Глава 15

В пятницу — не в три часа дня, как было обещано, но после четырех — серьезная невысокая брюнетка, лет сорока, появилась в комнате Кеннета на Мортон-стрит. У нее была большая сумка из коричневой кожи и большая записная книжка — такие называют гроссбухами. Разговаривала она сухо и вежливо, а ее вопросы с равным успехом можно было бы записать на магнитофон.

— Вы устроились? Как проводите время?

— Читаю. Занимаюсь делами.

— Вы сейчас не работаете. — Она присела на краешек кресла и продолжала просматривать записи, а также делать новые, изредка поглядывая на Кеннета.

— Я не работаю пять лет. У меня повреждена нога. Пальцы на ноге.

— Вы поладили с управляющим?

Кеннет счел за лучшее сказать, что у него все в порядке.

— Как вы питаетесь?.. Выходите куда-нибудь?

Кеннет собрался пожаловаться на отсутствие плиты, но подумал, что, если его переселят в другую комнату или в другой дом с кухней, это будет стоить дороже.

Вскоре докторша взглянула на свои часики и сказала, что ей пора идти: не будет ли он так любезен подписаться вот здесь? Кеннет не спеша подписался неровным и угловатым почерком под заметками, которые она только что сделала. Он попытался прочитать их, но почерк был неразборчивый, а женщина грубо выдернула у него из рук записную книжку:

— Я навещу вас снова во вторник около трех. Может, запишете, чтобы не забыть?

Она ушла.

Ни слова о Макдугал-стрит! Вот цена угрозам Думмеля!

В самом прекрасном расположении духа Кеннет надел шляпу и пальто и направился туда. У него созрел план. Зайдя в первый попавшийся магазин спиртных напитков, он купил бутылку вина. Недорогую бутылку, всего за доллар двадцать девять плюс налог, но Кеннет не собирался с ней расставаться. Одновременно он взял одну из визитных карточек магазина, лежавших в маленькой коробке на прилавке. По Макдугал Кеннет шел медленно, внимательно глядя на девушек, попадавшихся ему навстречу. Вдруг подружка копа выйдет в магазин? Затем, повернул в квартал, где жила девушка, он увидел, что она выходит из своего подъезда с темноволосым пар нем. На ней были синие джинсы. По тому, как парень смотрел на нее, понятно было, что это еще один дружок. Красотка пользуется успехом! Кеннет сразу свернул в ту улицу, где находился гастроном, и зашагал как можно быстрее, изо всех сил стараясь скрыть свою хромоту. Так он обогнул квартал, и, когда снова подошел к дому, девушки и молодого человека уже не было.

Он изучил имена, написанные под звонками в вестибюле, и, выбрав одно, позвонил: Малавик. Раздалось жужжание, и Кеннет вошел в дом.

— Кто там? — раздался сверху женский голос. Кеннет стал подниматься по лестнице, не желая кричать в ответ.

— Доставка на дом, — объяснил он. — Бутылка вина для молодой леди, только что купившей ее у нас в магазине. — Он показал женщине визитную карточку. — Там записали только ее адрес, но не имя. Рыжеволосая девушка. В джинсах.

— Мэрилин? Похоже, что Мэрилин, — сказала женщина. — Первая квартира на третьем этаже. Этажом выше.

— Мэрилин кто?

— Мэрилин Кумз.

— Спасибо, — поблагодарил Кеннет и зашагал вверх по ступенькам.

На случай, если женщина внизу прислушивалась, он постучал в дверь квартиры Мэрилин. Тишина. Кеннет не хотел понапрасну испытывать судьбу, опасаясь, что соседка поджидает его (так оно и было), чтобы убедиться, что он ушел, поэтому он положил бутылку на порог и стал спускаться.

Женщина ждала в своей квартире, выглядывая в щель приоткрытой двери.

В вестибюле Кеннет снова перечитал имена, нашел фамилию Кумз и узнал, как она пишется. Выйдя из дома, он повернул направо — не в ту сторону, куда ушли Мэрилин и ее приятель. Он вернулся в свою комнату на Мортон-стрит.

