I

Местность, где стоял двухэтажный дом Сиднея и Алисии Бартлеби, была равнинной, как почти всюду в Саффолке. Метрах в двадцати проходило неширокое шоссе. От посторонних взглядов дом защищали с одной стороны пять молодых вязов, растущих вдоль дорожки, огибающей его; с другой – живая густая изгородь метров десяти длиной. Она так хорошо скрывала дом, что Сидней никогда не подрезал ее. Перед домом был столь же малоухоженный газон. Трава росла неровно там и сям, и лишь по окружностям, где были грибницы шампиньонов – их обычно называют кругами фей – виднелась зеленовато-коричневая земля. Бартлеби занимались в основном той частью участка, которая находилась за домом, там были цветник и огород. Там же Сидней вырыл бассейн, около полутора метров в диаметре. В центре, из воды торчали камни, скрепленные цементом, но вот живности не было: красные рыбки передохли, а две лягушки, туда посаженные, не пожелали оставаться.

В одну сторону шоссе вело в Ипсвич и Лондон, в другую – во Фрамлингем. Земля, принадлежавшая Бартлеби, за домом не была огорожена и просто переходила в поле – собственность какого-то фермера. Место это относилось к Ронси-Ноллу, городку, расположенному в трех километрах в сторону Фрамлингема. Дом был куплен ими полтора года назад, сразу после женитьбы; в значительной степени это был свадебный подарок родителей Алисии: молодожены заплатили всего тысячу фунтов, в то время как дом стоил три с половиной тысячи. Соседей у Бартлеби было мало, но у каждого из молодых супругов нашлось свое любимое занятие: он писал, она занималась живописью, и они проводили вместе целые дни. Чтобы починить пару туфель или купить баночку туши, им приходилось ездить на машине за десять километров во Фрамлингем. Именно из-за уединенности, этого места, считали они, никто не селился в доме, стоящем по соседству. Дом этот – солидное двухэтажное строение, отделанное камнем, с островерхой крышей, с окном, внешне нравился им больше, чем их собственный, хотя они слышали, что внутри он требует больших работ; и никто не жил в нем уже больше пяти лет, с тех пор как его занимала пожилая пара, не имевшая средств на ремонт. Дом этот стоял в двухстах метрах от владений Бартлеби, и Алисия, время от времени подолгу глядела на него в окно. Иногда испытывала такое острое чувство отрезанности от всего остального мира, как если бы они с Сиднеем попали на край света.

От Элспет Крзгг, жившей в Вудбридже и знакомой с агентом по торговле недвижимостью, мистером Спарком, Алисия узнала, что соседний дом купила некая миссис Лилибэнкс. Сказав это, Элспет выразила сожаление, что рядом с ними поселится старая дама из Лондона, а не какая-нибудь молодая пара, что, конечно, больше устроило бы Бартлеби.

– Миссис Лилибэнкс приехала, – весело сообщила Алисия как-то раз, вечером на кухне.

– Да? Ты видела ее.

– Не дольше, чем в первый раз. Она совсем старая.

Это Сидней знал. Они уже видели ее месяц назад, она приезжала сюда с агентом. Затем рабочие стучали и пилили целыми днями, и наконец въехала и сама миссис Лилибэнкс. На вид ей было лет семьдесят, и наверняка она будет недовольна, если ее соседи станут устраивать шумные вечеринки летом в саду. Сидней приготовил два коктейля в шейкере и разлил по бокалам.

– Я бы с удовольствием заглянула к ней, но там так много людей, и они, возможно, останутся ночевать.

– Гм, – произнес Сидней, продолжая готовить салат – это было его ежевечерней обязанностью.

Машинально придерживая металлический шкаф одной рукой он дергал заедающую дверцу, чтобы достать горчицу. Забывшись, Сидней поднял голову и ударился о выступающий край шкафа.

– Ах, черт!

– Бедняжка, – рассеянно пробормотала Алисия, занятая пирогом с мясом и почками, стоявшим в духовке.

На ней были узкие голубые джинсы с У-образными разрезами внизу и голубая хлопчатобумажная рубашка, присланная подругой из Америки. Светлые волосы свободно спадали ей на плечи. Узкое, породистое, красивое лицо и серовато-голубые глаза. На левом бедре виднелось несмываемое пятно от краски. Алисия занималась живописью в одной из верхних комнат.

– Возможно, я схожу к ней завтра, – промолвила она, продолжая думать о миссис Лилибэнкс.

Мысли Сиднея были далеко: он вспоминал послеобеденную встречу в Лондоне с Алексом. Его раздосадовало вторжение миссис Лилибэнкс в их жизнь. Почему Алисия не поинтересовалась тем, что он делал днем, его работой, как это свойственно другим женам? Она часто специально не говорила о вещах, которые, по ее мнению, могли его раздражать. Поэтому он и промолчал сейчас.

– А как там в Лондоне? – наконец спросила Алисия, когда они сели за стол в столовой.

– Как обычно. Лондон не меняется, – отвечал Сидней, натянуто улыбаясь. – Алекс тем более. Я хочу сказать, что у него нет новых идей.

– А я думала, что вы начали сегодня новую историю. Сидней вздохнул, он был немного раздражен, хотя эта тема была единственной, на которую он хотел говорить.

– Я на это и рассчитывал. Мне пришла одна идея, но мы так и не сдвинулись с места.

