Эрнест Хемингуэй
      Свет мира
      Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
      - Кружку пива, - сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.
      - А тебе? - спросил он Тома.
      - Тоже.
      Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.
      - В чем дело? - спросил Том.
      Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:
      - Тебе?
      - Виски, - сказал тот.
      Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
      Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
      - Нет, - сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке. - Положи на место, - сказал хозяин.
      - Идите вы знаете куда, - сказал Том.
      Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
      - Чего еще? - спросил он.
      - Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.
      - Ваше заливное провоняло, - сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.
      - Сам ты провонял, - сказал хозяин бара. - Такие - всегда вонючие.
      - Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.
      - Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.
      - Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.
      - А мы и так уходим, - сказал я. - Без вас решили.
      - Мы придем еще, - сказал Томми.
      - Суньтесь только, - сказал ему хозяин.
      - Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.
      - Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.
      - Куда это мы с тобой попали? - сказал Томми.
      - Не знаю, - сказал я. - Идем на станцию.
      Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
      На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.
      - А дверь не надо закрывать? - сказал кто-то.
      Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое, и руки тоже белые и тонкие.
      - Что ж, закроете вы дверь или нет?
      - Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.
      - Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
      - Ты никогда не водился с поваром? - спросил он меня.
      - Нет.
      - Вот попробуй с нашим. - Он поглядел на соседа. - Он это любит.
      Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
      - Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб. - Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.
      Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.
      - Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.
      Повар обернулся и сердито крикнул ей:
      - Молчи ты, слоновая туша.
      Она продолжала хохотать и трястись.
      - Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос. - Ой, господи боже мой.
      Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.
      Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.
      Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:
      - Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
      Я засмеялся и повторил его слова Томми.
      - Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он. Посмотрите на эту троицу.
      Тут заговорил повар.
      - Сколько вам лет, ребятки?
      - Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.
      - Ха-ха-ха! - Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
      - И зачем говорить гадости, - сказал повар. - Я ведь по-хорошему спросил.
      - Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.
      - Ты что это? - оглянулся на меня Томми.
      - Ничего, сиди спокойно.
      - Можете звать меня Алисой, - сказала толстая шлюха и снова затряслась.
      - Это твое настоящее имя? - спросил Томми.
      - Настоящее, - сказала она. - Алиса. Правда? - обратилась она к тому лесорубу, что сидел рядом с поваром.
      - Алиса. Верно.
      - Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, - сказал повар.
      - Меня так и зовут, - сказала Алиса.
      - А этих как зовут? - спросил Томми.
      - Хейзл и Этель, - сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно, не отличались умом.
      - А тебя как зовут? - спросил я одну из пергидрольных блондинок.
      - Фрэнсис, - сказала она.
      - Фрэнсис, а дальше?
      - Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?
      - А тебя как? - спросил я вторую.
      - Отстань, чего привязался, - сказала она.
      - Он просто хочет, чтобы мы все подружились, - сказал лесоруб, который говорил про повара. - Ты разве не хочешь с нами подружиться?
      - Нет, - сказала блондинка. - С тобой - нет.
      - Ну и злюка, - сказал лесоруб. - Самая настоящая злюка.
      Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.
      - Дубье стоеросовое, - сказала она.
      Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.
      - Ничего смешного, - сказал повар. - Вы все смеетесь, но тут нет ничего смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?
      - А вы куда? - спросил его Том.
      - Я хочу попасть в Кадильяк, - сказал повар. - Вы никогда там не бывали? У меня там сестра замужем.
      - Он бы сам не прочь замуж, - сказал лесоруб в кожаных штанах.
      - Ну что это, в самом деле! - сказал повар. - Неужели нельзя без гадостей?
      - Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, - сказал до сих пор молчавший лесоруб.
      - Стив Кетчел, - сказала одна из блондинок пронзительным голосом, как будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. - Родной отец застрелил его. Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет и не будет.
      - Разве его звали не Стэнли Кетчел? - спросил повар.
      - Заткнись, ты, - сказала блондинка. - Что ты знаешь о Стиве Кетчеле? Стэнли! Это, может, ты - Стэнли. Стив Кетчел был самый лучший и самый красивый мужчина на свете. Никогда я не видела мужчины чище телом и красивее, чем Стив Кетчел. Такого и не было никогда. Он был похож на тигра, - а кто еще умел так тратить деньги, как Стив Кетчел?
      - А ты разве его знала? - спросил кто-то.
      - Я его не знала? Я его не знала? Ты еще, может, скажешь, я его не любила? Я его знала, как ты самого себя не знаешь, и я его любила, как ты любишь бога. Он был самый сильный, самый лучший и самый красивый мужчина на свете, Стив Кетчел, и родной отец пристрелил его, как собаку.
      - Ты и на побережье с ним ездила?
      - Нет. Я его знала раньше. Из всех мужчин я его одного любила.
      Все с уважением слушали пергидрольную блондинку, рассказывавшую все это театральным, приподнятым тоном, только Алиса опять начала трястись. Я сидел рядом с ней и чувствовал это.
      - Что ж ты за него замуж не вышла? - спросил повар.
