— Да ну?! — Ривз со штопором в одной руке и бутылкой вина в другой застыл на месте. Он приоткрыл рот от удивления, и при этом безобразный розовый шрам, шедший через всю правую щеку до верхней губы, казался еще длиннее.

— Это случилось в прошлое воскресенье, в Грюнвальдском лесу.

— Как это произошло?

— Мы были вместе, я потерял его из виду буквально на пару минут — ну, и... Фрэнк, иди, присядь. Здесь тебя никто не выдаст.

Фрэнк взглядом дал понять Тому, что не возражает, если Том расскажет Ривзу все как было.

— Фрэнк только вчера освободился, — продолжал Том. — Его пичкали транквилизаторами, так что он еще немного не в себе.

— Ничего подобного, я чувствую себя нормально, — отозвался Фрэнк. Он подошел к картине над камином и, обернувшись к Тому, с улыбкой воскликнул: — Правда, здорово?

— Ты прав, это очень хорошо. — Картина и ему очень нравилась: он любил этот приглушенный розовый тон — то ли покрывала, то ли ночной рубашки на мутно-коричневом и темно-сером фоне. И эта старая женщина — просто ли она устала от жизни или действительно умирает, как следовало из названия?

Словно развивая его мысль, Фрэнк вдруг спросил:

— Может, это не женщина, а мужчина?

Том как раз подумал, что Джефф Констант и Эдмунд Банбери, вероятно, сами дали картине такое название, потому что Дерватт не утруждал себя придумыванием названий, и на самом деле трудно было сказать с уверенностью, кто это — мужчина или женщина.

— Вам нравится Дерватт? — спросил Фрэнка Ривз, приятно удивленный.

— Фрэнк сказал, что у его отца в Штатах есть один Дерватт — один или два, Фрэнк?

— Один. «Радуга».

— Ах да, та самая... — произнес Ривз. Он сказал это так, словно любовался ею в настоящий момент.

Фрэнк перешел к следующей картине — некоего Дэвида Хокни.

— Ты передал им выкуп? — продолжил свои расспросы Ривз.

— Нет, не передал, хотя деньги были при мне.

— И много?

— В долларах два миллиона.

— Ну и ну... И что он теперь?

— Собирается домой. Ривз, если не возражаешь, мы хотели бы остаться у тебя еще на одну ночь. Через день я возьму билеты до Парижа. В гостинице его могут опознать, а мне бы этого не хотелось. Еще один день отдыха ему просто необходим.

— Конечно, Том. Я только не совсем понял — его все еще разыскивает полиция?

Том неловко пожал плечами.

— Во всяком случае, до похищения она его разыскивала. Надо думать, тот детектив в Париже известил хотя бы местную полицию, что парня уже нашли. О том, что он был похищен, вообще официально не сообщали.

— И куда ты должен его доставить?

— В Париж. Там сидит этот сыщик, которого наняло семейство, и с ним Джонни — брат Фрэнка.

С бокалом вина Том проследовал за Ривзом на кухню, где тот достал из холодильника ветчину, телятину, нарезанные колбасы и маринованные овощи. Последние, как объяснил Ривз, были приготовлены Габи собственноручно. Габи жила в этом же доме, у других своих хозяев, но настояла на том, чтобы забежать перед приездом гостей и самой разложить по тарелочкам все, что она выбрала для них.

— Мне повезло, что ей у меня нравится, — заметил Ривз. — У меня ей интереснее, чем у своих основных работодателей, — и это несмотря на то, что меня подрывали. Счастье, что ее не было тогда в квартире.

