– Конечно, Луиси! – серьезно ответила Ивис. – Знаешь, когда вы приезжали, я подумала, что ты сумасшедший, и мне было тебя очень жалко. Такой молодой – и чокнутый! А утром я поняла, что просто тебя очень сильно споили! И еще, мне кажется, они дали тебе какие-то таблетки. Я слышала, как этот головастый все время бормотал: «Ни черта они не действуют!» Кто эти люди, Луиси? Зачем они тебе? Ты так мало похож на них!

Луис подхватил свою новую возлюбленную на руки и начал кружить, как ребенка. Несколько фраз, произнесенных Ивис, развеяли последние подозрения. Девчонка не имела к лысому типу никакого отношения. Он видел и чувствовал, что, задавая вопросы, девушка делает это вполне искренне. Наконец Луис поставил девушку на пол.

– Бегом одеваться! Я опаздываю на встречу! – Часы напомнили Луису, что через пятнадцать минут граф будет ждать его в клинике.

Когда полчаса спустя Ивис в последний раз поцеловала Луиса и выбралась из машины, он знал уже довольно много. Лысан появился первый раз в доме Панчо неделю назад. По рассказам Панчо, он сослался в разговоре на какого-то старого общего знакомого, которого Панчо, сколько ни вспоминал, так и не вспомнил. Панчо толковал с ним около часа, но так и не понял, чего ему было нужно. Все слова, которые употреблял Лысан, в отдельности были просты и понятны. Но чего хотел Лысан, Панчо не понял. Потом они приехали на «сакапунте» втроем: Луис, высокий, головастый, усатый тип и небольшой чернявый, которого звали Шакал. Наверное, это фамилия, хотя Ивис таких фамилий никогда не встречала. Они выставили Панчо несколько бутылок рома, положили на стол деньги и сказали, что хотели бы закусить чего-нибудь, и Панчо, наклюкавшись, пошел резать и жарить поросенка. Ивис спала, вернее, пыталась заснуть в соседней комнате и все слышала.

Эти двое постоянно спрашивали Луиса о каком-то порошке и еще о дяде. В ответ на их вопросы Луис, по словам Ивис, с большим чувством исполнял модную песню «Когда я узнаю вкус твоих поцелуев, я теряюсь в их аромате» и все время хохотал. Поэтому Ивис приняла его за сумасшедшего.

А потом началась возня или драка. Эти двое громко орали, в то время как голоса Луиса она не слышала, из чего Ивис заключила, что Луис бил этих двоих сразу. Потом проснулся Панчо и разогнал всех, подняв такой крик, что сбежались соседи, и те двое удрали.

Сегодня Ивис узнала от Панчо, что они живут в гостинице «Подкова». Утром приезжал на такси Лысан и сторговался нанять машину Панчо на неделю. Это поразило Ивис больше, чем все остальное, вместе взятое. Иностранцы в Эль-Параисо всегда были люди не очень бедные. Нанимать же «додж» Панчо не стал бы беднейший из аборигенов Эль-Параисо, потому что это уже не машина, а гроб…

– Ну, как дела в университете, Луиси? Не разбежались ли твои студенты? – Граф встретил Луиса на пороге своего кабинета, улыбаясь сквозь темные очки, что не помешало ему заметить, что Луис возбужден. Граф взял его за руку и сразу определил, что пульс говорит о недавно перенесенной физической нагрузке. Потом взгляд графа упал на свежее, бордового цвета пятно правильной формы на шее Луиса, и ему стала понятна природа этой нагрузки. Луис перехватил взгляд графа и улыбнулся весело и простодушно.

– Что у тебя болит, Луиси? – спросил Хуан, с трудом стирая с лица улыбку.

– Абсолютно ничего! Все в порядке, и это твоя и только твоя заслуга! Если ты мне разрешаешь поесть, то почему бы нам, вместе с Люси, не пообедать пиццей с лангустами? – Граф в очередной раз удивился жизнелюбию своего друга.

– Конечно, Луиси! Сейчас ты сдашь кровь, и мы поедем за Люси. Кстати, поедем на моей машине. «Сакапунту» пока оставь здесь, потому что после пиццы нужно будет вернуться и повторить анализ.

