравится так, как сейчас.
      - Мне надоело, - сказала она. - Мне так надоело быть похожей на мальчика.
      Джордж переменил позу. С тех пор как она заговорила, он не сводил с нее глаз.
      - Ты сегодня очень хорошенькая, - сказал он.
      Она положила зеркало на стол, подошла к окну и стала смотреть в сад. Становилось темно.
      - Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были гладкие, и чтобы был большой узел на затылке, и чтобы можно было его потрогать, - сказала она. - Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, когда я ее глажу.
      - Мм, - сказал Джордж с кровати.
      - И хочу есть за своим столом, и чтоб были свои ножи и вилки, и хочу, чтоб горели свечи. И хочу, чтоб была весна, и хочу расчесывать волосы перед зеркалом, и хочу кошку, и хочу новое платье...
      - Замолчи. Возьми почитай книжку, - сказал Джордж. Он уже снова читал.
      Американка смотрела в окно. Уже совсем стемнело, и в пальмах шумел дождь.
      - А все-таки я хочу кошку, - сказала она. - Хочу кошку сейчас же. Если уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?
      Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь, где зажигались огни.
      В дверь постучали.
      - Avanti [войдите (итал.)], - сказал Джордж. Он поднял глаза от книги.
      В дверях стояла служанка. Она крепко прижимала к себе большую пятнистую кошку, которая тяжело свешивалась у нее на руках.
      - Простите, - сказала она. - Padrone посылает это синьоре.
      11
      Толпа кричала не переставая и со свистом и гиканьем, бросала на арену корки хлеба, фляги, подушки. В конце концов бык устал от стольких неточных ударов, согнул колени и лег на песок, и один из куадрильи [куадрилья общее название для всех подручных матадора: пикадоров, бандерильеро и пунтильера] наклонился над ним и убил его ударом пунтильо [кинжал, которым приканчивают быка]. Толпа бросилась через барьер и окружила матадора, и два человека схватили его и держали, и кто-то отрезал ему косичку и размахивал ею, а потом один из мальчишек схватил ее и убежал. Вечером я видел матадора в кафе. Он был маленького роста, с темным лицом, и он был совершенно пьян. Он говорил: "В конце концов, со всяким может случиться. Ведь я не какая-нибудь знаменитость".
      НЕ В СЕЗОН
      На четыре лиры, которые Педуцци заработал, копая землю в саду отеля, он напился. Он увидел американца проходившего по аллее, и с таинственным видом заговорил с ним. Американец ответил, что он еще не завтракал, но охотно пойдет с ним, как только завтрак кончится. Минут через сорок, через час.
      В кантине [кантина - маленький кабачок] у моста Педуцци дали в долг еще три стакана граппы [граппа - итальянская виноградная водка]: ведь он так уверенно и так многозначительно говорил о своем предстоящем заработке. Было ветрено, и солнце показывалось из-за туч, а потом опять пряталось, и накрапывал дождь. Чудесный день для ловли форели.
      Американец вышел из отеля и спросил Педуцци, как быть с удочками. Надо ли, чтобы жена с удочками шла отдельно?
      - Да, - ответил Педуцци, - пусть синьора идет отдельно.
      Американец вернулся в отель и поговорил с женой. Он и Педуцци вышли на дорогу. У американца через плечо висела сумка. Педуцци увидел американку в альпийских ботинках и синем берете. На вид она была так же молода, как и муж. Она пошла за ними, неся в руках разобранные удочки. Педуцци не нравилось, что она идет так далеко позади.
      - Синьорина, подойдите к нам, - сказал он, подмигивая молодому человеку, - пойдемте все вместе. Синьора, подойдите сюда. Давайте пойдем вместе.
      Педуцци хотелось, чтобы они все вместе прошли по улицам Кортино.
      Американка шла позади с недовольным видом.
      - Синьорина, - нежно позвал ее Педуцци, - подите сюда, к нам.
      Муж оглянулся и что-то крикнул ей. Она прибавила шагу и поравнялась с ними.
      Со всеми прохожими, попадавшимися им на главной улице городка, Педуцци усердно раскланивался, снимая шляпу.
