Рано утром дорога через перевал была твердая, гладкая и еще не пыльная. Внизу были холмы, поросшие дубом и каштановыми деревьями, а еще ниже вдали – море. По другую сторону – снеговые горы.
      Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники.
      За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними – леса.
      В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи.
      – Только два места, и оба заняты, – сказал я.
      У нас был старый двухместный форд.
      – Я поеду на подножке.
      – Вряд ли вам будет удобно.
      – Ничего. Мне нужно в Специю.
      – Возьмем его? – спросил я Гая.
      – Он все равно увяжется, – ответил Гай.
      Молодой человек протянул нам в окно сверток.
      – Возьмите это к себе, – сказал он.
      Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно.
      – Можно ехать, – сказал он.
      Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.
      – Что он сказал? – спросил меня Гай.
      – Что мы можем ехать.
      – Хорош, а? – заметил Гай.
      Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины.
      – Интересно, как он там себя чувствует?
      Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода.
      – Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, – сказал Гай.
      – Да он живо соскочит, если шина лопнет, – ответил я. – Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм.
      – Ладно. Он мне не мешает, – сказал Гай. – Только здорово кренит машину на поворотах.
      Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину.
      – Нельзя же запретить ему, – сказал я Гаю. – Ведь это инстинкт самосохранения.
      – Великий итальянский инстинкт.
      – Величайший итальянский инстинкт.
      Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.
      – Мне здесь надо сойти.
      – Стой, – сказал я Гаю.
      Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан.
      – Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток.
      Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане.
      – Сколько с меня?
      – Ничего.
      – Почему?
      – Да так, – ответил я.
      – Ну что же, благодарю.
      Молодой человек не сказал: «благодарю вас», или «очень вам благодарен», или «тысяча благодарностей», – словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое «благодарю» и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город.
      – Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, – сказал я Гаю.
      – Конечно, – ответил Гай. – На двадцать километров он уже продвинулся.

      Мы заехали в Специю, чтобы закусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. По трамвайным путям мы добрались до центра города. На стенах домов виднелись сделанные при помощи трафарета портреты Муссолини с вытаращенными глазами, а под ними от руки «Vivas»; от двух V по стене шли брызги черной краски. Боковые улочки спускались к гавани. День был яркий, и все высыпали на улицу по случаю воскресенья. Мостовая была только что спрыснута, и струйки воды сбегали в пыли. Мы ехали вдоль тротуара, чтобы не столкнуться с трамваем.
      – Выберем ресторанчик попроще, – сказал Гай.
      Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась на противоположной стороне улицы. Я купил газеты. Оба ресторана были рядом. Женщина, стоявшая у входа одного из них, улыбнулась нам. Мы пересекли улицу и вошли.
      Внутри было темно. В глубине комнаты за столом сидели три девушки и старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел и не пил. Еще дальше – молодой человек в синем костюме писал за столом. Волосы его были напомажены и блестели; он был хорошо одет и имел франтоватый вид.
      Свет проникал через входную дверь и окно, где на витрине были выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к нам принять заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было надето на голое тело. Девушка, принимавшая заказ, обняла Гая за шею, пока мы рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними, и они снова уселись вместе с ней.
      В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На ней висела занавеска. Девушка, принявшая заказ, принесла из кухни спагетти. Она поставила перед нами блюдо, подала бутылку красного вина и подсела к столику.
      – Ну вот, – сказал Гай, – ты искал местечка попроще.
      – Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее – наоборот.
      – Что вы говорите? – спросила девушка. – Вы немцы?
      – Южные немцы, – ответил я. – Южные немцы, приветливый, хороший народ.
      – Не понимаю, – сказала девушка.
      – Как здесь принято? – спросил Гай. – Обязательно, чтобы она меня обнимала за шею?
      – Конечно, – ответил я. – Муссолини уничтожил публичные дома. Это ресторан.