Кеннет запер дверь на задвижку, достал блокнот и шариковую ручку. Жизнь обрела смысл. Написав на конверте адрес и фамилию: «Мисс Мэрилин Кумз», он принялся за письмо:

"Дорогая Мэрилин!

Наслаждайтесь вином! Очень жаль, что я, кажется, не поправился вам при нашей первой встрече, но я оказал вам услугу, избавив вас от этого чокнутого полицейского, вашего дружка. Его поймают и с позором осудят, если с ним уже не сделали этого. Держитесь от него подальше и от всех копов! Они чокнутые свиньи, очень опасные типы, ходят с пистолетами. Лучше занимайтесь своим делом (ха-ха!) без них.

Друг".

Он писал своим обычным почерком. Если Думмель когда-нибудь увидит эту записку, что он с ним сделает? Кеннет просто предупреждал, чтобы молодая девушка держалась подальше от чокнутой свиньи. У Кеннета остался небольшой запас марок, он наклеил одну на конверт и пошел искать почтовый ящик. Много дней он не чувствовал себя таким счастливым. Он снова стал смотреть на встречных пешеходов, прикидывая, а не написать ли им парочку анонимных писем... легко ли их испугать, отравить им жизнь? Чтобы они начали подозревать всех вокруг? Вот Фил: очень подходящая кандидатура, и прямо под носом, так сказать: никто не мешает Кеннету наблюдать за ним. Как фамилия Фила? Можно ли испортить настроение мистеру Филу анонимной угрозой поджечь его дом? Да это просто свело бы его с ума.

Кеннет опустил в почтовый ящик письмо к Мэрилин.

В понедельник утром, около одиннадцати, Кларенс нашел в своем почтовом ящике конверт, надписанный почерком Мэрилин. Он разорвал его и увидел там другое письмо и записку. Письмо наверняка было от поляка, хотя написанное обычным почерком. У Кларенса внутри все сжалось. Он прочитал записку Мэрилин, внимательно всматриваясь в каждое слово.

"Дорогой Клар!

Посылаю это тебе, хотя сначала хотела отнести его в первый попавшийся полицейский участок, но боюсь, там оно затеряется. Поскольку ты, кажется, ненавидишь этого подонка, почему бы тебе не заняться им? В пятницу я нашла у двери бутылку вина. Я хочу сказать: внутри дома, у порога моей квартиры. Молли говорит, что этот гад представился ей посыльным и спросил мое имя и фамилию, и она их ему назвала. Следующим будет телефонный звонок. Так что мне теперь, по-твоему, делать: уезжать отсюда? Я серьезно подумываю о переезде, и какая же это непроходимая скучища — искать другую квартиру за те небольшие деньги, которые я могу за нее платить.

М."

Кларенс прочитал послание Роважински, потом вернулся к себе, чтобы позвонить Мэрилин. Но он медлил, не зная, что ей сказать. Конечно, он мог бы сообщить об этом Макгрегору, но тогда об этом наверняка прослышит Манзони. Кларенс не хотел, чтобы Манзони крутился вокруг Макдугал. Однако Мэрилин просила защиты, его защиты. Роважински надо упрятать за решетку.

А может, отнести письмо в Бельвью? Наверное, это правильней. Кларенс набрал номер телефона Мэрилин.

— Привет! — сказал он, в восторге от того, что слышит ее голос. — Я только что получил письмо, дорогая. Собираюсь сейчас же отнести его в Бельвью.

— Бельвью?

— Его выпустили из Бельвью. Сейчас они несут за него ответственность. Они, а не полиция.

— Ох, полиция, — простонала она.

— Попытаюсь снова засадить его туда, — утешил ее Кларенс. — Дорогая, мне жаль. Это ужасно, это гадко, я понимаю.

— Гадко? Этот парень чокнутый! Чудовище! И разгуливает по улицам! Не могу этого понять. Я боюсь выйти за бутылкой молока. Разве кто вмешается, если тот парень схватит меня за руку или сделает что-то еще?