Графу не нужны были ни первый, ни тем более повторный анализы, но он твердо решил не отпускать от себя Луиса, по крайней мере сегодня. Рассматривая Луиса сквозь быстро потемневшие на солнце очки, граф все больше пугался. В глазах Луиса он увидел выражение охотника, идущего по следу зверя. Хуан подумал, что подтверждаются его самые худшие ожидания. Не успев выздороветь, Луис уже что-то обнаружил. «Но при чем здесь женщина и как можно успеть за два часа раскопать что-то связанное с Лысаном и навестить кого-то из подружек?» – ломал себе голову граф…

Люси они увидели, подъезжая к дому графа. Она была серьезна и сердита. Графиня отчитывала свою любимицу, большую рыжую собаку Ньюрку:

– Такая ты собака нехорошая, жадина! – звонко выговаривала Люси, хмуря мягкие пушистые брови и подражая строгим интонациям Марии. – Я тебе только откусить давала пирожок, а ты все съела, бессовестная! У Марии, может быть, пирожков больше не осталось! Что мы Кнопке скажем, когда она кушать попросит!

Ньюрке было стыдно. Она отводила в сторону умные карие глаза и делала вид, что не слышит…

– Но все они дети! Все – от мала до велика! Целая страна детей! Целый континент детей! – убеждал Луис графа с присущими ему страстью и азартом. – Ты уже пять лет живешь здесь, Хуан, и для тебя это не может не быть очевидным. Сколько я себя помню, везде и всюду пишут о каком-то «латиноамериканском типе цивилизации» и приписывают этому типу бог знает что, хотя очевидно и понятно лишь одно: эти народы сближает между собой и отличает от всех прочих тотальный, всеобъемлющий инфантилизм!

Граф был согласен с Луисом, но ему нравилось слегка поддразнивать своего молодого друга, потому что в раздразненном состоянии Луис становился особенно красноречив и остроумен.

– Ты сейчас меня убеждаешь, Луиси, что народы Латинской Америки – это просто дикари, не знакомые с цивилизацией, и между ними и какими-нибудь дикими племенами Полинезии нет никакой разницы. – Граф произносил слова мягко и отчетливо. – А то что по многим показателям такие страны, как Мексика, Бразилия, Аргентина, приближаются к европейскому уровню жизни, в том числе в сфере культуры, ты просто отбрасываешь в сторону только потому, что это не согласуется с твоим лозунгом.

– Почему же, милый граф! Это прекрасно укладывается в рамки моего, как ты его называешь, лозунга. Хорошие дети при хороших учителях способны на многое!..

Красноречие Луиса нарушили хохот и топот. В гостиную ворвалась графиня. За ней осторожно шла Ивис с повязкой на глазах, которая сползла вниз.

Графиня и Ивис понравились друг другу сразу. Люси обрадовало то, что Ивис не стала чмокать ее в обе щеки, таскать на руках и восклицать: «Какая прелесть!» – неизбежная реакция на маленькую графиню со стороны жителей Эль-Параисо, которые в полном соответствии с лозунгом Луиса воспринимали Люси как прекрасную куклу. Ивис томилась от желания поступить именно так: целовать Люси в бархатные, матово отсвечивающие щеки и носить на руках, но еще больше Ивис хотелось понравиться графине.

Еще Ивис отметила, что Люси чем-то неуловимо напоминает Луиса. Оттенками мимики, интонациями, манерой произносить некоторые слова. Люси выглянула из-за кресла и звонко закричала:

– Какие у тебя глазы большие! Ты подсматриваешь ими даже! Луиси, натащи ей повязку на глазы, чтобы я ей туда не попадала!

– Люси права! У тебя действительно большие «глазы»! – Луис поправил Ивис повязку и, возвращаясь в кресло, захватил с десертного столика половинку манго. При виде манго глаза графини оживились. Она протопала к столику, взяла два ломтика и, подбежав к Ивис, потянула ее за руку.