      На девушке было надето гладкое платье. Она облокотилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она все время поворачивала эту сторону к нам. Очарование этой стороны подчеркивалось еще тем, что с другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в сущности, ее нос не был похож на теплый воск. Он был очень холодный и твердый, только сбоку немного вдавлен.
      – Я вам нравлюсь? – спросила она Гая.
      – Он обожает вас, – сказал я. – Только он не говорит по-итальянски.
      – Ich spreche deutsch [я говорю по-немецки (нем.)], – сказала она и погладила Гая по волосам.
      – Гай, поговори с леди на твоем родном языке.
      – Откуда вы приехали? – спросила девушка.
      – Из Потсдама.
      – И побудете здесь?
      – В этой чудесной Специи? – спросил я.
      – Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны и у нас нет денег, – сказал Гай.
      – Мой друг – закоренелый женоненавистник. Он настоящий немец и ненавидит женщин.
      – Скажите, что я люблю его.
      Я сказал.
      – Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, – продолжал Гай.
      Девушка обняла его другой рукой.
      – Скажите ему, что он мой.
      Я сказал.
      – Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет?
      – Отчего вы ссоритесь? – сказала девушка. – Вы не любите друг друга?
      – Мы немцы, – ответил я с гордостью. – Настоящие немцы с юга.
      – Скажите ему, что он красивый малый, – сказала девушка.
      Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во Франции его принимают за путешествующего коммивояжера.
      – Ты красивый малый, – сказал я.
      – Кто это говорит? – спросил Гай. – Ты или она?
      – Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь только потому ты и взял меня с собой.
      – Хорошо, что это она, – сказал Гай. – А не то пришлось бы нам тут расстаться.
      – Ну что же. Специя – приятное местечко.
      – Специя? – спросила девушка. – Вы говорите о Специи?
      – Приятное местечко, – сказал я.
      – Это моя родина. Специя – мой родной город, а Италия – моя родина.
      – Она говорит, что Италия – ее родина.
      – Оно и видно, что это ее родина.
      – Что у вас на десерт? – спросил я.
      – Фрукты, – сказала она. – Есть бананы.
      – Бананы, пожалуй, можно, – заметил Гай. – Они хоть с кожурой.
      – Ах, он любит бананы, – сказала девушка. Она обняла Гая.
      – Что она говорит? – спросил Гай, отворачивая лицо.
      – Она радуется, что ты любишь бананы.
      – Скажи ей, что я не люблю бананов.
      – Синьор не любит бананов.
      – Ах, – сказала девушка упавшим голосом, – он не любит бананов.
      – Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну.
      – Синьор любит холодную ванну по утрам.
      – Не понимаю, – сказала девушка.
      Сидевший против нас бутафорский моряк не двигался с места. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания.
      – Дайте нам счет, – сказал я.
      – Нет, нет, останьтесь!
      – Послушай! – сказал франтоватый молодой человек из-за стола, за которым он писал. – Пускай они уходят, они ничего не стоят.
      Девушка взяла меня за руку.
      – Ну останьтесь! Попросите его остаться.
      – Нам нужно ехать, – сказал я. – Сегодня к вечеру мы должны попасть в Пизу, а если удастся, то и во Флоренцию. Мы можем вечером там поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло.
      – Отдохнуть немного – тоже хорошо.
      – Путешествовать необходимо при дневном свете.
      – Послушай, – сказал франтоватый молодой человек. – Не трать с ними времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю.
      – Подайте нам счет, – сказал я.
      Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять за стол. Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через всю комнату и стала в дверях.
      – Не трать с ними времени понапрасну, – сказал опять франтоватый молодой человек недовольным голосом. – Садись и ешь. Они ничего не стоят.
      Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и франтоватый молодой человек сели вместе за стол. Бутафорский моряк сидел, опустив голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним не заговаривал. Девушка принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему месту за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину, чтобы двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина тронулась, и я махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.