Все остальное отсутствовало: гребни, щетки, зеркальца. Соседний ящик был выдвинут. Там, подобно мертвым паукам, лежали перчатки самых разных расцветок.

Исидро приподнял бровь.

Лидия продолжила с сомнением:

– Может, он от нее сбежал?

– Ища убежища за границей, в Австрийской империи? – Он обогнул угол кровати, коснулся вмятины на пыльном покрывале, и ноздри его вздрогнули вновь, улавливая тончайшие запахи. – Не думаю. Она любила его, берегла. Она была для него всем. – Он помедлил, отвернулся; лицо – бесстрастное, как и голос. – Бывает, правда, что любят и ненавидят одновременно. Это то… – Снова помедлил, поколебался – и закончил: – То, что я никогда не понимал, будучи живым. Она встретила его взгляд, но не ответила.

Спустя некоторое время он сказал:

– Почтовый на Кале отбывает от Черинг-Кросс в девять. Сомневаюсь, чтобы мы успели собраться до этого времени. Так что встречаемся завтра в восемь на платформе: вы и ваша служанка. А я предварительно телеграфирую в Париж…

– Я не возьму с собой служанку, – возмущенно сказала Лидия.

Брови Исидро приподнялись вновь, бесцветные на бесцветном лице:

– Она не узнает, кто я такой. Просто случайный попутчик.

– Нет.

– Миссис Эшер…

– Тут не о чем спорить, дон Симон. – Мысль о путешествии в Вену с попутчиком-вампиром была страшна сама по себе. Но подвергать такой же опасности еще и ни в чем не повинную Элен… – Я пришла к вам за советом относительно вампиров, в частности – относительно лорда Эрнчестера. И не услышала пока что ничего конкретного. – Ей показалось, что в глубине светлых янтарных глаз вспыхнуло раздражение, но, к своему удивлению, страха она не почувствовала. – И я не возьму с собой никого – тем более женщину, которая служит у меня вот уже пятнадцать лет, – даже не предупредив о предстоящей опасности. Нет, это невозможно.

– Порядочные женщины не путешествуют в одиночестве.

– Чепуха! Моя подруга Джосетта Байерли всегда ездит одна – и…

– А вы одна не поедете. – Голос Исидро не стал громче, но Лидию словно обдало ледяной волной. – В мои времена из дому в одиночестве выходили только крестьянки да уличные женщины.

– Ну, если бы сейчас вдоль дороги от Лондона до Кале бродили шайки разбойников и наемных солдат, я бы, конечно, прислушалась к вашему совету…

– Перестаньте говорить глупости. Кароли опаснее любой шайки, не говоря уже об Эрнчестере.

– Это вы говорите глупости, – огрызнулась Лидия, хотя в глубине души сознавала, что он прав. – Сейчас двадцатое столетие, а не семнадцатое. Я с благодарностью приму любой ваш совет…

– Советы мало помогут вам против Кароли и Эрнчестера. Если вы хотите уберечь вашего мужа от опасности, вы должны ехать со мной. Я же отправляюсь с вами, чтобы предостеречь Чарльза от того, что он затеял, каковы бы ни были его мотивы. Лидия молчала, обессиленная одной только мыслью о предстоящей поездке.

– Если это ваш долг, – медленно произнесла она. – Спасибо… но я не возьму служанку в путешествие, где она может встретиться с Эрнчестером или догадаться, кто вы такой. Это вполне вероятно, – добавила Лидия. – Элен весьма любопытна и гораздо умнее, чем кажется. Я не могу с ней так поступить.

– Наймите кого-нибудь специально для путешествия.

– Чтобы вы ее потом убили, когда все кончится? И меня заодно? – добавила она, холодея при мысли о таком исходе.

Лидия и так уже слишком много знала. Одно только ее вторжение в логово вампира грозило нарушить границы, тщательно обговоренные Джеймсом и Исидро год назад в доме на Харли-стрит – ныне сгоревшем.

«Ему нужен живой попутчик, – подумала она. – Кто-нибудь способный позаботиться о его дневном укрытии. Кто-нибудь настолько знающий Джеймса, чтобы выследить его… и таким образом выйти на Кароли с Эрнчестером».