      - Я не хотела портить ему карьеру, - сказала пергидрольная блондинка. Я не хотела быть ему обузой. Ему не нужно было жениться. Ох, господи, что это был за мужчина.
      - Очень благородно с твоей стороны, - сказал повар. - Но я слыхал, что Джек Джонсон нокаутировал его.
      - Это было жульничество, - сказала пергидрольная. - Грязный негр обманом сбил его с ног. Ему ничего не стоило сделать нокдаун этой толстой скотине, Джеку Джонсону. Чистая случайность, что черномазый побил его.
      Отворилось окошечко, и все три индейца подошли к кассе.
      - Стив сделал ему нокдаун, - сказала пергидрольная. - Он оглянулся, чтобы улыбнуться мне.
      - Ты же говорила, что не ездила на побережье, - сказал кто-то.
      - Я нарочно приезжала на этот матч. Стив оглянулся, чтобы улыбнуться мне, а эта черномазая сволочь подскочила и сбила его с ног. Стиву и сотня таких была бы нипочем.
      - Он был классный боксер, - сказал лесоруб.
      - А что, скажешь, нет? - сказала пергидрольная. - Скажешь, теперь есть такие боксеры? Он был как бог, честное слово. Такой белый, и чистый, и гладкий, и красивый, и ловкий, и быстрый, как тигр или как молния.
      - Я видел этот матч в кино, - сказал Томми. Мы все были очень растроганы. Алиса все тряслась, и я посмотрел и увидел, что она плачет. Индейцы уже вышли на перрон.
      - Он мне был лучше всякого мужа, - сказала пергидрольная. - Мы были все равно что обвенчаны перед богом, и я теперь принадлежу ему, и всегда буду принадлежать, и все, что во мне есть, все только его. Пусть другие берут мое тело. Душа моя принадлежит Стиву Кетчелу. Это был мужчина, черт подери.
      Все сидели как на иголках. Было грустно и неловко. Вдруг Алиса заговорила, продолжая трястись:
      - Врешь ты все, - сказала она своим грудным голосом. - В жизни ты не спала со Стивом Кетчелом, и ты сама это знаешь.
      - Как ты смеешь так говорить? - гордо откликнулась пергидрольная.
      - Смею, потому что это правда, - сказала Алиса. - Из всех вас я одна знала Стива Кетчела, потому что я из Манселоны, и я там встречалась с ним, и это правда, и ты знаешь, что это правда, и пусть меня господь бог разразит на этом месте, если это неправда.
      - И меня пусть разразит, - сказала пергидрольная.
      - Это правда, правда, правда, и ты это знаешь. Я-то ничего не вру, я знаю, что он мне говорил.
      - Ну, что ж он тебе говорил? - снисходительно спросила пергидрольная.
      Алису так трясло от слез, что язык ее не слушался.
      - Он сказал: "Ты славная баба, Алиса", - вот что он сказал.
      - Неправда, - сказала пергидрольная.
      - Правда, - сказала Алиса. - Именно так и сказал.
      - Неправда, - гордо сказала пергидрольная.
      - Нет, правда, правда, правда, вот как перед богом, правда.
      - Стив не мог сказать так. Он никогда так не говорил, - самодовольно сказала пергидрольная.
      - Это правда, - сказала Алиса своим приятным голосом. - И мне наплевать, веришь ты мне или нет. - Она уже перестала плакать и успокоилась.
      - Не может этого быть, чтобы Стив так сказал, - заявила пергидрольная.
      - А вот сказал, - повторила Алиса и улыбнулась. - И я очень хорошо помню, когда он это сказал, и я в самом деле была славная баба в то время. Да я и теперь получше тебя, старая ты грелка без воды.
      - Не смей оскорблять меня, - сказала пергидрольная. - Болячка десятипудовая, вот ты кто. Не тронь моих воспоминаний.
      - Брось, - сказала Алиса своим мягким, певучим голосом. - Нет у тебя никаких воспоминаний, разве только о том, как тебе перевязали трубы и как ты первый раз ходила на шестьсот шесть. Все остальное ты вычитала в газетах. А я здоровая, и ты это знаешь, и хоть я и толстая, а мужчины меня любят, и ты это знаешь, и я никогда не вру, и ты это знаешь.
      - Тебя не касаются мои воспоминания, - сказала пергидрольная. - Мои чудные, живые воспоминания.
      Алиса посмотрела на нее, потом на нас, и выражение обиды сошло с ее лица. Она улыбнулась, и мне показалось, что я никогда не встречал женщины красивее. У нее было очень красивое лицо и приятная гладкая кожа, и певучий голос, и она была очень славная и приветливая. Но, господи, до чего же она была толста. Ее толщины хватило бы на трех женщин. Том увидел, что я смотрю на нее, и сказал:
      - Пошли. Нечего тут сидеть.
      - До свидания, - сказала Алиса. У нее в самом деле был очень приятный голос.
      - До свидания, - сказал я.
      - Вы в какую сторону, мальчики? - спросил повар.
      - В другую, - ответил ему Том.