      - Buon'di, Arturo! [Добрый день, Артур! (итал.)]
      Банковский служащий уставился на него из дверей кафе. Кучка людей, стоявших около магазинов, глазела на троих проходивших. Рабочие с постройки нового отеля в блузах, измазанных известкой, разглядывали их. Никто не заговаривал с ними и не кланялся, кроме нищего, худого старика с заплеванной бородой, который приподнял шляпу, когда они поравнялись с ним.
      Педуцци остановился около магазина, где в окне стояло много бутылок, и достал из бокового кармана своей старой военной шинели пустую бутылку из-под граппы.
      - Чуточку винца, немного марсалы для синьоры, самую малость винца.
      Он размахивал бутылкой. Вот выдался денек!
      - Марсала. Вы любите марсалу, синьорина? Немного марсалы.
      У американки был недовольный вид.
      - Очень нужно было тебе с ним связываться, - сказала она мужу. - Я не понимаю ни одного слова. Он же пьян.
      Молодой человек делал вид, что не слышит Педуцци, а в то же время думал: какого черта далась ему эта марсала? Это ведь любимое вино Манси Бирболи.
      - Geld [деньги (нем.)], - произнес в конце концов Педуцци, хватая американца за рукав.
      Он улыбнулся, не смея быть настойчивым, но желая заставить американца действовать.
      Молодой человек вынул бумажник из кармана и протянул ему десять лир. Педуцци поднялся по ступенькам в лавку, где на вывеске было написано: "Продажа местных и заграничных вин". Лавка была заперта.
      - Закрыта до двух часов, - неодобрительно сказал какой-то прохожий.
      Педуцци спустился по ступенькам.
      - Не беда, - сказал он. - Достанем в "Конкордии".
      Они все рядом пошли по дороге, направляясь к "Конкордии". На крыльце "Конкордии", где были свалены заржавленные санки-бобслей, молодой человек спросил у него:
      - Was wollen sie? [Что угодно? (нем.)]
      Педуцци протянул ему бумажку в десять лир, сложенную в несколько раз.
      - Ничего, - сказал он. - Так, что-нибудь.
      Он растерялся.
      - Может, марсалу. Я не знаю. Марсалы бы...
      Дверь "Конкордии" захлопнулась за американцем и его женой.
      - Три рюмочки марсалы, - сказал американец продавщице, стоявшей за стойкой.
      - Две, хотите вы сказать? - спросила девушка.
      - Нет, - ответил американец, - три: одну для vecchio [старик (итал.)].
      - О, - сказала она, - для vecchio? - и засмеялась, доставая бутылку. Потом налила мутную жидкость в три рюмки.
      Американка сидела у стены, на которой висели газеты. Муж поставил перед ней рюмку.
      - Выпей немножко. Может быть, тебе будет лучше.
      Она молча смотрела на рюмку. Американец вышел из комнаты с рюмкой для Педуцци, но не нашел его.
      - Не знаю, где он, - сказал он, входя обратно в комнату и держа рюмку в руке.
      - Ему бы четверть, - сказала жена.
      - А сколько стоит четверть литра? - спросил американец продавщицу.
      - Белого? Лира.
      - Нет, марсалы. И это туда же, - сказал он, протягивая ей рюмку, которая предназначалась для Педуцци, и свою.
      Девушка стала лить вино через воронку.
      - А теперь нужно бутылку, чтобы захватить вино с собой, - сказал американец.
      Продавщица пошла искать бутылку. Все это ее очень забавляло.
      - Мне очень жаль, что у тебя испортилось настроение, Тайни, - сказал американец. - Очень жалею, что поднял этот разговор за завтраком. В сущности, мы говорили об одном и том же, но с разных точек зрения.
      - Какая разница? - сказала она. - В конце концов, мне безразлично.
      - Тебе не холодно? - спросил он. - Почему ты не надела второй свитер?
      - На мне уже и так три.
      В комнату вошла продавщица с узкой темной бутылкой в руках и вылила туда марсалу. Американец заплатил еще пять лир. Они вышли. Продавщицу все это забавляло. Педуцци прохаживался взад и вперед в конце улицы, где было не так ветрено, держа в руках удочки.
