Вот снова день исчез, как ветра легкий стон,

Из нашей жизни, друг, навеки выпал он.

Но я, покуда жив, тревожиться не стану

О дне, что отошел, и дне, что не рожден.

Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?

В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.

Как много чистых душ под колесом лазурным

Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?

Лепящий черепа таинственный гончар

Особый проявил к сему искусству дар:

На скатерть бытия он опрокинул чашу

И в ней пылающий зажег страстей пожар.

Будь все добро мое кирпич один, в кружало

Его бы я отнес в обмен на полбокала.

Как завтра проживу? Продам чалму и плащ,

Ведь не святая же Мария их соткала.

Гора, вина хлебнув, и то пошла бы в пляс.

Глупец, кто для вина лишь клевету припас.

Ты говоришь, что мы должны вина чураться?

Вздор! Это дивный дух, что оживляет нас.

Как надоели мне несносные ханжи!

Вина подай, саки, и, кстати, заложи

Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик;

Не только на словах я враг всей этой лжи.

Благоговейно чтят везде стихи корана,

Но как читают их? Не часто и не рьяно.

Тебя ж, сверкающий вдоль края кубка стих,

Читают вечером, и днем, и утром рано.

Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух

Мять глину, бить, давать ей сотни оплеух,

Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью.

Покуда жизненный огонь в нем не потух.

Знай, в каждом атоме тут, на земле, таится

Дышавший некогда кумир прекраснолицый.

Снимай же бережно пылинку с милых кос:

Прелестных локонов была она частицей.

Увы, не много дней нам здесь побыть дано,

Прожить их без любви и без вина — грешно.

Не стоит размышлять, мир этот стар иль молод:

Коль суждено уйти — не все ли нам равно?

О, если б, захватив с собой стихов диван

Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,

Мне провести с тобой денек среди развалин, -

Мне позавидовать бы мог любой султан.

Будь глух к ученому о боге суесловью,

Целуй кумир, к его прильнувши изголовью.

Покуда кровь твою не пролил злобный рок,

Свой кубок наполняй бесценных гроздий кровью.

Кумир мой, вылепил тебя таким гончар,

Что пред тобой луна своих стыдится чар.

Другие к празднику себя пусть украшают,

Ты — праздник украшать собой имеешь дар.

Кумир мой — горшая из горьких неудач!

Сам ввергнут, но не мной, в любовный жар и плач.

Увы, надеяться могу ль на исцеленье,

Раз тяжко занемог единственный мой врач?

Ты сердце бедное мое, господь, помилуй,

И грудь, которую томит огонь постылый,

И ноги, что всегда несут меня в кабак,

И руку, что сжимать так любит кубок милый.

Растить в душе побег унынья — преступленье,

Пока не прочтена вся книга наслажденья.

Лови же радости и жадно пей вино:

Жизнь коротка, увы! Летят ее мгновенья.

Скорей вина сюда! Теперь не время сну,

Я славить розами ланит хочу весну.

Но прежде Разуму, докучливому старцу,

Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну.

День завтрашний — увы! — сокрыт от наших глаз!

Спеши использовать летящий в бездну час.

Пей, луноликая! Как часто будет месяц

Всходить на небосвод, уже не видя нас.

Лик розы освежен дыханием весны,

Глаза возлюбленной красой лугов полны,

Сегодня чудный день! Возьми бокал, а думы

О зимней стуже брось: они всегда грустны.

Друзья, бокал — рудник текучего рубина,

А хмель — духовная бокала сердцевина.

Вино, что в хрустале горит, — покровом слез

Едва прикрытая кровавая пучина.

Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:

«Куда ведет меня чреда ночей и дней?»

Не отрывая уст, ответила мне чаша:

«Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!»

Бокала полного веселый вид мне люб,

Звук арф, что жалобно при том звенит, мне люб,

Ханжа, которому чужда отрада хмеля, -

Когда он за сто верст, горами скрыт, — мне люб.

Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я — кровавой слизи,

Костей и жил мешок — исчезну вдруг из глаз?

Призыв из кабака поднял меня от сна:

«Сюда, беспутные поклонники вина!

Пурпурной влагою скорей наполним чаши,

Покуда мера дней, как чаша, не полна».

Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна,

Я обещал, что впредь не буду пить вина,

Но нынче, господи, я не даю зарока:

Могу ли я не пить, когда пришла весна?

Смотри: беременна душою плоть бокала,

Как если б лилия чревата розой стала.