— Понимаю, — уныло согласился Кларенс.

— Теперь я не выхожу вечером из дома без провожатого.

«Мужчины», — подумал Кларенс. Интересно, встречается ли она снова с Денни, танцовщиком, наполовину итальянцем с Одиннадцатой улицы? Как ни странно для танцовщика, он не был «голубым».

— Я отправляюсь в Бельвью, дорогая. Позвоню тебе позже.

Кларенс поехал в Бельвью, где ему пришлось долго ждать, пока не закончится обеденный перерыв, чтобы встретиться с нужным человеком, кажется доктором Стифлином. Кларенс сидел в вестибюле, облицованном белой плиткой, по которому сновали туда-сюда санитары и сестры и провозили в инвалидных колясках или на передвижных кроватях забинтованных людей. Другие посетители ждали, сидя на жестких стульях, расставленных вдоль стен, лица их были мрачные или испуганные, руки, ноги, головы, шеи в бинтах или гипсе. Сколько же людей умудряются получить увечья, подумал Кларенс. И при том Бельвью не единственный госпиталь в Манхэттене. Как много боли в мире, просто ужасно. И почему большинство людей так цепляются за жизнь? Эта мысль поразила Кларенса, которому до сих пор жажда жизни казалась вполне естественным чувством.

Сестра сказала Кларенсу, что доктор Стифлин ждет его, и провела в комнату, заставленную стульями и каким-то стерильно чистым оборудованием. Доктор Стифлин был молод и одет в белое.

— Да, Роважински, — сказал он, заглянув в блокнот. — Родовая травма мозга. Паранойя, агрессия. Невыносимый тип, но на самом деле не жестокий. Неплохой коэффициент умственного развития. — Он улыбнулся. — Его посещает два раза в неделю амбулаторный психотерапевт.

— Вы, вероятно, знаете, — возразил Кларенс, — что он убил без всякой причины собаку в Риверсайд-парке и получил две тысячи выкупа за нее.

— Нет... О да, я слышал. Этой проблемой занимается полиция.

«А что, если в следующий раз он убьет ребенка?» — хотел спросить Кларенс, но вместо этого протянул врачу письмо:

— Он еще пишет анонимные письма. Вот его последнее. Послал его молодой женщине двадцати двух лет по имени Мэрилин Кумз.

Доктор Стифлин пробежал письмо глазами, потом слегка улыбнулся:

— Ненавидит полицию. Да, это в порядке вещей. Как оно попало к вам? — Он вернул письмо Кларенсу.

— Я знаком с мисс Кумз. Я офицер полиции, — добавил Кларенс. — Мне хотелось бы спросить у вас, доктор Стифлин: можете вы поместить его куда-нибудь под надзор? Он всего несколько дней как вышел от вас и уже принялся за прежнее.

— Мы не можем держать его здесь. В госпитале не хватает мест.

— Понимаю, но нельзя ли его поместить в какое-то другое заведение?

Доктор Стифлин пожал плечами. Поначалу казалось, что он располагает временем для обстоятельного разговора, но внезапно у него появились неотложные дела.

— Все зависит от заключения амбулаторного психиатра. Нам он не показался жестоким.

— Кто он — этот психотерапевт?

— Могу выяснить...

— Вы можете выяснить это сейчас?

— Мы направим отчет в полицию. Обычно такого рода информация передается в полицейский участок, в котором человек был арестован.

— Хорошо. Это мой полицейский участок, я проверю. — Здесь, в Бельвью, сидели люди в смирительных рубашках, люди, которых держали в палатах с зарешеченными окнами, чтобы они не могли выпрыгнуть оттуда. По сравнению с ними Роважински совершенно нормален, подумал Кларенс. — И если отчет психиатра будет неблагоприятным, его изолируют?

— Да. Конечно. — Доктор Стифлин открыл дверь, собираясь уйти. — Мне пора на дежурство. Всего хорошего.

Он оставил дверь приоткрытой для Кларенса.