Она сказала Элен и миссис Граймс, что едет в гости к кузине. Значит, ее хватятся только через неделю.

– Вам не стоит бояться меня, сударыня, – медленно проговорил вампир. – Не стоит бояться и за попутчицу – во всяком случае, до тех пор, пока она не начнет совать нос куда не следует.

– Нет.

Джеймс рассказывал ей о способности вампиров овладевать разумом живых людей, о холодной стискивающей мозг хватке. Но с ее помощью можно было лишь отвлечь внимание, сбить с мысли. Изменить решение таким образом не заставишь. И Лидия видела, что Исидро тоже это понимает.

– Коль скоро мы собираемся странствовать вместе, я просто не могу допустить, чтобы вы путешествовали подобно гулящей девке, – сказал он. – Полагаю, ваш супруг согласился бы со мной.

– Это его дело, согласился бы он или нет, – сказала Лидия. – Я же скорее соглашусь выглядеть гулящей девкой, чем предать доверившегося мне человека. Если это вам не подходит – хорошо, я обойдусь без вашей помощи.

Исидро склонился и поцеловал ей руку. Губы его были – как шелк в морозную ночь.

– Что ж, доброго пути, сударыня. И доброго исхода вашей встречи с неумершим.

С чувством внезапного пробуждения она обнаружила, что осталась одна.

Было довольно поздно, когда Лидия выбралась из этого совершенно незнакомого района Лондона. Хотя туман сгустился, а ночь стала еще холодней, на улицах было полно народу. В основном это были иностранные рабочие, направляющиеся в изобилующие здесь веселые дома, и матросы, словно бы задавшиеся целью подтвердить мысль Исидро о том, что в одиночестве гуляют только уличные девки. Впрочем, многие услышанные Лидией слова были ей просто непонятны. Суфражистские идеи Джозетты сюда еще явно не проникли. Надо будет ей как-нибудь об этом сказать.

Как Лидия и подозревала, река обнаружилась неподалеку. На широкой освещенной электрическими фонарями набережной она остановила кеб и велела ехать в небольшую гостиницу близ музея, где оставила свой багаж.

Уже в номере Лидия решила, переодеваясь, что скорее рада, нежели огорчена утратой такого спутника, как Исидро. Многие путешествовали в одиночку, почему бы не последовать их примеру? Взгляды Исидро отдавали антиквариатом, в то время как мир вокруг был полон полисменов, портье, гидов, кебменов, туристических бюро, отелей с прекрасным обслуживанием. Магазинов, наконец, если в спешке забудешь что-нибудь захватить. Отсутствие служанки, конечно же, создаст определенные неудобство, но в крайнем случае можно будет воспользоваться услугами горничной в отеле.

Непохоже, чтобы Лидия встретилась с Джеймсом до того, как прибудет в Вену. Оставалось надеяться, что, будучи человеком профессионально осторожным, он воздержится от немедленных действий и не будет слишком откровенен с перевербованным агентом (если тот, конечно, перевербован). В крайнем случае, Лидия даст знать тамошнему представителю Департамента, что Джеймса надо искать в клинике доктора Фэйрпорта, расположенной в Венском лесу.

Если представитель Департамента сам не перевербован.

Судя по рассказам Джеймса, такое было вполне возможно.

В очередной раз преодолев чувство паники, она осмотрела свой собранный за одну ночь багаж: пеньюар, две пары комнатных туфель, еще одна пара – изящная, но менее удобная, розовая вода и глицерин для рук, прославляемая тетей Гарриет ананасовая вода против морщин, оправленная серебром щетка для волос, гребень, зубная щетка, маникюрный набор, щипцы для завивки, заколки, нижнее белье, корсеты, юбки, серебряные ножи, заточенные настолько, насколько можно вообще заточить серебро, и револьвер тридцать восьмого калибра, заряженный серебряными пулями.

Укладывая все это рядом с тальком, рисовой пудрой, румянами, лосьонами и духами, Лидия чувствовала себя героиней дешевого романа – из тех, что выходят в бумажных обложках.