За столом они беседовали о вещах, не связанных с Фрэнком, но касавшихся Берлина. Ривз расспрашивал об Эрике, о том, кто его друзья и есть ли у него подружка. Последний вопрос заставил Тома задуматься, есть ли вообще место для женщин в жизни этих двух мужчин при их сомнительной и рискованной профессии? «Хорошо, что у меня есть моя Элоиза», — растроганно подумал Том. Элоиза однажды сказала, что ей он нравится (или она употребила слово «любить»?) потому, что дает ей возможность оставаться самою собой и позволяет дышать свободно. Это ее замечание порадовало Тома, хотя он не собирался предоставлять Элоизе свободу перемены партнера — то, что немцы называют «либестраум»[21].

Ривз поднял глаза на Фрэнка и заметил, что у того слипаются глаза. Его устроили на кровати в комнате для гостей. Было еще около одиннадцати, и мужчины устроились в гостиной с новой бутылкой вина. Том рассказал Ривзу всю историю Фрэнка с самого начала — с того момента, когда Фрэнк, найдя себе работу, отыскал его в Вильперсе. Особенный интерес Ривза вызвала история с переодеванием. Он очень веселился и расспрашивал обо всех подробностях. Вдруг его словно осенило:

— Я же видел газету с фотографией, я помню, там была названа эта улица — Любарс!

Он кинулся к полке и отыскал там газету.

— Я ее уже видел, — натянуто произнес Том. Его вдруг стало подташнивать, и он поставил бокал на стол. — Там сфотографирован тот самый парень итальянского типа, которого я сшиб с ног.

— Когда ты оттуда уходил, тебя никто не видел? Ты в этом уверен?

— Уверен. Давай подождем до завтра, посмотрим, что еще напишут в газетах.

— Мальчик про это знает?

— Нет. И пожалуйста, не упоминай при нем о Любарсе. Можно тебя, дружище, опять потревожить? Свари-ка мне еще кофе.

Тому настолько не хотелось оставаться одному, что он пошел за Ривзом на кухню. Мысль о том, что он убил человека, была не из приятных, хотя для него это было не первое убийство. Он заметил, что Ривз испытующе смотрит на него. Лишь об одном Том не сказал и не собирался говорить Ривзу — о том, что Фрэнк явился причиной смерти своего отца. Он утешал себя тем, что Ривз сам читал о смерти Пирсона-старшего и о том, что вопрос, было это самоубийство или несчастный случай, так и остался открытым, но Ривзу не пришло в голову спрашивать, не Фрэнк ли столкнул с обрыва своего отца. И тут Ривз задал вопрос:

— Что вынудило паренька бежать из дома — неожиданная смерть отца или, может, девушка — как ее там, Тереза, кажется?

— Думаю, девушка тут ни при чем. Когда он уезжал, между ними было полное согласие. Он даже написал ей, когда жил у меня. Он только вчера узнал о том, что Тереза завела себе нового дружка.

Ривз жизнерадостно рассмеялся:

— Мир полон девушек, к среди них много очень и очень хорошеньких. В Гамбурге, между прочим, их тоже предостаточно! Давай его развлечем, сводим в клуб, например?

— Ему всего шестнадцать, — тактично напомнил Том. — И для него это очень тяжелый удар. Его брат совсем из другого теста, он судил по себе, потому и выложил Фрэнку эту новость, не задумываясь о последствиях.

— Ты собираешься встретиться с ними — с Джонни и с детективом?

Последнее слово Ривз произнес с усмешкой, которая, видимо, характеризовала его отношение к тем, кто избрал своим ремеслом поиски и наказание преступников.

— Хотелось бы этого избежать. Но, возможно, придется передавать его, так сказать, из рук в руки, потому что мальчик совсем не горит желанием возвращаться в лоно семьи. Что-то спать захотелось, — добавил Том, — хотя кофе у тебя превосходный. Я бы, пожалуй, выпил еще чашечку.

— А бессонницы не боишься? — ворчливо, как старая нянюшка, спросил Ривз.

— Нет, буду спать как убитый. Завтра я хочу показать Фрэнку Гамбург. Прокачу его на катере. Постараюсь его развеселить немного. Сможешь с нами пообедать? Я тебя приглашаю.

