Моему отцу Джою Бернарду Пленгману с любовью...

Глава 1

Не успел Эд переступить порог квартиры, как Грета протянула ему конверт.

— Я не удержалась и вскрыла его, Эдди, потому что поняла: оно от... от того негодяя.

Как всегда, письмо было адресовано мистеру Эдуарду Рейнолдсу. Уже третье. Грета позвонила мужу в офис, чтобы сообщить о нем, но не захотела читать по телефону. Послание, написанное печатными буквами шариковой авторучкой, гласило:

"Уважаемый сэр или «джентльмен».

Вы, наверное, ужасно довольны собой? Таким, как вы, я не по душе, и не только я, но чертовски много других людей на земле. Вы кажетесь самодовольным, независимым. Считаете себя на голову выше всех. Роскошная квартира, породистая собака. Вы отвратительный маленький робот, и ничего больше. Дни ваши сочтены. С какой стати вы считаете себя «неприкасаемым»?

Аноним (в смысле: «ясно, что ты никто» — ха!)".

— Господи! — воскликнул Эд, неуверенно улыбнувшись жене, и протянул ей письмо вместе с конвертом, но, поскольку Грета не выразила желания взять их, положил то и другое на крышку рояля-миньон, стоявшего слева от него. — Привет, Лиза, здравствуй! — Эд наклонился, чтобы пожать лапку черного французского пуделя, прыгавшего вокруг него.

Грета убрала письмо и конверт с рояля, словно они могли запачкать его.

— Как по-твоему, может, стоит сообщить в полицию?

— Нет. Право, дорогая. Не волнуйся. Эти люди пишут подобные письма, чтобы дать выход своим чувствам, только и всего. Они действуют на нервы, но не причиняют никакого вреда.

Эд повесил пальто и направился в ванную вымыть руки. Он только что вернулся с работы, и, подставляя намыленные ладони под струи воды, Эд подумал: «Я смываю следы подземки и того проклятого письма». Кто их пишет? Скорее всего, кто-то, кто живет по соседству. Две недели назад Эд поинтересовался у Джорджа, одного из швейцаров, дежуривших внизу, не интересовался ли кто-нибудь фамилиями жильцов, не видел ли он поблизости слонявшихся без дела незнакомцев, мужчину или женщину, и Джордж сказал, что нет. Наверняка он спросил и других швейцаров. Или это кто-то из его сотрудников? Невероятно, подумал Эд. Но кто знает? Вовсе не обязательно, что аноним — его личный враг. С другой стороны, письма совершенно идиотские, такого в «К и Д» не напишет никто, даже уборщицы. Эда письма скорее раздражали, но Грета боялась, и он не хотел обсуждать с ней эту тему, чтобы не давать пищу ее страхам. Возможно, сам он тоже побаивался. Кто-то избрал его жертвой. Интересно, только ли он получает такие письма? Или кого-то из соседей донимают, как и его?

— Хочешь выпить, дорогой? Лиза подождет, — сказала Грета.

— Да. Чуть-чуть.

Иногда Эд выводил Лизу на прогулку сразу, как возвращался домой, иногда — пропустив стаканчик перед обедом.

Грета вышла в кухню.

— Какой выдался денек?

— Всего понемножку. Было совещание. С обеда и почти до вечера.

Песик прыгал вокруг с жалобным повизгиванием, ожидая, когда его выведут на улицу. Лиза — карликовый пудель, не с самой лучшей родословной, но все же чистокровный пудель с темно-золотистыми глазами — была умной и вежливой собачкой: очевидно, она такой родилась, потому что ни Эд, ни Грета ее не воспитывали.

— Ну? И как? — Грета протянула Эду виски и воду со льдом.

— Неплохо. Никаких особых споров.

Это было обычно ежемесячное редакторское совещание. Эд понимал, что Грета волнуется из-за письма и пытается убедить себя, что все идет по раз и навсегда заведенному порядку. Эд работал в «Кросс и Дикенсон» на Лексингтон-авеню старшим редактором отдела научно-популярной литературы. Ему было сорок два, и он занимал эту должность уже шесть лет. Эд расположился на темно-зеленом диване и тут же похлопал по подушке, на которой разрешалось сидеть Лизе: она хотела вспрыгнуть к нему.

— Надо что-нибудь купить? — задал Эд традиционный вопрос.

— Ах да, дорогой, сметаны. Я забыла. Она нужна нам к десерту.

Неподалеку на Бродвее был молочный магазин.

— Что на обед?

— Солонина. Ты не догадался по запаху? — Грета рассмеялась.

Эд понял это, войдя в дом, но потом забыл. Одно из его любимых блюд.

— Это потому, что ты еще не положила капусту. — Он отставил свой стакан и поднялся. — Пойдем, Лиза?

Лиза соскочила с дивана и побежала в прихожую, явно всем показывая, что ищет свой поводок, который висел в шкафу у двери.

— Вернемся минут через двадцать, — предупредил Эд. Он взял было пальто, но потом решил не надевать его.

Лифт был автоматический, но внизу дежурил швейцар — сегодня вечером там стоял Джордж, чернокожий детина.

— Как поживаешь, Лиза? — спросил Джордж и наклонился, чтобы погладить собаку, но та торопилась к двери и только небрежно отсалютовала ему приподнятой передней лапкой, подпрыгнув на месте, а затем натянула поводок, чтобы побыстрее выбраться на улицу.

В тот вечер Эд позавидовал Лизиной энергии. Он чувствовал себя усталым и подавленным. Собачка повернула направо, в сторону Вест-Энда и молочного магазина, и остановилась, чтобы помочиться в сточной канаве. Поначалу Эд собирался сразу зайти в магазин, но потом решил отвести сначала Лизу на обычную прогулку в Риверсайд-парк. Он спустился по каменным ступенькам, украшенным конной статуей Франца Сигеля, пересек автостраду, дождавшись зеленого света, и спустил Лизу с поводка. Было около семи вечера, и на дворе стоял октябрь. За рекой зажглись огни рекламы. В прошлом году в это время, подумал Эд, Маргарет была жива. Его дочь. «Не думай об этом», — приказал он себе. Восемнадцать лет. Как жаль и все такое. Странно, что лучше всего успокаивают самые банальные фразы. Это потому, решил Эд, что он не в состоянии заставить себя задуматься как следует над ее смертью, над невосполнимостью потери, горем и над всем остальным. Ничего не изменится, даже если он задумается над этим всерьез. Возможно, именно потому он и не пытался, не осмеливался думать о будущем дочери, которое не сулило ничего хорошего: она переспала бы с множеством молодых подонков и умерла бы от наркотиков... Нет, пусть уж будет так, как есть: ее застрелили в уличной потасовке. Почему он подумал о наркотиках? Она пробовала наркотики, верно, но не наркотики убили ее. Ее убил выстрел. В баре в Гринвич-Виллидж. Полиция забрала тогда всех, у кого оказалось оружие, но так и не доискалась, кто именно выпустил ту конкретную пулю, да в общем-то Эда и не слишком это интересовало. Бар назывался «Пластиковая рука». Омерзительно. Даже не смешно так назвать бар. Они сменили вывеску после той ночи.

— Лиза, старушка, — твердо сказал Эд, — сегодня вечером ты будешь приносить мне то, что я тебе брошу.

Он не захватил ее голубого резинового мячика и не хотел бросать камни: Лиза таскала их с удовольствием, но могла сломать себе зуб.

— Лиза, черт возьми, я забыл твой мячик.

Собачка выжидательно посмотрела на него и залаяла. «Брось что-нибудь».

Эд поднял палку, короткий толстый сучок, достаточно тяжелый, чтобы пролететь нужное расстояние. Лиза стремглав бросилась за палкой и принесла ее обратно. Несколько секунд она дразнила Эда, делая вид, будто не хочет отдавать палку, но наконец положила ее на землю, ожидая, что хозяин кинет ее еще разок.

Эд бросил палку. «Сметана, — подумал он. — Не забыть бы купить».

— Молодец, Лиза! — Эд похлопал в ладоши, подзывая собаку, которая в поисках палки исчезла в темных кустах, но та не появилась. Эд направился к кустам. — Кончай, старушка. — Она, конечно, потеряла палку и рыщет там, вынюхивая ее.

Однако собаки там не было. Эд повернулся.

— Лиза! — Он свистнул.

С автострады донеслось урчание моторов: красный свет сменился на зеленый.

— Лиза!

Эд поднялся по травянистому склону наверх, к улице, и осмотрелся. Но что делать там Лизе? Он вновь спустился к купе деревьев и кустов, в которых исчезла собака.

— Лиза, ко мне!

Тем временем стало совсем темно.

Эд вернулся тем же путем, которым пришел, миновав конную статую.

— Лиза!

Может, она побежала домой? Странно. Все же он пересек автостраду и подошел к своей двери. В вестибюле он сказал Джорджу:

— Не могу найти Лизу. Если она вернется, задержите ее здесь, хорошо? — Он протянул было Джорджу поводок, потом решил, что тот, возможно, понадобится ему самому, если он найдет собачку на улице.

— Она потерялась?

— Погналась за чем-то. И убежала.

Эд спустился по тем же ступенькам, простоял, как ему показалось, страшно долго в ожидании зеленого света, опять пересек дорогу.

— Лиза! Где ты?

Внезапно его охватило отчаяние. Собака не стала бы столько времени искать свою палку. Но темнота, черная масса кустов хранили молчание. Может, ее украл этот анонимщик, подумал Эд. Нет, смешно. Как посторонний мог «украсть» Лизу, разве что пристрелил ее, а он точно не слышал выстрела. Прошло минут десять с тех пор, как он потерял Лизу. Что делать, черт возьми? Обратиться к полицейскому? Да. Эд поднялся по ступенькам к тротуару. Ни одного полицейского не видно. Только несколько одиноких прохожих.

Эд направился к дому.

— Она не появлялась, — сообщил Джордж, придерживая дверь для пожилой дамы, которая выходила на улицу. — Что вы собираетесь делать, мистер Рейнолдс?

— Не знаю. Искать дальше. — Эд нервно нажал три раза на кнопку вызова лифта. Он жил на восьмом этаже.

— Ты забыл сметану, — сказала Грета, когда он вошел. — Что случилось?

— Не могу найти Лизу. Я бросил ей палку в парке — и она не вернулась. Я пойду туда, дорогая. Только возьму фонарик. — Эд достал фонарик из ящика стола в прихожей.

— Я пойду с тобой. Подожди, я переоденусь. — Грета исчезла в кухне.

Пока они спускались в лифте, Эд предложил:

— Давай ты спустишься по ступенькам у статуи Сигеля. Я же пройду дальше по улице и спущусь там, а в парке мы встретимся.

Так они и сделали, и через несколько минут оказались около тех кустов, где исчезла Лиза. Эд посветил фонариком на землю. Никаких следов, ничего.

— Это было здесь, — сказал Эд.

— По-моему, надо сообщить в полицию, — ответила Грета.

Эд подумал, что она права. Они направились к дому, зовя по очереди собаку, пока не перешли дорогу.

Эд отыскал телефон ближайшего полицейского участка и позвонил, его направили к другому дежурному, которому он сообщил приметы Лизы. Да, у нее на ошейнике был жетон с регистрационным номером и другой — с именем Лиза, фамилией Эда, его адресом и номером телефона. Кроме того, там было выгравировано слово «вознаграждение», вспомнил Эд, но посчитал, что не стоит упоминать об этом.

Они поели наскоро, без аппетита. Эд раздумывал, что делать дальше, а Грета то и дело повторяла, что надо снова вместе спуститься вниз и поискать. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда он закурил сигарету, и Эд вскочил, надеясь, что им сообщат что-нибудь о Лизе, но это была приятельница Греты, Лили Брендстрам. Эд передал трубку жене.

Несколько минут спустя слова Греты прорвались сквозь поток его мыслей:

— Послушай! Мы немного не в себе, Лиза пропала... Да... Я не могу долго говорить.

«Объявление», — подумал Эд. Если они не найдут собачку сейчас, он позвонит в «Таймс» и даст объявление. Он сделает это хоть в полночь. И Эд начал сочинять текст, пока Грета говорила по телефону.

Глава 2

Лиза исчезла в среду вечером. Рано утром в четверг Эд отправился в парк и тщательно осмотрел землю. Теперь он высматривал даже пятна крови. Он не знал, что и думать. Он не нашел ничего подозрительного, но, впрочем, глупо было искать следы в таком людном месте. Это же не девственный лес, где сломанная ветка может послужить знаком. В завершение всего Эд прошелся вдоль тротуара поверху, на тот случай, если Лизу сбила машина и тело ее не успели убрать. Потом он вернулся домой и сказал Грете, что ничего не нашел. Грета налила ему еще полчашки кофе. Джордж принес «Таймс», но объявление о пропаже Лизы могло появиться только в завтрашнем выпуске, в пятницу. Эд договорился, что его будут печатать в течение трех дней, если он не отменит заказ. Можно было бы дать объявление еще и в «Пост», подумал он.

— Не волнуйся так, Эдди. Возможно, кто-то нашел ее вчера ночью и не позвонил, потому что было поздно. Может, будут какие-то новости сегодня утром.

Грета обещала сидеть дома весь день.

— Позвони мне сразу, ладно? И в любом случае позвони днем.

— Конечно.

Грета, немецкая еврейка, родилась в Гамбурге. Ростом она была чуть выше пяти футов, и при том не худенькая. Зубы слегка неровные, с промежутком между ними, волосы каштановые с рыжим отливом, густые и коротко подстриженные, глаза то зеленые, то светло-карие в зависимости от освещения. Она была пианисткой и выступала в концертах вместе с филармоническим оркестром, пока тринадцать лет назад не вышла замуж за Эда. После замужества ее артистическая карьера прекратилась, но она не сожалела об этом, так, по крайней мере, казалось Эду. В молодости она хлебнула горя, бежала с родителями сначала во Францию, где ходила в школу до 1940 года, затем в Америку. Они осели в Филадельфии, и Грета знавала тяжелые времена. Эду всегда казалось, что жена старше его, хотя ей было сорок, а ему — сорок два. Она больше пережила, и ему правилось думать о ней как о старшей: может быть, потому его и тянуло к ней. Маргарет была не ее дочерью. Эд женился в возрасте двадцати двух лет, но тот брак оказался неудачным.

Эду не хотелось уходить из дома, и он тянул время до последнего — до 9.12. На 9.30 у него была назначена встреча, и он побаловал себя, взяв такси. По дороге в голове у него вертелась одна мысль: «С Лизой случилась беда, и мы никогда не увидим ее».

Но после вкусного ленча с писателем по фамилии Макколи и секретаршей Фрэнсис Вернон настроение Эда улучшилось. Попыхивая сигарой (он выкуривал не больше четырех штук в неделю) и смеясь над историей, которую рассказал Макколи, Эд подумал: «Наверняка сегодня днем или вечером станет что-то известно о собачке».

Но тот вечер не принес ничего нового. Эрик Шафнер, вышедший на пенсию профессор истории искусств, который дружил с отцом Греты, заглянул пропустить рюмочку, и, как всегда, Грета стала уговаривать его пообедать с ними. Эд был рад, что тот отказался.

— Лиза наверняка найдется, — успокаивал их Эрик.

Иногда Грета и Эрик переходили на немецкий, которого Эд не знал, хотя запомнил несколько фраз от жены. В тот вечер он даже не старался понять, о чем они говорят, хотя незнакомый язык слегка раздражал его.

— Еще не все потеряно; завтра появится объявление в газете, — сказала Грета, когда Эрик ушел.

— Даже сегодня вечером, — возразил Эд. — Часов в десять в киоски привезут вечерние выпуски.

Но телефон молчал.

На утро пятницы у Эда не было назначено никаких встреч, и он задержался дома.

— Хочу дождаться почты, — объяснил он жене, когда та заметила, что он опаздывает. Джордж или Марк, второй швейцар, белый, разносили почту около половины десятого, подсовывая ее под двери. — Спущусь-ка я лучше вниз. — Тщательно избегая взгляда Греты, Эд подчеркнуто неторопливо направился к двери.

Эд подготовил себя к тому, что увидит конверт с неуклюже написанными печатными буквами, но все же, когда Марк подал его ему вместе с тремя другими письмами, по спине у него пробежал холодок.

— Никаких известий о собаке, мистер Рейнолдс? — спросил Марк.

— Пока нет, — ответил Эд.

— Мы, конечно, здесь, у себя, начеку. Я даже предупредил сегодня утром парня из гастрономии и его жену.

— Хорошо. Спасибо, — поблагодарил Эд.

Хорошо бы вскрыть конверт в безопасном месте, в квартире, но там была Грета, а делать это в ее присутствии Эду не хотелось. Поэтому он распечатал письмо, поднимаясь в лифте.

"Уважаемый сэр!

У меня ваша собака Лиза. С ней все в порядке, чувствует себя прекрасно, по, если желаете ее назад, оставьте 1000 долларов (одну тысячу долларов) между одиннадцатым и двенадцатым столбом изгороди на восточной стороне Йорк-авеню между 61-й и 62-й улицами в пятницу ночью в 11 часов, завернув деньги в газету, в купюрах не крупнее десяти долларов. Если не оставите эти деньги, собака будет убита. Как я понимаю, вы ее любите? Посмотрим. Миленькая собачка. Приятнее, чем вы.

Аноним

Лиза будет привязана к тому же столбу часом позднее. И пожалуйста, никаких копов".

Вот оно. Ночной кошмар сбывается, подумал Эд: типичная фраза из дешевых романов, которые ему приходилось иногда читать. Он вошел в квартиру.

— Эдди...

Очевидно, выглядел он неважно.

— Ну вот, я знаю, где Лиза. Дорогая, я не прочь пропустить стаканчик... несмотря на ранний час.

— Что случилось? Где она?

— Она у того анонимщика. — Эд прошел на кухню, наклонился над раковиной и свободной рукой ополоснул лицо.

— Он прислал еще одно письмо? — Грета принесла стакан с виски.

— Да. Он хочет получить выкуп сегодня ночью. Тысячу долларов.

— Тысячу долларов? — удивленно переспросила Грета, но Эд понял, что ее потрясла не сумма, а сама ситуация. — Мы должны это сделать? Где собака? Кто он такой?

Эд отхлебнул виски, продолжая держаться за раковину. Скомканное письмо лежало теперь на сушилке для посуды.

— Мне надо подумать.

— Тысяча долларов. С ума сойти.

— Этот человек ненормальный, — ответил Эд.

— Эдди, нам надо обратиться в полицию.

— Порой в таких ситуациях это стоит жизни — жизни того, кого похитили, — возразил Эд. — Если тот парень разозлится... я хочу сказать, если он увидит, что его поджидает полиция...

«Но полицейский, одетый в штатское, — подумал Эд, — с пистолетом, совсем другое дело. Сообщить полиции — возможно, очень неплохая мысль».

— Я хочу взглянуть на письмо. — Грета взяла его и прочитала. — О боже, — тихо произнесла она.

Эд представил себе, как Лиза, сорвавшись с поводка или веревки, к которой привязал ее Аноним, бежит к нему в полночь по неосвещенному тротуару Йорк-авеню у Шестьдесят первой улицы. Что разумнее? Стоит ли добывать деньги? То, что собаку обещают вернуть через час, о чем говорилось в конце письма, не предвещало ничего хорошего. Аноним, вероятно, не учел этого.

— Дорогой, давай обратимся в полицию, чтобы они установили наблюдение за этим местом. Нечего и думать давать этому негодяю деньги, — серьезно сказала Грета.

— Разве возвращение Лизы не стоит тысячи долларов?

— Конечно, стоит! Не в этом дело! Мне не жалко денег!

— Все это надо обдумать. Поеду-ка я пока на работу.

Чтобы получить наличные, необходимо попасть в банк до трех часов. Эд знал, что должен пойти в банк. О полиции он поразмыслит после того, как получит деньги. Эд в очередной раз позавидовал людям, которые легко впадают в гнев и быстро принимают решения, уверенные в своей правоте. Если такой человек ошибается, он, по крайней мере, может утешиться тем, что не сидел сложа руки, а действовал так, как считал нужным. «Я же вечно колеблюсь, хоть и не столь красноречив, как Гамлет», — подумал Эд с иронией, но не улыбнулся.

— Ты позвонишь мне? — спросила Грета, провожая мужа до двери.

Эд понял, что она боится оставаться одна в квартире. И не без оснований, ведь Аноним мог знать Грету в лицо. Эду очень захотелось остаться дома. С трудом разжав губы, он произнес:

— Не выходи, дорогая. И не открывай никому двери. Я поговорю внизу с Марком. Скажу ему, чтобы он не впускал никого к тебе наверх. Хороню? Тебе надо сегодня выходить?

— Нет. Мы договорились с Лили поболтать за ленчем, но я могу отменить встречу.

— Отмени. Я позвоню тебе. До встречи, дорогая.

В то утро, сидя на заседании издательского совета, которое грозило затянуться на весь день, Эд обдумывал ситуацию с Лизой. К половине двенадцатого он решил, что, если в условленном месте будет присутствовать полицейский в штатском, который, вероятно, попытается задержать Анонима, после того как тот получит деньги, это подвергнет риску жизнь Лизы: Аноним, скорее всего, поймет, что за ним следили, и побоится возвратиться через час с собакой или послать кого-то это сделать. Так что, позвонив Грете перед ленчем, Эд сказал ей, что решил взять в банке деньги и не привлекать полицию.

— Так мы потеряем только тысячу баксов, дорогая. Я хочу сказать, в том случае, если мы не сумеем потом прижать к ногтю этого вымогателя. А иначе нам грозит большая беда — потерять Лизу.

Грета вздохнула:

— Сможешь позвонить мне еще раз сегодня, Эд? Я волнуюсь.

— Даже два, если удастся.

Они с Гретой получили четыре письма от Анонима. Если принести их в полицию, что Эд намеревался в конце концов сделать, то в полицейском досье, возможно, найдутся письма того же негодяя другим людям. Опознать почерк нетрудно, даже когда пишут печатными буквами. Убьют Лизу или вернут, Анонима можно будет найти. Его же письма дадут ключ к разгадке. И однако: прав ли он, рассуждая подобным образом?

Наскоро перекусив в одиночестве в «Брасс Рейл» на Пятой авеню, Эд направился в банк и снял со счета тысячу долларов десятидолларовыми купюрами. Он знал, что это будет большая пачка, и прихватил с собой черный кейс. Выходя из банка, Эд подумал о том, не следит ли за ним сейчас Аноним, однако не стал осматриваться, а не спеша направился в издательство. День выдался ясный, пригревало солнце. Интересно, подумал Эд, держат Лизу на улице или в доме? Конечно, она будет скулить и тосковать. Как этот подонок схватил ее? Как? Вполне возможно, что ее убили, понял Эд.

Когда Эд вернулся домой, Грета сказала, что никто не звонил, кроме него и Эрика, который хотел узнать, нет ли новостей о Лизе. Они пообедали. Грета переживала из-за денег и старалась не смотреть на кейс, а потом заявила, что пойдет с Эдом. Эд попытался отговорить ее. Где она будет его ждать?

— На Йорк-авеню есть бары. Или на Третьей. Я закажу выпивку. Попрошу Эрика прийти. И не спорь! — Она решительно отмела его возражения. — Почему бы нет? Что здесь такого? Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя один на один с этим подонком?

Эд рассмеялся впервые с тех пор, как пропала Лиза.

Грета позвонила Эрику, который почти все время проводил дома. Эду не удалось убедить ее не рассказывать Эрику о том, что они собираются делать, но, возможно, будет совсем неплохо, прикинул Эд, если Эрик придет.

Без десяти одиннадцать Эд вышел из дверей бара на углу Третьей авеню и Шестидесятой улицы, оставив Грету с Эриком допивать виски с содовой. В левой руке он пес пакет, завернутый в газетную бумагу и стянутый двумя резинками. Он собирался присоединиться к Грете и Эрику через пятнадцать минут, и ему было приятно думать об этом. Он шел не спеша, но и не слишком медленно в восточном направлении и, добравшись до Йорк-авеню, двинулся на север. Эд не боялся, что на него нападут, хотя неизвестно, чего можно ожидать от психопата. Однако он представлял себе Анонима человеком невысоким, лет этак сорока, может, даже пятидесяти, слабым и трусливым. Эд, по крайней мере, был пяти футов десяти дюймов роста, достаточно крепкого телосложения (ему приходилось следить за своим весом), и в университете он с год занимался боксом и играл в футбол, хотя и без особого энтузиазма. Эд глубоко вздохнул и зашагал увереннее. Вот и железная решетка напротив Шестьдесят первой улицы.

Впереди шел, засунув руки в карманы, стройный молодой человек, он направлялся на север. Деревья, росшие вдоль дороги, отбрасывали на тротуар густые тени. За забором располагалась какая-то клиника, насколько помнил Эд. Он осмотрелся и, не увидев ничего подозрительного, начал считать столбы. Между одиннадцатым и двенадцатым (как говорилось в письме) он пристроил сверток так, чтобы снаружи ничего не было видно, но при этом пакет не мог свалиться на землю по другую сторону ограды.

Эд выпрямился и, вдруг ощутив ясно, что оглядываться больше не стоит, торопливо зашагал к Шестидесятой улице. Над баром горела красная неоновая вывеска.

Грета радостно помахала ему из кабинки справа. Эрик приподнялся, встречая его лучезарной улыбкой.

— Все в порядке, — сказал Эд, присаживаясь рядом с Эриком. Внезапно у него заныли все мышцы.

Грета погладила его по руке:

— Ничего не видел? Никого?

— Никого, — ответил Эд и посмотрел на часы. Пять минут двенадцатого. — Хорошо бы еще порцию виски.

— Двойную! — радостно предложил Эрик. Одинарную, подумал Эд, но затем сообразил, что двойную можно растянуть надолго, если разбавить ее водой. Ему предстояло ждать около часа.

Эд почти не прислушивался к тому, о чем говорили Грета и Эрик. Грета рассказывала, что видела сегодня во сне Лизу: неизвестно, выпивка или волнение заставили ее так разоткровенничаться. Эрик был настроен оптимистически и в то же время старался рассуждать разумно:

— Когда имеешь дело с психом, ничего нельзя сказать заранее. Таким людям не стоит доверять. Wahnsinnig![1]

«Да, — подумал Эд, — Эрик словно телевизор смотрит, а не присутствует при реальных событиях». Он то и дело поглядывал на настенные часы, стрелка которых, казалось, застыла на 11.23. Поэтому перестал смотреть на них. Грета тоже долила в свое виски воды. Она верила, что скоро увидит Лизу. Эд читал это в ее взгляде. Она держалась стойко с вечера среды: ни слова жалобы. Эд втайне восхищался ею. Грета любила собачку не меньше, чем он. И возможно, Аноним окажется славным малым и привяжет Лизу к столбу за две минуты до полуночи. Эд собирался появиться на месте событий ровно в полночь и ни минутой раньше. Даже если бы Аноним лично вернул ему собаку, подумал Эд, он не стал бы запоминать его лицо, чтобы затем обратиться в полицию. Нет, он был бы слишком рад снова увидеть Лизу. Эд заметил, что улыбается анекдоту, который Эрик рассказал Грете, хотя вовсе не слышал его.

— Посмотрим, сколько там времени, — сказал Эрик, все так же улыбаясь.

Без шести двенадцать. Эд поднялся.

— Я скоро! — пообещал он.

Лицо Греты застыло, оно не светилось больше надеждой.

— Когда тебя ждать? — требовательно спросила она.

— Самое позднее в двенадцать двадцать, — повторил Эд уже в третий раз.

Они условились, что, если Лизы не окажется в обусловленном месте, он вернется и скажет жене, хотя сам Эд собирался потом пойти назад и постоять еще. Эрик и Грета хотели, конечно, идти с ним, но Эду это казалось неразумным: Аноним мог заметить их (как бы они ни старались выглядеть не подозрительно) и все переиграть.

Теперь Эд шел быстрее и только на Йорк-авеню замедлил шаги и стал всматриваться вперед, во мрак, пытаясь разглядеть около забора силуэт на четырех лапах, возможно мечущийся в одиночестве на поводке туда-сюда, в поисках того, кто придет забрать ее. Было темно, хоть глаз выколи, и, когда в свете уличного фонаря Эд посмотрел на часы, до полуночи оставалось еще три минуты. Он решил подождать и остановился, опершись рукой о дерево, в квартале между Шестьдесят первой и Шестьдесят второй улицами. Насколько легче было ждать сейчас. Аноним, наверное, возьмет такси, возможно, он уже на месте: проехал чуть дальше к северу и пошел с Лизой обратно пешком. «Только сдается мне, что все это не так», — подумал Эд и, быстро обернувшись, посмотрел вдоль улицы. На восточной стороне он ничего не увидел. Тогда он перевел взгляд на противоположный тротуар, и сердце у него так и подпрыгнуло при виде собаки на поводке, но это была белая собака неизвестно какой породы, и ее вела женщина. Было бы очень странно, если б Аноним оказался женщиной!

Пять минут первого. Эд подошел к столбу, около которого он оставил пакет с деньгами, и убедился, что сверток исчез. Великолепно! Эд вертел головой во все стороны, надеясь увидеть замедляющее ход такси, из которого появится мужчина с собакой.

Прошло восемнадцать минут; поскольку Эд обещал жене вернуться, он оставил свой пост и быстрым шагом направился к бару. Он поднял руку в знак приветствия и слегка улыбнулся, подходя к столику.

— Деньги исчезли, но собаки еще нет, — проговорил он садясь. — К сожалению.

— Ох, Эдди, — горестно вздохнула Грета. Казалось, она в отчаянии.

— Он мог опоздать, — успокоил жену Эд. — Я вернусь туда.

— Выпей сначала шнапса, — предложил Эрик. — Или кофе.

— Нет. Спасибо. — Эд не хотел терять времени. Он поднялся. — Подожду до часа.

— А потом до двух, потом до трех, — подсказала Грета.

— Мы пойдем с тобой, — заявил Эрик. — Если он приведет Лизу...

— Лучше мне быть одному. Правда, Эрик. Я вернусь к часу, а сейчас пойду. — Эд направился к двери.

Тротуар по-прежнему был пуст. Половина первого. Эд пытался успокоиться. Подождем до часу, хорошо. Возможно, возникла какая-то заминка, трудно поймать такси. Если, например, этот человек жил в Гринвич-Виллидж и ему пришлось вернуться туда, забрав деньги... или даже где-то на западе от Риверсайд-Драйв...

Без десяти час Эд начал понимать, что его надули. Глаза у него уже болели от напряжения. Без двух минут час. Затем час, и Эд в отчаянии зашагал к перекрестку, но не мог заставить себя уйти с назначенного места. В десять минут второго он увидел направляющихся к нему Грету и Эрика. Эд точно знал, что они сюда придут, поэтому не удивился.

— Ничего? — спросила Грета еще на расстоянии нескольких футов от него.

— Нет. Ничего.

Она застонала:

— Эдди, нас обманули.

— Скорее всего, — согласился Эд.

— Где были деньги? Покажи мне, — попросил Эрик.

Эд отсчитал столбы и показал.

— Какой подонок! Это отвратительно! Тысяча долларов. Теперь, надеюсь, ты пойдешь в полицию.

Эд все еще всматривался в темноту, чтобы вовремя отослать Грету и Эрика, если увидит Лизу. Его раздражало сейчас их присутствие.

— Эдди, сколько времени ты собираешься ждать? — спросила Грета.

— Я выкурю сигарету, — ответил Эд. Это была его последняя сигарета. Он прикурил от зажигалки. Внезапно он ощутил злость и усталость. — Да, я пойду в полицию. Клянусь, так я и сделаю.

Но когда Эрик и Грета собрались ловить такси, Эд сказал:

— Слушайте, я хочу подождать еще полчаса.

— Он знает, где найти тебя, если он опаздывает, — возразила Грета. — Он мог бы позвонить нам.

Она была права. Эд уступил. Их уход был признанием поражения и свидетельством смерти, смерти Лизы. Он направился к такси и сел в него вместе с Гретой и Эриком. Они подвезли Эрика до его квартиры на Семьдесят девятой улице, затем отправились домой.

Телефон зазвонил, едва они вошли, и Эд бросился к аппарату.

— Привет, Эд. Это Лили. Все благополучно? — проговорил взволнованный голос.

Эд шумно вздохнул.

— Нет... Да. — Да, он отдал деньги.

— Ах, какая жалость. Это преступление! Чистой воды!

— Хочешь поговорить с Гретой?

Эду очень хотелось сейчас же позвонить в полицию. Они установили бы наблюдение за Йорк-авеню на всю ночь, послали бы тогда полицейского в штатском. Но Эд боялся, что не сумеет объяснить все достаточно ясно. Он понимал, что зол, растерян и очень устал. Лучше начать завтра с утра пораньше.

Глава 3

Эд не мог заснуть. Грета поняла это (хотя он лежал не шевелясь) и предложила ему принять снотворное, но он отказался. Он хотел забыться, крепко прижав к себе жену, но не мог. Все казалось неопределенным, незавершенным. Грета нашла его руку, сжала ее и не отпускала. Почему он так ужасно расстроен? Из-за того, что Лиза, скорее всего, погибла. И деньги. Нет, дело не в них, он мог позволить себе такие расходы. Дело в том, что случилось зло. Без Лизы дом пуст. Как с Маргарет: она исчезла на четыре дня, и они обзвонили всех ее друзей, чьи телефоны были им известны. Потом полиция сообщила о ее смерти, им сказали, что ее тело в морге. Эд помнил тишину, воцарившуюся в квартире. Грета все убрала в комнате Маргарет, в комнате напротив спальни, переставила всю мебель в доме, квартира стала выглядеть совершенно иначе. И все же, всякий раз проходя мимо открытой двери комнаты Маргарет (теперь это была библиотека или комната для гостей, в ней стояли два аквариума с золотыми рыбками, рисовальные принадлежности Греты и ее швейная машинка), он ощущал горечь потери, как будто дочь только что умерла. Маргарет училась на втором курсе в Нью-йоркском университете. Эд хотел, чтобы она поступила в Барнардский, но большинство ее друзей учились там. Эд вспомнил, как он ждал поворота ключа в замке, как ждал, что Маргарет вот-вот завалится в гостиную, радостная, с кучей новостей, или голодная, и теперь все повторяется с исчезновением Лизы. Нелепость! Он ждет, что Лиза выбежит из комнаты, увидит его и зарычит, напоминая, что ее пора выводить на прогулку. Лиза ощущала бег времени куда лучше Эда. Лизина миска с водой все еще стояла на полу в кухне, и сегодня вечером, прежде чем идти на встречу с Анонимом, Эд сменил воду, не в силах побороть безумное желание сделать это, хотя знал, что так можно все сглазить, и вообще не верил в удачу.

В какой-то момент он заснул.

В четверть девятого Эд был в полицейском участке на Сто девятой улице: четыре письма от Анонима, каждое в своем конверте, он прихватил с собой. Эда провели в кабинет капитана Макгрегора, где он рассказал свою историю и показал письма. Аноним не ставил дат, но Эд пометил числа, когда получил два последних, и, примерно определив даты двух первых, надписал их наверху страницы. Со времени получения первого письма прошло тридцать пять дней.

Макгрегор, тощий мужчина лет пятидесяти, с коротко подстриженными темно-русыми волосами, просмотрел письма, стоя около стола.

— Я подумал, — сказал Эд, — что вам, возможно, поступали жалобы от людей, получавших подобные письма. От того же человека.

— Не припомню такого, — ответил Макгрегор. — Пойдемте со мной. Картотека в другом кабинете.

Эд послушно двинулся за ним. Они вошли в просторный кабинет, дверь которого была распахнута. Тучный полицейский расположился за столом, прижав к уху телефонную трубку. Вдоль стен стояли каталожные шкафы. В смежной комнатке, меньших размеров, Эд увидел электрическую плитку со старомодной металлической кофеваркой на ней. Там сидели двое молодых патрульных. Макгрегор просматривал в углу большую зеленую папку. Полицейский у телефона называл только буквы и цифры и время от времени ронял: «Верно». Макгрегора, очевидно, не слишком волновала собака. Кроме особых случаев вроде похищения ребенка или поджога, на анонимщиков обычно не обращали внимания. Эд понимал, что в глазах Макгрегора он просто осел, которому некуда девать деньги.

Капитан подошел к нему с папкой в руках.

— Это, безусловно, не исчерпывающая информация. Здесь только наш участок. Полные данные на Центральной улице. Но у нас в картотеке нет ничего похожего на такой почерк. Лучше всего сделать фотокопии с ваших писем и послать оригиналы на Центральную улицу для проверки.

Толстый офицер повесил трубку, и Макгрегор обратился к нему:

— Видел что-нибудь подобное, Фрэнк? — Он положил одно из писем на стол.

Офицер вздохнул, положил руки на столешницу и уставился на исписанную страницу:

— Нет. Живет где-то здесь?

— Мы не знаем. Похоже на то. Этот господин, мистер...

— Рейнолдс, — подсказал Эд.

— ...со Сто шестой. Ему пришли четыре письма, в последнем потребовали тысячу долларов выкупа за собаку. Собака пропала в среду вечером, так?

— Да.

— Мистер Рейнолдс оставил прошлой ночью тысячу долларов в десятидолларовых купюрах в том месте, которое было указано в письме, деньги забрали, а собаки пет.

Черные брови толстого офицера поднялись при упоминании о тысяче долларов, оставленной в качестве выкупа. На деревянной табличке на его столе значилось: «лейтенант Фрэнк Сантини».

— Какие-нибудь странные телефонные звонки?

— Нет, — ответил Эд.

— Мы проверим этот почерк, — пообещал Сантини. — Оставите нам свое имя и адрес, мистер Рейнолдс? Или ты уже взял, Мак?

Макгрегор еще не спрашивал адрес Эда, если вообще собирался это делать, и Сантини записал все данные. Эд назвал также адрес издательства и рабочий телефон.

— Мне хотелось бы дать вам описание собаки. Французский пудель, черный, со светло-карими глазами... возраст четыре года. Голландская стрижка...

— Это что такое?

— Такой особый вид стрижки. Отзывается на кличку Лиза. Л-и-з-а. Номер и имя указаны на ошейнике.

— Где вы последний раз ее видели?

Зазвонил телефон, и Сантини поднял трубку.

— Риверсайд-парк у Сто шестой улицы, в среду вечером, четырнадцатого октября, около половины восьмого.

Макгрегор записал сведения, закрыл блокнот и положил его обратно, на стол Сантини. Конечно, информация о Лизе теперь затеряется среди бумаг. Макгрегор внимательно прислушивался к тому, о чем говорил по телефону его коллега, с жаром подсказывая ему ответы на какие-то вопросы.

— Ладно, где была патрульная машина? — спросил Сантини. — Мы послали патрульную машину... Не рассказывайте нам!

Двое молодых патрульных застыли у стены, словно ожидая указаний от своих начальников. Один из них был совсем юн и больше походил на студента колледжа, чем на полицейского.

Когда Сантини положил трубку, Эд обратился к нему:

— Надеюсь, вы что-нибудь выясните. Главное, я хочу вернуть собаку живой. Деньги меня не волнуют. Могу я позвонить сегодня попозже, чтобы узнать, не нашли ли вы что-нибудь?

Сантини бросил взгляд на Макгрегора. У него были длинные, как у крокодила, губы, и Эд не мог понять: улыбка это или циничная усмешка.

— Конечно. — Макгрегор, видимо, счел нужным что-то сказать. — Конечно. Мы отправим эти письма сегодня на Центральную и попросим их ответить побыстрее.

Капитан проводил Эда до дверей участка. Пьянчуга, который, вероятно, не просыхал уже несколько дней, сидел на скамье около двери. На щеке у него была царапина, опухшие глаза полузакрыты, а поскольку он, очевидно, не в состоянии был далеко уйти, никто его не сторожил.

— Не очень-то приятное зрелище, а? — спросил Макгрегор, поймав взгляд Эда. — Можно подумать, у нас здесь трущобы.

Эд вышел на ступени парадного входа.

— Как по-вашему, удастся найти этого человека? — спросил он, стараясь не выглядеть слишком уж назойливым. — Каковы шансы? Только честно.

— Пятьдесят на пятьдесят. А может, и меньше, мистер Рейнолдс. Честно. Это все, что могу сказать вам. Будем держать связь.

Эд направился домой. Последняя фраза звучала фальшиво-обнадеживающе: так отвечают людям, которые приходят просить работу. Эд поймал себя на том, что всматривается в лица встречных: не мелькнет ли в чьих-то глазах необычный интерес. Он ничего не замечал, но в одном из этих зданий с бесчисленными окнами, за которыми люди ссорились, смеялись, занимались любовью, ели или волновались, поджидая того, кто запаздывал, — за одним из этих окон скрывался Аноним. Он наверняка жил по соседству. Эта мысль испугала Эда, даже сейчас, при свете дня, он почувствовал себя совершенно беспомощным перед лицом грозной опасности. Похититель знал Эда, а он его — нет. Любой из мужчин, идущих сейчас ему навстречу, мог быть вымогателем, и как же этот мерзавец должен радоваться при виде Эда, бредущего по улице в одиночестве, без собаки.

Субботнее утро. Снова сияло солнце. Еще не было девяти. Что бы ему такое купить, чтобы порадовать Грету? Может, сдобный рулет с орехами и изюмом в хорошей булочной на Бродвее, более-менее еврейской булочной. Он свернул к Бродвею. Эд все еще рассматривал встречных прохожих, обдумывая, кто из них мог бы оказаться Анонимом, но сейчас лицо его обрело доверчивое и почти веселое выражение. В конце концов, он подал заявление в полицию.

Юная блондинка в булочной знала их с Гретой и одарила Эда лучезарной улыбкой.

— Здравствуйте, мистер Рейнолдс. Как поживаете? Как здоровье жены?

— С ней все в порядке, спасибо, — ответил он, улыбаясь в ответ. — Дайте мне, пожалуйста, сдобный рулет с орехами. — Булочная была пропитана ароматом свежей сдобной выпечки, корицы и ромовых баб.

Девушка потянулась за рулетом, держа в каждой руке по вощеному пакетику, но затем остановилась:

— Мне рассказали о Лизе! У вас есть новости?

— Нет. Но я только что заявил в полицию. Надеемся на лучшее. Я возьму еще, пожалуй, парочку круассанов.

Эд купил еще пачку сигарет в магазине посреди квартала на случай, если сегодня что-то случится и они с Гретой не смогут выйти в супермаркет за обычными субботними покупками.

— Ах, Марк рассказал мне, что у вас пропала собака, мистер Рейнолдс, — сказал продавец в табачной лавке, худой ирландец лет шестидесяти.

— Да, в среду вечером. Я обратился в полицию. Но посматривайте, может, увидите ее? Я отблагодарю.

— Конечно.

Эд вышел из магазина с ощущением, что его окружают друзья, даже если Аноним тоже жил неподалеку.

— Давай позавтракаем не спеша, — сказал он, входя в квартиру.

Грета надела черные брюки в обтяжку, красные сандалии без каблуков, веселую блузку с цветочным рисунком.

— Услышал что-то новое?

— Нет. Боюсь, пока ничего. Но я разговаривал с ними. С полицией. — Эд держал за тесемки бумажный пакет из булочной. — Сладости. — Он направился в кухню. — Я выпил бы еще чашечку кофе.

— Что тебе сказали?

Эд зажег газ под большим стеклянным кофейником.

— Так вот, я разговаривал с двумя полицейскими. Дал им свои координаты и все такое. Сказал, что ты обычно находишься дома. Оставил им письма.

— Они знают этого ненормального?

— Нет, похоже. Но они передадут письма в главное управление на Центральной улице. Я позвоню им сегодня. — Онобнял жену за плечи и поцеловал в щеку. — Понимаю, что это малоутешительно, дорогая, но что еще можно сделать? — Обойти окрестности, подумал Эд, переодеться, наклеить усы и попытаться выследить человека, который, возможно, исподтишка наблюдает за его домом? — Открой коробку. Давай положим рулет на минутку в духовку.

Грета убрала руку с притолоки, к которой прислонилась, разговаривая с ним.

— Тебе звонил Питер. Пару минут назад.

— Уже? Гм... — Питер Коул, молодой и энергичный издатель, брал на уик-энд домой рукописи и звонил Эду почти каждую субботу или воскресенье, чтобы задать кое-какие вопросы, далеко не всегда важные. Эд вспомнил, что он тоже принес домой рукопись, биографию. — А просил перезвонить?

— Забыла. Не знаю. Извини, дорогой. — Занятая своими мыслями, Грета машинально поставила на огонь кофейник.

Эд с Гретой устроились в уголке гостиной, имевшей форму буквы L, — эту часть комнаты они использовали как столовую. Ее окна выходили на улицу, и с того места, где сидел Эд, была видна внизу длинная полоса зелени — Риверсайд-парк. Что, если Аноним сейчас внизу, кружит около их дома? Или околачивается возле супермаркета на Бродвее, куда они ходят, вдвоем с Гретой или поодиночке, каждое субботнее утро, около одиннадцати? Часто они брали с собой Лизу и привязывали на улице к ограде.

Грета облокотилась о стол:

— Ох, Эдди, мне так грустно.

— Знаю, дорогая. Я позвоню им, в полицию. А если они ничего не скажут, пойду сам на Центральную улицу.

— Прошло уже почти три дня. Не знаю, хорошо ли ее кормят.

Эд был рад, что Грета не сомневается в том, что Лиза жива.

— Не волнуйся об этом. У нее прекрасное здоровье.

Грета положила сигарету и прикрыла глаза кончиками пальцев.

— Если ее убили, не знаю, как мне это пережить, Эдди, — проговорила она со слезами в голосе.

Эд опустился на колени рядом с ней. Он хотел сказать: «Мы заведем другую собаку, сразу», — но сейчас говорить так было нельзя, это означало бы, что Лиза потеряна безвозвратно.

— Она такая милая. Как собака она само совершенство, понимаешь?

Большинство их друзей говорили именно так. Даже когда Лиза была щенком, она не грызла ботинки — только игрушки, которые продаются в магазинах, чтобы щенки точили о них зубы. Эд рассмеялся:

— Да, она само совершенство, и я тоже люблю ее, дорогая! Вытри глаза, и давай подумаем о покупках. Ты составила список? — Он вспомнил, что в этот уик-энд должен прочитать биографию, а рукопись была объемистой. Ладно, если не успеет, он засядет за нее ночью. — Не пойти ли нам в кино сегодня днем? Или лучше вечером? Что мы хотели посмотреть? «Катамаран», кажется? Я узнаю сеансы.

Грета мало-помалу приходила в себя. Она все еще выглядела печальной, но, возможно, уже составляла мысленно перечень того, что надо купить. По выходным они обычно обедали в два или три часа, а вечером ограничивались только легкой закуской.

— Я, пожалуй, приготовлю Sauerbraten[2].

Они отправились вместе в магазин. Эд сначала занес в прачечную неподалеку от супермаркета грязное белье в двух наволочках. Потом присоединился к Грете и занял для нее место в очереди, пока она сновала по магазину, добавляя небольшие покупки вроде крабового мяса или пате в свою доверху нагруженную тележку. Эд понимал, что делать покупки можно и более простым способом; люди его положения не часто ходят по супермаркетам. Но они с Гретой вот так же вместе ходили за продуктами, когда познакомились, и Эду не хотелось отказываться от этой привычки. Мясо они покупали в магазине на другой стороне Бродвея. Эд заставил себя не вспоминать о том, как при виде их обрадовалась бы Лиза, которую обычно привязывали к ограде. Собака не самое главное в жизни. Они так переживают только потому, что в их семье Лиза заняла место ребенка. Это очевидно.

— Давайте, — сказал кассир, поскольку Эд на несколько секунд замешкался, водружая тележку на транспортер. Он оглянулся, отыскивая взглядом жену, и с облегчением увидел, что она спешит к нему с ананасом в руках. Она улыбалась, словно говоря: «Экзотика, знаю, но очень хочется». Грета протиснулась к Эду, задев женщину, стоявшую позади; та с неодобрением наблюдала за их маневрами.

В пять часов Эд позвонил в полицейский участок. Они переслали письма на Центральную улицу, но пока еще не получили ответа, сказал полицейский.

— Это капитан Макгрегор?

— Нет, он сейчас не дежурит.

— Когда ждать ответа?

Эд услышал, как полицейский вздохнул:

— Трудно сказать, сэр.

— Могу я позвонить на Центральную улицу?

— Лучше не надо, они этого не любят. Ведь неизвестно, на кого попадешь. Даже я не знаю.

— Так когда придет ответ? Завтра?

Эду объяснили, что по воскресеньям на Центральной меньше обслуживающего персонала и что-то еще в таком духе. Эду невыносимо было думать, что придется ждать до понедельника.

— Понимаете, дело не только в письмах. Украли мою собаку. Я объяснил все это капитану Макгрегору и офицеру по фамилии Сантини.

— Ах да, — произнес голос без малейшего намека на понимание.

— Вот почему я тороплю вас. Не хочу, чтобы моя собака погибла. Автор писем похитил мою собаку. По правде, меня совершенно не интересует, кто он, я просто хочу вернуть свою собаку.

— Да, конечно, но...

— Может, все же что-то станет известно сегодня вечером? — вежливо, но настойчиво спросил Эд. — Могу я позвонить вам, скажем, около десяти? — У Эда возник соблазн предложить им денег, чтобы ускорить расследование, но он подумал, что так никто не делает. — Может, вы позвоните сейчас на Центральную и спросите, выяснили они что-нибудь или нет?

— Ладно. — Тон полицейского не обнадеживал.

— Договорились. Я тогда позвоню вам позднее.

В половине седьмого Эд и Грета пошли в кинотеатр на Пятьдесят седьмой улице смотреть «Катамаран». Приключенческий фильм: Тихий океан, опасность, тропические острова, победа героизма над стихиями и случайностями. На время Эд отвлекся от своих мыслей, возможно, Грета тоже. После фильма они перекусили в баре превосходными гамбургерами, выпили красного вина и вернулись домой около десяти.

Эд позвонил в полицейский участок и сказал, что ему, вероятно, звонили сегодня вечером относительно пропавшей собаки и анонимных писем. Ему ответил еще один незнакомый голос, и пришлось повторять историю заново.

— С Центральной не поступало никакого ответа...

Эду хотелось бросить трубку, но он вежливо повесил ее, обменявшись со своим собеседником несколькими незначащими репликами. Он немного сожалел, что отдал эти проклятые письма. Они были чем-то реальным, за что можно уцепиться. Или он сходит с ума?

— И?.. — спросила Грета.

— И ничего. Попытаюсь позвонить им завтра. Возьмусь-ка я лучше за эту биографию.

— Будешь читать до глубокой ночи? Хочешь кофе?

Эд задумался, что лучше: кофе или выпивка. Он выбрал кофе. А может, то и другое. Или он не будет спать из-за кофе всю ночь?

— А ты хочешь кофе?

Грета, как обычно, кофе хотела. Она любила крепкий кофе, и он никогда не мешал ей спать.

— Выпью кофе, поскольку хочу немного пошить.

— Прекрасно. Кофе. — Эд улыбнулся, удобно устроился на диване и переложил толстую рукопись с кофейного столика себе на колени.

Это была биография Джона Фелпса Генри, малоизвестного англичанина, морского капитана середины восемнадцатого века, который, оставив к сорока годам службу, занялся оптикой. Одолев половину рукописи, Эд не горел желанием ее печатать. Но Брудерс, старший редактор, один из руководителей «Кросс и Дикенсон», считал, что они должны выпустить серию биографий малоизвестных людей прошлого. Это напомнило Эду термин «малые поэты»: их считали малыми, подумал Эд, по той простой причине, что они обладали небольшим талантом. Книга была написана на редкость скучно, даже сексуальная жизнь экс-капитана Генри выходила неинтересной. «Кто станет такое покупать?» — подумал Эд. Но из чувства долга он упорно продирался сквозь тоскливый текст, чтобы, не кривя душой, сказать Брудерсу, что прочитал рукопись.

Грета принесла кофе.

Потом из бывшей комнаты Маргарет донеслось негромкое монотонное жужжание швейной машинки.

Эд продолжал читать, или, по крайней мере, его глаза скользили по страницам. Их оставалось больше ста семидесяти. Смешно возвращаться на Йорк-авеню и Шестьдесят первую улицу сегодня вечером, подумал он. Он был рад, что Грета не упомянула об этом, не сказала, что это неплохая мысль, потому что тогда он пошел бы. Если Аноним всерьез собирался возвратить собаку, он позвонил бы.

Телефон зазвонил как раз около полуночи, и Эд бросился к нему, полный счастливых надежд.

Звонок обещал что-то новое, возможно, звонили из полиции, а может, это Аноним.

— Здравствуйте. Мистер Рейнолдс?

— Да.

— Говорит патрульный Духамель. Кларенс Духамель. Вы приходили в участок сегодня утром.

— Да? — Эд сжал телефонную трубку.

— Я был в комнате, когда вы разговаривали с капитаном Макгрегором. Я...

— У вас есть какие-то новости?

Грета слушала, стоя у двери.

— Нет, извините, у меня нет новостей. Но мне хотелось бы повидаться с вами. Если можно. Дело в том... я знаю, что все в участке сейчас очень заняты. Произошло много квартирных краж, а у меня ночное дежурство с завтрашнего дня. По-моему, стоит порыскать по окрестностям.

— Да. — Эд досадовал, что нет новостей, но был благодарен за интерес, проявленный к его проблеме.

— Можно мне зайти к вам завтра утром? — спросил молодой голос более уверенно.

— Да, конечно. У вас есть адрес?

— Я записал его. Завтра утром около одиннадцати?

— Прекрасно.

— Кто это был? — спросила Грета.

— Полицейский из участка, куда я ходил сегодня. Хочет прийти повидаться с нами около одиннадцати.

— У него есть какие-то новости?

— Нет, он сказал, что нет. Похоже, он придет по собственной инициативе. — Эд пожал плечами. — Но это кое-что. По крайней мере, они прилагают какие-то усилия.

Глава 4

Патрульный Кларенс Поп Духамель, двадцати четырех лет, был выпускником Корпеллского университета, где он специализировался по психологии, хотя не имел никакого представления, что собирается делать потом. Затем его призвали на военную службу, и за два года он поработал в четырех лагерях для призывников в качестве консультанта. Затем, честно исполнив свой долг и избежав, к большой радости родителей, службы во Вьетнаме, Кларенс получил работу в отделе кадров большого нью-йоркского банка, который имел в городе чуть ли не восемьдесят отделений. Через полгода Кларенсу наскучила эта работа. Закон о преимущественном праве при приеме на работу представителей «малых рас», принятый Комиссией по правам человека, заставлял его давать рекомендации людям, не имеющим необходимой квалификации, и он сам, и его начальники испытывали неловкость, узнавая позднее о промахах их протеже. Наверное, над этим можно было лишь посмеяться, и Кларенс до сих пор помнил Берни Олперта из их отдела, который говорил: «Не принимай все это так близко к сердцу, Клар, ты только что из армии и привык подчиняться приказам, разве нет?» Работа в отделе кадров банка не только не приносила Кларенсу морального удовлетворения, но и не давала ему ничего как профессионалу: у него не было возможности рекомендовать на вакантную должность наиболее подходящего человека, чему, собственно, его и учили. Трезво обдумывая эту ситуацию — Кларенс пытался ко всему относиться трезво, — он наткнулся в офисе на рекламную брошюру, предлагающую молодым людям поступить на работу в полицию. Это походило на один из знаков судьбы, решил Кларенс, которыми Провидение одаривает растерявшихся дураков вроде него. О работе полицейского, премиальных, пенсиях и карьере в брошюре говорилось весьма завлекательно. Но главный упор делался на то, что человек, поступивший на службу в полицию, может принести немалую пользу городу и всему человечеству, помогая своим соотечественникам и наставляя на праведный путь заблудших. На Кларенса Духамеля снизошло прозрение: в полиции необязательно все кретины, простофили или мафиози, там найдется место выпускнику университета, который знает Райха и Фрейда и читал Достоевского и Пруста. Так Кларенс поступил на службу в полицию Нью-Йорка.

Он вырос в Астории, на Лонг-Айленде, где все еще жили его родители. По матери Кларенс был ирландцем, по отцу наполовину немцем, наполовину англичанином, с некоторой примесью французской крови. Прослужив год в нью-йоркской полиции, Кларенс, в общем, остался доволен. В чем-то он разочаровался: никакой работы с отдельными личностями (потенциальными или действительными преступниками любого возраста) ему, конечно, не светило, вместо этого приходилось постоянно быть настороже и чуть что прятаться и вызывать по рации патрульную машину. Таков был приказ капитана центрального участка Восточного округа: не расслабляться и просить помощи в любых ситуациях, где могла завязаться перестрелка. Все прекрасно, но Кларенс, в конце концов, попросил перевести его в другой участок, не потому, что испугался, а потому, что пользы от него здесь было столько же, сколько от «мигалки» на крыше полицейского автомобиля. Участок в Западном округе, где он служил сейчас, оказался не многим лучше, но по другой причине: товарищи, равно как и старшие офицеры, относились к нему не слишком дружелюбно. Кларенс уже не считался новичком. При этом он был очень молод и сохранил достаточно идеализма, чтобы не принимать взятки, даже взятки по два доллара в неделю, которые некоторые магазины предлагали полицейским за то, что те не обращали внимания на разные мелкие нарушения. Некоторые полицейские получали намного больше, Кларенс знал таких, у кого сумма взяток достигала восьмисот или тысячи долларов в месяц. Кларенс, разумеется, знал, что в полиции берут взятки, и не пытался перевоспитать кого-то или на кого-то донести, но в участке стало известно, что сам он этого не делает, и те, чье рыльце в пушку — а таких было большинство, — стали его избегать. Он не вписывался в их компанию. Кларенс держался неизменно вежливо (никому от этого хуже не будет), но ни с кем не сходился близко, если только другой не делал сам первый шаг. Полицейские в участке на Риверсайд-Драйв особо добрых чувств к нему не проявляли. Кларенс не хотел просить еще об одном переводе. Препятствия надо преодолевать, а не бежать от них. Идти по проторенной дорожке каждый сумеет, думал Кларенс, и большинство всю жизнь проводит в своем болоте, ничем не рискуя. Что ж, если за год он не найдет себе в полиции достойного занятия, он подаст в отставку.

Кларенс позвонил Эдуарду Рейнолдсу, потому что ему всегда казалось неправильным, когда из-за рутинных дел оставляют без внимания просьбу достойного человека. Да и проблема, с которой тот пришел, обещала быть интересной. На самом деле главным, что удручало Кларенса в работе полицейского, была именно рутина — бесконечная череда дел и людей, похожих друг на друга как две капли воды: мелкие квартирные взломщики, угонщики автомобилей, похитители дамских сумочек, магазинные воры и уличные грабители, которых никогда не поймать, даже если их, бегущих по улице со своей добычей, видели десятки людей.

Поступив на работу в банк, Кларенс снял квартиру на Девятнадцатой улице Восточного округа, в доме без лифта на пятом этаже. В этой однокомнатной квартире с кухонькой и ванной он жил до сих пор: плата была вполне терпимой — сто тридцать семь долларов в месяц. Здесь Кларенс держал свои вещи, но последние несколько месяцев чаще ночевал у своей подружки, Мэрилин Кумз, в квартире на Макдугал-стрит в Виллидж. Мэрилин было двадцать два года, ее выгнали из Нью-йоркского университета, и она подрабатывала тем, что печатала на машинке. Работа была не постоянной, но регулярной и давала достаточно денег, что не мешало Мэрилин жаловаться и считать себя безработной. «Надо вытрясти деньги из правительства, оно нам задолжало», — говорила она. Кларенс не приходил в восторг от ее этических норм, но старался не думать о них. Мэрилин придерживалась левых взглядов и была настроена гораздо более радикально, чем Кларенс, хотя он тоже считал себя левым. Она считала, что все сначала надо разрушить, а потом начинать строить заново. Кларенс же полагал, что существующий порядок можно было бы исправить, используя уже имеющиеся учреждения. В этом они не сходились, но гораздо важнее было то, что Кларенс любил Мэрилин и она считала его своим любовником. Кроме Кларенса, у нее никого не было, в этом он был уверен на девяносто девять процентов и часто думал, что один процент сомнения присутствовал лишь в его воображении. До встречи с Мэрилин Кларенс пережил два любовных приключения, но ни то ни другое не шло в сравнение с рыжеволосой Мэрилин. Первая девушка была молоденькая, застенчивая и вела себя так, словно стыдилась его, а вторая оказалась грубоватой и вульгарной, и Кларенс знал, что она делит свои вечера не только с ним, а его это не устраивало. Он признавал обе эти связи необходимым для мужчины опытом. С Мэрилин все было иначе. Они ссорились по крайней мере четыре раза, и, однако, он возвращался к ней не позже чем через неделю. Столько же раз, если не больше, он предлагал Мэрилин выйти за него замуж, но она не хотела связывать себя брачными узами. «Может, я никогда не выйду замуж? Брак — отживший институт, как ты не понимаешь?» Она совсем не умела считать деньги. Получив двадцать восемь долларов за перепечатку, она проматывала их в тот же день: покупала пальто в секонд-хэнде, цветок или книги. Хотя за квартиру платила регулярно. Свои деньги она зарабатывала сама, и Кларенс не чувствовал себя вправе указывать ей, как их тратить, но однажды видел, что две долларовые купюры просто выпали из кармана ее плаща, когда она впереди него спускалась по лестнице. Она не признавала никаких предрассудков. Теперь Кларенс чаще ночевал у Мэрилин, чем на Девятнадцатой улице Восточного округа, хотя, по его мнению, полицейскому не следовало так поступать. В тех редких случаях, когда он, как он полагал, мог срочно понадобиться, Кларенс скрепя сердце оставался дома. Ничего такого никогда не случалось, но кто знает.

В то воскресное утро, когда Кларенс собирался зайти к Эдуарду Рейнолдсу, он проснулся в постели Мэрилин на Макдугал-стрит. Кларенс рассказал ей, что у него назначена встреча с человеком, у которого украли собаку. Он приготовил кофе и налил в стакан охлажденный апельсиновый сок, а затем на подносе принес все это Мэрилин, которая еще лежала в постели.

— Работать по воскресеньям, — сказала Мэрилин чуть охрипшим со сна голосом и зевнула, лениво прикрыв рот ладонью. Ее светлые с рыжеватым оттенком волосы рассыпались по подушке. На носу было несколько веснушек.

— Это не работа, дорогая. Никто не приказывал мне заходить к мистеру Рейнолдсу.

Пока Кларенс пристраивал поднос так, чтобы не опрокинуть его на постель, он уловил нежный запах духов, тепло простыней, из-под которых вылез несколько минут назад, и ему ужасно захотелось нырнуть обратно под одеяло. В голове даже мелькнула мысль, не позвонить ли мистеру Рейнолдсу, чтобы перенести их свидание на двенадцать часов вместо одиннадцати. Нет, лучше все же не менять своих планов.

— К часу я вернусь, это точно.

— Ты свободен сегодня днем — и вечером?

Кларенс чуть помедлил и ответил:

— Я на дежурстве с восьми. Новая смена.

Смены менялись каждые три недели. Кларенс не любил смену с восьми вечера до четырех утра, потому что это мешало ему видеться с Мэрилин по вечерам. Он отхлебнул кофе. Мэрилин тихонько взвыла, услышав эту новость. Она еще не совсем проснулась. Кларенс бросил взгляд на часы, потом на стул перед туалетным столиком Мэрилин, надеясь увидеть там свои брюки и китель, но он повесил их на вешалку вчера вечером, а через спинку стула был переброшен черный лифчик. На сиденье лежала обложкой кверху раскрытая библиотечная книга. Мэрилин не отличалась аккуратностью. Могло быть и хуже, подумал Кларенс, она могла делить квартиру с другой девушкой, и тогда все было бы гораздо сложнее.