      - Пойдем, - сказал он. - Я понесу удочки. Что за беда, если кто-нибудь нас увидит? Нас никто не тронет. В Кортино меня никто не тронет. Я всех знаю в municipio [городской совет (итал.)]. Я бывший солдат. Все в городе любят меня. Я торгую лягушками. Ну что же, что запрещено удить рыбу? Наплевать! Сущая ерунда, Не волнуйтесь. Крупная форель, говорю я вам, и сколько угодно.
      Они спустились с холма к реке. Город остался позади. Солнце спряталось, и накрапывал дождь.
      - Вот там, - сказал Педуцци, показывая на девушку, стоявшую на пороге дома, мимо которого они проходили, - meine Tochter [моя дочка (нем.)].
      - Какой доктор? - сказала американка. - Разве он хочет показать нам своего доктора?
      - Он говорит Tochter, - сказал американец.
      Девушка, на которую показывал Педуцци, вошла в дом.
      Они спустились с холма через поле, потом повернули и пошли вдоль берега реки. Педуцци говорил быстро, многозначительно подмигивая. Они шли рядом, и американка чувствовала, как от Педуцци пахнет вином. Один раз он даже толкнул ее локтем. Он говорил то на диалекте Ампеццо, то на немецко-тирольском диалекте. Он никак не мог сообразить, какой же язык его спутники лучше понимают, и поэтому говорил на обоих. Но когда американец произнес "ja, ja" [да, да (нем.)], Педуцци решил окончательно перейти на тирольский. Молодые люди ничего не понимали.
      - Когда мы проходили по городу, все нас видели. За нами, наверное, следит речная охрана. Очень жалею, что мы в это дело впутались. Да еще этот старый дурак вдребезги пьян.
      - А у тебя, конечно, не хватает духу вернуться назад, - сказала американка. - Тебе непременно нужно идти с ним дальше.
      - А ты бы вернулась? Возвращайся домой, Тайни.
      - Я останусь с тобой. Уж если садиться в тюрьму, так, по крайней мере, вместе.
      Они круто повернули к воде, и Педуцци остановился, отчаянно жестикулируя и указывая на реку. Шинель его развевалась по ветру. Вода была грязная и мутная. Направо на берегу лежала кучка мусора.
      - Да говорите по-итальянски, - сказал американец.
      - Un'mezz'ora. Piu d'un'mezz'ora [Полчаса. Больше получаса (итал.)].
      - Он говорит, что нам еще, по крайней мере, полчаса ходу. Возвращайся лучше домой, Тайни. Ты и так уже озябла на этом ветру. Погода мерзкая, и все равно ничего интересного не предвидится.
      - Хорошо, - ответила американка и стала взбираться на поросший травой берег.
      Педуцци был внизу, у реки, и заметил, что американка ушла, только когда она была уже на гребне холма.
      - Фрау! - закричал он. - Фрейлен! Фрау, что же вы уходите?
      Американка скрылась за холмом.
      - Ушла, - сказал Педуцци. Он был возмущен.
      Он снял резинку, которой были связаны удочки, и начал собирать их.
      - Но ведь вы же сказали, что еще полчаса ходу.
      - Да, да. Там очень хорошо. Но здесь тоже хорошо.
      - Правда?
      - Ну конечно. И здесь хорошо, и там хорошо.
      Американец сел на берегу, собрал удочку, приладил катушку и протянул леску через кольцо. Ему было не по себе, и он боялся, что каждую минуту может нагрянуть речная охрана или на берегу появится толпа местных жителей. Он видел городские дома и кампаниллу над гребнем холма. Он открыл свой ящик с поводками. Педуцци наклонился и засунул туда свой плоский заскорузлый большой палец и указательный и смешал влажные поводки.
      - А грузило есть у вас?
      - Нет.
      - У вас должно быть грузило. - Педуцци был взволнован. Нельзя без piombo [свинец (итал.)]. Piombo. Немного piombo. Вот тут. Как раз над крючком, а то наживка будет плавать по воде. Обязательно надо piombo. Хоть маленький кусочек.
      - А у вас есть?
      - Нет.