– Ладно уж, открой глазки! Ты же мой друг – собачка… – Люси замялась, подыскивая для Ивис подходящее имя. – Собачка Тявка! – решилась она наконец. Называя Ивис собачкой, графиня автоматически причисляла ее к друзьям дома и улыбалась так солнечно и застенчиво, что Ивис не выдержала и осторожно поцеловала Люси в лоб.

– А собачки не целуются! – строго заметила графиня. – Это только я иногда могу Кнопку поцеловать в ушко… А знаешь, какие у нее ушки мягкие! А у тебя мягкие? Давай попробуем!

Ивис наклонилась, и Люси важно и серьезно потрогала ее маленькие изящные уши.

– У Кнопки мягче! – пришла к выводу графиня, но, не желая обидеть Ивис, добавила: – Но ты не бойся, у тебя тоже мягенькие. Хочешь, поцелую? – и прикоснулась губами к мочке уха «собачки Тявки».

Граф грустно наблюдал за дочерью. Графиня Люсия Сантос Родригес была окружена в Ринкон Иносенте обожанием, граничащим с культом. У нее были нежно привязанные к ней отец, Луис и Роберто, была негритянка Мария, целый день проводившая в доме, были десятки детей и взрослых, любящих ее. И все же Люси застенчиво, но неудержимо тянулась к молодым женщинам.

«Человеческому детенышу, как детенышу любого зверя, нужна мама! Я хочу, чтобы у твоих детей всегда была мама!» – так однажды сказал графу отец, и граф с тоской думал, что пока не может выполнить волю отца.

Внизу зазвенел колокольчик, и Хуан спустился по лестнице. Люси после небольшого замешательства полетела вслед за отцом, сжимая кусок манго в руке и пытаясь укусить его на бегу.

Снизу доносился заикающийся голос, при первых же звуках которого Ивис вздрогнула и сделала Луису тревожный знак.

– Вы меня, это самое, извините… Может, знаете вы, где тут «Золотая черепаха», ресторан такой? Хороший, говорят, ресторан… А я что-то никак не найду… Темно кругом…

Граф объяснил, что ресторан находится не больше чем в двухстах метрах отсюда, что его легко найти по огромной вывеске, которая должна сейчас светиться и которую видно, если обойти дом с другой стороны.

– Извините меня, в общем… За беспокойство… Ух ты, какая коза, глазастая!.. Хи-хи… – засуетился внизу заика.

– И никакая я не коза! – с достоинством ответила графиня, увернувшись от руки Шакала, пытавшейся ущипнуть ее за щеку. – Я котенук Мурлыка!

На этом разговор был окончен, Шакал пробормотал еще что-то неразборчивое, и дверь закрылась.

Когда граф и Люси поднялись в гостиную, Луис был уже на ногах. Ивис успела шепнуть ему, что «это был один из них». Луис был ошеломлен и испуган. Наглость, с которой эти люди ломились к графу, поразила его.

– Мы пошли, милый граф! – быстро проговорил Луис, спеша к выходу. – Спасибо за ужин! Ивис нельзя поздно возвращаться домой, ей мама не разрешает! – Он поцеловал графиню в макушку и увлек Ивис за собой, не дав ей попрощаться.

Люси посмотрела на закрывшуюся за гостями дверь и спросила:

– Папочка, а завтра она придет?

– Обязательно! Мы пригласим ее вместе с Луиси на пляж! – Тревога не оставляла графа. За пять лет жизни в Ринкон Иносенте в его дом впервые стучались с таким идиотским вопросом…

Луис и Ивис медленно шли к дому по освещенной дорожке. Луису казалось, что кто-то невидимый следит за ними из темноты.

– Мне страшно, Луиси! – призналась Ивис, когда они поднялись на второй этаж. – Я боюсь этих людей. Они чего-то хотят от тебя, и они злые, противные, жадные! – Губы девушки искривила гримаса отвращения.