— Спасибо, Том, но в середине дня у меня важная встреча. Пока не забыл, возьми-ка ты мои ключи.

— Как поживает твой бизнес? — Том имел в виду главным образом роль Ривза в качестве посредника при перепродаже краденого и частично его занятия по поиску юных дарований среди немецких художников. Сюда следовало добавить его вполне законную деятельность в качестве торговца произведениями искусства.

Ривз передал Тому связку ключей и задумчиво оглядел стены своей гостиной.

— Вот — Хокни, можно сказать, я взял его взаймы. Вообще-то он украден из Мюнхена. Я его временно повесил, потому что он мне очень понравился. Я очень осторожен. У меня бывают только те, кому я абсолютно доверяю. Скоро его у меня заберут.

Том молча улыбнулся. Ему подумалось, что Ривз избрал себе замечательную жизнь и выбрал для проживания прелестный город. Вокруг него всегда что-то происходило. Ривз никогда не унывал; он умудрялся благополучно выкручиваться из самых, казалось бы, тяжелых ситуаций; взять хотя бы тот случай, когда его, избитого, выкинули на ходу из машины. Это, как помнилось Тому, произошло во Франции, и Ривз тогда даже носа себе не сломал.

Когда Том ложился спать, Фрэнк уже крепко спал, лежа ничком, обхватив руками подушку. У Ривза Том впервые за три дня почувствовал себя в полной безопасности. Странно — его квартиру подрывали, вероятно, взламывали, и тем не менее у Тома было ощущение, что он в неприступном замке. «Надо спросить, — сонно подумал Том, — что его защищает, помимо крепких замков, платит ли он кому-нибудь специально, поскольку у него часто хранятся ценные картины?» Том решил, что все это маловероятно, но спрашивать о таком деликатном предмете, как меры предосторожности, лучше не стоит, решил он.

Его разбудил негромкий стук в дверь. Тому понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, где он находится, и ответить по-немецки:

— Войдите.

Вошла, вернее, вплыла Габи, неся перед собою поднос с кофе и булочками.

— Как приятно видеть вас снова, вы так давно у нас не были! — сказала она. Габи говорила тихо, чтобы не разбудить Фрэнка. Габи было за пятьдесят, ее черные прямые волосы были собраны на затылке в тугой узел, на круглых пухлых щеках пылал яркий румянец.

— Я и сам рад, что заехал. Как вы тут поживаете? Можете поставить поднос сюда, — сказал Том, указывая на колени, — тем более что у подноса есть ножки.

— Герр Ривз уже ушел, но сказал, что ключи у вас есть. Если пожелаете, могу принести еще кофе. — Габи говорила уважительно и медленно, но темные глаза ее светились детским любопытством. — Я пробуду здесь еще целый час, скажете, если вдруг вам что-нибудь понадобится.

— Спасибо, Габи. — Том выпил кофе, выкурил сигарету и проснулся окончательно, после чего прошел в ванную — принять душ и побриться.

Когда он вернулся, то увидел, что Фрэнк стоит у открытого окна, одной ногой на подоконнике. Тому показалось, что он собирался прыгнуть вниз. Оглянувшись, Фрэнк убрал ногу и сказал:

— Не правда ли, какой замечательный вид!

По телу юноши пробежала дрожь — или Тому это лишь померещилось? Том выглянул из окна: по голубым водам Альстера скользили экскурсионные катера и парусные лодки, по набережной и молу прогуливались люди; кругом развевались яркие морские флажки...

— Надеюсь, ты не задумал прыгать вниз? — полушутя спросил Том. — Для этого мы недостаточно высоко. Можно не достичь желаемого результата.

— Прыгать вниз? — Фрэнк замотал головой и отпрянул от Тома, словно вдруг испугавшись его. — И не думал! Можно ванну принять?

— Давай, действуй. Ривз уже ушел, зато здесь Габи — это его экономка. Поздоровайся с ней по-немецки. Она очень славная.