      Он стал лихорадочно шарить в карманах, роясь в грязной подкладке своей шинели.
      - Ничего нет. Нельзя без piombo.
      - Ну, так, значит, удить нельзя, - сказал американец и разобрал удочку, наматывая обратно леску через кольцо. - Мы достанем piombo и будем удить завтра.
      - Ну, послушайте, caro [дорогой (итал.)], у вас должно быть piombo. Иначе леска будет плавать по воде.
      На глазах Педуцци рушились все надежды.
      - Piombo должно быть у вас. Нам хватит кусочка. Удочки у вас совсем новенькие, а вот грузила нет. Я бы принес. А вы сказали, что все у вас есть.
      Американец смотрел на реку, мутную от тающего снега.
      - Ну что же, - сказал он, - мы раздобудем немного piombo и будем удить завтра.
      - Утром? В котором часу?
      - В семь.
      Выглянуло солнце. Стало тепло и приятно. Американец почувствовал облегчение. Он уже больше не нарушает закона. Усевшись на берегу, он достал из кармана бутылку с марсалой и передал ее Педуцци. Педуцци передал ее обратно. Американец сделал глоток и передал бутылку обратно.
      - Пейте, - сказал он, - пейте. Это ваша марсала.
      Сделав еще маленький глоток, американец снова протянул бутылку Педуцци. Тот внимательно посмотрел на нее, потом торопливо схватил и залпом выпил. Седые волосы в складках его шеи шевелились, когда он пил, глаза не отрываясь смотрели на узкую темную бутылку. Он выпил ее до дна. Пока он пил, светило солнце. Было чудесно. Все-таки это был удачный день! Чудесный день!
      - Senta, caro! [Слушай, дорогой! (итал.)] Завтра утром, в семь.
      Он несколько раз назвал американца "саго", и это ему сошло. Хорошая была марсала! Таких дней еще много будет впереди, и начнется это завтра, в семь часов утра.
      Они стали подниматься на холм по направлению к городу. Американец шел впереди. Он был почти на гребне холма, когда Педуцци окликнул его:
      - Послушайте, саго. Не дадите ли вы мне пять лир?
      - За сегодня? - хмурясь, спросил американец.
      - Нет, не за сегодня. Дайте мне их сегодня за завтрашний день. Я запасу все, что нужно на завтра. Pane, salami, formaggio [хлеб, салями, сыр (итал.)], хорошей закуски для всех нас. Вы, я и синьора. Наживку, пескарей, не одних червяков. И марсала будет. Все за пять лир. Пять лир, а, синьор?
      Американец порылся в бумажнике и достал бумажку в две лиры и две по одной.
      - Благодарю вас, саго. Благодарю вас, - сказал Педуцци таким тоном, каким говорят члены "Карлтон-клуба", принимая "Морнинг пост" из рук соседа.
      Вот это была жизнь! Хватит с него ковырять вилами мерзлый навоз в саду отеля. Жизнь раскрывалась перед ним.
      - Так, значит, завтра в семь, саго, - сказал Педуцци, похлопывая американца по плечу. - Ровно в семь.
      - Я скорее всего не пойду, - сказал американец и положил бумажник обратно в карман.
      - Как? - спросил Педуцци. - Я принесу пескарей, синьор. Salami, все достану. Вы, я и синьора. Все трое.
      - Я скорее всего не пойду, - повторил американец. - По всей вероятности - нет. Узнаете у padrone в конторе отеля.
      12
      Если это происходило близко от барьера и против вашего места на трибуне, то хорошо было видно, как Виляльта дразнит быка и вызывает его, и когда бык кидался, Виляльта, не трогаясь с места, отклонялся назад, точно дуб под ударом ветра, плотно сдвинув ноги, низко опустив мулету и отводя шпагу за спину. Потом он кричал на быка, хлопал перед ним мулетой и снова, когда бык кидался, не трогаясь с места, поднимал мулету и, отклонившись назад, описывал мулетой дугу, и каждый раз толпа ревела от восторга.