Кларенс принял душ в маленькой ванной, побрился бритвой, которую держал здесь, и оделся в штатское: темно-синий костюм, белая рубашка, скромный галстук, темно-красные ботинки, которые ему особенно нравились и которые он старательно протер тряпкой, найденной под кухонной раковиной. Затем он причесался перед зеркалом. Глаза у него были голубые, немного блеклые. Светло-русые волосы он стриг как можно короче, хотя в полиции к длине волос относились на удивление снисходительно. Его верхняя губа была почти такой же полной, как нижняя, ему хотелось бы думать, что у него приятный рот. Никакой суровости по крайней мере.

— Купить что-нибудь для ленча или пойдем в бар? — Кларенс осторожно присел на край кровати.

Мэрилин переставила поднос на ту сторону постели, где сидел Кларенс, и перевернулась на живот. Она любила полчасика поваляться после утреннего кофе, чтобы поразмышлять, по ее словам.

— Я тебе говорила, что у меня есть цыпленок, — пробормотала Мэрилин, уткнувшись носом в подушку. — Возвращайся скорее и забирайся в кровать, а я потом приготовлю еду.

Сердце у Кларенса подпрыгнуло, и он улыбнулся. Он повалился на одеяло рядом с Мэрилин, поцеловал ее волосы, но постарался не затягивать этого блаженства, чтобы не измялась рубашка.

— До свидания, дорогая.

Он подошел к дому Рейнолдса без одной минуты одиннадцать и попросил швейцара позвонить мистеру Эдуарду Рейнолдсу, который ожидает его — Кларенса Духамеля. После того как швейцар получил по телефону подтверждение, Кларенс поднялся на лифте на восьмой этаж.

Мистер Рейнолдс открыл ему дверь и удивился, увидев его в штатском.

— Доброе утро. Кларенс Духамель, — представился Кларенс.

— Доброе утро. Входите.

Кларенс прошел в просторную гостиную, где стояло пианино, на степе висели картины и было много книг. Поначалу он не заметил женщину, сидевшую в уголке большого дивана.

— Моя жена Грета, — представил ее мистер Рейнолдс.

— Здравствуйте, — приветствовал ее Кларенс.

— Здравствуйте, — ответила она с легким акцентом.

— Садитесь. Располагайтесь поудобнее, — предложил мимоходом мистер Рейнолдс. На нем были синяя спортивная рубашка и фланелевые брюки.

Кларенс сел на жесткий стул.

— Не уверен, что сумею помочь вам с вашей проблемой, — начал он, — но попытаюсь. Я слышал, как вы говорили в участке, что получили четыре письма.

— Да. Я оставил их там. И очевидно, наша собака — у автора этих писем.

— Как именно ее украли?

Эд объяснил.

— Я не слышал ни шума, ни лая. Было довольно темно. Но не представляю, как чужой человек мог ее увести.

— Французский пудель, — уточнил Кларенс.

— Черный. Приблизительно такого роста. — Мистер Рейнолдс показал рукой высоту меньше двух футов от пола. — Ее зовут Лиза. Она ни за что не пойдет с незнакомым. Ей четыре года.

Кларенс слушал внимательно. Он чувствовал, что этот человек не возлагает на него больших надежд и что он опечален. Чем? У мистера Рейнолдса были темные глаза, твердые очертания рта; он сохранил способность улыбаться, смеяться, но сейчас его губы были горестно сжаты. «Он производит впечатление разумного и терпеливого человека», — подумал Кларенс.

— И вы заплатили тысячу долларов. — Кларенс слышал об этом в комнате дежурного.

— Да. Очевидно, впустую. Понимаете, я получил письмо, в котором требовали выкуп. Собаку должны были вернуть через час после получения денег — на Йорк-авеню, у Шестьдесят первой улицы. Хотите кофе?

Мистер Рейнолдс встал.

— Я подогрею. Кофе свежий, мы сегодня поздно встали, — объяснил он с улыбкой.

— Спасибо, — ответил Кларенс. — У вас есть враги? Кто-то, кого вы подозреваете, мистер Рейнолдс?

— Враги? Ну, не враги, а скорее недоброжелатели, но не такого рода. По-моему, этот человек сумасшедший. Вы видели письма?

— К сожалению, нет. — Кларенс смутился. Надо было попросить разрешения взглянуть на фотокопии писем в полицейском участке. Он постеснялся это сделать и теперь упрекал себя. — Я просмотрю их вечером, когда выйду на дежурство. Моя смена теперь начинается с восьми.

Мистер Рейнолдс молчал.

— Вы не замечали, что кто-то наблюдает за вами?

— Нет. Извините. Я задумался.

У мистера Рейнолдса была крупная голова; густые черные волосы, чуть тронутые сединой, упорно сопротивлялись любым попыткам их уложить или зачесать на косой пробор. Большой прямой нос не украшал его лицо, но этот недостаток с лихвой искупали темные глаза и красиво очерченный рот — так по крайней мере казалось Кларенсу. При взгляде на этого человека на ум ему приходил кто-то из римских полководцев, возможно Марк Антоний.

Вошла миссис Рейнолдс, держа в руках поднос с кофе и ватрушками. У нее немецкий акцент, подумал Кларенс. Она похожа на еврейку, возможно полукровка.

— По-моему, стоит присмотреться к людям, живущим неподалеку, — заявил Кларенс. — Это, должно быть, кто-то из ваших соседей. Могу я спросить, в котором часу вы уходите на работу и возвращаетесь домой, мистер Рейнолдс?

— Я ухожу около девяти и возвращаюсь домой приблизительно в шесть, шесть пятнадцать. Понимаете, мне хотелось бы выяснить все это поскорее, если возможно, — объяснил Эд, смущенно поеживаясь. — Мы очень волнуемся о собаке, бог с ней, с тысячей долларов. Не знаю, в каких условиях этот псих ее содержит, но в любом случае не может же он оставить ее себе. — Он взглянул на Грету, которая издала тихое «Ш-ш-ш», чтобы успокоить его.

— Понимаю. — Кларенс попытался придумать, что делать дальше, что еще сказать. Он боялся, что произвел не то впечатление, на которое рассчитывал.

— Надеюсь, что полиции удастся выяснить, не живет ли здесь поблизости какой-нибудь анонимщик, уже попадавшийся на этом. Вот что надо сделать в первую очередь. — Эд отпил кофе.

— Конечно. Я позвоню на Центральную улицу и узнаю, нашли ли они что-нибудь.

— Еще кофе, мистер Духамель? — спросила миссис Рейнолдс, четко произнося каждую букву его имени.

— Нет, спасибо. У вас есть фотография собаки?

— Даже не одна, — ответил Эд.

Грета подошла к высокому книжному шкафу и достала откуда-то снимок в белой картонной рамке.

Это была цветная фотография черного пуделя, сидевшего у ножки стола, глаза собаки казались блекло-голубыми от вспышки.

— Для посторонних людей все пудели похожи, — сказала Грета Рейнолдс. — Но я узнала бы Лизу за два квартала! — Она рассмеялась.

У нее был приятный смех и приветливая улыбка.

Кларенс поднялся и вернул Грете фотографию:

— Спасибо. Я скажу нашим в полицейском участке. Беда в том, что у нас сейчас работы по горло, одни ограбления, совершенные наркоманами...

— Да, наркоманы, — со вздохом повторил Эд.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — сказал Кларенс.

— Это вам спасибо, — возразил Эд, поднимаясь. — Мы действительно не ожидали, что кто-то проявит к нам внимание. Кстати, может, нанять частного детектива? Или я наивен? Но вдруг частный детектив сделает больше, чем полиция? — Мистер Рейнолдс улыбнулся обезоруживающей улыбкой.

— Сомневаюсь. У нас все-таки есть досье на любителей таких писем. Главное — чтобы этим кто-то занимался, — заверил их Кларенс.

Супруги проводили его до двери.

— Сообщу вам, как только что-то узнаю, — пообещал Кларенс.

На улице было прохладно, и Кларенс пожалел, что не захватил с собой пальто. Он не спеша зашагал в сторону Бродвея, оглядываясь в поисках подозрительных личностей или человека, который вел бы наблюдение за домом Рейнолдса. Кларенс не любил район Риверсайд-Драйв: дома здесь выглядели мрачно даже при дневном освещении. До самого Бродвея никаких магазинов, не на чем остановить взор, только бетонные громады зданий, у которых такой вид, будто они простояли тут лет уже восемьдесят. Большинство прохожих тоже казались старыми, походили то ли на евреев, то ли на иностранцев и почему-то выглядели печальными и расстроенными. Чета Рейнолдсов, однако, отличалась от них, и их квартира вовсе не была музеем древностей. Картины на стенах в современном стиле, много книг, и на пианино, похоже, играют — там лежали ноты Шопена и Брамса. Кларенс прошел квартал по Бродвею, затем свернул на запад, сунув руки в карманы, потому что с Гудзона внезапно подул ветер. Он хотел взглянуть на то место, где мистер Рейнолдс потерял свою собаку.

Кларенс спустился по ступенькам на Сто шестой улице, миновал статую Франца Сигеля (он был участником Гражданской войны, вспомнил Кларенс, сторонником северян), пересек шоссе и вошел в парк. Здесь в зарослях кустов и небольших деревьев легко спрятаться. Было почти двенадцать часов. Стоит ли сейчас заходить в участок и просить показать ему письма?

«Нет, не стоит», — решил Кларенс. Он шел по направлению к центру города, теперь по западной стороне шоссе, все еще выискивая взглядом возможного автора писем, человека одинокого, нервно оглядывающегося по сторонам. Или он должен быть нахальным? Не заходи в участок, сказал он себе, потому что дежурит, вероятно, грубиян Сантини. Если попросить его показать письма, он может рассердиться. С другой стороны, какое ему дело до Сантини?

Кларенс зашагал к участку.

Пожилой чернокожий полицейский, которого звали Сэм, или Симс, или Симми, Кларенс точно не помнил, сидел на складном стуле неподалеку от двери и читал комикс.

— А, доброе утро, мистер Кларенс.

— И вам доброе утро, — ответил с улыбкой Кларенс и вошел в первую комнату по левой стороне коридора.

За столом сидел не Сантини — тот, наверное, расположился в следующей комнате, где стояли шкафы с документами, — а лейтенант по фамилии Боултон, относившийся к Кларенсу вполне по-дружески.

— Привет, — бросил Боултон тем же тоном, что Сэм.

— Доброе утро, сэр. Я дежурю только с восьми вечера, но меня интересуют те письма — анонимные письма, адресованные Рейнолдсам. Можно мне взглянуть на фотокопии? Это тот человек, у которого похитили собаку.

— Рейнолдс, — повторил Боултон, глядя на кипу бумаг на столе. Он подтянул ее поближе к себе. — Господи, если что-нибудь... Вчера, да. Они должны были завести дело. Нам нужна девушка, чтобы навести здесь порядок.

Кларенс вежливо рассмеялся. Писем, конечно, в этой куче не оказалось.

— Рейнолдс. Да. Помню. — Боултон потянулся к другой пачке бумаг, приподнял ее, потом спросил: — Зачем они тебе?

— Меня заинтересовало это дело. Я был здесь, когда Рейнолдс приходил вчера, и слышал, что он рассказывал. Его собака так и не нашлась, вот я и подумал, что стоило бы посмотреть на эти письма — или фотокопии.

Лейтенант порылся в ворохе бумаг и вытащил какие-то фотокопии, скрепленные вместе. В этот момент зазвонил телефон, и Боултон, опустившись в свое кресло, протянул к нему руку.

Писем было четыре, все даты проставлены другим почерком, возможно мистера Рейнолдса. Первое было помечено сентябрем.

"Уважаемый сноб!

Терпеть не могу самодовольных людей, а кто их любит? Думаете, что вы преуспеваете? Будьте начеку. Топор может упасть. Жизнь не всегда безопасная рощица, в которой гуляют мелкие сошки вроде вас. Сам я намного интереснее и важнее вас. И в один прекрасный день мы, скорее всего, встретимся — без удовольствия.

Аноним".

Как, должно быть, противно получать подобные письма, подумал Кларенс и переступил с ноги на ногу, прежде чем приступить к чтению второго, полученного несколькими днями позже. Лейтенант Боултон все еще разговаривал по телефону.

"Что ж, сэр, все еще на прежнем месте? Вы ничтожный винтик. Считаете, что большинство на вашей стороне. Вовсе нет! С чего это вы так правы? Потому что у вас есть работа, и жена, и такая же снобистская собачка, как вы сами? Не должно так продолжаться вечно, пока не сползете в могилу. Подумайте еще раз над этим, и подумайте как следует.

Аноним".

Кларенс прочитал и два других письма, последнее — о собаке Лизе. Эти письма поразили Кларенса, только что познакомившегося с мистером и миссис Рейнолдс. Боултон закончил телефонный разговор.

— Спасибо, сэр. — Кларенс протянул ему бумаги. — Увидимся вечером, сэр.

— Не со мной, — ответил лейтенант с улыбкой, намекавшей на то, что у него на вечер совершенно другие планы.

Кларенс направился обратно по Риверсайд-Драйв, наблюдая за прохожими — мужчинами, — не посмотрит ли кто-нибудь на него слишком пристально. Кларенс был взволнован и счастлив. Ему хотелось позвонить матери. Ей это будет приятно. Беда только в том, что сейчас, без четверти час, они с отцом сидят, вероятно, за воскресным обедом, может, в обществе супружеской пары, живущей по соседству.

А что это за маленький человек в темно-сером пальто и поношенных ботинках, плетущийся шаркающей походкой, который держится поближе к зданиям? Прохожий не смотрел на него. Кларенс заметил щетину на его лице. Нет, это не он. В авторе анонимных писем чувствовалась какая-то дьявольская энергия, ему удалось раздобыть адрес, его злоба, казалось, имела определенную направленность. Где он работает, если работает? Большинство помешанных живут на пособие по безработице, а после шестидесяти пяти лет получают пенсию. Было ли этому человеку больше шестидесяти пяти? И что с собакой Лизой? Ее совершенно необходимо вернуть.

Кларенс взял такси — у него не было настроения ехать в метро. Мэрилин, возможно, еще в постели, читает воскресный выпуск «Таймс», который он купил вчера вечером. На Восьмой улице Кларенс попросил:

— Высадите меня, пожалуйста, здесь.

Он зашел в аптеку на углу Восьмой и Шестой авеню и позвонил родителям в Асторию.

— Как дела, Клари? — спросил отец. — С тобой все в порядке?

— Все хорошо. Просто хотел поговорить с вами.

Кларенс побеседовал также с матерью, которую пришлось уверять, что он жив-здоров и не пострадал в перестрелке. Потом она отошла снять что-то с плиты. Когда он выберется повидаться с ними? Он так давно не был у них. Уже недели три.

— Не знаю. Скоро, мама. — Он хотел сказать, что сегодня у него ночное дежурство, но мама стала бы волноваться.

— Твоя подружка тебя не отпускает, Клари? Приведи ее!

Обычный разговор, но Кларенс почувствовал облегчение, когда повесил трубку. Его родители еще не были знакомы с Мэрилин. Кларенс не удержался и рассказал родителям о ней, постаравшись при этом не выказывать чрезмерного энтузиазма, но не сумел обмануть отца, который теперь приставал к нему с вопросами, когда же он познакомит их со своей суженой и так далее. Отец любил архаические выражения.

В гастрономическом магазине на Шестой авеню Кларенс купил замороженную клубнику, банку клюквенного соуса для цыпленка и хлеб, которого у Мэрилин никогда не было, в основном потому, что Кларенс весь его съедал. У Кларенса было два ключа: один ключ от парадной двери, другой — от квартиры Мэрилин. Он постучал.

— Клар? Входи.

Мэрилин лежала в постели, читая газету, и выглядела великолепно, хотя не потрудилась даже причесаться.

— Как все прошло?

Кларенс опустился на колени около кровати, поставив пакет с деликатесами на пол.

— Интересно, — пробормотал он в ответ и зарылся лицом в теплые простыни у нее на груди. Глубоко вздохнул. — Очень интересно. Это важно.

— Почему? — Она взъерошила его волосы, приподняв его голову. — Господи, никогда не думала, что свяжусь с копом. Ты что, на самом деле так серьезно ко всему этому относишься?

Кларенс сел на пол, стал наблюдать, как Мэрилин вылезает из кровати и направляется через комнату к двери ванной. Ее слова задели его, хотя он знал, что она дурачится. Мэрилин была человеком из другого мира и ничего не понимала в тех вещах, которыми он живет. Как ни странно, она не верила даже в закон и порядок.

— Еще как серьезно! — сказал он, обращаясь к закрытой двери, и поднялся с пола. — Эти Рейнолдсы такие милые люди. — Он улыбнулся самому себе и снял пиджак и галстук. В постели они с Мэрилин всегда находили общий язык. Здесь им не нужны были слова.

Глава 5

В тот момент, когда Кларенс, раздевшись, юркнул в постель к Мэрилин на Макдугал-стрит, Кеннет Роважински на перекрестке Вест-Энд-авеню и Сто третьей улицы достал шариковую ручку и бумагу, собравшись написать второе письмо о похищении собаки. Он не был уверен, что отправит его. Он написал много писем, так и оставшихся неотправленными. Сам процесс доставлял ему удовольствие. Написав наверху страницы «Нью-Йорк», он облокотился на стол, отложил ручку и с неопределенной улыбкой уставился в пространство.

Роважински был пятьдесят один год. Невысокого роста, коренастый и в добром здравии. Правда, он прихрамывал на правую ногу: четыре года назад барабан бетономешалки придавил ему ступню, сломав кости плюсны, и два пальца пришлось ампутировать. Благодаря этому Кеннет получал теперь каждый месяц двести шестьдесят долларов. На той стройке он работал укладчиком труб и считался неплохим мастером: как в армии есть хорошие сержанты, которые никогда не добьются большего. Но адвокат помог ему составить жалобу так, что выходило, будто в ближайшем будущем его ожидало продвижение по службе, чему помешал тот несчастный случай; в результате Кеннету выплачивали щедрую компенсацию. Но с другой стороны, он уже не смог бы (думал Кеннет с гордостью, жалостью к себе и странным тщеславием) проворно прыгать по строительным лесам, как делал когда-то, значит, деньги он получал вполне законно.

Голова у него была круглая, щеки — румяные, уродливый нос по форме напоминал картошку. Радовался он, злился или боялся — выражение его лица мало менялось. Даже когда он видел хороший сон, оно оставалось почти тем же Он мог улыбаться, например, когда его забавляло письмо, которое он сочинял; хмуриться или напряженно оглядываться и прислушиваться если, скажем, кто-то стучал в его дверь или на лестнице раздавались шаги — и все. Кеннет жил в полуподвальной угловой квартире, состоявшей из одной большой комнаты и маленького туалета за дверью в одном углу. Там же помещалась раковина с зеркалом над ней, но ванны не было, и Кеннет мылся по меньшей мере дважды в неделю, стоя обнаженным перед раковиной на расстеленных на полу газетах. В комнате, куда никогда не проникал солнечный свет, постоянно горело электричество, но Кеннету это не мешало. Окна по размеру были в два раза меньше обычных, они располагались в четырех футах от пола и выходили на Вест-Энд-авеню (Кеннет никогда не открывал их). В них он видел только ноги прохожих — ничего больше. Гладильная доска всегда стояла наготове в переднем углу комнаты, рядом с ней — обшарпанный торшер. Газеты, свернутые и развернутые, валялись поодиночке или небольшими стопками на полу комнаты, рядом с колченогой кроватью, которую Кеннет иногда убирал, но чаще нет. Кухню заменяла небольшая газовая плита с двумя горелками и духовкой, стоявшая у стены, слева от стола, за которым сидел сейчас Кеннет. Одежды было немного: три пары брюк, два пиджака и четыре пары ботинок (одна пара такая старая, что он не собирался больше носить их). Имелся еще транзистор, но несколько месяцев назад приемник сломался, и Кеннет не потрудился отнести его в починку. Дверь квартиры выходила в коридор, который заканчивался ступеньками, ведущими к выходу на улицу; а по лестнице справа можно было попасть в квартиру хозяйки на первом этаже. Мешки для мусора оставляли в коридоре Кеннета, поэтому иногда до него доносились шаги громадного детины, сына хозяйки, полного идиота, который перетаскивал их к входной двери и втаскивал по ступенькам. Кеннет подозревал, что этот придурковатый детина появлялся здесь, чтобы подсматривать за ним в замочную скважину, поэтому он взял крышку от консервной банки (он нашел подходящую по размеру в мусоре: восемь дюймов в длину и два дюйма в ширину) и прибил ее к двери над замком, так что она болталась за задвижкой, на которую закрывалась дверь. При такой системе, даже если бы сын (его звали Оррин) попытался отодвинуть крышку, просунув что-то через замочную скважину, у него ничего не получилось бы. Если Кеннету требовалось запереть дверь изнутри, он просто вытаскивал жестянку из-за задвижки.

Кеннет был средним из трех детей в семье польского эмигранта, который приехал в Америку накануне Первой мировой войны и женился на немке. Старшая сестра, Анна, жила в Пенсильвании, и они практически не общались. Его младший брат, Поль, обосновался в Калифорнии: с ним Кеннет тоже не поддерживал отношений. Этот брат был снобом, он неплохо зарабатывал, растил двоих детей и дважды отказался одолжить (не то что просто дать) Кеннету деньги, когда тот нуждался в них, потому что возникли трудности с работой. Кеннет наконец написал Полю сердитое письмо, но не получил в ответ ни слова. Тем лучше!

Временами Кеннет считал, что ему повезло, поскольку он ни от кого не зависел благодаря своему ежемесячному доходу в двести шестьдесят долларов. В другие дни ему становилось жаль себя, одинокого, хромого, живущего в не очень приятном месте. Но это проходило, и он снова наслаждался своей большой комнатой и свободным существованием. Такие счастливые минуты обычно наступали после хорошей еды. Кеннет откидывался на спинку кресла, похлопывал себя по животу и улыбался, глядя в потолок, с которого свисала лампочка без абажура.

"Уважаемый сэр!

Ваша собака жива и здорова. Но я решил, что сложившаяся ситуация дает мне право требовать еще 1000 долларов (тысячу долларов), которую, я уверен, человек вашего положения может потратить без особого ущерба..."

Кеннет хотел сказать, что ему нужна еще тысяча долларов, но не сумел это выразить достаточно элегантно и не хотел выглядеть попрошайкой.

"Так вот, оставьте снова в 11 часов вечера в четверг тысячу долларов десятидолларовыми купюрами, как прежде, между теми же самыми столбами в ограде Йорк-авеню. На этот раз я гарантирую, что собака будет привязана к тому же столбу через час, минута в минуту.

Аноним".

Великолепно, подумал Кеннет. Нет необходимости снимать с письма копию. Он поднялся и, чтобы вознаградить себя, направился за пивом к холодильнику, стоявшему у духовки, но обнаружил там только наполовину выпитую маленькую бутылку. Пиво в ней оказалось безвкусным.

Шесть пустых бутылок разместились на полу. Кеннет повернулся к своей неубранной кровати и улыбнулся. Под простыней в изголовье кровати лежал сверток: девятьсот пятьдесят долларов, завернутые в кухонное полотенце и перетянутые резинкой. На счете у Кеннета было несколько сотен, но он не собирался делать сразу такой большой вклад.

Несомненно, Эдуард Рейнолдс выложит еще тысячу, главное — не попасться полиции. Кеннет не хотел рисковать. Он знал, что Рейнолдс ходил в полицию, потому что следил за ним в субботу утром. Кеннет поздравил себя с тем, что правильно высчитал, когда Рейнолдс туда пойдет — в субботу утром, хотя он следил за ним и накануне утром и вечером.

Пустые хлопоты! Собака, пижонская собака, была мертва еще вечером в среду. Зажав в руке камень, Кеннет со всей силы ударил ее по макушке, когда она забежала в кусты. Ему удивительно повезло, не говоря уже о том, что он проявил редкостную сноровку: так ловко стукнул бегущую собаку, что свалил ее первым же ударом, она даже не взвизгнула. Или все же она пискнула, но шум машин на шоссе заглушил этот звук? Во всяком случае, Кеннет поднял собаку и перебрался к другим зарослям, где нанес второй удар, который наверняка прикончил сучку, а затем пересек темный парк и окольным путем добрался до углового дома, где он жил. В парке он сиял с собаки ошейник и запихнул его в карман; он хотел бросить ее в какой-нибудь мусорный контейнер, но контейнеры здесь были из проволочной сетки, и их содержимое хорошо просматривалось. Кеннет принес животное в свою комнату. Кажется, только двое прохожих бросили взгляд на то, что он нес в руках, — Кеннет, конечно, держался подальше от света уличных фонарей, — но даже эти люди ничего не сказали, хотя с головы собаки капала кровь. Дома Кеннет завернул собаку в одну из своих простыней, выбрав самую старенькую. Потом он прошел с этим свертком почти двадцать кварталов, по направлению к центру, в район Спик, и избавился от него, бросив его в контейнер — проволочный, но это теперь не имело значения, поскольку собака была завернута в простыню, а вокруг валялись газеты и мусор, и разве станут люди, которые находили на помойке новорожденных детей, завернутых в старые одеяла, поднимать шум из-за собаки?

Потом Кеннет вспомнил, как шел домой, ощупывая в кармане собачий ошейник, и что ему расхотелось смотреть на него, читать, что на нем написано, хотя, убивая собаку, он представлял, как будет на досуге не спеша изучать этот пижонский ошейник. На нем болтались бирки, пластинка с именем, пара металлических колец, было много клепок, и желтая кожа выглядела прочной и добротной. Кеннет вытащил его из кармана и бросил в водосток.

Кеннет собирался потребовать выкуп у Рейнолдса, и вот он получил его. Он досадил этому снобу, который носил шикарное синее пальто и дорогие ботинки, а иногда натягивал и перчатки, даже когда на улице было совсем не холодно. Он прикончил собаку, на которую в ненастную погоду надевали клетчатую попонку.

Кеннет любил прогуливаться, просто бродить без определенной цели. Нога у него при ходьбе не болела, и хромал он в основном потому, что на стопе не хватало пальцев. Но случалось, признавался себе Кеннет, он даже подчеркивал свою хромоту, когда ему хотелось привлечь к себе сочувственное внимание или сесть в автобусе или в вагоне метро. Правда, редко кто вставал и уступал ему место, но если случалось вступить с кем-то в соревнование за освободившееся сиденье, хромота помогала. Кеннет любил прогулки, потому что в голове его при этом рождались разные мысли, подстегиваемые постоянно меняющимися картинами, на которые падал его взгляд: коляска с ребенком, полисмен, парочка разодетых дам промелькнула в такси, толстая женщина тащит тяжелые пакеты с продуктами из бакалейной лавки, чтобы съесть все это дома, а в окнах домов самодовольные мужчины в рубашках с короткими рукавами смотрят телевизор и жены несут им на подносе пиво, мягкий желтый свет падает на книжные полки и картины в рамах. Снобы. И мошенники — иначе как им удалось разбогатеть, и почему с ними живут женщины, да еще и обслуживают их? Кеннет практически не имел дела с женщинами и был убежден, что они тянутся к мужчинам с деньгами, которые покупают их и тратят на них деньги. Он считал, что женщинам неведомо сексуальное влечение, во всяком случае настолько, чтобы стоило говорить об этом, и что они просто используют свою физическую притягательность, чтобы привязать к себе мужчин.

Кроме Эдуарда Рейнолдса, Кеннет присматривал еще за двоими. Во-первых, женщина с белым пуделем, меньше собаки Рейнолдса. Она носила туфли на высоких каблуках, и у нее были крашеные черные волосы, такие же курчавые, как у ее собаки. Время от времени она встречалась на углу Бродвея и Сто пятой улицы с высоким, безвкусно одетым мужчиной, вероятно своим тайным любовником, потом они или шли в бар на Бродвей, или возвращались в дом женщины, где оставались около часа. Во-вторых, Кеннет следил за хорошо одетым, но печального вида юношей, который брел каждое утро в 8.15 по направлению к метро на Сто третьей улице. Он выглядел каким-то беззащитным. Сначала Кеннет собирался украсть белого пуделя у женщины (когда она поведет его в Риверсайд-парк и спустит с поводка), но тут возникло одно новое обстоятельство: как-то утром Рейнолдс (имени которого Кеннет тогда еще не знал), выйдя из своего дома, вскрыл письмо и бросил конверт в мусорную урну на углу Бродвея и Сто шестой. Кеннет извлек его оттуда и выяснил фамилию и адрес Рейнолдса. Тогда он стал писать письма. Это доставляло Кеннету удовольствие, потому что он знал, что Рейнолдс получал его послания, и догадывался, что они его раздражают. Кеннет понимал, что может погореть, но рассудил, что занятие того стоит. По его подсчетам, он написал уже тридцать или сорок писем дюжине людей. За некоторыми из них Кеннет потом наблюдал: как они выходили из своих домов и настороженно осматривались, иногда глядя испуганно прямо на него. Это его забавляло. Он определял фамилии по адресам на пакетах, доставляемых в квартиры. Все его жертвы были люди состоятельные, а значит, их напугает любая угроза.

Теперь, когда Рейнолдс обратился в полицию, Кеннету опасно было появляться неподалеку от его дома, однако его почему-то тянуло гулять именно здесь. Интересно, поставят они патрульных, чтобы наблюдать за «подозрительными личностями»? Кеннет сомневался. У полиции хватает других забот: например, просиживать штаны в забегаловке на Бродвее, поглощая гамбургеры. Пистолеты, записные книжки, утяжеленные дубинки, и задница свешивается по обе стороны стула, когда они лакают свой кофе и пожирают банановый пирог.

Около восьми Кеннет направился к Риверсайд-Драйв, в это время Рейнолдс или его жена обычно выводили прогулять Лизу. Возможно, сегодня вечером он увидит Рейнолдса и его жену, удрученно бредущих по улице, без своей собаки. На другой стороне, на Сто шестой улице, засветились желтые квадраты окон. Крепости снобов. Попробуй проскользнуть мимо швейцаров, чтобы добраться до них, — ничего у тебя не выйдет, будь ты вор или убийца. И однако, некоторым грабителям это все же удавалось. Кеннет улыбнулся своим мыслям, уголки его розовых губ приподнялись. Убийство не его конек. Ему нравились более изысканные способы. Изощренные пытки.

Вот полицейский. Этого высокого светловолосого парня Кеннет видел раньше три или четыре раза. Кеннет специально опустил глаза, когда они разминулись на восточной стороне шоссе, пройдя футах в шести друг от друга, и все же ощутил на себе взгляд копа. Ему хотелось перейти через дорогу и пройтись по Сотой улице, прежде чем отправиться домой, и не было никакой причины менять свое решение. Кеннет уже стоял одной ногой на проезжей части, а здоровой — на тротуаре, но, хотя горел зеленый свет светофора, он медлил. Он посмотрел налево, вдоль тротуара, чтобы проверить, продолжает ли полицейский идти в южном направлении. Парень остановился, оглянулся и, как показалось Кеннету, посмотрел на него. Кеннет повернулся и пошел на восток, по Сто восьмой улице.

Нельзя идти сразу домой, подумал Кеннет, вдруг полицейский решил проследить за ним? На улице было довольно темно. Кеннет изо всех сил старался не хромать. Он хотел заглянуть в кафе или купить пива и яиц в гастрономе, но там горел яркий свет, и если коп зайдет туда, то сумеет рассмотреть его как следует, а это плохо. Кеннету позарез нужно было узнать, следит за ним коп или нет.

Он дошел до Бродвея и повернул к центру, идя по восточной стороне улицы. Около Сто пятой улицы Кеннет мельком оглянулся. По тротуару шло человек пять, но копа среди них не было. Порядок. Кеннет направился домой. Он чувствовал себя дичью, за которой гонится охотник, и одновременно с облегчением сознавал, что ему удалось ускользнуть. Кеннет вошел в парадное и захлопнул за собой дверь, потом, прихрамывая, направился к своей двери и отпер ее.

Ну вот, он и в безопасности.

Кеннет подошел к столу, торопливо сложил письмо, которое писал Рейнолдсу, и засунул его в верхний ящик комода под какое-то белье. Оглянулся на неубранную постель, вспомнив о деньгах. Успокойся, сказал он себе. Выпей пива. Но пива не было, а идти снова на улицу он сейчас не решился бы. Придется обойтись. Пожалуй, он приготовит обед.

Откроет банку бобов. У него были отличные бобы, немного дороже, чем у Хайнца, и это скрасило ему воскресный вечер. За едой Кеннет читал газету, которую уже успел просмотреть до этого. Политика его не интересовала. Встречи, переговоры, даже войны происходили где-то за тысячу миль и не имели к нему никакого отношения: это все равно что события в телесериале. А вот в колонке новостей иногда попадались интересные вещи: на женщину напали в подъезде или самоубийцу нашли в квартире на Девяносто пятой улице — и тогда он внимательно читал каждое слово.

Кеннет прибрался в комнате и, раздевшись по пояс, вымылся в своей раковине, когда раздался стук в дверь. Из-за шума воды он не услышал шагов. Кеннет выругался с раздражением и немного испуганно. Он надел рубашку, но не стал заправлять ее в брюки.

— Кто там? — громко закричал он.

— Миссис Уильямс! — донесся уверенный голос, словно одно это имя давало право войти. Это была хозяйка.

Кеннет сердито отпер дверь и отодвинул задвижку.

Миссис Уильямс была женщиной высокой и крепкой, хотя и с расплывшейся фигурой. Седые волосы обрамляли вечно тревожное, унылое лицо. Под высокими бровями прятались широко расставленные поросячьи глазки, что придавало ей такой вид, будто ее только что глубоко оскорбили.

— Вы замешаны в какой-то неприятной истории, мистер Роважински? — Его фамилию она умудрялась произносить с каким-то отвратительным акцептом.

— Нет.

— Если вы влипли, то убирайтесь отсюда, понятно? — набросилась она на него. — Вы мне не очень-то нравитесь, знаете ли, как и ваши двадцать долларов в неделю. И я не желаю, чтобы в моем доме жили какие-то сомнительные личности.

Кеннет спросил, что случилось.

— Полицейский только что расспрашивал меня, как ваше имя и чем вы зарабатываете на жизнь.

— Полицейский?

— Он не сказал, в чем дело. И вот я спрашиваю вас.

— Откуда мне знать? Я ни в чем не виноват.

— Точно? Не заглядывали в чужие окна или что-то в таком роде?

— Вы пришли сюда, чтобы оскорблять меня? — спросил Кеннет, немного приободрившись. — Если вы...

— Полицейский не станет просто так являться с расспросами, — отрезала хозяйка. — Я не потерплю у себя в доме извращенцев. С какой стати мне с ними связываться, когда на свете полно порядочных людей? Если этот полицейский придет еще раз, я выставлю вас, слышите меня?

Она обязана предупредить его заранее, подумал Кеннет, но он был слишком ошарашен, чтобы указать хозяйке на это.

— Хорошо, миссис Уильямс! — пробормотал он и с такой силой вцепился в дверную ручку, что у него заболели пальцы.

— Просто хочу, чтобы вы знали. — Она повернулась и ушла.

Кеннет захлопнул дверь и снова запер ее. Что ж! По крайней мере, полицейский не расспрашивал, где он, не захотел поговорить с ним или обыскать его комнату. Или он вернется с разрешением на обыск? От этой мысли у Кеннета перехватило дыхание. Остаток вечера был сплошным мучением. Он достал из верхнего ящика спрятанное там письмо и порвал его, потом улегся в постель, но продолжал напряженно прислушиваться к шагам.

Глава 6

Кларенс собирался повидаться с невысоким мужчиной по имени Кеннет Роважински, но было уже почти девять, а он еще не обошел свой участок, после чего ему предстояло присоединиться к своему напарнику по дежурству, парню по фамилии Коб. С наступлением ночи полицейские ходили по двое. На инструктаже Макгрегор приказал им с Кобом уделить сегодня вечером особое внимание Сто пятой улице, потому что какая-то женщина сообщила, что видела сегодня незнакомого мужчину в своем доме, хотя швейцар никого не впускал; и, возможно, этот человек все еще прятался там и высматривал, кого ограбить. Однако Кларенс с самого начала дежурства, с восьми часов, занимался поисками возможного сочинителя анонимных писем — какого-нибудь странного незаметного человечка, и, отделившись на несколько минут от Коба, он последовал за сутулым мужчиной, который выглядел слишком уж неприметным, к дому на Девяносто пятой улице Западного округа.

Этот человек оказался итальянцем по имени Варетти, лет шестидесяти или старше, он плохо говорил по-английски и, похоже, помимо этого, еще и заикался. Он до смерти испугался, когда полицейский пошел за ним и позвонил в его квартиру, хотя Кларенс старался быть вежливым и мягким, насколько позволяли обстоятельства.

— Я хочу попросить вас написать кое-что для меня.

— Что? Что? — Итальянец задрожал.

— Напишите. Пожалуйста. Только печатными буквами. «Уважаемый сэр. Мы встретимся с вами на Йорк-авеню...»

Старик писал медленно, с трудом. Он чинил башмаки и работал в магазине на Бродвее. В этом Кларенс не сомневался. В грязной маленькой квартирке валялись сапожные инструменты. Старый сапожник почти не умел писать.

Кларенс уверился, что это не Аноним. Он извинился и ушел. Удивительно, что такие мастодонты еще живут в Нью-Йорке. Кларенс думал, что они вымерли еще в годы его детства.

Затем, присоединившись к Кобу, он обратил внимание на хромого. Заметив его, Кларенс вспомнил, что видел его здесь и раньше. Этот был более проворным, более ярким типом, чем итальянец; он слегка прихрамывал, и что-то в его облике заставляло думать о нем как о человеке эксцентричном. Примерно то, что он и искал. Кларенс последовал за ним и поговорил с его квартирной хозяйкой. Но стрелка часов приближалась к девяти, а ровно в девять Кларенс должен был позвонить в полицейский участок: вечером это полагалось делать каждый час, поэтому он присоединился к Кобу. Но теперь ему было известно имя и место жительства этого типа, и Кларенс намеревался возвратиться сюда завтра.

На Сто пятой улице все было спокойно. Кларенс и Коб задержались, чтобы расспросить швейцара того дома, все ли у них в порядке. Швейцар, похоже, обрадовался, увидев их. Все в порядке, насколько ему известно, заверил он.

В начале одиннадцатого Кларенс снова расстался с напарником и пошел к дому мистера Рейнолдса. Он попросил позвонить в его квартиру: к телефону подошел сам мистер Рейнолдс.

— Это патрульный Духамель. Хотел узнать, нет ли у вас новостей.

— Нет. А у вас?

— Нет. В письмах никакой зацепки, сэр. Я свяжусь с вами завтра. — Кларенс позвонил на Центральную улицу, но ему ответили, что у них нет писем, написанных похожим почерком.

— Спасибо. Большое спасибо.

Кларенса задело разочарование, прозвучавшее в голосе мистера Рейнолдса.

На следующий день, в понедельник, около четырех часов дня, Кларенс подошел к дому Кеннета Роважински. Он был в штатском. Ему открыла хозяйка. Она ответила, что мистер Роважински дома, и проводила молодого человека вниз, в коридор. Только тут она узнала в нем вчерашнего посетителя.

— Вы полицейский! — сказала она и, похоже, испугалась.

— Да, — улыбнулся Кларенс, — я разговаривал с вами вчера. — Удивительно, какое поразительное действие оказывает полицейская форма. Люди, кажется, думают, что полицейские не принадлежат к человеческому роду или что у них нет штатской одежды.

— Скажите мне, — прошептала хозяйка, — этот человек что-нибудь натворил? Потому что если он...

— Нет. Просто я хочу поговорить с ним.

Кларенс видел, что ей до смерти хочется спросить о чем, но она молча провела его к светло-зеленой двери.

— Это здесь. — Она постучала. — Мистер Роважински?

Кеннет открыл дверь, отодвинув какие-то задвижки.

— В чем дело? — Он слегка отшатнулся, увидев Кларенса.

— Патрульный Духамель, — представился Кларенс и показал значок, прикрепленный к полицейскому удостоверению. — Вы могли бы уделить мне несколько минут?

Миссис Уильямс покачал головой, глядя на Роважински, как бы говоря: теперь берегитесь.

Кларенс вошел в квартиру. Миссис Уильямс все еще стояла в коридоре, когда Кеннет закрывал дверь. Он запер задвижку и засунул за нее что-то вроде кусочка металла. Это была мрачная, неопрятная комната, довольно большая, но уродливая, с глубоко въевшейся грязью и следами незаконченного ремонта. Никаких признаков собаки.

— В чем дело? — спросил Роважински.

Кларенс посмотрел на него открыто и доброжелательно:

— Мы разыскиваем кое-кого... в этом районе... человека, который похитил собаку. Естественно, расспрашиваем множество людей. — Кларенс запнулся, заметив, как сузились глаза Роважински, хотя с его ярко-розовых губ не сходила улыбка. — Будьте так любезны, напишите для меня кое-что печатными буквами. Всего несколько слов.

Роважински вздрогнул, засуетился, отвел взгляд, потом снова взглянул на Кларенса:

— Почему я должен писать?

Кларенс не знал, что сказать, но отступать не собирался, поэтому вытащил из внутреннего кармана пальто блокнот и положил его на стол, где валялись грязная тарелка, вилка, ручки, карандаши, пара газет. Роважински отодвинул грязную тарелку в сторону.

Он взял шариковую ручку, которую протянул ему Кларенс, и сел.

— Пожалуйста, пишите печатными буквами, — попросил Кларенс. — «Уважаемый сэр. Мы встретимся с вами на Йорк-авеню».

Кеннет изо всех сил старался показать, что не привык писать печатными буквами и с трудом вывел огромную "У", а рядом с ней крошечную букву "в", но к тому времени, как он дошел до «встретимся с вами», он писал уже почти своим обычным почерком и сердце колотилось в его груди как бешеное. Это было удивительно приятное ощущение, и в то же время ему было страшно. Его разоблачили, вывели на чистую воду. Написав «авеню», он, дрожа, протянул листок молодому человеку. По выражению его глаз он понял, что тот узнал почерк.

— Мистер Роволовски... Мистер Роважински... гм... Мне надо задать вам еще несколько вопросов. — Кларенс пододвинул к столу жесткий стул и сел. — К нам в участок поступили письма, почерк в которых очень похож на ваш. Вы писали мистеру Эдуарду Рейнолдсу, который проживает на Сто шестой улице?

Кеннет слегка вздрогнул. Теперь улизнуть не удастся.

— Да, — ответил он твердо и спокойно.

— И у вас находится собака мистера Рейнолдса? — мягко спросил Кларенс. — Мистер Рейнолдс всего лишь хочет вернуть ее.

Кеннет слегка улыбнулся, чтобы потянуть время. «Рассказывай сказки, — подумал он, — и подлиннее». Внезапно его осенила новая идея.

— Собака у моей сестры. На Лонг-Айленде. Она в полном порядке. — В ту же секунду он понял, что дал маху: сам признался, что похитил собаку. А тем самым и в том, что прикарманил тысячу долларов.

— Надеюсь, вы доставите собаку сюда как можно скорее. — Кларенс встал, улыбаясь.

«У копа довольный вид», — подумал Кеннет и потер подбородок.

— Или, может быть, вы дадите мне адрес вашей сестры, мистер... Роважински? Я сам заберу собаку.

— Нет, — быстро ответил Кеннет.

— Почему? — нахмурился Кларенс. — Я хочу видеть ее сегодня, и без всякой проволочки! Назовите адрес вашей сестры!

— Квинс.

— У нее есть телефон?

— Нет.

— Как ее имя? Фамилия ее мужа? Слушайте, мистер такой-то, перестаньте валять дурака. Я хочу получить ответ, понятно? — Кларенс с угрожающим видом шагнул к Роважински. Ему очень хотелось тряхнуть его как следует, но он боялся, что в данный момент это была бы неправильная тактика: возможно, ему удастся добиться большего, если он на несколько минут наберется терпения. — Дайте мне ее имя и адрес.

— Я хочу еще тысячу долларов, — заявил Кеннет.

Кларенс усмехнулся:

— Мистер Ровальский или как вас там. Я переверну здесь все вверх дном и найду адрес — сейчас, или вы отправитесь в полицейский участок, где обращаться с вами будут похуже. Так что выкладывайте.

Кеннет все еще сидел за столом, теперь он скрестил на груди руки. Он собрался с духом и приготовился к пинкам, ударам, чему угодно.

— Вам не удастся найти ее адрес в этом доме, — произнес он почти торжественно. — А сестра знает, что, если я не получу до завтрашнего вечера еще тысячу долларов, собаку следует убить.

Кларенс опять усмехнулся. Он уперся руками в бока и, отвернувшись от Кеннета, осмотрел комнату.

— Начнем с ящиков комода или что это у вас такое, — проговорил он. — Хорошо, приступим. — Он жестом велел Кеннету встать.

Тот поднялся. Придется подчиниться. Последние несколько секунд они разговаривали на повышенных тонах, и в коридоре раздались шаги, деловые, шаркающие шаги старой бабы, миссис Уильямс, и тяжелые — громилы Оррина, которого она, вероятно, взяла на подмогу. Они подслушивают у двери, черт бы их взял. Кеннет подошел к низенькому комоду, в котором было три ящика.

— Сначала выверните карманы, ясно?

— А у вас есть разрешение на обыск? Хотелось бы взглянуть на него.

— Я вам его представлю, — ответил Кларенс, указывая на листок бумаги, на котором писал Кеннет.

Хозяин комнаты сделал движение в сторону стола, но Кларенс нагнулся, сложил листок пополам и спрятал в карман.

Потом он помог Роважински разобрать содержимое его карманов: какие-то скомканные счета, кольцо для ключей, грязный носовой платок, два замызганных списка покупок. Кларенса интересовал только адрес, и он уже представлял, как придется разыскивать его в отделе переписи населения Нью-Йорка.

— У вас нет бумажника? Записной книжки?

— Нет. — Кеннет выдвинул ящик. Ему была отвратительна мысль, что кто-то увидит его вещи и даже прикоснется к ним.

На очереди стол. В нем также был ящик, но там лежали в основном ножи, вилки и ложки, некоторые явно украденные в магазине «Хорн и Хардарт», открывалка для консервов, а в одном углу карточка социального страхования и документы на получение компенсации в связи с потерей трудоспособности. Полицейский записал помер карточки социального страхования.

Они перешли к книгам. У Кеннета на полу, около окна, лежало восемь или десять книг из публичной библиотеки в бумажных обложках. Кларенс пролистал их. Потом заглянул под кровать и отодвинул ее, чтобы посмотреть, нет ли там чего. Затем обшарил туалет, кухонную полку и порылся в карманах висящей на крючке одежды.

— Полагаю, адрес у вас в голове, — сказал Кларенс, разочарованный и злой, поскольку он не нашел и денег.

— Я велел сестре убить собаку завтра вечером, если я не получу тысячу долларов до одиннадцати часов.

— И вы рассчитываете улизнуть? И унести деньги? Вы написали мистеру Рейнолдсу еще одно письмо?

— Я собирался позвонить ему, — невозмутимо ответил Кеннет, — домой. Если он хочет свою собаку... — Кеннет сорвался. — Адрес сестры у меня в голове, и вам никогда не получить его!

«Надо выбить адрес из этого подонка», — твердил себе Кларенс. Он закурил. «Отвести его в участок. Пусть им займется какой-нибудь грубиян вроде Сантини или Манзони. Но захотят ли они с этим возиться? Нужно как-то их завлечь. А если не удастся? Допустим, Роважински упрется? Удастся ли мне самому его разговорить? Здесь или в полицейском участке? Позволит ли мне, например, Макгрегор?»

— Кто привезет собаку из Квинса?

— Моя... моя сестра. Я назначу с ней встречу.

— У нее машина? Или у мужа?

— Они с мужем приедут вдвоем.

«Чудесная семейка», — хотел сказать Кларенс, но побоялся дальше раздражать этого человека. Самое важное, как сказал мистер Рейнолдс, вернуть собаку живой. Но стоит ли верить этой истории?

— Ваша сестра живет в большом доме?

— В собственном домике, — ответил Кеннет.

— Вы можете дать мне какие-то гарантии?

— Какие именно?

— Это я хочу услышать от вас. Может, я поговорю с вашей сестрой по телефону, удостоверюсь, что собака жива, что она привезет ее.

— Я сказал вам: у сестры нет телефона. И я не хочу впутывать ее в это дело!

Этот тип действительно не в своем уме. С самого начала разговора Кларенс с необъяснимым страхом избегал смотреть ему в лицо. Сумасшедшие... да, он их боится. Никогда не знаешь, что он выкинут. Он решил быть осторожнее и не спускать глаз с Роважински. И одновременно с облегчением подумал о том, что он не одинок. Он попросит Сантини или Макгрегора узнать адрес этой сестры. И скажет Рейнолдсам, что поймал похитителя. При этой мысли его мрачное настроение рассеялось.

— Мистер Роважински, пройдемте со мной в полицейский участок, — сказал Кларенс. — Берите пальто!

Кеннет пытался возражать, но внутренне был совершенно спокоен. Как им удастся найти сестру? Его сестра жила в Пенсильвании. У Кеннета когда-то был ее адрес, но он потерял его и, уж конечно, не запомнил.

— От этого не будет никакой пользы, если вы хотите получить собаку. Сестра убьет ее завтра вечером, в шесть часов, если я не сообщу ей, что получил деньги.

— Как вы собирались связаться с ней?

— Я позвоню в одно место. Мы договорились.

Кларенс засомневался. Похоже ли это на правду? Этот человек не отправил письмо мистеру Рейнолдсу, но, возможно, он действительно хотел позвонить ему. «Что мы потеряем, если подождем еще сутки?» — спросил себя Кларенс. Он изо всех сил старался держаться уверенно. По всем правилам, надо немедленно отвести Роважински в участок. Но Рейнолдс хочет вернуть свою собаку. Если сестра не получит от Роважински никаких известий, она просто убьет Лизу, чтобы избавиться от нее.

— Вы меня поняли? — проговорил Кеннет с напором: жизнь собаки и впрямь оказалась действенным аргументом. — Вы прекрасно знаете, что мистер Рейнолдс выложит еще одну тысячу. Я обещал сестре.

«Разберись с ним здесь, — сказал себе Кларенс, — призови на помощь свою злость и решимость. Что с ним стали бы делать в полицейском участке? Да просто избили бы его!» Кларенс не сомневался, что справится с Роважински, хотя поляк был крепким парнем. Он медленно двинулся вперед.

— А почему бы вам не сказать мне, где живет ваша сестра? Говорите, мистер! — Кларенс стукнул поляка по лицу неплотно сжатым кулаком.

Розовые губы Роважински задрожали, он испугался.

Кларенс сгреб поляка за грудки и отшвырнул к стене, уловив при этом запах сосисок. В пособиях для полицейских ничего не говорилось о таких методах, но при определенных обстоятельствах каждый коп их применял. Удар пришелся в переносицу. Кларенс видел, как делал это Манзони в камере предварительного заключения.

— Я ничего не скажу вам! Она убьет собаку! — визгливым голосом завопил Роважински.

Кларенс опустил руки и перевел дух. Он посмотрел на часы. Надо поговорить с мистером Рейнолдсом, подумал он.

— Как вы поймали собаку?

Поляк улыбнулся, чуть ли не от удовольствия, и расслабился.

— Она просто подошла ко мне. Доверчивая собачка. Сама побежала за мной. Я взял такси и отвез ее на Лонг-Айленд.

— У вашей сестры там сад?

Заминка.

— Нет, квартира.

— Раньше вы говорили о маленьком домике.

— Это квартира.

— В какой части Квинса?

— Не скажу!

Кларенс подумал, что можно подключить патрульных Квинса к поискам черного карликового пуделя по кличке Лиза. Эта женщина ведь должна выводить ее гулять. К сожалению, не обязательно. И Квинс большой.

— Я хочу, чтобы эту собаку вернули живой и невредимой. Понятно?

— Конечно.

— Продолжим разговор через несколько минут. Я вернусь.

Роважински с подозрением взглянул на Кларенса, по-птичьи склонив голову и прищурив один глаз:

— Вернетесь сюда?

— Да. — Кларенс подошел к двери и попытался отодвинуть задвижку с металлической пластинкой за ней.

Роважински помог ему. Сначала надо было вынуть пластинку. Кларенс подумал, что следовало бы поискать деньги или то, что осталось от них, в тайнике под полом. Впрочем, этому подонку все равно не улизнуть с ними. Если деньги у сестры, что скорее всего, полиция найдет ее, даже если эта дама ему и не сестра. Поляка легко прижмут к ногтю, как только он вернет Лизу.

Выходя в коридор, Кларенс уловил, как скрипнула дверь справа, к которой вели ступеньки. Хозяйка, конечно, подслушивала. Позади поляк запирал дверь и задвигал засов.

Кларенс побежал к дому Рейнолдса. Было десять минут шестого. Мистер Рейнолдс еще не вернулся с работы. Тяжело дыша, Кларенс попросил чернокожего швейцара позвонить.

— Миссис Рейнолдс? Это Кларенс Духамель. Можно мне зайти к вам?

— Конечно! Поднимайтесь, пожалуйста.

Кларенс бросился к лифту и нажал кнопку восьмого этажа. Дверь квартиры открылась, он шагнул в прихожую, повернулся к хозяйке и улыбнулся:

— Я нашел этого человека. Анонима.

— Да? А где Лиза?

— Он говорит, что собака у его сестры на Лонг-Айленде, но отказывается назвать адрес. У него польская фамилия. Живет в Западном округе на Сто третьей улице. Проблема в том, что он хочет получить еще тысячу долларов к завтрашнему дню, иначе, как он говорит, его сестра убьет собаку.

— О, mein Gott![3]

— Вот я и пришел обсудить это с вами. Мне очень хотелось бы переговорить с вашим мужем. Он не сможет приехать сюда? Сейчас.

— Я позвоню ему. Конечно! — Она посмотрела на телефон. — Но я уверена, что он скажет «да, конечно». Какие проблемы? Ох, я ничего не понимаю!

— Мне все же хотелось бы, чтобы вы позвонили ему, миссис Рейнолдс.

Она набрала номер:

— Привет, Фрэнсис. Это Грета. Послушай, мне надо переговорить с Эдом. Это срочно... Важнее любых дел. Позови его.

Последовала долгая пауза.

Кларенс ждал, засунув руки в карманы. Грета уставилась в пол, покусывая нижнюю губу.

— Привет, Эдди! У нас полицейский. Они нашли этого человека!.. Да! Ты можешь прямо сейчас приехать домой? Надо срочно кое-что обсудить. Не могу объяснить по телефону, приезжай...

Кларенс подумал, что можно бы решить вопрос по телефону, но Эд, очевидно, готов был приехать.

— Минут через пятнадцать он будет здесь, — сказала Грета Кларенсу. — Он очень доволен. Садитесь, мистер Духамель.

Кларенс присел на краешек стула.

— Как вы нашли его?

Кларенс рассказал ей, как следил за Роважински, как нашел его дом на Сто третьей улице.

— Я заставил его написать одну фразу печатными буквами. Вот эту. — Он вытащил из кармана сложенный листок и, встав, протянул его Грете.

— Ach, ja! Почерк тот самый!

— Да. Я уверен.

— Неужели невозможно заставить его сказать, где живет сестра? Ведь людей заставляют делать признания, так ведь?

— Да. Как правило. Я мог бы отвести его в полицейский участок, но не уверен, честно говоря, что полицейские там будут очень стараться. Не знаю, удастся ли заставить его говорить. Он странный тип.

В голове Кларенса мелькнула мысль, что, возможно, эта женщина на своем опыте знает, что такое пытки. Может, ее или ее родителей задерживало гестапо. Грета принесла из кухни ведерко со льдом и спросила Кларенса, не хочет ли он выпить или предпочитает кофе. Кларенс отказался. Он хотел как можно быстрее вернуться в дом поляка. Потом звякнул ключ в замке и вошел мистер Рейнолдс:

— Здравствуйте! Так вы нашли этого человека.

— Да. Поляк по имени Кеннет Роважински, — ответил Кларенс, на этот раз правильно произнеся его фамилию.

— Дорогой, он требует еще тысячу долларов, — сказала Грета.

— Расскажите мне всю историю. — Эд бросил портфель на диван.

— Он хочет, чтобы вы оставили тысячу долларов завтра вечером в одиннадцать часов на том же месте, — объяснил Кларенс. — Лиза сейчас у сестры поляка в Квинсе. Так он, по крайней мере, говорит.

— О-о-ох, — застонал Эд. — Вы разговаривали с его сестрой?

— В том-то и проблема. Он не хочет говорить, где она живет или как ее фамилия. Поэтому невозможно узнать, там ли собака. И еще он заявляет, что его сестра... что она убьет собаку завтра вечером, в шесть часов, если ему не дадут денег. Теперь мой...

— Чудовищно! — воскликнул Эд.

— Мой план, — продолжал Кларенс, — пообещать, что завтра вечером деньги будут оставлены в условленном месте, а тем временем попытаться найти его сестру. Если удастся сделать это до завтрашнего вечера, мы заберем собаку и деньги не понадобятся. Он должен сообщить своей сестре, что деньги будут до... завтра в полдень.

— Боже мой, — пробормотал Эд. Он взял стакан, предложенный Гретой. — Спасибо, дорогая. Так почему бы не заставить этого поляка... Какой он?

Кларенс в нескольких словах обрисовал внешность поляка и написал его имя и адрес на листке бумаги, вырванном из блокнота.

— Я обыскал комнату, надеясь найти адрес сестры, но ничего не обнаружил. И денег, тех денег, которые вы дали ему, тоже нет.

— Ах, деньги! — нетерпеливо отмахнулся Эд.

— Я заставил его написать вот это. — Кларенс взял листок бумаги с кофейного столика и показал его Эду. — Так что я уверен, что это тот человек.

— Да-а, — задумчиво протянул Эд, возвращая листок.

— Что нам делать, Эдди? Стоит попытаться или нет? — спросила Грета.

— Конечно. — Эд отпил из своего стакана. — Предполагается, что я получу письмо относительно выкупа завтра утром?

— Он сказал, что позвонит вам.

— Где он сейчас?

— В своей квартире. Вот почему мне надо вернуться. Я хочу сказать ему, что вы согласны насчет денег.

Эд с улыбкой пожал плечами:

— Вы могли бы сказать ему это, и не советуясь со мной. И начать искать сестру. — Эд тут же пожалел, что сказал так. Молодой человек так гордился, что нашел этого мерзавца. И Эд понимал, что должен быть благодарен ему. — Передайте ему, что он получит деньги. Вы считаете, он позвонит мне?

— Не знаю, сэр.

— То же место, то же время? Между одиннадцатым и двенадцатым столбом того же забора?

— В то же время, так он сказал, по крайней мере. Можно мне позвонить от вас, сэр? Потом я уйду.

— Пожалуйста. — Эд указал на телефон. — В вашем распоряжении.

Кларенс позвонил на Центральную улицу и назвал себя.

— Мне хотелось бы получить какие-нибудь сведения о сестре Кеннета Роважински... — Он произнес имя по буквам. — Сестра или сестры, возможно, на Лонг-Айленде. — Кларенс продиктовал адрес Роважински, его приблизительный возраст, номер страхового полиса, потом добавил, что хотел бы получить информацию как можно быстрее, и попросил передать ее в его участок.

— Кому сообщить сведения? Вашему капитану?

— Передайте информацию любому, но убедитесь, что ее записали. Это срочно.

Кларенс повернулся к Рейнолдсам:

— Надеюсь, мы узнаем что-нибудь об этой сестре сегодня вечером. — Кларенс с воодушевлением протянул руку мистеру Рейнолдсу.

Эд пожал ее. Пожатие молодого человека было крепким, более уверенным, чем его собственное.

— У меня это первый интересный случай за весь год. Я верю, что все будет хорошо, — сказал Кларенс.

— Позвоните нам вечером, — попросил Эд, — даже если ничего не случится. Не важно, в котором часу. Позвоните нам.

Кларенс ушел. Три минуты спустя он уже стучался в зеленую дверь квартиры, где жил Роважински. Потом постучал еще раз. Не мог же Роважински его не слышать. В этот момент открылась дверь на первом этаже и на пороге появилась хозяйка.

— Я выставила его. Он ушел.

— Когда? — Кларенс поглядел по сторонам. — И куда?

— Понятия не имею, но я его выставила из своего дома!

— Он взял... чемодан?

— Кажется, у него был чемодан. Какое счастье, что я избавилась от него! Неприятности с полицией! Этого мне только не хватало!

— Можно осмотреть его комнату?

— Зачем вам? Нет.

— Мадам... пожалуйста... — пробормотал Кларенс. — Я полицейский. Я ничего не трону.

Миссис Уильямс невнятно буркнула что-то, спустилась в коридор и отперла зеленую дверь.

— Какой разгром. Ужасно! Что он тут натворил?

Кларенс с удивлением огляделся. Ящики комода были выдвинуты, из них торчали какие-то застиранные вещи. Неубранная постель выглядела так же. Грязный замызганный галстук валялся на полу. Пара консервных банок осталось на полке у плиты.

— Он ничего не говорил о Квинсе? — спросил Кларенс.

— Квинс?

— Лонг-Айленд. Он собирался поехать туда?

— Я не знаю, куда он уехал. За квартиру он расплатился, вот все, что могу сказать о нем. А что он натворил?

— Не могу ничего сказать вам сейчас, мэм, — поспешно ответил Кларенс. — Он никогда не рассказывал вам о своей сестре?

— Нет. О семье он вообще не говорил.

— Как долго он прожил у вас?

— Семь месяцев.

Кларенс повернулся к двери:

— До свидания, мэм. Спасибо. О... будьте добры, ваше имя?

— Миссис Хелен Уильямс, — ответила она, нисколько не чувствуя себя виноватой.

Кларенс взял такси. Мэрилин жила на другом конце города, и пропади пропадом эта подземка в час пик. Черт возьми, подумал он, Роважински исчез! Где его теперь искать? Если он попросит помощи в полицейском участке, коллеги скажут (если сочтут нужным как-то отреагировать на это): «Вот болван! Нашел преступника и позволил ему улизнуть!» Но Роважински придет на Йорк-авеню завтра вечером за деньгами, в этом Кларенс был абсолютно уверен. Там его и схватят. Не все потеряно.

— Это здесь? — нетерпеливо спросил таксист.

Кларенс думал, что они стоят на светофоре, но оказалось, что они уже на Макдугал-стрит, и он поспешно вытащил деньги.

Мэрилин была дома.

— Что случилось? — спросила она, когда он вошел в комнату.

— Ничего, — ответил Кларенс.

Увидев ее, он немного пришел в себя. Он рассказывал ей об Эдуарде Рейнолдсе и его жене. Наконец-то ему попался интересный, необычный случай, и он справился с ним. Но вот надо же.

Кларенс посмотрел на телефон, так и не решив, вопить ли в полицейский участок по поводу Кеннета Роважински. Но Роважински не свяжется с сестрой, если его схватят.

— Что-нибудь с тем человеком, у которого похитили собаку? — спросила Мэрилин. — Ты ходил встречаться с ним? — Мэрилин сидела на диване, вшивая «молнию» в какое-то платье.

— Да.

— Есть новости о собаке?

— Я нашел того типа, который ее украл, но он исчез. Это неприятно.

— Исчез?

