Пролог

Еще не совсем знаю, кто-такие мы, а кто они. Но уже чувствую — мы объебем их. Сначала будем объебывать их понемногу, потом все больше и чаще. Мы уже начали, хотя еще не понимаем этого.

Что сделали они — нам

Ничего хорошего. Оглядываясь на последние сто лет, нельзя не заметить, как они нас сживали со света.

Говорят, им очень не хотелось, чтобы мы были так же многочисленны, как чувственные индусы. Они лезли из кожи вон за любую революцию — но обязательно у нас, за любую войну — с нами в главной роли, за каждую коллективизацию, либерализацию или демократизацию — но снова не у себя, а у нас.

Они как будто добились своего, они не дали нам размножиться так обширно, как мы могли бы и как многим из нас хотелось бы.

После нашей шумной революции они, посредством французов, слизнули сливки нашей аристократической знати. До сих ходят жирные и томные, как усыновленный коллективом молокозавода кот. Переваривают гены наших князей и графов. Только не в коня корм.

Как-то однажды в Крыму они оскорбили нашего вождя, попробовав назвать его за обедом дядюшкой Джо, в то время как он кормил их редкой в голодное военное время черной икрой.

Иосиф Виссарионович так обиделся, что прямо за обедом чуть было не отказался делить с ними богатые плоды победы по принципу: им большой кусок Германии, нам — все остальное.

Еще Иосиф Виссарионович в ответ на их глупую шутку глубоко задумался, а не освободить ли всю Европу самостоятельно и от всего сразу. Но не освободил —побоялся, что у нас треснет морда.

Зря побоялся — наша морда бы выдержала. Там всего-то освобождать оставалось ничего — французов, нализавшихся наших дворянских генов, да испанцев с итальянцами, по-девичьи влюбленных в коммунизм и красные бригады.

Откормленные дивизии янки содрогнулись бы при виде нашей победоносной силы и стыдливо уплыли домой. Особенно увидев, как тщательно эта победоносная сила насилует немецкий женский пол, с каким напором впрыскивает свои сильные гены ослабленному неприятелю. Свалили бы пугливые янки от греха подальше, чтобы и их не трахнули.

Это была наша версия плана Маршалла. Масштабность нашего впрыскивания была помножена на немецкую склонность к всеобщему учету и контролю и привела к созданию ассоциации немок, изнасилованных русскими, которая, говорят, все еще существует. Ужасным воспоминаниям ее престарелые членки предаются на своих собраниях по сей день.

Тогда Иосиф Виссарионович отказался доедать Европу в обмен на их неискреннее обещание никогда больше не называть его дядюшкой Джо. Вместо того чтобы скинуть их к чертовой матери в Ламанш, а потом, через пару лет, забросать атомными бомбами, подаренными нам группой их ученых, любезно нам симпатизирующих.

Уже тогда мы могли бы организовать свою Европейскую Унию с большим запасом плодородных земель от Карпат до китайцев. С еще большим запасом самих китайцев, тогда еще о себе не возомнивших, шить мягкие игрушки не научившихся, покорно ждавших, когда мы закончим свои дела в Европе и посмотрим в их сторону.

Симпатичная бы получилась Евруссия с единой валютой под названием еврупь или евру-бль. Если бы наш вождь тогда не продешевил, их бы было мало, а нас много. И наше биологическое торжество было бы очевидно уже сегодня. И кто-то у них писал бы книгу о том, как они объебут нас.

На десерт они впарили нам пятнистого Горби — и этот нас всех сдал с потрохами. Причем так, как нас еще никто не сдавал. Куда там всем этим удельным князьям времен Золотой Орды или Курбскому с Мазепой! Этот нас сдал всех оптом, а мы почему-то не заметили. Просмотрели как-то. А потом вдруг глаза пошире раскрыли — да он, иуда, уже сдал нас всех! Откуда только такой взялся? Свой был, родной, ласковый, глаза лучистые, речь певучая. Сейчас он говорит, хотел как лучше. На ставропольском тракторе хотел возделать у нас кембриджские газоны. Которые сам видел только по телевизору. Под юродивого косит, чтобы не заплевали.