Том следил, как Фрэнк, взяв одежду, направляется в ванную, и думал, что, может быть, он зря встревожился. В целом Фрэнк нынче выглядел бодро, видно, действие таблеток наконец-то прекратилось.

Около десяти утра они уже были в районе Санкт-Паули. Завернули на знаменитую Рипербан, где днем и ночью в киношках крутили порнофильмы и где в витринах было выставлено экстравагантное нижнее белье и аксессуары для обоих полов. Тому резало глаза — то ли от внутреннего смятения, то ли от кричащих, чересчур ярких красок, создававших впечатление циркового представления посреди дня. Он обнаружил в себе черту, о которой раньше не подозревал, — некий пуризм, то есть отвращение к пошлости и разнузданности. Скорее всего, это было остаточное влияние детства, проведенного в Бостоне, в штате Массачусетс. Фрэнк взирал на вибраторы и прочие инструменты для сексуального возбуждения с нарочито равнодушным видом.

— Ночью, наверное, тут жизнь бьет ключом.

— Она и днем не замирает, — отозвался Том, указывая на двух девиц, приближавшихся к ним с очевидными намерениями. — Давай-ка возьмем такси и махнем в зоопарк.

— Опять в зоопарк! — рассмеялся Фрэнк.

— А я люблю зоопарки! Тем более этот. Скоро сам убедишься.

Девицы, совсем юные и довольно привлекательные — особенно одна, не размалеванная, — решили, что остановленное Томом такси рассчитано и на них, но остались ни с чем: Том с улыбкой отмахнулся от них.

У входа в зоопарк Том задержался возле киоска и купил газету. Он просмотрел ее дважды, чтобы не пропустить заметки с информацией, так или иначе связанной с берлинскими событиями либо с Фрэнком Пирсоном, но ничего подобного не обнаружил. Что ж, отсутствие новостей хорошо само по себе.

Том купил билеты, давшие им право передвигаться по парку на игрушечного вида поезде. Он состоял из пятнадцати вагончиков без крыши, в которые можно было входить через невысокие бортики. Фрэнк был в восторге, Том — тоже. Вагончики почти бесшумно катились по дорожкам зоопарка Гагенбека, мимо игровых площадок, где детишки висели на шинах, скользивших по проволоке довольно высоко над землей, или ползали внутри двухэтажных конструкций из пластика с многочисленными тоннелями, подъемами и спусками. Поезд-игрушка провез их мимо вольеров со слонами и львами, между которыми не было никаких видимых решеток. Когда он привез их в ту часть, где были птицы, они вышли и, купив пакетики с орешками и пиво, вскочили на поезд, шедший назад к выходу.

Обедали в большом припортовом ресторане, который Тому запомнился по предыдущему посещению. Застекленные стены позволяли посетителям наблюдать за жизнью порта, где стояли на якоре туристские катера, где загружали и разгружали баржи, меж тем как насосы с шумом выбрасывали воду, и где кружили, время от времени ныряя в воду, белые чайки.

— Завтра едем в Париж, — неожиданно сказал Том в самом начале обеда. — Что ты об этом думаешь?

Фрэнк моментально напрягся как струна, однако старался не показать вида, что встревожился. Том отчетливо понял: если завтра не убедить его лететь в Париж, то Фрэнк сорвется и удерет из Гамбурга куда глаза глядят.

— Я не люблю указывать, что и кому следует делать, — продолжал Том. — Но рано или поздно тебе все равно придется вернуться к родным. — Том говорил тихо, к тому же слева от него была застекленная стена, а ближайший столик — на расстоянии не меньше ярда. — Ты же не сможешь всю жизнь скакать с одного самолета на другой. Ешь свой Bauerfruhstuck[22].