Кларенс вышел в промозглый, облачный день. Он хотел позвонить Мэрилин и как-то ободрить ее, сказать, что сумел кое-чего добиться. И вновь, как всегда в подобных случаях, Кларенс задумался: насколько надо упорствовать, добиваясь своего. Излишняя настойчивость порой только вредит.

Высшая жизненная мудрость, похоже, состоит в этом: понять, когда следует стоять на своем, особенно если дело касается женщины. Если человек сразу опускает руки, его посчитают слабым, а если слишком назойлив — невоспитанным. И так, и так тебя будут презирать мужчины и гнать женщины. Жизнь, действительно, трудная штука. Кларенс понял это в тот момент, когда проявил слабость перед Мэрилин и она прогнала его. Только временно, надеялся он.

И вдруг его осенило: надо срочно поговорить с Эдуардом Рейнолдсом. Было без четверти два. У мистера Рейнолдса, скорее всего, обеденный перерыв. Кларенс зашел в кафе на Третьей авеню, сделал заказ, затем направился к телефону. Телефонный справочник был грязный, первые страницы до буквы "К" вырваны, остальные засалены и загнуты на уголках, но «Кросс и Дикенсон» остались нетронутыми, и Кларенс запомнил номер. Он поел, потом не спеша направился в сторону Сороковой улицы, где находилось издательство мистера Рейнолдса. Кларенс вошел в бар на Третьей авеню и позвонил.

Секретарша мистера Рейнолдса сказала Кларенсу, что тот примет его в пятнадцать минут четвертого.

Около трех Кларенс вошел в помещение «Кросс и Дикенсон», занимавшего три этажа здания. На полках в приемной стояли книги, искусственные растения; привлекательная девушка вела прием посетителей, кроме нее, в комнате были еще секретарши. Кларенса вскоре вызвала блондинка, которая сказала, что она секретарь мистера Рейнолдса и проводит его в кабинет редактора.

— Здравствуйте, мистер Духамель, — приветствовал его Рейнолдс, поднимаясь из-за своего стола. — В чем дело на этот раз? Садитесь.

Кларенс сел в большое кожаное кресло. Кабинет был заставлен книжными шкафами, на окрашенных в томатный цвет перегородках висели рисунки и большой плакат с портретом Кастро, но не тот, что у Мэрилин.

— Я только что был в Бельвью из-за письма, которое написал Роважински моей подруге, — сказал Кларенс. — Наверное, проще показать вам это письмо. — Кларенс достал конверт и протянул его мистеру Рейнолдсу.

Эд прочитал письмо, стоя возле стола.

— Кто такая Мэрилайн? — спросил он, произнеся ее имя в рифму с Кэролайн.

— Мэрилин. Он неправильно написал имя. Она моя знакомая, живет на Макдугал-стрит. Вот почему я только что ходил в Бельвью, чтобы поговорить с врачом, который обследовал Роважински, когда его поместили туда. В Бельвью нет мест, как мне сказали. Я думаю, мистер Рейнолдс... мне кажется, если вы поговорите с моим капитаном — именно с капитаном Макгрегором, это тот, с кем вы встречались, — и, возможно, с кем-нибудь в Бельвью, нам удастся добиться, чтобы этого человека изолировали. В противном случае он снова будет слоняться по улицам и делать гадости. Если я приду с этим письмом, капитан может подумать, что я раздуваю это дело только потому, что Мэрилин моя подруга.

Эд положил письмо на угол своего стола, чтобы молодой человек мог до него дотянуться.

— Этот человек следил за вами? Видимо, да.

— Он, должно быть, видел меня с Мэрилин... возможно, на Макдугал-стрит. Я расскажу своему капитану об этом, но вы понимаете, надеюсь, мое положение, мистер Рейнолдс. Если бы вы немного помогли мне...

Эд медлил с ответом.

— Упрятать его в лечебницу или в тюрьму, — со вздохом сказал Эд, усаживаясь за стол. — Интересно, надолго?

— Не знаю. Он не изменится к лучшему, так мне кажется. Ему пятьдесят один.