А потом нас забросали просроченными куриными конечностями. Такое новое мясо для бедных и убогих —вместо целой курицы растут только ножки с частью задницы. И переварить эти ножки умеем только мы.

Под этой кучей мороженой курятины и под зычное кряхтение царя Бориса выроилась наша новая знать. Разжирела, окрылилась в мгновение ока.

Мы объебем их так же элегантно, как они научились выращивать ножки имени своего вождя прямо в холодильниках без участия кур.

Что делаем мы — им

Мы им делаем только хорошее. То есть очень помогаем. Пока.

Посылаем дары наших недр — и недорого. Собираем их скучные серо-зеленые деньги сначала в свои полосатые тюфяки. Потом свернутые в тугие рулончики, стянутые оранжевыми резиночками, серо-зеленые знаки их могущества закапываем у себя на дачах в стеклянных банках из-под огурцов. Чтобы жуки валюту не пожрали, чтобы не сгнила. Это наш русский банкомат.

У себя они решили держать деньги на карточках, чипах и хард-дисках. У нас на всем этом деньги держат пентюхи. Мы на любой их чип три своих выставляем. Когда кто-нибудь все их деньги размагнитит и сотрет — Бог знает, кто будет этот дерзкий и хитрый, — мы спасем их, как спасли когда-то от коричневой чумы. Распотрошим свои тюфяки, откопаем банки, приедем к ним в гости и впрыснем им наши зеленые миллиарды.

Еще мы у них многому научились. Главное, демократии и так, по мелочам. Консалтинг, пиар, шоубиз. Но это в прошлом, нам у них учиться уже нечему. Они у нас учиться пока не хотят, важничают, носы задирают. А учиться у нас придется. Потому что наша демократия уже сейчас их демократию перешибает, как лом соплю.

Мы кого хотим, того и выбираем. Хотим Ельцина —выберем, хотим Путина — выберем и его. Они, конечно, тужатся, притворяются, что это они хотят наших ельциных с путиными, а мы просто так, для мебели. Может быть, и они хотят тоже. Но, главное, своих ельциных и путиных хотим мы, и почему хотим, они не знают. А когда узнают, будет поздно.

Мы объебем их, потому что умеем хотеть так, как они никогда не научатся.

О нашем проклятии

Классики пера, на которых воспитаны многие русские моего возраста, соглашались между собой только в некоторых вещах. Одна из них — чье-то проклятие над матушкой-Россией.

Я тоже до недавнего времени каким-то нашим особенным проклятием объяснял то, что Сталин построил такую страну, которой умел управлять только он. Сталин умер, сталинская постройка качалась почти сорок лет после его смерти, крыша плясала и ехала у всех на глазах, пока не рухнула. И все снова заголосили о проклятой нашей судьбе.

А наше проклятие, может быть, всего-навсего в том, что время от времени какой-нибудь энтузиаст загорится великим планом и перекроит святую матушку-Русь так, что после его кончины никто не может найти концов. Прорубит куда-нибудь окно, что-то воссоединит, отдаст власть в руки трудящихся масс, начнет перестройку. А потом переберется в Мавзолей или куда-нибудь неподалеку от Мавзолея.

После смерти каждого такого энтузиаста у нас всегда начинают искать концы, но то ли ищут концы не там, где великий реформатор их оставил, то ли концы очень быстро отсыхают. Концов в России обычно не находят. И тогда приходит Смутное время. Как сейчас.

Зато самого энтузиаста, зачинателя ненайденных концов, обязательно увековечат. Что бы он ни вытворял. Придворного историка Карамзина едва не лишили царской милости за то, что он посмел назвать царя Ивана Грозного тираном. Как это так, русский царь — и тиран!