— Он выехал из своей грязной конуры, пока я разговаривал с Рейнолдсами. Просто растворился в воздухе.

— Собака у него? — Мэрилин опустила свое шитье на колени.

— Он сказал, что собака у его сестры на Лонг-Айленде. Не знаю, правда ли это. Требует еще тысячу долларов. Мистер Рейнолдс готов дать деньги. Завтра вечером. Но если я скажу ему сейчас, что преступник исчез...

— Ты хочешь сказать, что он намерен вытребовать еще одну тысячу завтра вечером?

— Да.

— Он шантажист! Держу пари, собаки у него нет. Что ты посоветовал мистеру Рейнолдсу?

— Я ему ничего не советовал. Спросил его, согласен ли он... Понимаешь?

— Ну и ну! — Мэрилин покачала головой. — А теперь этот типчик исчез! Вы все будете искать его?

— Я пока никому ничего не говорил. Сначала хочу попытаться найти его сам. Ему придется завтра связаться с мистером Рейнолдсом, чтобы потребовать у него денег. Он сказал об этом только мне, а не мистеру Рейнолдсу. И он должен прийти на Йорк-авеню, чтобы забрать выкуп. Тогда мы схватим его. Но с другой стороны, он, возможно и не потребует вторую тысячу, поскольку знает что я охочусь за ним.

— Ну и ну. Как тебе удалось его найти?

Кларенс рассказал ей.

Выслушав его рассказ, Мэрилин испуганно заморгала:

— Он из тех, кто носит с собой пистолет?

Кларенс услышал тревогу в ее голосе.

— Нет, по-моему, он не такой. — Он улыбнулся. — Я обыскал его комнату. Он просто калека. Чокнутый. — Кларенс опустился на кровать, усевшись лицом к Мэрилин. Он знал, что проиграл этот раунд, и должен был приехать на Макдугал, чтобы рассказать Мэрилин о своей неудаче.

— По-моему, ты затеял опасную игру.

— Опасную? — удивился Кларенс.

— У него могут быть друзья. Ведь сейчас ты единственный человек, который знает о нем, верно? Ты и Рейнолдсы? Он, скорее всего, попытается избавиться от тебя, Клар.

Кларенс порадовался, что она так встревожилась.

— Я его не боюсь, — заявил он. — Не беспокойся и ты. — Он поднялся. — Пора переодеться. У меня сегодня дежурство с восьми.

— Выпьешь чаю перед уходом? Крепкого?

— Нет, но... Можно мне позвонить Рейнолдсам? Я должен.

— Давай.

Кларенс забыл номер телефона Рейнолдса, и ему пришлось искать его. Он чувствовал, что Мэрилин наблюдает за ним.

К телефону подошла миссис Рейнолдс.

— Это Кларенс Духамель. Мистер Рейнолдс дома?

Он был дома. Подошел к телефону:

— Слушаю вас.

— Мистер Рейнолдс, у меня плохие новости. Когда я вернулся в дом Роважински... сразу же... оказалось, что он выехал. Я не знаю, где он сейчас.

— Выехал?

— Он, возможно, еще позвонит вам насчет собаки, но я, честно говоря, в этом не уверен. Вы дадите мне знать, если он попытается связаться с вами? Я выхожу на дежурство с восьми вечера, до завтра, так что сообщите в полицейский участок.

— Нет. Если он свяжется со мной, я использую шанс вернуть собаку и не хочу, чтобы полиция вмешивалась в это дело. Вы, надеюсь, понимаете меня.

— Мистер Рейнолдс... мы сделаем все, что в наших силах.

Эдуард Рейнолдс повесил трубку. Кларенс чувствовал себя ужасно.

— Мистер Рейнолдс не хочет впутывать полицию, если этот тип свяжется с ним. Господи! — объяснил он Мэрилин в ответ на ее вопросительный взгляд.

— Милый! — В голосе девушки звучало сочувствие, но она не отложила свое шитье и не произнесла больше ни слова.

Она не понимает важности происходящего, подумал Кларенс.

— Мне пора идти. Увидимся позже, дорогая. — Он имел в виду — после четырех утра. — Я войду тихонько.

— Не переживай так, Клар! У тебя такой вид, будто наступил конец света!

Глава 7

Без двадцати шесть вечера в понедельник Кеннет Роважински поднялся со своим чемоданом вверх по ступенькам дома миссис Уильямс и сел в первое попавшееся такси.

— Проблемы с полицией! Вы калека, грязный старикашка, мистер Роважински!

Хозяйка кричала на него. Кроме того, у этой суки остались его деньги за четыре дня, потому что он оплатил квартиру по воскресенье включительно.

Кеннет подумал, что в районе Университетской площади есть недорогие отели, поэтому сказал шоферу, чтобы тот ехал к Восьмой улице. Однако этот район выглядел слишком шикарно, поэтому он направился пешком по направлению к Четырнадцатой улице и, наконец, нашел подходящее жилье в отеле «Георг», темно-сером угловом семиэтажном здании. Номера здесь были по двенадцать долларов за ночь. Семьдесят два доллара в неделю, если постоялец оплачивал вперед. Кеннет не думал, что номер в гостинице стоит так дорого. Он сказал, что будет платить ежедневно, потому что не был уверен, что пробудет здесь больше двух-трех дней.

— Вы можете заплатить сейчас за три дня? — довольно грубо осведомился дежурный администратор.

— Может, за два? — Кеннет умел торговаться не хуже его.

Администратор принял плату за два дня, двадцать четыре доллара.

— Не заполните это? — Он протянул Кеннету регистрационную карточку.

В графе «Фамилия» Кеннет написал: «Чарлз Риккер. Домашний адрес: Хантингтон, Лонг-Айленд» — первое попавшееся название, которое пришло в голову.

— Какая улица? В Хантингтоне.

Кеннет придумал название и написал его. Портье провел его в комнату на пятом этаже и принес его чемодан. Кеннет не дал чаевых: предполагалось, что обслуживание входит в оплату. Потом, закрыв дверь и поставив замок на собачку, чтобы никто не мог открыть номер ключом снаружи, Кеннет почувствовал себя увереннее: он был в безопасности и устроился даже с некоторым комфортом. У него была собственная ванна, большая белая ванна с душем, чистая раковина с кусочком мыла, завернутым в зеленую бумажку. Кеннет раскрыл чемодан, удостоверился, что деньги на месте, потом принял душ и побрился. В чемодане лежала кругленькая сумма в девятьсот двадцать один доллар, а завтра к ним прибавится еще тысяча долларов. О чем волноваться? Об этом молодом полицейском? Ему его не найти.

Кеннет почувствовал, что проголодался. Надо бы выйти купить какой-то еды. Он задумался над тем, куда спрятать сверток с деньгами. В постель? Но что, если придут менять белье или расстелят постель на ночь, до того как он вернется? Кеннет стащил темно-красное, не очень чистое покрывало и увидел на двух подушках свежие наволочки. Здесь надежнее, чем в чемодане, подумал он, и, взяв деньги, засунул их поглубже в наволочку, а потом аккуратно застелил постель.

В «Говарде Джонсоне», на Шестой авеню, Кеннет съел великолепный гамбургер и выпил кофе, затем направился к телефонной будке на углу и отыскал помер Рейнолдса. Из любопытства он уже находил его несколько дней назад, но забыл. Опустил монетку и набрал номер.

Ответил женский голос.

— Могу я поговорить с мистером Рейнолдсом?

— Минуточку.

Кеннет мог поклясться, что женщина поняла, кто звонит.

— Здравствуйте, мистер Рейнолдс. У меня ваша собака. Лиза.

— Где она... умоляю.

— Она на Лонг-Айленде. С ней все в порядке. Так вот, мистер Рейнолдс, я хочу еще тысячу долларов. Моя сестра настаивает на этом, понимаете? Так что завтра вечером в одиннадцать, на том же месте, те же условия: мелкие купюры, договорились? Через час вы получите свою собаку.

— Хорошо. Но где гарантия, что вы вернете ее мне? Могу я поговорить с вашей сестрой? Где она?

— На Лонг-Айленде. Но она не желает никак участвовать в этом деле. И послушайте, мистер... Рейнолдс, чтобы никого не было с вами завтра вечером. Иначе вы не получите никакой собаки. Понятно?

— Да, конечно.

— Обещаете?

— Да. Откуда вы звоните?

Кеннет повесил трубку. Он улыбался, чувствуя себя победителем.

Деньги все еще лежали в подушке, когда он вернулся в свой номер.

На следующее утро около девяти Кеннет вышел из отеля и пошел по Четырнадцатой улице, разыскивая магазин готового платья. Его серое пальто уже износилось, и он мог теперь выбросить его, подумал он. Кеннет купил себе костюм за сорок пять долларов и девяносто пять центов и пальто из коричневого твида за шестьдесят три пятьдесят и решил вернуться сюда попозже, днем, чтобы забрать костюм, потому что ему должны были укоротить рукава пиджака. Еще он купил черные ботинки за восемь девяносто пять. Твидовое пальто выглядело шикарно и, как все новые вещи, казалось немного жестковатым. Надев новое пальто и ботинки, Кеннет почувствовал вновь презрение к окружающим. Кто такие эти людишки? Послушные винтики сложного механизма, никогда ни о чем не думающие, кроме работы, поглощающие пищу, погружающиеся в сон, размножающиеся. В другом магазине Кеннет купил шляпу. Он любил носить шляпы и без них чувствовал себя неуютно, а его старая темно-серая шляпа в сочетании с пальто выглядела отвратительно.

Кеннет купил «Таймс» и «Пост» и вернулся в отель, чтобы почитать газеты, возможно, вздремнуть, пока не проголодается, но, решив запастись на всякий случай едой, купил себе сосиску с булочкой в кафе, помазал ее горчицей и приправой и завернул в пару бумажных салфеток. В холле гостиницы «Георг» Кеннет огляделся в поисках полисмена или молодого полицейского в форме или в штатском. Но никто не проявлял к нему ни малейшего интереса. Наверное, молодой полицейский перевернул вверх дном его комнату у миссис Уильямс, разыскивая деньги и указание на то, куда он уехал. Флаг ему в руки! И это, конечно, не понравится миссис Уильямс. Прекрасно! Затем Кеннету пришло в голову, что миссис Уильямс должна будет переслать куда-то его ежемесячное пособие по инвалидности. Или ему лучше оставить им адрес своего банка? Времени достаточно, чтобы подумать об этом, до получения пособия еще две недели. Но это проблема. Нескладно. Потому что полиция может выследить его, если возьмет на себя труд выяснить, что у него есть счет в «Юнион Дайм сейвингс» на углу Сороковой улицы и Шестой авеню. Они, возможно, попросят банк задержать выплату пособия, и там всегда есть вооруженная охрана. К счастью, он вполне может пожить какое-то время на деньги Рейнолдса.

Близился вечер, и Кеннет все больше нервничал. Семь часов. Ему хотелось уйти из отеля, казалось, что безопаснее бродить на улицам, но степы комнаты давали некое ощущение надежности, а на улице моросил дождь. Без пяти десять Кеннет, не в силах больше оставаться в номере, надел старый плащ, который унес с собой, уходя от миссис Уильямс. К четырем часам он вернулся в магазин готового платья за новым костюмом, но, поскольку шел дождь, остался в старой одежде.

Он представил, как молодой полицейский рассказывал вчера вечером мистеру Рейнолдсу, что Кеннет Роважински исчез из своей квартиры. Мистер Рейнолдс, должно быть, знал об этом, когда Кеннет говорил с ним. Если так, это, похоже, не повлияло на его решение прийти с деньгами. Кеннет проехал на городском автобусе от Восьмой улицы до Первой авеню, потом пересел в другой автобус и сошел на остановке «Пятьдесят седьмая улица».

Дождь все еще моросил. По Йорк-авеню Кеннет шел не спеша, так же как и в пятницу вечером выискивая повсюду врагов. Но на самом деле он не думал, что Рейнолдс приведет полицию. Рейнолдс хотел вернуть свою собаку. На Пятьдесят девятой улице Кеннет свернул на запад, намереваясь сделать крюк и подойти к условленному месту на Йорк-авеню со стороны центра, скажем, в десять минут двенадцатого. На Пятьдесят девятой улице Кеннет прошел мимо пары патрулирующих полицейских. Те не обратили на него внимания.

Но теперь Кеннету вдруг пришло в голову, что копы устроят засаду. Этого не может быть, сказал он себе, но неплохо подумать об этом заранее, потому что это заставит его вести себя осторожнее. Если он заметит около ограды человека, который покажется ему подозрительным, то уйдет.

Но пока ничего подозрительного не было. Кеннет не доверял своим часам, поэтому заглянул по дороге в бар, затем в бакалейный магазин: тот был закрыт, но Кеннет увидел часы на стене и разглядел, что стрелки показывают пять минут двенадцатого. Кеннет перешел на восточную сторону Йорк-авеню и направился к центру. Вот и высокая ограда, утопленная в цементном основании в несколько футов высотой. Кеннет пошел вдоль нее, стараясь как можно меньше хромать. Его маленькие серые глазки шныряли по сторонам. Рейнолдс должен был принести деньги и уйти. Кеннет пытался сосчитать столбы, но этого не требовалось, потому что еще за десять футов он увидел белый сверток. Не останавливаясь, Кеннет протянул руку и взял его. Сверток оказался толще, возможно, потому, что Рейнолдс из-за дождя накрутил на него больше бумаги. Кеннет держал его в правой руке, под плащом. Он пересек Шестидесятую улицу, высматривая такси. За это время на своей стороне Йорк-авеню он встретил только двух прохожих: молодого человека, который шел быстрым шагом, насвистывая какую-то мелодию, и женщину, даже не посмотревшую на него.

На Пятьдесят седьмой улице Кеннет поймал такси.

— Отель «Георг», — сказал он, — Университетская площадь. Не доезжая до Четырнадцатой улицы.

Теперь все в порядке. Щелчки счетчика отмеряли мили между ним и опасностью, оставшейся позади. Расплачиваясь с шофером, Кеннет положил сверток на колени, потом опять спрятал его под плащ. Вошел в вестибюль. Там все было спокойно.

— Вы совсем промокли, — сказал чернокожий лифтер, когда они поднимались наверх.

— Люблю немного прогуляться, — буркнул Кеннет. Он не одобрял панибратства.

Войдя в свой номер, Кеннет запер дверь на двойной оборот, спустив собачку замка, потом снял ботинки и переодел мокрые носки. В этот момент у него возникла идея, замечательная идея. Можно устроить ловушку для молодого полицейского, на случай, если тот снова отыщет его. В конце концов, коп позволил ему уйти, разве не так? Кеннет решил заявить, что коп согласился отпустить его, потребовав взамен долю от второго выкупа. Эта мысль не обрела еще четких очертаний, но Кеннет чувствовал, что сама по себе идея неплоха. Чтобы все выглядело более достоверно, Кеннет намеревался сжечь какую-то часть денег. Он не спускал глаз с пачки, завернутой во влажную бумагу, которая лежала на круглом деревянном столе, пока он рассуждал о том о сем. Он оттягивал самый приятный момент — увидеть деньги. Наконец Кеннет вымыл руки в ванной, вытер их чистым полотенцем и вскрыл пакет. Вот они: пачки зеленых бумажек, по десять долларов каждая!

Он собирался сжечь пятьсот долларов. Это было странно, но Кеннет не стал раздумывать дальше (он был уверен, что прав), а снял упаковку с двух пачек и отсчитал десять десятидолларовых купюр из третьей пачки. Сначала он попытался сжечь деньги в пепельнице, но дело двигалось медленно, и он решил воспользоваться раковиной в ванной комнате.

Банкноты горели плохо, но ему все-таки удалось сжечь пять или шесть штук. Потом пришлось сделать передышку и собрать пепел в кусок газеты. На то, чтобы сжечь все намеченное, у него ушло около четверти часа, и это было удивительно волнующее зрелище: все эти деньги, эта власть, эта свобода улетучивались вместе с дымом, превращаясь в ничто. Кеннет почистил раковину и открыл оба окна — в ванной и в спальне, чтобы выветрился запах дыма. Его радовал дым, но он не хотел, чтобы жильцы отеля подумали, что начался пожар.

При этой мысли он кинулся к лежавшим на столе деньгам и поспешно убрал их и те, что остались от предыдущего выкупа, на случай, если кто-то захочет войти в номер. На этот раз он завернул деньги в свитер и засунул его в один из ящиков, поскольку, решил он, в его отсутствие может прийти горничная, чтобы убрать постель. Но, засыпая, он думал о том, что разумнее было бы держать деньги в наволочке.

Стрелки часов показывали пять минут первого. Кеннет представил, как Эдуард Рейнолдс ждет на углу Йорк-авеню и Шестьдесят первой улицы свою собаку. Под дождем. Сколько он будет ждать? Кеннет слегка улыбнулся, не чувствуя никакой жалости. Пусть сноб купит другую собаку. Он может себе это позволить. Рейнолдс действительно чокнутый, если заплатил две тысячи долларов. Эта мысль заставила Кеннета почувствовать свое превосходство. У него, возможно, нет таких денег, как у Рейнолдса, но совершенно ясно, что у него больше мозгов.

Глава 8

Новый график дежурства Кларенса, с восьми вечера до четырех утра, оставлял свободными на следующие три недели вторник и среду. Во вторник днем он позвонил в полицейский участок, чтобы узнать, не поступало ли каких-нибудь известий от Эдуарда Рейнолдса. Дежурный офицер, чей голос Кларенс не узнал, ответил, что нет.

— Вы уверены? Это об украденной собаке. Выкуп.

— Точно нет, приятель.

Кларенс сидел в квартире Мэрилин. Она ушла в десять часов утра на Перри-стрит, где ей предстояло печатать под диктовку. У Кларенса не было никаких определенных планов на день, потому что Мэрилин не знала, выкроит ли она время для ленча. Он приготовил себе яичницу, потом прогулялся по Виллидж, дошел до Десятой улицы, наконец, сел на Шестой авеню в автобус, направлявшийся в центр, и всю дорогу смотрел в окно, выискивая взглядом невысокого, коренастого, прихрамывающего человека, похожего на Роважински. Кларенс доехал до Сто шестнадцатой улицы, а оттуда пошел пешком в свой участок спросить, не выяснилось ли что-нибудь относительно сестры Кеннета Роважински.

Молодой полицейский, которого Кларенс видел до этого только пару раз, нашел поступившее для него сообщение и сказал:

— Одна сестра по имени Анна Готштейн. Живет в Дойлстауне, штат Пенсильвания.

Кларенс поблагодарил и записал адрес и номер телефона, который был зарегистрирован на имя ее мужа, Роберта Л. Готштейна.

Значит, Пенсильвания, а никакой не Лонг-Айленд.

Кларенс доехал до центра на метро, всю дорогу внимательно вглядываясь в лица пассажиров. Что еще он мог сделать?

Он подумал, не позвонить ли часа в четыре на работу Эдуарду Рейнолдсу, чтобы спросить, что слышно о Роважински, но побоялся, что мистер Рейнолдс в конце концов сочтет его слишком надоедливым. Он ведь ясно дал понять, что обойдется без полиции, даже если Роважински свяжется с ним и попросит вторую тысячу.

В начале пятого зазвонил телефон, и Кларенс взял трубку. Это была Мэрилин.

— Мама хочет увидеться со мной сегодня вечером, Клар, — проговорила она. — Понимаешь... я обещала. Я звонила ей, но не сумела отвертеться.

Это означало, что Мэрилин придется ехать в Бруклин-Хейтс. Вечером во вторник она всегда обедала с матерью, так что Кларенсу не за что было на нее обижаться, и все же он был задет.

В 6.30 вечера Кларенс снова позвонил в полицейский участок. Дежурил лейтенант Сантини, и Кларенс поговорил с ним. Сантини сказал, что от Эдуарда Рейнолдса ничего не было.

Кларенс снова подавил горячее желание позвонить Рейнолдсам домой. Возможно, Роважински не отважился попросить вторую тысячу. Но если так, как он вернет собаку? И жива ли она вообще?

Мэрилин отправилась прямо со своей дневной работы в Бруклин-Хейтс. Она сказала, что вернется домой к полуночи, и надеялась, что Кларенс дождется ее. В семь он написал:

"Дорогая,

волнуюсь насчет сегодняшнего вечера и Рейнолдсов. Не знаю, что может стрястись. Позвоню тебе между одиннадцатью и двенадцатью. Тебе звонили: я все записал.

Люблю тебя.

Клар".

И положил записку на подушку. Звонок был от женщины, сдававшей в аренду квартиры в Виллидж. Ей нужно было кое-что напечатать.

Кларенс прошел по Восьмой авеню до Двадцать третьей улицы, съел гамбургер, выпил кофе и купил билет в кино только для того, чтобы убить время. Из кинотеатра он вышел в начале двенадцатого и из ближайшего автомата позвонил Рейнолдсу.

Женский голос, не похожий на голос Греты Рейнолдс, ответил:

— Кто это, простите?

— Патрульный Духамель. Могу я поговорить с мистером Рейнолдсом, если он дома?

— О, вы полицейский, который заходил к ним?.. Их сейчас нет. Я ожидаю их... после полуночи.

Кларенс понял, что это означало: поляк назначил встречу, и Рейнолдсы приняли его предложение.

— Мне хотелось бы поговорить с ними, — сказал Кларенс спокойно, но решительно. — Можно мне позвонить еще раз — после полуночи?

— Да. Конечно.

— Они пошли за своей собакой, да?

— Да.

— Благодарю, — сказал Кларенс. — Позвоню позднее.

Женщина отвечала не слишком дружелюбно.

Кларенс пошел на запад по Восьмой авеню, потом к центру. Шел мелкий дождик, а он не взял плаща, но это было не важно. Без десяти двенадцать он позвонил Мэрилин. Она оказалась дома.

— Радость моя, ты видела записку? С тобой все в порядке?

С ней было все в порядке.

— Что случилось у Рейнолдсов?

— Они пошли на вторую встречу... скорее всего. В одиннадцать вечера. Надеюсь, собака вернется к полуночи. Хочу проверить.

Мэрилин поняла его. Они договорились на завтрашний вечер. Пойти в театр. Нет, Кларенс не забудет.

— Где ты?.. Ты придешь?

— Не знаю. Можно не уточнять?

— Конечно, дорогой, конечно. Береги себя.

Кларенс был благодарен Мэрилин. Она все поняла. Он заглянул в бар выпить пива и зайти в туалет. И убить время. Без четверти час. Теперь, подумал он, можно позвонить Рейнолдсам: получили они свою собаку или нет.

Снова ответил незнакомый женский голос:

— Они еще не вернулись. Грета звонила около двенадцати... немного позднее. Они собирались немного погулять.

Кларенс прервал ее:

— Хорошо. Я зайду. Скажите им, что я зайду... сейчас. — Он повесил трубку, прежде чем она успела возразить.

Автобус подошел сразу же, Кларенс сел в него. К чему такая спешка? Сейчас, подумал Кларенс, самое главное — встретиться с мистером Рейнолдсом, признать, что он поступил неправильно, отправившись советоваться с ним и дав возможность Роважински сбежать. Надо сделать все возможное, чтобы исправить ошибку: найти Роважински и получить собаку, если она еще жива, а заодно попытаться вернуть деньги — то, что от них осталось.

Около двух часов ночи Кларенс подумал, что мистер Рейнолдс, возможно, согласится возбудить дело, поднять на ноги всю полицию Нью-Йорка, чтобы отыскать Роважински и его сестру.

Белый швейцар в доме Рейнолдса отпер ключом стеклянную дверь. Кларенс назвал свое имя и сказал, что его ожидают у Рейнолдсов.

— Да, они только что пришли. — Швейцар поднял телефонную трубку.

— Они привели с собой собаку? — не в силах удержаться, спросил Кларенс.

— Нет. Собаку? Собака пропала. Мистер Рейнолдс? Это мистер Духамель. Хорошо.

Кларенс вошел в лифт.

Мистер Рейнолдс открыл дверь:

— Входите.

— Спасибо. Я поговорил с швейцаром. Собаку вам не вернули.

Кроме миссис Рейнолдс, в гостиной были еще два человека: высокий седой мужчина и стройная женщина лет сорока, со светло-русыми волосами. Кларенс решил, что именно она отвечала по телефону.

Грета Рейнолдс представила их:

— Лили Брендстрам. И профессор Шафнер. Эрик. Офицер Духамель.

— Как поживаете? — машинально проговорил Кларенс и, опомнившись, добавил: — Миссис Рейнолдс, извините меня.

Миссис Рейнолдс ничего не ответила. Она с трудом сдерживала слезы.

— Вы опять оставили деньги? — спросил Кларенс мистера Рейнолдса.

— Да, и их снова забрали. Я ждал почти час после полуночи.

— Я говорил Эду, что надо было подключить полицию, — вмешался высокий мужчина, который стоял у окна, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Да... мистер Духамель... он полицейский, — ответил Эд. — Он предлагал помощь. Но похититель сказал: «Никакой полиции».

— Когда Роважински разговаривал с вами? — спросил Кларенс Эда.

— Вчера вечером около... после семи. После вашего звонка. Он потребовал еще денег. Мне не удалось ничего вытянуть из него. — Эд пожал плечами.

— Я выяснил, что у Роважински только одна сестра по имени Анна Готштейн. Она живет в Дойлстауне, в Пенсильвании, а не на Лонг-Айленде. Я могу попросить пенсильванскую полицию заняться ею и обыскать ее дом. Собака, вероятно, там. Роважински тоже.

— Понятно, — проговорил Эд. — Ладно. — Он ощущал такое отчаяние и усталость, что был согласен на все. — Что нам терять? Но я совершенно уверен, что собака мертва. Кстати... хотите выпить?

— Калека, — сказала блондинка, глядя на Кларенса. — Если вы знаете его имя и как он выглядит, разве так трудно найти его в Нью-Йорке? Я слышала, что он прихрамывает. — Она посмотрела на Кларенса с явной враждебностью и презрением.

Кларенс покачал головой в ответ на предложенную ему мистером Рейнолдсом бутылку виски:

— Нет, благодарю вас, сэр. — Затем обратился к блондинке: — Теперь это будет нетрудно. Я не мог подключить своих коллег, потому что мистер Рейнолдс боялся, что собаку убьют, если задержать этого человека.

— Собака мертва, — повторила Лили.

— Ладно, пусть этим займется полиция, — согласился Эд, словно Кларенс не был полицейским или у него не хватало опыта. — А то он сделает то же самое с кем-то еще... с таким же успехом.

— Меня поражает, — сказала блондинка, — как можно было, зная адрес этого человека, позволить ему убежать. И какой чудесной собакой была Лиза! Она не заслужила такой участи!

— Я очень сожалею, — ответил Кларенс. — Я совершил ошибку, оставив ненадолго этого человека... на двадцать минут, пока я разговаривал с мистером Рейнолдсом. Тогда он и сбежал.

— Да, я слышала эту историю, — ответила Лили.

— В этом городе все может случиться, — вставил высокий мужчина. Он все еще стоял, как и Эд с Кларенсом. — Что за жизнь! Тебя повсюду подстерегает опасность. И при том на улице, в универмагах, везде полно полицейских!

— Совершенно верно! — подтвердила Лили.

— Нет, Лили, я не считаю, что это его вина... офицера Духамеля, — возразила Грета. — Он предупреждал нас: нет никакой гарантии, что Лиза еще жива. Мы просто рискнули. И проиграли.

— О, дело не в деньгах, забудьте об этом, — прервал ее Эд Рейнолдс. — Мне чертовски стыдно за все. Нет нужды...

— Сядь, Эдди, — сказала Грета. — Сядьте, мистер Духамель.

— Спасибо, — поблагодарил Кларенс, но не сел. — Можно мне позвонить, мистер Рейнолдс?

— Звоните.

Кларенс позвонил в участок:

— Капитана Макгрегора, пожалуйста. Говорит патрульный Духамель. — Макгрегора подозвали к телефону. — Мне хотелось бы объявить розыск... выпишите запрос на Кеннета Роважински, сэр. Я могу дать вам...

— Это тот тип, о котором ты рассказывал Сантини днем? Приходи сегодня ночью, если он так достал тебя. Где ты?

Кларенс ответил, что зайдет.

— Что же, это, по крайней мере, кое-что, — сказала Лили, отпивая мелкими глотками из своего стакана.

Кларенс перевел взгляд с Греты на мистера Рейнолдса:

— Если я... Если вы не возражаете, сэр, мне кажется, стоит связаться с этой женщиной в Дойлстауне. Конечно, если собака у нее...

«Она может убить ее», — подумал Кларенс. Но он хотел попробовать. Нужно, позарез нужно что-то предпринять, устроить облаву, если необходимо, поднять на ноги полицию Пенсильвании...

Эд Рейнолдс тем же жестом указал на телефон.

Кларенс вытащил листок бумаги и набрал номер сестры Роважински, а перед этим код 215. Остальные продолжали беседовать, пока Кларенс прислушивался к длинным гудкам в трубке.

— Алло? — произнес сонный голос.

— Здравствуйте. Простите, я хочу поговорить с миссис Анной Готштейн.

— Кто это?

— Полицейский Кларенс Духамель, городская полиция Нью-Йорка.

— В чем дело?

— Не могу сказать вам точно, сэр. Будьте любезны, могу я поговорить с вашей женой?

— Минуточку. Чертовски поздно...

Теперь все прислушивались к разговору, и в комнате воцарилась полная тишина.

— Миссис Готштейн? Извините, что звоню так поздно. Дело касается вашего брата. Вы слышали о нем что-нибудь в последнее время? — Кларенс услышал, как у него за спиной презрительно фыркнула Лили.

— Мой брат? Пол?

— Нет. Кеннет. В Нью-Йорке.

— Он умер? Что он еще натворил?

— Нет, он жив. Вам известно что-нибудь о собаке?

— Какой собаке?

— Когда в последний раз вы разговаривали с Кеннетом, миссис Готштейн?

— Слушайте, это шутка? Кто вы?

Кларенс снова назвал себя и повторил вопрос.

— Я не слышала о Кеннете больше двух лет. И не жажду услышать о нем снова. Он задолжал нам деньги. Пропащий человек. И если он что-то натворил, мы за это не в ответе.

— Понимаю. Я... — Но женщина повесила трубку. Кларенс тоже положил трубку и повернулся к находившимся в комнате. — Я уверен, что она ничего не знает об этом деле. Она не слышала о брате два года.

Мистер Рейнолдс безучастно кивнул.

На этот раз Кларенс не отважился протянуть мистеру Рейнолдсу руку.

— Спокойной ночи, сэр. Я поеду в полицейский участок. — Сделав над собой усилие, Кларенс обратился к женщине, которую звали Лили, и сказал: — Спокойной ночи. — После чего пожелал того же высокому пожилому господину и, с меньшей неловкостью, Грете: — Спокойной ночи, мэм. Завтра я позвоню.

— О, зачем утруждать себя? — язвительно заметила Лили.

— Лили! — Только у Греты хватило доброты проводить Кларенса до двери.

Кларенс чувствовал себя ужасно. Надо поймать этого подонка поляка, подумал он. Тогда станет легче. Он доказал бы Рейнолдсам, что он по крайней мере не такой, какими были, по их мнению, большинство полицейских Нью-Йорка. Но как и у Лили, у Кларенса не оставалось реальной надежды, что собака еще жива.

Макгрегор сидел за столом, аккуратный и подтянутый в третьем часу ночи. Там же был Манзони, одетый в штатское: наверное, он только что сменился с дежурства. На губах Манзони всегда играла самодовольная улыбка, и Кларенсу меньше всего хотелось бы рассказывать эту историю в его присутствии.

— Так что случилось? — спросил Макгрегор. — Этот Ровинс... что он наворотил?

— Это тот человек, который похитил собаку Эдуарда Рейнолдса. Если вы помните, в субботу, сэр, мистер Рейнолдс пришел к нам. Ну так вот, в понедельник я нашел этого человека, но он улизнул.

— Улизнул? — переспросил Макгрегор. — С собакой?

— Не знаю, где собака, сэр. Мистер Рейнолдс заплатил выкуп...

— О да. Тысячу долларов выкупа. Как ты нашел этого типа?

— Я искал пожилых людей, живущих здесь, неподалеку. Мне случайно удалось обнаружить его. Я попросил его написать что-нибудь печатными буквами и сразу понял, что это тот человек, который писал те послания. Но он...

— Как случилось, что он удрал?

— Видите ли, сэр, он сказал мне, что хочет получить от мистера Рейнолдса еще тысячу долларов, прежде чем вернет собаку. Сказал, что собака у его сестры, но не хотел дать мне ее адрес. Я пошел посоветоваться с мистером Рейнолдсом, который живет в паре кварталов от поляка, но, когда вернулся в комнату Роважински, тот исчез. Это было в понедельник около семи вечера.

Макгрегор нахмурился:

— Почему ты сразу не привел этого парня сюда? Мы бы добыли у него адрес сестры.

Кларенс предвидел, что Макгрегор спросит об этом.

— Я боялся, что собаку убьют, сэр. Мистер Рейнолдс говорил мне, что его больше заботит собака, а не деньги.

Макгрегор покачал головой:

— Духамель... Кларенс... ты же полицейский, ты не член Американского общества защиты животных. И ты оставил его одного, дав ему возможность спокойно смыться? Где он жил?

— Он снимал комнату на Сто третьей, Западного округа.

Макгрегор не потянулся за карандашом, хотя адрес Роважински в Западном округе был у Кларенса с собой. Манзони внимательно слушал.

— Значит, он получил еще деньги?

— Сегодня вечером, в одиннадцать. То есть пару часов назад. Мистер Рейнолдс настаивал, чтобы полиция не вмешивалась.

При этих словах Макгрегор, казалось, изумился:

— Кто такой этот мистер Рейнолдс? Он что, приказывает полиции? Сначала обращается к нам с жалобой, а потом не хочет, чтобы мы проводили расследование? Ты должен был проследить за ним, Духамель, если уж взялся за это дело.

— Понимаю, сэр, и готов сделать все, что в моих силах... хотя бы теперь. Этот Роважински, скорее всего, прячется в одном из дешевых отелей или, может, живет у приятеля. Он заметно прихрамывает. Я составлю подробный словесный портрет, но мне хотелось бы принять участие в розыске.

Макгрегор кивком указал на пишущую машинку:

— В следующий раз держи связь.

— Да, сэр.

Но Макгрегор, очевидно, уже думал о чем-то другом и уставился в бумагу, лежавшую перед ним.

— Ну-ну, — произнес Манзони, прищелкнув языком.

Кларенсу пришлось отправиться в другой офис, чтобы найти нужный формуляр. Он отпечатал описание внешности Кеннета Роважински, приблизительный рост, вес и возраст, цвет волос и глаз, указал, что он хромает на правую ногу, описал розовые щеки, губы и нос. Последний известный адрес. Кларенс добавил: параноидальный тип, составитель анонимных писем, незаметный, агрессивное поведение, похитил черную сучку, французского пуделя по кличке Лиза, принадлежавшего Эдуарду Рейнолдсу и прочее, на Риверсайд-парк 14 октября в 7.30 вечера. Вымогатель двух тысяч долларов выкупа. Из своей записной книжки Кларенс переписал номер карточки социального страхования Роважински и присовокупил его для полноты информации.

К пяти часам утра Кларенс был в Астории, на Лонг-Айленде. Он выпил еще кружку пива в Манхэттене, раздумывая, стоит ли идти домой на Девятнадцатую улицу или навестить родителей, и в результате отправился на бульвар Дитмар.

Кларенс провел здесь детство и всякий раз, приезжая в Дитмар, вспоминал себя десяти-двенадцатилетнего: простофиля, белокурый мальчишка, катается на велосипеде или на роликовых коньках, иногда приносит домой живую черепашку, которую купил за тридцать пять центов в зоомагазине. Этого магазина больше пет. В те счастливые дни, проведенные здесь, на улицах, у него было множество приятелей, в основном итальянцев. Как все кажется легко и просто, когда тебе двенадцать. Кларенс вспомнил о Сантини и Манзони. Они оба не любили его, он это чувствовал. Манзони служил патрульным, как и Кларенс, но ему было тридцать лет, и он смотрел на жизнь со спокойным цинизмом, как и полагалось полицейскому, по мнению Кларенса. Манзони проработал в полиции лет шесть или восемь, но, похоже, не стремился даже продвинуться по службе.

На бульваре Дитмар разгружались грузовики: рыба в открытых контейнерах с подсоленным льдом для ресторана и коробки со свежим салатом, баклажанами и помидорами для супермаркета. Мужчины в грязных белых фартуках что-то прокричали друг другу, деревянные бочки с пивом упали на тротуар, и один из автомобилей с шумом отъехал. Мало что изменилось с тех пор, как он был мальчишкой. Но что бы ни говорили его родители, старые приятели Кларенса, жившие по соседству (их осталось не так много, потому что молодые люди, в большинстве своем, уезжали из Астории), не желали больше пить с ним пиво, даже если он не был в форме, а он надевал форму только на дежурство. Что-то ушло, как если бы он стал не полицейским, а священником и получил право вершить суд над своими друзьями. "Конечно, нечего стыдиться того, что ты полицейский, — утешала его мать, — иначе до чего докатится Нью-Йорк?" Но дело было не в этом.

Сейчас Кларенс шел по Хебл, своей улице, мимо спящих еще двухэтажных коттеджей с выступающими в сторону улицы застекленными террасами. Светало. Дорога сюда заняла целую вечность.

Дом родителей был белым с желтым орнаментом, с верандой и зеленой лужайкой, обнесенной низкой изгородью. Кларенс осторожно открыл деревянную калитку и по узкой дорожке прошел к крыльцу. Через стекла веранды ему были видны старая, обитая красной кожей софа и заваленный газетами кофейный столик. Кларенс вдруг понял, что у него нет ключа. Он на минуту заколебался, но тут же подумал, что мама не станет обращать внимания на ранний час, и коротко нажал на кнопку звонка.

Несколько мгновений спустя в полумраке дверей появилась его мать, в неуклюже накинутом махровом халате. Она прошла через веранду и, узнав сына, расплылась в широкой улыбке:

— Клари! Привет, дорогой! Входи, родной! Как поживаешь? — Она обхватила его за плечи и поцеловала в щеку.

— Нормально. У вас все в порядке?

Мама приготовила в кухне кофе, уже заправленный в электрическую кофеварку, которую оставалось только включить. Они не виделись полтора месяца, верно? Часы с красной кукушкой открылись, и птица возвестила, что сейчас половина шестого. Кухня была крошечная, безукоризненно чистая и облицована желтым жаростойким пластиком. А как поживает его девушка, Марион, так?

— Мэрилин, — поправил Кларенс, обрадовавшись, что мать не запомнила имя. — С ней все в порядке. — Он снял пиджак и уселся за кухонный стол.

— Что-то случилось?

Кларенс рассмеялся:

— Нет. По-твоему, я приезжаю сюда только когда у меня неприятности?

— Почему ты не привезешь Мэрилин? Ты ее прячешь. — Мать отвернулась от плиты, держа в руках лопаточку. Она настояла на том, чтобы приготовить омлет — а после этого Кларенс поспит, если захочет.

— Ей трудно куда-то выбраться. У Мэрилин нет постоянной работы, она свободный художник. Печатает на машинке. — Надо бы познакомить Мэрилин с родителями. Кларенс предлагал, но Мэрилин немного смущалась. Путешествие в Асторию — мероприятие, требующее долгой подготовки. Он тоже не был знаком с матерью Мэрилин, но та и не настаивала. Родители Мэрилин были разведены.

Мама налила Кларенсу кофе и переключила свое внимание на плиту, продолжая болтать. Нине было сорок девять, блондинка с короткими, от природы вьющимися волосами, которые требовали минимум заботы. Она обладала некоей деловой жилкой, но так и не нашла себя. Одно время она содержала магазин готового платья, потом занималась дизайном, потом открыла на паях с подругой ресторан, но не преуспела ни в одном из этих дел, хотя и не потерпела ни в одном из них полного краха. Теперь в свободное время, которого у нее было не меньше шести часов, в день, она работала в обществе помощи слепым и глухим детям и была готова примчаться куда угодно днем и ночью.

Отец Кларенса, услышав голоса в доме, спустился вниз в купальном халате и шлепанцах. Его звали Ральф, ему было пятьдесят два года, и он работал инженером-электриком на турбинном заводе в десяти милях от дома. Кларенса назвали в честь брата отца, которого тот обожал, а Кларенс никогда не видел, поскольку дядя погиб во Франции во время Второй мировой войны. Кларенсу не нравилось его имя, но могло быть и хуже: хорошо, что его не назвали Перси или Горацием. Он не был близок с отцом, но уважал его. Ральф прилично зарабатывал, выполнял квалифицированную работу, хотя не получил высшего образования, прослушав только соответствующий курс по инженерному делу по вечерам. Отец немало гордился тем, что Кларенс поступил в Корнелл, а не в какой-нибудь Нью-йоркский университет или городской колледж, и Кларенс знал об этом. Он понимал, что его семья пошла ради этого на жертвы, хотя, вероятно, расходы на его образование не заставляли их отказаться от покупки пальто или бутылки виски, если в этом возникала необходимость. Но они могли бы, например, поехать в Европу. Но отец никогда не говорил Кларенсу: «Не мешало бы тебе поработать летом, официантом или водителем такси, чтобы заплатить за учебу», хотя многие родители, даже не стесненные в средствах, говорили своим детям именно так. Кларенс жил в Корнелле, как принц. Его родители давно могли бы переехать в более престижный район на Лонг-Айленде, но они предпочитали копить деньги, чтобы завещать их сыну или, выйдя через восемь лет на пенсию, купить дом в Калифорнии с видом на Тихий океан. Кларенс считал, что его родители безнадежно старомодны, но признавал, что они достойные, честные люди, а в Нью-Йорке не каждый день таких встретишь. Потому-то он и к Рейнолдсам отнесся с таким сочувствием.

— Ну, патрульный Духамель, как жизнь? — спросил отец. — Общаешься с юными правонарушителями, наставляя их на путь истинный?

Кларенс застонал:

— Не все преступники молоды. Кое у кого уже седые виски.

Когда Кларенс начинал работать в полиции, он рассказывал родителям о том, что пытается найти общий язык с «трудными» подростками. Кларенс и правда пробовал это делать в участке на Двадцать третьей улице, но те, кто уже занимался подобной работой (патрульные, трудившиеся в контакте с Бельвью), не хотели принимать новичка. Да хватило бы у него сил для такой работы? Этот вопрос все еще тревожил его. Можно бы, конечно, попытаться еще раз.

Они выпили кофе, и отец закурил сигарету.

— Что привело тебя сюда в такое время? Ты украл у меня целый час сна, — сказал Ральф.

Кларенс ответил, что приехал просто так. Он считал, что нельзя рассказывать родителям о Роважински, потому что стыдился (в тот момент) своей глупости, а поэтому не мог рассказать им и о Рейнолдсах. А ему хотелось бы поговорить о Рейнолдсах, потому что эта пара ему нравилась.

— Надеюсь, тебе сегодня не надо идти на работу, Клари, — сказала мать, подавая его отцу яичницу с двумя кусками аппетитно подрумяненного хлеба.

— Нет, — ответил Кларенс.

— Ты дежурил ночью? — спросил отец.

— Нет, но у меня сегодня свободный день. — Кларенс не хотел рассказывать им, что дежурит с восьми вечера до четырех утра, потому что родители считали, что это самое опасное время. Поэтому он обрадовался, что мама заговорила о соседях.

— Как твоя девушка? — спросил Ральф. — Когда ты нас познакомишь с ней?

— Не знаю, с чего вы относитесь к этому так серьезно!

Кларенс вдруг почувствовал, что очень устал. В нем что-то надломилось. Ему предстояло сделать выбор, и он касался вопроса о том, оставаться в полиции или нет. Он хотел рассказать своим родителям об этом. О Мэрилин и Рейнолдсах. О том, что Мэрилин не нравятся полицейские. О поляке по фамилии Роважински, подонке, которого он упустил. О том, что Мэрилин не хотела выходить замуж за копа, а он все еще служил в полиции, хотя мог уйти оттуда в любой момент, когда пожелает.

— В чем дело, Клари? — спросила заботливо мать.

Кларенс покачал головой.

— Наш мальчик устал, — сказала Нина Ральфу. — Он столько шел пешком. Иди в свою комнату, Клари. — Она протянула ему свою маленькую твердую руку, потом, осознав, что он уже взрослый мужчина, остановилась.

— Я пойду, — сказал Кларенс.

Он видел, что отец внимательно вглядывается в его лицо. Кларенс посмотрел ему в глаза, готовый принять все, что будет сказано. Любой совет. Только о чем? Кларенсу пришло в голову, что его отец чем-то напоминает Эдуарда Рейнолдса. Они были одного роста и веса, и лица обоих сохранили следы увядшей красоты.

Но отец проговорил с неожиданной легкостью:

— Похоже, ты спишь на ходу, верно? И неудивительно. — Он намазал тост джемом и отправил его в рот. — Поговорим потом. Вечером. Ты, надеюсь, останешься у нас.

— Наверное, — автоматически ответил Кларенс.

Через несколько минут он поднялся наверх, почистил в ванной зубы своей щеткой. В его комнате рядом с ванной был наклонный потолок и треугольное окно. Под одним скатом, в углу, стояла кровать, под другим — длинный книжный шкаф, еще забитый приключенческими книжками вперемежку с университетскими учебниками по социологии и психологии, там же было несколько романов: Фицджеральд, Беллоу, Уильям Голдинг. На степе висела фотография Корнеллской баскетбольной команды, где был и он, третий справа в заднем ряду. Давно пора снять ее, подумал Кларенс. Мэрилин стала бы смеяться, она сочла бы это обывательщиной, сказала бы, что это пижонство и детство, хотя фотография была сделана всего пять или шесть лет назад. И дом его родителей показался бы Мэрилин тоже мещанским и скучным, хоть и недостаточно роскошным, чтобы назвать его пижонским. Ладно, они с Мэрилин никогда не станут жить в таком доме, как этот, и в таком месте, как Астория. У них будет квартира в Манхэттене, может быть, домик на севере Коннектикута, если они когда-нибудь сумеют накопить денег.

Простыни были свежие. Кларенс скользнул в постель и наконец-то почувствовал себя в полной безопасности. Неужели служба в полиции — еще один тупик? Как и работа в банке, в отделе кадров? Не все потеряно, конечно, даже если люди вроде капитана Макгрегора и Сантини скажут: «Ты просто не годишься для службы в полиции, Думмель». Беда в том, что он старался и старается и должен был иметь преимущество перед большинством молодых полицейских, потому что окончил университет, но при всем при том опростоволосился самым глупым образом в таком деле, где даже самый тупой коп не допустил бы оплошности: нашел преступника и позволил ему сбежать. И Мэрилин: она не воспринимает его работу всерьез, и Кларенс понимал, что пройдут месяцы, прежде чем он дождется повышения, даже если поступит в Полицейскую академию, как намеревался. И вообще, выйдет ли Мэрилин замуж за копа? «В наше время никто не торопится вступать в брак», — сказала Мэрилин. Кларенс чувствовал, что готов остаться с Мэрилин до конца жизни. Это было что-то особое. Жизнь обретала смысл. Странно, что в прежние дни мужчины, как правило, побаивались вступать в брак, в то время как девушки только и мечтали об этом. Сейчас он хотел жениться — да, чтобы обрести опору — как раз то, к чему обычно стремились девушки... Как только проснется, сразу позвонит Мэрилин. Сегодня вечером они идут в театр...

— Клари?.. Клари?..

Кларенс приподнялся на локте, испуганный и с туманом в голове.

— Клари, прости, что бужу тебя, но тебе звонят из полицейского участка. Они хотят поговорить с тобой.

Кларенс встал. На нем были только трусы, и он схватил с вешалки отцовский халат. Мама уже спустилась вниз, и он слышал, как она говорит:

— Подождите минуточку, пожалуйста, он идет.

Кларенс посмотрел на часы. Без четверти два.

— Алло? Духамель у телефона.

— Привет, Кларенс. Сантини. Мы нашли твоего поляка, Рожинск... ты знаешь.

— Нашли?

— Да, нашли. Послушай... — Долгая пауза, пока Сантини сморкался или, возможно, разговаривал с кем-то другим. — Послушай, ты нам нужен. Знаю, что у тебя сегодня выходной. Мы едва тебя разыскали.

— А в чем дело?

— Ну... поймешь, когда придешь. Роважински здесь, так что подъезжай как можно скорее, хорошо? Скажем, к трем, половине четвертого?

— Да, сэр.

— Что случилось, Клари? — Мать стояла в дверях между верандой и гостиной.

— Мне надо ехать в Нью-Йорк. Немедленно.

— О, Клари! Без завтрака?

Кларенс босиком побежал вверх по лестнице.

— Они хотят, чтобы я был к трем, мам.

Одевшись, он спустился вниз. Мама отрезала для него кусок ростбифа, чтобы он съел его на ходу, без суеты. Кларенс торопливо принял душ, побрился отцовской бритвой.

— Такое нечасто случается, — сказал он матери.

Сантини разговаривал с ним бесцеремонно, и Кларенс решил, что его вызывают только для того, чтобы он опознал Роважински, поскольку он один видел его раньше. Собаку украли неделю назад. Как ужасно и непростительно он подвел Рейнолдсов.

Глава 9

Кеннет Роважински сидел на скамейке около входа в полицейский участок рядом с вертлявым, беспокойным наркоманом, к которому Кеннет из брезгливости старался не прикасаться. Было половина третьего; он провел в участке уже около двух часов и за это время дважды отпрашивался в туалет. Кеннет нервничал. За ним пришли сразу после полудня: один полицейский в штатском. Кеннет до сих пор не понимал, как его нашли. Он выходил в это утро около одиннадцати, чтобы купить фруктов, гамбургер и пару банок пива, а затем вернулся к себе. Конечно, он прихрамывал. И коп, черноволосый парень с толстыми щеками, отвратительно усмехаясь, сказал:

— Я думал, что ты, скорее всего, в каком-нибудь захудалом отеле, и попал в яблочко, разве не так?

Коп без умолку болтал, царапая что-то в своем блокноте, дверь номера была распахнута, и чернокожая горничная, широко разинув рот, смотрела на все происходящее из коридора. Вторжение! Сердце Кеннета учащенно забилось, и с тех пор сердцебиение не прекращалось ни на минуту. Но Кеннет отомстил тому мерзкому полицейскому, который нашел его у миссис Уильямс. Это было не просто утешение, в глубине души Кеннет чувствовал себя победителем. Только бы дождаться этого копа. Глаза Кеннета, бегающие по сторонам, чаще всего останавливались на входной двери, слева от него, потому что он знал, что белокурого копа уже вызвали.

Напротив Кеннета расположился чернокожий полицейский без фуражки и читал комикс, жуя жвачку. Его курчавые волосы начали седеть. Вот чем занимается полиция, тратя деньги налогоплательщиков, получая премии и пенсии, расхаживая с важным видом с пистолетами, пришлепывая штрафные квитанции на машины, получая взятки от игорных домов (которые часто располагались в задних помещениях невинно выглядевших кондитерских) и магарыч от торговцев наркотиками. Упитанные громилы, в основном итальянцы, хотя попадались, конечно, и ирландцы. Итальянец, который пришел в номер Кеннета, очень быстро нашел его деньги, пересчитал их и спрятал в карман. Кеннет видел, что он отдал их в полицейском участке старшему офицеру (еще одному копу), сидевшему за столом в комнате напротив. Тысяча сто двадцать долларов. У Кеннета в кармане осталось одиннадцать долларов и какая-то мелочь. Кеннет не знал, позвонили ли они Эдуарду Рейнолдсу, но скорее всего — да. Сейчас Кеннет не жаждал встречаться с Рейнолдсами, но неустанно напоминал себе, что справедливо презирает подобных типчиков, так чего ему бояться?

Кеннет посматривал на дверь, ожидая появления Рейнолдса или белокурого полицейского и время от времени трогая языком нижний зуб. Это причиняло легкую приятную боль. Наркоман уже по меньшей мере в шестой раз привалился к Кеннету на плечо; тот резко вскочил, и наркоман потерял равновесие и упал плашмя на пол лицом вниз. Кеннет одернул новое пальто и отвел глаза.

Цветной охранник рассмеялся и встал со стула, все еще держа в руках комикс:

— Эй! Может, дать руку?

Кеннет старался не смотреть в их сторону. Наркоман, как старый таракан-прусак, старался перевернуться на спину или хотя бы приподняться. Кеннету захотелось выйти за дверь, но дорогу загораживал толстозадый полицейский: его бедра, расплывшиеся от долгих сидений в барах и кафе, казались шире из-за пистолета, записной книжки, дубинки и наручников, скрытых под кителем; он поднял наркомана и пристроил его на скамье, пробормотав какую-то шутку, чернокожий ухмыльнулся.

Потом по ступенькам поднялся молодой белокурый коп в штатском и, войдя в вестибюль, сразу же увидел Кеннета. Кеннет бросил на него злобный взгляд и остался на месте.

Белокурый коп вошел в кабинет напротив.

Минуты через две он вышел со старшим офицером.

— Вы узнаете этого человека, Думмель? — Офицер указал на Кеннета.

— Да, сэр.

— Манзони сграбастал его в отеле «Георг» в Гринвич-Виллидж, просто проверил во всех отелях, нет ли там хромого пятидесятилетнего мужчины, понятно?

«Манзони, конечно, повезло», — подумал Кларенс, но ничего не сказал.

Они вернулись в кабинет, Кеннета ввели следом.

— Ну вот, Роважински здесь. — Макгрегор переложил какие-то бумаги на столе. — У него нашли одну тысячу сто двадцать долларов, все в десятидолларовых купюрах, точно как выкуп верно? Он говорит, что ты взял пятьсот долларов за то, что позволил ему уйти.

— Да, — твердо сказал Роважински.

— Нет, — возразил Кларенс.

— Он купил кое-какую одежду, ладно. Оплатил счет за два дня проживания в отеле. — Макгрегор засунул большие пальцы под свой ремень. — Думмель, мы не обвиняем тебя, просто спрашиваем. Пять сотен — этих денег не хватает до двух тысяч, понимаешь?

Коп покраснел, заметил Кеннет, как будто и вправду был виноват. Кеннет почти поверил, что коп взял эти деньги. Он мог поверить в это и должен был верить, чтобы стоять на своем.

— Да. И еще мне пришлось доплатить ему триста долларов позднее. Восемьсот всего! — заявил Кеннет в порыве вдохновения.

— Капитан Макгрегор, я даю вам слово... если хотите, обыщите мою квартиру... мой банковский счет... я не получал денег, сэр!

— Не волнуйся так, Думмель.

— Я не волнуюсь, сэр!

— Если ты сказал «нет», значит, нет.

— Благодарю вас, сэр. Вы говорили с мистером Рейнолдсом, сказали ему, что мы нашли Роважински?

Макгрегор нахмурился, на лице появилось озабоченное выражение.

— Нет, нет еще. А вообще-то не знаю, может, Пит сказал ему.

Питом звали Манзони.

— Ему было бы интересно, сэр. И собака. Все дело в собаке, понимаете.

— А, — сказал Макгрегор, — Роважински утверждает, что он сразу сказал тебе, что собака мертва. Это правда, Думмель?

— Конечно неправда! Он заявил, что собака у его сестры на Лонг-Айленде. Так я и сказал мистеру Рейнолдсу.

Молодой офицер так посмотрел на Кеннета, что, казалось, готов был убить его.

— Я говорил вам, — Кеннет выпрямился, — что собака мертва.

— Нет, не говорили! Капитан... капитан Макгрегор, кому вы верите: этому чокнутому или мне?

— Мы пока никому не верим. Успокойся, Кларенс. — Он нажал кнопку звонка на своем столе.

Кеннет стоял гордо, не снимая шляпы. Молодой белокурый полицейский, Думмель, нервничал и запинался, словно у него и правда совесть была не чиста. Он удалился не без удовольствия с пришедшим за ним полицейским. Пижама лежала на койке. Пусть камера. Но он достал Думмеля!

Когда коп запирал дверь камеры, Кеннет сказал:

— Я требую адвоката. Мне ведь не придется платить ему, верно?

Коп бросил с явным пренебрежением:

— Получишь кого-нибудь.

Отвратительный тип! Два крючка на стене вместо вешалки, туалет, раковина. Кеннет помочился. Хотелось есть. Но он запретил себе думать о еде и подошел к двери, пытаясь услышать что-нибудь. Он слышал, как ему показалось, голоса капитана и молодого копа, но не мог попять, о чем они говорят. Жаль. Однако Кеннет был доволен, что занялся Думмелем. Рейнолдс и собака отодвинулись на задний план. Кеннет очень правдоподобно изложил нашедшему его копу их разговор с Думмелем в понедельник днем у миссис Уильямс. Коп сказал, что позвонит миссис Уильямс, и она могла бы, конечно, подтвердить (не важно, какие мерзкие замечания сделает она при этом относительно него самого), что Думмель приходил дважды в тот день и во второй раз притворился, что очень удивлен исчезновением Кеннета.

Глава 10

Когда Манзони и второй полицейский, чье имя Кларенс не знал, вышли из его квартиры, Кларенс шагнул к телефону, но остановился на полпути. Его все еще била дрожь, и он не хотел разговаривать с мистером Рейнолдсом в таком нервозном состоянии. Кларенс закурил сигарету и оглядел свою гостиную-спальню, не видя ничего, не замечая ни грязи, ни беспорядка, который оставили Манзони и его товарищ после обыска в его комнате, чувствуя только стыд. Ящики были наполовину выдвинуты, вещи валялись на полу. Они не стали переворачивать вверх дном всю квартиру, но то, что они вообще явились сюда, было оскорбительно, особенно то, что пришел Манзони, его недруг.

— Тебе понадобились денежки для твоей подружки, Кларенс?

Откуда он узнал о Мэрилин? Или просто имел в виду любую девушку? Они попросили показать им банковскую книжку. Никаких новых крупных поступлений. Даже подушки на кровати перетряхнули.

— Ты не часто появлялся здесь в последнее время, — заметил Манзони. — Где ты спал?

Кларенс ответил, что ночевал несколько раз (по крайней мере, когда не дежурил) у родителей, в Астории. Тут возникла еще одна загвоздка: надо было предупредить мать, чтобы она подтвердила, что он часто навещал их, на случай, если полицейские позвонят ей.

Кларенс набрал номер Рейнолдса. Было около шести.

— Миссис Рейнолдс? Это Кларенс Духамель. Мне очень хотелось бы повидать вас... Да, есть новости, мы поймали Роважински, если вам еще не сообщили из участка. — Им ничего не сообщили. — Я... я лучше расскажу вам, когда приеду. — Кларенс уклонился от прямого ответа. Она, конечно, спросила его о собаке, и он мог сказать ей только то, что она уже знала: надежды нет. — Я сейчас приеду, если можно.

Кларенс поехал в метро, решив таким образом потянуть время. Он хотел, чтобы мистер Рейнолдс оказался дома. Был час пик, самое худшее время на Гранд-Сентрал. Пассажиры шелестели газетами. Какие недовольные, мрачные, невыразительные, задумчивые лица у людей, ожидающих прибытия грохочущего поезда, который умчит их куда-то в темноту. По привычке Кларенс огляделся, чтобы проверить, нет ли поблизости карманников, но потом понял, что руки всех пассажиров так плотно прижаты к бокам, что они просто не могут пошевелиться. Последнего пассажира наконец запихнул в вагон дежурный по станции, и двери захлопнулись. Кларенс вышел на остановке «Сто третья улица» и направился пешком к дому Рейнолдса. Дежурил негр.

К этому времени — было без двадцати семь — мистер Рейнолдс уже добрался до дома.

— Так, значит, этого поляка опять поймали, — сказал мистер Рейнолдс, поздоровавшись в прихожей с Кларенсом. — А что с собакой?

— Поляк теперь говорит... — Кларенс последовал за мистером Рейнолдсом в гостиную. — Добрый вечер, миссис Рейнолдс. — Она стояла у кофейного столика. — Поляк говорит, что... что он убил собаку в тот вечер, когда поймал ее. Он ударил ее камнем по голове.

— Боже мой! — Эд отвернулся, прикрыв ладонью лицо.

— Успокойся, Эдди, — сказала его жена. — Мы ведь почти наверняка знали это, правда?

— Что сделают с этим психопатом? — спросил мистер Рейнолдс.

— Не знаю, сэр. Его надо изолировать. Отправить в сумасшедший дом, я имею в виду.

— Так... он ударил ее по голове. Потом что? Он унес ее? Ее не было там, в кустах. Я смотрел. Никаких пятен крови. Я проверил на следующее утро.

— Он сказал, что унес собаку домой. В свою комнату. Там завернул ее во что-то и... где-то оставил. Не знаю где.

— Похоронил? — Эд издал короткий звук, похожий на смех.

— Эдди. — Голос Греты дрожал.

— Не знаю, сэр, — повторил Кларенс.

Мистер Рейнолдс засунул руки в карманы. Он подошел к окну, его плечи обмякли.

— Странно, что вам не позвонили из полицейского участка, — заговорил Кларенс. — Они нашли большую часть денег у того человека. Он жил в отеле в Виллидж.

— Да черт с ними, с деньгами, — отмахнулся Эд.

Он думал о том, какой на самом деле отвратительный город Нью-Йорк. Ты сталкиваешься с подонками вроде этого каждый день, всякий раз, как едешь в автобусе или в метро. Они выглядят как обычные люди, но это подонки. Его сердце бешено колотилось: он представлял себе, как отрывает у Роважински руки, потом ноги, как хватает его за горло и разбивает ему голову о стену. «Будь моя воля, я бы сделал это», — подумал Эд.

Грета беззвучно плакала, вытирая время от времени слезы. Почти автоматически она положила лед в три стакана, налив в них виски.

Кларенс взял стакан, который она ему протянула.

Эд Рейнолдс медленно подошел к ним, не поднимая глаз.

— А меня теперь обвиняют, — сказал Кларенс, — что якобы я взял пятьсот долларов и позволил Роважински сбежать. Роважински обвиняет меня.

— Да? — удивился Эд.

Это удивило его, но не слишком сильно. Даже если это правда, что с того? Он взглянул в серьезные голубые глаза молодого полицейского. Был ли он серьезен? Честен? Какая разница?

— Я думаю, капитан моего участка не верит, что я взял деньги. Они, конечно, не нашли их при мне. За что я упрекаю себя... — Он остановился, понимая, что, поскольку собака мертва, мистеру Рейнолдсу все равно, правильно или неправильно он действовал и что думает теперь по этому поводу. И действительно, мистер Рейнолдс, наверное, не слышал его слов.

Он тихонько разговаривал со своей женой. Потом обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.

Кларенс почувствовал, что чем быстрее он уйдет, тем лучше. Он одним глотком допил свое виски. Напиток обжег желудок так, что Кларенс вздрогнул и задержал дыхание.

Мистер Рейнолдс смотрел на него с легким удивлением.

Только тогда Кларенс вспомнил, что должен позвонить Мэрилин, чтобы договориться, где им встретиться сегодня вечером. В полдевятого или полдесятого начинается спектакль? Просить у мистера Рейнолдса разрешения было явно неудобно, и Кларенс заторопился еще больше.

— Мистер Рейнолдс, — проговорил Кларенс, — я прослежу, чтобы Роважински получил по максимуму, он получит все, что возможно.

Мистер Рейнолдс не проявил к его словам большого интереса.

— Присядьте, мистер Духамель, — предложила Грета.

Кларенс автоматически протянул ей свой стакан, когда она потянулась за ним. Он осторожно присел на краешек стула. Грета вернула ему стакан с новой порцией выпивки, совершенно не нужной ему.