– Я не вижу причин бояться их. Самое опасное они уже сделали – попробовали вытравить меня, как таракана. Теперь я ем и пью только дома или у графа, что одно и то же! – Луис улыбался. – А что еще они могут сделать со мной здесь, а Ринкон Иносенте! – Луис сбросил рубашку, и Ивис словно впервые увидела мощное тело молодого мужчины с мягко очерченными мускулами. – Не нужно бояться, чика! Мы с ними справимся! Все, что мне нужно сейчас, это поймать одного из них и напугать, чтобы он рассказал, чего им от меня нужно. Этот тип, который заикается, кажется, подходит для такой беседы.

– Как ты его напугаешь? Не шути, Луиси, это серьезно! Как ты будешь пугать его? У тебя доброе лицо, а добрых никто не боится.

– Я скажу ему какие-нибудь страшные слова. И потом, понять, что у кого-то доброе лицо, может только человек добрый. Злым не дано понимать это. Они ждут от других только зла. Ты же сама говоришь, что они противные, злые! Так в чем же дело? Я возьму его за уши и пообещаю оторвать что-нибудь… Что-нибудь важное даже для него! – Луис смеялся и приглашал Ивис последовать его примеру.

Девушка через силу улыбнулась. Тогда Луис перестал раскачиваться в кресле, медленно встал и сделал странное движение всем телом. Так стряхивают с себя воду хищные звери. Потом он нанес ступней правой ноги красивый удар по висевшему на стене на уровне его головы воздушному, шарику. Шарик с треском лопнул, а Ивис вскрикнула от неожиданности.

– Не знаю, девочка! Почему-то я не очень боюсь этих людей. Знаешь, мой учитель говорит, что такой удар у меня получается иногда красивее, чем у него самого. А я начал учиться кун-фу только полтора года назад. Конечно, двадцать пять лет не самый подходящий возраст, чтобы начинать, но граф говорит, что это все равно. Важен не возраст, важно, кто и как начинает!

– Послушай, Луиси, почему ты называешь доктора графом?

– Не я называю его графом, а он родился графом. Он никогда не говорит об этом, но я помню, что он граф Хуан Сантос Родригес. Это долгая и грустная история. У всех, кто занимается кун-фу, есть учитель. Мой учитель – доктор Хуан, как называют его здесь, в Ринкон Иносенте. Он мастер самой высокой ступени и умеет делать вещи, которые не снились ни Брюсу Ли, ни тем более кому-либо из других актеров от кун-фу. Хуан – гений! Посмотри! – Луис открыл ящик секретера и достал несколько фотографий. – Таким я был полтора года назад.

– Какой толстенький! – восхищенно засмеялась Ивис. – Но таким ты мне тоже нравишься! Наверное, ты был гладкий и мягкий, как поросеночек!

– Ты достойная внучка Панчо! Все, что тебе нравится, ты сравниваешь со свиньей! – Луис притворно сердился. С фотографии смотрел смеющийся Луис, в плавках, с кругленьким животом и намеком на второй подбородок. – Лучше скажи мне, девочка, зачем ты стараешься говорить на диалекте? Это не твой родной язык. Ты выросла в столице, и не надо обманывать старого дядю, который проявлял интерес к диалектам испанского языка, еще когда тебя не было на свете.

– Как я тебя люблю, Луиси! Ты такой умный! Это видно сразу. Если бы меня не заставляли в университете читать твои длинные статьи, я бы любила тебя еще больше! Но теперь я не буду читать их, правда? Я скажу нашим профессорам, что их любимый автор – мой novio, и меня освободят от экзамена! – Ивис свободно перешла с деревенского диалекта на правильный испанский, на котором говорит наиболее культурная часть населения Эль-Параисо, сосредоточенная в основном в столице. – Мне хотелось подурачить тебя. Когда Панчо назвал твое имя, я сразу догадалась, что ты – тот самый испанец, который уже два года печатает в каждом выпуске филологических тетрадей Академии свои сочинения. Луис Хорхе Каррера! Наш профессор говорил, что знаком с тобой и что ты собираешь коллекцию латиноамериканских диалектов. Вот я и решила попробовать! У меня получается?

Луис поцеловал девушку в губы.