— А кто взял Казань, кто все расширил и укрепил? Шведов кто теснил, поляков кто давил, и татар? А вы говорите тиран — государственник он был, за державу царю Ивану было обидно.

Так кротко осадили бы моралиста Карамзина наши государственники сегодня. А тогда автору «Бедной Лизы» досталось на орехи.

Мы объебем их потому, что мы до сих пор любим царя Ивана — за то, что поляков давил. Какая нам сегодня от этого радость? Кажется, никакой, но мы все равно любим. Мы радуемся давним достижениям грозного царя, как своим собственным, потому что мы убеждены: царь Иван давил их всех правильно. И не только он.

— Сталин всех ебал — и все было в порядке.

Так вам скажет наш исторически образованный офицер, даже и молодой. Он, правда, не совсем знает, кого именно Сталин ебал, но знает, что ебал — и это было правильно.

Царь Иван Грозный, впрочем, не только расширял и теснил, не только лично рубил стрельцам головы и кормил медведей гостями. Это была ренессансная личность, это был писатель, и не самый скучный.

Чего стоит его обращение к беглецу князю Курбскому: «Кал еси, мразь еси, пес смердный еси!». Или царский совет мятежному князю постыдиться раба своего Васьки Шебанова, сохранившего под пыткой верность господину. Царь Иван на многих страницах позорил малодушного князя за то, что тот не отдал себя в руки царского палача и тем самым лишил себя возможности принять мученический венец и попасть сразу на небо. Царь был богослов, по строгому царскому завету его, уже мертвого, постригли в монахи.

И вообще, наша ли русская только это трудность — энтузиасты, перекраивающие жизнь вокруг себя и умирающие, не успев закончить своих перестроек? Может быть, остальные люди живут точно так же и называют это сухим выражением «вопрос преемственности власти»? И только мы, как шаманы, заладили: проклятие.

А дело, быть может, только в нашей слишком глубокой памяти — мы переживаем великие начинания своих энтузиастов слишком долго, в то время как другие отряхиваются и идут дальше. Немцы как-то разобрались со своим Гитлером, а для нас Сталин по сей день вопрос практической политики.

Да что там Сталин, мы с царем Иваном Грозным до сих пор не разобрались. Две тысячи дев он растлил — хорошо это или плохо? Ему хорошо, а вот как для державы?

Зато власть мы любим, а они власти боятся. Они забыли, что такое власть, а нам, не забывшим, завидуют и злословят. По их мысли мы все, кто на восток от Бобруйска, деспоты, тираны и хамы.

А это не так, просто мы за власть до сих пор деремся, мы до сих пор верим в силу, и силы этой у нас больше, чем у них.

Так получилось не вчера и изменится не завтра. Мы объебем их, потому что мы для них — деспоты. А они для нас — нет.

Черно-желтый Франкфурт

В октябре 2002 года я после четырехлетнего перерыва посетил книжную выставку-ярмарку во Франкфурте-на-Майне. Главное впечатление от выставки — на весь «Восточный блок» мировой книгоиздательский бизнес положил с прицепом. Один полупустой павильон, где на 50-миллионную Украину нашлось примерно четыре квадратных метра площади. Рядом с турками, курдами и греками.

Российская эскпозиция отличилась тем, что привезла вывеску два на три метра в виде трехцветного флага. Под вывеской поставили компьютер, за компьютером сидела бабенка и смотрела как полагается — волчицей. И больше ничего, не было даже стульев. Наши издатели сидели краешками задов на полках для книг, являя собой живую иллюстрацию к выражению «хуй на жердочке».

Главные впечатления от самого Франкфурта — столько сволочи, сколько можно увидеть во франкфуртском трамвае за одну поездку, в московском метро не увидишь за полгода.