Еще тут была рыночная корзинка, приобретенная в Ковент-Гарден и содержащая косицу чеснока, пакетики аконита и боярышника, ветки шиповника и осиновый колышек. Лидия разложила это все на подушке, а частью развесила на единственном окошке холодной спальни (остановиться в другом, более приличном отеле, она не решилась, боясь столкнуться с людьми, знакомыми с ее семейством).

Раздетая и непричесанная, она задумалась, не предложить ли кому-нибудь из подруг составить ей компанию.

Джосетта разбирается в политике и ничего не боится, зато, где бы ни оказалась, яростно добивается собственного ареста за суфражистские взгляды и терпеть не может законы. Другая близкая подруга, Энн Грешелм, умнее и рассудительнее Джосетты, но она сейчас читает лекции студентам, да и со здоровьем у нее неважно. Кроме того, Лидия была почему-то уверена, что любой другой вампир на месте Исидро не оставил бы в живых того, кто хотя бы заподозрил о существовании ночных охотников. Выдать этот секрет Джосетте или Энн означало подвергнуть их такой же опасности.

Снова пойти к Исидро и согласиться ехать вместе с ним? Он опять потребует взять с собой Элен…

Лидия вздохнула, засунула револьвер под подушку и провалилась в сон – среди скомканных одеял, расписаний поездов и путеводителей по восточной Австрии.

Запах чеснока… – подумала она уже во сне. – Чеснок… дом в тумане…

Она стояла на террасе высокого особняка, наполовину деревянного, наполовину каменного. По одну руку от нее располагался облитый луною сад, по другую – светились мозаичные цветные окна. Заглянув в одно из них, она увидела затянутых в бархат придворных и мягкое сияние алмазов времен царствования Елизаветы. Там танцевали. Лидия слышала нежную замысловатую музыку. Мужчины носили маленькие «шекспировские» бородки и выглядели довольно забавно в тесных чулках и подбитых ватой оливково-зеленых камзолах. Женщины щеголяли юбками размером с кухонный стол и стоячими злато кружевными воротниками.

Женщину, стоящую у окна, Лидия заметила, потому что на ней было вполне современное платье из коричневой саржи – словно бы с чужого плеча. Лицо у незнакомки было открытое, с чуть скошенным подбородком, обильные вьющиеся волосы рассыпаны по узким плечам. Стоило, однако, Лидии присмотреться, как выяснилось, что одеяние женщины вполне соответствует елизаветинским временам. Наряд служанки или бедной родственницы. Маленькая рука теребила агатовую пуговку на рукаве.

Потом Исидро произнес – очень мягко:

– Вы полагаете, они так бы танцевали, будь их одежда более удобна?

Его голос был столь тихим, что Лидия удивилась, как она вообще может расслышать его сквозь музыку и сквозь стекло. Дон Симон стоял рядом с женщиной в коричневом платье. Его черный бархатный камзол, открытые туфли и чулки с подвязками у колена шли ему больше, чем всем прочим; светлые волосы казались в таком освещении темнее, чем обычно, и приобрели медовый оттенок. Девушка ответила неслышно, но ответ ее заставил дона Симона рассмеяться. Неужели она не видит? – в ужасе подумала Лидия. – Не понимает, кто он такой?

Какое-то время они стояли плечом к плечу, разглядывая фантастически одетых танцоров, – девушка и вампир. Затем сон изменился, поплыл. Она снова увидела этих двоих, но уже в другом саду (высокие цветники, фигурно постриженные кустарники), где он кружил ее в вальсе при свете луны под слепыми взглядами мраморных богов. И их поцелуй – позже, в сводчатом проходе меж двумя домами, построенными на мосту, и красный свет факелов отражался в глазах Исидро. Через другое окно (два окна, потому что Лидия находилась в темном доме напротив) она видела, как та же девушка, но уже в домашнем наряде, склоняется над лежащим на растерзанной кровати доном Симоном, в груди которого торчит клинок (рана для человека – смертельная). Исидро шевельнул рукой, и девушка припала губами к его губам.