— Должен признаться, — начал Кларенс, — что мне очень стыдно, что я упустил Роважински в первый раз. Я сказал об этом в своем участке. Моему капитану. Я стыжусь.

— Понятно, — пробормотал Эд, желая одного: чтобы этот парень наконец ушел. — Только что, откровенно говоря, можно сделать с этим поляком? Просто запереть в сумасшедший дом?

Кларенс пожал плечами:

— Я знаю, таких типов теперь поприжали. По крайней мере, их можно привлекать к ответственности. Я имею в виду, штрафовать и заключать в тюрьму. Он не скоро сможет продолжить свои пакости. — Он хотел сказать совсем не то и сам не был уверен в том, что говорил. — Я сделаю все, что смогу. Странно, они подозревают меня, что я взял деньги, хотя это я дал им подробное описание Роважински. Хромой, его легко найти. Но Манзони, тот, который отыскал поляка в отеле в Виллидж... ему, конечно, повезло. Мне хотелось бы самому это сделать. Я... — Кларенс начал рассказывать, что сам провел в Виллидж не одну ночь.

Зазвонил телефон. Эд, казалось, не слышал этого. Грета взяла трубку, потом подозвала мужа.

— Алло? — сказал мистер Рейнолдс. — Да... Да, спасибо. Я слышал.

Кларенс понял, что звонят из полицейского участка: они ждали, когда мистер Рейнолдс вернется домой. Кларенс надеялся, что мистер Рейнолдс не скажет им, что он здесь.

— Да, я так и сделаю, — проговорил мистер Рейнолдс равнодушно.

Они хотели, чтобы он забрал свои деньги. Кларенс начал ощущать действие виски. Как могла жизнь оказаться такой невыносимой? Он поднялся, когда мистер Рейнолдс положил трубку.

— Мне предложили прийти в полицейский участок за деньгами, — объяснил Эд. — Я попросил их прислать чек, но они не могут. Наверное, пойду сейчас.

— Сядь, Эдди, — сказала Грета. — Посиди минутку.

Эд не обратил внимания на ее слова и стал ходить по комнате.

Кларенс хотел предложить проводить мистера Рейнолдса до участка, но понял, что тот, скорее всего, вовсе не хочет идти с ним.

— Мне пора, — сказал Кларенс. — Повторяю еще раз: я прослежу, чтобы хоть какая-то справедливость была соблюдена. Сделаю все, что от меня зависит. — Внезапно его прорвало. — Не думайте, что мне так уж сладко, мистер Рейнолдс: меня обвинили, будто я взял пятьсот долларов за то, что отпустил этого психа! Прямо не обвинили, но подозревают.

— Надеюсь, все образуется, — сказал Эд, которому все это надоело. Лиза, их с Гретой собака, умерла. Эд подумал, что горечь потери вполне сравнима с той, которую он испытал при известии о смерти дочери. Собака, дочь — здесь должна быть громадная разница, однако он чувствовал почти то же. Сейчас, по крайней мере. Он не мог сидеть спокойно, легче было ходить, уставившись в пол. Больше всего на свете он хотел, чтобы полицейский ушел. — Не думаю, что мне захочется увидеть этого поляка, — сказал Эд. — Полагаю, от меня этого не требуется?

— Нет, если вы не хотите, сэр, — ответил Кларенс. — До свидания, миссис Рейнолдс. Спасибо.

Кларенс направился к двери. Даже миссис Рейнолдс не сказала ничего, кроме «доброй ночи», когда закрывала за ним. Кларенс решил доехать на такси до дома Мэрилин, вместо того чтобы искать телефон. Он стыдился себя — своей глупости и слабости, — словно совершил что-то позорное. «Клянусь, я покажу ему», — пообещал он себе.

Эд Рейнолдс снял в ванной рубашку и вымылся над раковиной. Что он смывал с себя на этот раз?

— Дорогая, я обещаю! — прокричал Эд в ответ на какие-то слова Греты, перекрывая шум бегущей воды. — Я не останусь там больше чем на десять минут. Можешь греть обед.

Эд пошел пешком в полицейский участок. Чернокожий полисмен, как и в прошлый раз, сидел на стуле около двери и равнодушно посмотрел на Эда, когда тот вошел в здание. Эд спросил его, к кому ему обратиться. Его снова направили к капитану Макгрегору.

В комнате кроме Макгрегора было два или три полицейских офицера.

— Эдуард Рейнолдс, — назвался Эд.

— Ах да, — сказал капитан. — Может, присядете?

Эд неохотно сел.

— Похититель вашей собаки, Кеннет Роважински, был обнаружен сегодня в отеле «Георг» на Университетской площади. Примерно тысяча двести долларов в мелких купюрах найдены в его комнате. На его расчетном счете в банке, кажется, около четырехсот долларов... — Макгрегор сверился с бумагой на столе.

Эду стало нестерпимо скучно. Ему сообщили еще кое-какие подробности.

— ...завтра, — говорил Макгрегор. — По крайней мере, мы надеемся, что завтра. Отдел психиатрической экспертизы перегружен работой.

Эд уловил, что завтра кто-то должен прийти в участок, чтобы осмотреть поляка.

Капитан Макгрегор подошел к сейфу и, открыв его, вытащил конверт.

— Вот ваши тысяча двести двадцать долларов, мистер Рейнолдс. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вернуть вам остальное. Сожалею о вашей собаке. — Он положил конверт на край стола.

— Что вы собираетесь делать с этим человеком помимо того, что показать его психиатру? — спросил Эд.

— Ну... в течение нескольких недель он будет под наблюдением. Возможно, под замком. Как с ним поступят дальше, меня уже не касается.

«Как всегда», — подумал Эд. Всегда есть кто-то наверху, кто все решает; кто-то, кого никто никогда не видел и кого в каком-то смысле вовсе нет.

— Не хотите поговорить с Роважински? Он в камере, прямо здесь.

Эд резко вскочил:

— Нет-нет, спасибо. Какой смысл? Собака моя мертва. Кстати, сколько полицейских дежурит в Риверсайд-парке?

— О... сто, может, больше. Вам не повезло, мистер Рейнолдс. Я знаю, парк — не самое лучшее место после наступления темноты.

Эд почувствовал, как в нем закипает гнев. Бессмысленный, причиняющий боль только одному ему. Он попытался взять себя в руки, но его злость нашла другой выход.

— И этот молодой офицер... Духамель? Он упустил поляка?

— А, патрульный Думмель! Да. Он новичок, совсем недавно в полиции. Он совершил ошибку. Роважински поймал другой офицер, не Думмель. Думмелю еще учиться и учиться.

— А что это за история с полтысячей долларов?

— Вы знаете об этом?

— Духамель только что рассказал мне.

— Рассказал, что взял их? — Маленькие глазки полицейского расширились.

— Нет, он говорит, что не брал. Говорит, что поляк оболгал его. А вы что думаете?

Макгрегор опустил глаза на стол, затем перевел взгляд на свои ноги.

— Думмель позвонил вам?

Эд задумался, чувствуя глубокое отвращение ко всему, что сейчас творилось здесь.

— Да.

Макгрегор пожал плечами.

Эд догадывался, что Макгрегор не знает, что сказать, чтобы сохранить видимость приличия. Должен ли полицейский защищать другого полицейского, заинтересовался Эд, что бы тот ни совершил? Наверное.

— Относительно пятисот долларов, недостающих в тех деньгах, которые мы нашли у Роважински. Нет никаких указаний на то, как он потратил их. Мы спрашивали у Думмеля, да. Всем нам кажется странным, что Думмель поймал этого парня, а потом оставил его на полчаса, пока разговаривал с вами о второй тысяче долларов. Верно?

— Верно, — вяло подтвердил Эд. Ему было наплевать. Черт с ней, с полицией. Они даже не нашли тело его собаки. — Так что я вам очень благодарен, капитан.

— Не забудьте свои деньги, мистер Рейнолдс! И распишитесь, пожалуйста, здесь.

Эд даже не прочитал бумагу, которую подписывал.

— Это расписка в том, что вы получили тысячу двести двадцать долларов, — объяснил Макгрегор. — И мы, конечно, достанем недостающие деньги. Наложим арест на выплату пособия этому парню.

Эд безразлично кивнул и направился к двери.

Он шел по знакомой улице к дому. Риверсайд-Драйв. Какой странный город Нью-Йорк: восемь миллионов жителей, и никто никого не знает, а на самом деле и не хочет знать. Просто скопление людей, которые делают деньги, а не сообщество братьев по разуму. У каждого, конечно, найдется несколько друзей — эти связи тянутся по карте Нью-Йорка, словно тонкая паутина: дружба часто не в ладах с географией. Каждый на свой лад пытается отгородиться от толпы незнакомцев, потенциальных врагов. И Духамель, или Думмель (скорее всего, его фамилия превратится в Думмель в следующем поколении), правда ли он честен? Вдруг ему нужны деньги? Может, в этом замешана девушка? Эд остановился и повернулся к реке. Подумал, не вернуться ли в участок, чтобы сказать им, что его лично не интересует, взял Думмель пятьсот долларов или нет. Нет, такой жест выглядел бы слишком театрально, решил он. Да и полицию это не волнует.

Эд нажал на кнопку звонка, и Грета, посмотрев в глазок, впустила его. Он молча обнял ее. Потом снял пальто и, увидев белый конверт в кармане пальто, вытащил его.

— Что это? — спросила Грета.

— Мне вернули тысячу двести долларов. Обещали возвратить остальное. — Он бросил конверт на стол в прихожей. Поводок Лизы, висевший в шкафу, легонько стукнулся о дверцу, и в квартире повисла тишина. Эд вдруг заметил, что Лизина плошка для воды больше не стоит на кухне: Грета успела убрать ее. Когда? В понедельник, пока его не было дома? Надо выбросить и поводок или засунуть подальше, но только не сейчас.

— Что ты думаешь об этом молодом полицейском? Духамеле?

— Почему ты спрашиваешь? Он немного странный. — Грета чувствовала людей, и Эду было интересно, что она скажет.

— Ты считаешь, он честный человек?

— Да. Но слабый. — Грета заторопилась на кухню.

Эд последовал за ней:

— Слабый в каком смысле? — Эд ожидал, что жена спросит: «Почему тебя это интересует?» или «Какое это имеет значение?». Духамель дважды виделся с Роважински и этим был важен для Эда. Он служил неким связующим звеном между ним, Эдом, и тем исчадьем ада.

— Не знаю. Он молод. Слишком молод, — сказала Грета, открывая дверцу духовки. — Я не чувствую в нем силы. — Она вытащила топкий, подрумяненный батон хлеба, пахнувший маслом и чесноком.

— Его капитан в участке думает... кажется, думает, что он, возможно, взял пятьсот долларов. Или они просто не знают. А ты как считаешь? — Эд понял, что задает эти вопросы, чтобы избавиться от мыслей о Лизе.

— Нет, я в это не верю, — ответила Грета. Она выглядела усталой.

Им надо пораньше лечь спать, подумал Эд. А что потом? Вряд ли усталость поможет заснуть. И ему нужно сегодня вечером почитать часок-другой по меньшей мере. От него ждут рецензии на две книги, по его мнению невообразимо скучные, но которые, как он знал, «К и Д» все равно напечатают, независимо от его мнения. Одна — об охране окружающей среды, другая — тоскливейший том в четыреста страниц под названием «Горизонт и чайка» (никогда бы не видеть этого заглавия) о первом путешествии молодой американки в Англию и разворачивающемся на этом фоне романе. Непохоже, что «К и Д» заработают кучу денег на этих книгах. Потом он ляжет, обнимет Грету, как самого близкого человека, как свою мать или сестру, женщину, которая успокоит его. Эд поставил стакан с виски на стол и, резко вскочив, выбежал в ванную. Он наклонился над раковиной и, обхватив голову руками, дал волю слезам. Он включил воду, чтобы заглушить звуки. Ладно, сказал он себе, одна долгая минута, максимум две, и на этом все кончится. Как с Маргарет. Он вытер нос туалетной бумагой, торопливо сполоснул лицо холодной водой и пригладил волосы. Хватит, точка. Прощай, малютка Лиза.

Грета поставила на стол тарелки и откупоренную бутылку охлажденного рислинга. Эд включил радио и уменьшил громкость. Концерт Моцарта. У него не было аппетита, без Греты он вообще не проглотил бы ни кусочка. На жене была розовая блузка с темно-розовым цветочным рисунком. Эд вдруг вспомнил, что в тот вечер, когда они познакомились, на ней тоже была розовая блузка. Это произошло на вечеринке, устроенной Лео в честь какого-то типа, на Восьмой улице. Грета была болезненно робкой, сидела в полном одиночестве, стиснув в руке стакан, из которого не пила, и ни с кем не разговаривала.

Эд подошел к ней. Она родилась в Германии, сказала она ему, чтобы объяснить свой акцент, но ее родители переселились во Францию, когда ей было четыре года, в 1933-м. Она наполовину еврейка. В Америку приехала, когда ей было одиннадцать. «Нет способностей к языкам, вот почему у меня акцепт», — объяснила она со смехом. (Но она прекрасно говорила по-французски, как позднее выяснил Эд.) У Эда бабушка была русская: это единственное, чем он мог уравновесить ее экзотичность, остальные родственники уже не в первом поколении считались американцами. Эду тогда исполнилось двадцать восемь. За год до их знакомства он развелся и взял на себя все заботы о Маргарет, потому что Лола оставила его ради другого мужчины. В тот вечер Эд не стал рассказывать Грете об этом: ни о своем браке, ни о пятилетней дочери, но после этой встречи перед ним открылся новый мир, в который он вступал осторожно, как и сама Грета. Эд жил в маленькой квартире на Восемнадцатой улице, сочинял роман, зарабатывал на жизнь статьями, которые не всегда печатали, и чтением рукописей. У Маргарет была приходящая няня, женщина, жившая на той же улице, которая могла прийти сразу, без предварительной договоренности, если ему требовалось уйти из дома. Грета изменила все вокруг без особых усилий, как сказочная фея, мановением волшебной палочки. Она выступала с концертами в Нью-Йорке, Филадельфии и Бостоне, но просто поразительно, как она находила для него время, вечера, уик-энды, поразительно, как с ее появлением преобразилась его квартира: в этом доме можно было смеяться, есть, отдыхать и чувствовать себя совершенно счастливым. Грета и Маргарет обожали друг друга. "Боюсь иметь детей.

Я слишком многое повидала". Эд никогда не пытался переубедить ее.

Они о чем-то разговаривали за обедом, без труда находя нужные слова. Наконец Эд сказал, совершенно твердо, как о решенном факте:

— Дорогая, нам надо завести другую собаку. Это будет самое разумное.

— Да, но только не сейчас, Эдди. — Она подняла на Эда совершенно сухие глаза и начала убирать посуду.

Однако печаль осталась, как и гулкая пустота в доме и ненормально уродливая тишина.

Кларенс позвонил в дверь Мэрилин, как раз когда им пора было отправляться в театр на Третью улицу Западного округа. Мэрилин была обижена:

— Ты не мог позвонить? Я собиралась идти с Эвелин, если б ты не объявился. Теперь придется позвонить ей.

Так она и сделала. Эвелин была подругой Мэрилин, она жила на Кристофер-стрит.

Кларенс ждал, пока Мэрилин кончит говорить, не присаживаясь и нервно облизывая губы. За две минуты до этого он видел Пита Манзони на углу Бликер и Шестой авеню. Случайно заглянув в такси и увидев там Кларенса, Манзони вытаращил глаза от изумления и многозначительно улыбнулся. Это было на соседней улице, и у Кларенса возникло подозрение, что Манзони проследил за такси или попытался сделать это. Теперь он боялся, что столкнется с Манзони на тротуаре, когда выйдет с Мэрилин из дома.

— Я спрашиваю: ты идешь? — Мэрилин стояла у двери.

Кларенс вздрогнул:

— Меня задержали дела сегодня днем. В полицейском участке.

— Да, черт возьми, что случилось? Я даже звонила твоим родителям.

— Ты звонила? О, тогда все в порядке, — смущенно пробормотал Кларенс.

— Я не знала, что и думать. Они сказали, что ты был у них, но тебе позвонили из твоего свинарника, как обычно. Тебя могут оставить хотя бы в выходной или нью-йоркские преступники без тебя скучают?

— Они поймали поляка, парня, который похитил собаку.

Они спускались по лестнице.

— Кто?

Кларенс открыл перед девушкой дверь.

— Парень из моего участка. — Он сразу стал оглядываться в поисках такси, надеясь, что они поймают машину на Макдугал и им не придется идти к Хьюстон.

— Вот! — указала Мэрилин и подняла руку. — Такси!

И в этот момент Кларенс увидел Манзони, стоявшего на другой стороне улицы, на углу Бликер-стрит. Манзони кивнул ему в знак приветствия и слегка усмехнулся. Кларенс вслед за Мэрилин сел в такси. Мэрилин назвала адрес театра.

— Меня обвиняют в том, — сказал Кларенс, — что я взял пятьсот долларов у вонючки поляка и позволил ему уйти. Так что извини за опоздание. И за то, что не позвонил тебе. — Он не собирался говорить Мэрилин о случившемся, но выхода не было. Он не хотел ничего скрывать от нее.

— Кто это сказал?

— Ну... Роважински. Человек, который украл собаку у Рейнолдсов. Он убил собаку... сразу, как он теперь говорит.

— Господи! Вот уж действительно! И потом потребовал выкуп?

— Да. Дважды. — Кларенс рассказал про вторую тысячу долларов. — Я только что от Рейнолдсов. Понимаешь, мне надо было пойти, чтобы сказать им... сказать, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы Роважински наказали по полной.

У Кларенса не хватило сил рассказать Мэрилин, как Манзони с еще одним полицейским обыскивали сегодня его квартиру. Или что он только что видел Манзони на улице неподалеку от ее дома. Мэрилин запаникует. У нее было совершенно неверное — или, возможно, обычное — представление о полиции: что все они грубые, продажные негодяи, преследующие только тех, с кого нечего взять.

— Похоже, дела у тебя идут все хуже, — холодно заметила Мэрилин.

— Нет, неправда. Не с мистером Рейнолдсом... Он не думает, что я взял какие-то деньги. Он знал, что я хотел помочь ему.

Но правда ли мистер Рейнолдс уверен в его честности? А его жена?

Кларенс совсем не следил за действием пьесы, которая показалась ему неинтересной, хотя две девушки вышли на сцену голыми. В спектакле было два акта, второй длиннее первого. Во время антракта Мэрилин встретила своих друзей и весело болтала с ними, не обращая внимания на Кларенса, как показалось ему.

После представления они перекусили в итальянском ресторанчике по соседству: красное вино в графине оказалось ужасной дрянью.

— Что сделают с этим поляком? — спросила Мэрилин.

— Пока он сидит в камере. Его будут судить, наверное. Не думаю, что он такой чокнутый, что его засадят в психушку. Но какой подонок!

— А кого ты ожидал встретить при такой профессии? — Мэрилин отправила в рот аккуратно накрученные на вилку спагетти.

Кларенс улыбнулся.

Через стол до него долетал слабый запах ее духов, таких дорогих, что даже Мэрилин расходовала их экономно; правда, нежный аромат был слегка приправлен запахом томатного соуса.

— Не думай, дорогая, что я собираюсь всю жизнь работать в полиции. Но побыть год-другой копом мне не повредит, возможно, это зачтут мне в плюс, когда я стану искать другую работу.

— О, ты изменил свое мнение? Пару месяцев назад ты твердил о великом испытании или что-то... о способности творить добро и так далее.

То был один из приступов эйфории конечно же. Один из тех моментов, когда Кларенс был в полном ладу со всем миром и думал о борьбе за людей, против злых сил, которые мешали им жить спокойно и счастливо.

— Да. Думаю поступить на какие-нибудь бизнес-курсы. А там будет видно, чем мне заняться.

«На самом деле я еще не нашел себя», — хотел добавить Кларенс, но постыдился. Разве девушка выйдет замуж за такого?

Мэрилин, похоже, все это не очень интересовало, она почти не смотрела на Кларенса, как будто находила более достойным внимания убранство ресторана, столик напротив и так далее.

Когда они подошли к ее двери, она сказала:

— Клар, тебе лучше поехать сегодня вечером домой. У меня что-то нет настроения.

Ему хотелось остаться с ней, просто спать в одной постели. Квартира Мэрилин была для него больше домом, чем его собственная, он чувствовал себя здесь в безопасности, несмотря на Манзони. Но он не хотел просить.

— Извини, что я не позвонил тебе сегодня. Можно мне... Завтра я выхожу на дежурство в восемь вечера. Давай пойдем на ленч куда-нибудь? В русскую чайную?

Мэрилин правилось, как там готовят.

— Завтра я встречаюсь с Эвелин, и мы шляемся по магазинам. А в три часа собираемся в кино.

Итак, его гонят. Он не хотел напрашиваться с ними в кино, ведь она идет с Эвелин. Кларенс двинулся по Пятой авеню в сторону Девятнадцатой улицы. Было уже за полночь. В следующий раз, увидев Манзони, он обязательно переговорит с ним, решил Кларенс. Что Манзони имеет против него? Ему терять нечего. С другой стороны, Кларенс не хотел впутывать Мэрилин. Теперь Манзони, если захочет, легко узнает ее имя: рыжеволосая девушка, живет по такому-то адресу. Достаточно спросить владельца гастронома за углом или продавца в магазине «Кофе-чай» на первом этаже. Кларенс здоровался с этим белокурым кудрявым парнем, когда проходил мимо магазина, потому что тот часто стоял в дверях.

Не скажут ли они Мэрилин в следующий раз, подумал Кларенс: «Какой-то тип спрашивал, не знаю ли я вашего имени, Мэрилин. Вам, наверное, лучше знать об этом». Она, наверное, сразу заподозрит, что этот человек — коп или как-то связан с полицией.

Кларенс обнаружил, что стоит посреди своей комнаты, включив верхний свет. Словно лунатик, он даже не помнил, как открыл дверь своим ключом. Переодевшись в легкие брюки и старенькую рубашку, он принялся за уборку. Сначала вытер пыль, потом протер все влажной тряпкой. Взбил подушки, сменил наволочки: на то, чтобы менять простыни, его уже не хватило. На ванне остался серый налет от копоти, проникавшей сквозь щели закрытого окна с матовыми стеклами. Кларенс включил душ, смыл копоть, потом почистил ванну. Проклятый поляк! Он не достоин ходить по земле, ибо оставляет после себя только следы горя и лжи. Сейчас добился от правительства компенсации, потом получит пенсию по старости. Как сделать, ломал голову Кларенс, чтобы Роважински получил по заслугам? Нужно заняться этим завтра.

Зазвонил телефон, Кларенс бросился к нему, надеясь, что это Мэрилин. Может, попросит его прийти на Макдугал.

— Клар? — услышал он голос девушки. — Я просто хотела узнать, добрался ли ты до дома... Извини, я была такой дрянью... Да, я в постели.

Она не попросила его прийти, но Кларенс улыбнулся, когда повесил трубку. Мэрилин тревожилась о нем. Он не был ей безразличен. Возможно, она даже любит его.

Глава 11

Кларенс проспал до десяти. Он спустился в бакалейный магазин на Второй авеню, чтобы купить кое-что из еды, и всю дорогу думал, что скажет и сделает в полицейском участке. Кларенс не знал, там ли еще Роважински. Придя домой, он приготовил завтрак, вымыл посуду и надел серые фланелевые брюки и твидовый пиджак. День выдался теплый и солнечный.

Дежурил капитан Роджерс, и он был страшно занят. Заглянув в другой кабинет, Кларенс увидел лейтенанта Сантини.

— Привет, — бросил Сантини, с удивлением посмотрев на Кларенса.

— Доброе утро, сэр. Роважински еще здесь?

— Нижинский, Нижипский, — пробормотал шутливо Сантини. — Поляк! Тот, который проходит по делу о собаке. Да. — Сантини высморкался в платок. — Да, Кларенс. Мне уже рассказали. Его снова поймали. На этот раз Пит.

— Если можно, мне хотелось бы поговорить с ним.

— Вот как? Зачем?

Кларенс поколебался немного, потом ответил:

— Потому что он обвиняет меня в том, что я взял у него пятьсот долларов и позволил ему уйти.

— Да, слышал об этом, — с напускным равнодушием заметил Сантини, словно такие грязные истории случались чуть не каждый день. — Что ж, с Роважински сейчас беседует психиатр, тебе придется подождать.

Кларенс был рад, что Сантини разрешил ему встретиться с поляком.

— Да зайди туда, если доктор не станет возражать, — предложил лейтенант.

Кларенс направился по коридору к камере. Сквозь решетку он увидел Роважински, который устроился на койке, и человека в темном костюме, сидевшего напротив него на стуле. Роважински тоже заметил Кларенса и завопил, указывая на него пальцем:

— Там! Это он! Тот, который взял пять сотен!

Мужчина оглянулся:

— Вы патрульный...

— Духамель. Мне хотелось бы поговорить с обвиняемым, когда вы закончите.

— Входите сейчас. — Психиатр открыл дверь камеры: она не была заперта. На губах его все еще играла улыбка. — Любопытный случай. — Он с лязгом закрыл за Кларенсом дверь.

Роважински вскочил с таким видом, будто готовился защищаться.

— Считает себя самым великим, — объяснил психиатр.

— Послушайте, — обратился Кларенс к поляку, — вы ведь знаете, что не предлагали мне никаких пяти сотен и я не брал их. Лучше бы вам признаться в этом, или кому-то придется выбить из вас правду!

— Бред собачий! — ответил Роважински.

— Вы только раздуваете его самомнение. Чем больше внимания, по его мнению, он получает, тем больше ему это нравится, — снисходительно прокомментировал психиатр, словно его пациент был глухим.

— Так что, черт возьми, с ним делать? Вы знаете, что помимо... помимо всего прочего, он убил собаку, французского пуделя, любимца семьи?

— Да, я слышал об этом. Что ж... мания величия. И паранойя.

— Полагаю, его изолируют?

Роважински внимательно прислушивался к разговору, по-птичьи поворачивая голову от одного собеседника к другому.

— Будем надеяться, — как-то безнадежно ответил психиатр.

— Куда его поместят?

— Может, в Бельвью... для начала. — Психиатр складывал бумаги в портфель.

— Ничего вы от меня не добьетесь, я говорю правду! — заявил Роважински, выставив вперед небритый подбородок. Его глаза сверкали, а на щеках и на кончике носа выступили розовые пятна.

Кларенс заметил, что на Роважински были новые ботинки, новые брюки, которые он, наверное, купил на деньги мистера Рейнолдса.

— Подонок, — пробормотал Кларенс. И добавил, обращаясь к психиатру: — По крайней мере, он наверняка признается в том, что убил собаку.

— До свидания, Кеннет, — бросил доктор.

Кларенс вышел вместе с ним, сочтя, что полезней поговорить с психиатром, чем с Роважински. Охранник подошел и запер дверь камеры.

— Он, конечно, неприятный субъект, — заявил врач, — но собака — не человек. Вас больше задевает, что он обвинил вас во взяточничестве.

— Вы можете определить, когда этот человек врет, а когда говорит правду?

— Иногда. Когда его хвастовство слишком явно. Он утверждает, что без передышки переплывал туда и обратно Гудзон. — Врач рассмеялся. — Как Ллойд Брайен, по его словам. Как будто я знаю Ллойда Брайена, тоже хромого, как он говорит.

«Боже мой, он имел в виду лорда Байрона, — понял Кларенс, — и что же в этом, черт возьми, забавного?»

— Я хочу знать, можете ли вы или другой доктор написать в заключении, что этот человек лжет относительно пятисот долларов. — Кларенс понимал, что надо отпустить психиатра, который должен еще зайти к Сантини.

— Гм-м, — произнес доктор задумчиво.

— Когда мне позвонить, чтобы выяснить это? — спросил Кларенс.

— Лучше обратиться в Бельвью.

— Завтра?

— Возможно, завтра, да. — Психиатр вошел в кабинет Сантини.

Помедлив немного, Кларенс вернулся к камере Роважински.

Поляк встал и насмешливо посмотрел на него.

— Признайтесь, что солгали, Роважински. Вы не скоро выйдете отсюда.

— Это по-вашему так. Я расскажу им правду!

Кларенс отвернулся и направился к выходу. На улице он едва не столкнулся с Манзони: полицейский шел ему навстречу размашистой, энергичной походкой. Самодовольная улыбка превратилась в гримасу, когда он увидел Кларенса.

— Привет, Кларенс, — бросил он.

Кларенсу хотелось хорошенько врезать ему по зубам.

— Здравствуй, Пит. Видел тебя вчера вечером в Виллидж.

— Я там живу. На Джейн-стрит. Только что поговорил с твоей подружкой, по приказу Макгрегора, понятно.

Кларенс почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Он был уверен, что Макгрегор не приказывал ничего подобного.

— Ты везде поспеваешь.

— Разговаривал с Роважински? Он выболтал твои секреты, а, Кларенс?

Они шли в разные стороны, и Манзони небрежно махнул рукой.

Кларенс направлялся к подземке. Манзони, конечно, будет распускать слухи, что он взял у поляка пятьсот долларов. Почему он его так не любит? И еще он растреплет всем в участке о Мэрилин Кумз, станет врать, что ему, Кларенсу, нужны были деньги на нее. Ложь иной раз выглядит гораздо правдоподобнее. Манзони мог выяснить, что у Мэрилин нет постоянной работы, только случайные заработки. Он разговаривал с ней в ее квартире? Если так, он наверняка заглянул в ее шкаф и заметил там кое-что из его одежды. А уж Мэрилин, конечно, возмущена до глубины души, что эта отвратительная свинья ввалилась к ней в дом, да еще задавала вопросы о ее личной жизни... Кларенс взглянул на часы. Двадцать две минуты первого. Может, он еще застанет Мэрилин до того, как она пойдет по магазинам с Эвелин. Нащупывая в кармане мелочь, Кларенс зашел в табачную лавку.

Мэрилин взяла трубку:

— Да, здесь была эта вонючая свинья, и он сильно задержал меня, так что мне надо торопиться.

— Мэрилин, извини. Я понимаю. Манзони. У него не было повода являться к тебе! Никто ему этого не приказывал, поверь, что бы он ни говорил.

— Он твердил о деньгах, которые ты взял. Вульгарный выродок!

Кларенс и не подозревал, что в Мэрилин может быть столько злости.

— Психиатры работают сейчас с Роважински. Они скоро выяснят, что я не брал никаких денег. Дорогая, я только что видел Манзони, и он сказал мне, что заходил к тебе. Вот почему...

— Что он сказал? Хотелось бы мне знать! Он разговаривал со мной как со шлюхой!

— Милая, он хам. Не позволяй ему приставать к тебе. Манзони...

Но Мэрилин повесила трубку.

Кларенс зашел в бар выпить пива. Оно иногда успокаивало нервы, создавая в желудке приятную тяжесть. Опорожнив две кружки, он отправился домой.

Сняв пиджак и ботинки, Кларенс улегся на спину на кровати. Он понял, что не отважится заявиться к Мэрилин сегодня ночью после работы, в половине пятого утра. Если она проснется и все еще будет зла, то просто выставит его за дверь.

Кларенс сознавал, что не способен, как иные мужчины, силой проложить себе дорогу, бросить девушку в кровать и... ну, по меньшей мере, удержать ее там, что при некоторых обстоятельствах, возможно, самое правильное решение. Лучше он позвонит Мэрилин сегодня вечером, часов в семь, когда она вернется из кино. Может, она немножко остынет. Кларенс прикрыл ладонью глаза. Из-за этой истории он может потерять Мэрилин. Манзони хватит на то, чтобы снова позвонить ей, просто потрепать нервы.

Кларенс подумал о Рейнолдсах, об их горе, о своей промашке. Этот поляк подонок! Парочка полицейских выбила бы из него правду, но психиатры не станут возиться. Они попытаются поставить диагноз и подлечить этого мерзавца — зачем? Чтобы он собрал больше подаяний и, возможно, снова начал требовать выкуп за другую собаку или за ребенка? Как долго его продержат в Бельвью? Скорее всего, против людей типа Роважински не предусмотрено никаких специальных мер.

Он понимал, что перед ночным дежурством надо поспать, поэтому надел пижаму и залез под одеяло, однако в конце концов взял книгу, потому что заснуть так и не удалось.

В семь часов телефон Мэрилин не отвечал. Не ответила она и около десяти, и около полуночи. Кларенс подозревал, что она нарочно не берет трубку.

Глава 12

На следующий день, в пятницу, около полудня, Кларенс поехал к Мэрилин. Ему очень хотелось принести ей цветы или книгу, но он боялся, что это будет выглядеть так, будто он просит у нее прощения, а Мэрилин таких вещей не любит. Он открыл парадную дверь своим ключом и постучал в дверь ее квартиры:

— Мэрилин? Это Клар.

На ней были синие джинсы и старая рубашка, в руках веник.

Кларенс вошел в квартиру:

— Мэрилин, извини за Манзони. От него все несчастья, и он...

— Он просто свинья. Настоящая свинья.

— Это верно. Не знаю, почему он так взъерепенился. Можно подумать, он что-то имеет против меня.

— А что, по-твоему, думают теперь соседи? Приходит коп, проводит здесь целый час. Он выглядит как свинья, даже в штатском.

— Час?

— Они подумают, что у меня публичный дом для копов, вот что. Хорошенькое дело!

Кларенс не мог ее успокоить. Она словно зациклилась на этой теме.

— Дорогая, пойми... мне невыносимо думать, что тебя обидели.

— Он меня не обидел, он меня оскорбил!

— Я набью ему морду!

— И что хорошего из этого выйдет?

— Мэрилин, дорогая. — Кларенс попытался обнять ее, но она оттолкнула его так решительно, что он удивился. Неужели злость придавала ей сил? Кларенс был поражен.

— Я даже не хочу знать, что сказал тебе про меня этот выродок! Нетрудно представить. Хорошенькие у тебя приятели! И он... эта свинья... обхаживал меня, пытался выведать, не брал ли ты денег! Господи!

— Он знает, что я их не брал. И ни слова не сказал о тебе.

— Уходи, — заявила Мэрилин.

— Может... Может, пойдем поедим? Или куда-нибудь еще? Развеяться?

— Мне этого не нужно. Я убираюсь. И кстати, я хочу, чтобы ты унес свои вещи. — Она указала на шкаф.

После секундного колебания Кларенс подошел к приоткрытой дверце шкафа и остановился, ничего не видя. Он вздрогнул, когда Мэрилин бросила к его ногам два бумажных пакета — такие выдают в магазине для покупок.

— Сюда все поместится. Не забудь галстуки.

Кларенс свернул свои вещи и сложил их в пакеты: брюки, пиджак, джинсы, ботинки, два галстука, наконец, снял с крючка полосатую пижаму. Отнес пакеты к двери.

— И зачем только я связалась с копом! — воскликнула Мэрилин. — Лучше бы меня арестовали, чем пережить такое. Неудивительно, что в народе их называют свиньями. Одним только горжусь: что я не на их стороне!

— Я не полицейский, когда я с тобой. Я просто человек.

Она вздохнула:

— И все же ты коп. Ты уйдешь, наконец?

Кларенс ушел, не попрощавшись, не пообещав, что позвонит завтра, потому что не хотел больше выслушивать оскорблений. Уже закрыв за собой дверь, он вновь приоткрыл ее, чтобы сказать:

— Я люблю тебя, Мэрилин. По-настоящему.

Она ничего не ответила, даже не посмотрела на него.

Неужели женщины всегда так упрямы, подумал он, или их настроение может измениться через несколько дней? Надо надеяться, что Мэрилин одумается. Кларенс огляделся, нет ли поблизости Манзони, хотя не слишком в это верил. Впрочем, от Манзони можно ожидать чего угодно. Пытался ли Манзони позабавиться с Мэрилин? Скорее всего. Кларенс сжал в кулаках тесемки бумажных пакетов.

На следующий день Кларенс не звонил Мэрилин, считая, что разумнее будет не тревожить ее несколько дней, чтобы она соскучилась но нему, почувствовала, что обошлась с ним слишком сурово. Однако он не был уверен, что поступает правильно.

В субботу, после полуночи, обходя свой участок, включавший и часть Риверсайд-Драйв, Кларенс увидел пьянчугу, пробиравшегося вдоль фасада дома. Он бормотал что-то, еле держась на ногах, цепляясь за стену. Он оттолкнул Кларенса и замахнулся на него кулаком, но промазал, и Кларенс изо всех сил врезал ему правой в челюсть, сбив с ног. Такой результат ободрил Кларенса, словно он одержал крупную победу. Пара прохожих остановилась на несколько секунд посмотреть на происходящее, потом пошла дальше. Напарник Кларенса в ту ночь, тридцатипятилетний коп по фамилии Джонсон, просто рассмеялся. Кларенс вызвал по рации патрульную машину и отвез пьяницу, как трофей, в полицейский участок, где выдвинул против него обвинение в пьянстве в общественном месте и сопротивлении при аресте.

В полдень в воскресенье Кларенс позвонил в Бельвью, чтобы навести справки о Роважински. У него ушло почти десять минут на то, чтобы добраться до нужного отделения и врача. Кларенс сказал, что звонят из полицейского участка.

— Его отпустят в среду как амбулаторного больного, — ответил мужской голос. — К нему прикреплен врач-консультант, который будет посещать его два раза в неделю. Его надо держать под наблюдением, знаете ли.

— Отпустят! Вы говорите о Кеннете Роважински?

— Да. Ведь вы интересовались им, так?

— Где он будет жить, когда выйдет от вас?

— Этим занимается отдел амбулаторных больных. Они подыскивают таким людям жилье.

— Нам надо знать его адрес, — сказал Кларенс.

— Перезвоните во вторник. Во вторник днем. — Мужчина повесил трубку.

Отпустят. Наверное, в полицейский участок сообщат его адрес в связи с расследованием, подумал Кларенс, потому что у закона, конечно, с ним свои счеты. Как заставить его выплатить пропавшие восемьсот долларов? Или они поверят тому, что он, Кларенс, взял пятьсот? Дожидались ли в полицейском участке отчета из Бельвью, прежде чем возбудить дело?

Надо бы сказать мистеру Рейнолдсу, подумал Кларенс, что Роважински в среду выйдет на свободу.

Около пяти позвонила мама. Свободен ли Кларенс во вторник и в среду или в один из этих дней? Кларенс немножко приврал, сказав, что в полицейском участке его просили не уезжать далеко.

— О, Клари, ты будешь достаточно близко, если приедешь навестить нас. Отец наверняка оплатит тебе такси до Нью-Йорка.

Кларенс был просто слишком расстроен, чтобы ехать к ним. Мать станет расспрашивать, что случилось. Он ни за что не хотел рассказывать родителям о размолвке с Мэрилин, даже если бы его мама могла дать ему дельный совет, как вести себя с девушкой.

— Я не могу. Никак.

— Что происходит, Клари? Я хочу, чтобы ты рассказал мне.

— Ничего не случилось. Не делай из меня ребенка.

Повесив трубку, Кларенс тут же позвонил Мэрилин.

— Это я, — сказал он. — Как ты? Когда мы увидимся, дорогая? Прошу тебя.

Она вздохнула:

— Мне не хочется тебя видеть.

Ему не удалось переубедить ее.

Он попытался заснуть или, по крайней мере, отдохнуть до 7.15, когда надо будет выходить из дома. Сейчас только 5.30. Кларенсу хотелось увидеться с Рейнолдсами. Да. Хорошо бы забежать к ним на несколько минут перед дежурством. Он набрал номер Рейнолдсов. Никто не ответил. Кларенс еще больше упал духом. Около шести он попытался позвонить еще раз. Он терпеливо слушал гудки в телефонной трубке, считая до десяти, и на одиннадцатом ему ответила Грета:

— О, офицер Духамель!

— Хотел узнать, нельзя ли мне повидаться с вами. Перед дежурством в восемь часов? Сегодня, я имею в виду.

— Да, конечно. Мы ждем друзей к обеду. Вот почему я так долго не подходила, я вернулась из магазина, когда услышала звонок. Эда нет, у него встреча с автором, но он должен быть с минуты на минуту.

Кларенсу стало легче, когда он повесил трубку. Какая славная женщина! Милая, добросердечная женщина. Кларенс взял такси.

Грета Рейнолдс открыла дверь. Кларенс был в восторге, увидев, что мистер Рейнолдс уже дома.

— Здравствуйте. Добрый вечер. — Эд бросил рукопись на кофейный столик. — Есть новости?

— Да... досадные для меня. Из Бельвью Роважински выпустят в среду. Он будет находиться под наблюдением врача. Как амбулаторный больной.

— Гм. Да. Извините, я на секундочку. — Эд унес бумаги и книги в другую комнату.

Миссис Рейнолдс вышла в кухню. Стол был накрыт на троих, красные свечи еще не зажжены. Кларенс надеялся, что сможет остаться ненадолго, не надоедая Рейнолдсам; на самом деле ему хотелось бы оказаться третьим гостем за их столом, но он полагал, что меньше всего они желают такого гостя.

Позвонили в дверь, и миссис Рейнолдс пошла открывать.

— Присядьте, мистер Духамель.

Кларенс сел, чтобы не мозолить глаза.

— Вы, по-моему, знакомы с Эриком, — сказала миссис Рейнолдс. — Профессор Шафнер. Офицер Духамель.

Кларенс поднялся:

— Добрый вечер, сэр.

— Добрый вечер. Что случилось? Какие-то неприятности?

— Нет, сэр. Никаких неприятностей. — Кларенсу было жаль, что Эрик приехал так рано.

Вошел Эд Рейнолдс:

— Привет, Эрик, как поживаешь?

— Так же.

Кларенс чувствовал, что Эрик тяготится его присутствием. Все понятно, ведь он коп, даже в штатском. Все будут чувствовать себя не в своей тарелке, пока он не уйдет. Полицейские всегда ассоциируются с неприятностями. Грета налила что-то в стакан Эрика — кажется, чинзано. Кларенс от выпивки отказался.

— Мы собираемся переезжать, — сказал Эд Эрику.

— Переезжать?

— Дело в том... — Грета посмотрела на Кларенса. — Мы слишком давно живем здесь, понимаете?

Эд тоже взглянул на Кларенса, на его серьезное молодое лицо. Что он способен понять? Эд склонялся к мысли, что он честен, и это уже немало. Он действовал из лучших побуждений и не был грубияном. Но как долго это продлится?

— Я, кажется, понимаю, почему вы переезжаете, — сказал Эрик.

— Знаете, — беспечно обратился Эд к Кларенсу, — моя дочь Маргарет... Она жила здесь, с нами, когда умерла. Год назад.

— О! — произнес Кларенс.

— Слишком много переживаний: сначала дочь моего мужа, а сейчас и это, — объяснила Грета.

— Ваша дочь, — обратился Кларенс к Эду, — болела?

«Она, должно быть, умерла совсем юной», — подумал Кларенс. Он представил себе ребенка с какой-то неизлечимой болезнью.

— Нет, — ответил Эд. — Ее застрелили.

— Эдди! — воскликнула Грета.

— Ей было восемнадцать, — продолжал Эд. — Мой единственный ребенок... от первого брака. Она спуталась с какой-то странной компанией. Принимала наркотики. В Виллидж полиция проводила облаву. В каком-то ночном клубе. Полицейская облава. Но ее убила не пуля полицейского. У кого-то был револьвер, и, когда ворвалась полиция, в суматохе... — Эд остановился, пожав плечами.

— Восемнадцать, — повторил Кларенс.

— Она училась в колледже, — пояснила Грета. — Эдди, ты не должен говорить об этом.

— Я закончил, — успокоил ее Эд. — Этот молодой человек — патрульный. Он знает о таких вещах.

Кларенс видел, что Эрик, как и Грета, хотел, чтобы Эд остановился.

«Какой позор», — хотел сказать Кларенс. Интересно, сколько женаты Эд и Грета? Единственный ребенок мистера Рейнолдса. А сейчас миссис Рейнолдс было по меньшей мере сорок, они, наверное, не собирались заводить детей.

— Да, я понимаю, в этой квартире вам тяжело оставаться, — согласился Кларенс.

— Вы подыскали другое место? — спросил Эрик.

— Да. Грета нашла. На Девятой улице. Практически Виллидж, — ответил Эд. — Мне никогда не нравился этот район. Он похож на большое кладбище.

Молчание.

Кларенс придумал, что сказать на прощанье:

— Во вторник я выясню, где будет жить Роважински. Я намерен не спускать с него глаз.

— Тот, который убил собаку? — спросил Эрик.

— Да, сэр. Его выпустят из Бельвью в среду. Ему найдут...

— Выпустят из Бельвью? И посадят в тюрьму, вы хотите сказать? — произнес Эрик своим звонким выразительным голосом.

— Надеюсь, сэр. Но не уверен.

— Вы считаете, что его могут не посадить в тюрьму? Куда же смотрит правосудие? — Эрик задал риторический вопрос, выразительно разведя руками, так что чуть не расплескал свой стакан. — Он снова будет свободно гулять по улицам?

— Ну и что? Он просто немного странный, — возразил Эд и рассмеялся.

— Я сделаю что смогу, сэр, — сказал Кларенс мистеру Рейнолдсу.

Эд посмотрел на молодого полицейского:

— Честно говоря, мне наплевать, где он будет жить. И я не хочу этого знать. Так что не старайтесь выяснить это ради меня.

Кларенс кивнул:

— Хорошо, сэр.

— Не стану отрицать, что предпочел бы услышать, что его посадили под замок, — добавил Эд.

— Куда смотрит правосудие! — повторил Эрик, покачав головой.

— Конечно, нам больно. Но ведь это нельзя сравнить с похищением ребенка... или убийством, — сказала Грета, обращаясь одновременно к мужу и Эрику. — Это совсем другое дело.

«Какая разница, — подумал Кларенс, — если люди столь же страдают от того, что произошло? Зло всегда остается злом, совершено ли оно по отношению к ребенку или собаке».

— Спокойной ночи, сэр... миссис Рейнолдс. — Кларенс с неохотой собрался уходить, ощущая на себе взгляд мистера Рейнолдса, пока за ним не закрылась дверь. Должно быть, мистер Рейнолдс принял его за полного идиота. Неумелый, глупый... и теперь, вероятно, слоняется без дела.

К тому времени как Кларенс дошел до полицейского участка, в нем опять закипел гнев на Манзони. Интересно, дежурит ли он сегодня? Манзони был в раздевалке, переодевался в штатское. Кларенс дождался его в вестибюле. Когда полицейский вышел, Кларенс кивнул ему в знак приветствия, но Манзони сделал вид, что не заметил его, тогда Кларенс направился следом за ним на улицу:

— Пит?

Манзони обернулся, и наглая ухмылка расползлась по его лицу.

— Да?

— Я хотел бы спросить тебя кое о чем. Просто: что ты имеешь против меня? Скажи мне прямо.

— Против тебя? Откуда я знаю? Если кто-то говорит, что ты взял пятьсот долларов, я пытаюсь выяснить, так ли это, верно? Это моя обязанность, правда ведь? — В голосе Манзони звучала гордость: гордость полицейского, честно исполняющего свой долг.

— Ты же знаешь, кто говорит это: тот псих. Ты что, веришь психам? — продолжал Кларенс спокойно. — С какой стати ты допрашивал мою подружку, девушку, живущую в Виллидж? Ее это оскорбило.

— Ах, какие нежности! Оскорбило! — Манзони рассмеялся.

«Если ты будешь еще приставать к ней, я доложу Макгрегору», — хотел сказать Кларенс и тут же понял, что не решится сделать это. Нехорошо, если Макгрегор узнает, что он постоянно ночевал на Макдугал, хотя, возможно, Манзони уже рассказал капитану об этом. Вдруг есть закон, запрещающий полицейским поступать так, хотя Кларенс ничего подобного не слышал.

— Просто выброси это из головы, Пит, хорошо? Свяжись с Бельвью. Может, этот тип скажет теперь правду. — Кларенс направился к полицейскому участку.

— Ты дерьмо, — сказал ему вслед Манзони.

Это напомнило Кларенсу Роважински.

Глава 13

Кеннета Роважински вместе с его чемоданом препроводили из Бельвью в его новое жилище на Мортон-стрит, неподалеку от Гудзон-стрит, в среду утром, часов в десять. Он приехал в белой санитарной машине, в салоне которой были две койки; на одной, сложив на коленях руки, сидел Кеннет, лицом к пухлому санитару, одетому во все белое. Кеннет не мог определить четко свое отношение ко всему происходящему. С одной стороны — сколько внимания и заботы! Ему нашли подходящую комнату и отвезли его туда, и все это бесплатно. Но с другой стороны: у него забрали половину его компенсационных выплат и триста долларов его сбережений, чтобы вернуть деньги Рейнолдсам, и практически заставили подписать бумагу, что он с этим согласен. В результате ощущение важной и полной победы, одержанной им в этой истории (он не попал за решетку), вступало в противоречие с ясным пониманием того, что его обобрали, да еще приставили к нему шпиона. Врач из Бельвью собирался навестить его в пятницу днем, часа в три, и посмотреть, как он ведет себя, проверить, живет ли он так, как, по мнению Бельвью, должны жить люди.

Его комната на втором этаже красного кирпичного дома была средних размеров с высоким потолком и запахом пыльных ковров, хотя здесь был только один маленький изношенный коврик на полу, покрытом линолеумом. У него не было собственного туалета, придется пользоваться общим, находившимся на первом этаже, в коридоре. Там же была раковина, рядом с ней висело влажное полотенце. Ванная запиралась, н ключ надо было просить у хозяина, мужчины по имени Фил, так объяснили Кеннету. Под присмотром санитара Кеннет заплатил двадцать долларов, недельную квартплату, этому человеку. Теперь у Кеннета была маленькая книжная полка, фута два в длину, она висела над кроватью, но не было книг, чтобы поставить на нее. И плиты не было. Ему придется питаться в кафе или есть все холодным. Дорого. Кеннет решил, что напишет письмо с жалобой на отсутствие плиты и передаст его представителю Бельвью в пятницу. Первую вылазку из нового жилища Кеннет совершил через двадцать минут после того, как санитар из Бельвью ушел. Он отправился купить «Таймс». Кеннет купил еще шесть банок пива, несколько кусков салями, пакет гамбургеров и четверть фунта масла. Когда он вернулся, ему показалось, что батареи в комнате недостаточно горячи, поэтому, прежде чем порадовать себя пивом, Кеннет отправился разыскивать Фила. Он даже оставил комнату незапертой. Дверь не захлопывалась.

Кеннету не удалось разыскать Фила, и он заподозрил, что тот спрятался от него. Он начал стучать во все двери, кричал: «Фил!» и «мистер Фил!», пока неприятный женский голос не заорал на него сверху в лестничный колодец:

— Успокойтесь! Успокойтесь, говорю! Что там внизу происходит, черт возьми?

И еще называют Бельвью сумасшедшим домом!

Кеннет, расстроенный, вернулся в свою комнату и снова пощупал теплую батарею. Он принялся открывать пиво, чувствуя какую-то пустоту внутри. Однако у него было два своих ключа, и никто не станет следить, когда он возвращается домой. Кеннет сорвал кольцо с банки, отпил половину пива, потом поставил банку на подоконник в комнате, рядом с бумажным пакетом с салями и маслом. Из неплотно закрытой старой рамы дуло так, что не стоило трудиться вывешивать все это за окно. Кеннет решил прогуляться, просто чтобы почувствовать себя свободным. Он опять надел свое новое пальто и шляпу.

На улице он огляделся, чтобы проверить, не следят ли за ним полицейские или шпики из Бельвью. Жилые дома были здесь не такие высокие, как в его старом квартале в Западном округе. Вдоль тротуара росли деревья — они были бы выше, подумал Кеннет, если бы на них не мочились по сотне раз за день, — в первых этажах располагались лавки и магазины. Но движение по Гудзон было таким же оживленным, как везде, как в Западном округе, например. Потом Кеннет увидел знакомую фигуру и замедлил шаги. Он слегка высунул подбородок из воротника пальто и, как насторожившаяся собака, повернулся лицом к мужчине. Да, конечно: это снова тот гад полицейский, молодой белокурый парень, в штатском и без шляпы. Он стоял на другой стороне Гудзон-стрит, на углу Мортон, и, очевидно, дожидался, когда Кеннет выйдет из дома. Наверное, узнал его адрес в Бельвью.

Кеннет двинулся по улице, так что молодой полицейский остался позади него и слева, на другой стороне Гудзон-стрит. Пройдя шагов двадцать, Кеннет бросил взгляд через плечо. Да, коп следовал за ним. Главное — сохранять хладнокровие! Кеннет спокойно остановился, невозмутимо повернувшись лицом к находящемуся на некотором расстоянии полицейскому, и всем своим видом предлагал копу пересечь улицу и заговорить с ним... или что еще он собирался сделать. Четкое воспоминание о тех пяти сотнях, которые улетучились с дымом в раковине его номера, вдохновляло и поддерживало его.

Думмель шел в южном направлении и свернул на Макдугал-стрит. Кеннет едва успел свернуть за угол, чтобы увидеть, как коп поднимается по ступенькам какого-то дома и исчезает в подъезде. Кеннет подождал несколько минут, потом подошел к подъезду, чтобы проверить номер дома. Неужели Думмель живет здесь? Не лучшее местечко, но почему бы и нет? Кеннет перешел улицу, остановился у витрины магазина и притворился, что рассматривает ее. В витрине неясно отражалась та дверь, в которую вошел полицейский.

Прождав несколько минут, Кеннет вернулся обратно, чтобы прочитать имена на почтовых ящиках в незапертом вестибюле. Он торопился, не желая, чтобы, спустившись вниз, коп обнаружил его, но фамилии Думмеля не было среди шести или восьми имен. Кеннет вышел на улицу. Прошло минут пятнадцать, все это время он прогуливался до угла и обратно. Наконец ему это наскучило и он заглянул в аляповато разукрашенную забегаловку с кофе и легкой закуской, по соседству с домом, в который вошел Думмель.

— Извините, не живет ли рядом с вами полицейский офицер? Высокий блондин? — спросил Кеннет у кудрявого мужчины за стойкой.

Мужчина улыбнулся не самым приятным образом. Он аккуратно расставлял на полке маленькие белые чашки и блюдца.

— А зачем вам?

— Вы его знаете? — Кеннет был уверен, что мужчина понял, кого он имеет в виду. Он также почувствовал, что не понравился бармену и тот относится к нему с подозрением.

— Нет, — с невинным видом ответил мужчина, продолжая перетирать свои чашки.

Кеннет ушел. За углом был гастроном, и он вошел туда. Кеннет постарался вести себя любезнее. Ему пришлось подождать несколько минут, пока молодая брюнетка расплачивалась за свои многочисленные покупки.

— Мне говорили, что здесь, по соседству, живет полицейский, — начал Кеннет. — Я бы хотел переговорить с кем-нибудь из полиции. Срочно. Есть здесь полицейский?

Толстяк в белом переднике спокойно и равнодушно посмотрел на Кеннета:

— Это настолько срочно?

— Да. Моя машина. Кто-то врезался в нее. Мне сказали, что здесь, поблизости, живет полицейский. Верно?

— Полицейский приходит сюда. Я не знаю, здесь ли он сейчас. Почему бы вам просто не позвонить в полицию? — Он указал на телефон, стоявший на прилавке.

— Кого он навещает?

Выражение лица толстяка изменилось. Он махнул рукой в сторону двери:

— Послушай, парень, отправляйся-ка еще куда-нибудь и вызови полицию. Очень тебе советую.

Кеннет вышел. Оставалось только ждать, и он двинулся налево, дошел до угла, а когда вернулся и снова посмотрел в сторону дома, то увидел, что Думмель идет ему навстречу с длинноволосой девушкой в брюках. Они оживленно разговаривали и жестикулировали. Ссорились? Думмель явно был без ума от рыжеволосой красотки. Подружка, конечно. Или он женат?

На углу они расстались. Девушка оттолкнула полицейского. Думмель засунул руки в карманы и пошел в сторону центра, уставившись в тротуар. Кеннет двинулся в противоположном направлении. Девушки на улице он не заметил. Вошла в гастроном? Расскажет ли о нем эта свинья за прилавком?

Красотка вышла из магазина с пакетом в руках и поднялась по ступенькам своего дома.

— Извините меня, мисс, — обратился к ней Кеннет.

Она обернулась испуганно.

Кеннет, прихрамывая, поднялся следом за ней:

— Вы подружка копа?

— Кто вы? Убирайтесь отсюда! Оставьте меня в покое!

Кеннет никогда не видел, чтобы человек так быстро впадал в панику. Он улыбнулся, взволнованный и довольный.

— Я тот, кто дал вашему приятелю пятьсот долларов! Вы его подружка? — добавил Кеннет и облизнул губы, давясь от внезапно охватившего его смеха.

Девушка готова была закричать. Она широко раскрыла рот, так что Кеннет видел, как шевелится ее язык. Посмотрела направо и налево, но в эту минуту никого поблизости не было. Кеннет осторожно отступил назад, держась рукой за каменные перила. Он не хотел, чтобы она заорала и его схватили бы, стали задавать вопросы.

— Он чокнутый! — сказал Кеннет. — Он говорит, что я чокнутый! Он сам чокнутый!

Кеннет поспешно ретировался в южном направлении, прихрамывая на ходу, торопясь уйти подальше от девушки и молодого копа — на тот случай, если Думмель вернется. Ха-ха! Подружка Думмеля. Отлично, он заставил ее нервничать. Теперь достаточно поджидать ее на тротуаре, например, когда она выйдет из дома. Полицейские не могут арестовать его за это. Он имеет такое же право гулять по Макдугал, как по любой другой улице.

Позвонит ли сейчас девушка Думмелю, чтобы рассказать ему, кого она видела?.. Как они называют его? Роважински? Поляк?

День начинался весьма неплохо.

Глава 14

В среду у Кларенса был выходной, свободный вечер, и ему не надо было идти на работу до вечера четверга, но теперь он остался один. Мэрилин не меняла своих решений. Сегодня, по крайней мере, он не стал надоедать ей, а убрался сразу. Все равно все бесполезно. «Можешь ты понять, что мне не нравятся полицейские? Я не в силах жить так!» Это «так» несло в себе некий особый, ужасный смысл. Кларенс не упомянул о поляке, о том, что тот сегодня снова оказался на воле, но рассказал о визите к Рейнолдсам, в воскресенье вечером. Ему хотелось бы познакомить Мэрилин с Рейнолдсами, но он не знал, как это сделать. Считали ли они его своим другом? Едва ли. Сможет ли он когда-нибудь считать их своими друзьями? Ужасно, что он подвел их, не помог им, не спас их собаку. Эти мысли кружились в голове Кларенса, пока он возвращался домой по Лексингтон-авеню на автобусе. Непреклонность Мэрилин застала его врасплох, он чувствовал себя опустошенным и усталым. Надо одеться потеплее, потом пойти в библиотеку на Третью улицу и обменять книги.

В его квартире звонил телефон. Кларенс услышал его этажом ниже и взлетел по лестнице, надеясь, что это, может быть, Мэрилин передумала и ищет его.

— Привет! — Мэрилин даже не дала ему ответить. — Послушай, тот чокнутый... тот поляк... Он только что был у моего подъезда!

— Что? Ты шутишь!

— Если бы! Онхромой?

— Да.

— Чуть не вошел за мной в дом! — Она кричала, ее голос дрожал. — Есть где-нибудь защита, хотела бы я знать? Где? Где твои стражи закона?

— Дорогая... чего он хотел?

— Он сказал, что ты взял у него пятьсот долларов, если хочешь знать.

— Мэрилин... ты не шутишь, нет? Ты серьезно?

— Он говорил со мной. Чуть не вошел в подъезд. Что мне делать, куда спрятаться, уехать отсюда? И ты еще спрашиваешь, почему я не хочу встречаться с тобой?

— Я... я сообщу о нем. О поляке.

Но ответом Кларенсу были только короткие, гудки. Он повесил трубку и стукнул себя кулаком по лбу, пристыженный и удивленный.

— Господи! — Кларенс снял галстук и расстегнул ворот рубашки. Он сейчас же пойдет к этому поляку и вытрясет из него душу.

Кларенс взял такси и попросил высадить его на углу Гудзон и Бэрроу-стрит. Внимательно оглядел обе улицы в поисках поляка и не увидел его. На доме Роважински под одним из пяти звонков (большинство из них с выдуманными именами) красовалась табличка «управляющий», и Кларенс нажал его. Никакого ответа, и он нажал другой звонок, выждал несколько секунд и нажал третий.

Кто-то открыл дверь подъезда.

— Кто там? — прокричал сверху женский голос.

Кларенс поднялся наверх, перепрыгивая через три ступеньки, и столкнулся с женщиной лет шестидесяти в бледно-розовом халате.

— Я ищу нового жильца. Нового постояльца. Роважински, — объяснил Кларенс. — Он переехал только сегодня.

Несколько секунд молчания.

— Кто-то вселился на второй этаж.

— Спасибо.

Кларенс спустился на один пролет. Там было две двери. Он постучал в обе. Тишина.

За спиной Кларенса по лестнице медленно поднимался грузный темноволосый мужчина. Он был без пиджака и в домашних тапочках.

— Извините, где здесь живет Роважински? — спросил Кларенс.

— Кто вы?

— Я из полиции, — ответил Кларенс, вытаскивая свой значок.

Мужчина посмотрел на его полицейское удостоверение:

— В чем дело? Послушайте, если он чокнутый, я не обязан держать его здесь, понимаете? В чем дело? Мне сказали, что от него не будет никаких неприятностей.

— Я просто хочу поговорить с ним, — сказал Кларенс. — Позвольте мне войти.

Мужчина недоверчиво посмотрел на него, потом постучал:

— Мистер...

— Роважински, — подсказал Кларенс.

— Рожински! — завопил человек у двери.

Никакого ответа.

— Вы не могли бы открыть дверь? — попросил Кларенс, стараясь говорить спокойно.

Мужчина вытащил из кармана связку ключей и отпер замок, но дверь не открылась.

— Заперта на засов изнутри.

Кларенс хотел высадить дверь плечом, но сдержался, потому что мужчина заговорил:

— Мистер Розински? Откройте, пожалуйста, дверь. Это полиция!

Молчание. Управляющий собирался заорать снова, когда задвижка открылась.

— Полиция? — с невинным видом спросил Роважински.

— Спасибо, — поблагодарил Кларенс управляющего.

— В чем дело? — спросил тот поляка.

— Обычная проверка, — ответил Кларенс. — Мне нужно было убедиться, что он здесь.

— Вы заберете его? — спросил управляющий.

— Нет.

— Я бы не стал возражать. Извращенцы мне здесь не нужны, знаете ли. Я оказываю людям услугу. Но в мои обязанности не входит оказывать им любые услуги.

— Понимаю. Но мне надо только поговорить с ним минуту, — повторил Кларенс, протискиваясь в комнату Роважински.

Тот закрыл дверь.

— И в чем причина подобного вторжения? — спросил Роважински.

Кларенс двинулся к нему и попытался оттеснить его в дальний угол комнаты, на тот случае, если управляющий подслушивает под дверью, но Роважински увернулся.

— Среди тех вещей, которые вам запрещено делать, — начал Кларенс, — значится: не слоняться вокруг чужих домов и не надоедать людям. Я только что услышал о Макдугал-стрит, Роважински. Хотите, чтобы вас заперли навсегда в Бельвью?

— Я имею право ходить по Макдугал-стрит, — невозмутимо возразил Роважински. Он уперся кулаками в бока.

— А я имею право обвинить вас в том, что вы слоняетесь без дела и оскорбляете людей!