– Ты прекрасно говоришь на диалекте! Когда я проснулся в вашем полном прелестных деревенских запахов особняке, я не сомневался, что ты настоящая деревенская сеньорита. Но сегодня я заметил, что ты слишком правильно строишь фразу. И потом, для деревенской девушки у тебя необычно мягкие и нежные руки. Впрочем, может быть, мы продолжим этот разговор в постели? Врачи говорят, что в лежачем положении голова работает намного продуктивнее… – Ивис застенчиво закрыла Луису рот узкой детской ладонью…

– Послушай, чико, чего здесь нужно этому типу? Смотри! Третий раз тащится со стороны «Золотой черепахи» к дому доктора! Звонит в дверь! Давай скорее фотографию, пока он на свету!.. Смотри, похоже, он! Говорит с доктором… Ну-ка, чико, давай на улицу! Смотри, чтобы кто-нибудь из них не залез в дом Луиса! А я позвоню Гидо. Давай, давай, чико, шевелись! Смотри, он уже уходит!

Несмотря на предписание майора, Гидо не сменил худосочного, недозрелого агента, а присоединил к нему и назначил руководителем «группы прикрытия» другого, тоже молодого, но более бойкого и подвижного, отдаленно похожего на индейца, Хильберто. Первым следствием руководства Хильберто стало то, что недозрелый агент, обходя в потемках дом Луиса, нос к носу столкнулся с Шакалом, который крался вокруг дома с другой стороны.

Шакал вскрикнул женским голосом и бросился наутек, а худосочный агент нерешительно догонял его, пока, заметив, что не имеет никаких шансов на успех, вдруг не вспомнил инструкцию Гидо – не обнаруживать себя и никого ни в коем случае не трогать. Выполняя эту инструкцию, агент прекратил преследование и вернулся в административный домик.

Хильберто, увидев испуганную гримасу на лице агента, потащил его за рукав к телефону и шепотом прокричал:

– Расскажи все Гидо, быстро!

Агент взял трубку и косноязычно доложил, что вокруг дома бродил кто-то, – возможно, тот самый остроносый, фотография и приметы которого у них есть, а может быть, кто-то еще, потому что было темно, а он не кошка, чтобы в темноте узнавать людей.

Гидо по нескольку раз повторял каждую фразу агента и наконец позвал к телефону руководителя «группы прикрытия» Хильберто и отдал приказ не высовывать носа и наблюдать, чтобы никто посторонний не проник в дом Луиса.

Вдруг Хильберто заметил, что, пока происходило телефонное совещание, два окна в доме Луиса ярко осветились, а затем свет появился и в окнах второго этажа.

– Слушай, Гидо, там зажгли свет! Ты меня слышишь, зажгли свет уже во всех комнатах! Карахо, они залезли туда! Что же мы теперь… Луис сидит в доме у доктора! Мы все время глаз со входа не спускаем! – Увлекшись разговором с начальством, «группа прикрытия» пропустила момент, когда Луис и Ивис прошли через хорошо освещенный патио и вошли в дом. – Да-да, мы будем сидеть наготове и ждать тебя! Пока!..

Когда Гидо, оставив машину у ресторана «Золотая черепаха» и задыхаясь, добежал до административного домика, из окон дома Луиса доносилась музыка, а Хильберто виновато улыбался и пытался похлопать своего начальника по плечу.

– Я с вами, с сопляками, инфаркт заработаю! – прошипел Гидо, яростно поблескивая в полумраке негритянскими белками глаз. – Кто же у него музыку включил, а? Дармоеды!.. – И Гидо начал ожесточенно шлепать пухлым кулаком по пухлой ладони – жест наивысшей степени раздражения. – Я вас отправлю багаж охранять в аэропорту! «Мы глаз с дома не спускаем!» – передразнил он бравурную интонацию Хильберто. – Не видят, как сам хозяин в дом вошел!.. – Гидо еще некоторое время продолжал разнос, а потом ушел, сплевывая себе под ноги. Его новый приказ звучал так: продолжать не спускать с дома глаз и, в случае чего, звонить ему домой. Когда дверь за Гидо закрылась, Хильберто расхохотался и пошел стелить постель на кушетке.