      Когда наступало время для последнего удара, все происходило в одно мгновение. Разъяренный бык, стоя прямо против Виляльты, не спускал с него глаз. Виляльта одним движением выхватывал шпагу из складок мулеты и, направив ее, кричал быку: "Торо! Торо!" - и бык кидался, и Виляльта кидался, и на один миг они сливались воедино. Виляльта сливался с быком, и все было кончено. Виляльта опять стоял прямо, и красная рукоятка шпаги торчала между лопатками быка. Виляльта поднимал руку, приветствуя толпу, а бык не спускал с него глаз, ревел, захлебываясь кровью, и ноги его подгибались.
      КРОСС ПО СНЕГУ
      Фуникулер еще раз дернулся и остановился. Он не мог идти дальше, путь был сплошь занесен снегом. Ветер начисто подмел открытый склон горы, и поверхность снега смерзлась в оледенелый наст. Ник в багажном вагоне натер свои лыжи, сунул носки башмаков в металлические скобы и застегнул крепление. Он боком прыгнул из вагона на твердый наст, выровнял лыжи и, согнувшись и волоча палки, понесся вниз по скату.
      Впереди на белом просторе мелькал Джордж, то исчезая, то появляясь и снова исчезая из виду. Когда, внезапно попав на крутой изгиб склона. Ник стремительно полетел вниз, в его сознании не осталось ничего, кроме чудесного ощущения быстроты и полета. Он въехал на небольшой бугор, а потом снег начал убегать из-под его лыж, и он понесся вниз, быстрей, быстрей, по последнему крутому спуску. Согнувшись, почти сидя на лыжах, стараясь, чтобы центр тяжести пришелся как можно ниже, он мчался в туче снега, словно в песчаном вихре, и чувствовал, что скорость слишком велика. Но он не замедлил хода. Он не сдаст и удержится. Потом он попал на рыхлый снег, оставленный ветром в выемке горы, не удержался и, гремя лыжами, полетел кубарем, точно подстреленный кролик, потом зарылся в сугроб, ноги накрест, лыжи торчком, набрав полные уши и ноздри снега.
      Джордж стоял немного ниже, ладонями сбивая снег со своей куртки.
      - Высокий класс. Ник! - крикнул он. - Это чертова выемка виновата. Она и меня подвела.
      - А как там, дальше? - Ник, лежа на спине, выровнял лыжи и встал.
      - Нужно все время забирать влево. Спуск хороший, крутой. Внизу сделаешь христианию - там изгородь.
      - Подожди минутку, съедем вместе.
      - Нет, ты ступай вперед. Я люблю смотреть, как ты съезжаешь.
      Ник Адамс проехал мимо Джорджа - на его широких плечах и светлых волосах осталось немного снегу, - потом лыжи Ника заскользили, и он ухнул вниз, окутанный свистящей снежной пылью, взлетая и падая, вверх, вниз по волнистому склону. Он все время забирал влево, и к концу, когда он летел прямо на изгородь, плотно сжав колени и изогнув туловище, он, в туче снега, сделал крутой поворот вправо и, сбавляя ход, проехал между склоном горы и проволочной изгородью.
      Он взглянул вверх. Джордж съезжал, готовясь к повороту телемарк, выдвинув вперед согнутую в колене ногу и волоча другую; палки висели, словно тонкие ножки насекомого, и, задевая снег, взбивали комочки снежного пуха; и, наконец, почти скрытый тучами снега, скорчившись, выбросив одну ногу вперед, вытянув другую назад, отклонив туловище влево, он описал четкую красивую кривую, подчеркивая ее блестящими остриями палок.
      - Я не решился на христианию, - сказал Джордж. - Слишком глубокий снег. А ты отлично съехал.
      - С моей ногой нельзя делать телемарк, - сказал Ник.
      Ник лыжей прижал верхнюю проволоку, и Джордж проехал через изгородь. Ник вслед за ним выехал на дорогу. Они шли, слегка согнув колени, по дороге, проложенной в сосновом бору. Здесь возили лес, и накатанный полозьями лед был в оранжевых и табачно-желтых пятнах от конской мочи. Лыжники держались полосы снега на обочине. Дорога круто спускалась к ручью и затем почти отвесно поднималась в гору. Сквозь деревья им виден был длинный облезлый дом с широкими стрехами. Издали он выглядел сплошь блекло-желтым. Вблизи оконные рамы оказались зелеными. Краска лупилась. Ник палкой расстегнул зажим и сбросил лыжи.