Турки, курды всех видов, какие-то паломники в белых халатах, индокитайцы — и все сволочь. Албанцы косовские, македонские и прочих разновидностей на каждом шагу. Так обнаглели, что в центре города играют в три наперстка, как когда-то в Москве в Южном порту. Вся эта интер-сволочь как будто чего-то ищет или ждет. Им всем почему-то нашлось место в трамвае самого богатого города Германии.

Там остро не хватало нас. Особенно не хватало нашей сволочи, которая местную расставила бы по местам. Как в Праге или Будапеште.

Наши зажравшиеся европейские братья вот-вот приползут к нам на коленях с мольбой подбросить им нашей сволочи. Как можно больше и сразу. Каждому нашему бандиту выпишут по ордену Почетного легиона — только спаси, браток, дай отдышаться от напора черно-желтых пришельцев, нашедших в Европе благоприятную среду для обитания и размножения.

На остановке трамвая во Франкфурте стояла то ли кампучийка, то ли тайка — страшненькая, наверное, забракованная даже невзыскательными местными борделями, с коляской, в которой сидел полубелый ребенок. Умный франкфуртский трамвай не только открыл перед ней двери — опустилась специальная платформа, на которую нужно было закатить коляску.

Наша желтая сестра не повела даже глазом — будет она коляску на платформу закатывать, если у нее дитё полубелое!

Единственный во всем вагоне немец, сосредоточенно сосавший из банки пиво, подхватился с места, выскочил на улицу и занес коляску с полубелым ребенком. Желтая сестра, как ни странно, поднялась по ступенькам сама. То есть не стала ждать, пока немец занесет и ее.

Потом немец застенчиво сказал «битте», на что будущая хозяйка Европы снова не издала ни звука. Не нужен ей во Франкфурте немецкий — это они, немцы, пусть по-индокитайски учатся.

Перед городской ратушей Франкфурта собралась свадьба — местные говорят, самая что ни на есть типичная. Жених был немец, парнишка лет тридцати вполне товарного вида. У нас в Саратове ему бы отбоя не было от баб. Невеста снова из Индокитая, с двумя индокитайскими детьми. Судя по наличию детей, невеста была не вполне девственная. Что в их родном Индокитае не везде одобряется, а вот во Франкфурте проходит на ура.

Счастливый немецкий папа уже готовых индокитайских детей млел от тихой радости. Родственники стояли с обеих сторон врачующейся пары, при немце — немецкие, при индокитайке — индокитайские. Никаких речей, поскольку языки у всех стояли барьером. Все молчали и улыбались.

«Наши упитанные европейские братья уже всё просрали!». Это заключение я повторял много раз, гуляя по главному франкфуртскому бульвару под названием «Цайл». Они уже закончили свое существование в истории, их уже нет. Пока они сидят в своих банках и считают хрустящие бумажки, их улицами овладели заторможенные от многовекового пещерного инцеста албанцы, счастливые от возможности разбавить наконец свою не в меру густую кровь.

Франкфуртский «Цайл» в октябре 2002 года представлял собой картину геополитического поражения наших упитанных европейских братьев. В густой толпе этнических немцев нужно было отыскивать взглядом, и эти найденные немцы были тоже похожи на сволочь.

Недалеко от вокзала франкфуртская полиция поймала подозрительного. Трое рослых полицейских и две девицы всей командой обыскивали веселого негра. Полицейский в черных перчатках шарил у негра в штанах, девицы вдвоем прощупывали грязный рюкзачок, еще один полицейский рассматривал ветхие документы негра и еще один говорил что-то по рации.

Негр возбужденно хихикал, с руками за головой переживая попытки полицейского в черных перчатках найти в его штанах что-нибудь криминальное.

«Если вы по пять человек будете ходить на одного негра, вам скоро придется всех немцев призвать в полицию!» — подумал я.