Кеннет ухмыльнулся:

— Она ведь ваша подружка, верно? Не жена?

Кларенс отвел назад правый кулак.

Кеннет отшатнулся. Но коп, очевидно, не собирался бить его. Коп боялся.

— Вы не имеете права врываться в мой дом и угрожать мне! Это моя собственность! Убирайтесь!

— Заткнись! — приказал Кларенс.

Он быстро огляделся вокруг: открытый чемодан поляка на полу, вся мебель старая, кресло с драным сиденьем, закопченные металлические пепельницы, кровать хуже койки в тюремной камере. Но здесь было немного чище, чем в предыдущем жилище поляка.

— Я попросил бы вас покинуть мой дом! — повторил Роважински.

— Роважински, — процедил Кларенс сквозь зубы, — если ты будешь шататься по Макдугал, я арестую тебя по всем правилам. Я прибью тебя. Без шуток. Мне это ничего не стоит.

— Конечно, ты чокнутый. Чокнутый с пистолетом! — заявил Кеннет невозмутимо, но в его голосе звучал страх. — Это я тебя прикончу! Ты берешь взятки! Ты...

Кларенс схватил поляка за рубашку и встряхнул так, что голова Роважински замоталась из стороны в сторону.

Кеннет отпрянул назад и заверещал, но не мог вырвать рубашку из рук полицейского.

— Чокнутый!

Кларенс отпихнул поляка от себя, так что тот впечатался в стену, потом схватил его и отбросил в сторону. Кеннет отлетел и с глухим стуком шлепнулся на пол. Кларенс вышел. Поначалу он не заметил грузного мужчину на лестничной площадке.

— Послушайте! Что все это значит? Что он сделал?

Кларенс, не останавливаясь, молча сбежал по ступенькам, вышел из дома и зашагал через Гудзон-стрит, не обращая внимания на поток машин. Он чуть не попал под такси, едва успев отпрыгнуть в сторону. Шофер яростно засигналил. Кларенс хотел сразу пойти к Мэрилин. Но что толку, даже если он расскажет о том, что только что сделал?

Кеннет Роважински, все еще сидя на полу, обнаружил, что не в состоянии справиться со своим кишечником. Он попытался сдержаться, но это ему не удалось. Наконец, чувствуя себя глубоко несчастным, он встал и осторожно снял брюки. В его жалкой комнате нет раковины! Какой ужас! Он слышал о подобных вещах... это происходит от страха, но с ним такого никогда не случалось. Он снял трусы, надел другие брюки и пошел просить у Фила ключ от ванной комнаты. Можно было бы выстирать трусы и в раковине, но не в раковине в коридоре, где его могли увидеть.

— Фил! Мистер Фил! — закричал Кеннет, выйдя на площадку.

Он спустился по лестнице.

— Послушайте, мистер Роважински! — раздался из темного коридора внизу голос Фила. — Я хочу знать, что происходит! — Управляющий поднимался по лестнице.

— Ничего не происходит. Хотел попросить у вас ключ от ванной, — твердо ответил Кеннет.

— Зачем приходил к вам этот коп? Что вы натворили? Что это был за шум?

— Мистер Фил, ключ от ванной, а потом я поговорю с вами.

— Да? Я буду разговаривать с Бельвью!

— Мистер Фил! Ключ! Я хочу помыться!

Наконец он получил ключ. Фил принес его из своей квартиры. Омовение Кеннета продолжалось пятнадцать минут. Правда ли Фил позвонит в Бельвью? Скорее всего, это была пустая угроза.

Но Фил, несомненно, донесет на него в пятницу, когда явится этот выродок доктор.

Глава 15

В пятницу — не в три часа дня, как было обещано, но после четырех — серьезная невысокая брюнетка, лет сорока, появилась в комнате Кеннета на Мортон-стрит. У нее была большая сумка из коричневой кожи и большая записная книжка — такие называют гроссбухами. Разговаривала она сухо и вежливо, а ее вопросы с равным успехом можно было бы записать на магнитофон.

— Вы устроились? Как проводите время?

— Читаю. Занимаюсь делами.

— Вы сейчас не работаете. — Она присела на краешек кресла и продолжала просматривать записи, а также делать новые, изредка поглядывая на Кеннета.

— Я не работаю пять лет. У меня повреждена нога. Пальцы на ноге.

— Вы поладили с управляющим?

Кеннет счел за лучшее сказать, что у него все в порядке.

— Как вы питаетесь?.. Выходите куда-нибудь?

Кеннет собрался пожаловаться на отсутствие плиты, но подумал, что, если его переселят в другую комнату или в другой дом с кухней, это будет стоить дороже.

Вскоре докторша взглянула на свои часики и сказала, что ей пора идти: не будет ли он так любезен подписаться вот здесь? Кеннет не спеша подписался неровным и угловатым почерком под заметками, которые она только что сделала. Он попытался прочитать их, но почерк был неразборчивый, а женщина грубо выдернула у него из рук записную книжку:

— Я навещу вас снова во вторник около трех. Может, запишете, чтобы не забыть?

Она ушла.

Ни слова о Макдугал-стрит! Вот цена угрозам Думмеля!

В самом прекрасном расположении духа Кеннет надел шляпу и пальто и направился туда. У него созрел план. Зайдя в первый попавшийся магазин спиртных напитков, он купил бутылку вина. Недорогую бутылку, всего за доллар двадцать девять плюс налог, но Кеннет не собирался с ней расставаться. Одновременно он взял одну из визитных карточек магазина, лежавших в маленькой коробке на прилавке. По Макдугал Кеннет шел медленно, внимательно глядя на девушек, попадавшихся ему навстречу. Вдруг подружка копа выйдет в магазин? Затем, повернул в квартал, где жила девушка, он увидел, что она выходит из своего подъезда с темноволосым пар нем. На ней были синие джинсы. По тому, как парень смотрел на нее, понятно было, что это еще один дружок. Красотка пользуется успехом! Кеннет сразу свернул в ту улицу, где находился гастроном, и зашагал как можно быстрее, изо всех сил стараясь скрыть свою хромоту. Так он обогнул квартал, и, когда снова подошел к дому, девушки и молодого человека уже не было.

Он изучил имена, написанные под звонками в вестибюле, и, выбрав одно, позвонил: Малавик. Раздалось жужжание, и Кеннет вошел в дом.

— Кто там? — раздался сверху женский голос. Кеннет стал подниматься по лестнице, не желая кричать в ответ.

— Доставка на дом, — объяснил он. — Бутылка вина для молодой леди, только что купившей ее у нас в магазине. — Он показал женщине визитную карточку. — Там записали только ее адрес, но не имя. Рыжеволосая девушка. В джинсах.

— Мэрилин? Похоже, что Мэрилин, — сказала женщина. — Первая квартира на третьем этаже. Этажом выше.

— Мэрилин кто?

— Мэрилин Кумз.

— Спасибо, — поблагодарил Кеннет и зашагал вверх по ступенькам.

На случай, если женщина внизу прислушивалась, он постучал в дверь квартиры Мэрилин. Тишина. Кеннет не хотел понапрасну испытывать судьбу, опасаясь, что соседка поджидает его (так оно и было), чтобы убедиться, что он ушел, поэтому он положил бутылку на порог и стал спускаться.

Женщина ждала в своей квартире, выглядывая в щель приоткрытой двери.

В вестибюле Кеннет снова перечитал имена, нашел фамилию Кумз и узнал, как она пишется. Выйдя из дома, он повернул направо — не в ту сторону, куда ушли Мэрилин и ее приятель. Он вернулся в свою комнату на Мортон-стрит.

Кеннет запер дверь на задвижку, достал блокнот и шариковую ручку. Жизнь обрела смысл. Написав на конверте адрес и фамилию: «Мисс Мэрилин Кумз», он принялся за письмо:

"Дорогая Мэрилин!

Наслаждайтесь вином! Очень жаль, что я, кажется, не поправился вам при нашей первой встрече, но я оказал вам услугу, избавив вас от этого чокнутого полицейского, вашего дружка. Его поймают и с позором осудят, если с ним уже не сделали этого. Держитесь от него подальше и от всех копов! Они чокнутые свиньи, очень опасные типы, ходят с пистолетами. Лучше занимайтесь своим делом (ха-ха!) без них.

Друг".

Он писал своим обычным почерком. Если Думмель когда-нибудь увидит эту записку, что он с ним сделает? Кеннет просто предупреждал, чтобы молодая девушка держалась подальше от чокнутой свиньи. У Кеннета остался небольшой запас марок, он наклеил одну на конверт и пошел искать почтовый ящик. Много дней он не чувствовал себя таким счастливым. Он снова стал смотреть на встречных пешеходов, прикидывая, а не написать ли им парочку анонимных писем... легко ли их испугать, отравить им жизнь? Чтобы они начали подозревать всех вокруг? Вот Фил: очень подходящая кандидатура, и прямо под носом, так сказать: никто не мешает Кеннету наблюдать за ним. Как фамилия Фила? Можно ли испортить настроение мистеру Филу анонимной угрозой поджечь его дом? Да это просто свело бы его с ума.

Кеннет опустил в почтовый ящик письмо к Мэрилин.

В понедельник утром, около одиннадцати, Кларенс нашел в своем почтовом ящике конверт, надписанный почерком Мэрилин. Он разорвал его и увидел там другое письмо и записку. Письмо наверняка было от поляка, хотя написанное обычным почерком. У Кларенса внутри все сжалось. Он прочитал записку Мэрилин, внимательно всматриваясь в каждое слово.

"Дорогой Клар!

Посылаю это тебе, хотя сначала хотела отнести его в первый попавшийся полицейский участок, но боюсь, там оно затеряется. Поскольку ты, кажется, ненавидишь этого подонка, почему бы тебе не заняться им? В пятницу я нашла у двери бутылку вина. Я хочу сказать: внутри дома, у порога моей квартиры. Молли говорит, что этот гад представился ей посыльным и спросил мое имя и фамилию, и она их ему назвала. Следующим будет телефонный звонок. Так что мне теперь, по-твоему, делать: уезжать отсюда? Я серьезно подумываю о переезде, и какая же это непроходимая скучища — искать другую квартиру за те небольшие деньги, которые я могу за нее платить.

М."

Кларенс прочитал послание Роважински, потом вернулся к себе, чтобы позвонить Мэрилин. Но он медлил, не зная, что ей сказать. Конечно, он мог бы сообщить об этом Макгрегору, но тогда об этом наверняка прослышит Манзони. Кларенс не хотел, чтобы Манзони крутился вокруг Макдугал. Однако Мэрилин просила защиты, его защиты. Роважински надо упрятать за решетку.

А может, отнести письмо в Бельвью? Наверное, это правильней. Кларенс набрал номер телефона Мэрилин.

— Привет! — сказал он, в восторге от того, что слышит ее голос. — Я только что получил письмо, дорогая. Собираюсь сейчас же отнести его в Бельвью.

— Бельвью?

— Его выпустили из Бельвью. Сейчас они несут за него ответственность. Они, а не полиция.

— Ох, полиция, — простонала она.

— Попытаюсь снова засадить его туда, — утешил ее Кларенс. — Дорогая, мне жаль. Это ужасно, это гадко, я понимаю.

— Гадко? Этот парень чокнутый! Чудовище! И разгуливает по улицам! Не могу этого понять. Я боюсь выйти за бутылкой молока. Разве кто вмешается, если тот парень схватит меня за руку или сделает что-то еще?

— Понимаю, — уныло согласился Кларенс.

— Теперь я не выхожу вечером из дома без провожатого.

«Мужчины», — подумал Кларенс. Интересно, встречается ли она снова с Денни, танцовщиком, наполовину итальянцем с Одиннадцатой улицы? Как ни странно для танцовщика, он не был «голубым».

— Я отправляюсь в Бельвью, дорогая. Позвоню тебе позже.

Кларенс поехал в Бельвью, где ему пришлось долго ждать, пока не закончится обеденный перерыв, чтобы встретиться с нужным человеком, кажется доктором Стифлином. Кларенс сидел в вестибюле, облицованном белой плиткой, по которому сновали туда-сюда санитары и сестры и провозили в инвалидных колясках или на передвижных кроватях забинтованных людей. Другие посетители ждали, сидя на жестких стульях, расставленных вдоль стен, лица их были мрачные или испуганные, руки, ноги, головы, шеи в бинтах или гипсе. Сколько же людей умудряются получить увечья, подумал Кларенс. И при том Бельвью не единственный госпиталь в Манхэттене. Как много боли в мире, просто ужасно. И почему большинство людей так цепляются за жизнь? Эта мысль поразила Кларенса, которому до сих пор жажда жизни казалась вполне естественным чувством.

Сестра сказала Кларенсу, что доктор Стифлин ждет его, и провела в комнату, заставленную стульями и каким-то стерильно чистым оборудованием. Доктор Стифлин был молод и одет в белое.

— Да, Роважински, — сказал он, заглянув в блокнот. — Родовая травма мозга. Паранойя, агрессия. Невыносимый тип, но на самом деле не жестокий. Неплохой коэффициент умственного развития. — Он улыбнулся. — Его посещает два раза в неделю амбулаторный психотерапевт.

— Вы, вероятно, знаете, — возразил Кларенс, — что он убил без всякой причины собаку в Риверсайд-парке и получил две тысячи выкупа за нее.

— Нет... О да, я слышал. Этой проблемой занимается полиция.

«А что, если в следующий раз он убьет ребенка?» — хотел спросить Кларенс, но вместо этого протянул врачу письмо:

— Он еще пишет анонимные письма. Вот его последнее. Послал его молодой женщине двадцати двух лет по имени Мэрилин Кумз.

Доктор Стифлин пробежал письмо глазами, потом слегка улыбнулся:

— Ненавидит полицию. Да, это в порядке вещей. Как оно попало к вам? — Он вернул письмо Кларенсу.

— Я знаком с мисс Кумз. Я офицер полиции, — добавил Кларенс. — Мне хотелось бы спросить у вас, доктор Стифлин: можете вы поместить его куда-нибудь под надзор? Он всего несколько дней как вышел от вас и уже принялся за прежнее.

— Мы не можем держать его здесь. В госпитале не хватает мест.

— Понимаю, но нельзя ли его поместить в какое-то другое заведение?

Доктор Стифлин пожал плечами. Поначалу казалось, что он располагает временем для обстоятельного разговора, но внезапно у него появились неотложные дела.

— Все зависит от заключения амбулаторного психиатра. Нам он не показался жестоким.

— Кто он — этот психотерапевт?

— Могу выяснить...

— Вы можете выяснить это сейчас?

— Мы направим отчет в полицию. Обычно такого рода информация передается в полицейский участок, в котором человек был арестован.

— Хорошо. Это мой полицейский участок, я проверю. — Здесь, в Бельвью, сидели люди в смирительных рубашках, люди, которых держали в палатах с зарешеченными окнами, чтобы они не могли выпрыгнуть оттуда. По сравнению с ними Роважински совершенно нормален, подумал Кларенс. — И если отчет психиатра будет неблагоприятным, его изолируют?

— Да. Конечно. — Доктор Стифлин открыл дверь, собираясь уйти. — Мне пора на дежурство. Всего хорошего.

Он оставил дверь приоткрытой для Кларенса.

Кларенс вышел в промозглый, облачный день. Он хотел позвонить Мэрилин и как-то ободрить ее, сказать, что сумел кое-чего добиться. И вновь, как всегда в подобных случаях, Кларенс задумался: насколько надо упорствовать, добиваясь своего. Излишняя настойчивость порой только вредит.

Высшая жизненная мудрость, похоже, состоит в этом: понять, когда следует стоять на своем, особенно если дело касается женщины. Если человек сразу опускает руки, его посчитают слабым, а если слишком назойлив — невоспитанным. И так, и так тебя будут презирать мужчины и гнать женщины. Жизнь, действительно, трудная штука. Кларенс понял это в тот момент, когда проявил слабость перед Мэрилин и она прогнала его. Только временно, надеялся он.

И вдруг его осенило: надо срочно поговорить с Эдуардом Рейнолдсом. Было без четверти два. У мистера Рейнолдса, скорее всего, обеденный перерыв. Кларенс зашел в кафе на Третьей авеню, сделал заказ, затем направился к телефону. Телефонный справочник был грязный, первые страницы до буквы "К" вырваны, остальные засалены и загнуты на уголках, но «Кросс и Дикенсон» остались нетронутыми, и Кларенс запомнил номер. Он поел, потом не спеша направился в сторону Сороковой улицы, где находилось издательство мистера Рейнолдса. Кларенс вошел в бар на Третьей авеню и позвонил.

Секретарша мистера Рейнолдса сказала Кларенсу, что тот примет его в пятнадцать минут четвертого.

Около трех Кларенс вошел в помещение «Кросс и Дикенсон», занимавшего три этажа здания. На полках в приемной стояли книги, искусственные растения; привлекательная девушка вела прием посетителей, кроме нее, в комнате были еще секретарши. Кларенса вскоре вызвала блондинка, которая сказала, что она секретарь мистера Рейнолдса и проводит его в кабинет редактора.

— Здравствуйте, мистер Духамель, — приветствовал его Рейнолдс, поднимаясь из-за своего стола. — В чем дело на этот раз? Садитесь.

Кларенс сел в большое кожаное кресло. Кабинет был заставлен книжными шкафами, на окрашенных в томатный цвет перегородках висели рисунки и большой плакат с портретом Кастро, но не тот, что у Мэрилин.

— Я только что был в Бельвью из-за письма, которое написал Роважински моей подруге, — сказал Кларенс. — Наверное, проще показать вам это письмо. — Кларенс достал конверт и протянул его мистеру Рейнолдсу.

Эд прочитал письмо, стоя возле стола.

— Кто такая Мэрилайн? — спросил он, произнеся ее имя в рифму с Кэролайн.

— Мэрилин. Он неправильно написал имя. Она моя знакомая, живет на Макдугал-стрит. Вот почему я только что ходил в Бельвью, чтобы поговорить с врачом, который обследовал Роважински, когда его поместили туда. В Бельвью нет мест, как мне сказали. Я думаю, мистер Рейнолдс... мне кажется, если вы поговорите с моим капитаном — именно с капитаном Макгрегором, это тот, с кем вы встречались, — и, возможно, с кем-нибудь в Бельвью, нам удастся добиться, чтобы этого человека изолировали. В противном случае он снова будет слоняться по улицам и делать гадости. Если я приду с этим письмом, капитан может подумать, что я раздуваю это дело только потому, что Мэрилин моя подруга.

Эд положил письмо на угол своего стола, чтобы молодой человек мог до него дотянуться.

— Этот человек следил за вами? Видимо, да.

— Он, должно быть, видел меня с Мэрилин... возможно, на Макдугал-стрит. Я расскажу своему капитану об этом, но вы понимаете, надеюсь, мое положение, мистер Рейнолдс. Если бы вы немного помогли мне...

Эд медлил с ответом.

— Упрятать его в лечебницу или в тюрьму, — со вздохом сказал Эд, усаживаясь за стол. — Интересно, надолго?

— Не знаю. Он не изменится к лучшему, так мне кажется. Ему пятьдесят один.

— Я понимаю ваше состояние, особенно с учетом того, что он пишет такие письма вашей подруге. Но я и моя жена тоже, мы считаем, нам не следует вмешиваться в это дело. Пусть им занимается правосудие. Предположим, его посадят в тюрьму на два месяца, а потом он снова выйдет. Если он узнает, что я приложил к этому руку, он станет мстить. Как по-вашему?

Кларенс понимал. Конечно, Роважински мог и не узнать, что мистер Рейнолдс приложил руку к его задержанию, но Кларенс боялся обещать что-то наверняка.

— Мне наплевать даже на деньги, которые этот человек выманил у меня, — добавил Эд. — Такова жизнь в Нью-Йорке, ничего не поделаешь, но, мистер Духамель... Как, кстати, вас зовут?

— Кларенс. Клар.

— Кларенс. Если позволите мне... мы с женой намного старше вас. Что случилось, то случилось. Никого невозможно вернуть к жизни. Я не хочу выглядеть сентиментальным... но мы предпочитаем ни во что не вмешиваться. Если вы втянете нас снова в это разбирательство, особенно после того, как мы решили завести другую собаку... и если этот человек снова окажется на свободе...

Кларенс растерялся. Мистер Рейнолдс другими словами высказал то же, что Мэрилин: именно это она имела в виду.

— Но если вы напишете заявление в мой участок... Роважински, вероятно, даже не узнает об этом.

Эд улыбнулся и закурил сигарету.

Раздался стук в дверь.

Вошла блондинка, которая провожала Кларенса до кабинета. В ее руках был поднос.

— Кофе, Кларенс? Фрэнсис, это патрульный Духамель. Но вы, вероятно, уже представились. Моя секретарша Фрэнсис Вернон.

Кларенс поднялся:

— Как поживаете?

— Патрульный Духамель помогал нам, когда украли Лизу, — объяснил Эд.

— О, конечно. Эд рассказывал о вас. Вы нашли человека, который сделал это.

— Да, — подтвердил Кларенс.

— Его только что выпустили из Бельвью, — добавил Эд.

Фрэнсис удивилась:

— И что они собираются делать с ним?

— Не знаю, — ответил Эд. — Он живет в комнате в Виллидж, как говорит Кларенс.

— Вот как? Просто живет?

Кларенс увидел на ее лице то же недоумение, которое появилось на лице Эрика.

— Я понимаю, что ему место в тюрьме. Он по-прежнему пишет анонимные письма и оскорбляет людей. Моя подруга только что получила такое письмо. — Кларенс запнулся, подумав, что и так сказал слишком много.

— Человек, который камнем убил собаку, — произнесла Фрэнсис, — теперь на свободе. Что вы знаете? Эта собака... Вы, наверное, не видели Лизу? — спросила она Кларенса.

— Нет.

— Вот ее фотография. Эд хотел убрать ее, но я попросила оставить. — Она показала на фотографию в рамке, прислоненную к каким-то книгам. — Снимок сделали здесь, на вечеринке. Прощальная вечеринка Фрица, верно? Лиза приходила в контору очень часто.

— Всего несколько раз, — возразил Эд.

— Она носилась кругами по комнате, приветствовала каждого, и ей давали ломтики поджаренного хлеба с закусками... — Фрэнсис замолкла, улыбаясь. — И она всегда вставала на задние лапки, получив что-нибудь, как будто говорила «спасибо».

Эд улыбнулся и засунул руки в карманы.

— Мы никогда не учили ее стоять на задних лапах. Страшная попрошайка!

— И этот подонок убил собаку просто так, — продолжала Фрэнсис, обращаясь к Кларенсу. — Нас всех эта история просто привела в ужас. Мы здесь, в редакции, не могли поверить этому.

— Пейте кофе, Кларенс, — напомнил Эд. — Вам положить сахару?

— Мы написали Эду письмо, выразили наши соболезнования, — продолжала Фрэнсис, — как будто Лиза была человеком. Да, она была личностью. Вы меня не поймете, потому что не видели ее.

Кларенс ничего не ответил, мистер Рейнолдс с многозначительной улыбкой посмотрел на него.

— Извините меня, если я наговорила лишнего, — сказала Фрэнсис, взглянув на Кларенса и внезапно смутившись. Потом обратилась к мистеру Рейнолдсу: — В четыре тридцать. О письме из Бостона не беспокойтесь, они позвонили, и я все уладила.

Кларенс выпил свой кофе. Он понял, что ничего не добьется. Посмотрел на растения на подоконнике, на удобный, обитый зеленой кожей диван, где, вероятно, устраивался Эд, чтобы прочитать рукопись или вздремнуть, если очень уставал. Рядом с диваном стоял низенький столик с пепельницей, бумагами, карандашами. Кабинет напоминал жилую комнату.

— Надеюсь, вы накажете этого подонка, — сказала Фрэнсис, направляясь к двери. — При одной мысли, что он живет в Виллидж, дрожь пробирает.

Кларенс взял со стола письмо Роважински.

— Вам не удастся уговорить свою знакомую обратиться в полицию? Вы говорили, что еще не показывали это письмо в полицейском участке.

— Нет, сэр. Только в Бельвью. Оно попало ко мне сегодня днем. Покажу его в участке вечером. — Но стоит ли? Кларенс не был уверен, что там хоть пальцем пошевелят.

— Попытайтесь сделать что-то ради Мэри-лип. — Эд проводил Кларенса до двери. — Она ваша подруга?

— Да. — Кларенс не отважился сказать, что надеется когда-нибудь познакомить с ней Эда.

Эд открыл дверь:

— Уговорите ее подать жалобу. Желаю вам удачи, Кларенс. Найдете отсюда дорогу?

— Да. Спасибо, мистер Рейнолдс.

Глава 16

Кларенс вернулся домой и позвонил Мэрилин — рассказать, что был в Бельвью и что собирается сегодня вечером показать письмо Роважински в полицейском участке.

Мэрилин не отвечала.

В 5.30 ситуация не изменилась. Возможно, Мэрилин на работе, печатает у кого-то или носит письма. В семь вечера он попытался позвонить еще раз. Снова безрезультатно. Кларенс решил, что она вышла поесть или осталась на обед у того, чью работу перепечатывала, — возможно, у писателя. Однако Мэрилин явно не очень интересовало, как он поступит с письмом Роважински, раз она не удосужилась ему позвонить.

В этот вечер, придя на дежурство в полицейский участок, Кларенс увидел Манзони в кабинете Макгрегора. Предполагалось, что Манзони свободен с восьми вечера, однако он еще не переоделся в штатское. Кларенс надел форму в раздевалке. Выходя, он столкнулся в дверях с Манзони, и тот резко мотнул головой и усмехнулся. Но с другими полицейскими, заступающими на дежурство, Манзони здоровался очень приветливо.

— Стив! Как твоя половина? Все еще бездельничает? — Жена Стива была беременна, но Кларенс считал, что недостаточно близко знаком со Стивом, чтобы расспрашивать его о жене.

Кларенс пошел в кабинет Макгрегора и показал ему письмо от Роважински. Он хотел обсудить это письмо до начала инструктажа.

— Девушка, которая получила письмо, — моя подруга, — объяснил Кларенс.

— Гм-м. Ну и что?

— Ну, Роважински уже один раз поймали, и это на него явно не подействовало. Он все еще докучает людям. Он даже разговаривал с мисс Кумз у ее подъезда. Как по-вашему, что с ним сделают? — Последнее предложение Кларенс заготовил заранее. Не «что нам с ним сделать?» — это прозвучало бы слишком уж лично, но «что с ним сделают?» — обычный вопрос.

— Все зависит от того, что скажут в Бельвью. Мы еще не получили заключение.

— Они нашли для него комнату на Мортон-стрит. Он живет там. Но разве его не будут преследовать по суду?

— Нет, если в Бельвью признают его психом, — ответил Макгрегор. — Им занимается Бельвью.

— Но он не кажется полным психом, и Бельвью оставит его на свободе, — сказал Кларенс. — Я разговаривал сегодня с доктором в Бельвью. Похоже, что они предоставят решать полиции.

— Ты ходил в Бельвью?

— Да, сэр. С письмом. Я подумал, что должен это сделать, сэр.

— Это та твоя подружка на Макдугал-стрит, о которой рассказывал Пит?

— Наверное. Да, сэр. — Кларенс почувствовал, что краснеет.

— Тогда понятно, почему ты так волнуешься. Но на этом участке случается кое-что и поважнее, чем дурацкое письмо девушке с Макдугал, даже если ты, Думмель, ее знаешь.

«Это что же? — удивился про себя Кларенс. — Пара ограблений дрянных домишек?»

— Я бы тоже так думал, сэр, если бы не знал девушку. После такого же письма он убил собаку и выманил две тысячи долларов у Эдуарда Рейнолдса.

— Ах, то, — протянул Макгрегор, как будто этот пустячок случился в далеком прошлом. — Ладно, Кларенс. Я перешлю письмо в Бельвью. Они, кстати, не захотели оставить его у себя?

— Нет. Они не просили.

«А может, нам, по крайней мере, сообщить в полицейский участок Роважински, чтобы там присматривали за ним?» — подумал Кларенс, но не отважился предложить это капитану — в конце концов, это, наверное, уже сделали.

— Пусть все идет как идет, — подвел итог Макгрегор. — Его осматривают два раза в неделю, как сказали мне в Бельвью. Теперь это их головная боль. А сегодня в четыре часа дня произошло изнасилование в подъезде дома на углу Сто первой и Бродвея, об этом сообщил свидетель, а не девушка. Парень смылся, разумеется, но вот описание его внешности. Можешь прочитать. Это для вас, парии, задание на сегодня. — Он протянул Кларенсу листок бумаги.

Кларенс прочитал: «Чернокожий или пуэрториканец, рост 5 футов 6 — 8 дюймов, 35 лет, усы, крепкого телосложения, одет в темные брюки, коричневую куртку, коричневые башмаки, темный свитер с воротником-»хомут".

— Поважнее собаки. Ребенок видел это. Нам позвонила его мать. Мы проверили девушку. Это правда, все верно.

Было уже темно, когда Кларенс вышел на дежурство. Сегодня он работал с Рудином, крепко скроенным парнем, которого он почти не знал. На Сто четвертой улице они прогнали из узкого прохода между домами парнишек, которые явно пытались открыть дверь. Один из мальчишек, лет двенадцати, бросил в них огрызок яблока, который попал Кларенсу в грудь. Кларенс отряхнул мундир и спустился по железным ступенькам, чтобы проверить дверь. Она была заперта.

— В чем дело, черт возьми? — заорал изнутри мужской голос.

— Полиция, — ответил Кларенс. — Проверяем дверь. Что-то случилось?

— Убирайтесь к чертовой матери! Дверь заперта!

Кларенс поднялся по ступенькам наверх, к Рудину. Парнишки смеялись. («Свиньи! Дерьмовые свиньи!») Мужчина, возможно домоправитель, побоялся отпереть дверь и убедиться, что перед ним полицейский, подумал Кларенс. Год назад Кларенс, вероятно, попросил бы открыть ее — просто чтобы удостовериться, что это обычный подвал, а не притон наркоманов или публичный дом. Неожиданно его захлестнула волна гнева. «Это называется разочарование», — подумал Кларенс. Ничего нельзя изменить. Никто не делает выводов и не предпринимает нужных действий — как только что сам он не проверил, кто отвечал ему за дверью в цокольном этаже. На Бродвее они с Рудином осмотрели тщательно, как положено по инструкции, все двери, которые полагалось: магазин скобяных изделий, несколько больших домов, слишком бедных, чтобы держать швейцара, химчистку, булочную. Они шли на запад по той самой Сто первой улице, где в четыре часа дня было совершено изнасилование. Окна квартир светились тусклым желтоватым светом. Слышались звуки музыки и голос телеведущего. За каким из окон изнасилованная девушка? Кларенс подумал, что она сейчас, наверное, беспокоится насчет беременности. Жертва не только унижена, но боится забеременеть или заболеть. Жаль, что в Нью-Йорке столько черных и пуэрториканцев, если в здесь жило больше цивилизованных людей, обстановка была бы намного спокойнее. Другим странам и городам повезло больше. Кларенс особенно ненавидел насильников. За время своей службы он видел по меньшей мере шестерых. Как и воры, они избегали смотреть людям в глаза. Кларенс искал взглядом чернокожего или пуэрториканца ростом пять футов шесть — восемь дюймов, в коричневой куртке. Вдруг повезет.

— Тебе правятся порнофильмы? — спросил Рудин.

Кларенс подумал о Мэрилин, которая терпеть не могла их.

— Нет, — ответил он.

— Брат моей жены... он их делает. Со своими друзьями. Черт возьми, если бы ты увидел хоть один... Он показывает их каждую субботу вечером у себя в Бруклине. В своем доме, понимаешь? Платишь за вход, но пиво покрывает расходы. Я просто подумал, что если тебе интересно...

Кларенс не знал, что сказать, чтобы угодить напарнику. Ему отчаянно хотелось позвонить Мэрилин, сейчас же, чтобы услышать ее голос.

— Может, они нравятся тем, кто не способен заниматься этим по-настоящему, а? — спросил наконец Кларенс.

— Это мысль, — хмыкнул Рудин. Он, похоже, чувствовал себя как на воскресной прогулке. Руки, заложенные за спину, крутят дубинку.

Кларенс посмотрел на часы. Звонить сегодня вечером надлежало, когда будет семнадцать — семнадцать минут такого-то. Оставалось еще двадцать минут.

— Послушай...

— В чем дело?

— Подождешь, пока я позвоню своей девушке? Прямо за углом. — Кларенс имел в виду, что за углом находится бар.

Рудин понял.

Рудин шел дальше по улице, а Кларенс вбежал в бар, где был телефон.

Мэрилин взяла трубку, и Кларенс вздохнул с облегчением.

— Пытаюсь дозвониться до тебя с половины пятого! — сказал Кларенс.

— Я гуляла и ходила обедать. В чем дело?

— Я ходил в Бельвью... — Внезапно Кларенсу расхотелось рассказывать ей по телефону о Бельвью и о встрече с мистером Рейнолдсом. Вот бы увидеть ее. Голос Мэрилин звучал совсем рядом, но Кларенс чувствовал ее сопротивление, она стремилась отдалиться, оттолкнуть его.

— Так что случилось? Ты можешь говорить?

— Я хочу увидеться с тобой. Если можно, пришел бы прямо сейчас. — Он говорил так, будто это можно было устроить, хотя на самом деле это было нереально. Какой-нибудь капитан или лейтенант обязательно проверял, разъезжая на машине, патрули, и никогда не угадаешь, в какое время он появится.

— Ты сейчас на дежурстве?

— Да. Ну... Бельвью... не очень интересно. Я отдал письмо в свой участок. Дальше уже дело зависит от того, нормален поляк или нет. То есть по закону, я имею в виду. Как с ним поступят. — Он говорил правду, но эта правда так не подходила к ситуации. — Мэрилин, можно мне встретиться с тобой завтра вечером, если ты занята весь день? Завтра вечером я свободен. Мне нужно увидеть тебя, хоть на минутку.

— Хорошо, — с тяжелым вздохом согласилась она, Кларенс услышал скорее вздох, чем слово. — Завтра вечером у меня работа. Возможно, я закопчу к девяти — половине десятого. Позвони мне сначала.

Кларенс вернулся к Рудину.

В то утро, около четырех, уходя из полицейского участка, Кларенс прихватил с собой револьвер. Патрульным позволяли брать с собой оружие, и те, кто приходил в участок или уходил домой ночью, так и делали. Кларенса одолевали смутные подозрения и необъяснимый страх.

Он поздно проснулся на следующий день, потому что не смог заснуть до семи утра. Купил продукты в бакалее, сходил в библиотеку, но непрестанно думал о Мэрилин, пытаясь решить, как лучше вести себя сегодня или тогда, когда она согласится уделить ему время — не больше часа, быть может, если вечером у нее будет много работы или если наутро понадобится рано вставать.

Около девяти он позвонил Мэрилин, но телефон молчал до без двадцати пяти десять. Да, он может прийти, если хочет.

Кларенс дошел до площади Юнион, доехал на автобусе до Четырнадцатой улицы Западного округа, потом пересел на местный и вышел на Спринг-стрит. Оттуда было рукой подать до Макдугал. Всю дорогу он высматривал открытый цветочный магазин или продавца цветов, но так никого и не увидел. У Кларенса еще оставались ключи от квартиры Мэрилин. Она все-таки не просила вернуть их или забыла? К поясу Кларенс прицепил револьвер. У него возник безумный план: застрелиться сегодня вечером, если Мэрилин захочет порвать с ним. Не в ее квартире, потому что у нее тогда будет много неприятностей, но, может, на одной из темных улочек, ведущих к центру или на запад, к Гудзону.

Из-за зеленых занавесок на окнах Мэрилин пробивался рассеянный свет. После недолгого колебания Кларенс все-таки открыл своим ключом дверь подъезда. Он взбежал по ступенькам и постучал в ее квартиру.

— Клар?

— Да.

Она отворила дверь. На ней была юбка и свободно болтавшаяся старая белая рубашка. Пряди длинных волос падали на плечи и прикрывали грудь.

Кларенс обнял ее, целовал в шею...

— Что случилось? — Мягко, но решительно она отстранила его.

— Да ничего особенного. Я, в общем-то, хотел просто повидаться с тобой. — Он сперва не отрывал от нее глаз, но потом, чувствуя, что ей это неприятно, отвел взгляд, глубоко вздохнул и ощутил слабый знакомый аромат: Мэрилин, запахи кофе, книг, окрашенных в кремовый цвет радиаторов под окном. Ему показалось, что он не был здесь полгода. Горела только одна лампа. Пишущая машинка стояла на круглом столике.

— И что случилось в Бельвью?

Кларенс рассказал ей. Рассказал, как ходил на работу к мистеру Рейнолдсу.

— Бельвью сваливает все на полицию, а полиция — на Бельвью. Я никак не могу заставить тех или других посадить этого типа, под замок... пока. — Кларенс снял пальто и бросил его на спинку кресла. Пиджак распахнулся, и она увидела на ремне револьвер.

— Ты носишь с собой оружие?

— Это позволено. Ты не видела его раньше?

— Хуже, чем в Техасе.

— Я никогда не пользовался им. Не было необходимости. Только на занятиях. — Кларенс почему-то оправдывался, но не знал, слушает ли его Мэрилин. Она села, а он остался стоять. — Жаль, что мистер Рейнолдс не захотел мне помочь. Мне не удалось убедить его обратиться в наш участок. Думаю, что и ты не захочешь.

— Боюсь, что да, — ответила Мэрилин. — Ничего особенного не произошло. Ну пристал к красивой девушке. Не думаю, что полиция обратит на это внимание. Как по-твоему? Кроме того, не хочу я больше видеть этого грязного подонка. — Мэрилин закурила. — Ты пришел сюда сегодня, чтобы рассказать, что ничего не добился? Понятно, почему мистер Рейнолдс не хочет больше говорить на эту тему. Он понимает, что ничего хорошего из этого не получится. Может, этот мерзавец отстанет от него.

Кларенс присел на стул рядом с столиком Мэрилин:

— Мне... мне хочется, чтобы ты когда-нибудь познакомилась с мистером Рейнолдсом. И с его женой.

— Кажется, ты уже говорил об этом. Мне все надоело, Клар. Зачем мне знакомиться с мистером Рейнолдсом? И тот псих! Он наверняка шпионит за всеми нами. Я уверена. Получает от этого удовольствие. И он свободен как ветер. На Мортон-стрит. Этот подонок!

— Он не... свободен на самом деле.

— Почему же нет? Живет всего в паре кварталов отсюда! Я сегодня вечером ужинала с Денни у «Марготты», потом он провожал меня домой, хотя это совсем рядом. По-твоему, я отважусь теперь выходить по вечерам одна? Господи, как противно! — Мэрилин плотнее задернула занавески, чтобы они прикрыли все окно. — Возможно, он и сейчас там. — Она повернулась к Кларенсу: — Тебе лучше уйти сейчас, Клар. У меня сегодня еще работа. Извини.

— Черт возьми. — Кларенсу отчаянно хотелось остаться с ней на ночь, на всю ночь. Сегодняшний вечер, этот час, этот миг казался решающим. — Я хочу уйти из полиции, Мэрилин. Очень скоро.

— Уйти? Не верю в это.

— Можно мне остаться с тобой сегодня ночью? — Он стоял около стола. — Пожалуйста, Мэрилин. Не сердись.

— У меня просто нет настроения. Не говоря...

— Я не стану мешать, если ты будешь работать. Позволь мне вернуться позднее.

— Не-ет, Клар, — прозвучало мягко, но очень решительно.

— Ты считаешь, что я не справился с... с этим, но я стараюсь. — «Мне приходится действовать по правилам Бельвью и закона», — хотел он сказать, но побоялся ее насмешек. — По-твоему, я недостаточно решителен, но...

— Я никогда не говорила этого.

— Не говорила, но считаешь, что я слишком мало сделал.

Мэрилин задумчиво покачала головой, так медленно, что ее волосы не рассыпались.

— Ты не годишься для работы в полиции, Клар, в этом все дело. И мы не подходим друг другу. Мы слишком разные. Помнишь, как ты рассказывал мне о Корнеллском университете... о студенческих демонстрациях.

— Ах, это! — Кларенс почувствовал раздражение. Он рассказывал Мэрилин, что пытался помешать студентам-демонстрантам крушить все в библиотеке и в факультетских аудиториях, даже раза два говорил об этом на митингах. Студенты призывали уничтожать «совершенно невинные, очень полезные и даже прекрасные книги — и мебель!» — как говорил когда-то Кларенс. Мэрилин спорила с ним. Она пыталась объяснить, почему «все старое» должно быть разрушено прежде, чем начнет строиться новое и лучшее. Но все это было так надуманно, так ничтожно по сравнению с тем, что происходило с ними, двумя людьми, стоявшими совсем рядом, двумя влюбленными, как ему казалось.

— Тебе лучше уйти, Клар.

На Кларенса вдруг накатила слабость. Он стоял, расправив плечи, хотя чувствовал, что сейчас потеряет сознание.

— Я люблю тебя. — Он вспомнил тот вечер, когда они познакомились, в баре на Третьей авеню, где Мэрилин была с компанией, которую он еще не знал, а сам он пил пиво с приятелем по работе. Кларенс неожиданно подошел к Мэрилин и попытался завязать знакомство, и она сказала ему свой телефон: «Все равно не запомнишь, так какая разница?» Но он запомнил его (тут же записал), и с этого дня все началось. Хотя, конечно, у них не было общих друзей.

Кларенс обнял ее и поцеловал в губы, но она оттолкнула его, немного сердито — или это был настоящий гнев?

— Уходи! — сказала она с легкой улыбкой, возможно подсмеиваясь над ним.

«Сам черт не поймет, что у женщин на уме!»

Кларенс ушел. Застегивая на лестнице пальто, он чуть не упал, зацепившись каблуком за ступеньку. Он решил идти домой пешком.

Тут он увидел Роважински. Может, показалось, что эта жалкая фигурка, метнувшаяся налево за угол в ликер-стрит, — поляк. Кларенс бросился за ним; до угла было двадцать ярдов, и так хотелось увидеть, кто это. Кларенс налетел на какого-то прохожего и продолжал бежать, пробормотав на ходу: «Извините».

Он добежал до угла, но не увидел Роважински. Несколько магазинов с освещенными витринами были еще открыты, по Бликер-стрит мчались машины, по тротуарам шли люди, но нигде не было видно прихрамывающей фигуры. Может быть, он ошибся. Кларенс быстрым шагом пошел по Бликер-стрит на запад, пытаясь разглядывать обе стороны улицы и одновременно смотреть вперед, в темноту. Поляк, вероятно, направлялся к дому, подумал Кларенс, потому что Мортон-стрит сворачивает на запад.

На Седьмой авеню у Кларенса заколотилось сердце — он наконец увидел поляка. Роважински, прихрамывая, перебегал через улицу, петляя в потоке машин, которым был дан зеленый свет. Светофор остановил Кларенса, и он пританцовывал на месте, с нетерпением ожидая, когда можно будет перейти улицу. Тем временем Роважински достиг противоположной стороны, и Кларенс увидел, что он оглядывается, из чего становилось ясно, что поляк заметил его. Возможно, тот видел, как Кларенс выходил из дома Мэрилин. Роважински продолжал свой путь на запад, но Кларенс не мог броситься наперерез пяти или шести потокам машин, в основном такси, мчавшихся по Седьмой авеню. Кларенс подумал, что после Седьмой авеню поляк свернет в первую же узкую улочку — Коммерс. Эта коротенькая улица вела к небольшому театру. Тут Кларенс снова потерял Роважински.

Мортон-стрит шла параллельно Коммерс, шедшей к югу. Или Роважински пошел по Бэрроу-стрит? Коммерс резко сворачивала направо и переходила в Бэрроу-стрит. Кларенс помедлил у поворота, потом устремился по Бэрроу-стрит, которая не была освещена. Он услышал грохот мусорного бака, как будто кто-то налетел на него. Затем он увидел поляка или кого-то похожего. Бегущий силуэт мелькнул на фоне мерцавших вдали желтых огней Гудзон-стрит, широкой улицы, по которой мчался непрерывный поток машин. Нет, подумал Кларенс, на этот раз он так напугает Роважински, что тот никогда не осмелится близко подойти к Макдугал-стрит, — возможно, даже разобьет ему нос. Роважински исчез — видимо, нырнул в темный подъезд. Кларенс попытался понять, за какой дверью он скрылся, потому что все дома были похожи: небольшие особняки вплотную прилепились друг к другу.

В этот момент Кеннет плотно закрывал за собой липкую парадную дверь крошечного подъезда, пропахшего мочой. Света там не было, и, если коп не видел его, он спасен. Почему, черт возьми, коп так вышел из себя сегодня вечером? Кеннет присел на корточки, чтобы его не было видно сквозь стекло верхней половины двери. Кеннет заметил, как высокий парень вошел полчаса назад в дверь дома Мэрилин Кумз, но не был уверен, что это Думмель. Кеннет решил подождать, поскольку ему было интересно, действительно ли это ее дружок-полицейский. Кеннет ожидал, что скандал разразится раньше, в субботу или воскресенье, потому что девушка должна была получить его письмо в субботу, и он весь день в субботу наблюдал за ее домом (он был уверен, что его никто не заметил), но ничего интересного не произошло. Поскольку, несмотря на письмо, никто к нему не явился, Роважински был несколько разочарован. Однако можно было считать, что он одержал победу: скорее всего, эти люди просто боялись прийти к нему, а может, они хотят открыть настоящую охоту, а не просто явиться и отругать. Думмель, конечно, боялся навещать свою подружку, или же она дала ему отставку. Тогда сегодня вечером он объявится.

Кеннет услышал топот бегущего человека, и дверь широко распахнулась. Кулак копа обрушился на его голову.

Кларенс, ухватив маленького человека за грудки, без особых усилий поднял его на ноги. Шляпа Роважински свалилась, рот открылся, глаза выкатились из орбит, и он завопил.

«Зачем?» — хотел спросить Кларенс. Он оттолкнул поляка, и голова того стукнулась о стену. Кларенс вытащил револьвер. Он не собирался использовать его в качестве оружия, но, действуя им как булыжником, он ударил Роважински по голове.

Теряя сознание, Кеннет успел услышать, как голос его пресекся. Он вдруг провалился куда-то, обмяк, умалился. Как будто гора, каменная лавина обрушилась на него, так что он не мог пошевелиться. Но это сделал один человек. Это была последняя мысль Роважински. Он словно погрузился в сон, в кошмар.

Кларенс, поскользнувшись в луже крови, ударился о степу и чуть не упал. Пытаясь сохранить равновесие, он выронил револьвер и долго лихорадочно шарил в темноте по полу, как будто Роважински мог схватить его и убежать. Но Кларенс понимал, что поляк потерял сознание. Наконец он сумел открыть дверь, вышел на улицу и направился на запад, в сторону Гудзона.

Молодая женщина с шарфом на голове шла навстречу ему со стороны Гудзон-стрит; окинув его быстрым взглядом, она прошла мимо. Кларенс тяжело дышал. Сперва держал револьвер в правой руке, затем засунул его под пальто и положил в кобуру. В желтом свете фонарей на Гудзон-стрит он осмотрел свою правую руку и увидел на ней кровь. Неторопливо и бездумно, ощущая страшную усталость, он левой рукой стал искать носовой платок, нашел в заднем кармане брюк бумажную салфетку и вытер ею правую руку. В свете уличных фонарей кровь на бумаге казалась черной. Ее было немного. Три или четыре человека обогнали его. Кларенс не посмотрел на них и едва ли осознал их присутствие, его совершенно не заботило, что они подумали. Он направился к центру, все еще с трудом переводя дыхание, разминая свое тело, как человек, мышцы которого свела судорога.

Он шел по северной стороне Четырнадцатой улицы по направлению к Бродвею, потом свернул и, ни о чем не думая, смертельно усталый, пошел к своему дому.

Глава 17

Когда Кларенс проснулся, воспоминание о событиях прошедшего вечера оглушило его, и лишь с большим усилием он смог прийти в себя. Поляк, наверное, умер, подумал он. А если нет? Тогда он скажет, что коп Думмель напал на него и избил до полусмерти. Кларенс понимал, что набросился на Роважински, как психопат. Он ударил Роважински револьвером.

Кларенс увидел валявшуюся на стуле кобуру. Он взял в руки револьвер, думая, что надо включить радио и послушать новости: возможно, сообщат что-нибудь о Роважински. Но прежде всего надо осмотреть револьвер. На нем не было видно крови, но Кларенс, намочив в раковине полотенце, отжал его и старательно протер револьвер. Маленькое розовое пятно исчезло. Он открыл обойму, вынул пули, а затем вымыл и протер патронник, после чего вставил пули на место. Все это время он размышлял над вопросом, хватит ли у него сил отрицать, что он убил Роважински, если против него будет много улик. Наверное, это бессмысленно. Мысли мешались. Но все же ясно было, что нужно уничтожить пятна крови. Он вымыл ботинки, проверил также подошвы. Подойдя поближе к окну, внимательно осмотрел свое темно-коричневое твидовое пальто. Не заметил на нем никаких следов крови, ни спереди, ни на манжетах. Брюки. Он повесил их на вешалку, значит, они в шкафу. На синем фоне левой брючины он увидел более темную полоску около полутора дюймов длины. Потер ее влажной тряпкой. Материя приобрела розоватый оттенок. Кларенс положил пальто и брюки на стул возле двери. Их надо отнести в чистку. И пиджак, пожалуй, тоже. Он обследовал пиджак и не увидел никаких пятен ни спереди, ни на рукавах. Отдел по расследованию убийств может потребовать для изучения его одежду... всю его одежду, и Кларенс понимал, что, если под микроскопом обнаружат следы крови, это будет серьезной уликой для обвинения.

На правом манжете его белой рубашки было пятно двух дюймов длины. Он застирал рубашку в холодной воде, потер с минуту пятно щеткой для ногтей, и оно почти исчезло. Надо ли избавиться от рубашки? Если отдел по расследованию убийств допросит его сегодня, весьма вероятно, что они заглянут даже в мусор. Он потер манжет еще и решил отнести эту рубашку вместе с другими грязными рубашками и пижамой в прачечную на Второй авеню.

В десять часов утра в новостях не было ни слова о Роважински. Кто нашел его, без сознания или мертвым? Конечно, кто-то из жильцов дома, хотя странно, что никто не высунул носа, когда они подняли страшный шум в подъезде. Как долго он бил Роважински? Одну минуту? Две?

Нашли ли Роважински вчера ночью или сегодня утром... совсем недавно? Смог ли он подняться и дойти до своей квартиры на Мортон-стрит? Нет, подумал Кларенс, потому что тогда он немедленно завопил бы о том, что копа Думмеля надо отдать под суд. Роважински, должно быть, мертв. Кларенс почувствовал легкое недомогание. Открыл окно и стал бесцельно ходить по комнате, не в силах остановиться, потом принял душ, сварил кофе. Он хотел позвонить Мэрилин и не смог, как будто его парализовало и у него не было сил дотащиться до телефона. Да и нельзя звонить ей так рано. Он почувствовал, что ему хочется уйти из своей квартиры. Сегодня вечером не нужно идти на дежурство. Можно навестить родителей. Если ему будет там еще хуже, можно сказать, что он устал и хочет поспать дома. Или можно прогуляться в Асторию. Он набрал номер телефона родителей, и, к его удивлению, мать оказалась дома. Она была рада, что ему удастся выбраться к ним. Кларенс успокоил ее: конечно же у него есть ключ от дома, даже если ей придется выйти. Он придет до полудня.

Кларенсу не надо было с собой ничего брать. Он взял только книгу и пальто с брюками, чтобы отдать их в чистку, а также сверток белья — отнести в прачечную.

Матери не было дома, она, как и предупреждала, вышла за покупками, но вернулась из бакалеи через двадцать минут с тяжелой сумкой. Кларенс помог ей выгрузить на кухне все покупки.

— Как Мэрилин? У вас все в порядке?

— Думаю, что да. Конечно. — Кларенс произнес это уверенно, чтобы стало ясно: все идет своим чередом и разговаривать не о чем.

— У нас тут случилось небольшое ЧП. Миссис Ферст, наша методист, отвезла одну девочку, Эдит Фрейер, десяти лет, в центр, где ребятишкам подбирают протезы конечностей и учат пользоваться ими. Видишь ли, иногда это помогает, им становится легче, когда они видят других таких же инвалидов, как они. Но когда наша девочка увидела столько искалеченных ребятишек, с ней сделалась истерика. Миссис Ферст ужасно испугалась. И извинялась перед матерью Эдит. По-моему, миссис Ферст находилась в худшем состоянии, чем ребенок. У Эдит истерика продолжалась несколько часов.

Кларенс в красках представил себе эту картину, и у него сжалось сердце.

— Господи, какой кошмар.

— Да. Но кто мог знать? Иногда стараешься придерживаться инструкции, иногда доверяешь инстинкту. Эдит не моя подопечная. Может, я разобралась бы лучше, но это еще неизвестно.

Нина готовила ленч.

Кукушка в часах над дверью кухни ожила: 12.30. Мэрилин не понравились бы эти часы.

Днем Кларенс почувствовал неодолимую сопливость, как будто принял снотворное. Мать предложила ему вздремнуть, так что он поднялся наверх, в свою комнату, намереваясь почитать, но через пять минут заснул. Он проспал три часа, умылся и спустился вниз. Отец только что вернулся домой:

— Привет, Клар! Чему мы обязаны такой честью?

— Мне надоел Нью-Йорк, — с улыбкой ответил Кларенс.

— Видишь, Ральф, — подхватила его мать, — мы не такие скучные, как Нью-Йорк.

— Если бы Нью-Йорк был таким уж интересным, я сам жил бы там, — ответил Ральф. — Здесь воздух не нектар, но дышится намного легче, чем в Нью-Йорке.

Обычный разговор. На обед было мясо, купленное у любимого мясника Мюллера, на Дитмар. Мать уверяла, что Кларенс никогда не ел такого высококачественного мяса в Нью-Йорке, даже в лучших ресторанах. Они оба решили, что он похудел. Как Мэрилин?

— Надеюсь, когда-нибудь ты доставишь нам удовольствие и познакомишь с ней, — сказал Ральф. — Ты не показывал нам даже фотографии. Неужели ни разу ее не запечатлел?

— Он же большей частью работает по ночам, а днем отсыпается, — вмешалась Нина.

— А если взять камеру со вспышкой?

В семь часов вечера в гостиной включили телевизор. Кларенс с отцом пили перед обедом пиво. Среди заключительных новостей прозвучало: «Сегодня в подъезде многоквартирного дома в Гринвич-Виллидж было найдено тело человека, опознанного как Кеннет Роважински, безработный, в прошлом строительный рабочий, пятидесяти одного года. Смерть наступила в результате ударов по голове. Преступник пока неизвестен». К концу сообщения комментатор понизил голос, как бы из искреннего уважения к покойному.

Ральф, не дослушав, о чем-то заговорил. У Кларенса пропал аппетит, что очень опечалило его мать. Ведь на десерт она приготовила лимонный пирог, который сын всегда так любил. Кларенс раздумывал, услышали ли новость Рейнолдсы. А Мэрилин? У нее был телевизор, но она редко включала его. Что она скажет, когда узнает, что Роважински убит на Бэрроу-стрит, вероятно, во вторник ночью? Кларенсу хотелось думать, что она обрадуется его поступку, даже станет восхищаться его мужеством. Но что, если он для нее станет просто еще одним психом с револьвером, еще одной жестокой свиньей?

В начале девятого, когда они пили кофе, зазвонил телефон. Ральф поднял трубку.

— Да. Да, он здесь. Подождите минуточку. Тебя, Клари. — Отец протянул ему трубку. — Никогда не оставляют тебя в покое, правда?

— Привет, Кларенс. Это Сантини. Послушай, ты знаешь, что поляк Равински мертв? Кто-то пристукнул его на Бэрроу-стрит. Тебе что-нибудь известно об этом? Есть какие-то мысли?

— Нет, я услышал только что в новостях.

— Что ж, отдел по убийствам хочет тебя видеть. Детектив Фенуччи. Я дам тебе его номер. Есть карандаш?

Кларенс записал имя, телефон коммутатора и добавочный номер.

— Мак сказал, что ты не спускал глаз с этого парня и, вероятно, знаешь, кто мог это сделать. Есть мысли?

— Нет, сэр. Никогда не видел его с кем-нибудь. Кроме его хозяина.

Сантини хмыкнул:

— Представляю, в какой ярости его хозяин, небось на стенку лезет. Да, как я понимаю, поляк не пользовался популярностью. Послушай, Кларенс, сейчас же отправляйся в отдел убийств. Они ждут тебя сегодня вечером.

Кларенс обернулся к родителям:

— Мне надо ехать в Нью-Йорк.

— Правда, Клари? — Мать тут же расстроилась.

— Ведь у тебя же сегодня нет ночного дежурства? — спросил отец.

Хорошо, что они беседовали, пока он разговаривал по телефону.

— Срочно. Ничего не поделаешь.

— У преступников, — пробормотал Ральф, — не бывает выходных.

Кларенс поднял трубку и позвонил Фенуччи. Он назвал себя. Фенуччи не было на месте, но он должен был появиться в течение часа. Может ли Кларенс прийти сейчас в пятый отдел полицейского управления?

Через несколько минут Кларенс шел к станции наземной дороги на бульваре Дитмар. Он отправился прямо в пятый отдел полицейского управления на Сто двадцать шестой улице Западного округа. Ему пришлось подождать минут десять, пока появится Фенуччи с двумя помощниками. Детектив Фенуччи, полный мужчина лет сорока, провел Кларенса в пустой кабинет, сел за стол и открыл блокнот.

— Как я понимаю, вы неоднократно видели этого человека, Роважински? — спросил Фенуччи, расспросив Кларенса про номер его участка, про звание, про длительность работы в полиции.

Кларенс объяснил, при каких обстоятельствах он видел поляка, и ему не пришлось входить в детали относительно собаки Рейнолдсов и выкупа, потому что Фенуччи уже была известна и эта история, и заключение Бельвью. Фенуччи знал также о том, что Роважински обвинил Кларенса во взятке в пятьсот долларов, и спросил Кларенса, правда ли это.

— Нет, сэр.

— Как я понимаю, он приставал к вашей подружке Мэрилин Кумз с Макдугал-стрит, — прочитал Фенуччи в блокноте.

— Да, сэр. Он написал ей анонимное письмо. Она отдала это письмо мне, для доклада. Мой капитан сказал, что отошлет его в Бельвью.

Интересно, Фенуччи уже разговаривал с Мэрилин? Возможно. Как глупо было не позвонить ей, не попытаться связаться с ней до прихода сюда!

— Что за человек Рейнолдс? Мы встретимся с ним сегодня вечером. Как я понимаю, у вас с ним дружеские отношения... Видели вы когда-нибудь, чтобы Роважински разговаривал с кем-то из соседей? Не относится ли он к числу тех, кто затевает драки с незнакомыми?

— Не исключено.

— Может оскорбить девушку, если она со спутником?

— Вполне возможно.

Фенуччи сделал несколько пометок.

«Что скажет Мэрилин?» — подумал Кларенс. Что он ушел из ее квартиры около 10.30 вечера во вторник? Или что он провел всю ночь с ней? Кларенс подумал, что Фенуччи не спрашивает, где он провел предыдущий вечер, и это странно.

— Тот подъезд, где его нашли, — продолжал Фенуччи, — это не его дом, и никто там не знает его. Он бежал от кого-то, или кто-то затащил его туда, чтобы избить. В доме живут две старые дамы, очень бедные, понимаете, на пособии, на третьем этаже живет старик управляющий. Второй этаж пустой, там нет никого, кроме крыс. Жильцы заявляют, что ничего не слышали. Дело в том, что двое из троих глухие. — Фенуччи засмеялся, видимо, чтобы взбодриться, так как выглядел очень усталым. — Насколько я понимаю, вы как-то раз навещали этого человека и вели себя с ним грубо. — Фенуччи заглянул в свои записи. — Всего несколько дней назад, по словам хозяина.

— Да. Он слонялся возле дома моей подружки на Макдугал-стрит. Я попросил его прекратить это.

— Вы видели его на Макдугал?

— Нет. Мисс Кумз...

— Вы ударили этого человека? Хозяин говорит, что было много шума.

— Много шума не было. Я толкнул его, и он упал. Я хотел напугать его. Подумал, что, если напугаю его один раз как следует, он перестанет приставать к девушке.

Фенуччи кивнул с видом удовлетворения:

— Но он не перестал.

— А по-моему, очень даже перестал. После этого моя подружка не жаловалась. — Но Кларенс вдруг вспомнил про вино, которое приносил поляк, и про письмо Мэрилин.

— С того раза вы его не видели?

— Нет, — ответил Кларенс.

— Где вы были вчера вечером?

— У меня было свидание с моей подружкой — Мэрилин Кумз.

— Где?

— В ее квартире на Макдугал-стрит.

— В какое время вы пришли туда?

— Около... около десяти. Она работала до десяти.

— Вы ходили ужинать?

Что она сказала? Кларенс решил рискнуть и ответил:

— Мы остались дома.

— Долго? Как долго вы оставались там?

— Я остался на ночь, — ответил Кларенс.

Он смотрел на Фенуччи, пытаясь уловить на его лице подозрение, но детектив оставался совершенно спокойным, и его пальцы медленно перевернули страницу блокнота. Он сделал какую-то пометку.

— Как вы добрались до дома девушки?

— Подземкой... Я сел в метро от площади Юнион. Доехал до Спринг-стрит.

— Когда вы вышли из своей квартиры?

— Наверное... вскоре после половины десятого.

— Вы видели... Роважински на улице, когда прибыли туда?

— Нет, сэр.

— В котором часу вы ушли из квартиры на следующее утро?

— Кажется, около половины восьмого или в восемь.

— Видели вы тогда Роважински?

— Нет, сэр.

— Что вы затем делали?

— Пошел домой.

— Роважински был убит прошлой ночью около полуночи, плюс-минус пара часов. В полночь вы были у своей подружки?

— Да, сэр.

— Хорошо. — Фенуччи торопливо собрал свои заметки, как будто ему срочно надо было куда-то ехать... возможно, к мистеру Рейнолдсу. Потом он сказал: — Сейчас мы отправимся к вам домой, если не возражаете, патрульный Духамель.

Они выехали на полицейской машине без опознавательных знаков, за рулем сидел человек в штатском. Шофер остался в машине, которую припарковали под знаком «стоянка запрещена».

Кларенс застелил свою кровать, не очень аккуратно, но она была убрана. Его револьвер в кобуре и ремень лежали на комоде, и это было первое, что заметил Фенуччи.

— Вы берете домой оружие?

— Иногда. Если не иду сразу на свидание.

— Прошлой ночью вы прихватили его с собой?

— Нет, сэр.

Фенуччи вытащил револьвер, и осмотрев его, проверил, на месте ли все патроны. Он внимательно обследовал револьвер при свете торшера.

— Этого парня могли пристукнуть револьвером. Или кирпичом. Чем-то довольно тяжелым. У него множество переломов. Мы заберем этот револьвер для проверки. Вы получите его позднее, завтра, если он чист. — Фенуччи улыбнулся. — Не побоитесь провести двадцать четыре часа без оружия, правда? У вас завтра выходной?

— Да, до завтрашнего вечера, — ответил Кларенс.

Фенуччи забрал с собой также ремень.

— Теперь... что было на вас прошлой ночью? Можно осмотреть ваш шкаф?

Кларенс открыл дверцу шкафа. Там висели три или четыре костюма, непарные пиджаки и брюки, пижама и пара рубашек на вешалке, ботинки в беспорядке валялись на полу. Темно-красные башмаки, которые он мыл, стояли сверху, слева, на других ботинках.