      - Лучше понесем их, - сказал он.
      Он стал карабкаться по крутой дорожке с лыжами на плече, пробивая ледяную кору шипами каблука. Он слышал за спиной дыхание Джорджа и треск льда под его каблуками. Они прислонили лыжи к стене гостиницы, обмахнули друг другу штаны, потоптались, стряхивая с башмаков снег, и вошли в дом.
      Внутри было почти темно. В углу комнаты поблескивала большая изразцовая печь. Потолок был низкий. Вдоль стен стояли гладкие деревянные скамьи и темные, в винных пятнах, столы. У самой печки, покуривая трубку, потягивая мутное молодое вино, сидели два швейцарца. Лыжники сняли куртки и сели у стены по другую сторону печки. Голос, певший в соседней комнате, умолк, и в комнату вошла служанка в синем переднике и спросила, что им подать.
      - Бутылку сионского, - сказал Ник. - Согласен, Джорджи?
      - Можно, - сказал Джордж. - В этом ты больше понимаешь. Я всякое вино люблю.
      Служанка вышла.
      - Нет ничего лучше лыж, правда? - сказал Ник. - Знаешь, это ощущение, когда начинаешь съезжать по длинному спуску.
      - Да! - сказал Джордж. - Так хорошо, что и сказать нельзя.
      Служанка принесла вино, и они никак не могли откупорить бутылку. Наконец Ник вытащил пробку. Служанка вышла, и они услыхали, как она в соседней комнате запела по-немецки.
      - Кусочки пробки попали. Ну, не беда, - сказал Ник.
      - Как ты думаешь, есть у них какое-нибудь печенье?
      - Сейчас спросим.
      Служанка вошла, и Ник заметил, что у нее под передником обрисовывается круглый живот. "Странно, - подумал он, - как это я сразу не обратил внимания, когда она вошла".
      - Что это вы поете? - спросил он.
      - Это из оперы, из немецкой оперы. - Она явно не желала продолжать разговор. - У нас есть яблочная слойка, если хотите.
      - Не очень-то она любезна, - сказал Джордж.
      - Что ж ты хочешь? Она нас не знает и, наверно, подумала, что мы хотим посмеяться над ее пением. Она, должно быть, оттуда, где говорят по-немецки, и она стесняется, что она здесь. Да тут еще беременность, а она не замужем, вот и стесняется.
      - Откуда ты знаешь, что она не замужем?
      - Кольца нет. Да здесь ни одна девушка не выходит замуж, пока не пройдет через это.
      Дверь отворилась, и в клубах пара, топая облепленными снегом сапогами, вошла партия лесорубов. Служанка принесла им три бутылки молодого вина, и они, сняв шляпы, заняли оба стола и молча покуривали трубки, кто прислонясь к стене, кто облокотившись на стол. Время от времени, когда лошади, запряженные в деревянные сани, встряхивали головой, снаружи доносилось резкое звяканье колокольчиков.
      Джордж и Ник чувствовали себя отлично. Они очень любили друг друга. Они знали, что впереди еще весь долгий обратный путь.
      - Когда тебе нужно возвращаться в университет? - спросил Ник.
      - Сегодня вечером, - сказал Джордж. - Мне надо поспеть на поезд десять сорок из Монтре.
      - Хорошо бы ты остался, мы бы завтра махнули на Дан-дю-Лис.
      - Я должен закончить свое образование, - сказал Джордж. - А что. Ник, если бы нам пошататься вдвоем? Захватить лыжи и поехать поездом, сойти, где хороший снег, и идти куда глаза глядят, останавливаться в гостиницах, пройти насквозь Оберланд, и Вале, и Энгадин, а с собой взять только сумку с инструментами да положить в рюкзак запасной свитер и пижаму, и к черту учение и все на свете!
      - И еще пройти через весь Шварцвальд. Ух, и места же!
      - Это где ты рыбу ловил прошлым летом?
      - Да.
      Они съели слойку и допили вино.