— Я понимаю ваше состояние, особенно с учетом того, что он пишет такие письма вашей подруге. Но я и моя жена тоже, мы считаем, нам не следует вмешиваться в это дело. Пусть им занимается правосудие. Предположим, его посадят в тюрьму на два месяца, а потом он снова выйдет. Если он узнает, что я приложил к этому руку, он станет мстить. Как по-вашему?

Кларенс понимал. Конечно, Роважински мог и не узнать, что мистер Рейнолдс приложил руку к его задержанию, но Кларенс боялся обещать что-то наверняка.

— Мне наплевать даже на деньги, которые этот человек выманил у меня, — добавил Эд. — Такова жизнь в Нью-Йорке, ничего не поделаешь, но, мистер Духамель... Как, кстати, вас зовут?

— Кларенс. Клар.

— Кларенс. Если позволите мне... мы с женой намного старше вас. Что случилось, то случилось. Никого невозможно вернуть к жизни. Я не хочу выглядеть сентиментальным... но мы предпочитаем ни во что не вмешиваться. Если вы втянете нас снова в это разбирательство, особенно после того, как мы решили завести другую собаку... и если этот человек снова окажется на свободе...

Кларенс растерялся. Мистер Рейнолдс другими словами высказал то же, что Мэрилин: именно это она имела в виду.

— Но если вы напишете заявление в мой участок... Роважински, вероятно, даже не узнает об этом.

Эд улыбнулся и закурил сигарету.

Раздался стук в дверь.

Вошла блондинка, которая провожала Кларенса до кабинета. В ее руках был поднос.

— Кофе, Кларенс? Фрэнсис, это патрульный Духамель. Но вы, вероятно, уже представились. Моя секретарша Фрэнсис Вернон.

Кларенс поднялся:

— Как поживаете?

— Патрульный Духамель помогал нам, когда украли Лизу, — объяснил Эд.

— О, конечно. Эд рассказывал о вас. Вы нашли человека, который сделал это.

— Да, — подтвердил Кларенс.

— Его только что выпустили из Бельвью, — добавил Эд.

Фрэнсис удивилась:

— И что они собираются делать с ним?

— Не знаю, — ответил Эд. — Он живет в комнате в Виллидж, как говорит Кларенс.

— Вот как? Просто живет?

Кларенс увидел на ее лице то же недоумение, которое появилось на лице Эрика.

— Я понимаю, что ему место в тюрьме. Он по-прежнему пишет анонимные письма и оскорбляет людей. Моя подруга только что получила такое письмо. — Кларенс запнулся, подумав, что и так сказал слишком много.

— Человек, который камнем убил собаку, — произнесла Фрэнсис, — теперь на свободе. Что вы знаете? Эта собака... Вы, наверное, не видели Лизу? — спросила она Кларенса.

— Нет.

— Вот ее фотография. Эд хотел убрать ее, но я попросила оставить. — Она показала на фотографию в рамке, прислоненную к каким-то книгам. — Снимок сделали здесь, на вечеринке. Прощальная вечеринка Фрица, верно? Лиза приходила в контору очень часто.

— Всего несколько раз, — возразил Эд.

— Она носилась кругами по комнате, приветствовала каждого, и ей давали ломтики поджаренного хлеба с закусками... — Фрэнсис замолкла, улыбаясь. — И она всегда вставала на задние лапки, получив что-нибудь, как будто говорила «спасибо».

Эд улыбнулся и засунул руки в карманы.

— Мы никогда не учили ее стоять на задних лапах. Страшная попрошайка!

— И этот подонок убил собаку просто так, — продолжала Фрэнсис, обращаясь к Кларенсу. — Нас всех эта история просто привела в ужас. Мы здесь, в редакции, не могли поверить этому.

— Пейте кофе, Кларенс, — напомнил Эд. — Вам положить сахару?

— Мы написали Эду письмо, выразили наши соболезнования, — продолжала Фрэнсис, — как будто Лиза была человеком. Да, она была личностью. Вы меня не поймете, потому что не видели ее.