– Ничего с этим бычком не случится! – так Хильберто разъяснил своему коллеге приказ начальника, называя бычком Луиса. – Он там с девчонкой развлекается, а мы должны всю ночь глаза пялить. Нет, карахо! А ты бери матрас и ложись у двери. Там прохладнее, чико! – посоветовал он недозрелому агенту и уснул так быстро и крепко, как умеют спать только жители Эль-Параисо.

– Там его люди! Я на одного чуть не наступил – дом сторожит! А в доме, наверное, еще дюжина сидит… – Шакал извивался на ядовито-зеленом диване в холле номера 184. – Он за мной гнался, между прочим! Хорошо, я припустил на набережную, а там толпа… И, в общем, я ушел от него. Как хотите, а это гиблое дело… Нас тут всего трое, а у него – целая команда…

Лысан и Алексис мрачно молчали.

– Пойду душ приму. Мокрый весь… – Шакал направился в свою комнату, но тут же выскочил из нее как ужаленный и придушенно забормотал: – А там, эти самые, ваши вещи! А где же мои?..

– Твои – там! – Лысан королевским жестом указал в угол, где были свалены пожитки Шакала. – Как только ты ушел – и у меня в комнате кондиционер вырубился, значит. А у тебя работает! – Лысан наклонил голову и стал удивительно похож на того самого лысого козла, каким представлял его Панчо. Казалось, вот-вот он полезет бодаться. – Сначала у Алексиса, значит, кондиционеры барахлили, то в той комнате, то в этой. Он, бедняга, уже в холле спать начал. А теперь, значит, и мне в холле жить?

Шакал тихо ерзал по дивану. Он перестарался и сам запутался в системе предохранителей кондиционеров, простой, как хрюканье поросенка во дворе у Панчо.

– Будешь, значит, жить тут! – Лысан указал пальцем на дерматиновый диван. – Пока все кондиционеры не заработают! – Алексис одобрительно оскалился. – А сейчас готовь рацию! Поедем куда-нибудь подальше – время выходить на связь. По дороге еще раз все расскажешь.

– Я помоюсь только… – Шакал не пытался даже отрицать свою вину, потому что в руках Алексиса увидел свою любимую маленькую отверточку, с помощью которой он орудовал в предохранительном щите. Это была улика, оставленная на месте преступления.

– Нечего тебе мыться! Хоть мытый, хоть немытый – воняешь одинаково! – хрипло пробасил Алексис и грубо столкнул Шакала с дивана.

«Додж» Панчо долго скрежетал стартером, грустно вздохнул и завелся. Сидевший за рулем Шакал, чертыхаясь и заикаясь, вывел машину на середину дороги и повел в направлении необитаемой части полуострова, туда, где на узком мысу находилась пограничная застава. Это был маленький домик, построенный рядом с причалом и почти всегда пустующий. Подчиненные майора Кастельяноса наведывались сюда несколько раз в месяц, чтобы выйти на служебном катере на рыбную ловлю и заодно проверить, не нарушает ли кто-нибудь границы Эль-Параисо.

Шакал подвел «додж» почти к самому дому заставы и надавил на педаль тормоза, но машина продолжала спокойно ползти вперед.

– Шеф! Она, это самое, не останавливается! – Шакал топтал педаль двумя ногами, а «додж» по-прежнему уверенно и солидно ехал вперед. Ужас искривил физиономию Шакала, он вцепился в ручку дверцы, явно желая выскочить и оставить своих соратников на милость судьбы. Алексис своей большой лапой натянул рычаг ручного тормоза. Машина начала замедлять ход и остановилась в десяти шагах от берега, круто обрывавшегося в море.

Шакала пинками выгнали из машины, всунули ему в дрожащие руки чемоданчик с машинкой «Гермес», в которую была вмонтирована рация. Алексис пошел проверить, все ли тихо вокруг, и, вернувшись, доложил, что ни на причале, ни в сарае – так неуважительно он отозвался о служебном помещении пограничной службы – нет ни души.