Потом обысканного негра поставили к стене, разрешили опустить руки и двое полицейских по очереди стали говорить ему что-то, наверное, очень смешное. Потому что негр хохотал без остановки. Он не боялся этих рослых немецких парней в зеленом. А девицам-полицейским, кажется, советовал на будущее тоже покопаться в его штанах, и не обязательно в перчатках. Негр еще не вполне проникся духом эпохи и выглядел допотопно гетеросексуальным.

Ему вернули его мятые бумажки и отпустили. И пошли все впятером ловить следующего негра. Чтобы снова пошарить у него в штанах и отпустить. Достойное занятие.

Наши упитанные европейские друзья обошлись без своего Горби и даже без перестройки. Вавилонское смешение народов на улицах их городов только начинается. Они не понимают пока, что случилось. И уж совсем не понимают, что никаких демократических или хотя бы мирных решений случившееся не имеет.

Еще недавно благородная и аристократическая «Кайзерштрассе» во Франкурте-на-Майне сегодня представляет собой притон под открытым небом, где бордели, наскоро сварганенные албанскими жертвами сербского геноцида, чередуются с вонючими буфетами с кебабом и гиросом. Это не просто надолго, это навсегда.

У наших зажравшихся европейских братьев нет инструментов для того, чтобы выгнать албанских пришельцев. А вот у албанцев инструментов достаточно — героин, белое мясо, рэкет.

Такая вот яркая деталь. Еще недавно «Макдональдсы» в городах Западной Европы обслуживали, как и было задумано, местные тинэйджеры. Потом среди них стали появляться наши черно-желтые братья, в основном почему-то индусы. Сначала единицы, потом группы, потом вдруг «Макдональдсы» перешли безраздельно к индийскому персоналу со всеми вытекающими из этого последствиями — медлительностью, грязью и бесконечным почесыванием всего, что чешется. После чего этими же руками вам подают еду. В Индии так принято.

Почему бесправные, забитые и угнетенные индусы, как змеи проползшие через полмира, чтобы вынырнуть где-нибудь в Судетских горах, выжили всех остальных из «Макдональдсов»? Потому что их много, они дешевые и их совершенно не занимают права человека, свобода и демократия, вместе взятые. Обо всем этом они разрешают заботиться местным. Но, придя раз, они не уйдут, уйдут изнеженные местные тинэйджеры.

Почему они же, индусы, стали водить автобусы и трамваи в немецких городах? Потому что наши упитанные братья зажрались. Им кажется недостойным носить тарелки в ресторанах и водить трамваи. А нашим черно-желтым братьям мыть тарелки в Вене или Мюнхене кажется занятием благородным. Вот и все, вот и обещанный закат Европы.

Мы объебем их, потому что в московских «Макдональдсах» наши подростки черно-желтых братьев не пускают на свои места и не пустят.

Мы вообще проще. Если мы решим, что азердбайджанцев в Москве стало слишком много, мы попросим некоторых из них уехать — и они уедут.

По-другому обстоят дела у наших зажравшихся европейских братьев. Скоро черно-желтые пришельцы попросят уехать их — куда-нибудь, чтобы не мешали мыть посуду и водить автобусы. Вот тогда мы с нашими европейскими братьями и поговорим.

Как поссорились Марья Ивановна н Настасья Петровна

Очень просто поссорились. Две школьные учительницы пенсионного возраста из города Ковров выцарапали у судьбы подарок — туристическую поездку по Европе. До Братиславы поездом, а потом автобусом в Австрию и Италию.

В автобусе они поссорились из-за того, кто из них будет сидеть у окна. Не просто поссорились, а подрались — с криком, визгом и треском вырванных волос.

Победила Марья Ивановна, она и села у окна, а потрясенный гид-словак рассказал об этом всем коллегам в Братиславе. Голубиная душа словака разрывалась от ужаса: две старенькие учительницы — и вдруг подрались! Чему они научат детей?

А вот этому и научат — драться за свое место у окна.