– Ты не похожа на других, – услышала Лидия, оказавшись перед окном, за которым вновь звучали скрипки и раздавался смех танцующих придворных.

«Версаль?» – предположила она, исходя из покроя темно-сливового шелкового одеяния Исидро.

– Как я бесконечно устал от них! Я и не думал, что встречу такую женщину, как ты. – И он поднес руку девушки к губам. – Мы знали друг друга, мы любили друг друга – когда-то, в бесконечно далеком прошлом. – Он закутал девушку в тяжелый бархатный плащ.

Они стояли в зимнем лесу, и луна сияла на синих снегах. Волосы девушки были растрепаны, одежда разорвана. Лидия знала, что Исидро выручил ее из беды, о чем свидетельствовал и мужской труп, лежащий в овраге на берегу скованного льдом ручья. Ногам стало холодно. Стоя за деревом по колено в снежной хляби, Лидия чувствовала, как, намокая, тяжелеют ее юбки.

Девушка в коричневом – на ней, как и раньше, было коричневое платье со вздутыми рукавами и широким воротником, – прошептала:

– Я помню, Симон, я помню… все… – И их губы встретились.

Нет! – крикнула Лидия – и хотя дыхание ее заклубилось в лунном морозном воздухе, звука не было. – Он лжет тебе! Он собирается убить тебя! Ужаснувшись, она хотела подбежать к ним, но черные сучья вцепились в юбку и не пустили. Она попыталась освободиться, ветки ломались в пальцах, как мертвые насекомые. Она проснулась, сжимая ветку шиповника, что лежала радом с ней на подушке.

Лидия отправилась в Париж двухчасовым поездом. Даже после того как странная путаница романтических интерлюдий в лунном свете исчезла из ее сновидений, проснулась она с ледяным ощущением, что стройная желтоглазая тень поджидает ее за дверью. Поднявшись, Лидия приняла ванну, оделась, собрала вещи, привела себя в порядок (все это без помощи служанки), после чего выяснилось, что на утренний поезд она не успевает. «Никогда больше не буду останавливаться в таких отелях, – подумала она. – Лучше уж случайно столкнуться с кем-нибудь из родственников!»

В Париж она прибыла в девять, но в связи с усталостью и головной болью решила пропустить поезд на Вену, который отходил в час тридцать от другого вокзала, и остановилась в отеле «Санкт-Петербург»

В Париж Лидию вывозили еще в детстве, а в последнее время она часто приезжала сюда на медицинские конференции. Хорошо владела французским и знала, как себя здесь вести. Возможно, что путешествие окажется не таким страшным, как ей представлялось, поскольку Лидия все привыкла делать методично, шаг за шагом, как в анатомичке.

Спала она плохо, вновь снились девушка в коричневом и дон Исидро. То он спасал ее от гвардейцев кардинала, то они целовались под полной луной в пустынях Марокко. Проснувшись в темноте, Лидия лежала, натянув одеяло до подбородка, смотрела на проникший сквозь щель жалюзи свет электрического фонаря, слушала голоса, доносящиеся из кафе внизу, и гадала, где сейчас находится Джеймс и все ли с ним в порядке. По улице прокатил молочный фургон – и она уснула.

Венский экспресс отправлялся в семь тридцать, так что у Лидии оставалась достаточно времени не только на сборы, но и чтобы заглянуть в магазины.

Она намазывала маслом круассан в почти пустом обеденном зале, размышляя о патологии ногтей дона Симона Исидро, когда услышала мурлыканье официанта «Б’нжур, м’мзель», – и, подняв глаза, увидела входящую в зал даму. На таком расстоянии и без помощи очков Лидия не могла разглядеть лица вошедшей, но в целом женщина произвела на нее впечатление безобидного создания; довольно высокая, чуть сутулая, она двигалась несколько робко, словно чувствуя себя иностранкой в своей родной стране.

И Лидии вдруг почудилось, что где-то она ее уже видела. Женщина приблизилась, размытые черты обрели ясность, и Лидия наконец поняла, в чем дело.

На женщине было коричневое платье со вздутыми рукавами и широким воротником, какие носили в девяностых. Лидия поставила чашку на стол.