Фрэнк снова напрягся, но на этот раз оправился быстрее. Он заказал себе «крестьянский завтрак», потому что его заинтересовало само название, и ему принесли рыбу, картошку, бекон и лук — все в жареном виде, размещенное на одной, огромных размеров тарелке.

— А вы тоже полетите в Париж?

— Естественно. Я возвращусь к себе домой.

После обеда они прошлись пешком. По мосту они пересекли такой же, как в Венеции, канал, вдоль которого стояли прекрасные дома с заостренными крышами. Когда вышли на торговую улицу, Фрэнк сказал, что ему нужно зайти в банк поменять деньги. Том зашел вместе с ним и, стоя в сторонке, наблюдал за Фрэнком. Он знал, что у юноши нет с собой паспорта, но он и не требовался, если клиенту нужно было поменять свою валюту на местные марки.

Том озабоченно поглядел на щеку Фрэнка. Сегодня с утра он настоял, чтобы Фрэнк замазал свое родимое пятнышко новым кремом. Том сам злился на себя: что такого, если кто-нибудь теперь и опознает Фрэнка? Теперь это не имеет никакого значения.

Фрэнк подошел к нему довольный, засовывая марки в бумажник.

Они посетили Музей военного искусства, в котором Том уже побывал однажды. Здесь были стенды с моделями зажигательных бомб времен Второй мировой войны, с помощью которых вся портовая часть Гамбурга была сровнена с землей, а также модели складов в девять дюймов высотой, охваченные желто-синими языками игрушечного пламени. Фрэнк не мог оторваться от экспозиции с изображением подъема затонувшего судна. Как всегда это с ним бывало, после часовой прогулки по залам с написанными маслом портретами что-то там подписывавших или провозглашавших гамбургских бургомистров в платьях времен Бенджамина Франклина[23], во множестве развешанными по стенам, у Тома заболели глаза и ему страстно захотелось курить.

Они вышли и очутились на одной из узких боковых улиц с тележками фруктов и цветов и рядами магазинов.

— Подождите меня пять минут, — вдруг сказал Фрэнк.

— Куда ты?

— Я сейчас, ждите меня у этого дерева.

— Мне хотелось бы знать, куда ты идешь.

— Я не сбегу.

— Ладно, — сдался Том. Он стал прогуливаться взад и вперед. На душе у него было неспокойно, и в то же время он напоминал себе, что не может вечно быть нянькой при Пирсоне-младшем. Что ж, если парень сбежит (интересно, сколько у него при себе валюты в долларах или франках и взял ли он с собой паспорт?), то придется доставить в «Лютецию» его чемодан — и делу конец. Очередной раз поравнявшись с деревом, он не увидел Фрэнка, хотя пять минут уже истекли.

Юноша возник перед ним из толпы прохожих. Он улыбался, в руках у него была большая, красная с белым пластиковая сумка.

Том облегченно вздохнул.

— Что-то покупал?

— Да, после вам покажу.

Дальше Том решил съездить с Фрэнком на улицу Юнгфернштиг; Ривз однажды рассказал ему о том, что в старые времена это была аллея, где прогуливались самые хорошенькие девушки города. Они направились туда на одном из катерков, курсирующих по Альстеру.

— Мой последний день свободы! — сказал Фрэнк. Ветер развевал его волосы и трепал одежду.

Ни тому, ни другому не хотелось сидеть, и они встали в уголке у поручней. Смешной веселый человечек в белой бейсболке, приставив ко рту мегафон, рассказывал о достопримечательностях, мимо которых они проплывали, и об отелях, выходивших фасадами к воде. По его уверениям, цены номеров в них были самыми высокими в мире. Том слушал с интересом, глаза Фрэнка были устремлены куда-то вдаль — наверное, на чайку, или, может, там вдали он видел Терезу?

Когда сразу после шести они вернулись в квартиру Ривза, его не было, но на аккуратно застеленной постели лежала записка: «Буду около семи. Р.». Том обрадовался, что Ривза не оказалось дома, потому что ему хотелось поговорить с Фрэнком наедине.