Наши учительницы никогда не ездили климатизированным автобусом «мерседес» по Европе и хорошо знали, что никогда больше не поедут. Увидеть Рим и умереть —такова была формула их первой и последней поездки по Европе. Для них вопрос, кто именно будет наслаждаться видами Италии при окне, был вопрос стратегический, который, как и подобает стратегическим вопросам, решился боем.

Две англичанки в этой ситуации бы взаимно оскорбились и обиделись друг на друга на всю жизнь, сохранив на своих сухих губах это гадкое «эксьюз ми, ай эм сорри». Не успевшая к окну англичанка всю дорогу отравляла бы соперницу и весь автобус флюидами своей ненависти.

Две итальянки бы долго галдели и, возможно, договорились меняться местами. И потом снова галдели: кто сидел у окна больше, кто меньше, кто ночью, кто днем. И остались бы недовольны друг другом.

Две словачки бы вежливо, многословно, с улыбками и смехом приглашали друг друга к окну каждые полчаса, не уставая повторять, что им и так все хорошо видно. Но делали бы это не вполне искренне, в основном потому, что не умеют драться.

А наша Марья Ивановна просто вломила нашей Настасье Петровне, и сразу стало тихо, покойно и радостно всем на душе.

Наверное, потом, после боя, они помирились, наверное, выпили, поплакали, пожалели друг друга. А может быть, снова подрались. И снова выпили.

Не в этом дело, а в том, кто ближе к правде жизни. Мы и наши учительницы из Коврова, все еще умеющие драться за свой шанс первый и последний раз в жизни увидеть Рим как можно лучше, или они, брезгливо смеющиеся над нашими боевитыми педагогами?

Мы объебем их, потому что у нас умеют драться даже старенькие учительницы.

Праздник русско-немецкой дружбы в Турции

Говорят, это случилось в Турции, куда полюбили ездить мы и куда давно любят ездить немцы за дешевой едой и солнечными ожогами.

Было 9 мая — наш праздник. По каким-то причинам в одном автобусе оказалась немногочисленная группа наших туристов — четверо сантехников из Пскова и три их подруги — и целый выводок упитанных и тщательно пролеченных немцев пенсионного возраста. Их всех вместе повезли на экскурсию по городу Константинополю, плавно переходящему в Стамбул. У каждой группы был свой гид-турок.

У нас был праздник, душа наша пела и просилась наружу. Когда каждой нашей душе досталось по двести грамм, мы заткнули своего турка— экскурсовода за то, что не умел говорить по-русски и пить водку залпом. Норовил глотками, то есть сачковал. Его попросили замолчать и решили петь. Конечно, «День Победы».

И спели, после чего группа немецких сеньоров заявила какие-то странные претензии. Что-то в том смысле, что пока мы пели, им плохо был слышен полезный рассказ турецкого гида, который оплачен в цене экскурсии.

У нас праздник, причем не простой, а государственный — было сказано немцам, и наши снова спели, на этот раз «Катюшу».

Немцы поняли, что экскурсию им послушать не удастся, и решили ответить славной исторической песней времен Третьего рейха «Дойчен золдатен нихт капитулирен». Чем разбудили дремавшего в душах наших людей благородного зверя антифашистской породы.

Наш ответ был достойным и зловещим: «Вставай на смертный бой с фашистской силой темною».

И вот после этого случилось событие, вошедшее в историю русско-немецких культурных контактов. Немцы обиделись и, посчитав свои силы — тридцать против семерых, — потянули на нас, благородно отстаивавших свое право на День Победы, который приходит раз в год, и нам все равно, в Турции этот светлый день пришел или где-то еще. Немецкие пенсионеры посягнули на нас, вдали от Родины отстаивавших исконное русское право на праздник.

То есть не то что бы они сразу полезли драться, но один злобный, толстый и потный немчур начал называть нас «идиотен, кретинен» и произнес роковое «русише швайн».