– Миссис Эшер? – Женщина остановилась возле ее столика, неловко сцепив руки в перчатках. С виду ей было примерно двадцать три года, и она казалась несколько более неуклюжей, чем в сновидениях. И еще на ней было пенсне. – Дон Симон сказал мне, что я смогу вас найти здесь.

4

В те дни, когда Эшер работал в Вене, в моде был вальс из балета Чайковского «Щелкунчик». Убаюкиваемый перестуком вагонных колес, Эшер слышал его вновь и, прикрыв глаза, мысленно переносился вослед за мелодией в освещенное мягким светом газовых рожков кафе «Нью-Йорк». Карнавальный сезон, искрящийся снег на мостовой, а вокруг – оживленный говор на французском, итальянском, немецком. Светские сплетни и споры о психоанализе, музыке, политике и кто кому наставил рога. Тринадцать лет назад…

Матроны в масках и карнавальных костюмах, ищущие острых ощущений; офицеры в мундирах, бряцающие саблями и шпорами.

Франсуаза.

– Здесь все кем-то притворяются, – сказала она в ту ночь, когда они направлялись в кафе после бала в честь Святого Валентина, данного ее братом, и Джеймс осознал, что эти слова в первую очередь ему следует отнести к самому себе.

Несмотря на тридцатипятилетний возраст, худощавое лицо и почти шесть футов роста, что-то в ней завораживало мужчин. Ее брат был директором крупнейшего венского банка, владельцем поместий, виноградников и кварталов в Седьмом округе. Его жена, младшая дочь барона, в течение многих лет пыталась найти Франсуазе мужа из дипломатов.

Эшер часто задавал себе вопрос: выйдет ли она когда-либо замуж? Поверит ли какому-нибудь другому мужчине?

– Люди просиживают в таких кафе целыми днями, пьют кофе, читают газеты, разглядывают прохожих. – Она грациозно пожала плечом, усмешка ее была печальна. Смуглолицая. Изумруды в ее серьгах искрились в тон глазам. – Со стороны это выглядит очень мило, но на самом деле большинство из них обитают в тесных однокомнатных квартирах и сбегают сюда от семейных сцен, кухонного чада и грязных пеленок. Мы здесь в Вене тонко различаем титулы, соблюдаем правила хорошего тона, а вокруг словенцы, сербы, чехи, молдаване, мусульмане требуют, чтобы у них были свои школы, свой язык, свои государства. Они бросают бомбы, стреляют, учиняют мятежи, зовут на помощь Россию, Англию, кого угодно, кто бы помог им освободиться.

Ее большая рука в длинной перчатке цвета слоновой кости метнулась, словно пытаясь сорвать невидимую завесу. Эшер познакомился с Франсуазой на балу Двенадцатой ночи. Он предстал перед ней тогда в привычном облике профессора-фольклориста. Фольклор был всегда популярен в Вене, особенно экзотический, чудесные истории о японских оборотнях или китайских феях. Но Эшер, часто встречаясь с вышеупомянутыми сербами, чехами и молдаванами, был так же неплохо осведомлен о бомбах, мятежах и планах отделения от Австрии.

Ему не нужно было встречаться с Франсуазой еще раз. Но он встретился.

– Когда мы жалуемся, – продолжала она, – это вовсе не жалобы. Когда мы всхлипываем, это еще не означает, что нам больно. Танцуем – не для веселья. «Да» не означает «да», «нет» редко означает «нет». Дворцы, которые вы видите, на самом деле не дворцы, и каждый толкует о чем угодно, только не о том, что его действительно интересует. – Она взглянула на него, слегка нахмурив темные брови и как бы не решаясь о чем-то спросить. – И мы вечно сомневаемся, что перед нами: лицо или маска.

Эшер глядел в ее светло-зеленые глаза и не знал, что ответить.

Я просил тебя на прошлой неделе выяснить, кто из знакомых тебе офицеров особенно глубоко влез в долги.

Я прибыл сюда за сведениями, которые погубят твою страну, твоих родных и близких.

Мне кажется, я люблю тебя.