Нет, это пригоршня текучего огня

В утробе ясного, как горный ключ, кристалла.

Влюбленный на ногах пусть держится едва,

Пусть у него гудит от хмеля голова.

Лишь трезвый человек заботами снедаем,

А пьяному ведь все на свете трын-трава.

Мне часто говорят: «Поменьше пей вина!

В том, что ты пьянствуешь, скажи нам, чья вина?»

Лицо возлюбленной моей повинно в этом:

Я не могу не пить, когда со мной она.

В бокалы влей вина и песню затяни нам,

Свой голос примешав к стенаньям соловьиным!

Без песни пить нельзя, — ведь иначе вино

Нам разливалось бы без бульканья кувшином.

Запрет вина — закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

Как долго пленными нам быть в тюрьме мирской?

Кто сотню лет иль день велит нам жить с тоской?

Так лей вино в бокал, покуда сам не стал ты

Посудой глиняной в гончарной мастерской.

Налей, хоть у тебя уже усталый вид,

Еще вина: оно нам жизнь животворит,

О мальчик, поспеши! Наш мир подобен сказке,

И жизнь твоя, увы, без устали бежит.

Пей, ибо скоро в прах ты будешь обращен.

Без друга, без жены твой долгий будет сон.

Два слова на ухо сейчас тебе шепну я:

«Когда тюльпан увял, расцвесть не может он».

Все те, что некогда, шумя, сюда пришли

И обезумели от радостей земли,-

Пригубили вина, потом умолкли сразу

И в лоно вечного забвения легли.

Я к гончару зашел: он за комком комок

Клал глину влажную на круглый свой станок:

Лепил он горлышки и ручки для сосудов

Из царских черепов и из пастушьих ног.

Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, — что дальше?

Пускай твой жизненный замкнулся круг, — что дальше?

Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет

И сотню лет еще, — скажи, мой друг, что дальше?

Приход наш и уход загадочны, — их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели,

Где круга этого начало, где конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,

Придется все-таки покинуть этот свет,

Будь падишахом ты иль нищим на базаре,-

Цена тебе одна: для смерти санов нет.

Ты видел мир, но все, что ты видал, — ничто.

Все то, что говорил ты и слыхал, — ничто.

Итог один, весь век ты просидел ли дома,

Иль из конца в конец мир исшагал, — ничто.

От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:

И с нищим, и с царем она равно крута.

Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,

Все прочее — поверь! — одна лишь суета.

Где высился чертог в далекие года

И проводила дни султанов череда,

Там ныне горлица сидит среди развалин

И плачет жалобно: «Куда, куда, куда?»

Я утро каждое спешу скорей в кабак

В сопровождении товарищей-гуляк.

Коль хочешь, господи, сдружить меня с молитвой,

Мне веру подари, святой податель благ!

Моей руке держать кувшин вина — отрада;

Священных свитков ей касаться и не надо:

Я от вина промок; не мне, ханжа сухой,

Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.

Нас, пьяниц, не кори! Когда б господь хотел,

Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.

Не хвастай, что не пьешь — немало за тобою,

Приятель, знаю я гораздо худших дел.

Блуднице шейх сказал: «Ты, что ни день, пьяна,

И что ни час, то в сеть другим завлечена!»

Ему на то: «Ты прав; но ты-то сам таков ли,

Каким всем кажешься?»— ответила она.

За то, что вечно пьем и в опьяненье пляшем,

За то, что почести оказываем чашам,

Нас не кори, ханжа! Мы влюблены в вино,

И милые уста всегда к услугам нашим.

Над краем чаши мы намазы совершаем,

Вином пурпуровым свой дух мы возвышаем;

Часы, что без толку в мечетях провели,

Отныне в кабаке наверстывать решаем.

Ужели бы гончар им сделанный сосуд

Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?

А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,

Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!

Небесный свод жесток и скуп на благодать,

Так лей же и на трон веселия воссядь.

Пред господом равны и грех и послушанье,

Бери ж от жизни все, что только можешь взять.

День каждый услаждай вином, — нет, каждый час:

Ведь может лишь оно мудрее сделать нас,

Когда бы некогда Ивлис вина напился,

Перед Адамом он склонился б двести раз.

Мудрец приснился мне. «Веселья цвет пригожий

Во сне не расцветет, — мне молвил он, — так что же

Ты предаешься сну? Пей лучше гроздий сок,

Успеешь выспаться, в сырой могиле лежа».