— Во что вы были одеты прошлой ночью?

Кларенс задумался.

— Эти брюки, — сказал он, указывая на те, которые были на нем, серые фланелевые брюки. — И этот свитер... кажется, поверх еще один свитер. — На нем был серый свитер с угловым вырезом.

Фенуччи, похоже, не заинтересовало, какой еще свитер он имел в виду. Он мельком взглянул на одежду, которая была на Кларенсе, потом повернулся к шкафу:

— Пальто?

— Плащ, — ответил Кларенс и прикоснулся к темно-зеленому плащу, висевшему в шкафу.

Фенуччи вытащил плащ, осмотрел его спереди и сзади, оглядел рукава.

— Башмаки?

— Вот эти ботинки. — Кларенс указал на коричневые мокасины, которые были на нем.

Фенуччи кивнул.

Ему неинтересно, подумал Кларенс. Фенуччи рассчитывает на револьвер. А может, он уже составил мнение, выслушав показания Мэрилин. Он явно не собирается отправлять вещи в лабораторию на обследование.

— Вы сказали, что Рейнолдс приятный человек, джентльмен. Воспитанный. — Фенуччи слегка улыбнулся. — Не мог он нанять кого-то, чтобы пристукнуть этого пария?

Кларенс покачал головой:

— Мне кажется, он не такой человек. Он говорил мне, что хочет забыть обо всем. Он любил собаку, а собака была мертва.

— Когда Рейнолдс говорил вам, что хотел бы все забыть?

Кларенс вспомнил разговор в понедельник в кабинете мистера Рейнолдса. Кларенс не хотел упоминать об этом визите, хотя мистер Рейнолдс, вероятно, расскажет о нем.

— Он сказал мне об этом, когда узнал, что собака мертва.

— Хорошо. Ладно, патрульный Духамель. На сегодня все. — Фенуччи направился к двери. — У вас выходной до какого времени?

— До восьми вечера в четверг, сэр.

— Я смогу застать вас здесь?

— Да.

— Не уезжайте из города... несколько дней. — Фенуччи ушел, прихватив револьвер с ремнем.

Кларенс перевел дыхание, прислушиваясь к шагам Фенуччи на лестнице. По крайней мере половина его вопросов задавалась со смыслом, подумал Кларенс. «Не мог ли Рейнолдс напять кого-то, чтобы пристукнуть этого пария?» Неужели Фенуччи ожидал, что Кларенс клюнет на такое? Собрал ли уже детектив все необходимые доказательства? А что с револьвером? Кларенс тщательно вымыл его. Но лабораторные исследования — вещь невероятная. Ответ будет либо «да», либо «нет». Сейчас это уже не в его власти. Кларенс не знал, поехал ли Фенуччи к Мэрилин или к мистеру Рейнолдсу, кроме того, детектив работал над этим делом наверняка не в одиночку. Кларенс поднял телефонную трубку и посмотрел на часы: без семнадцати одиннадцать.

Мэрилин ответила, к громадному облегчению Кларенса.

— Здравствуй, дорогая. Клар. Как ты?

— Паршиво. Как раз собиралась выйти.

— Ты одна?

— Да-а. — В голосе ее звучали нетерпеливые и нервозные нотки.

— Копы... из отдела по расследованию убийств только что говорили со мной. Они приходили к тебе?

— Да. Явились сюда в семь. Может, заходили и раньше, но меня весь день не было дома.

— Что ты им сказала?

— Я сказала им, — ответила Мэрилин все тем же напряженным тоном, — что ты провел здесь всю ночь.

Кларенс судорожно вздохнул:

— Я сказал то же самое. Слава богу. Спасибо.

— Не благодари меня, я сделала это ради своего удовольствия.

Он замолчал на несколько секунд. Она имела в виду удовольствие навредить копам, солгать им.

— Они еще придут?

— Не знаю. Возможно. Но я не собираюсь оставаться здесь. Устала от всего этого. Но...

— Но?.. Что, дорогая?

— Я думаю, это сделал ты, верно? — спросила она шепотом.

Он плотно прижал трубку к уху:

— Ты сказала правду.

— Мне надо идти, Клар. Я не останусь здесь на ночь.

— Ты боишься, что они придут к тебе ночью?

— Мне просто тошно здесь, противно видеть легавого в моей квартире! — Похоже, у нее начиналась истерика.

Он спросил ее, где она будет ночевать. Возможно, у Эвелин на Кристофер-стрит.

— Ты позвонишь мне завтра? Я же не знаю, где искать тебя. Еще одно. Я сказал, что ушел от тебя в половине восьмого или в восемь утра.

— По-моему, я сказала: в десять. Около десяти.

— Не думаю, что это имеет значение.

— Мне надо идти.

— Обещай, что позвонишь мне!

— Я позвоню тебе. — Она повесила трубку.

В это время, около одиннадцати часов, Эд и Грета Рейнолдсы разговаривали с полицейским из отдела убийств, детективом по имени Морисси. Другой детектив позвонил Эду на работу около четырех часов дня, переговорив предварительно с Гретой и узнав номер его служебного телефона, чтобы назначить Эду встречу в его квартире в семь часов вечера. Но Эд отказался, объяснив, что они с женой должны присутствовать на похоронной церемонии на Лексингтон-авеню: умерла мать их знакомой, и он освободится не раньше десяти часов вечера. Эд был тверд. Эд полагал, что полиция хотела видеть его, чтобы выяснить какие-то детали, поставить заключительную точку в деле Лизы, потому что детектив не сказал, что он из отдела убийств. Мать Лили Брендстрам умерла после долгой болезни, и Эд с Гретой присутствовали на мрачной церемонии в похоронном бюро, а затем, вместе с другими, в основном друзьями покойницы, поехали в квартиру Лили на Восьмидесятой улице Восточного округа.

Эд с Гретой переехали. С начала недели они жили в новой квартире на Девятой улице Восточного округа, в доме, который казался им гораздо приятнее их прежнего дома на Риверсайд-Драйв.

Детектив Фред Морисси объяснил, что Фенуччи, который разговаривал с Эдом в его кабинете, предстояло отправиться к одиннадцати часам по какому-то делу.

— У нас по нескольку человек работают над одним делом, — объяснил Морисси с приятной ирландской ухмылкой. — Собираем все по кусочкам. Шерлоки Холмсы уже перевелись.

Эд вежливо улыбнулся. Они с Гретой не знали о смерти Роважински, пока им не сказал Морисси. Бэрроу-стрит. У Эда было смутное представление о том, где находится эта улица, к западу отсюда, на другой стороне Седьмой авеню, где улицы имели свои названия и не пересекались под прямым углом. Им задали несколько вопросов, в частности, где был Эд вчера вечером, во вторник, между восемью и двумя-тремя часами ночи. Вчера вечером они с Гретой хотели пойти в кино на Восьмой улице и не пошли, потому что Эду пришлось почти до часу ночи читать рукопись. Он выходил из дома в семь и еще раз около полуночи, ненадолго, чтобы прогулять нового щенка, Джульетту.

— Я, между прочим, никогда не видел Роважински, — сказал Эд.

— Нет? Даже когда он сидел в тюрьме? — Морисси знал о собаке и о выкупе.

— Нет. Мне предлагали увидеть его, но я отказался. Честно говоря, мне хотелось бы забыть обо всем, потому что наша собака мертва, и тут уж ничего не поделаешь. — Убийство довершило картину, думал Эд, зачем говорить, как все это омерзительно и гадко. Кому-то Роважински стал поперек горла, и нечего этому удивляться.

— Понятно. Вы, вероятно, не знаете никого, кто... Дело вот в чем: может, вы знаете, кто мог бы это сделать? Понимаю, что у вас с этим человеком разные сферы общения, но... — Морисси снова ухмыльнулся.

— Я не знаю никого, — ответил Эд. Он посмотрел на Грету, которая сидела на другом конце дивана, спокойная, внимательная и молчаливая.

— У меня здесь некоторые заметки... относительно патрульного Кларенса Духамеля, который помогал вам разыскивать собаку. Вы знаете патрульного Духамеля?

— Да, — подтвердил Эд.

— Этот Роважински оскорбил его подружку. — Морисси посмотрел в свои записи и привел фамилию Мэрилин и ее адрес. — Патрульный Духамель приходил также в комнату Роважински на Мортон-стрит и грубил ему. Он сказал, чтобы тот прекратил приставать к его подружке. Вам известно что-нибудь об этом? Говорил ли Духамель...

— Нет, я ничего не знаю об этом, — прервал Эд. — Мы не очень хорошо знаем Духамеля. — Эд задумался, мог ли Кларенс убить поляка. Нет, не может быть. Морисси сказал, что у Роважински в нескольких местах пробит череп.

— Забавная история, — сказал Морисси. — Роважински сбежал после того, как его нашел патрульный Духамель, потом Духамеля обвинили в том, что он позволил преступнику улизнуть за пятьсот долларов. Так нам сообщили в полицейском участке патрульного Духамеля.

— Да, — осторожно сказал Эд, — мы слышали. Духамель упоминал об этом. Он сказал нам, что не брал денег. Ничего ведь не доказано, правда?

Прежде чем ответить, Морисси заглянул в записи:

— Нет. Здесь сказано, что его обвинил Роважински. Голословное обвинение. Что вы думаете по этому поводу? Я никогда не видел патрульного Духамеля.

Первой заговорила Грета:

— Нет, думаю, что нет. Мы не знаем, но Кларенс не такой.

Эд улыбнулся, внезапно почувствовав облегчение, — спокойный голос Греты, ее знакомый немецкий акцент сняли напряжение.

— Сомневаюсь, что Духамель брал взятку. Он спешил к нам, вот почему поляк сбежал.

— Спешил? Что вы хотите этим сказать? — вежливо спросил Морисси.

Эд понимал, что Морисси хотелось бы знать, мог ли Кларенс убить поляка из-за того, что тот оскорбил его, обвинив, справедливо или ложно, в получении взятки.

— Я хочу сказать, что он не такой человек. Он приятный молодой парень, даже идеалист. Не думаю, что он вообще согласился бы делать что-то за взятку. — Особенно в данном случае, поскольку Кларенс ненавидел Роважински, хотел сказать Эд, но предпочел промолчать.

— Да, — сказал Морисси неопределенно. — Гм, вы, вероятно, не знаете, кому еще Роважински писал письма?

На губах Эда появилась улыбка.

— Нет. Мы, конечно, попытались выяснить это, когда пропала собака. Мы тогда хотели найти Роважински.

— Люди не всегда обращаются в полицию. Понимаете, нужны подозреваемые, те, кто имел мотивы.

Эд понимал.

Морисси, похоже, закончил. Он встал, положил ручку в карман.

— Спасибо, мистер Рейнолдс. Может, вы еще услышите о нас. Спокойной ночи, миссис Рейнолдс.

— Спокойной ночи, — ответила Грета. — И удачи.

— Вот уж не помешало бы!

Дверь закрылась. Эд облегченно вздохнул и повел плечами. Затем он поспешил в гостиную:

— Так. Ну и что ты об этом думаешь?

Грета сбросила туфли. Она чувствовала усталость.

— Что ж, этого следовало ожидать.

Эд обнял ее одной рукой и на секунду крепко прижал к себе:

— Какой день! Давай возьмем в постель чашку горячего чая или шоколада. Или горячего пунша. Похороны и убийство, все сразу!

— Лили очень расстроена. Она хорошо держится, но ей нелегко.

Эд не ответил. Дело Роважински не выходило у него из головы. Он знал, что и Грета думает о том же. Эд посмотрел на Джульетту, которая на удивление спокойно просидела все это время на диване. Джульетта завиляла обрубленным хвостом и вопросительно посмотрела на него.

— Мертв, — сказал Эд, обращаясь к Грете. — Странно, что мы не слышали об этом.

— Мы уже два дня не включали телевизор.

Эд подумал, что газеты он просматривает каждый день. Но разве кончина Роважински — такое уже важное событие? Возможно, о ней и сообщали, но он не заметил. Какой же мерзкий был тип! И деньги. Эда не волновала судьба денег, оставшихся у Роважински, но полиция все же сняла что-то с его банковского счета и вернула Рейнолдсам триста долларов. Еще пятьсот пропали, но какая, в сущности, разница?

Похороны, решил Эд, пройдут за счет государства. «Не стану утверждать, что сожалею о его смерти», — захотелось ему сказать. Но вместо этого Эд взглянул на Грету и сказал:

— Выйду прогуляться с мадемуазель. Давай забудем обо всем этом, дорогая. Приготовь нам парочку пуншей.

— Интересно, кто...

— Плевать. Он это заслужил.

Глава 18

Кларенс позвонил Мэрилин на следующий день, в четверг, и со второй попытки застал ее дома в половине четвертого. Она не захотела встретиться. У нее срочная работа.

— Мэрилин! Это важно! Неужели не выкроишь пять минут? Я бы поймал тебя где-нибудь на улице, у твоего дома.

Видимо, отчаянные нотки в его голосе подействовали — она согласилась встретиться у «О'Генри» в пять. Кафе находилось на Шестой авеню, около Четвертой улицы Западного округа.

Кларенс хотел позвонить Эдуарду Рейнолдсу, но потом решил, что лучше не надо. Не нужно лишний раз беспокоить супругов, тем более что к ним уже приходила полиция насчет гибели Роважински. Мистер Рейнолдс решит, что у Кларенса навязчивая идея, начнет его подозревать. Кларенсу уже приходило это в голову. Мистер Рейнолдс вполне может сказать: «Да, у Кларенса была причина, и я не удивлюсь, если...» С другой стороны, еще легче представить, как Эд говорит: «Я очень мало знаю Кларенса Духамеля. Не могу ничего сказать. Меня это не касается».

Кларенс пораньше пришел в «О'Генри» и занял столик. Увидев Мэрилин, он привстал ей навстречу. В длинной кофте поверх выцветших синих джинсов, она шла быстрыми мелкими шажками. Ее походка всегда почему-то напоминала ему походку индианки. Мэрилин приблизилась, старательно избегая его взгляда. Столько раз так начинались их счастливые свидания, но сейчас Кларенс боялся предсказывать дальнейшее.

— Ну, — сказала она, усаживаясь за стол, — какие новости?

— Пока никаких.

Заключение экспертов относительно револьвера еще не поступило.

Мэрилин огляделась вокруг, как будто ожидая увидеть неподалеку полицейского или встретить пристальный взор человека в штатском. Кларенс успел осмотреться раньше.

— Спасибо, дорогая, — сказал он.

Она пожала плечами.

Кларенс поднял глаза на подошедшего официанта.

— Что тебе заказать? — спросил он Мэрилин.

— Коку.

— Подлить в нее рома?

— Хорошо. С ромом. — На мгновение взгляд ее серо-зеленых глаз задержался на официанте, затем она достала из пачки «Мальборо» и закурила.

Кларенс заказал пиво, и официант удалился. Кларенсу казалось, что Мэрилин должна быть более обеспокоенной. Он не знал, как поймать ее взгляд. «Ты сразу поняла, что я сделал это?» — хотелось ему спросить.

— Ты услышала в новостях? О поляке?

— Денни услышал и позвонил мне. Вчера днем. Он знал, где я работаю.

Итак, Денни знал, где она работает. И о неприятностях с поляком тоже. Денни, возможно, знал о чувствах Мэрилин существенно больше, чем он.

— Вчера, по крайней мере, пришел другой легавый, а не тот отвратительный коп. Какой-то детектив в штатском.

Не важно, кто это был, подумал Кларенс. Там у всех все записано. Он не стал спрашивать, как звали детектива.

Подошел официант с подносом.

Мэрилин откинулась на стуле, ослабила узел своего шерстяного шарфа и спросила:

— Ну и что за ерунда случилась во вторник ночью?

— Ну... как только я от тебя вышел, я увидел его. С Макдугал он свернул на Бликер. Он опять здесь околачивается, подумал я и пошел за ним — немножко припугнуть. Он увидел меня и побежал: перешел через Седьмую, я за ним. Он вскочил в подъезд. Там я его ударил. — Кларенс подался вперед, на самый краешек стула. Рядом с ними гремел музыкальный автомат, и они говорили шепотом, едва слыша друг друга.

— Чем?

— Револьвером. У меня ведь было оружие.

Мэрилин внимательно посмотрела на него.

— Знаю, что ударил его револьвером, — повторил Кларенс.

— Это так удивительно?

— Все остальное — как в тумане. Не то чтобы я вырубился. Это было бешенство. Не знаю, пробыл я там три-четыре минуты или тридцать секунд. Не помню, как добрался домой. Просто вдруг там оказался. — Он посмотрел на Мэрилин — она пристально вглядывалась в него с недоумением и любопытством. — Я не собирался избить его... так сильно, когда входил в тот подъезд. Понимаешь... один из таких паршивеньких домишек, дальше на запад. Он даже не жил там.

— Меня это не волнует. Клар, я хочу разделаться с этим раз и навсегда. Я сказала, конечно, копам, что ты был со мной, потому что мне наплевать... гм...

— Хорошо.

— ...на этого поляка и на легавого. Мне нравится врать им. Раз это тебе поможет, прекрасно. Но это конец, Клар, это в последний раз. — Ее глаза сверкнули, и она стукнула по столу при слове «последний».

Кларенс хотел взять ее за руку, но не осмелился. Ему хотелось сказать: бояться нечего, и мы все рады, что этот человек мертв, ведь правда? Под «всеми» он подразумевал также Рейнолдсов. Они, должно быть, рады. Но он не смог произнести ни слова.

— Меня спрашивали, был ли у тебя с собой револьвер в ту ночь. Я сказала, что вроде бы нет, во всяком случае, я не заметила. Я подумала, что лучше выразить сомнение, чем просто сказать «нет» — тогда покажется, что я тебя прикрываю.

— Да. Правильно, — согласился Кларенс.

— Ты, похоже, волнуешься.

— Волнуюсь? — Он подумал об уликах, но что уж тут поделаешь? — Я, вообще говоря, подозреваемый. Они знают, что я его недолюбливал. И находился неподалеку в ту ночь.

— Тебя кто-нибудь видел?

— Когда я уходил от тебя?

Музыкальный автомат: сиплый унылый голос захлебнулся в пароксизме страсти.

— Не думаю. Вроде бы я никого не видел. Никаких мальчиков из кафе.

— А когда ты добрался до дома? Видели тебя там?

— Нет. — У Кларенса стало легче на душе, когда он увидел, как Мэрилин беспокоится. — Вернее, не знаю, дорогая, но, по-моему, нет. Милая, у этого человека, должно быть, полно врагов! Подумай об этом. Куча народу кроме тебя и кроме мистера Рейнолдса, который, конечно, ненавидит его до глубины души.

— Почему ты всегда говоришь «мистер Рейнолдс», если он тебе так правится? Разве у него нет имени?

Кларенс улыбнулся. Мэрилин вдруг заговорила в своей обычной манере.

— Его зовут Эд, Эдуард. Мэрилин, я обожаю тебя.

— Что с тобой будет?

— Ничего. Клянусь тебе, ничего. — Он потянулся к ее руке, которая лежала на краю стола.

Она отдернула руку и посмотрела на него с виноватым видом:

— Мне нельзя долго засиживаться.

Кларенс молча откинулся на спинку стула, но в голове носилась одна мысль: она же помогла ему. Конечно, она не презирает его.

— Все кончится через несколько дней. Если нет улик, то ничего не поделаешь. — Он подумал о своем револьвере.

— Как ты добрался до дома в ту ночь? На такси?

— Кажется, шел пешком.

— Кажется?

— Я шел пешком. — Кларенс отхлебнул пива. — Я загляну к тебе через пару дней. Понимаю, что ты сейчас расстроена.

— Я не расстроена. Не хочу больше видеть свиyей. И не уверена, что захочу еще раз встречаться с тобой. — Она говорила твердо, без колебания и сожаления. — А теперь мне нужно идти.

— У тебя дела?

— Да.

Он не поверил ей. Кларенс расплатился, и они вышли на улицу. Мэрилин, похоже, собиралась на Четвертую улицу, в обратную сторону от Макдугал.

— Не ходи со мной, расстанемся здесь, — сказала она.

Кларенсу было больно. Скоро он перестал смотреть ей вслед.

Вечером около восьми часов Кларенс явился в полицейский участок, а Манзони только что вернулся с дежурства. Кларенс подозревал, что Манзони нарочно задержался, чтобы увидеть его. Манзони стоял прислонившись к стене и разговаривал с другим патрульным, еще даже не переодевшись в штатское.

— А, Кларенс! — приветствовал его Манзони. — Как дела? Ты уже слышал о Ровински?

— Да. Конечно.

Патрульный, с которым разговаривал Манзони, был кудрявый ирландец по имени Пат, который всегда дружески относился к Кларенсу. Пат улыбался, и Кларенс сказал ему:

— Привет!

Револьвер, револьвер, отправленный в лабораторию, не выходил у него из головы, и он пошел в кабинет капитана — дежурным сегодня был Макгрегор, — чтобы попросить другое оружие или услышать о результате экспертизы.

— А, Думмель, Кларенс, — приветствовал его Макгрегор. — Только что вернули твой револьвер. — Выражение лица у Макгрегора было довольное.

— Благодарю вас, сэр. — Револьвер и ремень лежали на столе капитана, и с ними вроде бы ничего не произошло.

— Возьми. — Макгрегор кивком головы указал на револьвер. — Что ты думаешь о нашем друге Ровински?

— Вчера узнал. — Кларенс взял свой револьвер и ремень. — Отдел по убийствам меня расспрашивал. Сами видите. — Он посмотрел на револьвер.

— Ты был в Виллидж в ту ночь?

— Да, сэр. На Макдугал.

— Подозреваешь кого-нибудь?

— Нет, сэр.

Зазвонил телефон. Макгрегора заинтересовал звонок, и он отобрал трубку у дежурного офицера.

Кларенс отправился в раздевалку. Макгрегору могли не сообщать, подумал Кларенс, о результатах экспертизы. В отделе убийств, конечно, знают, где его найти. Если они обнаружили кровь на револьвере, то, наверное, позволят ему отработать сегодняшнее дежурство, а потом поговорят. Манзони вошел вслед за ним в раздевалку и, к неудовольствию Кларенса, явно намеревался ждать, пока тот переоденется.

— Как по-твоему, кто пришил поляка? — спросил Манзони.

— Не знаю, много было желающих.

— Например?

Кларенс повесил в шкафчик брюки. Вокруг переодевались человек десять — пятнадцать, нимало не обращая внимания на них с Манзони.

— Вы не раз оказывались рядышком. Он тебе осточертел и ты пришил его?

Кларенс попытался улыбнуться, заправляя синюю рубашку в брюки:

— Ты же вроде бы живешь еще ближе к нему, на Джейн-стрит?

— Ты провел ночь со своей подружкой. Это я слышал. Хорошо. Но ты не выходил погулять?

Кларенс, глядя в зеркальце на дверцу шкафчика, завязывал галстук.

— Послушай, Пит, кончай ко мне цепляться. Хочешь попасть в отдел по расследованию убийств? Ищи убийцу Роважински! Отправляйся в Виллидж! Отвяжись от меня, приятель.

— Пройдешь проверку на детекторе лжи?

Кларенс застегнул свой мундир.

— Когда угодно. — Приятно, что нервы в порядке. Возможно, пульс немного участился, но только из-за того, что Манзони — гад. Есть разница.

Кларенс отправился на инструктаж. Его напарником в ту ночь оказался парень помоложе, звали его Нолан. Нолан не упоминал о деле Роважински. Он говорил о грядущих призах. Он играл и делал ставки. Кларенс теперь звонил в 45 минут, и, когда он позвонил в 11.45, ему передали послание. Детектив Морисси из отдела по расследованию убийств хотел бы увидеться с ним завтра утром, и желательно в его квартире.

— Да, — ответил Кларенс.

Морисси должен был прийти к Кларенсу между одиннадцатью и двенадцатью.

Когда Кларенс в четыре часа утра вернулся с дежурства, за столом сидел капитан Смит. Относительно результатов экспертизы не сказали ни слова, так что Кларенс не знал, что думать о своем револьвере.

На следующее утро в одиннадцать позвонила мать Кларенса:

— Надеюсь, я не разбудила тебя, Клари... Здесь вчера был полицейский, он хотел нас видеть. Ральфа тоже. В чем дело? Человек с польской фамилией. Он убит и ты его знал?

— Нет, я не знал его, я его арестовал. Он похитил у одного человека собаку. Мама, он...

— Ты никогда не упоминал об этом.

— Я не думал, что это так уж важно.

— Детектив сказал, что он тебе не нравился. Намекнул нам, что это дело имело личный характер. Сказал, что этот человек оскорбил Мэрилин.

— Это верно. Он оскорблял многих людей. — Кларенс еще лежал в постели, но тут приподнялся на локте.

— Ты не имел никакого отношения к этому убийству, правда, Клари? Этот человек сказал, что ты провел ночь у Мэрилин... во вторник. — Ее голос звучал взволнованно.

Кларенса внезапно охватило нетерпение, он был смущен:

— Да, но...

— Кто, по-твоему, убил его?

— Не знаю!

— Так чего они хотят от тебя, Клари? И почему?

— Ничего, мама. Естественно, они опрашивают многих. Как фамилия детектива?

— Морисси. Он оставил нам свою визитку.

Мать заставила его пообещать, что он позвонит сегодня вечером, прежде чем идти на дежурство, даже если ничего не случится.

Кларенс сразу же вылез из постели и приготовил себе кофе. Разумеется, они допрашивали его родителей. Казался ли их сын расстроенным, когда навестил их в среду? Рассказывал ли когда-нибудь о Роважински? Ничего. Совсем ничего. Но Кларенс ненавидел ложь. Особенно неприятно было обманывать своих родителей. Он не мог представить, как чудовищно покажется им то, что он сделал.

Морисси появился вскоре после полудня. Это был коренастый человек с каштановыми волосами, не старше тридцати лет, улыбчивый, с громадными ручищами — такими кулаками он, наверное, одним ударом мог отправить человека в нокаут.

— Присаживайтесь, — предложил Кларенс.

Морисси снял пальто и сел. Он держал наготове ручку и блокнот.

— Что ж, вы знаете, в чем дело, потому что детектив Фенуччи, насколько мне известно, разговаривал с вами.

— Да.

— Мы пытаемся найти человека, который убил Кеннета Роважински во вторник ночью. И вы, кажется, знали Роважински. — Морисси доброжелательно посмотрел на Кларенса.

Тот присел на кровать.

— Полагаю, вы знаете, что он похитил собаку, собаку Эдуарда Рейнолдса. Вот какое у меня было дело с Роважински.

— О да, я видел Рейнолдсов... это было в среду вечером. Итак, во-первых, где вы были во вторник ночью?

— Я остался ночевать у своей подружки, на Макдугал-стрит. Мэрилин Кумз.

— Да. — Морисси заглянул в свои записи. — В какое время вы пришли туда?

— Около десяти.

— Видели вы тогда на улице Роважински? Как добирались до своей подружки?

— Подземкой. Нет, я не видел его. Я не искал его.

— Роважински могли убить до девяти часов вечера. Незадолго до этого. Вполне возможно. Где вы были до того, как поехали на Макдугал?

— Дома. Здесь. Мэрилин не было до половины десятого, приблизительно так. Я звонил ей отсюда, пока не уверился, что она пришла.

— Вы выходили вечером?

— Нет, мы были в квартире.

— Что потом?

— Потом я спал там.

— А потом? Во сколько вы ушли?

Повторение. Чтобы проверить, даст ли он те же ответы.

— Около восьми, кажется.

Морисси приподнял брови:

— Ваша подружка сказала, что около десяти. У меня это записано.

— Я ушел раньше. Она еще не совсем проснулась, когда я уходил. Она любит поспать.

— Вы собираетесь жениться на мисс Кумз?

— Надеюсь, — ответил Кларенс с той же доброжелательностью, с какой Морисси задавал вопрос.

— Что касается вашего прихода к Роважински на Мортон-стрит. Зачем вы пошли туда?

— Потому что... Роважински сказал кое-что моей подруге, мисс Кумз. Он подкараулил ее на улице. Сказал ей кое-что неприятное...

— Что?

— Нечто вульгарное, не помню точно. Потом он написал ей письмо. Но это было после.

— После чего?

— После того, как я заходил к нему. Я зашел к нему, потому что Мэрилин сказала, что он преследовал ее на ступеньках парадного, вплоть до входной двери, и говорил всякие гадости. Я подумал, что если припугну его, то он больше не будет этого делать. Я не причинил ему вреда. Просто хотел припугнуть его.

Морисси ждал продолжения.

— И он перестал?

Кларенс заерзал на кровати:

— Не совсем. Письмо пришло после того, как я виделся с ним. На письме есть дата, можете посмотреть. Оно в Бельвью. — Кларенс поставил на письме дату: пятница, 3 октября, точно так же, как раньше Эдуард Рейнолдс датировал письма, полученные от поляка.

— Кто переправил письмо в Бельвью?

— Мэрилин Кумз показала его мне. Я отвез его в Бельвью. — Он не хотел вдаваться в подробности и считал, что это не нужно.

— Еще одно. Роважински заявил, что за пятьсот долларов вы позволили ему уйти.

Кларенс объяснил, как Роважински удрал, пока он ходил узнавать, согласен ли Эдуард Рейнолдс выплатить вторую тысячу выкупа, и признал, что это его была ошибка.

— Меня обыскивали... наверняка проверяли мой счет в банке. Я не брал этих денег.

Морисси кивнул:

— Но должно быть, вас оскорбило подобное обвинение.

Кларенс пожал плечами:

— Такого психа? Роважински нравилось обижать людей. Только этим он и занимался. — Кларенс улыбнулся и взял сигарету.

Морисси расспросил Кларенса о его службе в полиции. Рассказ был короткий: год службы без особых происшествий. Кларенс подумал, что Морисси, скорее всего, уже заглянул в его послужной список.

— В ту ночь вы были рядом, — сказал детектив. — Всего в семи кварталах. И у вас было немало причин не любить этого человека. Вы говорили мне сейчас правду?

— Да, — подтвердил Кларенс.

Морисси улыбнулся:

— Просто я уверен, что вас будут еще допрашивать, и некоторые наши сотрудники — несколько жестче, чем я.

Жестче, чем Морисси, если бы тот захотел вести себя жестче?

— Ничего не поделаешь, — ответил Кларенс.

Морисси кивнул, по-прежнему не спуская глаз с Кларенса.

— Конечно, я понимаю, что Роважински не любил домовладелец, да и продавец в бакалее тоже, но все-таки... — Морисси хмыкнул. — Не настолько же, чтобы его калечить. — Он закурил сигарету. — Как у вас дела с подружкой?

Кларенс задумался, приходил ли Морисси к Мэрилин, но, к сожалению, он этого не знал.

— В порядке, — ответил он.

— Она сказала, что не любит копов. Не то чтобы прямо, но я понял. Как она относится к тому, что вы полицейский? — Невинная, во весь рот ухмылка Морисси не сходила с его лица.

— О, я говорил ей, что не буду служить в полиции всю жизнь.

— Вы собирались уйти в отставку?

— Ничего определенного. Просто не хочу оставаться тут двадцать лет. Как делают некоторые.

— Вы презираете полицию? Работа вам не нравится?

— Конечно, нравится. — «Что еще можно сказать?» — подумал Кларенс. Он понимал, что Морисси никогда и не считал его типичным копом, одним из рабов своей профессии. — Мне хорошо в полиции, все нормально.

Морисси перевел взгляд с Кларенса на часы:

— Поговорим о Эдуарде Рейнолдсе. Он, должно быть, тоже ненавидел этого человека.

Кларенс предпочел промолчать. Детектив встал, собираясь уходить.

— Он не стал бы нанимать человека, чтобы избить Роважински, как вы думаете?

— Конечно нет, — ответил Кларенс.

— Похоже, вы в этом на сто процентов уверены.

— Нет, это просто мое мнение.

Морисси кивнул:

— Итак... благодарю вас. Еще встретимся. — Все так же улыбаясь, он надел пальто.

Он ушел. Ни слова о свидетелях. Кларенс почувствовал облегчение.

Он позвонил Мэрилин. Она была дома. Он не хотел говорить ей о Морисси, хотя все сошло удачно. Он спросил:

— Не хочешь вечерком пообедать со мной, прежде чем я пойду к восьми на дежурство?

— Нет, Клар.

— Почему нет? У тебя работа?

— Мне все это не нравится. Вот почему.

Голос ее звучал напряженно, Кларенс подумал, что она не одна, но не захотел спрашивать.

— И я тоже?

— Да, пожалуй.

Кларенс трепетал, пытаясь найти нужные слова. Не мог же он сказать глупость типа: «Но ведь ты же переживаешь из-за меня?» Наконец он решился спросить:

— Когда я увижу тебя? Назначь мне встречу, дорогая.

— Не знаю. Я хочу, чтобы ты ни на что не рассчитывал.

— О, Мэрилин...

— Что происходит? Что-нибудь случилось?

— Ничего, дорогая. — Именно так он и думал. Он не волновался. — Ничего плохого не случится.

Но она не захотела встречаться с ним и сказала, что все выходные будет работать.

Кларенс побывал в тот день в Колумбийском и Нью-йоркском университетах, чтобы узнать о курсах менеджмента. Нью-йоркский университет брал меньше и находился ближе. В Нью-йоркском он мог также записаться сразу на два потока, во второй половине дня, которые чередовались, в то время как в Колумбийском занятия шли и утром, и днем, иногда подряд. Но все это трудно совмещалось с расписанием дежурств в полиции. Сложно где-то учиться, оставаясь в полиции, потому что график менялся каждые три недели. Сегодня вечером и завтра Кларенс еще дежурил с восьми вечера до четырех утра, а в понедельник 9 ноября — уже с полудня до восьми вечера. Если он уйдет из полиции после Рождества, то сможет начать учиться в январе. Он решил, что так и сделает.

Он хотел попытаться еще раз поговорить с Мэрилин и не отважился. Ее решительность удивляла Кларенса. До него наконец дошло, каким мерзким выглядел его поступок в глазах других людей. Ужасно лишить человека жизни, убить его, ударив револьвером по голове, пусть даже жертва — тот, кто причинял боль другим, для кого закон предусмотрел слишком слабое наказание. По закону Роважински оставался свободным человеком. Сам Кларенс в тот момент тоже был просто человеком, не солдатом и даже не полицейским при исполнении служебных обязанностей. Никто не приказывал ему убивать Роважински. Мысли Кларенса путались. Он нервничал и тосковал. В пятницу он дважды уронил револьвер, и тот падал на пол с громким металлическим звуком. Девушка, жившая в квартире под ним, очень хорошенькая манекенщица, жизнь которой протекала по странному расписанию, сказала ему, когда они встретились в вестибюле:

— Вы что падаете, занимаетесь каратэ?

Кларенс смущенно улыбнулся:

— Я кое-что уронил.

— Не револьвер, надеюсь.

— Боюсь, что вы правы.

— Крепче его держите. Нью-Йорк рассчитывает на вас.

В субботу утром Кларенс проснулся с тяжелой головой, после серии неприятных сновидений. В одном из снов он был калекой, гораздо более беспомощным, чем Роважински, окружающие чурались его и старались держаться подальше. Кларенс понял, что ему хочется рассказать Эдуарду Рейнолдсу о Роважински. Мистер Рейнолдс не станет презирать его за это, подумал Кларенс. Мистер Рейнолдс поймет.

Было 10.20 утра, и супруги Рейнолдс, должно быть, дома. Когда Кларенс набрал номер их телефона, автоответчик сообщил, что их номер изменился. Кларенс добыл новый номер, набрал его, и ему ответил мистер Рейнолдс.

— Здравствуйте. Это Кларенс Духамель. Вы переехали?

— Да, — весело ответил Эд. — Мы теперь живем на Девятой улице Восточного округа.

— Мне очень хотелось бы увидеться с вами... Сегодня, если можно. У вас найдется свободное время? Минут пятнадцать?

— Мы сейчас собираемся завтракать. В три часа вас устроит?

— Прекрасно. Можно встретиться с вами где-нибудь? Если вы живете на Девятой, тогда в отеле на Пятой авеню...

Эд согласился.

Кларенс пришел туда первым, а Эд появился в начале четвертого, без шляпы, в одном плаще. Перед входом выбросил сигарету. Он улыбался.

— Здравствуйте, Кларенс. — Эд сел и заказал у подошедшего официанта иностранного пива. Кларенс попросил того же. — От пива толстеешь, а скотч слишком крепок, — заметил Эд. — Нужно строить больше кафе. Итак, что случилось? Мэрилин?

— Нет. Ну, в какой-то степени да. — Кларенс говорил тихо.

Ближе всех к ним сидел человек у стойки — в десяти футах. Бар был фешенебельный, без всяких музыкальных автоматов, поэтому в нем было тихо.

Они молчали, пока не принесли их заказ.

— Это о Роважински, — сказал Кларенс.

— Ты убил его? — спросил Эд.

Кларенсу показалось, будто Эд схватил его сердце и выбросил в пустоту.

— Вы догадывались об этом?

— На самом деле нет. Я просто... высказал предположение. — Эд угостил Кларенса сигаретой, взял себе и прикурил обе от своей зажигалки.

Итак, это дело рук Кларенса. Они с Гретой обсуждали такой вариант. «О нет, — сказала Грета, — Кларенс не жесток». Эду сразу не удалось осознать сказанное. Теперь Кларенса подозревают, подумал он. Наверное, уже предъявили обвинение. А может быть, еще нет, а то он сидел бы теперь за решеткой. Почему Кларенс рассказал ему? Чего он хочет? Эд заговорил, тщательно следя за тем, чтобы голос его звучал более-менее спокойно:

— Как ты решился на это?

— Ну... в тот вечер, во вторник... я зашел навестить Мэрилин на Макдугал-стрит. Ушел от нее около половины одиннадцатого и увидел Роважински... он заворачивал за угол на Бликер-стрит. Поляк заметил меня и поспешил скрыться. Тогда я погнался за ним. Подумал, что он неспроста слоняется вокруг, наверняка что-то вынюхивает. Он нырнул в парадное на Бэрроу-стрит, а я следом за ним... в парадное, я имею в виду, и ударил его револьвером. У меня был с собой револьвер. В общем, я бросился на него. Я почти не помню, как все случилось. Дело не в том, что я пытаюсь оправдаться, вовсе нет. — Кларенс огляделся, но никто не следил за ними. — Я чувствовал, что должен рассказать вам об этом, мистер Рейнолдс.

Эд рассеянно произнес:

— Можешь называть меня Эдом. — Он был поражен услышанным, это был какой-то бред. — А теперь тебя подозревают? Или как?

— Нет. То есть да... меня допрашивают. Мэрилин сказала полиции, что я провел ночь у нее. Она сказала так не по моей просьбе, еще до того, как я ей все рассказал. — Кларенс говорил тихо и торопливо. — Мне плохо, потому что я сделал это. Совсем потерял голову. Мне хотелось рассказать вам, хотя я понимаю, что вас это не касается, мистер Рейнолдс... Эд.

«И чего же ты ждешь от меня?» — подумал Эд.

— Мэрилин знала обо всем с самого начала?

— Полагаю, подозревала, да. Она тоже ненавидела этого человека. Но дело не в этом. Просто полиция не хотела ничего с ним делать. Кажется, что это чушь, ведь... — Кларенс старался говорить тихо. — Я не смог бы убить человека только потому, что он мне не нравится. Но я ненавидел его, и я потерял рассудок. — Он посмотрел в спокойные темные глаза Эда и тут же отвел взгляд, потому что не знал, что думает о нем Эд. Кларенс уперся каблуками в пол. У него дрожали ноги.

Кларенс кончит тем, что так же расскажет все в полиции, подумал Эд. Может быть, через несколько дней. А может быть, через несколько часов. Эд хотел спросить Кларенса, намерен ли он сознаться.

— Тебя видели в Виллидж? Заметили тебя на Бэрроу-стрит?

— Не думаю.

— Ты потом вернулся обратно, к Мэрилин?

— Нет, к себе. Девятнадцатая улица Восточного округа.

Молчание.

— Что Мэрилин? Намерена защищать тебя?

— Кажется. — Кларенс улыбнулся и первый раз отпил пива. — Она так ненавидит полицию... и их допросы. Единственный способ отвязаться от них — повторять, что я провел ночь с ней и больше она ничего не знает. Конечно, не исключено, что она захочет избавиться и от меня.

— Вот как? Ты действительно так думаешь?

— Не знаю... этого я не знаю. Сейчас она просто не хочет меня видеть.

Так это была просто исповедь, подумал Эд. Кларенс хотел заручиться поддержкой человека, который тоже ненавидел Роважински.

— Против тебя есть улики?

— Только... мотивы. Никто не говорил об улике. Меня допрашивали.

— И насколько тщательно допрашивали?

— Могли бы и тщательнее. Пока что они, похоже, верят мне... и Мэрилин. Мне не хочется признаваться. Очень не хочется.

В голубых глазах Кларенса Эд увидел упрямую твердость.

— Что же, я не пошлю цветов на его похороны. Спасибо, что рассказал, Кларенс. — Эд усмехнулся собственным словам, показавшимся ему безумными. — Ко мне на этой неделе приходил детектив. Морисси, кажется, его имя.

— Да, он говорил мне. К вам домой или в офис?

— Домой. Он спрашивал, нет ли у меня каких-нибудь соображений насчет того, кто это сделал. Я сказал — нет... совершенно честно. Он расспрашивал о тебе и о пятистах долларах. Я сказал, что почти незнаком с тобой и что ты пытался помочь мне, когда украли Лизу.

— И это все?

— Да. Он не говорил о тебе ничего плохого.

Но в отделе по расследованию убийств болтунов и не бывает. Кларенс знал, что они всегда только задают вопросы. Он отпил еще пива. Горло схватил спазм.

— Я специально ходил повидаться с Мэрилин, чтобы рассказать ей... об этом. Я не хотел скрывать от нее.

Эд подумал, что Мэрилин, вероятно, порвет с Кларенсом, хоть и покрывает его. И еще он подумал, что Мэрилин, вольно или невольно, причастна к убийству. «Почему полиция ничего не делает?» — наверняка спросила Мэрилин. Роважински приставал к ней около ее дома. Она, должно быть, считала, что Кларенс сам навел на нее Роважински, который за ним следил.

— Можешь доверять мне. Я не скажу никому. Не скажу и Грете, если ты не хочешь, хотя она умеет хранить секреты. — Но, говоря это, Эд ощущал неприязнь к Кларенсу, с трудом преодолеваемое отвращение. Этот человек убил. На вид такой милый юноша, в чистой одежде, с ухоженными ногтями, — но все же он переступил через невидимую черту. Эд не мог четко сформулировать свои мысли, он только чувствовал, что Кларенс помешанный. Наверное, помешанный. Он просто не кажется помешанным. Эду было ясно одно: нельзя слишком сближаться с Кларенсом, следует держаться от него на безопасном расстоянии. Но прав ли он, думая так? Насколько это справедливо? «Знал ли ты, что поляк мертв, когда уходил от него?» — хотел спросить Эд. Но почувствовал, что это уже частность.

Кларенс понял, что Эду больше нечего сказать. А Кларенсу так много хотелось сказать ему сегодня утром, час назад, но куда все это теперь делось?

— Спасибо, что выслушали меня, — произнес он.

Молодой человек внезапно показался Эду совсем юным, измученным и очень честным. Настолько честным, что это достоинство становилось недостатком. Вышло так, что Кларенс, нарушая все законы цивилизованного общества, пришел к нему за словом утешения, быть может, даже похвалы или благодарности за то, что он совершил, — в сущности, это была месть за убийство Лизы. Внезапно для Эда Кларенс стал мальчиком, который, столкнувшись со злом, потерял самообладание, когда отчаялся найти помощь в борьбе. Ощущение преступности Кларенса мгновенно исчезло.

— Тебе не за что благодарить меня. Не хочешь заглянуть как-нибудь к нам вместе с Мэрилин? На чашечку кофе? Вдруг это поможет. Подумай.

— Да, с удовольствием. Спасибо. — Это должно помочь. Мэрилин, наверное, согласится прийти. Мысли Кларенса путались, и он тряхнул головой. Он еще не успел допить пиво, и конечно же он не пьян. Это оттого, что он попал в другой мир, в мир, где такой человек, как Эд Рейнолдс, разделил страшную и потайную часть его собственного мира.

— Ты скажешь Мэрилин, что признался мне? — спросил Эд.

— Да. Мне кажется, так будет лучше. Вы не возражаете?

После секундного замешательства Эд самым равнодушным тоном ответил:

— Нет-нет.

Но что подумает о нем Мэрилин, ведь он не сообщит полиции? Или это уже не имеет значения? В особенности для людей, настроенных против легавых или увлеченных революционными идеями, — к ним, очевидно, и относилась Мэрилин?

— Не хочешь пригласить ее сегодня вечером? Кажется, к восьми к нам должны прийти гости, но в шесть будет в самый раз.

Кларенс боялся, что к сегодняшнему вечеру он не успеет уговорить Мэрилин в ее теперешнем настроении.

— А нельзя ли пригласить ее на завтра?

— Да конечно же можно. Завтра в шесть, в половине седьмого? — Эд дал Кларенсу адрес.

— Я поговорю с ней, как только смогу, и позвоню вам. — Кларенс вытащил пятидолларовую купюру и настоял на том, что платить будет он.

На улице, где еще усилился дождь, у Кларенса возникло желание проводить Эда до дома, но он почувствовал, что это будет выглядеть так, будто он цепляется за него.

Эд протянул руку:

— Не падай духом. Надеюсь, увидимся завтра.

Кларенс пошел домой, не обращая внимания на дождь. Казалось, прошла всего минута с тех пор, как он расстался с Эдом, и вот он уже стоит у дверей своей квартиры. Он почти ни о чем не думал, пока шел пешком, только восхищался Эдом Рейнолдсом: редко встретишь в Нью-Йорке человека, такого доброго, как Эд. Как повезло Кларенсу, что он познакомился, а может, и подружился с такими людьми, как Эд и Грета. Он набрал номер Мэрилин.

Она взяла трубку.

— Дорогая, не зайдешь ли пропустить рюмочку к Рейнолдсам завтра около шести? Он пригласил нас.

— Нас?

— Я рассказал ему о тебе. Это совсем рядом с тобой, Девятая улица Восточного округа. Я зайду за тобой около шести, хорошо?

— Это вечеринка?

— Не думаю. Кроме нас, никого не будет. Пропустим по стаканчику. Тебе они понравятся. Всего на несколько минут, если тебе надо работать.

— Можно одеться как обычно?

— Конечно! Они не ханжи!

Глава 19

В шесть часов Кларенс зашел за Мэрилин, которая приветствовала его как ни в чем не бывало. Она все еще делала макияж — это был весьма длительный процесс, когда она удосуживалась заняться им, поскольку Мэрилин любила экспериментировать и никогда не повторялась. На ней были черные 6рюки-"бананы", желтые туфли без каблуков, желтая блуза джерси и длинное ожерелье, с большой овальной подвеской розового цвета. Вероятно, она отыскала ее в магазине уцененных товаров на Макдугал. Некоторые меха в этом магазине были, по мнению Кларенса, совершенно отвратительными. Впрочем, Мэрилин не покупала так называемых «норковых» шубок или курточек с заплатами. В общем, сегодня она выглядела мило, хотя и не так, как могла бы, но какая, в сущности, Рейнолдсам разница? Никакой.

— Мэрилин, прежде чем мы пойдем, ты должна кое-что узнать. Я рассказал Эду Рейнолдсу о поляке.

Она отвернулась от зеркала:

— Вот как? — Из-за черной подводки ее взгляд показался ему особенно удивленным. — Это разумно?

— Он все понял. Удивительный человек. Вот почему я хочу, чтобы ты познакомилась с ними. Боже мой, ты же не думаешь, что ему нравился этот выродок? Он произнес что-то вроде: «Что ж, я не пошлю цветов на его похороны». Он никому не расскажет, даже своей жене, так он сказал. Но я хотел, чтобы ты знала.

Для Кларенса это было очень важно. Как относилась Мэрилин к происшедшему: безразлично и равнодушно или же нет? Может ли он также успокоиться и не вспоминать о том, что случилось? С одной стороны, жизнь в Нью-Йорке не ценится ни во что, да и Роважински заслуживал наказания, но все-таки полиция большей частью отыскивала и наказывала убийц. Беготня — любимое занятие отдела по расследованию убийств, и она приносит результаты, даже если дело не стоит внимания. Насколько Кларенс сейчас в безопасности? Он постарался об этом не думать.

— Они ничего не расскажут в свинарнике?

— Ни слова. Иначе я предупредил бы тебя, — заверил ее Кларенс.

Они пошли к дому Рейнолдсов.

— Хочу поступить на какие-нибудь курсы менеджмента, в Нью-йоркский университет. Занятия начинаются в январе, — сказал Кларенс. — После Рождества уйду в отставку. Может быть, и до, а то получится, будто я дожидался премии. — Он улыбнулся, но она этого не видела. — Ходить по улицам в такой холод не очень-то полезно для здоровья.

— У тебя хватит денег?

— Конечно. — Денег у Кларенса хватало. Кроме того, ему пришло в голову сдать квартиру и переехать к родителям. Придется долго ездить в метро, и хозяином сам себе он быть перестанет, но зачем ему эта свобода, если Мэрилин провела у него всего две ночи? Она не станет надолго уходить из дома куда-то, куда ей не будут звонить, чтобы предложить работу. Но все же Кларенс надеялся, что сможет чаще оставаться с Мэрилин на Макдугал.

Рейнолдсы жили в современном десятиэтажном здании с газончиком и швейцаром. Грета открыла дверь, и Кларенс представил ее Мэрилин.

— Давайте вашу... накидку, — сказала Грета с легким иностранным акцентом. — О, она просто великолепна!

— Это из уцененных, — пояснила Мэрилин. Она наклонилась и погладила маленького белого пуделя, который вился у ее ног.

Накидки Кларенс раньше не видел, она была синего цвета, и, как он только что заметил, полосы на ней соответствовали цветам вьетконговского флага.

Грета провела Мэрилин в гостиную и представила ее Эду.

— Что вы предпочитаете, Мэрилин? — спросила Грета. — Есть виски, джин, ром, пиво, кока-кола... и вино.

Эд поманил Кларенса в коридор:

— Я рассказал Грете. Надеюсь, ты не будешь против. Это то же самое, что рассказать мне. Я подумал, что дело сегодня пойдет лучше, если она будет в курсе.

Кларенс, немного встревоженный, кивнул в знак согласия.

— За пределы нашего дома это не выйдет.

— Ничего, все нормально.

Кларенс и Эд вернулись в гостиную. Грета угощала Мэрилин каким-то напитком, похожим на джин-тоник.

— Я слышала, вы перепечатываете на заказ и живете здесь совсем рядом, на Макдугал. — Грета пыталась завести доброжелательную беседу с Мэрилин.

— Что будешь пить, Кларенс? — спросил Эд. — Надеюсь, не пиво. Оно не возбуждает.

— Пожалуй, лучше скотч.

Джульетта уселась на большом диване между Гретой и Мэрилин, и ее черный нос поворачивался то туда, то сюда, как будто она прислушивалась к разговору. Эта квартира Рейнолдсов была больше, светлее и уютнее, чем прежняя, на Риверсайд-Драйв. Кларенс, который так и не сел, заметил в дальнем углу длинный стол, на котором стояли закуски: тарелки с холодным мясом, блюдо с салатом, бокалы для вина. Интересно, не для них ли вся эта роскошь?

Грета сказала своим высоким чистым голосом:

— Мы надеемся, что вы с Мэри лип пообедаете с нами, Кларенс. Знаю, что у вас мало времени, поэтому я не стала готовить горячее.

— Но тогда обед получается больше похож на пиршество, — заявила Мэрилин.

— Я сегодня не дежурю, — сказал Кларенс. — Завтра у меня будет другое расписание, а сегодня вроде как выходной.

— О, великолепно! — обрадовалась Грета. — И когда вы теперь дежурите?

— С полудня до восьми вечера. По воскресеньям и будням. Почти обычный рабочий день, — ответил Кларенс.

Эд опустился на пуфик:

— Сядь куда-нибудь, Кларенс.

— После той нашей... — говорила Грета Мэрилин, — мы решили поскорее завести другую собаку, так что теперь у нас Джульетта. Эдди сказал, что так лучше, и он прав.

— Я знаю, что случилось с той вашей собакой, — произнесла Мэрилин. — Клар рассказывал мне.

— Понятно. — Миниатюрная Грета удобно устроилась в уголке большого дивана. — Лиза... да, ее больше нет. — Переведя взгляд на Кларенса, она обратилась к нему: — Эдди рассказал мне вашу историю, Кларенс. О поляке. Мы умеем хранить секреты. Я никому ни за что не скажу, даже самой лучшей подруге. Знаю, что вы тоже в курсе, Мэрилин.

Мэрилин кивнула.

Кларенс почувствовал, что при взгляде на него Грету охватывали воспоминания о других событиях ее жизни, более сложных и важных.

— У меня тоже есть секреты, — проговорила Грета. — Историю моей семьи лучше не рассказывать на сои грядущий. — Она внезапно рассмеялась и посмотрела на Эда.

— Можно подумать, что она совершила бог весть какие преступления, — возразил Эд. — Боюсь, что, поскольку Грета наполовину еврейка, она скорее относилась к преследуемым, а не к преследователям.

— Но все же были такие ужасы, о которых даже много лет спустя не хочется вспоминать.

Кларенс молчал. Он не понимал, о чем речь. Его больше всего интересовало поведение Мэрилин. Та отвечала очень вежливо и серьезно, и вскоре они с Гретой стали обсуждать кольца. Кто и как их носит? Они начали показывать друг другу украшения. Похоже, Мэрилин поладила с Гретой, и Кларенс понял, что ей вовсе незачем было стесняться или бояться, потому что она всегда могла оставить его, например сегодня или даже в этот момент.

— Знаете, Мэрилин, — сказал Эд, — если вы позволите мне называть вас Мэрилин... Кларенс рассказал мне, как вас взволновала эта история с поляком. Что ж, вполне понятно. Но если человек это заслужил...

— О, Эдди, — прервала его Грета. — Нельзя так смотреть на то, что случилось.

— Почему же? — возразил Эд. — Я хочу сказать, что и сам, может быть, сделал бы это, если бы столкнулся с этим типом на улице. Особенно если бы, подобно Кларенсу, знал, что он оскорбляет и травит мою подругу... вас, Мэрилин. Я уж не говорю про клевету, про обвинение во взяточничестве. — Эд наклонился вперед, упершись руками в колени. — Я чувствую, я бы бросился на него, чтобы отомстить за все, если бы только увидел.

— Эдди, ты слишком взволнован, — остановила его Грета.

— Я спокоен, дорогая! Просто хочу высказаться. Я сказал, что мог бы сделать, когда разозлюсь. Я имею право говорить об этом, потому что был... в бешенстве из-за Лизы, ты об этом знаешь. А как же иначе? И ни полиция, ни Бельвью не засадили его за решетку. Я не говорю, что следовало избить его или убить, я говорю только, что мог бы сделать это. Мог бы накинуться на него даже прилюдно. Вот что я хотел сказать, Мэрилин. — Эд чувствовал, что пора кончать. — Я понимаю, как тяжело вам было узнать это. То, что Кларенс убил человека. Ужасен сам факт. Однако на его месте мог быть и я, а я не считаю себя преступником.

— Преступником! — воскликнула Грета. — Не говори так, Эдди!

— Я сказал, что себя им не считаю, — повторил Эд, рассмеявшись.

Мэрилин перевела взгляд подведенных глаз с Греты на Эда:

— Я не поверила своим ушам, когда услышала. Просто не могла в это поверить. Сейчас верю. Но если вы считаете... — Она замялась.

— Считаете что? — спросил Эд.

— Считаете, что он был все-таки сумасшедшим и ничего с этим нельзя было поделать...

«Совершенно верно, — подумал Эд. — Но ты цивилизованный человек и должен признать, что смертная казнь — варварство. И припадок бешенства не оправдывает убийство». Эд не хотел сейчас ни говорить, ни даже мысленно останавливаться на этом. Сейчас он разрешал себе быть дикарем. Он даже посмотрел на Кларенса с заговорщической улыбкой. В конце концов, он добивался того, чтобы Мэрилин поняла мотивы Кларенса, и, похоже, преуспел.

— Столько убийств вокруг, — возразила Мэрилин, — и не только в Нью-Йорке. Всюду войны, и ради чего? Иногда хочется сказать: «Прекратите!» И ты кричишь: «Прекратите!» И потом этот Рованинск... или как там его, он все же умер, понимаете, умер, и никак этого не оправдать... понимаете? И я не могла бы осудить, даже если бы знала, что этот поляк — неизлечимый псих, а я насмотрелась на них в Виллидж, поверьте мне.

— Мне кажется, что Кларенса нельзя винить, — заявила Грета.

«Я виновен и все-таки не виновен», — подумал Кларенс и, сжав зубы, уставился в пол. Эд поднялся:

— По крайней мере, Кеннет Роважински не шляется вокруг и не портит жизнь другим людям... и не убивает собак. — Эду хотелось поскорее закончить с этой беседой, и он надеялся, что не сказал лишнего.

— Дорогой, ты не откупоришь вино? — обратилась к нему Грета. — Кто-нибудь хочет есть?

Они перешли к столу, взялись за тарелки и вилки.

— Я бываю на многих собраниях, — рассказывала Мэрилин Грете. — Вам больше нравятся в доме или под открытым небом?

— Как настроение? — спросил Эд Кларенса.

— Не знаю, — ответил тот.

— Она прелестная девушка, — заметил Эд.

Они уселись, поставив тарелки на кофейный столик. Грета и Мэрилин продолжали беседовать о собраниях, при этом Грета упоминала имена, Кларенсу совершенно незнакомые, за исключением Лили Брендстрам.

— Иногда в конце собрания я играю на пианино и мы поем, — рассказывала Грета. — Что я играю? Вьетконговские песни, национальные песни, да что угодно. Боевой гимн республики. Встречаются забавные слова...

— Они пускают шапку по кругу, чтобы оплатить пианино Греты, — сказал Эд Кларенсу. — Прокат стоит денег.

— Мы пускаем шапку ради более важных вещей, — возразила Грета, которая услышала его слова.

— Гретхен, я шучу! — воскликнул Эд.

— Мэрилин, обязательно к нам приходите, — обратилась Грета к девушке. — Мы собираемся в Восточном округе. По средам вечером. Мы там в основном занимаемся не политикой, а культурой. — Глаза Греты сверкали от удовольствия, она глянула мельком на Эда, также слушавшего ее. — Мы скорее будем петь под гитару, чем рассуждать о политике, но это забавно.

— Держу пари, Грета скрывает от них, что ее муж работает в корпорации на Лексингтон, — вставил Эд. — Однако вскоре адрес изменится: наша компания, кажется, переезжает на Лонг-Айленд.

Мэрилин кивнула:

— Наверняка переедете. В центре невозможно работать.

— Окончательно еще не решено, но слухи уже ходят, — подтвердил Эд.

Мэрилин с Гретой продолжали болтать.

— Ну, — сказал Эд, поворачиваясь к Кларенсу, — что новенького?

— Ничего, — ответил Кларенс, понимая, что Эд хотел знать, не допрашивали ли его с тех пор. — Еще до Рождества уйду из полиции. Хочу пойти на курсы менеджмента в Нью-йоркский университет.

— Вот как?

— Мэрилин не правятся полицейские.

— Понимаю. Менеджмент в какой-то конкретной отрасли?

— Мотивация. Четырехдневная неделя. Поскольку люди должны работать... Я не могу изложить это сейчас, в двух словах. — Внезапно Кларенс почувствовал себя потерянным, несчастным, слабым. Ему захотелось броситься сейчас же к Мэрилин, обнять ее, объявить во всеуслышание, что она принадлежит ему, и увести. Вместо этого он сидел, как болван, на пуфике, бормоча что-то невразумительное об управлении, хотя на самом деле он, как и Мэрилин, по горло сыт всей этой системой, по горло сыт унижениями, лживой рекламой, наемными рабами и их мелкой подлостью и воровством, он, как и Мэрилин, сыт по горло этой системой, разлагающейся и насквозь продажной. Может, просто у него кишка тонка для революционера?

Эд думал о том, что Кларенс Духамель, похоже, внутренне еще более неустойчив, чем ему раньше казалось. Или это так повлияли последние события?

— Ты единственный ребенок в семье?

— Да.

Эд так и думал. Вероятно, виновато воспитание. Но что конкретно? Кларенс был маменькиным сынком?

— Ты поступил на службу в полицию после школы?

Кларенс рассказал ему о работе в отделе кадров банка и о двух годах службы в армии сразу после Корнеллского университета — его не посылали во Вьетнам, повезло с распределением.

— Мне помогла удача, — сказал Кларенс.

— Чем занимается твой отец?

— Он инженер-электрик на фирме «Максо-Проп». Они делают турбины. Это интересная, солидная работа. — Кларенс почувствовал, что говорит, как бы извиняясь за свои слова.

— Твои родители, наверное, не старше нас с Гретой. Забавно. Я старею. Сорок два.

— О, мои родители немного старше! Мне двадцать четыре.

Грета расставила чистые тарелки для смены блюд. Ливерная колбаса, нарезанная ломтиками ветчина, ростбиф.

— Не клянчи, Джульетта! Не давайте ей ничего! — Она подхватила собачку и сжала, как ребенка, в объятиях.

— Ты ходишь с Мэрилин на собрания? — спросил Эд Кларенса.

— Ходил. Два или три раза. В штатском, понятное дело! — Кларенс засмеялся. — В форме я не выбрался бы оттуда живым. Да и в штатской одежде у меня недостаточно длинные волосы... чтобы Мэрилин было приятно. Лично мне наплевать, какой длины волосы у людей... — Лишь бы были чистые, хотел сказать Кларенс. — Я отращиваю волосы ровно настолько, чтобы их длина не грозила мне взысканием.

Появился кофе. Бренди, если кому захочется. Мэрилин с Гретой рассматривали картину.

— Это вы написали ее? — с удивлением спросила Мэрилин.

— Я не подписываю свои картины, — ответила Грета. — По-моему, это портит композицию.

Кларенс встал, чтобы рассмотреть картины повнимательней. Он и не подозревал, что три полотна, висящие на стенах, написаны Гретой. Два пейзажа: залитые солнцем белые домики, желтый берег моря — нечто довольно невразумительное, без фигур. Кларенс удивился. Похоже, на эти картины не затрачено много времени, но может, он ошибается. В любом случае их явно создал человек, который точно знал, чего хочет. Кларенс собирался сказать об этом Грете, но понял, что онемел, потому что это был комплимент.

— Греция. Прошлым летом... — пояснила Грета, обращаясь к Мэрилин.

— Завидую вам, — сказал Кларенс Эду.

— Завидуешь мне в чем?

— Во всем.

Мэрилин выразительно посмотрела на Кларенса, намекая, что им надо уходить, и Кларенс дал понять, что целиком готов.

— Мне, похоже, пора идти. Спасибо вам обоим... за этот чудесный вечер, — сказала Мэрилин.

— Вы обязательно должны прийти еще оба. У нас есть знакомые среди молодежи, но, к сожалению, немного. Много никогда не бывает. — В голосе Греты звучала неподдельная теплота.

Эд помог Мэрилин надеть накидку.

— Поговорим насчет среды, — пообещала Мэрилин Грете.

— Прощайте и спасибо вам! — сказала Грета.

— Это вам спасибо!