Он и сам бы не смог сказать, когда это случилось.

Маски упали. Эшер и Франсуаза глядели друг другу в глаза. Но даже теперь, вспоминая все это в полудреме, он не знал, что ей сказать.

Франсуаза улыбнулась, снова надев маску любезности.

– Вальс цветов, – сказала она. – Вы танцуете?

Он не должен был возвращаться в Вену.

Эшер заставил себя проснуться. Спать было рано. Сзади в синей мгле еще мерцали огни Парижа. Он прихлебывал черный кофе, принесенный проводником. Отдельное купе было дорогим удовольствием. В кармане вновь оставалось не более пяти фунтов.

Однако в экспрессе Париж-Вена ему следовало ехать только первым классом, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности и иметь доступ к вагону, в котором могли находиться Кароли и Эрнчестер. Неизвестно, суждено ли ему проснуться следующим утром.

Кароли.

Здесь все кем-то притворяются.

На другом карнавальном вечере Кароли, помнится, прервал танец с одной из самых богатых наследниц Вены, чтобы выбежать на улицу и запретить извозчику хлестать упавшую лошадь.

– Впечатляюще, – заметила Франсуаза и, когда Эшер поднял бровь, пояснила: – Если обратили внимание, он ведет себя так, только когда на него смотрят.

Эшер давно обратил на это внимание, но он не предполагал, что это заметила и Франсуаза.

Он не успел дать телеграмму Лидии. Как и Стритхэму – о смерти Картера.

Стритхэм покидает офис ровно в семь и приходит утром на службу не ранее двадцати минут одиннадцатого. Лишь бы он завтра не изменил этой своей привычке!

Стоило заснуть, как привиделась выгнувшаяся в кресле рыжеволосая проститутка. Она хрипела и била ногами, прощаясь с жизнью.

Потом – изъеденное крысами лицо Крамера. Пугающие сновидения засасывали, увлекали во тьму. Я уже бывал в этой комнате, – подумал он. – Когда? За плотно занавешенными окнами слышался шум проливного дождя. Раньше комната была обставлена, теперь же из мебели в ней остался один лишь стол, залитый воском свеч, сгоревших почти до конца. Их нарциссовый свет ощупывал бархатное одеяние, наброшенное на край стола, и мерцал на драгоценных камнях прячущейся в складках бархата диадемы. Сон был похож на воспоминание. Чувствовалось, что за окнами глубокая ночь.

Женщина, неподвижно лежащая на желтом мраморном полу возле стола, подобно второму одеянию, брошенному небрежным слугой, была черноволоса, ее растрепанные локоны, тронутые бликами свечей, обретали оттенок корицы.

– Антея… – Другая женщина пересекла комнату, пройдя в каком-нибудь шаге от Эшера. – Антея, ты должна лечь в постель.

Даже во сне Эшер отметил удлиненность гласных звуков в ее речи и машинально подумал: «Конец семнадцатого столетия…» Вошедшая была в черном. На фоне кружев ее лицо казалось безжизненным. Глаза – красные, припухшие.

– Уже далеко за полночь. – Она с шорохом опустилась на колени и тронула руку лежащей.

– Как он мог умереть? – В ясном, низковатом для женщины голосе не было слышно слез, в нем звучало лишь усталое недоумение. – Я не… не чувствую его. Неужели я поднимусь сейчас по лестнице, а он на ждет меня там, наверху? – Лежащая приподняла голову, как пьяная. И хотя от Эшера ее отделяло футов двадцать, он увидел ее глаза цвета осенней дубовой листвы, устилающей дно пруда.

– Я чувствовала то же самое, когда умер мой Эндрю. – Вторая женщина помогла ей подняться с пола. Антея держалась на ногах нетвердо, высокая и прекрасная – даже в сбившемся смятом наряде. – Поверь мне, дорогая, он мертв.

Медленно, как старуха, Антея двинулась к столу и тронула бархатный покров, на котором раньше, как догадался Эшер, стоял гроб. Голос ее стал совсем ребячьим:

– Не знаю, что я теперь буду без него делать.