Вот тогда мы им и вломили. Говорят, турецкие гиды сразу заняли осторожную позицию невмешательства, сохраняя не свойственный для турок в русско-немецких войнах нейтралитет.

Автобус остановили, бойцы вывалились наружу, битва была короткой и убедительной. Десятилетиями возившим свои задницы на «БМВ» немцам было нечего противопоставить нашим сантехникам и, тем более, их подругам. Говорят, разъяренных подруг пришлось самим же сантехникам оттаскивать от немцев за волосы.

Битва закончилась тем, что немцы остались на улице зализывать разбитые носы и в очередной раз переживать необоснованность своих претензий на мировое господство. А наши овладели автобусом и снова спели «День Победы». И приняли еще по двести на грудь.

Немцы потребовали от турок сначала полицию, потом консула, потом отдельный автобус. Но Турция — это не Франкфурт-на-Майне, и после долгих препирательств немцы снова погрузились в автобус. Они поднимались по ступенькам уныло, как солдаты Паулюса, разбитые под Сталинградом — правда, руки над головой не держали, несмотря на азартные крики «хенде хох» со стороны наших отчасти владеющих немецким сантехников.

А потом наступил катарсис. Потому что наши сантехники и их подруги приняли еще по сто — и подобрели. Как будто не они только что кричали друг другу «Мочи его, Фрица ебаного».

— Слышь, ты! Да, ты, боевой который! — было сказано толстому немцу, начавшему войну. — Выпей, что-ли, полегчает!

Немчур сначала удивился, потом выругался, а потом взял из рук нашего сантехника полстакана водки и выпил залпом. Ибо нет такого немца, который отказался бы выпить на дармовщину. Особенно после того, как ему разбили нос.

— Молоток! — похвалили его. — И старухе твоей нальем: пусть не куксится.

Немецкая старуха тоже выпила.

Потом пили все.

Когда у наших кончилась водка, немцы проявили чудо самоотверженности — сложились по двадцать марок и послали турка за местным вонючим виноградным самогоном, который немцы со свойственным им романтизмом называли «бренди».

После чего перепились все — смеялись, целовались, пели вместе хором то «Катюшу» по-русски, то «Нихт капитулирен» по-немецки. Наш сантехник едва не трахнул немецкую старушку прямо в автобусе, пользуясь тем, что его подруга отрубилась. Подруга другого сантехника от бодрого пенсионера, на котором она в клочья порвала пиджак, получила приглашение в Германию с видом на брак. Наверное, сметливый немец-пенсионер сообразил, как выгодно на старости лет иметь под рукой такую вот бабу и спускать ее на недоброжелателей.

Рассказ этот похож на легенду — и от этого только правдивее. Это геополитическая легенда о будущем Европы.

Чувственная любовь в городе Стрый

Наша речь ярче, чем наша жизнь. Однажды я ехал из Москвы в Братиславу в почтовом вагоне вместе с двумя проводниками.

Единственным грузом почтового вагона, не считая проводников и меня, были двадцать пять мешков с книгами, которые я купил в Москве. Проводники пили водку и рассказывали эротические истории из своего железнодорожного быта. Заботились, чтобы я не скучал. Проводник по имени Вася, парень лет тридцати с лицом громилы, вдруг пожаловался, что последняя баба наградила его триппером, хотя и была учительницей с высшим образованием.

В васиной жалобе чувствовался оттенок разочарования: в кои веки добрался до интеллигентной женщины и нарвался на триппер, которым образованную учительницу порадовал муж, по словам жены подцепивший свой триппер где-то в поезде у проводницы.

Когда состав минул Киев, на украинских станциях в почтовый вагон начали проситься люди. Проводники их не брали — стеснялись моего присутствия. Зато снова вспоминали, как, когда и какой натурой расплачивались пассажирки.