— Помнишь, что я сказал в Бель-Омбр относительно смерти твоего отца? — начал он.

— Все, что вы мне говорили, я помню почти дословно. О чем именно я должен вспомнить сейчас?

Разговор происходил в гостиной, Том стоял возле окна, Фрэнк сидел.

— Я тогда сказал: никогда не рассказывай никому о том, что ты сделал. Не делай признаний, не смей даже думать об этом.

Фрэнк опустил глаза.

— Что — ты уже собрался кому-то признаться? Уж не Джонни ли? — наугад спросил Том, надеясь вызвать юношу на откровенность.

— Нет, не собрался.

Фрэнк говорил твердым голосом и, казалось вполне искренне, но Том не поверил ему до конца. Ему захотелось схватить Фрэнка за плечи и трясти, пока тот не образумится. Нет, пожалуй, не стоит. Том знал, чего он боится — того, что у него ничего не получится.

— Сейчас я скажу тебе одну вещь, о которой, полагаю, тебе следует знать, — сказал он, порылся в стопке газет, достал вчерашний выпуск «Ди Вельт» и, указав ему на заглавную страницу с фотографией мертвого человека, продолжал: — Я видел, что ты смотрел на эту фотографию, когда мы летели в самолете. Этого человека убил я.

— Вы? — сорвавшимся голосом спросил Фрэнк.

— Ты так и не спросил меня, где была назначена первая встреча с твоими похитителями. Там это и случилось — на улице Любарс, в северной части города. Я его ударил по голове, как ты видишь.

Фрэнк быстро заморгал.

— Почему вы не рассказывали мне об этом раньше? — воскликнул он. — Теперь я его узнаю, это итальянец, он тоже был в той квартире.

— Знаешь, почему я говорю тебе об этом сейчас? — задумчиво спросил Том, закуривая. Ему требовалось выиграть время, чтобы собраться с мыслями, ибо, честно говоря, как можно было сравнивать убийство отца, кресло которого Фрэнк столкнул с обрыва, с убийством бандита, который идет на тебя с заряженным револьвером? Сходство было только в одном: в лишении жизни насильственным путем одного живого существа другим таким же.

— Тот факт, что я убил человека, не изменит моей дальнейшей жизни — при том, что, возможно, он был настоящим преступником, и при том, что это не первый человек, которого я убил. Думаю, пора бы тебе самому об этом догадаться.

Фрэнк смотрел на него с возрастающим изумлением.

— А женщин вы когда-нибудь убивали? — спросил он.

Том расхохотался, и ему сразу стало легче: во-первых, смех снял напряженность, во-вторых, Том был рад, что Фрэнк не стал приставать к нему с расспросами более конкретными — о Дикки Гринлифе, например, мысль об убийстве которого еще и теперь вызывала у Тома нечто вроде раскаяния.

— Женщин? Нет, не приходилось, — отозвался Том и вспомнил чисто английский анекдот об англичанине, который на суде отвечал, что просто вынужден был закопать свою жену, потому что она уже была мертва. — Слушай, Фрэнк, надеюсь, ты не подумал о том, чтобы... не имел в виду ее...

— Что вы! Нет, конечно! — испуганно вскинулся Фрэнк.

— Ну и хорошо. — Тому казалось, что он использовал все средства убеждения, но он упрямо продолжал: — Я упомянул сейчас вот об этом (Том указал на газетную фотографию) только затем, чтобы ты понял: то, что случилось, не должно погубить тебе жизнь. У тебя нет никаких оснований считать, что твоя жизнь разбита.

«Понимают ли они в таком возрасте, что это такое — разбитая жизнь? Жизнь, которую нет сил продолжать от ощущения, что тебе ничего не удается?» — мелькнуло в голове Тома. Правда, именно среди подростков был очень большой процент самоубийств из-за того, что они не знали, как разрешить элементарную проблему, — иногда просто потому, что им не давался какой-либо из школьных предметов.