Кларенс ничего не ответил, мистер Рейнолдс с многозначительной улыбкой посмотрел на него.

— Извините меня, если я наговорила лишнего, — сказала Фрэнсис, взглянув на Кларенса и внезапно смутившись. Потом обратилась к мистеру Рейнолдсу: — В четыре тридцать. О письме из Бостона не беспокойтесь, они позвонили, и я все уладила.

Кларенс выпил свой кофе. Он понял, что ничего не добьется. Посмотрел на растения на подоконнике, на удобный, обитый зеленой кожей диван, где, вероятно, устраивался Эд, чтобы прочитать рукопись или вздремнуть, если очень уставал. Рядом с диваном стоял низенький столик с пепельницей, бумагами, карандашами. Кабинет напоминал жилую комнату.

— Надеюсь, вы накажете этого подонка, — сказала Фрэнсис, направляясь к двери. — При одной мысли, что он живет в Виллидж, дрожь пробирает.

Кларенс взял со стола письмо Роважински.

— Вам не удастся уговорить свою знакомую обратиться в полицию? Вы говорили, что еще не показывали это письмо в полицейском участке.

— Нет, сэр. Только в Бельвью. Оно попало ко мне сегодня днем. Покажу его в участке вечером. — Но стоит ли? Кларенс не был уверен, что там хоть пальцем пошевелят.

— Попытайтесь сделать что-то ради Мэри-лип. — Эд проводил Кларенса до двери. — Она ваша подруга?

— Да. — Кларенс не отважился сказать, что надеется когда-нибудь познакомить с ней Эда.

Эд открыл дверь:

— Уговорите ее подать жалобу. Желаю вам удачи, Кларенс. Найдете отсюда дорогу?

— Да. Спасибо, мистер Рейнолдс.

Глава 16

Кларенс вернулся домой и позвонил Мэрилин — рассказать, что был в Бельвью и что собирается сегодня вечером показать письмо Роважински в полицейском участке.

Мэрилин не отвечала.

В 5.30 ситуация не изменилась. Возможно, Мэрилин на работе, печатает у кого-то или носит письма. В семь вечера он попытался позвонить еще раз. Снова безрезультатно. Кларенс решил, что она вышла поесть или осталась на обед у того, чью работу перепечатывала, — возможно, у писателя. Однако Мэрилин явно не очень интересовало, как он поступит с письмом Роважински, раз она не удосужилась ему позвонить.

В этот вечер, придя на дежурство в полицейский участок, Кларенс увидел Манзони в кабинете Макгрегора. Предполагалось, что Манзони свободен с восьми вечера, однако он еще не переоделся в штатское. Кларенс надел форму в раздевалке. Выходя, он столкнулся в дверях с Манзони, и тот резко мотнул головой и усмехнулся. Но с другими полицейскими, заступающими на дежурство, Манзони здоровался очень приветливо.

— Стив! Как твоя половина? Все еще бездельничает? — Жена Стива была беременна, но Кларенс считал, что недостаточно близко знаком со Стивом, чтобы расспрашивать его о жене.

Кларенс пошел в кабинет Макгрегора и показал ему письмо от Роважински. Он хотел обсудить это письмо до начала инструктажа.

— Девушка, которая получила письмо, — моя подруга, — объяснил Кларенс.

— Гм-м. Ну и что?

— Ну, Роважински уже один раз поймали, и это на него явно не подействовало. Он все еще докучает людям. Он даже разговаривал с мисс Кумз у ее подъезда. Как по-вашему, что с ним сделают? — Последнее предложение Кларенс заготовил заранее. Не «что нам с ним сделать?» — это прозвучало бы слишком уж лично, но «что с ним сделают?» — обычный вопрос.

— Все зависит от того, что скажут в Бельвью. Мы еще не получили заключение.

— Они нашли для него комнату на Мортон-стрит. Он живет там. Но разве его не будут преследовать по суду?

— Нет, если в Бельвью признают его психом, — ответил Макгрегор. — Им занимается Бельвью.