Шакал, борясь с дрожью в пальцах и все время пугливо озираясь по сторонам, начал выстукивать позывные. Богота откликнулась сразу. Эфир был на удивление чист. Радиограмма, переданная Шакалом дважды, была следующего содержания: «Подтверждаю вашу информацию об объекте. Объект очень опасен. Его явки частично выявлены, но они хорошо охраняются. Прошу дальнейших инструкций. Альфонсо».

Для радиосвязи Лысан имел вполне благозвучный, почти красивый псевдоним Альфонсо, который предложил ему Суарес перед отъездом. Радиограмма была зашифрована при помощи простенького шифра, которым Лысан пользовался всю жизнь и которым гордился. Его шифр никому никогда не удавалось расшифровать по двум причинам: во-первых, никто не брался это делать, во-вторых, шифр был дебильно прост и на нем могли сломать зубы опытные шифровальщики. Каждую букву испанского алфавита Лысан заменил на цифру, а нескольким, наиболее употребительным буквам соответствовало пять разных цифр. Например, букве «е» соответствовали цифры 15, 42, 59, 76, 98. И наконец, чтобы окончательно запутать коварного врага, Лысан зашифровывал слова справа налево, как араб. Таков был личный шифр Лысана, образец которого хранился у Суареса, и больше никто в мире не был посвящен в секрет этой хитроумной тайнописи…

Двести метров, остававшиеся до гостиницы «Подкова», машина Панчо проехала короткими перебежками. Шакал разгонял машину, и «додж» двигался по инерции, а Шакал уговаривал его не останавливаться и дотянуть до гостиницы. Но машина останавливалась, и Шакал вновь осторожно двигал ее вперед. Заезжать на стоянку, на которую каким-то способом загнал машину Панчо, Шакал категорически отказался, и «додж» остался брошенным на обочине.

Когда Лысан брал ключи от номера, девушка-негритянка улыбнулась сияющими белыми зубами и, проводив ударную группу глазами до самого лифта, взяла карандаш и аккуратно записала в блокноте: «1.30 – вернулись». По ее наблюдениям, обитатели номера 184 отсутствовали 1 час 40 минут.

Поднявшись в номер, соратники разошлись по своим углам молча. Шакал был голоден, но не посмел заикнуться об этом и тихо страдал на дерматиновом диване. Его терзали голод, злоба и страх.

Алексису мешало уснуть угрюмое ликование по поводу необыкновенно эффектного посрамления Шакала. «Наконец-то этот ублюдок показал во всей красе свой подлый нрав, причем в присутствии руководителя группы. Это особенно важно! – восхищался Алексис. – В случае провала можно будет все свалить на него».

Лысан предавался мрачным раздумьям и обильно потел в своей душной комнате, пока с озлоблением не заметил, что еле урчавший кондиционер окончательно заглох. Лысан выскочил в холл, загребая ногами, подошел к Шакалу, который притворился спящим, и грубо потряс его за плечи:

– А ну, вставай и чини предохранители, специалист!.. Я, значит, в духовке жить не привык!

Вместе с Шакалом он прошел на кухню и молча наблюдал, как тот, притворно улыбаясь и бормоча что-то невнятное, копошился в проводах. Через две минуты кондиционер в комнате Лысана радостно заурчал.

«Заставить его починить все кондиционеры или хотя бы в комнате Алексиса? А, лучше не надо. Пусть этот головастик попарится, значит», – лениво, но не без удовольствия подумал Лысан, вернулся в свою комнату, подставил лысину под струю холодного воздуха и продолжил раздумья.