Она повернулась и вышла из комнаты, как бы не замечая своей подруги, следовавшей за ней по пятам. Эшера она не увидела, хотя прошла так близко от него, что коснулась его ног краешком платья. Ее сброшенная вуаль осталась лежать на полу подобно черной розе.

– Стеффи, дорогой, ты невыносим со своей ревностью!

Эшер проснулся. В глаза бил солнечный свет, шея затекла, покачивание вагона отдавалось в костях. Он сел, слушая, как Стеффи (кем бы он ни был), ворча что-то на берлинском диалекте, удаляется вместе со своей венской подружкой по коридору в сторону ресторана. Эшер дотянулся и выключил электрический светильник, затем нажал кнопку звонка. Велел явившемуся проводнику принести воду для бритья, сопроводил просьбу чаевыми (непозволительная в его положении роскошь) и осведомился, который час.

– Десять утра по венскому времени, сэр, – ответил тот по-французски с итальянским акцентом. – В Париже – девять. Местное время, насколько я могу судить, – четверть десятого.

Эшер был слишком измотан вчера, чтобы перевести часы на венское время, и сделал это сейчас.

– Когда здесь можно позавтракать?

– Сразу, как только вы побреетесь, мсье. – Проводник коснулся козырька. «Венецианец», – предположил Эшер. Смуглый, держится с изяществом, свойственным даже старикам в этой древней республике. – Я сам обслужу мсье.

Эшер вручил ему еще два франка серебром. Должно быть, в карманах проводника венского экспресса найдутся и доллары, и пиастры.

– Не могли бы вы выяснить: тот венгерский джентльмен, что едет вместе с англичанином, все еще сидит в ресторане? Но только, – добавил он, поднимая руку, – не привлекая его внимания.

Темные итальянские глаза просияли интересом, и Эшер добавил еще один франк.

– Семейные дела, – пояснил он.

– А! – Итальянец понимающе кивнул. – В том купе, где едут венгр и англичанин, свет горел всю ночь, но чем они там занимались, сказать не могу – шторка была задернута. Но они не вызвали меня утром, а когда я зашел навести порядок в купе, постели были не тронуты. – Он выразительно посмотрел на несмятую постель Эшера. Вчера вечером Джеймс сразу же заперся изнутри, и если этот человек стучался в его купе, то он его просто не слышал.

Вскоре проводник, которого, по его словам, звали Джузеппе, принес горячей воды, поднос с завтраком и известие, что венгерский герр Фекетело покинул ресторан. Покончив с едой, Эшер прогулялся по коридору, надеясь, что Кароли, подобно своему попутчику, будет отсыпаться весь день. Его собственное купе находилось рядом с гармошкой перехода в вагон-ресторан. Купе, занимаемое Кароли и Эрнчестером, было в самом конце поезда, а следующим, как заметил Эшер, шел багажный вагон.

Он был опечатан, но Джеймс сам часто имел дело с дубликатами ключей, вдобавок был осведомлен о физических возможностях вампиров, поэтому прекрасно сознавал, что для Эрнчестера это – не преграда.

Эшер передал Джузеппе еще несколько франков из своего скудного бюджета, велев ему точно так же принести на подносе и ленч. И все же было гораздо приятнее путешествовать по Европе таким способом, нежели блуждать в Альпах с пулей в плече, с номерами компрометирующих счетов швейцарского банка в кармане и с Кароли за спиной. В Мюнхене экспресс сделал полуторачасовую остановку, к составу добавили два вагона второго класса и спальный вагон, следующий из Берлина. Эшер рискнул сбегать на телеграф и отбить две депеши: одну Лидии – об изменившихся планах, другую Стритхэму – о смерти его агента.

Он до сих пор был в бешенстве, причем не столько из-за Кароли с Эрнчестером, сколько из-за Стритхэма, отрядившего на столь опасное задание самого неподготовленного из своих людей.

Пересекши огромное пространство вокзала, накрытое стеклянным потолком, сквозь который просеивался серый свет ненастного дня, Эшер пытался вспомнить, кто был начальником венского отделения. По крайней мере Фэйрпорт должен был еще находиться в Вене, занимаясь между делом омолаживанием богатых пациентов, – суетливый, застенчивый, болезненный, в неизменных нитяных перчатках и с фанатическим блеском бледно-голубых глаз.