Фрэнк водил костяшками сжатых пальцев по острому краю кофейного столика, и это действовало Тому на нервы. Столик был белый с черным, но не мраморный.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? Либо ты позволишь, чтобы это событие окончательно испортило твою жизнь, либо нет. Тебе решать, и тебе крупно повезло, Фрэнк, что все зависит только от тебя самого, потому что никто тебя не обвиняет.

— Я знаю.

Том видел, что мысли Фрэнка (возможно, все мысли) были заняты в данный момент лишь одним — потерей Терезы. Как раз в этом направлении Том осознавал свою полную беспомощность что-либо изменить, это был совсем иной предмет, нежели убийство.

— Пожалуйста, перестань раздирать себе руки в кровь об этот чертов стол, этим ты ничего не достигнешь, перестань валять дурака, в конце-то концов! — не сдержавшись, воскликнул он.

Фрэнк сделал резкое движение, но руку от стола отнял.

— Не беспокойтесь, я в своем уме. — Фрэнк поднялся, сунул руки в карманы и отрывисто бросил: — Насчет завтрашних билетов — мне самому их заказать? Они примут заказ на английском?

— Конечно.

— Самолет «Люфтганзы» — на какое время? Что-нибудь около десяти? — Фрэнк взялся за телефонный справочник.

— Можно и раньше, — с облегчением сказал Том. Похоже, Фрэнк наконец-то решил отвечать сам за себя.

Фрэнк успел заказать билеты для себя и Тома на рейс в девять пятнадцать, когда вошел Ривз.

— Как провели день? — спросил он.

— Прекрасно, — ответил Том.

— Здравствуй, Фрэнк, — своим хриплым голосом старой няньки произнес Ривз и добавил: — Извините, мне надо отмыть руки. Возился с картинами, и — видите, что с руками? Все в пыли. — Он выставил перед собой действительно серые ладони.

— Значит, ты сегодня трудился как простой работяга? Я всегда восхищался твоими руками, Ривз.

Ривз прокашлялся, но когда заговорил, то по-прежнему хрипло:

— Я не имел в виду, что недоволен днем, просто сама работа была пыльная. Ты еще не достал себе выпить? — бросил Ривз, направляясь в ванную. Том пошел следом и спросил:

— Не хочешь сегодня пойти с нами в ресторан? Как-никак это наш последний вечер.

— Честно говоря, не хочу. Благодаря Габи дома у меня всегда есть что-нибудь вкусное. Сегодня она оставила запеканку, по-моему.

Том вспомнил, что Ривз вообще не любил появляться в ресторанах — вероятно, потому, что в Гамбурге ему было желательно не привлекать внимания к своей персоне.

Фрэнк поманил Тома за собой в комнату для гостей и, вынув из пластикового мешка коробку, протянул ее Тому со словами:

— А это — вам.

— Да? Спасибо.

— Вы же еще не открыли!

Том развязал ленты и раскрыл коробку; первое, что ему бросилось в глаза, — это большое количество оберточной бумаги. Из нее он достал наконец нечто переливчатое, золотисто-красное. Это оказался халат темно-красного, почти вишневого шелка с поясом того же цвета и черными кистями. По темно-красному полю были вытканы золотые стрелки.

— Очень красиво, просто замечательно! — воскликнул Том. — Дай-ка я примерю.

Учитывая, что Том надел его поверх свитера, с пижамой халат должен был сидеть на нем идеально.

— Великолепно, — сказал Том.

Фрэнк смущенно тряхнул головой и отвернулся. Том снял одеяние и бережно разложил его на постели. Шелк эффектно зашелестел. Правда, вишневый цвет неприятно напомнил Тому цвет той самой машины, на которой ездили бандиты, но Том успокоил себя тем, что такого же цвета его любимое вино — «дюбонне».