«И где этот проклятый профессор держит порошок? Как переправляет дальше, на континент? Наверное, самолетом или кораблем… – Железные дороги Лысан исключал, ибо запомнил, что Эль-Параисо хотя и большой, но все же остров. – Что делать дальше? Как быть, если уже не только дом профессора, а даже подступы к нему охраняются, если коридорных и обслугу гостиницы купили на корню – так и шарят глазами следом. Значит, через день-другой им наступит конец… Вломятся в номер, гостиница пустая, прислуга куплена, перережут как цыплят… Этого дурного деда, Панчо, раскопали! Когда-то он помогал папаше Суареса провозить золотые побрякушки. Но сорок лет это, значит, не шутки. Черт его знает, не продался ли иуда. А может, ведет двойную игру. Из двух сосок сосать хочет… Там у него на хуторе порошок можно тоннами прятать…»

Лысан с самого начала причислил Панчо, давно забывшего о своем юношеском увлечении – контрабанде золота, к числу своих людей и искренне считал, что старик будет работать на него. «Это наш человек», – любил говорить сам себе Лысан, особенно полюбивший Панчо, когда благодаря его болтливости узнал, что Луис заболел и двое суток не поднимается с постели.

Панчо состоял в дальнем родстве с садовником Роландо и, случайно встретив его в городе, узнал о болезни Луиса, в свою очередь подробно рассказав садовнику о ночном визите Луиса и его друзей, убеждая садовника, что Луис пьяница, как все испанцы. Панчо, считая Луиса приятелем Лысана, поделился своей новостью совершенно бескорыстно, как делятся друг с другом решительно любыми новостями люди Эль-Параисо, обычно не ждущие от этого обмена информацией никакого результата. Им просто нравится сам процесс, нравится рассказывать друг другу что-то, нравятся те звуки, которые им удается при этом издавать.

«А может быть, свиньи?.. – Вспышка озарения осветила все небольшое пространство внутри черепной коробки Лысана. – Или, значит, какая-нибудь другая живность. Попробуй ее поймай да найди, куда они этой твари капсулу засунули! А потом брюхо вспорол – и пожалуйста!» Лысан качался и подпрыгивал на кровати от возбуждения. Ему казалось, что вот-вот пробьет его звездный час и он получит наконец то, чего заслужил, – деньги, и вместе с ними спокойную старость. Лысан устал от своей тяжелой жизни уже давно и непрочь был отдохнуть…

Адам Бочорносо был из тех несчастных людей, которые жестоко обижены богом и людьми, обижены бесповоротно и окончательно, раз и навсегда. Кажется, обида на весь мир зарождается в таких людях непосредственно в момент зачатия. Многих из них врачи награждают титулом «шизофреник», дают им другие красивые научные названия, не догадываясь, что все дело в простой и понятной человеческой обиде.

Эти люди злы и жестоки. Им незнакомы добрые чувства и переживания, они бесчувственны к чужой радости и к чужому горю, потому что сами никогда не испытывали ни того ни другого. Это идеальные надзиратели или палачи, если дать им возможность вымещать свою обиду в общественно полезной форме. И пока общество нуждается в надзирателях и палачах, спрос на этих несчастных и обиженных людей всегда будет высок.

Послужной список Лысана – бесконечная цепь провалов, ошибок и скандалов. Однако на него всегда находился покупатель, находился кто-то, кому нужны были незаурядные свойства натуры Адама Бочорносо. Подобно Алексису, Лысан начинал свою карьеру служителем в публичном доме. Но вышибала из него не получился. Лысан боялся буйных клиентов и терялся, когда от него требовались смекалка и быстрая реакция.

Тогда Лысана высмотрел Суарес, только начинавший создавать свою «семью», и Лысан начал заниматься контрабандой кокаина в разные страны мира. Правда, вскоре выяснилось, что сам он провозить «порошок» не может. Лысан так угрюмо и зло смотрел на таможенников, что даже там, где никто и никогда не проверял багаж, его начинали трясти и вытрясали «порошок», который с каждым годом становился все дороже и дороже. И Лысану нашлась работа, для которой он был как будто специально создан, работа, подходящая по уму и пришедшаяся по сердцу.

Лысан на всю жизнь сохранил в памяти тот торжественный день, когда его вызвали в кабинет Суареса после очередного провала и вместо обычной брани он услышал, что его делают начальником. Лысан, бывший тогда еще не совсем лысым, отказывался верить своим ушам. Его назначали руководителем явочной квартиры в одном из городов на западе США. Лысан заподозрил подвох. «Что-то в этом деле должно быть нечисто!» – медленно размышлял он, не забывая послушно кивать головой.