Эшер улыбнулся, вспомнив три дня, которые он провел с этим забавным ипохондриком, сопровождая его в отдаленное чешское селение, гае Фэйрпорт собирался побеседовать с крестьянами, заставшими в живых своих прадедов и прабабок, а сам Эшер намеревался исследовать местные варианты глагола byti или biti. Ну и заодно взглянуть на ведущую в Саксонию лесную дорогу, которую не к добру решили отремонтировать и расширить, причем за берлинские денежки. Старик ни разу не снял перчаток в течение всего путешествия, пил согретую воду из родников, ибо это благоприятно сказывалось на его печени, и употреблял только свою особую пищу. Местные крестьяне лишь трясли головами и называли его промеж собой «постирушкой» и «английской бабушкой», а владелец постоялого двора отвел Эшера в сторонку и вполне серьезно спросил, неужели в городе (имелась в виду Вена) нет докторов, которые бы вылечили беднягу. Было крайне сложно объяснить ему, что «английская бабушка» и есть такой доктор.

Эшер усмехнулся этим своим воспоминаниям и возвратился в купе, чувствуя, что пока у него все складывается неплохо. Кроме отправки телеграмм, он еще купил «Нойе-Фрайе-Прессе» и две детские игрушки: медведя, который, будучи заведен с помощью ключа, бил в литавры, и ослика, умеющего ходить по наклонной плоскости. Обоих он привел в действие на столе и наблюдал за ними с мрачным удовлетворением.

Другие пассажиры возвращались в вагоны, отягощенные новыми книгами, журналами, газетами, сладостями и печеньем. Через окно он увидел мужчину, который скорее всего был тем самым ревнивым Стеффи, и его фееподобную венскую подружку с охапкой свежих цветов, улыбающуюся людской способности поверить в то, во что им хочется верить.

Были там и прекрасная вдова в безукоризненном одеянии, сопровождаемая девушкой с коровьими глазами и тремя черными маленькими французскими бульдогами, седобородый джентльмен с лицом воина-монаха и с ним юноша (не то внук, не то слуга). Кароли, чисто выбритый, свежий, с зимней розой в петлице, прогуливался по платформе, приостанавливаясь и вежливо приподнимая шляпу, когда бедно одетые девчушки предлагали ему купить орехов. Интересно, нашла полиция тело задушенной им проститутки?

Почему Эрнчестер?

Поезд уже тронулся, а Эшер все еще ломал над этим голову.

Почему вообще англичанин? Значит ли это, что венские вампиры отказались сотрудничать с австрийскими властями? Это, кстати, вполне вероятно. Жители Вены, насколько было известно Эшеру, отличались неисправимым легкомыслием, полагая вслед за окружающими их чехами, венграми, сербами, молдаванами, венецианцами, что император, которому они вынуждены служить, – не более чем старое пугало.

И все равно, чтобы там ни обещало правительство, вампиры сотрудничать с ним не станут. За семнадцать лет шпионской деятельности Эшер узнал, как правительство (какое угодно) держит слово.

Кроме того, это не объясняет, почему был затребован именно английский вампир. Почему не французский, не германский?

Или тоже уже затребованы? Эшер замер, представив багажный отсек, уставленный гробами, и вагон-ресторан, где за каждым столиком белеют меловые лица вампиров.

Если дела обстоят именно так, какого черта он вообще едет в Вену? Спихнуть эту проблему на руки того, кто заведует сейчас тамошним отделением? Послать на смерть очередного желторотого новичка?

Он откинул койку, разделся и вновь уснул, чтобы очнуться с тем давним знакомым чувством, будто сознания его только что коснулось сознание вампира. Из коридора сквозь задернутую шторку внутрь проникал один-единственный луч. Купе – одноместное, даже если кто-то проник сюда снаружи, спрятаться ему негде. Эшер припал к дверному окошку, отвел шторку, скосил глаз.