— Но он не кажется полным психом, и Бельвью оставит его на свободе, — сказал Кларенс. — Я разговаривал сегодня с доктором в Бельвью. Похоже, что они предоставят решать полиции.

— Ты ходил в Бельвью?

— Да, сэр. С письмом. Я подумал, что должен это сделать, сэр.

— Это та твоя подружка на Макдугал-стрит, о которой рассказывал Пит?

— Наверное. Да, сэр. — Кларенс почувствовал, что краснеет.

— Тогда понятно, почему ты так волнуешься. Но на этом участке случается кое-что и поважнее, чем дурацкое письмо девушке с Макдугал, даже если ты, Думмель, ее знаешь.

«Это что же? — удивился про себя Кларенс. — Пара ограблений дрянных домишек?»

— Я бы тоже так думал, сэр, если бы не знал девушку. После такого же письма он убил собаку и выманил две тысячи долларов у Эдуарда Рейнолдса.

— Ах, то, — протянул Макгрегор, как будто этот пустячок случился в далеком прошлом. — Ладно, Кларенс. Я перешлю письмо в Бельвью. Они, кстати, не захотели оставить его у себя?

— Нет. Они не просили.

«А может, нам, по крайней мере, сообщить в полицейский участок Роважински, чтобы там присматривали за ним?» — подумал Кларенс, но не отважился предложить это капитану — в конце концов, это, наверное, уже сделали.

— Пусть все идет как идет, — подвел итог Макгрегор. — Его осматривают два раза в неделю, как сказали мне в Бельвью. Теперь это их головная боль. А сегодня в четыре часа дня произошло изнасилование в подъезде дома на углу Сто первой и Бродвея, об этом сообщил свидетель, а не девушка. Парень смылся, разумеется, но вот описание его внешности. Можешь прочитать. Это для вас, парии, задание на сегодня. — Он протянул Кларенсу листок бумаги.

Кларенс прочитал: «Чернокожий или пуэрториканец, рост 5 футов 6 — 8 дюймов, 35 лет, усы, крепкого телосложения, одет в темные брюки, коричневую куртку, коричневые башмаки, темный свитер с воротником-»хомут".

— Поважнее собаки. Ребенок видел это. Нам позвонила его мать. Мы проверили девушку. Это правда, все верно.

Было уже темно, когда Кларенс вышел на дежурство. Сегодня он работал с Рудином, крепко скроенным парнем, которого он почти не знал. На Сто четвертой улице они прогнали из узкого прохода между домами парнишек, которые явно пытались открыть дверь. Один из мальчишек, лет двенадцати, бросил в них огрызок яблока, который попал Кларенсу в грудь. Кларенс отряхнул мундир и спустился по железным ступенькам, чтобы проверить дверь. Она была заперта.

— В чем дело, черт возьми? — заорал изнутри мужской голос.

— Полиция, — ответил Кларенс. — Проверяем дверь. Что-то случилось?

— Убирайтесь к чертовой матери! Дверь заперта!

Кларенс поднялся по ступенькам наверх, к Рудину. Парнишки смеялись. («Свиньи! Дерьмовые свиньи!») Мужчина, возможно домоправитель, побоялся отпереть дверь и убедиться, что перед ним полицейский, подумал Кларенс. Год назад Кларенс, вероятно, попросил бы открыть ее — просто чтобы удостовериться, что это обычный подвал, а не притон наркоманов или публичный дом. Неожиданно его захлестнула волна гнева. «Это называется разочарование», — подумал Кларенс. Ничего нельзя изменить. Никто не делает выводов и не предпринимает нужных действий — как только что сам он не проверил, кто отвечал ему за дверью в цокольном этаже. На Бродвее они с Рудином осмотрели тщательно, как положено по инструкции, все двери, которые полагалось: магазин скобяных изделий, несколько больших домов, слишком бедных, чтобы держать швейцара, химчистку, булочную. Они шли на запад по той самой Сто первой улице, где в четыре часа дня было совершено изнасилование. Окна квартир светились тусклым желтоватым светом.