Где-то за Львовом на потрясшей воображение Генриха Бёля станции Стрый я вышел из вагона подышать и стал наблюдать, как дородная хохлушка лет сорока уламывала Васю подвезти ее до Чопа. Вася слушал и молчал.

Когда поезд тронулся, хохлушка засуетилась и вытащила из кошелька деньги. Вася посмотрел на меня, вздохнул, ступил на подножку и зычно, как носильщик на вокзале, заорал:

— От-сос! В пи-зду!

— Будет тебе отсос! Будет! И в пизду дам! — обрадовалась хохлушка и попробовала догнать вагон.

— Сейчас, ебать тебя разбежался! Пизда старая! — разозлился Вася и захлопнул перед носом окрыленной надеждой женщины дверь.

Поезд уехал, хохлушка осталась наедине со своим буквальным пониманием того, что было изящной метафорой, и мечтой об эротической оргии в почтовом вагоне.

Не будем жалеть ее — наши христианские философы давно твердят, что эротическая любовь живет, только пока она не удовлетворена. Вот и осталась хохлушка неудовлетворенная, но зато с очень живой эротической любовью в душе.

А я сделал чисто филологический вывод о том, что русский мат украинцам доступен лишь отчасти. Проводник Вася просто сказал «нет» в несколько орнаментальной форме, а хохлушка из города Стрый губы раскатала.

Проводник Вася привык говорить ярко. Ярче, чем жить. Хохлушка, напротив, была готова ярко жить. Но не довелось. Помешал то ли я, то ли Васин триппер.

Мы объебем их, потому что наши Вася и хохлушка за несколько секунд договорятся между собой по главным вопросам бытия, а их Джон и Салли будут ходить друг вокруг друга месяцами, высчитывая с калькулятором в руках плюсы и минусы таких доступных вещей, как отсос и другие нехитрые житейские радости.

Австрийцы знают нашу «мать»

Осенью 1997 года я подъезжал на машине к супермаркету «Хума» на окраине Вены. Было предрождественское время, когда зажиточные жители города Штрауса, Гитлера и Фрейда одержимы состоянием, которое в словацком языке называется «накупна горучка», то есть покупательская горячка.

Стоянка перед супермаркетом была забита машинами. Покружив пару минут, я нашел место, оставленное только что уехавшей машиной, и занял его. После чего заметил, что на это место целился с другой стороны австриец.

Когда я вылез из машины, австриец довольно преклонного возраста подскочил ко мне и стал грязно ругаться, шевеля сувернирными австро-венгерскими усами.

Я почти не знаю немецкого, но в том. что ругань была грязной, не могло быть сомнений. К тому же в каждой второй фразе было «словакиш»: австро-венгерский ветеран на основе словацкого номера моего «пассата» сделал вывод, что я словак, и изливал свою изболевшуюся душу на тему, как эти дикие словаки смеют занимать места гордых австрийцев на стоянках перед их супермаркетами.

Поначалу я отнесся к нему благодушно. Ну, кричит, так ведь старый и усы вырастил красивые. Я повернулся к нему спиной и пошел к магазину, однако крик не становился тише. Он шел за мной и кричал, бросив свой «оппель» с включенным мотором. Я остановился.

— Чем ты недоволен, пень старый? Я вам из Братиславы деньги сюда привез, — мягко сказал я ему по-русски. Но он не внял и кричал все громче.

И тогда меня осенило. Я пошел на него грудью и тоже заорал, силой и грубостью крика разрушая свой имидж преподавателя университета в очках.

— Еб твою мать, ты чего орешь! Еб твою мать, козел старый!

Австриец заткнулся на полуслове, потом сгорбился, стал ниже ростом и попятился задом, явно ожидая зуботычины. Наконец, повернулся и с завидным для своих лет проворством бросился к «оппелю».

Он не забыл, что такое «еб твою мать», он, очевидно, знал это всю жизнь, хотя наши войска покинули Австрию в далекие пятидесятые годы.