Жестокий этот мир нас подвергает смене

Безвыходных скорбей, безжалостных мучений.

Блажен, кто побыл в нем недолго и ушел,

А кто не приходил совсем, еще блаженней.

От страха смерти я, — поверьте мне, — далек:

Страшнее жизни что мне приготовил рок?

Я душу получил на подержанье только

И возвращу ее, когда наступит срок.

С тех пор, как на небе Венера и Луна,

Кто видел что-нибудь прекраснее вина?

Дивлюсь, что продают его виноторговцы:

Где вещь, что ценностью была б ему равна?

Твои дары, о жизнь, — унынье и туга;

Хмельная чаша лишь одна нам дорога.

Вино ведь — мира кровь, а мир — наш кровопийца,

Так как же нам не пить кровь кровного врага?

Поток вина — родник душевного покоя,

Врачует сердце он усталое, больное.

Потоп отчаянья тебе грозит? Ищи

Спасение в вине: ты с ним в ковчеге Ноя.

Венец с главы царя, корону богдыханов

И самый дорогой из пресвятых тюрбанов

За песнь отдал бы я, на кубок же вина

Я б четки променял, сию орду обманов.

Не зарекайся пить бесценных гроздий сок,

К себе раскаянье ты пустишь на порог.

Рыдают соловьи, и расцветают розы…

Ужели в час такой уместен твой зарок?

Друг, в нищете своей отдай себе отчет!

Ты в мир ни с чем пришел, могила все возьмет.

«Не пью я, ибо смерть близка», — мне говоришь ты;

Но пей ты иль не пей — она в свой час прядет.

Тревога вечная мне не дает вздохнуть,

От стонов горестных моя устала грудь.

Зачем пришел я в мир, раз — без меня ль, со мной ли -

Все так же он вершит свой непонятный путь?

Водой небытия зародыш мой вспоен,

Огнем страдания мой мрачный дух зажжен;

Как ветер, я несусь из края в край вселенной

И горсточкой земли окончу жизни сон.

Несовместимых мы всегда полны желаний:

В одной руке бокал, другая — на коране.

И так вот мы живем под сводом голубым,

Полубезбожники и полумусульмане.

Из всех, которые ушли в тот дальний путь,

Назад вернулся ли хотя бы кто-нибудь?

Не оставляй добра на перекрестке этом:

К нему возврата нет, — об этом не забудь.

Нам с гуриями рай сулят на свете том

И чаши, полные пурпуровым вином.

Красавиц и вина бежать на свете этом

Разумно ль, если к ним мы все равно придем?

От вешнего дождя не стало холодней;

Умыло облако цветы, и соловей

На тайном языке взывает к бледной розе:

«Красавица, вина пурпурного испей!»

Вы говорите мне: «За гробом ты найдешь

Вино и сладкий мед. Кавсер и гурий». Что ж,

Тем лучше. Но сейчас мне кубок поднесите:

Дороже тысячи в кредит — наличный грош.

В тот час, как свой наряд фиалка расцветит

И ветер утренний в весенний сад влетит,

Блажен, кто сядет пить вдвоем с сереброгрудой

И разобьет потом бокал о камень плит.

Я пьяным встретил раз пред дверью кабака

С молельным ковриком и кубком старика;

Мой изумленный взор заметив, он воскликнул:

«Смерть ждет нас впереди, давай же пить пока!»

Сей жизни караван не мешкает в пути:

Повеселившись чуть, мы прочь должны уйти.

О том, что завтра ждет товарищей, не думай,

Неси вина сюда, — уж рассвело почти.

Пред взором милых глаз, огнем вина объятый,

Под плеск ладоней в пляс лети стопой крылатой!

В десятом кубке прок, ей-ей же, не велик:

Чтоб жажду утолить, готовь шестидесятый.

Увы, от мудрости нет в нашей жизни прока,

И только круглые глупцы — любимцы рока.

Чтоб ласковей ко мне был рок, подай сюда

Кувшин мутящего нам ум хмельного сока.

Один Телец висит высоко в небесах,

Другой своим хребтом поддерживает прах.

А меж обоими тельцами, — поглядите,-

Какое множество ослов пасет аллах!

Общаясь с дураком, не оберешься срама,

Поэтому совет ты выслушай Хайяма:

Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,

Из рук же дурака не принимай бальзама.

Чтоб угодить судьбе, глушить полезно ропот.