Кларенс нажал кнопку лифта. Улыбаясь Мэрилин, он боялся заговорить с ней, чтобы не услышали за дверью квартиры Рейнолдсы. Между ними снова повисло напряжение, которое у Рейнолдсов было вытеснено другим, столь же неприятным чувством. Пока они ехали в лифте, Кларенс спросил:

— Правда, они приятные люди?

— Да. Лучше, чем я ожидала. Он милый.

— Эд? Да.

— И она просто здорово рисует. Те картины действительно неплохи для человека ее возраста.

— Они, кажется, правда хотят, чтобы мы пришли еще.

Это замечание было воспринято холоднее. Мэрилин уткнулась подбородком в воротник. Ее волосы раздувал ветер, когда они шли по Восьмой улице.

— Ты свободна во вторник вечером? — спросил Кларенс. — Я освобожусь после восьми. В кино идет новый фильм Бергмана. — Мэри-лип обожала Бергмана.

— Сегодня только воскресенье. Дай мне время.

Она говорила более дружелюбно, но почему же она не хотела прямо сейчас сказать «да»? У него были мысли и насчет понедельника, а потом она бы обдумала вторник.

— Еще не поздно. Ты не хочешь...

— Сегодня у меня еще работа. Боюсь только, я выпила слишком много джин-тоника. Хотя... всего два бокала.

— Ты пойдешь прямо домой? Хочешь, чтобы я поймал для тебя такси?

— Я не домой. Пожалуй, лучше пройдусь пешком.

Она просто не хотела, чтобы он шел с ней, хотя явно не спешила домой, и он постеснялся спросить, куда она идет. Если она шла к Денни, на Одиннадцатую улицу Западного округа, Восьмая улица была не по дороге, потому что Денни жил дальше к западу. Сейчас они были на Шестой авеню. Он поцеловал ее в щеку, прежде чем она успела откинуть голову.

— Позвоню тебе насчет вторника. Не забудь.

Он помахал ей на прощанье и не стал смотреть, в какую сторону она пойдет. Его настроение стремительно ухудшалось, он тяжело вздохнул. После такого прекрасного вечера, после всех усилий Рейнолдсов Мэрилин... что ж, она сейчас не хочет быть рядом с ним.

В это время Эд и Грета убирали со стола, ставя еду в холодильник.

— Ты, по-моему, перестарался, Эдди, — заметила Грета. — Надо ли все высказывать? Я не сумела бы.

Она совсем не это имеет в виду, понял Эд. На самом-то деле она рада.

— Я решил, что это будет на пользу, милая. Кларенс... я тебе говорил, он очень беспокоится, что об этом думает Мэрилин. Хорошая девушка, как ты считаешь? Лучше, чем я ожидал.

— А точнее?

— Более уравновешенная, чем я ожидал. Ей только двадцать два. Мне казалось, что она... должна быть более неразговорчивой.

— В наши дни ребятишки быстро взрослеют.

— Кларенс мне не кажется взрослым, а тебе? В двадцать четыре года?

Грета аккуратно завернула куски ростбифа в фольгу.

— С мальчиками все иначе. Они взрослеют позднее. И он, вероятно, относится к тому типу людей, которые каждый вопрос рассматривают с двух сторон. — Дверца холодильника захлопнулась с уютным, приглушенным звуком.

Эд направился в гостиную, чтобы посмотреть, не забыли ли они что-нибудь унести, и заметил Джульетту, которая писала под столом, в укромном местечке.

— О черт! Я опоздал с мадемуазель! Виноват, Джульетта! — Эд пошел в ванную за тряпкой, предназначенной для этой цели.

Он тут же вывел щенка на прогулку. Они пытались приучить ее гулять от половины седьмого до семи, но сегодня вечером о собаке забыли. Эду было приятно идти в западном направлении, где больше света, больше людей (как странно некоторые из них выглядят) и меньше движения, чем на Риверсайд-Драйв. Было приятно думать о том, что Мэрилин живет совсем рядом и у них с Гретой назначена встреча на вечер следующей среды. Он надеялся, что у Кларенса наладятся отношения с Мэрилин, потому что Кларенс влюблен в нее. Так ли сильно Мэрилин любила Кларенса? Надо спросить, что думает Грета на этот счет.

Глава 20

На следующее утро Кларенс отправился в театр «Нью-йоркский балет» на Пятьдесят восьмую улицу Западного округа и купил два билета на вечер вторника. Мэрилин очень любила балет, и Кларенс надеялся, что билеты порадуют ее. Он пришел домой и позвонил ей из своей квартиры.

— А, это ты. — Голос девушки звучал взволнованно.

— Да, я. Купил на завтра билеты на «Нью-йоркский балет». Современная программа, и один номер исполняется впервые.

— Послушай, Клар, твой поганый приятель, коп, нанес мне сегодня утром еще один визит.

— Манзони?

— Кажется, так его зовут. Просто позвонил в дверь в девять утра. Мне пришлось натянуть плащ, чтобы разговаривать с ним. Он небось думал, что я приму у себя такое дерьмо в купальном халате! Представь, явился, даже не позвонив предварительно!

— Мэрилин, это не его дело! Он не из отдела по расследованию убийств!

Мэрилин выругалась.

— Он спрашивал, действительно ли ты провел ночь, ту ночь, у меня. Ты представляешь. Можешь догадаться, какие мерзкие вопросы он задавал.

— Боже мой, Мэрилин, извини. Я напишу на него рапорт, клянусь.

— И что изменится, если ты напишешь на него рапорт? И еще он снова спрашивал о пятистах долларах. Господи, меня просто тошнит от этого, Клар!

— Я напишу на него рапорт.

— Ради бога, не делай этого. Я переезжаю. Сейчас. Поэтому не могу долго разговаривать, да и нечего сказать в любом случае.

— Переезжаешь куда?

— В другую квартиру.

— К кому?

— Видишь ли, мне не хочется говорить тебе, потому что я надеюсь отделаться от копов, если удастся. Эвелин переедет ко мне, так что не звони больше сюда, слышишь?

— Но ты должна сказать мне, где тебя найти.

— Извини, Клар. — Это было сказано решительно и серьезно, и Мэрилин повесила трубку.

Сердце Кларенса забилось. Поймать такси и мчаться на Макдугал. Или она рассердится? Эвелин: пухленькая растяпа в очках. И к кому переехала Мэрилин? Денни? Кажется, Мэрилин говорила, что у него большая квартира? Кларенс снял рубашку и ополоснул лицо водой в раковине. Это конец. Подонок Манзони!

«Отдам билеты на балет Рейнолдсам, — подумал Кларенс. — Зайду к ним прямо сейчас. Если Греты нет дома, оставлю билеты вместе с запиской у швейцара». Кларенс отправился пешком на Девятую улицу. Был примерно половина одиннадцатого утра.

Швейцар позвонил в квартиру Рейнолдсов, и там сняли трубку.

— Пожалуйста, скажите миссис Рейнолдс, что я хочу передать ей кое-что. Это займет не больше минуты. — Кларенсу хотелось бы принести еще и цветы, чтобы выразить благодарность Грете за вчерашний вечер.

Грета открыла дверь.

— Простите за вторжение, — начал Кларенс. — Я принес два билета, которые...

— Входите, Кларенс.

Он вошел.

— На балет, на завтрашний вечер. Я подумал, что, может, вы с Эдом сходите. — Кларенс держал в руке белый конвертик.

— О, спасибо, Кларенс. Вы дежурите завтра вечером?

— Нет. Я собирался пойти с Мэрилин, честно говоря.

— Вы поссорились?

— Да. Немного.

— Не хотите присесть?

— Спасибо. Я на дежурстве с двенадцати, так что не могу задерживаться.

— Что-то случилось? После вчерашнего вечера?

— Да... Патрульный по фамилии Манзони, из моего участка... — Кларенсу хотелось, чтобы и Эд был здесь, но он продолжал говорить, просто чтобы с кем-то поделиться. — Манзони пришел допросить Мэрилин сегодня утром. Он уже второй раз приходит к ней. Манзони — тот парень, который нашел Роважински в отеле в Виллидж. И сейчас он донимает ее вопросами...

— Он не любит вас, этот Манзони?

Кларенс на секунду задумался над словом «не любит».

— Он ведет себя так, будто что-то имеет против меня. Сначала преследовал меня с пятьюстами долларами, которые будто бы взял я. Теперь допрашивает Мэрилин, провел ли я всю ночь у нее... ночь на вторник. Главное, она терпеть не может, когда с ней обращаются подобным образом. Она здесь ни при чем.

— Он объяснил, к чему все эти расспросы? Есть ли у него улики, имела в виду Грета.

— По-моему, он действует наугад.

— Откуда он знает Мэрилин?

— Он увидел меня с ней на улице. На Макдугал. И теперь... Мэрилин так расстроена, что переезжает.

— Куда переезжает?

— Не хочет говорить мне. Кажется, к другу, куда-то в Виллидж. — У Кларенса перехватило дыхание. — Не хочу больше докучать вам всем этим.

Грета потрепала его по руке:

— Думаю, она позвонит мне, потому что мы договорились встретиться вечером в среду. Я спрошу у нее, куда она переехала.

— Но... — Кларенсу было неловко. — Она, кажется, не хочет меня видеть. В любом случае спасибо. Может, мне лучше не знать некоторое время, где она. А теперь мне пора идти.

Как всегда, выйдя от Рейнолдсов, Кларенс внезапно ощутил пустоту и одиночество. Он добрался до полицейского участка без десяти двенадцать и переоделся в форму.

Сегодня дежурил капитан Пол Смит, полный, краснолицый мужчина с внушительными манерами. Когда Кларенс вошел, чтобы получить инструкции, Смит спросил:

— Патрульный Духамель? — как будто не был в этом уверен. — Отдел по расследованию убийств пытался связаться с вами сегодня утром. Они пошли выпить кофе. Зайдите к ним. — Он махнул рукой вдоль коридора.

— Да, сэр. — Кларенс пошел туда. Несколько человек в штатском стоя пили кофе из бумажных стаканчиков, болтали и смеялись.

— Патрульный Духамель? — спросил один.

— Да, сэр.

— Пройдите сюда, пожалуйста.

Кларенс последовал за пригласившим в пустую комнату, которая больше напоминала склад, чем кабинет, хотя в ней стоял письменный стол. Второй мужчина вошел следом.

— Я детектив Визи. Это детектив Коллинз. Знаю, что у вас сейчас дежурство, но это займет всего пять минут. Как поживаете, Духамель? — Визи кивнул. Вид у него был значительный и довольный.

— Хорошо, сэр.

— Вас ознакомили с заключением экспертизы относительно вашего оружия?

— Нет, сэр. — Кларенс мельком взглянул на второго человека, который наблюдал за ним, не выпуская изо рта сигарету.

— Предположим, я скажу вам, что на револьвере нашли следы крови? Крови Роважински?

Кларенс на секунду задумался.

— Я вам не поверю.

— Нахал, — бросил Визи своему товарищу.

Кларенс почувствовал, что его прошиб пот. Он наблюдал, как детектив Визи вытаскивает из внутреннего кармана своего пальто какие-то бумажки.

— Духамель, вы были главным подозреваемым, и мы попали в точку. Верно?

Коллинз кивнул.

— Что вы станете делать, Духамель? Признаетесь? Честно все расскажете? Так будет легче для вас.

Кларенс чувствовал себя слабым и беззащитным. Он неторопливо выпрямился.

— Нет, — твердо ответил он.

Визи нетерпеливо хмыкнул и снова кивнул:

— Духамель, мы вами займемся. Вы понимаете, что это означает.

«Покажи мне заключение, — думал Кларенс, — покажи мне, если это правда. Может, они просто блефуют».

— Возвращайтесь на работу, Духамель. Мы с вами еще увидимся.

Они вышли первыми, Кларенс вернулся в кабинет капитана Смита. Инструктаж все еще продолжался, и в комнате было человек восемнадцать — двадцать патрульных. Смит говорил о похитителе дамских сумочек в парке. Домашние хозяйки последнее время часто жаловались на это. Кларенс вспомнил слова Сантини: «Надо быть умнее и не таскать с собой сумочки, когда идешь гулять с детьми. Ничему их не научишь, пока не испробуют на своей шкуре». Кларенс получил патрульное предписание, прихватил рацию и вышел из кабинета вместе с остальными. С Гудзона дул сильный ветер, и было довольно холодно. Кларенс помахал в знак приветствия швейцару за стеклянной дверью на Риверсайд-Драйв. Швейцар был другой, не тот, которого Кларенс видел на ночном дежурстве, но он помнил это лицо по своим прежним дневным обходам. Обманывали его детективы? Не исключено, потому что если они пытались добиться от него признания, так не проще ли было показать ему заключение экспертизы о найденных на револьвере следах крови? Однако они им займутся, это правда. Отдел по расследованию убийств хотел закончить дело. Кларенс знал, как они выбивали из невиновных признания. Интересно, сумеет он выдержать это? То, что он убил поляка, ничего не значило. Он должен выстоять, что бы с ним ни делали, должен упорно отрицать свою вину. Он обязан сделать это ради Рейнолдсов. Он не чувствовал никаких угрызений совести. Возможно, это ненормально. Но разве не сказал Эд: «Я и сам сделал бы это»? И разве мучился бы Эд совестью, если бы убил поляка? Немного, решил Кларенс. А возможно, и совсем нет.

Не успел Кларенс свернуть за угол, с Риверсайд-Драйв на Сто пятую улицу, идущую на восток, как впереди грохнули два выстрела. Он остановился на мгновение, пытаясь понять, где стреляют, потом бросился бежать к Вест-Энд-авеню. Тут же раздались еще два выстрела, звон разбитого стела, хохот и женские крики. Кларенс увидел, что стреляли из машины, медленно двигавшейся к нему. Рука с дымящимся пистолетом высунулась из окна машины, и раздался дикий гогот. Кларенс прыгнул к машине. Еще один выстрел, осколки стекла от парадной двери дома полетели во все стороны. Слева от Кларенса кто-то, встревожившись, закрыл окно, и оно немедленно осыпалось градом осколков от нового выстрела.

Кларенс бросился через улицу наперерез машине. Что-то ударило его в правую ногу. Позади на асфальт со звоном падали стекла, дребезжа, как расстроенное пианино. Кларенс схватил высунувшуюся из автомобиля руку с пистолетом как раз в тот момент, когда он набирал скорость. Он вцепился в руку, черные пальцы разжались, и пистолет выпал, а Кларенс продолжал бежать рядом с машиной, не выпуская руки человека, который теперь орал от боли. Затем задний бампер ударил Кларенса и сбил его с ног. Он упал на бок, перевернулся пару раз и ударился о колесо припаркованной машины. Кларенс с трудом приподнялся и сел, еще не до конца придя в себя. Машина, набрав скорость, завернула за угол. Он увидел, как слева от него кто-то подобрал пистолет.

— Не прикасайтесь к оружию! — приказал Кларенс.

Он поднялся. Двое прохожих нерешительно двинулись дальше, словно испугавшись, или, возможно, они просто сочли, что их помощь здесь не нужна. Кларенс подошел и поднял пистолет, осторожно взяв его за дуло. С тротуара на него во все глаза смотрел подросток. От подъезда дома бежал швейцар:

— Вас зацепило?

Кларенс прихрамывал. Мельком взглянув на швейцара, он узнал его.

— Вы видели номер машины?

— Извините, нет. Поглядите! Поглядите, что они сделали с моей дверью! Эй, вы ранены!

— Кто-нибудь видел номер машины? — спросил Кларенс, потому что вокруг него уже собралась толпа и по обе стороны дороги в домах открывались окна. Все проклинали стрелявших, словно сами пострадали от них, или просто давали выход долго сдерживаемому гневу.

— Хулиганы!

— В номере была буква "Р"! — заявил маленький мальчик.

— Подержанный черный «кадиллак»!

— Черномазые! Цветные! Я видел их!

— Посмотрите на ту дверь! Господи! Что здесь происходит?

— Из ноги идет кровь! — раздался голос того же мальчика.

Кларенс собрался включить свою рацию, но в эту минуту подъехала патрульная машина и, выключив сирену, притормозила у края тротуара. Из нее вышли два офицера и, не заметив поначалу Кларенса, стали расспрашивать стоявших поблизости. Они заговорили с женщиной, которую Кларенс раньше не видел, из ее руки капала кровь. Женщина вытянула вперед раненую руку, сжав запястье. Один из офицеров вернулся к машине и стал передавать сообщение по радио.

У Кларенса кружилась голова. Он потерял свою фуражку и осматривался вокруг, надеясь найти ее. Нигде нет. Похоже, ее стащил мальчишка. Кларенс подошел к офицерам, чтобы отрапортовать о случившемся. Он не знал ни того, ни другого; оказалось, они из Фредерик-Дуглас-парка и района Амстердам, расположенного дальше на восток.

— Вы были на месте происшествия? — спросил офицер Кларенса.

— Да. Черная машина, в ней сидели трое или четверо мужчин. Чернокожие. Пистолет у меня. — Кларенс все еще держал его за кончик дула.

— Вы ранены? — Офицер посмотрел на ступню Кларенса.

Кровь капала из правого ботинка. Офицер помог Кларенсу забраться в патрульную машину. Другой офицер остался дожидаться «скорой», которая приедет за женщиной.

Они прибыли в полицейский участок Кларенса.

— Потерял фуражку? — спросил кто-то. — Что случилось?

Кларенс сел на стул, пока кто-то подворачивал ему штанину.

— Сквозное ранение, — произнес голос.

Кларенс попытался отчитаться о происшествии, назвать время и место, но все лица вокруг него начали расплываться и исчезать, как в конце фильма.

— ...говорят, старый «кадиллак»... Этот офицер взял пистолет... Другой офицер взял на себя руководство...

Кларенс свалился со стула и почувствовал, что, пока он медленно падал, его подхватили руки полицейского. Он сознавал, что лежит на носилках, и чувствовал тошноту. Потом его отвезли в госпиталь и сделали укол в руку.

Кларенс проснулся в постели: в комнате было пять или шесть коек, и на всех лежали люди. Правая нога болела ниже колена. Правое плечо было стянуто бинтами, предплечье поддерживала марлевая повязка. В окно виднелось безоблачно голубое небо. Что сегодня: понедельник или вторник? Часы исчезли. Их не оказалось и на столике рядом с кроватью. Сестра в белом стремительно вошла в палату, оглядываясь, куда бы поставить поднос, который, видимо, был очень тяжелым.

Она сказала, что сейчас половина десятого утра, вторник. Его часы лежат в ящике стола. Плечо? У него перелом ключицы.

— А что с ногой?

— Задета мышца, но кость цела. Вам повезло. От ее улыбки Кларенсу почему-то стало неприятно.

Он задремал. Потом опять пришла сестра и сказала:

— Ваша мать здесь.

Мама робко вошла в комнату, поначалу не увидев его. Кларенс поднял левую руку. Губы матери округлились, как будто она хотела воскликнуть: «О!», и она на цыпочках направилась к нему. Она принесла три апельсина в целлофановом пакете.

Сестра поставила для нее стул и удалилась.

— Клари, дорогой, тебе больно?

— Нет, кажется, мне вкололи обезболивающее. В любом случае ничего серьезного.

— Сестра сказала, что ты пробудешь здесь несколько дней, но к работе приступишь в лучшем случае через три недели. Что случилось, Клари? Или ты не хочешь рассказывать?

Мать почему-то держала его за левую руку, хотя сидела по правую сторону кровати.

— Ехала машина. Те, кто в ней, открыли стрельбу. Стреляли по стеклянным дверям в парадных. Я не заметил номера машины, но отобрал оружие, насколько помню.

— Слава богу, Клари, что пуля не попала в грудь! — Мать говорила шепотом, боясь помешать другим больным, лежавшим в палате. — Ральф зайдет навестить тебя в половине седьмого.

— Что это за госпиталь?

— Это в Амстердаме, на Сто четырнадцатой улице. Больница Святого Луки.

Кларенс думал о Мэрилин. Она предстала перед ним в легкой дымке абрикосового цвета. Он видел движение ее губ, она не сердилась и не веселилась, но пыталась что-то объяснить ему. Мать положила апельсины на стол так осторожно, будто это были яйца. Сказала, что в больницах редко дают свежие фрукты и овощи.

— Ты переедешь к нам, Клари, и побудешь у нас... Офицер, который звонил нам, сказал, что ты вел себя очень смело. Кажется, сестра подает мне знак, что пора уходить. Не забудь, что придет Ральф. Скажи ему, что я вернусь и встречусь с ним здесь, около семи.

— Мам, сделаешь кое-что для меня?

— Конечно, дорогой.

Он подумал о Рейнолдсах. Сообщить Рейнолдсам, где он. Но это будет выглядеть так, будто он требует к себе внимания. Мама даже не знакома с Рейнолдсами.

— Да нет, ладно.

— Нет, скажи мне, Клари. Мэрилин? Она знает, что ты здесь?

— Я не то хотел сказать.

Мать удивленно посмотрела на него, поцеловала в щеку и ушла.

Какие бы успокоительные ему ни давали, их действие, конечно, сказывалось. Кларенс мало-помалу осознавал, что около кровати сидит отец, он слышал его звонкий ясный голос, видел улыбку, которая становилась все яснее, как улыбка Чеширского кота.

— ...как только что сказала мне твоя мать. Что ж, могло быть хуже... проведешь пару недель у нас, Клари, старина, отдохнешь немного...

Кларенс приподнялся на подушке, пытаясь проснуться, и тут же ощутил острую боль в плече.

— Извини. Я, кажется, не могу проснуться. — Почему все его мысли в беспорядке вертелись вокруг Мэрилин, Эда, Греты, но только не родителей?

— ...думаю, тебе надо поспать. Не пытайся побороть сон. Увидимся, Клари. Поправляйся, сынок.

Кларенс заснул и проснулся, когда было темно, только из-под двери в коридор пробивалась полоска неестественно синего света. Ему хотелось в туалет, но вставать не разрешали, а он стеснялся попросить утку. «Я неудачник, — подумал Кларенс. — Я потерял Мэрилин, ничего не стою как полицейский, и что думают обо мне Рейнолдсы? Мне не удалось спасти их собаку или хотя бы деньги, которые они заплатили за собаку. И Мэрилин ненавидит меня за то, что я взвалил на ее плечи такой груз. Я совершил ошибку, убив человека. И теперь я должен убить себя». Тело Кларенса напряглось при этой мысли, но он не обращал внимания на боль. Он сжал зубы. Убить себя казалось достойным и закономерным выходом из сложившейся ситуации. Тогда он не будет больше совершать ошибки и многих людей избавит от хлопот.

В палату торопливо вошла сестра, двигаясь, как бесплотное привидение, и прижала обе его руки к ребрам:

— Ш-ш-ш! Не вставайте! Вы очень шумите!

С других коек также послышалось недовольное бормотание. В левую руку Кларенса вонзилась игла. Боже, какие они безжалостные! И что, черт возьми, они ему колют?

Кларенс видел сон: он был как бы другим человеком и в то же время оставался самим собой. Он убил двоих и избавлялся от второго трупа, запихивая его, как и первый, в большой контейнер для мусора на углу пустынной улицы. Второй жертвой был Манзони (первая не имела своего лица в его сне). Потом Кларенс оказался в магазине или в каком-то похожем на магазин помещении; он что-то бормотал про себя, но понимал, что несколько человек смотрят на него, думая, что он чокнутый и от него надо держаться подальше. И Кларенс понял, что он сделал: убил двух человек и запихнул их тела в мусорный контейнер, где наверняка их очень скоро найдут. «Если тот крутой детектив попытается выбить из меня правду, — подумал Кларенс, — я, конечно, расколюсь и все расскажу». Потом его обожгло вдруг острое чувство вины, ему стыдно было смотреть в глаза людям из-за того, что он совершил нечто такое, чего еще не делал никто и никогда. Он был проклят, непохож на других и внушал ужас и проснулся с ощущением неизбывной печали.

В палате царил полумрак, и горела только одна маленькая лампочка около постели, где мужчина читал книгу.

Кларенс попытался стряхнуть с себя оцепенение и помотал головой, чтобы преодолеть действие таблеток. Это, однако, был не сон. Он действительно убил человека. И то чувство, с которым он проснулся, не исчезнет. Отныне он будет жить один в страхе, что все выплывет наружу. Тоска нахлынула неожиданно, и Кларенс долго лежал, опершись на локоть, приоткрыв в изумлении рот. Ему хотелось закричать, однако он сдержался.

Глава 21

Предполагалось, что Кларенс проведет в госпитале еще два дня, до вечера пятницы. Макгрегор позвонил в среду, и Кларенс разговаривал с ним по телефону в коридоре.

— Мы справлялись о тебе, — сказал Макгрегор. — Я рад, что дела идут на поправку.

И все. Коротко, но Кларенса удивило и ободрило, что капитан беспокоился о нем.

Около пяти часов в среду Кларенс позвонил Рейнолдсам. Сегодня вечером Грета должна была встретиться с Мэрилин. Грета подошла к телефону.

— Кларенс Духамель, — вежливо представился Кларенс. — Как поживаете? Ходили на балет вчера?

— Да, ходили и получили громадное удовольствие. Спасибо вам, Кларенс.

— Я звоню, потому что я сейчас в госпитале. Только до пятницы, и я...

— В госпитале? Что случилось?

— Всего лишь сквозное ранение. Пулевое.

— Какой ужас! Кто стрелял в вас?

— О... какие-то люди на Сто пятнадцатой. Да у меня ничего серьезного.

— Какой госпиталь?.. Вас навещают?.. Я приду навестить вас завтра. Завтра утром, Кларенс.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, Грета!

Но она твердо решила беспокоиться. Кларенс проковылял к своей кровати, чувствуя себя намного счастливее. Завтра Грета расскажет ему о встрече с Мэрилин, и, может быть, Мэрилин спросит что-нибудь о нем. Кларенс закрыл глаза и погрузился в дремоту. Мужчина, лежавший справа от него, разговаривал со старым товарищем, пришедшим его проведать.

— ...ночные сестры и все такое, когда я был в Сингапуре. Британский госпиталь, конечно.

«Сингапур?»

— ... — Смех. — Малярия... подхватишь ее там. Она свирепствовала в японских концлагерях... хуже всего церебральная. Некоторые так и не выздоровели...

Грета пришла на следующее утро около одиннадцати и принесла пластиковую сумку с зеленоватыми грейпфрутами и толстой книгой в новой темной обложке. Это был сборник эссе и журнальных статей Джорджа Оруэлла «Памяти Каталонии».

— Вам нравится Оруэлл? — спросила Грета. — Возможно, вы все это читали.

— Я читал «Каталонию». Но у меня ее нет. Спасибо. Вам удобно? — Кларенс готов был предложить ей одну из своих подушек, потому что стул казался каким-то нескладным. Он немного стеснялся. Он все еще помнил тот ужасный сон и чувствовал скованность, будто на его лице, как в раскрытой книге, можно было прочесть его содержание.

Грета заверила, что со стулом все в порядке. Она хотела услышать, что случилось с ним. Он рассказал ей о происшествии, пистолете; глупо, сказал он, что ему не удалось запомнить номер машины.

— Вы виделись вчера с Мэрилин? — спросил Кларенс.

— О да! — Лицо Греты засияло. — Надеюсь, она получила удовольствие. У нас было два докладчика, а вторая часть вечера была поэтическая. Каждый читал свое или что хотел.

— У Мэрилин все нормально? — Ему было неприятно, что мужчина, лежавший справа, вероятно, прислушивался к их разговору, глаза закрыты, но это ничего не значит. Он подслушивал ради развлечения.

— По-моему, да. Она сказала, что живет в Западном округе, на Одиннадцатой улице.

Острая боль пронзила Кларенса, как будто он получил еще одну пулю. Западный округ, Одиннадцатая улица, означало: Денни, танцовщик. Значит, она живет у Денни.

— Она не сказала, — продолжал Кларенс, — с кем живет?

Грета на мгновение запнулась:

— Нет. Не говорила.

Она, возможно, догадывалась, что Мэрилин переехала к дружку. Но как она спокойно к этому отнеслась, подумал Кларенс. А что еще он ожидал? И он не стал рассказывать Грете о Денни.

— Она... Говорила она что-нибудь обо мне?

— О! Я сказала ей, что вы в госпитале. Успокоила ее, что ничего серьезного не случилось, потому что вы меня в этом заверили.

Кларенс понимал: Грета наверняка знает, что Мэрилин даже не позвонила. Он почему-то немного этого стеснялся или стыдился.

— Вам сейчас тяжело, да, Кларенс?

«Я иногда вообще перестаю верить, что Мэрилин вернется», — хотел сказать Кларенс.

— Сколько вам еще ходить с повязкой?

— Ах, это. Возможно, ее снимут в пятницу. Перед выпиской. Родители хотят, чтобы я пожил у них несколько дней. В моей квартире на Девятнадцатой улице нет лифта. Трудно подниматься с такой ногой.

— Конечно, поживите с ними. Будет кому приготовить вам еду.

Вошла сестра, улыбающаяся пуэрториканка, и предупредила, что Грете пора уходить.

— Мэрилин не дала вам своего телефона? — спросил Кларенс.

— Нет, но сказала, что как-нибудь заглянет ко мне.

Кларенса смутила многозначительная улыбка Греты. Он чувствовал: Грета понимает, что у них с Мэрилин все кончено, и считает, как это свойственно пожилым людям, что он должен смириться с этим.

— Знаете, Кларенс, если захотите пожить несколько дней у нас, мы будем очень рады. У нас есть лишняя комната, я уже обговорила это с Эдом.

Кларенс не сразу поверил такому счастью:

— Вы очень добры ко мне. Но мои родители...

— Они живут на Лонг-Айленде. В пашей квартире вам было бы легче встретиться с Мэрилин.

Это правда.

— Мне не хотелось бы беспокоить вас. Лишние хлопоты.

— Чепуха! Я совсем свободна. — Грета поднялась, улыбаясь ему, при этом уголки ее глаз, как и уголки губ, поднялись кверху. — Эд, наверное, позвонит вам. Можно позвонить вам сюда?

— Да, в коридоре есть телефон. Спасибо, что пришли, Грета. И за книгу, и за грейпфруты. — Кларенсу уже разрешили сидеть, и ему удалось проводить Грету до двери, но он чувствовал себя неловко в ночной рубашке.

Грета ушла. Степы снова стали блекло-голубыми, комната не сохранила ее тепла.

Родители Кларенса, пришедшие навестить его в тот вечер, удивились, что их сын решил воспользоваться гостеприимством семьи, с которой едва знаком.

— Не семья, мама, просто муж и жена.

Кто такие Рейнолдсы? Они не слышали о них, пока их фамилию не упомянул детектив, который звонил к ним домой.

Кларенс объяснил, как он познакомился с Рейнолдсами в прошлом месяце.

— Я не собираюсь сразу ехать к ним. — Конечно, ему хотелось бы поехать туда немедленно. Астория его не привлекала. — Эдуард Рейнолдс работает в «Кросс и Дикенсон». Старшим редактором. Они очень милые люди, мама.

— Сначала поживешь с нами, — решила мать. — Надо окрепнуть, прежде чем переезжать к людям, которых ты не очень хорошо знаешь.

— Мы приедем на машине завтра в это же время и заберем тебя, Клари, мой мальчик, — заявил Ральф.

Выхода не было.

— Мне надо забрать кое-что из дома. Почту, возможно, счета.

— У тебя есть ключи, Клари? — спросила мать. — Может, мы заедем туда завтра вечером? Но тебе нельзя карабкаться по этим лестницам... я привезу тебе одежду из домашних запасов. В нашем доме полно твоей одежды, и тебе всегда нравились старые вещи.

Кларенс потянулся за кольцом с ключами, лежавшим в тумбочке около его кровати. На кольце висели два ключа от квартиры Мэрилин, уже ставшие бесполезными.

— Возьми джинсы, может, пару рубашек. Рубашки в среднем ящике комода. Не французские рубашки с манжетами, обычные.

— Знаю, — успокоила его довольная мать.

— Мэрилин навещала тебя? — спросил отец. — Я надеялся увидеться с ней здесь.

Кларенс понимал, что его мать выглядит моложе Греты, она очень хорошенькая, ей так идет черное пальто с меховым воротником, застегнутым вокруг шеи, и жизнерадостная улыбка сияет на ее лице, и выглядит она прекрасно. Но Грета казалась ему более привлекательной, хотя, если судить по чертам лица, ее можно было бы назвать некрасивой. Он понял, что немного влюблен в Грету.

Отец говорил о том, как повезло Кларенсу:

— Двадцать один полицейский убит только в одном Нью-Йорке...

Вошла сестра. Родителям было пора уходить. Кларенс взялся за книгу и на несколько минут погрузился в чтение. Потом подумал о Денни, о Мэрилин на Одиннадцатой улице Западного округа... Мэрилин, возможно, готовит ему еду, развешивает в шкафу свою одежду и подыскивает удобное место для пишущей машинки (Кларенс почему-то представлял, что у Денни шикарная квартира), и он ощущал, как в нем натягивается какая-то струна. Он закрыл глаза. Так не могло продолжаться, не могло быть ничего серьезного у Мэрилин и Денни. Денни знал, что Мэрилин его девушка. И сам никогда не относился к ней серьезно. Кларенс дважды видел его. Если мужчина не интересовал ее, Мэрилин могла быть холодной, неженственной, могла вести себя просто по-товарищески, казаться бесполой. Кларенс не раз видел это. И что такого замечательного в Денни? Ему двадцать шесть, а он еще ничего не добился. Родители помогали ему платить за квартиру, он вспомнил, как Мэрилин говорила об этом. Может, он даже снимает квартиру на двоих, там живет еще один парень. Кларенс надеялся на это.

Когда Кларенс без аппетита рассматривал обед, принесенный на подносе, вошла сестра и сказала, что его просят к телефону. Мэрилин, подумал Кларенс. Он вылез из постели, стараясь побыстрее добраться до телефона, и приготовился выслушать самые обычные замечания по поводу его раны. И он мог бы сказать: «Надеюсь, на Одиннадцатой улице тебе живется спокойнее».

— Добрый день. Кларенс?

Кларенс узнал голос Эда:

— Да. Здравствуйте, Эд. Как вы?

— Я звоню, чтобы спросить вас о том же. Грета сочла, что выглядите вы хорошо, ну более-менее.

— О, со мной все в порядке. Завтра выписываюсь. Родители приедут забрать меня.

— Грета сказала, что вы, возможно, поживете у нас несколько дней. Надеюсь, вам это удастся. Как надолго вы выбыли из строя?

— На три недели, говорят. Я уже могу ходить. Просто не буду работать.

Кларенс вернулся в постель, к своему подносу. Он надеялся, что Эд упомянет о Мэрилин, скажет что-нибудь о том, что видел ее в среду вечером. Как бессмысленно, подумал Кларенс, вот так хвататься за каждое слово, за впечатление, которое могло возникнуть у Эда, если Эд вообще видел Мэри лип, а вполне возможно, что и не видел. Кларенс понимал, что потерял ощущение реальности, цепляясь за надежду, скорее всего несбыточную. Мэрилин даже не позвонила.

Глава 22

Во вторник вечером Рейнолдсы ожидали Кларенса Духамеля. Его родители, вернее, отец должен был привезти Кларенса в Манхэттен, и Рейнолдсы попросили Кларенса привести к ним его, а если получится, и маму: они хотели познакомиться с ними. Джульетту заранее вывели погулять. Грета приготовила довольно изысканный обед — жареную утку, привела в порядок комнату, служившую ей студией: свой мольберт затолкала в угол, все краски сдвинула в конец длинного рабочего стола и украсила временное жилище горшком цветущей бегонии. На столик около кровати она положила несколько книг, которые, по ее мнению, могли поправиться Кларенсу. Она надеялась, что родители Духамеля останутся пообедать.

Зазвонил телефон, и Эд поднял трубку.

— Алло, мистер Рейнолдс? Говорит патрульный Питер Манзони. Я работаю в том же полицейском участке, что Духамель. Вы его, кажется, знаете: Кларенс.

— Да?

— Мне хотелось бы встретиться с вами, мистер Рейнолдс. Я нахожусь поблизости и хотел узнать, не найдется ли у вас нескольких минут.

— Сегодня вечером я...

— Или позднее, после обеда? Меня это устроит.

— Сегодня мне неудобно. У нас гости. Могу я узнать, в чем дело?

— Мне просто хотелось бы задать вам несколько вопросов относительно Кларенса. Ничего сложного.

Такая назойливость рассердила Эда.

— Вопросы, которые вы не можете задать ему?

Полицейский рассмеялся:

— Не совсем. Разные вопросы. Как насчет завтрашнего вечера? Скажем, в районе половины седьмого? Семи?

Эд нерешительно произнес:

— Мне хотелось бы знать, о чем идет речь.

— Я не могу обсуждать это по телефону. Это моя работа, мистер Рейнолдс.

Эд подумал, что для Кларенса будет хуже, если он станет уклоняться от встречи.

— Хорошо. Завтра? Около семи?.. Я встречу вас в вестибюле, внизу. — Эд повесил трубку.

— Кто это? — спросила Грета.

— Тот парень, о котором, по твоим словам, упоминал Кларенс. Манзони. Хочет встретиться со мной завтра вечером.

— Встретиться с тобой? Зачем?

— Говорит, что хочет задать мне какие-то вопросы относительно Кларенса.

Зазвонил внутренний телефон на кухне, и Грета направилась туда.

Эд спросил себя, знают ли в полицейском участке Кларенса, что тот собирается провести у них несколько дней? Возможно. Тогда они просто хотят прояснить ситуацию, почему бы и нет?

— Я не намерен ничего рассказывать этому человеку, — заявил Эд Грете.

Позвонили в дверь.

Кларенс вошел со своим отцом и поставил чемодан в прихожей.

— Эд — Грета — мой отец. Мистер и миссис Рейнолдс.

— Как поживаете? — произнес Ральф, кланяясь Грете и протягивая руку Эду. — Счастлив познакомиться с вами, потому что сын много рассказывал мне о вас.

— А ваша жена не приехала с вами? — спросил Эд.

— Нет, у нее сегодня вечером, в восемь часов, совещание. Она могла бы приехать, но, по-моему, не захотела утруждать вас большим количеством гостей.

Они прошли в гостиную.

Ральф Духамель понравился Эду с первого взгляда. Он выглядел человеком открытым, бесхитростным, однако уверенным в себе. Кларенс унаследовал от него красивые полные губы, но волосы у Ральфа были темнее, чем у Кларенса, и ростом он был ниже.

— Вы чувствуете себя лучше, Кларенс? — спросила Грета.

— Абсолютно нормально, — ответил Кларенс.

Ральф принял предложенное ему виски, но сказал, что не останется, когда Грета выразила надежду, что он пообедает с ними.

— Клари рассказал мне о вашей собачке. Ужасная история. И это надувательство с выкупом. Отвратительно. Манхэттен опасней того района, где живем мы. Несомненно. Мы живем в Астории. Конечно, ничего сверхъестественного, но для нас это родные места. Клари там вырос.

По тому, как говорил Ральф, Эд понял, что тот не знает и не подозревает, что Кларенс убил Роважински.

— Клари считает, что не сумел как следует помочь вам, — сказал Ральф. — Последнее время он только и говорит об этом.

— Что он мог сделать? — возразил Эд. — Боюсь, собаку убили сразу.

— Да, понимаю. Клари говорит, что вы встречались с Мэрилин.

— Один раз. — Эд был рад сменить тему. Грета и Кларенс беседовали в другом конце комнаты. — Мне она показалась очень милой. Весьма образованной.

— Вот как? — удивился Ральф. — Серьезная девушка?

— О да. Увлекается политикой, — улыбнулся Эд.

— Клари просто сходит по ней с ума. По крайней мере, она сама зарабатывает себе на жизнь. Надеюсь, не балуется наркотиками. Клари говорит, что она даже не курит травку.

Кларенс показал отцу картины Греты. Ральфу, похоже, очень понравился морской пейзаж. Он отказался от второго стакана виски.

— Веди себя хорошо, Клари, — сказал Ральф на прощанье. У дверей он опять обменялся рукопожатием с Эдом.

— Давайте взглянем на вашу комнату, Кларенс, — предложила Грета. — Забирайте свой чемодан. Сможете донести его?

— Да он ничего не весит. Маленький чемоданчик. — Кларенс поднял чемодан и пошел за ней по коридору, который вел от кухни налево. Его комната размещалась в левой половине квартиры, окно выходило на улицу. — Какая красивая комната! — воскликнул Кларенс.

Пол был покрыт плотным темно-зеленым ковром, на кровати ярко-оранжевое покрывало, очень удобный стол, белые стены — везде гармония и порядок. У Рейнолдсов хороший вкус. Кларенс захватил с собой немного вещей, поскольку считал, что не должен оставаться у Рейнолдсов больше двух дней. Он вымыл руки и лицо в облицованной голубой плиткой ванной комнате — Грета показала ему его полотенца. Потом вернулся в гостиную с бутылкой французского вина, которую привез с собой.

Обед был готов.

Позднее, вечером, когда Кларенс ушел в свою комнату, Эд стоял у окна гостиной, глядя вниз на дома из коричневого кирпича, зажатые между высотными зданиями на противоположной стороне улицы. Грета вышла погулять со щенком. Кларенс предложил вывести собаку, но Грета хотела сделать это сама. Эду предстояло перед сном еще кое-что прочитать. Он думал о завтрашней встрече с Манзони, заранее страшась ее. Он должен сохранять спокойствие, быть немногословным и придерживаться фактов — только фактов до определенного момента. Манзони, возможно, скажет: «Я слышал, что Духамель живет сейчас у вас». Эду следовало бы заняться рукописью, но он хотел сначала услышать слабый хлопок двери лифта, шаги Греты в коридоре и увериться, что она благополучно вернулась домой. Он сел на диван, открыл на девятой странице информационный бюллетень, озаглавленный «Сравнительный анализ научно-популярной литературы: год нынешний и предыдущий». Реклама, местные распродажи, официальные отчеты, все подробно перечислено по пунктам. Эд был рад увидеть, что две предложенные им книги получили хорошие отзывы, но одна книга, против издания которой он возражал, получила еще более лестный отзыв. Такова жизнь.

— Что Кларенс собирается делать завтра? — спросил Эд.

— Хочет помочь мне с покупками. И выгулять собаку. — Грета рассмеялась.

— Мне не хотелось бы, чтобы он гулял с собакой, — произнес Эд, понизив голос. — Мы справимся сами.

— Ему хочется быть полезным. Он...

— Звонил тот самый Манзони, — прервал ее Эд. — Не знаю. Возможно, он следит за домом. Мне это не правится.

Грета пристально посмотрела на него:

— Хорошо, Эдди.

— Завтра расскажу подробней, что ему надо.

Следующим вечером, без десяти семь, Эд спустился в вестибюль своего дома.

— Жду одного человека, — с улыбкой объяснил он швейцару.

Кларенс выходил днем в кино, но сейчас был дома и хотел пригласить Эда и Грету пойти куда-нибудь пообедать. Эд сказал Кларенсу, что у него назначена встреча с одним из его авторов, который живет неподалеку, и он вернется через полчаса.

Манзони был пунктуален, и Эд сразу признал в нем полицейского, как только швейцар впустил его: мужчина приблизительно пяти футов роста, черные вьющиеся волосы, синий плащ, надменная улыбка на широком помятом лице.

— Мистер Рейнолдс? — спросил он.

— Да. Добрый вечер.

— Что ж, зайдем куда-нибудь?

Они нашли неподалеку небольшой бар. Манзони направился к угловому столику. Когда они уселись, он сказал:

— Узнал сегодня, что Кларенс поселился у вас. От его родителей.

— Да. На пару дней. Он только что вышел из госпиталя, как вам, вероятно, известно.

— Думмель обязан был доложить, где находится. Он остается копом, даже если в данный момент болен. Вот почему я позвонил его родителям. Его телефон не отвечал.

Эд промолчал.

— Так вот, — улыбнулся Манзони, — что вам известно относительно Роважински, мистер Рейнолдс? Я пришел спросить, что рассказал о нем Думмель.

— Знаю только, что его нашли мертвым, — ответил Эд.

Подошел официант. Манзони пробормотал что-то. Эд заказал виски с содовой.

Манзони закурил сигарету. У него были пухлые сильные руки, под стать лицу.

— Понимаете, отдел по расследованию убийств не знает, кто убил Роважински, но они подозревают, что это дело рук Думмеля. А чьих же еще, в самом деле? Как вы считаете?

— Я не думал об этом.

— Нет? В самом деле?

Эд постарался успокоиться и вытащил сигареты.

— Вы что, полагаете, что мне доставляет удовольствие вспоминать Роважински? Я забыл о нем.

— Честно говоря, я хочу спросить вас: не думаете ли вы, что это сделал Кларенс? Он не рассказывал вам?

— Нет. — Эд слегка нахмурился, изобразил легкое удивление: он понял, что немного играет и что это правильно. — Вам известно столько же, сколько мне, и даже, наверное, больше. — Поскольку Манзони молчал, наблюдая за ним со скептической улыбкой, Эд спросил: — Вы детектив?

— Нет. Стану им.

Принесли их заказ.

Манзони отпил из своего стакана и зажал кусочек льда между зубами.

— Мне пришло в голову, мистер Рейнолдс, что, если Думмель убил парня, вы должны быть на стороне Думмеля, правда? В конце концов, вам не правился Роважински.

Эд снова притворно вздохнул:

— Я не настолько ненавидел Роважински, чтобы желать убить его. Он был больным человеком, сумасшедшим.

Манзони кивнул:

— Что бы Кларенс ни говорил вам... Послушайте, мистер Рейнолдс, мы уверены, что это сделал Думмель, и ему придется отвечать на наши вопросы, понимаете? Конечно, он только что выписался из госпиталя...

— Вот как? Вы уверены?

— У Думмеля был мотив. Вы знаете об этом. Этот поляк приставал к его подружке. Он обвинил Думмеля, что тот получил взятку. Нечто, чего нельзя доказать: да или нет! — объяснил Манзони, подняв вверх толстый указательный палец. — Думмель без ума от таких людей, как вы, хотел сделать что-нибудь хорошее для вас. Общественный прилипала.

Эд с притворным изумлением покачал головой:

— Так в чем дело?

— Я не могу представить вам неопровержимых улик. Понимаю, что вы, конечно, станете покрывать своего приятеля.

Эд поспешил допить свой стакан, ему хотелось поскорее уйти.

— Мистер Рейнолдс, Думмеля уже взяли в оборот, и мы доберемся до него. Не знаю только... как. — Манзони затих, приподняв плечи, углубившись на несколько секунд в свои мысли. — Но это не составит труда.

Очевидно, предположил Эд, Манзони не настолько уверен в своей правоте, иначе он прямо сказал бы, что он, Эд Рейнолдс, покрывает Думмеля. Эд тоже пожал плечами, как бы говоря: «Это ваша забота».

Манзони пристально посмотрел на Эда, слегка улыбаясь, но испепеляя его суровым взглядом, который Эд видел в фильмах и телесериалах: крутой детектив добивается откровенного признания, настал критический момент или, возможно, противники меряются силами.

— Так вы утверждаете, что Кларенс не сказал вам ни слова.

— Именно, — подтвердил Эд.

— Он только сказал, что провел ту ночь со своей подружкой?

— Ту ночь?

— Ночь, когда был убит Роважински. Вторник. Тот вторник.

— Да. Именно так он говорил.

— Возможно, вам известно, что подружка Думмеля бросила его. Мэрилин.

— Вот как?

— Вы не знали?

— Кларенс не упоминал об этом.

— Вы знакомы с Мэрилин?

— Нет. Встречал ее как-то раз, вот и все.

— Так вот, она сыта по горло. Она в курсе. Никто не поверит, что Кларенс провел там всю ночь. Его подружка говорит так потому, что ей правится дурачить конов. Но она не хочет иметь дружком убийцу, о нет.

Эд спокойно сказал:

— Мне ничего не известно о Мэрилин. Кларенс не говорил ни слова. — Он посмотрел на часы. — Если не возражаете...

— О, конечно нет. Вы спешите?

Эд кивнул и вытащил бумажник.

— Если только у вас больше нет ко мне вопросов. Что-то еще?

— Нет. Только если Кларенс скажет вам что-нибудь, даже какой-то пустяк, дайте нам знать, хорошо? Вот мой телефон. — Манзони тоже вытащил бумажник и достал из него полдюжины визиток, передав одну Эду.

Адрес полицейского участка и номер телефона были напечатаны криво красными чернилами. Эд положил визитку в карман пальто. Манзони хотел сначала расплатиться за обоих, но Эд возразил, и они заплатили каждый за себя и оставили щедрые чаевые.

Для Кларенса день начался великолепно. Он проснулся в четверть десятого, когда Грета постучала в дверь: она принесла на подносе кофе и апельсиновый сок. На улице светило солнце, и Кларенс в пижаме прошелся босиком по комнате, отпивая глотками кофе и разглядывая обстановку. Его разместили в рабочей комнате Греты: в углу стояли использованные, но чистые кисти в высокой банке из-под печенья, на столе лежали набросок темно-красной акварелью для портрета Эда и оплаченный счет из магазина, на котором Грета пробовала различные оттенки желтого. Он услышал жужжание пылесоса и вспомнил слова Греты о том, что сегодня утром придет женщина убираться в квартире.

Кларенс выведал, что можно сделать для Греты: найти в универмаге «Мейсиз» кое-какие кухонные приспособления. Кларенс отправился в путешествие с таким воодушевлением, будто искал Святой Грааль. Он не собирался возвращаться без добычи, даже если для этого потребуется отправиться в Бруклин. Он заказал столик в венгерском ресторане, куда хотел пригласить Грету и Эда сегодня вечером. Было почти одиннадцать, когда он добрался подземкой до Четвертой улицы Западного округа, в это время можно попытаться поговорить с Мэрилин, не боясь разбудить ее. Он зашел в аптеку и нашел в справочнике номер телефона Денни Шепперда. Ответил мужской голос.

— Здравствуйте. Говорит Кларенс Духамель. Это Денни?

— Да-а.

— Извини за беспокойство, Мэрилин здесь?

Короткая пауза.

— Послушай, Кларенс, этот негодяй снова взялся за прежнее. Тот коп. Он только что звонил сюда. Он просто преследует Мэрилин. Так что самое лучшее, что ты можешь сделать: пожалуйста, исчезни. Понимаешь? Это мой дом...

— Могу я поговорить с Мэрилин? — спросил Кларенс.

— Не думаю, что она захочет разговаривать с тобой.

— Почему бы тебе не спросить ее?

В этот момент Кларенс услышал на заднем плане голос Мэрилин.

— Привет, — сказала Мэрилин.

— Привет, дорогая. Как ты?

— А как по-твоему?

— Мэрилин... я очень хочу встретиться с тобой.

— Это, очевидно, не самая удачная мысль, верно?

— Но... я должен увидеть тебя. Только на пять минут. Я сейчас совсем близко. Подожду тебя... на углу улицы. Пожалуйста, Мэрилин!

Мэрилин отказалась.

Потрясенный, Кларенс отправился в «Мейсиз». Он нашел приспособление, которое хотела Грета. Позвонил ей, сказал, что все купил (она собиралась остаться дома и поработать, заняться живописью), а потом отправился в кино, просто чтобы избавиться от мыслей о Мэрилин и освободить комнату для Греты, хотя она заявила, что с таким же успехом может работать в гостиной.

На следующий день, в четверг, Кларенс собирался съехать от Рейнолдсов и вернуться домой, но оказалось, что это день рождения Греты. Эрик Шафнер и Лили Брендстрам должны были прийти к обеду, и Грета сказала, что она надеялась видеть за столом и Кларенса и что глупо переезжать поздно вечером, так почему бы не провести у них еще одну ночь? Кларенс согласился. Он купил для Греты серебряную цепочку в магазине на Восьмой улице, очень дорогой подарок, но не настолько дорогой, надеялся Кларенс, чтобы это выглядело дурным тоном. Настроение у него стало лучше, и он позвонил в квартиру Денни, надеясь, что веселые потки в его голосе заставят Мэрилин согласиться на встречу с ним.

На этот раз она подошла к телефону:

— Я не хочу видеть тебя, но ладно. Только на пять минут.

Они договорились встретиться на углу Одиннадцатой улицы и Шестой авеню. Кларенс торопился.

Мэрилин предстояло пройти всего квартал, и, когда он появился, она уже стояла на углу улицы. На ее лице застыло злое и напряженное выражение. На ней была незнакомая кожаная куртка с бахромой, не по размеру, и Кларенс решил, что это куртка Денни.

— Привет, — сказал он. — Хочешь зайти куда-нибудь? Где мы сможем посидеть?

— Нет. — Она переминалась с ноги на ногу в своих мокасинах, засунув руки в карманы, поеживаясь, как от холода, хотя на улице было довольно тепло. Она пришла без носков. Мэрилин всегда забывала о носках и шарфах, когда наступали холода. — Скорее всего, за нами следят, так что с равным успехом можно гулять или зайти куда-нибудь, какая разница?

— Ты замерзла.

— Сегодня утром у Денни испортилось отопление.

— О! — Кларенс в глубине души порадовался, что квартира Денни явно не похожа на те роскошные апартаменты, которые он представлял себе.

Они решили прогуляться, Мэрилин шла своими тяжелыми короткими шагами, опустив голову. Они направлялись в сторону центра.

— Меня уже просто тошнит от этой фашистской свиньи, — заявила Мэрилин.

— Знаю. Денни сказал по телефону.

— Он опять заявился. Вчера вечером. Сначала позвонил по телефону, ладно, но не успели мы выбраться из дома, как он оказался у нас. Мы не могли уйти, и почему мы должны делать это? У Денни были гости. Этот коп сказал, что только что виделся с мистером Рейнолдсом. Жуть как интересно!

— Врет. Когда он пришел?

— Около восьми. Заявил, что мистер Рейнолдс покрывает тебя и я тоже и что ты... ты знаешь. Человек семь-восемь слышали это. Я велела ему заткнуться, да что толку? Денни попытался не впускать его в квартиру, но он настоящая свинья, ворвался силой. Денни спросил, есть ли у него ордер на обыск, а он сказал, что пет, потому что он ничего не ищет. Нет, он просто спрашивает. Это фашистское государство, Клар! С ними нельзя бороться. Они вооружены! Ты увяз по уши, но не впутывай меня в это!

Кларенс подумал, что вчера вечером Эд встречался не с автором, он виделся с Манзони. Теперь он вспомнил, что Эд вчера вечером в ресторане был немного холоден. Вероятно, Эд, как и Мэрилин, тоже сыт по горло.

— Я не хотел впутывать тебя.

— Нет? Побойся бога, я сказала им, что была с тобой в ту ночь! Как ты. И еще утверждаешь, что не собирался впутывать меня!

Кларенс понял. Все правда: он действительно виноват.

— Мне бы лучше переехать в Бронкс или на Лонг-Айленд. Но большая часть работы у меня здесь. Придется остаться.

— Понимаю. Извини, Мэрилин.

— Ты все время извиняешься. Пусть мистер Рейнолдс покрывает тебя, но избавь меня от этого, слышишь? Только ты слабак, — добавила она с насмешкой. — Нельзя, чтобы они видели, как мы ссоримся, на случай, если за нами следят. Тот подонок живет на Джейн, тебе это известно. Черт его знает, когда у него дежурства. Мы должны держаться по-приятельски. Как подруги.

Кларенс и не догадывался, что Мэрилин способна на такое издевательство. Они остановились на углу, около женской тюрьмы, где сходилось пять улиц.

— Может, тебе дадут оправиться после ранения, — заметила Мэрилин, — по тот коп сказал, что тебя снова будут допрашивать.

— Послушай, Мэрилин, я уверен, что выдержу все это.

— В самом деле? Я слышала, что они избивают людей.

— Вытерплю и это.

Мэрилин свернула направо, на Гринвич-авеню, и медленно пошла назад. Кларенс шагал рядом с ней.

— Мне, конечно, не хочется выглядеть сукой, Клар. Но ты не вини меня, если я не выдержу, ладно?

Он понял. Он хотел успокоить ее, приободрить, но не нашел подходящих слов.

— Надеюсь, мы увидимся, когда все останется позади.

Она неуверенно пожала плечами:

— Конечно, все может быть. Как-нибудь встретимся.

Меньше чем через минуту — Мэрилин не захотела, чтобы он провожал ее до Одиннадцатой улицы, — Кларенс остался один и направился по Гринвич-авеню к Рейнолдсам. «Как-нибудь» — ужасная перспектива, уж лучше бы Мэрилин окончательно порвала с ним. Она и не любила, и не ненавидела его. Что-то среднее. Похоже, она никогда не любила его и никогда не полюбит.

Грета сегодня целый день занималась праздничным обедом, а Эд вернулся домой к четырем, чтобы докончить кое-какую работу. Он сказал, что раза два-три в месяц работает целый день дома. Кларенс с удовольствием ходил два раза в бакалею, чтобы купить кое-какие мелочи, забытые Гретой. Днем Грета села за пианино и заиграла вальс Шопена, а когда Кларенс подошел поближе послушать, она шаловливо улыбнулась, заиграв «Увядшую розу», и спела всю песенку, заставив Кларенса смеяться.

— Мы поем ее, — объяснила Грета, отбарабанив последний куплет, — пока один за другим поднимаются паршивые поэты и читают свои опусы.

За этим последовала еще одна песенка: «Другой занимает мое место», но тут Эд не выдержал и завопил:

— Это что, портовый кабак? Нас выселят из квартиры!

— В день рождения мне можно! — возразила Грета.

В квартире пахло жареной свининой, гвоздикой и жженым сахаром. К семи на великолепном столе красовалось блюдо рольмопсов в сметанном соусе.

Пришли гости, случайно встретившиеся у лифта. Эрик принес цветы, Лили — большую плоскую коробку шоколада, и были, конечно, подарки, завернутые в бумагу. Грета сказала им, что Кларенс останется до завтра, поскольку он сейчас живет здесь. Лили и Эрик по-дружески приветствовали его. Подали коктейли и ломтики поджаренного хлеба с закуской. Грета развернула подарки. Лили подарила этюдник, которому Грета, похоже, очень обрадовалась, и объяснила, что это самая последняя модель и самая удобная, изготовленная в Дании: максимум предметов в минимальном объеме. Эрик принес два итальянских подсвечника из кованого железа. Эд вручил жене потрясающий жакет, серебристо-зеленый, с блестками, — для вечернего туалета. Грета ахала над каждым подарком. Кларенс с удовольствием наблюдал за ней. О цепочке Кларенса она сказала:

— О, Кларенс! Это просто великолепно! — и надела подарок на шею.

Кларенс понемногу оттаивал. Никто явно не собирался возвращаться к Роважински. Но при этом он чувствовал себя чужаком, случайно затесавшимся в компанию. Рейнолдсы и те двое были старыми друзьями, они казались одной семьей, несмотря на немецкий акцент Греты и Эрика, отличавшегося от нью-йоркского выговора Эда и Лили. Все они были милы с Кларенсом. За исключением Эда: Кларенс чувствовал, что тот старается не смотреть на него.

— Грета сказала, что вы лежали в госпитале, — обратилась Лили к Кларенсу во время обеда. — Вас ранили во время дежурства? — Сейчас он не заметил в ней цинизма. Она наслаждалась вкусной едой и вином.

— У нас это называется «подстрелили», — ответил Кларенс. — Ничего серьезного.

— Какой-то тип стрелял по застекленным дверям, — объяснил Эд. — Ближе к центру, в нашем старом районе.

— А что нового слышно о том человеке с польской фамилией? Ты как будто говорила, Грета, что его убили? Да! — воскликнула Лили, словно только что вспомнила об этом.

— Да, — подтвердила Грета. — Я рассказывала тебе об этом пару недель назад.

— Конечно. Я слышал, — подхватил Эрик. — По телевизору еще до того, как мне рассказала Грета.

— Уже известно, кто это сделал? — спросила Лили.

— Нет, — ответила Грета. — Кто-то стукнул его на улице. Кто знает?

— Этот Verruckter![4] Сам напросился! — воскликнул Эрик.

— Ты говорила: его задушили или пристрелили? — поинтересовалась Лили.

— Просто стукнули, — ответила Грета.

— Избили, — пояснил Эд.

— Что за тема, — вмешался Эрик, — что за тема в день рождения!

— Еще вина! — Грета поднялась, чтобы принести из кухни новую бутылку.

Эд очень долго раскуривал сигару. Тема была исчерпана, и разговор плавно перешел на другой предмет. Лили вспомнила, что принесла кассеты, и предложила послушать музыку. Они включили магнитофон, пока пили кофе. Эрик хмыкал и делал замечания. Несколько слов, сказанных по-немецки женским голосом, были прерваны внушающим суеверный страх, похожим на крик совы стоном и хриплым воплем. Мысли Кларенса беспорядочно блуждали. Он видел в своем воображении сад с металлическими цветами, потом темный тоннель, душную преисподнюю, в которой могло случиться или внезапно появиться что угодно. То был неизведанный мир, однако хорошо знакомый, ибо каждый помнит свои сны, хотя и не понимает их, поскольку невозможно полностью объяснить то, что видишь во сне, но отнюдь не потому, что тебе не знакома их особая атмосфера. Кларенс думал о Мэрилин: у нее своя жизнь, и, возможно, он слишком далек от этого всего? В глубине души она не верила, что он принимает ее образ мыслей, потому и отвергла его, думал Кларенс. Похоже, это уже свершившийся факт. Ему надо бы обнять ее в то утро и как-то убедить ее — как? — что они должны быть вместе и оставаться вместе. Как всегда, в критический момент он ошибся в выборе.

Эрик отбыл первым, расцеловав Грете обе ручки, обменявшись с ней по-немецки приветствиями. Потом уехала Лили, унеся мистическую кассету.

Было около полуночи. Кларенс сделал Грете комплимент по поводу обеда и пожелал им с Эдом спокойной ночи, думая, что им, возможно, хочется побыть вдвоем.

Эд постучал в дверь комнаты Кларенса спустя полчаса. Он был в пижаме и домашнем халате.

— Кларенс, я увидел у тебя свет.

— Входите! — Кларенс читал в постели.

Эд сел:

— Что ж. Как я понимаю, ты все еще не выбрался из дебрей?

— Нет. — Кларенс уселся повыше в постели. — Мне сказали, что вы вчера вечером встречались с Манзони.

— О!

— Мэрилин рассказала мне. Я виделся с ней сегодня утром.

— Откуда она узнала? — спросил Эд и сразу же понял откуда.

— Манзони приходил к ней. Туда, где она живет. Она, конечно, до смерти устала от бесконечных вопросов. Я ненавижу себя... из-за нее.

— Насколько я понимаю, вопросы будут продолжаться.

— Да. Они попытаются сломать Мэрилин. Не думаю, что они будут с ней грубы, но... Это все из-за того, что я сказал, будто провел там ночь, понимаете, и Мэрилин подтвердила.

— Понимаю. Конечно. — Эд пытался собраться с мыслями, но фразы рассыпались.

— Манзони, наверное, наговорил вам гадостей, — произнес Кларенс, — потому что ему известно, что я здесь.

— Верно, и я подумал: для твоего же блага, вероятно, не стоит афишировать нашу дружбу. По очевидным причинам. Если только уже не поздно. — «До тех пор, пока все не закончится», — хотел добавить Эд, но разве это может закончиться? Если они будут давить на Кларенса, он сломается в конце концов. Любого можно сломать. — Я, конечно, не возражаю, чтобы ты оставался здесь. И Грета тоже. Но на будущее...