Чтоб людям угодить, полезен льстивый шепот.

Пытался часто я лукавить и хитрить,

Но всякий раз судьба мой посрамляла опыт.

О чадо четырех стихий, внемли ты вести

Из мира тайного, не знающего лести!

Ты зверь и человек, злой дух и ангел ты;

Все, чем ты кажешься, в тебе таится вместе.

Прославься в городе — возбудишь озлобленье,

А домоседом стань — возбудишь подозренье,

Не лучше ли тебе, хотя б ты Хызром был,

Ни с кем не знаться, жить всегда в уединеньи?

В молитве и посте я, мнилось мне, нашел

Путь к избавлению от всех грехов и зол;

Но как-то невзначай забыл про омовенье,

Глоток вина хлебнул — и прахом пост пошел.

Молитвы побоку! Избрав благую часть,

В беспутство прежнее решил я снова впасть

И, шею вытянув, как горлышко сосуда,

К сосудам кабака присасываюсь всласть.

Мы пьем не потому, что тянемся к веселью,

И не разнузданность себе мы ставим целью.

Мы от самих себя хотим на миг уйти

И только потому к хмельному склонны зелью.

Ко мне ворвался ты, как ураган, господь,

И опрокинул мне с вином стакан, господь!

Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства?

Гром разрази меня, коль ты не пьян, господь!

Скорее пробудись от сна, о мой саки!

Налей пурпурного вина, о мой саки!

Пока нам черепа не превратили в чаши,

Пусть будет пара чаш полна, о мой саки!

Огню, сокрытому в скале, подобен будь,

А волны смерти все ж к тебе разыщут путь.

Не прах ли этот мир? О, затяни мне песню!

Не дым ли эта жизнь? Вина мне дай хлебнуть!

Усами я мету кабацкий пол давно,

Душа моя глуха к добру и злу равно.

Обрушься мир, — во сне хмельном пробормочу я:

«Скатилось, кажется, ячменное зерно».

Сей мир, в котором ты живешь, — мираж, не боле,

Так стоит ли роптать и жаждать лучшей доли?

С мученьем примирись и с роком не воюй:

Начертанное им стереть мы в силах, что ли?

Ты все пытаешься проникнуть в тайны света,

В загадку бытия… К чему, мой друг, все это?

Ночей и дней часы беспечно проводи,

Ведь все устроено без твоего совета.

Пред пьяным соловьем, влетевшим в сад, сверкал

Средь роз смеющихся смеющийся бокал,

И, подлетев ко мне, певец любви на тайном

Наречии: «Лови мгновение!»— сказал.

Мне чаша чистого вина всегда желанна,

И стоны нежных флейт я б слушал неустанно.

Когда гончар мой прах преобразит в кувшин,

Пускай наполненным он будет постоянно.

Увы, нас вычеркнет из книги жизни рок,

И смертный час от нас, быть может, недалек.

Не медли же, саки, неси скорее влагу,

Чтоб ею оросить наш прах ты завтра мог.

Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радуют вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной.

Поменьше размышляй о зле судьбины нашей,

С утра до вечера не расставайся с чашей,

К запретной дочери лозы присядь, — она

Своей дозволенной родительницы краше.

Охотно платим мы за всякое вино, А мир?

Цена ему — ячменное зерно.

«Окончив жизнь, куда уйдем?» Вина налей мне

И можешь уходить, — куда, мне все равно.

С друзьями радуйся, пока ты юн, весне:

В кувшине ничего не оставляй на дне!

Ведь был же этот мир водой когда-то залит.

Так почему бы нам не утонуть в вине?

Отречься от вина? Да это все равно,

Что жизнь свою отдать! Чем возместишь вино?

Могу ль я сделаться приверженцем ислама,

Когда им высшее из благ запрещено?

На мир — пристанище немногих наших дней -

Я долго устремлял пытливый взор очей.

И что ж? Твое лицо светлей, чем светлый месяц;

Чем стройный кипарис, твой чудный стан прямей.

Чье сердце не горит любовью страстной к милой,-

Без утешения влачит свой век унылый.

Дни, проведенные без радостей любви,

Считаю тяготой ненужной и постылой.

Скажи, за что меня преследуешь, о небо?

Будь камни у тебя, ты все их слало, мне бы.

Чтоб воду получить, я должен спину гнуть,

Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.

Богатством, — слова нет, — не заменить ума,

Но неимущему и рай земной — тюрьма.