— Понимаю. — Кларенс пожалел, что не может уйти немедленно, потому что уже поздно, и потом это выглядело бы неприлично. А завтра утром это будет выглядеть бегством после того, что сказал Эд.

— Мэрилин успокоилась? — спросил Эд.

Кларенс чуть не задохнулся:

— Ей не нравятся визиты Манзони. Па самом деле она просто в ярости. Так что мне не стоит навещать ее, встречаться с ней. Никуда не денешься.

Эд поднялся, не в силах больше смотреть на несчастного юношу, которого ему нечем было ни ободрить, ни утешить.

— Да, никуда не денешься. Но это временно. Я устал. Желаю тебе спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Эд.

В спальне Эд сказал Грете:

— Я совершил самую большую ошибку в своей жизни.

— Все не так серьезно. Подумаем об этом завтра, Эдди.

Эд лежал в кровати, уставившись в темноту:

— Я думал об этом не только сегодня. Я думал об этом много дней. — Он говорил тихо, представляя Кларенса в комнате по другую сторону коридора. — Не могу видеть его. Не знаю, что со мной. Все же я понимаю, в чем дело. Я не доверяю ему.

— Почему? Эдди... — Грета нашла его руку, погладила ее и продолжала держать в своей.

— Не знаю, случилось что-то неладное. Я никогда не сказал бы... это было в тот раз, в баре отеля на Пятой авеню. Тогда у меня возникло это чувство. Я подумал: «Держись подальше от этого парня. Он какой-то странный». И вот я покрываю его, именно так... это сказал Манзони.

— Что в нем странного? Он разозлился, Эдди.

Эд закрыл глаза. Разозлился. Это было нечто большее. Грета ведет себя совсем не по-женски, подумал Эд. Но Грета часто смотрела на вещи не так, как он. Она видела больше, чем он. Больше жестокости. Это коснулось непосредственно ее семьи. Пусть так, но принимала ли она в качестве гостя в своем доме убийцу? Или, возможно, кто-то из ее родных отомстил так же фашистскому офицеру? Вероятно, Грета восприняла это как справедливое возмездие? Может быть. Но Эд не в состоянии до конца ее попять. Во всяком случае, тогда была война. Сейчас нет.

Глава 23

В пятницу утром Кларенс доехал на такси до своей квартиры на Девятнадцатой. Он встал и оделся как раз вовремя, чтобы успеть поблагодарить Эда и попрощаться с ним прежде, чем тот уйдет на работу. Потом стал собираться и одновременно выпил с Гретой две или три чашки кофе (она обожала кофе). У Греты было хорошее настроение, при том, что трезвости мысли она не теряла. В такси Кларенс обдумывал их разговор, удивляясь ее рассудительности. «Видимо, Мэрилин не твоя девушка... Ты пока слишком взволнован и не в состоянии это попять... Не обращай внимания на Эдди. Он все усложняет... Так? Да. Если у тебя такой характер, ты должен уметь управлять собой». Кларенс проглатывал ее слова, смаковал их, впитывал. Он чувствовал, что Грета права. Не потому, что она на его стороне, на самом деле это было не так. Он признал, что его несдержанность оказала ему плохую услугу. Он сказал, что его вспыльчивый характер уже навредил делу, еще тогда, когда он пришел к Роважински на Мортон-стрит. «Не позволяй разрушать свою жизнь... Смотри, сколько убийств происходит в Нью-Йорке! И кого это заботит? Говорят, что полицейские делают все, что в их силах. Может, и так, но как быть с людьми, которых они убивают? Кто позаботится о них — ведь они тоже живые люди?» Кларенс сказал, что убил Роважински по чисто личным мотивам и не стрелял, когда тот пытался бежать.

Хоть разговор с Гретой и был довольно-таки бессмысленным, все же он значительно облегчил страдания Кларенса. Он чувствовал, что силы его слабели: он, вероятно, не признался бы себе в этом, но бороться дальше было бы значительно труднее, если бы он не обсудил с Гретой ситуацию.

Благодаря Грете у него появился боевой настрой.

Чтобы не чувствовать одиночества, Кларенс включил радио и занялся делами: разобрал вещи, привел в порядок квартиру, вытер пыль и подмел пол, купил продукты, включил холодильник, который его мать, очевидно, выключила. Ларри Саммерфилд, его товарищ по общежитию, который жил в Манхэттене, оставил записку, спрашивая, куда он пропал. Его телефон не отвечал. И Нолан, единственный из всех, написал несколько дружеских строк на открытке с глупо-сентиментальной картинкой, изображавшей двух пятнистых котят в корзинке: "Поправляйся побыстрее. Старый сортир скучает без тебя. Берт". Открытка была вложена в конверт.

Кларенс забрал из прачечной белье, в том числе и рубашку, которая была на нем в вечер убийства Роважински. Кларенс положил ее в комод. Он думал о том, что должен сегодня позвонить родителям. Они хотели, чтобы он приехал к ним на День благодарения в следующий четверг. У него был больничный до 4 декабря, то есть на три недели после выписки.

Около трех часов дня зазвонил телефон. Мужской голос назвал себя: детектив такой-то из пятого отделения. Не мог бы Кларенс прийти завтра утром, в субботу, в пятое отделение к десяти утра? Кларенс сказал, что мог бы.

Кларенс пришел туда в 9.50, и его попросили подождать. Он предусмотрительно захватил «Таймс» и книгу и принялся читать. В начале двенадцатого Кларенса провели в комнату к детективам Морисси и Фенуччи. У Фенуччи явно были другие дела, и он не обращал на Кларенса никакого внимания. Он рылся в разбросанных на столе бумагах. Кларенсу предложили сесть на стул. На Морисси была грязная рубашка, и выглядел он так, будто не спал всю ночь: Кларенс был уверен, что не из-за него.

— Ждем кое-кого, — объяснил Морисси Кларенсу и помог Фенуччи отыскать нужную бумагу.

Кларенс вспомнил, что не позвонил матери и что теперь уже не позвонит. Он собирался сделать это вчера вечером, но не хотел говорить им, что снова идет на допрос в полицию, а ему пришлось бы сказать об этом, если бы мать потребовала, чтобы он немедленно приехал в Асторию на выходные и остался на День благодарения.

Около полудня в комнату вошел громила, которого Кларенс сначала не узнал, — хозяин дома, где жил Роважински, на Мортон-стрит. Он выглядел испуганным и задиристым одновременно. На мгновение его взгляд задержался на Кларенсе, и больше он не смотрел в его сторону.

— Что ж, — сказал Морисси, потирая руки, — мистер... — Он обратился к управляющему: — Филипп...

— Либович, — подсказал мужчина.

— Филипп Либович. А это Кларенс Духамель. Патрульный Духамель. Мистер Либович говорит, — обратился Морисси к Кларенсу, — что вы приходили в его дом на Мортон-стрит в среду, двадцать восьмого октября, чтобы увидеть Кеннета Роважински. Это правда?

— Правда, — подтвердил Кларенс, не уверенный в дате.

— Мистер Либович — хозяин этого дома, как вам, вероятно, известно. Мистер Либович говорит, что вы тогда избили Роважински. Это правда?

— Я рассказывал вам, — ответил Кларенс, — что слегка встряхнул его. Хотел напугать. Толкнул его, и он упал на пол. Я не избивал его.

— Это не соответствует тому, что рассказал нам мистер Либович, — возразил Морисси, устало ухмыльнувшись во весь рот. — Повторите свой рассказ, мистер Либович, может, он просто забыл.

— Что ж, все было очень похоже на драку. Я слышал шум. Я стоял в коридоре, у двери, и слышал тяжелый удар. Этот человек, Равински...

— Роважински, — поправил Морисси, который стоял между ними.

— Роважински, он был не в себе и сразу после этого хотел лезть в ванну, я помню.

— Как долго оставался там патрульный Духамель? — спросил Морисси.

— О, десять — пятнадцать минут.

Не больше пяти, подумал Кларенс. Он сощурился, рассматривая Либовича. Интересно, его заранее подучили? Допрос, разумеется, записывается — наверняка в столе есть приборчик.

Морисси начал подчеркнуто вежливым тоном:

— Патрульный Духамель, повторю еще раз то, что вам известно. Вы имели причины испытывать неприязнь к Роважински: он обвинил вас в вымогательстве пятиста долларов за побег; когда его снова схватили, предъявили обвинение и освободили условно, он начал приставать к вашей подружке Мэрилин Кумз и написал ей анонимное письмо, всячески очерняя вас. В ту ночь, когда Роважински получил удар по голове и упал замертво в вестибюле дома на Бэрроу-стрит, неподалеку от Гудзон-стрит, вы находились по соседству, на Бэрроу-стрит. Вы и до того приходили к Роважински, явно не имея на то никаких других причин, кроме личной обиды, и с такой силой ударили его, что он свалился на пол. Единственное доказательство того, что вы провели всю ночь в доме на Макдугал, — ваше собственное заявление плюс заявление вашей подружки, Мэрилин Кумз. Она вполне могла ожидать, что вы подтвердите ее слова, не так ли? Это естественно. Мы даем вам еще шанс, патрульный Духамель: расскажите, что вы действительно делали той ночью. Так что вы можете сказать?

— Ничего. Я не собираюсь менять показания, — ответил Кларенс.

Кто-то принес кофе, ужасный кофе в мягких бумажных стаканчиках.

Пришел белокурый парень, который работал в кафе рядом с домом Мэрилин. Он кивнул Кларенсу и улыбнулся. На нем были расклешенные черные брюки и меховая куртка. Его зовут Тедди, вспомнил Кларенс.

— Теодор Хакензак, — представился он Морисси.

Морисси установил его место жительства, место работы, тот факт, что он знал Мэрилин Кумз, по крайней мере внешне, а также Кларенса Духамеля, тоже только внешне.

— Вы сказали... — Морисси, очевидно, уже допрашивал Тедди, и Тедди сказал, что не видел или не помнил, чтобы видел, как Кларенс выходил из дома Мэрилин вечером 3 ноября, во вторник, около 10.30, или в полночь, или в любое другое время. Он не видел также, как тот пришел к Мэрилин Кумз. Тедди держался уверенно и твердо стоял на своем.

— Вспомните, не видели ли вы Роважински в тот вечер или когда бы то ни было?

— Да, я говорил вам, что он приходил в наше кафе и расспрашивал, не живет ли в соседнем доме коп.

— Да. Помнится, мы с вами выяснили, что это было приблизительно двадцать восьмого октября, — подтвердил Морисси. — И что вы сказали ему?

— Я сказал, что не знаю, — ответил Тедди, заерзав на стуле: то ли его взволновал вопрос, то ли воспоминание о Роважински. — Почему я должен что-то ему говорить? Мне не понравился его вид.

— Но вы знали, что патрульный Духамель часто приходит в дом Мэрилин Кумз?

— Конечно. Я видел его поблизости.

— Как давно? Сколько времени он навещал мисс Кумз?

Тедди с удивлением покачал головой:

— Я же не шпионил за ними, в самом-то деле.

— Вы хорошо знаете мисс Кумз?

— Нет, — ответил Тедди.

— Насколько близко? Она ваша знакомая или как?

— Она просто соседка. Пару раз приходила за кофе. Мы здороваемся.

— Она никогда не говорила вам, что собирается выйти замуж за патрульного Духамеля?

Тедди энергично замотал головой:

— А зачем она стала бы говорить мне об этом?

— Или что она порвала теперь с этим человеком? — Он указал на Кларенса.

— Нет, — с тоской ответил Тедди. Он отвернулся от Кларенса и полез за сигаретами.

— Она порвала с ним. Есть у вас какие-то причины бояться патрульного Духамеля, Теодор? — спросил Морисси.

В голубых глазах Тедди отразилось недоумение, потом на его лице снова появилась улыбка.

— Обыск? Мне наплевать на наркоманов и торговцев наркотиками. Может, они и заходят. Я не вожу с ними компании. Если вы понимаете, о чем я. — Он добавил: — Я занят своим делом. Так что мне не нужна крыша. От копов или кого-то еще.

Морисси кивнул. Он снял пиджак и распустил галстук. В комнате было очень жарко.

— Разговаривали вы когда-нибудь наедине с патрульным Духамелем? С глазу на глаз?

Тедди и Морисси посмотрели друг на друга. Морисси все еще улыбался, но его улыбка была искусственной.

— Нет, — ответил Тедди. — Не припомню такого.

Кларенс понял: Морисси пытался заставить Тедди признаться, что он, Кларенс, брал у него взятки. Тогда он смог бы объявить, что Тедди поэтому боится давать против Кларенса показания. Однако Морисси так ничего и не вытянул из упорно молчавшего пария. Наконец Тедди позволили уйти.

— Вскоре появится мисс Кумз, — заметил Морисси и, взяв трубку, заказал сандвичи и кофе. — Э... четыре чашки, пожалуй.

Филипп Либович сидел на стуле, забытый всеми, как всегда, хмурился и ничего не понимал. На его лице застыло удивленное выражение.

Морисси повернулся к Либовичу и спросил:

— Видели вы, чтобы кто-то еще докучал Роважински, мистер Либович?

— Нет, я говорил вам. Только этот человек.

— Патрульный Духамель, посмотрим, выдержит ли испытание ваша легенда, когда придет ваша подружка. Мы знаем, что вы не говорите правды, так же как и она. Но вы же не захотите подвергнуть ее долгим неприятным расспросам, ведь так? Даже если она и порвала с вами?

Кларенс хотел спросить: кто сказал, что она порвала с ним? Но вовремя напомнил себе, что чем меньше он говорит, тем лучше, и что если он выйдет из себя, это погубит его.

— Она должна появиться с минуты на минуту, — повторил Морисси со своей неестественной улыбкой, которая теперь вызывала отвращение. — Вот бы вам сейчас и признаться... да, я выходил пройтись. Потом, возможно, вернулся на Макдугал. Но ведь вы выходили около полуночи и пристукнули этого человека, разве не так? Так почему не признать этого, Духамель, и избавиться от лишних неприятностей — от весьма неприятных вопросов? — Морисси взял сигарету и зажал ее в зубах.

Кларенс ощутил неприятный жар, слегка поежился и не сказал ни слова.

— Придет не только она. Ваш друг Эдуард Рейнолдс тоже появится. Сразу после мисс Кумз. — Морисси посмотрел на свои часы. — В половине четвертого.

— Прекрасно, — ответил Кларенс.

Но пробило два часа, а Мэрилин все еще не было. Наконец Либовича отпустили, причем Морисси его долго и фальшиво благодарил.

— Вы сказали детективу Фенуччи, что в тот вечер у вас не было с собой оружия, — заговорил Морисси, когда они с Кларенсом остались одни. — Мы полагаем, что оно у всех все же было. Мы полагаем, что вы ударили им Роважински. Это верно?

— Мой револьвер обследовали. Им ни разу не пользовались, — возразил Кларенс, чувствуя под ногами твердую почву... а если даже почва была довольно зыбкой, это сейчас выяснится.

— О, вы, конечно, его вымыли. Почему он оказался у вас дома, если вы не брали его с собой?

— Я иногда брал револьвер, если уходил из участка после четырех утра. Так делают многие патрульные.

— Патрульные, — повторил насмешливо Морисси. — Вы человек благовоспитанный, а, Думмель? Отвратительная вещь — убийство, верно? Не хочется говорить о нем, верно, Думмель?

Кларенс ничего не ответил. Ему хотелось закурить, но он не взял с собой сигареты.

Мэрилин появилась без десяти три. Сегодня на ней была юбка, широкая длинная черная юбка, расшитая по подолу красным. Она кивнула в знак приветствия и неуверенно улыбнулась Кларенсу, который все еще сидел на стуле.

— Присаживайтесь, мисс Кумз, — предложил Морисси. — Вам удобно в этом кресле?

— Да, но здесь слишком накурено, — ответила Мэрилин.

Морисси открыл окно, с трудом опустив вниз верхнюю раму.

— Так вот, мисс Кумз... дело понемногу движется. Вы все еще готовы утверждать, что Кларенс Духамель провел всю ночь с третьего на четвертое ноября в вашем доме на Макдугал-стрит? Ни разу не выходил, даже ненадолго, чтобы, может быть, затем вернуться? — Он улыбнулся.

Мэрилин, в позе которой чувствовалось напряжение, глубоко вздохнула и ответила довольно спокойно:

— Он провел у меня всю ночь. Почему я должна менять показания?

— Ваши показания? Разве они правдивы?

— Я не усложняю себе жизнь ложью, — с великолепным презрением ответила Мэрилин, и Кларенс услышал слово «свиньям», которым вполне могло закончиться ее заявление.

— Как я понимаю, вы порвали с Духамелем, мисс Кумз. Причем именно когда узнали, что он преступник — что он забил человека до смерти.

— А кто сказал, что я порвала с ним? Я вполне дружески отношусь к Клару. Так же по-дружески, как раньше. В конце концов, мы не женаты. И какое вам дело до всего этого? — Она вытащила сигареты. — Полагаю, здесь не будут возражать, если я закурю, — сказала она, поднимая глаза к клубам дыма под потолком.

— Пит Манзони сказал мне, что вы с ним порвали, — объяснил Морисси. — Кларенс Духамель не провел ни одной ночи на Макдугал с тех пор, как...

— Пусть Манзони заткнется. Фашистская свинья... позор! И вы доверяете форму и оружие таким людям? Я когда-нибудь напишу жалобу на эту грязную свинью, но пока собираю факты, чтобы всерьез с ним разделаться. На вашем месте я бы не стала гордиться, если бы мне поддакивал такой подонок.

Морисси ничего не ответил, и Мэрилин добавила:

— Эта дрянь слишком любопытна и слишком любит баб. Кругом столько преступлений, так неужели ему больше нечего делать, только ломиться ко мне в дверь, надеясь, что увидит меня раздетой. Этот проклятый город, — сказала она, глядя прямо на Морисси, — завален наркотиками, и свиньи наживаются на этом, а вам только и дела, что выяснять, кто убил психа. На чьей вы стороне? Я скажу. Копы на стороне подонков!

Оскорбления явно не подействовали на Морисси.

— Почему вы называете его подонком? Роважински был человеком.

— Ненормальным, — возразила Мэрилин. Морисси улыбнулся:

— Вы говорите так, потому что вам...

— Ничего я больше про него не говорю. Он был не лучше и не хуже любого паршивого копа.

Раздался стук в дверь, Кларенс увидел руку с форменными пуговицами на манжете, и в комнату вошел Эд Рейнолдс. Он кивнул Морисси, сказал «привет!» Кларенсу и Мэрилин. Морисси, который большей частью полусидел на краешке стола, пододвинул еще один стул для Эда.

— Спасибо, что пришли, мистер Рейнолдс, — обратился к нему Морисси. — Мы тут выясняем, что происходило в ночь с третьего на четвертое ноября. И вполне успешно, надо сказать. Вот мисс Кумз... — Морисси замолк, потому что дверь снова открылась.

Вошел Фенуччи и, оглядевшись, вышел, а затем вернулся с еще одним стулом для себя. Он дал знак Морисси, чтобы тот продолжал.

— Я говорил, — подвел итог Морисси, — что мисс Кумз упорно продолжает утверждать, что Думмель провел всю ночь с ней. — Он обращался в основном к Эду Рейнолдсу. — Но это естественно, поскольку Думмель ее друг. Мистер Рейнолдс, мы им не верим, и вот собрались здесь для того, чтобы выяснить правду, раньше или позже.

Эд изучающе посмотрел на Кларенса, как будто пытаясь выяснить, сколько вопросов ему уже задали. Кларенс снова почувствовал себя уверенно и напомнил себе, что необходимо сохранять спокойствие и беречь силы. Морисси не станет держать всю ночь Мэрилин или Эда, но его самого могут не отпустить.

— Хотелось бы знать, мистер Рейнолдс, разделяете ли вы нелюбовь мисс Кумз к полиции? — вежливо спросил Морисси.

Эд слегка улыбнулся и помедлил с ответом.

— Я как-то не задумывался об этом.

— Догадываюсь, что еще больше вам не по душе Роважински, — продолжал Морисси.

Мерзкий намек, подумал Эд. На его лице застыло безразлично-любезное выражение. Он продолжал хранить молчание, хотя Морисси ожидал ответа, как и Фенуччи.

— Думмель сказал, — продолжал Морисси, — что провел всю ночь с третьего на четвертое ноября в квартире у мисс Кумз, с десяти вечера примерно до восьми часов следующего утра — или десяти, оба они называют разное время, потому что оба лгут. Думмель утверждает, что ни на минуту не выходил из дома. Он говорит, что у него не было с собой револьвера, и мисс Кумз утверждает, что его не видела, хотя позднее револьвер был найден в квартире Думмеля — он забрал его из участка. Мы полагаем, что револьвер стал орудием убийства и что Думмель тщательно вымыл его, вот почему на нем не нашли следов крови. Мы также знаем, что Думмель отнес брюки и пальто в химчистку как раз в то утро, после смерти Роважински. Странно, правда? — Морисси взглянул на Кларенса.

Кларенс сохранял невозмутимый вид. Он догадывался, что отдел по расследованию убийств обязательно займется химчистками.

— Итак, число улик возрастает, — произнес с удовлетворением Морисси. — Теперь...

Эд не спеша вытащил сигареты, и, стараясь вести себя естественно, так расслабился, что зажигалка выскользнула у него из пальцев. Морисси подобрал ее, потому что она откатилась к его ногам.

— Спасибо, — поблагодарил Эд.

— Вы утверждаете, мистер Рейнолдс, что Думмель ни разу не говорил вам, что намерен отомстить Роважински?

— Совершенно верно, — подтвердил Эд.

— Даже после того, как в Бельвью ничего не предприняли или предприняли слишком мало, по мнению Думмеля? Разве он не говорил вам, например... «Кто-то должен что-то с ним сделать»?

Эд вдохнул дым:

— Он считал, что в Бельвью должны этим заниматься.

— А когда они этим заниматься не стали?

— Это все, что он говорил — мне.

— Разве вы не знаете, мистер Рейнолдс, что патрульный Духамель несет ответственность за смерть Роважински?

Мэрилин тоскливо вздохнула.

— Или все настолько ясно, что незачем даже выражать это словами?

— Нет, — ответил Эд с отвращением. Ему была противна манера поведения Морисси. Ему была противна собственная ложь. Он понимал, что не может поднять глаза ни на Мэрилин, ни на Кларенса. Эд глядел в пол либо на отвороты брюк Морисси. Детектив облокотился о стол.

— Разве вы не догадываетесь, мистер Рейнолдс, что Кларенс Духамель убил того парня? Вы же умный человек. Как вы можете об этом не догадываться?

Эд не хотел отвечать, однако понял, что надо.

— У меня нет для этого оснований, — наконец ответил он. — Вот именно поэтому.

— Ваша доброта и наивность... боюсь, они в данном случае неуместны, мистер Рейнолдс. Мы добудем правду у Кларенса Духамеля. — Он заговорил с большей горячностью: — Нет оснований! И это при том, что он единственный из всех знавших Роважински, который имел мотив... который имел при себе орудие, револьвер, которым...

— Так я тоже имел мотив, — с улыбкой прервал его Эд.

— Мистер Рейнолдс, у вас не такой темперамент, как у этого человека... — Морисси вещал несколько минут. Слушать его было скучно.

— Не забудьте меня. У меня тоже был мотив, — вставила Мэрилин.

Морисси отмахнулся от нее. Несколько секунд он глядел на всех ничего не выражавшим взглядом, и потом сказал:

— Извините, я на минуту, — и вышел.

Фенуччи, внимательно прислушивавшийся к разговору, также поднялся и, не обращая внимания на тех, кто остался в комнате, тоже вышел, закрыв за собой дверь.

Эд тяжело вздохнул и мельком посмотрел на Кларенса и Мэрилин, прекрасно понимая, что в кабинете должны быть жучки и что лучше всего сидеть молча.

Кларенс вытянул перед собой ноги и взял со стола сигарету. Он улыбнулся Мэрилин, но не поймал ее взгляда. Эд, очевидно, также считает, что идет запись, поэтому молчит, подумал он.

Через некоторое время заговорила Мэрилин:

— Ждут, что мы начнем болтать и все им выдадим.

Кларенс с Эдом рассмеялись. Мэрилин также расхохоталась и сжала губы, чтобы сдержать смех.

— Почему бы нам не спеть гимн? Я... — Она не договорила фразы.

«Как по-твоему, сколько времени тебя продержат здесь?» — хотел спросить Эд Кларенса, но даже такой невинный вопрос или ответ Кларенса мог каким-то образом причинить ему вред.

Вернулся Морисси. Как Морисси изменился после того первого любезного допроса, подумал Эд. Теперь он выглядел усталым, действовал как автомат, в нем уже не осталось ничего человеческого. Он делал свою работу. Эд понял, что не сочувствует ни одной из сторон. Он занимал нейтральную позицию. Или никакую. Но ему очень хотелось кого-нибудь на чем-нибудь поймать.

Морисси вновь присел на стол, забарабанил пальцами по его крышке и произнес следующую тираду:

— Мистер Рейнолдс, мы добьемся правды от этого человека, — заявил он, указывая на Кларенса. — Это только вопрос времени. Вы можете помочь нам, если хотите. Просто расскажите нам, что вам известно. Скажите нам правду... пожалуйста. — Тон был любезно-просительный.

Это больше всего взбесило Эда. Этот сыщик считает, что он врет, что покрывает Кларенса из дружбы.

— Мне нечего больше сказать. И если у вас нет других вопросов, я не возражал бы закончить.

Морисси кивнул. Он казался разочарованным.

— Очень хорошо, сэр. Благодарю, что пришли. — Он отошел от стола.

— До свидания, Мэрилин. До свидания, Кларенс.

— До свидания, сэр, — ответил Кларенс. Слово «сэр» вырвалось нечаянно. — Спасибо, что потрудились прийти.

Морисси усмехнулся Кларенсу, открывая дверь Эду.

Эд вышел из здания и всей грудью вдохнул холодный воздух. Тоска! Внезапно даже уродливые здания на улице, четыре мусорных контейнера, выстроившиеся в ряд, показались ему лучше, приятнее того, что он только что видел. Он хотел сразу же позвонить Грете, просто чтобы услышать ее голос. Но вместо этого поймал первое же подвернувшееся такси и отправился на Девятую улицу.

К половине шестого вечера Кларенсу захотелось спать, он потихоньку закипал, но еще сдерживался. Мэрилин сказали, что она может идти, через десять минут после ухода Эда. Морисси отделался от нее довольно бесцеремонно, и Мэрилин сказала:

— Между прочим, я сюда пришла последний раз, потому что у меня есть занятия более приятные. Я напишу жалобу на ту паршивую свинью, даже если он больше и не появится. Можете передать, что, если он посмеет вломиться ко мне еще раз, я просто заору. Пусть все соседи узнают о его визите.

Морисси, равнодушный как скала, молча кивнул.

Морисси слышал угрозы и похуже, подумал Кларенс. Еще час Морисси пережевывал все с самого начала: револьвер в квартире Кларенса, Роважински обвинил его во взятке, дружба с Рейнолдсами. Ах, он приклеился к Рейнолдсам? Как же, как же, высший свет... Есть чем хвастаться! Кларенс не реагировал. Все это пока больше походило на лекцию, чем на допрос.

— Что, только я хотел пристукнуть Роважински? — спросил Кларенс Морисси.

— Нет. Нет, — ответил Морисси, радуясь любому отклику. — Нет, несколько дней назад у нас появился еще один человек... Эндрю, забыл фамилию. Уборщик в одном из домов, где жил Роважински. Он ненавидел поляка. Хозяйка Роважински сказала нам об этом. Они, видимо, ссорились, потому что однажды он стукнул Роважински, когда тот выкатывал мусорные контейнеры, или что-то в этом роде. Как-то раз они подрались на улице. Ладно. Но Эндрю не появлялся на Бэрроу той ночью. Он не знал, где живет Роважински.

Кларенс дважды вставал и ходил по комнате. Жесткое сиденье стула причиняло боль, тяжело будет возвращаться домой, но Кларенс боялся, что его, возможно, заставят простоять всю ночь. Конечно, всякой дрянью нужно заниматься в подвале. Они станут нарочно раздражать его, потому что считают, он человек вспыльчивый.

— Тошно от этих разговоров, да? — поинтересовался Морисси, присаживаясь на краешек стола и жуя сандвич.

Кларенс не слушал.

— Скоро все это надоест тебе до чертиков. Слушай, что будет с твоими друзьями, Кларенс. Они не будут тебе больше друзьями. Ты знаешь.

Кларенс спокойно прихлебывал скверный кофе. На бумажной тарелке лежал сандвич с ветчиной и сыром, но он не чувствовал голода. Он представил, как Эд Рейнолдс и Мэрилин попытаются дозвониться ему сегодня вечером и не смогут, и в ту же минуту понял, что, вероятно, никто и не станет звонить. Эд, похоже, был сыт всем этим по горло, и Кларенса это угнетало. Будут ли они опять вызывать Эда? Правда, Морисси уже сказал, что будут. Так ли? Возможно, они собираются устроить Эду допрос с пристрастием, вот так же. Заставят его сознаться, что он знал. Как заявил Морисси, Кларенс не хотел помочь Эду. Но нет, нет, это сказал Морисси. Кларенс слабел. Ему хотелось пройтись. Или вздремнуть. В комнате снова стало душно.

— Если хочешь позвонить по телефону, вперед, — предложил Морисси, указывая на аппарат, стоявший на столе. — Только нажми зеленую кнопку перед тем, как набрать номер. — Морисси подошел к двери. — Через минуту сюда придут.

Оставшись один, Кларенс подошел к окну и дюймов на десять приподнял раму. Потом упал в другое, вращающееся кресло, стоявшее у стола, и положил ноги на радиатор под окном. Он попытался вздремнуть, откинувшись на спинку кресла.

Вошел Фенуччи. Кларенс посмотрел на часы и увидел, что уже без четверти восемь.

Часы показывали 9.45. Фенуччи монотонно бубнил:

— ...только факты. Это все, чем я пользуюсь, Кларенс. Никакой грубой работы. Не мой стиль. — Фенуччи прошелся по комнате, засунув руки в карманы. — Хочется спать? Встань!

Кларенс встал:

— Я хочу немного приоткрыть окно.

Фенуччи закрыл его.

— Чтобы не выпрыгнул, — заметил Фенуччи с улыбкой.

Кларенс слишком устал, чтобы реагировать на его слова. Почему-то, возможно из-за нервного напряжения, его раненая ключица несколько часов назад начала болеть и заболела сильнее, когда он открывал окно.

— Никаких грубостей, разве только вот, — сказал Фенуччи, внезапно ударив Кларенса кулаком по лицу, когда тот отвернулся от окна. — Оскорбление действием. Ты его заслужил. Или вот. — Фенуччи ударил Кларенса кулаком в низ живота.

Кларенс ошалел не от боли, а от неожиданности. Он почувствовал, как на лице выступил холодный пот. Глаза вылезли из орбит. Ситуация предстала в совсем другом свете. Именно этого и ожидал Кларенс.

Теперь Фенуччи изо всех сил наступил ему на ногу.

Это тоже не причинило сильной боли, и Кларенс чуть не улыбнулся. Отдавливать пальцы было глупо. Но дальнейшее можно было представить. Кларенс вернулся к стулу. Спать ему расхотелось.

— ...дело времени, Кларенс. Нас несколько человек, а ты только один... если не сегодня, так на следующую ночь, верно? Завтра ночью или следующей ночью. Или на третье утро, кто знает? Не отпустим, Кларенс, пока не расколешься.

Кларенс сохранял спокойствие. Он чувствовал, что так даже лучше — он устал, а теперь его тело расслабилось. Главное — не дать нервам разгуляться. Казалось, Фенуччи говорит только для того, чтобы что-то сказать, и Кларенс думал о своем. Мэрилин, наверное, сидит сейчас с друзьями, рассказывает про методы работы полиции. Эд читает, а может, пошел с Гретой в кино и, конечно, пытается забыть про Морисси.

— Позвони мистеру Рейнолдсу, я требую.

Кларенс прислушался.

— Не хочу я звонить ему. Зачем?

— Я требую. Ты выполняешь мои приказы. Звони ему, Кларенс. — Он кивнул на телефон.

— Но мне незачем звонить ему.

— Это что, оскорбление? Прекрасно. Затем, что я приказываю тебе! — Фенуччи закурил сигарету, напустив на себя свирепый вид. — Так что пошевеливайся.

— Я не знаю его телефона.

Это была правда, Кларенс в эту минуту не мог припомнить новый номер Эда.

Фенуччи нажал кнопку на столе, сердито, с отсутствующим видом уставившись в разбросанные перед ним бумаги. В дверях появился полицейский в форме. Фенуччи попросил его принести телефонный справочник по Манхэттену. Кларенсу пришлось отыскать старый номер, набрать его и узнать новый номер. Он позвонил.

К телефону подошла Грета.

— Здравствуйте, это Кларенс. Извините за беспокойство. Я...

— Вы... Хотите поговорить с Эдом?

— Дело не в том, что я хочу, они...

Фенуччи сильно ударил Кларенса кулаком по затылку. Кларенс сжал телефонную трубку и хотел бросить ее, но понял, что Фенуччи заставил бы его позвонить снова.

— Скажи ему, что ты сам позвонил, — приказал Фенуччи.

— Здравствуйте, Эд, — сказал Кларенс. — Пожалуйста, извините меня за... — Он получил еще один удар кулаком по затылку. — Они заставляют меня звонить вам! — закричал Кларенс. — Я прошу прощение за...

Фенуччи вырвал трубку из руки Кларенса:

— Алло, мистер Рейнолдс? Говорит детектив Фенуччи. Кажется, Думмель собирается признаться. Он хотел поговорить с вами.

— Я не хотел! — заорал Кларенс.

— Передаю трубку Кларенсу. — Фенуччи протянул Кларенсу телефонную трубку.

— Эд...

— Что происходит?

— Я ни в чем не собираюсь признаваться! Я хочу сказать: извините, что побеспокоил вас, но я не мог...

На этот раз Фенуччи сильнее ударил его в живот, отобрал трубку и бросил ее на рычаг.

Сердце Кларенса бешено колотилось. Несколько секунд он не мог говорить, потому что от удара у него перехватило дыхание.

— И что... зачем это вранье?

— Надо показать твоему приятелю Эду, какая ты размазня. Мы своего добились. А теперь позвони своей бывшей подружке.

Кларенсу удалось восстановить дыхание.

— Нет, не могу. Я не знаю, куда ей звонить.

— Мы знаем. У нас есть ее номер. — Но у Фенуччи ушло смехотворно много времени на поиски ее телефона, он перерыл все записные книжки и клочки бумаги.

Кларенс узнал телефон Денни. Он набрал номер. К его радости, никто не ответил.

Около часа ночи Фенуччи сказал:

— Ладно. Отправляйся домой.

Кларенс вышел из оцепенения. Выпрямился. Он выдержал допрос Фенуччи.

— Убирайся, я сказал. Домой. Увидимся завтра. Скажем, где-то около двух часов? Позволю тебе немного поспать, — объяснил Фенуччи.

Кларенс натянул пальто, стал было застегивать воротник рубашки и завязывать галстук, но бросил это занятие.

— Ты дрянь, — заявил Фенуччи.

Кларенс вышел на улицу. Прохладный воздух прогнал остатки сна. Ветер задул в открытый воротник рубашки и остудил пот. Он поймал такси. Дома он снял рубашку, умылся, почистил зубы и выпил два стакана воды. Подумал, не позвонить ли Эду, объясниться, несмотря на поздний час. Потом решил не делать этого: пожалуй, еще хуже звонить так поздно, они, может быть, уже спят. Кларенсу хотелось принять душ. Потом он решил, несмотря ни на что, позвонить Рейнолдсам, потому что после душа будет еще позднее. Да, он должен извиниться, и сделать это сейчас же, иначе он не заснет, будет думать только об этом. Кларенс набрал их номер, который теперь вспомнил безошибочно.

Трубку поднял Эд.

— Это опять Кларенс. Я дома. Надеюсь, не разбудил вас.

— Все в порядке. Что еще случилось?

— Они заставили меня позвонить вам. Я вообще не хотел звонить. — Визгливые нотки в голосе Кларенса удивили его самого, и он постарался взять себя в руки. — Извините, Эд. Они продержали меня весь день, понимаете. Я не признался. — Внезапно ему пришло в голову, что его телефон могли прослушивать, точно так же, как и тот кабинет. Кларенс засмеялся, хотя смех его звучал неестественно. — Я не намерен признаваться. Это бред! Но я... я хотел извиниться перед вами за беспокойство... сам я никогда не стал бы этого делать.

— Да все нормально, — успокаивал Эд Кларенса, думая, что у него легкая истерика. — Постарайся заснуть.

— Вы, наверное, не видели Мэрилин?

— Нет, — ответил Эд.

— Они заставили меня позвонить и ей. К счастью, ее не было дома. — Кларенс почувствовал, что Эду хочется закончить разговор, а Кларенсу отчаянно хотелось продолжить его, все объяснить, еще раз увериться, что Эд на его стороне. — Спасибо вам за сегодня, Эд. Спасибо.

— Не за что. Но я очень надеюсь, что все это в последний раз. Я больше не пойду к ним. Не знаю, можно ли отказаться принимать их у себя, но я буду слишком занят, чтобы снова идти к ним в участок. С меня довольно.

Слова захлестнули Кларенса. Он сдерживал этот поток, потому что не мог решить, что сказать в первую очередь. Слова благодарности, извинений, боли, стыда. Он никого не упрекает, и, уж конечно, не Эда. Он понял, почему Эд, почему Мэрилин — да все, кто угодно, за исключением Греты, — относятся к нему как к парии: ведь он убил человека.

— Лучше попытайся уснуть, Кларенс.

— Можно мне... Наверное, я не смогу увидеть вас завтра? Мне снова нужно туда к двум часам, но...

— Кларенс, нет. Для твоего же блага. Хочешь, чтобы они решили, будто мы в сговоре? За тобой станут следить, разве не так? Думаешь, это невозможно?

— Да, сэр, — удрученно согласился Кларенс. — Это верно. Я просто волнуюсь. Спокойной ночи, сэр.

Эд повесил трубку.

— Слава богу, — прошептал он.

Грета проснулась. Она уже спала, а Эд читал под лампой, горевшей с его стороны кровати.

— Что случилось?

Эд босиком подошел к окну, отвернувшись от нее:

— Он говорит, что не признался. Они, видимо, продержали его сегодня на допросе двенадцать часов: все расспрашивали, а может, и что похуже.

— Откуда он звонил?

— Из своей квартиры. Говорит, что это еще не конец. Он пойдет к ним завтра к двум часам. Но он, конечно, сознается. Они своего добьются. Верно?

Грета ответила не сразу.

— Конечно, добьются, — повторил Эд. — Что ж, вообще-то меня это не касается. Я лгал следствию. Кларенс скажет, что рассказал мне все... несколько дней назад. Так что я солгал.

— Тогда и я лгала. Мне тоже задавали вопросы. Я не жалею. Я действительно не жалею.

Эду хотелось бы смотреть на происходящее так же просто, как Грета. Она, должно быть, права, подумал он. Но Эд относился к этому иначе. Однако он не считал, что был совершенно не прав. Можно ли быть наполовину правым, а наполовину нет? Нельзя.

— Я только знаю, что я...

— Ложись, Эдди. Поговорим в постели.

Эд подошел к ней:

— Не могу выносить его вида. Я должен быть... более терпимым. Более сильным. Не знаю.

— Кое-что ты знаешь, — возразила Грета, сдерживая зевок, но внимательно прислушиваясь к словам Эда. — Я не уверена, что он признается.

Как ни странно, это тоже было возможно. И весьма вероятно. Однако суть дела состояла не в этом. Важно было даже не то, что он покрывал Кларенса Духамеля. Просто теперь он испытывал к нему глубокую и устойчивую неприязнь.

Глава 24

Телефонный звонок разбудил Кларенса. Ничего не соображая со сна, он медленно потянулся к трубке, выронил ее в темноте и снова нашел на полу.

— Алло?

— Привет. Это Пит. Как ты, Кларенс?

Голос Манзони заставил Кларенса мгновенно проснуться и ощутить болезненную тревогу.

— Слышал, ты признался, — сказал Манзони.

Кларенс рассердился. Он положил трубку и вернулся в кровать. Постепенно он все больше приходил в себя и моргал, ничего не видя в темноте комнаты. Что раскопал Манзони? Вероятно, ничего. Он и не думал признаваться и не станет.

Черт побери, этого не будет. Кларенс заставил себя закрыть глаза и глубоко дышать. За окном занималась заря.

Он забылся в полусне, когда опять зазвонил телефон. Но сейчас было без четверти десять.

— Привет, Клари. Это мама. Как ты, дорогой? Мы пытались дозвониться до тебя. С тобой все в порядке?

— Да, со мной все в порядке.

— Почему ты не позвонил нам? Мы не хотели опять тревожить Рейнолдсов, потому что... я не была уверена, что ты еще там.

— Да. — Кларенс помотал головой, пытаясь проснуться. — Я переехал в пятницу.

— Ты совсем сонный. Я разбудила тебя. Извини. Чувствуешь себя хорошо? Ничего не болит? Почему бы тебе не приехать, Клар? У тебя еще много свободных дней.

Кларенс боролся с собой. Он мог солгать, настаивать на том, что хотел бы побыть какое-то время один в своей квартире. Или сказать правду, что было бы намного легче.

— Клари?

— Мам, меня допрашивают. Относительно поляка. Они требуют, чтобы я оставался в городе.

— Вот как? Тебе так много известно об этом?..

Закончил он все-таки ложью. Он видел поляка несколько раз, сказал он. Да, он позвонит ей, как только узнает, когда у него появится свободное время.

Кларенс попытался снова заснуть.

К двум часам он был на Сто двадцать шестой улице, в полицейском управлении. Он надел теннисные туфли и водолазку. Съел на завтрак два яйца и тосты. Снова ему пришлось долго ждать, и допрос начался в 3.10. Кларенс прихватил воскресный выпуск «Таймс» и дешевое издание рассказов Бена Хекта, которые уже читал дважды.

Появился Морисси, свеженький как огурчик, и, окинув Кларенса озабоченным взглядом, прошел мимо него в ту же самую комнату (подумал Кларенс), в которой он был вчера. Минуло еще двадцать минут, и Кларенс чуть не заснул, прислонившись головой к стене. Но когда пожилой полицейский потряс его, чтобы разбудить, Кларенс увидел, что прошло всего десять минут. Его проводили в кабинет, тот же кабинет, что вчера, где Морисси ожидал его, сидя за столом.

— Итак, Думмель, сейчас это только вопрос времени. Верно? Минут, вероятно. Садись. — Морисси сидел. — Мы разговаривали с Эдуардом Рейнолдсом. Похоже, он не намерен дальше защищать тебя... покрывать. — Морисси улыбнулся. — Тебе нечего сказать на это?

— Нет.

— И мисс Кумз... она тоже не хочет больше приходить сюда. Сегодня ты в полном одиночестве. Никаких приятелей. Пойдем-ка для разнообразия в другую комнату.

Морисси шел впереди, показывая дорогу: налево по коридору к другой двери. Кларенсу показалось, что два копа, попавшихся им навстречу, посмотрели на него с каким-то странным любопытством, но, наверное, только показалось. Они спустились вниз по лестнице, потом вошли в просторную квадратную комнату, посреди которой стоял стол. Здесь не было окон, слышалось только жужжание электрического вентилятора или, может быть, обогревателей, которые, очевидно, находились в зарешеченных отдушинах под потолком. Морисси сел на один из двух стульев и сказал Кларенсу:

— Разомнись немного. Ты какой-то сонный.

Кларенс больше не хотел спать. Он положил свое пальто на другой стул и медленно зашагал по комнате. Час спустя он все еще шагал, делая широкие круги вокруг стола, иногда для разнообразия меняя направление. Этого он и ожидал. Так будет продолжаться, пока он не сдастся. Кларенс изо всех сил старался не слушать, о чем говорит Морисси, надеясь таким образом не дать волю гневу.

Морисси, конечно, прав, Рейнолдсы не захотели поддержать его. Разве нет? Эд не пожелал встретиться с ним сегодня, точнее, не отказался, но заметил, что это не самая лучшая мысль. До Мэрилин тоже не удалось добраться. Правая нога Кларенса заныла. Та нога, в которую он получил пулю. Он глубоко вздохнул и окинул взглядом светло-серые стены.

— ...перед лицом самым очевидных улик, которые я когда-либо видел... тратишь время людей... Признайся, Думмель! К чему вся эта чепуха? Пытаешься разыгрывать героя? Самый...

Как по волшебству, голос Морисси снова исчез. Кларенс смотрел на серые степы, в верхних углах они приобрели цвет древесного угля. Он поднял голову выше. Морисси называл его лживым подонком. Хуже. Почему-то это показалось сейчас Кларенсу смешным, он отключил нескончаемую речь Морисси. Кларенс чувствовал себя в полной недосягаемости. Он не такой, как они, прекрасно. А Морисси ожидал, что он станет пресмыкаться перед ним. Ему надо было хорошенько подумать!

Морисси сидел, отпивая кофе из бумажного стаканчика. Кларенсу кофе не предложили. (Все равно кофе был дрянным.) Стаканчик принес несколько минут назад официант в форме, вместе с куском пирога. Было без двадцати шесть.

Кларенс остановился и с легкой улыбкой посмотрел на Морисси.

— ...кишка топка, чтобы... — Голос Морисси прервался, как запись на старой граммофонной пластинке.

Кишка тонка для чего? Кларенс чувствовал, что сумеет выдержать любые испытания. Пусть сегодня ночью они вырвут у него ногти, выбьют зубы — которые сейчас ом стиснул. Морисси ждет от него хоть слова. Он не произнесет ни звука. Кларенс пристально посмотрел на Морисси, который начинал злиться.

— Итак? — спросил наконец Морисси.

Кларенс молчал. Он не спускал глаз с Морисси, пока Морисси не заморгал и не опустил взгляд на бумаги, лежавшие перед ним. Морисси выглядел даже чуточку испуганным, как заметил Кларенс, хотя здесь был телефон и обычный набор кнопок на столе, так что детектив мог в любой момент вызвать на подмогу парочку кулачных бойцов, если бы захотел. Возможно, где-то здесь был и револьвер, вероятно в ящике стола.

— Так что? Только одна фраза: «Я стукнул по голове парня на Бэрроу-стрит». Давай покончим с этим.

Кларенс прикрыл глаза, но не двинулся с места.

— Продолжай ходить, — приказал Морисси.

Кларенс не пошевелился, тогда Морисси встал и ударил его в челюсть. Он бил скорее костяшками пальцев, чем кулаком, но Кларенс явственно ощутил, в какой тот ярости. Кларенс пошел неторопливо, с той же скоростью, что прежде. Он не разозлился. На самом деле он чувствовал себя великолепно.

Теперь Морисси говорил по телефону. Кларенсу это было неинтересно, но для разнообразия он прислушался.

— Нет, нет еще, — говорил Морисси. — Нет, я в порядке... Можете сказать ему, он здесь, конечно... Хорошо... Хорошо. — Он положил трубку. — Твой полицейский участок. Хотят знать, здесь ли ты. Не признался ли еще. — Он коротко рассмеялся и закурил сигарету. — Ты, наверное, подумал, что это мистер Рейнолдс справляется о твоем здоровье.

Кларенс попытался снова выключить голос Морисси. Возможно, это был Эд. Морисси разговаривал с копом, не с человеком, который звонил. Но скорее всего, это не Эд. Даже наверняка не он. Кларенс напомнил себе, что стал теперь сильным: он больше не нуждался в Эде. Не потому, что тот ему разонравился. Нет, но ему не нужны были больше ни Эд, ни Мэрилин. И ночь только начиналась.

— Хочешь сандвич?

Этот вопрос Морисси задал спустя долгое время. Кларенс сознательно больше не смотрел на часы. Но Морисси сказал:

— Сейчас около девяти.

Кларенс твердо решил не произносить ни слова, поэтому не ответил.

Морисси встал и собрался снова ударить его, тогда Кларенс сказал:

— Сандвич и молоко.

— Молоко? А не кофе?

Кофе, как Морисси, как все остальное, был отвратительным, стоит ли объяснять это?

Кларенсу позволили сесть, пока он ел сандвич с печенкой и пил через соломинку молоко. Потом ему приказали снова ходить.

Морисси нервничал. Он хотел довести дело до конца сегодня ночью. Кларенс приготовился к встрече с тем, кто заменит Морисси, ходить и ходить, пока не упадет, и, даже если он упадет, они все равно ничего от него не добьются. Как им удастся выудить из него признание, если он вообще не говорит? Теперь пришло время для испытания на детекторе лжи, подумал Кларенс с внезапной радостью: он чувствовал, что не выдаст себя. Уже сколько часов бесконечный монолог Морисси скатывался с него, как... как...

Зазвонил телефон или что-то зажужжало, и, споткнувшись от неожиданности, Кларенс чуть не упал. Пришлось признаться, что он немного устал. Морисси, смеясь, разговаривал по телефону. Который теперь час? Кларенс не смотрел на часы. Это не имело значения.

— Да, ты переборщил, — говорил Морисси. — Да ладно, ладно, прощаю. — Морисси посмотрел на Кларенса. — Еще один твой приятель, Манзони.

Кларенс стоял лицом к Морисси, который, не спуская с него глаз, продолжал говорить, подшучивая над Манзони. «Я поговорю с этим выродком», — хотел сказать Кларенс, внезапно разозлившись, словно Манзони нарушил сложившуюся приятную атмосферу.

— Хорошо. Хочешь поговорить с ним? — спросил Морисси, протягивая телефонную трубку Кларенсу.

Заговорил ли он громче? Кларенс не понял, но взял трубку.

— Манзони! — произнес Кларенс, ощутив даже какую-то радость.

— Думмель, Кларенс. Слышал, тебя обрабатывают! Ты раскололся, эй, Кларенс? Так мне говорят.

Грубый голос Манзони вывел Кларенса из себя. Кларенс ненавидел его. Он заговорил.

Смех Морисси заставил Кларенса остановиться.

— ...раскололся! — Манзони тоже смеялся.

Кларенс опустил телефонную трубку на рычаг.

— Почему ты положил трубку? — спросил Морисси с ухмылкой. — Я не разрешал тебе класть трубку. — Морисси замахнулся на Кларенса, не собираясь его бить, рука мелькнула на расстоянии нескольких дюймов от его лица.

Кларенс возобновил свое неспешное хождение по комнате. Да, он совершил ошибку при разговоре с Манзони. Но это поправимо.

— Тебе не по душе полиция, верно, Думмель? Думаешь, ты самый умный?

— С чего вы это взяли? Я не стал бы...

— Ты не наш, так мне сказали. Смотришь сверху вниз на полицейских служак.

Слишком сложно объяснять ему. Да Морисси и не нуждался в объяснениях. Все было бы намного лучше, подумал Кларенс, если в он был «своим», брал взятки, словом, не выделялся. Это, что ли, имел в виду Морисси? Хотя Морисси имел звание детектива и ходил в штатском, он был свой в доску.

— Я не... — Кларенс остановился, не зная, с чего начать.

— Что?

— Я поступил в полицию не для того, чтобы выслеживать, шпионить...

— Кто говорил о слежке? — рассмеялся Морисси.

— Я много думал о полицейской службе. Вот почему пошел туда. — «Чтобы приносить больше пользы», — подумал Кларенс, но не захотел опять стать посмешищем.

Морисси презрительно кивнул.

«Коп горой встал бы на защиту копа в такой ситуации», — подумал Кларенс. Он слышал об этом. Всем это известно. Но он чужой. Кларенс рассердился и пожалел себя. Надо подавить эти чувства. Именно этого и хотел Морисси: заставить его переживать.

Морисси рассуждал о чем-то.

Кларенс прикрыл руками лицо. Он устал, был зол, расстроен. Он слышал, как Морисси ругает его последними словами.

Детектив не выдержал и выскочил из комнаты, не дождавшись замены. Кларенс рухнул на жесткий стул, сел на свое пальто, откинул голову и вытянул ноги, как боксер в перерыве между раундами. Он провалился в сон, будто его засосало в черную бездонную воронку. Затем чья-то рука грубо потрясла его за плечи, и, открыв глаза, он увидел склонившееся над ним черное улыбающееся лицо.

— Вставай, парень, — сказал мужчина низким голосом и направился к столу.

Кларенс встал.

Они посмотрели друг на друга. Кларенс видел, что вновь пришедший оценивает его состояние: насколько он устал, насколько враждебно настроен? Он был настолько измотан, что казалось, превратился в бескостную амебу, но твердо стоял на ногах.

— Что ж, кажется... Да. Гм-м, — произнес чернокожий, просматривая свои записи.

В следующие несколько минут ему задавали по-новому сформулированные старые вопросы об истории Роважински. Новый детектив разминался. Это усыпляло Кларенса. Он сел и сидел минут пять, пока мужчина не приказал ему снова подняться.

— Ходи дальше, — велел он. — Ты как-то сказал на допросе, что твоя подружка дрыхнет без задних ног, она не слышала, как ты уходил утром. Может, она не услышала в ту ночь, как ты ушел из квартиры и вернулся обратно. Когда ты вышел и нашел Роважински... Почему бы и нет? Что скажешь?

— Я не выходил — в ту ночь.

Следователь продолжал. Даты. Посещение Бельвью. Попытки завязать дружбу с Рейнолдсами. Попытка подружиться... нечего сказать?

— Нет, сэр. — Кларенс ходил вокруг, неспешно делая круги по комнате. Недавно ему захотелось в туалет, а сейчас он расхотел. Странно. Туалет находился в коридоре, справа.

— ...а теперь твои друзья бросили тебя в беде... а ну выпрямись! Тебе же будет легче, если ты признаешь очевидные факты! Признайся, что ты... что ты ушел от своей подружки около двенадцати в ту ночь, столкнулся поблизости с Роважински и избил его! Признайся!

— Я этого не делал!

— Ты пойдешь под суд, понимаешь, и, если станешь уверять, что невиновен, тебя разнесут в клочки!

— Это уж слишком!

Так и продолжалось.

— ...не думай, что твоя подружка станет прикрывать тебя. У нее есть свой предел, так же как у тебя, как у всякого... наши ребята еще не закончили с ней...

Кларенс упал на пол. Темно-зеленый цемент, кажется, приподнялся и ударил его по щеке, но он тут же собрался с силами и поднялся, повернувшись лицом к столу, над которым горел свет. Он услышал звон, раздававшийся чуть ли не у него в черепе. Или это звонил телефон? Нет. Темноволосый мужчина, наклонившись в кресле, что-то орал ему:

— ...ходить! Продолжай ходить! Будешь разговаривать со мной?

Теперь удар в живот. Мужчина внезапно возник прямо перед ним. Кларенс заморгал от боли.

— Теряешь время! Ради бога, сознайся!.. Спаси себя...

Кларенс попросился в туалет. Он сознавал, что с трудом выговаривает слова. Выведенный из себя, мужчина пошел вместе с ним, приказав оставить дверь открытой, чтобы видеть его, как делал Морисси. Там была раковина. Кларенс намочил голову, выпил из пригоршни воды с привкусом жидкого мыла, которым он мыл руки. Когда они вернулись в комнату, Кларенс направился к стулу и сел на свое пальто.

— Встать!

Кларенс поднялся:

— Сегодня ночью я не произнесу больше ни слова, не стану говорить ни с вами, ни с кем другим. — Теперь он слегка покачивался, и его ступни стали влажными от пота. Теперь его знобило, словно в комнате вдруг похолодало.

Разозленный чернокожий начал говорить что-то, и звук пропал. Его губы произносили какие-то слова. Затем он направился к телефону. Кларенс не стал слушать. Разговор, кажется, продолжался минут пять, не меньше. Кларенс посмотрел на часы, с трудом сфокусировав взгляд на циферблате, и увидел, что стрелки показывают 3.22. Он покрутил колесико часов, чтобы убедиться, не стоят ли они, но часы были в порядке. Полчетвертого утра. Понедельник.

— Хочешь, чтобы это продолжалось до бесконечности? — спросил темнокожий, положив трубку. — Завтра и послезавтра? Давай покончим с этим сейчас!.. Мы сделаем тебе укол...

Укол, чтобы заставить его бодрствовать или чтобы заставить говорить? Кларенс почувствовал слабость. Страшно заболели глаза.

Мужчина снова подошел к телефону и, рывком подняв трубку, нажал на кнопку. Затем расстегнул воротник рубашки, развязал галстук. Он выглядел сейчас совсем не тем человеком, который вошел в комнату несколько часов назад.

— Не знаю, нужна мне здесь помощь... Нет, нет, не то. — Он забормотал что-то, понизив голос.

Кларенс выключил его голос, как будто тот говорил на языке, которого он не понимал. Пусть присылают подкрепление, прекрасно! Пусть делают ему уколы, чтобы добыть из него сведения, дают таблетки, чтобы он не мог заснуть много дней! Он не станет разговаривать с ними! Они могут убить его, а он все-таки не станет с ними разговаривать. Когда начнут пытать, все, что происходит с ним сейчас, покажется чепухой, но Кларенс не ощущал жалости к себе. Он чувствовал себя настоящим мужчиной, и это придавало ему сил.

— Пойдем, я сказал! — заорал темнокожий.

Кларенс обернулся.

Мужчина направлялся к двери.

— Забирай свое пальто.

Кларенс решил, что они идут в другую комнату. Но они поднялись по лестнице, прошли по коридору и дальше — к входной двери. Вышли в утреннюю прохладу. У подъезда стояло такси, очевидно вызванное патрульным, ожидавшим их на тротуаре.

Темноволосый мужчина открыл дверцу машины и сказал:

— Отправляйся домой. На Девятнадцатую, верно?.. Не пытайся никуда уехать. Мы тебя везде найдем.

Дверца такси захлопнулась. У шофера был адрес.

Кларенс поднялся но лестнице своего дома. Снял теннисные туфли, брюки, кое-как сполоснул руки и лицо и свалился в постель. Было очень темно. В ушах звенело. Через несколько минут он проснулся от страшного ощущения, что летит в бездонную пропасть, и сел в кровати. Снова упал на подушку, напряженно вслушиваясь в окружающую его тишину. Сон как рукой сняло. В голове кружились образы. Морисси, Мэрилин, Эд Рейнолдс, Грета. Они ничего не делали и не говорили, только непрерывно кружились... И тут раздался звонок.

Звонок был реальным. Кларенс потянулся к телефону, потом сообразил, что звонят в дверь. Кто это? Может, Мэрилин? Нет, полицейские, конечно, хотят удостовериться, что он дома. Кларенс не хотел их впускать, но боялся, что они ворвутся силой, если он не откроет. Он зажег свет и снял замок с предохранителя. Потом приоткрыл дверь. Он услышал звук шагов только одной пары ног, неторопливо поднимающихся по лестнице. Судя по походке, это был мужчина.

Тусклая лампочка на лестничной площадке осветила фигуру Манзони. Кларенс хотел захлопнуть дверь, потом заколебался. Манзони слегка улыбнулся, увидев Кларенса.

— Привет, — сказал Манзони. — Просто проверка. Можно войти?

— Нет. Что проверять?

Манзони, грузный и решительный, с улыбкой распахнул дверь пошире и вошел.

— Так ты здесь. Слышал, что ты очень устал, но еще не заговорил.

— Проваливай, Пит. — Кларенс взял со стула брюки и натянул их, не спуская глаз с полицейского.

Манзони закурил сигарету. Он был без шапки, пальто расстегнуто. Кларенс подумал, что у него с собой револьвер, посмотрел на часы. Без двадцати шесть.

— Знаешь, Кларенс, я разговаривал сегодня с твоими двумя приятелями, Мэрилин и Рейнолдсом. Это только вопрос времени, когда Мэрилин скажет правду — и Рейнолдс тоже. — То, что Манзони заколебался, прежде чем произнести имя Эда, заставило Кларенса усомниться в его словах. Мэрилин не станет помогать копам, особенно Манзони. В Эде Кларенс вообще был уверен: Эд дал ему слово, и, кроме того, ему надоела до смерти эта канитель. Но самым главным было другое: сейчас для Кларенса все это не имело никакого значения. И он не боялся Манзони, даже если у того был револьвер.

— Давай начистоту, Кларенс. — Манзони уселся и с ухмылкой посмотрел на него. — Что ты станешь делать, когда твой экс-дружок развяжет язык? — Он ухмыльнулся. — С тобой все кончено. Так почему просто не признаться? Ты убил Ровински.

Кларенс закурил. Манзони явился сюда, чтобы вытрясти из него признание после того, как его вымотали в отделе по расследованию убийств. Ему хотелось получить повышение, стать детективом! Манзони надеялся застать его врасплох, в минуту слабости. И этот вонючий подонок расселся посреди его комнаты! Тот самый выродок, который оскорбил Мэрилин и заставил ее порвать с ним!

— Вот что, выметайся, Пит. — Он шагнул к Манзони.

— О нет. — Манзони откинулся на спинку стула и уселся плотнее. — У меня с собой револьвер, так что берегись. Кларенс, я нашел Роважински, когда ты дал ему уйти. Я был...

Кларенс занес кулак.

В ту же секунду Манзони, продолжая сидеть, выхватил револьвер и направил его на Кларенса.

— Не боюсь я твоего револьвера. Сказано тебе: убирайся!

— Ты должен бояться. Я могу прикончить тебя и сказать, что ты затеял драку. Думаешь, кто-то станет волноваться о тебе?

Кларенс улыбнулся.

Револьвер был теперь всего в дюйме от него, Манзони целился в живот. Кларенс рванулся вперед, намереваясь свалить полицейского со стула. Манзони подпрыгнул, и стул перевернулся. На смуглом, одутловатом лице полицейского внезапно проступил ужас, страх за свою жизнь. Кларенс увидел это и отступил назад.

«Я победил, — думал Кларенс, — и это потому, что мне нечего терять. Как просто! Как попятно!»

— Пошли погуляем, — предложил Манзони, указывая револьвером в сторону двери.

— Гулять, зачем?

— Мне хочется. А в чем дело? Боишься?

— Мне незачем идти гулять. Просто оставь меня в покое.

— Я приказываю тебе!

Кларенс чувствовал себя отлично, просто прекрасно, усталость как рукой сняло. Он победил этого мелкого подлеца и понимал, что должен продолжать в том же духе. Это безумие: идти с ним — только для того, чтобы Манзони сумел подстроить что-нибудь на улице, найти предлог пустить в ход оружие.

— Я гулял весь день, — ответил Кларенс. — Нет, спасибо, Пит, только...

Револьвер выстрелил, и Кларенс ощутил легкий толчок в живот. Он уставился на Манзони, который, как ни странно, выглядел таким же испуганным, как несколько минут назад, только сейчас на его лице проступили еще неприязнь и гнев. Станет ли он стрелять еще раз? Манзони ждал, что он упадет. И Кларенс свалился на пол.

Кларенс лежал на полу. Манзони поспешно ушел, но мысли Кларенса двигались еще быстрее. Он думал, что Манзони скажет, будто Кларенс напал на него — и он в порядке самообороны... это в том случае, если Манзони придется объяснять что-нибудь. Как ни крути, ему ничто не грозило. И Кларенс подумал о Мэрилин, мимолетное видение невозможного, недостижимого. Какая жалость, она так и не поняла, что происходит на самом деле. И Эд, и Грета — они так и не поняли, что он погиб ради них. Потому что хотел, чтобы было как можно лучше.

Дверь захлопнулась, это удрал Манзони.

1

Сумасшедший! (нем.)

2

Жаркое из мяса, вымоченного в уксусе (нем.).

3

Боже мой! (нем.)

4

Сумасшедший! (нем.)