Он пожал плечами. Последний роман, который Сидней написал вместе с Алексом – писал в основном он, а Алекс только готовил телевизионный вариант, – был отвергнут на той неделе третьим и последним из возможных покупателей в Лондоне. Месяц работы, как минимум четыре встречи в Лондоне с Алексом, готовый полностью сценарий и первая часть его, рассчитанная на часовую серию, переплетенная и отправленная всем трем возможным покупателям – все впустую, равно как и сам сегодняшний день. Семнадцать шиллингов за билет от Ипсвича до Лондона, девять часов чистого времени и немалые затраты физической энергии, и все только ради того, чтобы увидеть, как помрачнеет лицо Алекса, и услышать, как после тягостного молчания тот произнесет: «Ах, нет, нет, совсем не годится». Это ли не повод, чтобы начать рвать на себе волосы, зашвырнуть пишущую машинку в ближайшую речку, а потом и броситься туда самому.

– А как Хитти?

Хитти – это жена Алекса, кроткое существо, полностью занятое воспитанием троих маленьких детей.

– Как всегда, – сказал Сидней.

– Вы обсуждали новую идею, эту историю на танкере?

– Нет, дорогая. Именно ее и отвергли. Как она могла забыть, – подумал про себя Сидней – ведь она читала и сценарий и первую часть? Новая история – не знаю, говорил ли я тебе, – это история о татуировке. Один тип выдает себя за другого, который умер, и делает себе татуировку, как у него.

Он не стал рассказывать ей подробно всю историю. Детектива, который действовал во всех историях, написанных им с Алексом, звали Ники Кэмпбелл. Это был молодой человек среднего достатка, и у него, как водится, была подружка. Без конца он попадал во всякие криминальные истории, расследовал их, ловил бандитов, выигрывал боксерские поединки, с честью выходил из перестрелок… равно как и из всех историй, которые никогда не покупались. Сам Алекс был уверен, что в один прекрасный день их ждут удача и успех. Два года назад он уже продал на телевидении одну и с тех пор написал еще пять или шесть, но они приняты не были. Это были настоящие драмы, каждая длилась по часу, а Алекс был убежден, что телевидение нуждается сегодня в хорошем сериале. К счастью для себя, он имел постоянное место в одном издательстве, у Сиднея же постоянной работы не было, да и свой последний роман пристроить ему не удалось, хотя несколько лет назад два его романа были напечатаны в Соединенных Штатах. Он имел лишь около ста долларов в месяц с акций, оставленных в наследство его американским дядюшкой. К этому прибавлялась еще одна, но более значительная сумма – пятьдесят фунтов, которые получала Алисия. На эти деньги они и жили, покупали холсты, краски, бумагу и ленту для пишущей машинки, – то есть все необходимое для своих занятий, которые почти не приносили им дохода.

В этот день Алисия заработала пять фунтов своими картинами, но, в отличие от Сиднея, она не придавала такого значения своему увлечению и не рассматривала его как источник дохода. Единственными предметами роскоши, которые они себе позволяли, были спиртное и сигареты, но и то, и другое стоило так дорого! Сигареты были подобны для них скрученным и превращенным в дым банковским билетам, а напитки – жидкому золоту. Месяцами они не могли позволить себе купить новую пластинку, телевизор же был взят напрокат во Фрамлингеме. Большинство англичан брали телевизоры напрокат, так как постоянно появлялись новые модели, и купленный телевизор быстро устаревал. Сидней считал, что телевизор ему необходим для их с Алексом работы.

– Ты будешь еще пытаться сделать что-нибудь вместе с Алексом? – спросила Алисия, накалывая вилкой последний кусочек.

– А что ты предлагаешь мне делать? Конечно, противно терять целый день на такие поездки в Лондон, но если дело стронется, это имеет смысл.

Его охватил неожиданный гнев: стали вдруг невыносимы и Алисия, и этот чертов дом. Нужно переменить тему разговора, попытаться стереть из памяти все события дня и особенно Алекса с его проклятыми историями. Он закурил сигарету. Алисия передала ему салат, и он машинально положил себе немного. Завтра он вернется к своему сценарию, попытается развить те хилые идеи, которые Алекс предложил сегодня. В конце концов, это Алекс занимается отбором и поиском сюжетов, он служит главной пружиной в их деле.

– Не забудь, что сегодня еще нужно вынести мусор, милый, – сказала Алисия таким ласковым голосом, что, будь настроение Сиднея получше или присутствуй там посторонний, он бы рассмеялся.

Вероятно, Алисия и хотела заставить его засмеяться или хотя бы улыбнуться, он же ограничился кивком головы с мрачным и рассеянным видом. Мысли его остановились на слове «мусор», словно в нем заключалась какая-то важная проблема. Мусорщики приезжали раз в две недели, и поэтому было важно не забыть вовремя выставить мусор на обочину дороги. Их единственный и недостаточно большой мусорный бак постоянно стоял у дороги, в него бросались только банки и бутылки. Бумагу они сжигали, а очистки от овощей и фруктов собирали в яму для удобрений. Но они покупали томатный и апельсиновый соки и кучу других вещей в банках и бутылках, и их накапливалось такое множество, что они едва умещались в двух больших коробках, стоявших в кладовой в ожидании мусорщиков. Обычно накануне их приезда шел дождь, и Сидней, оставляя коробки возле мусорного бака, тешил себя надеждой, что до утра они не размокнут.

– Как надоела эта постыдная необходимость хранить дома мусор, – сказал Сидней. – Что тут такого особенного, спросишь, – ты? Они, видно, считают, что люди в этой стране не едят!

Алисия спокойно приготовилась защищать «эту» страну.

– Вовсе не стыдно иметь мусор. Кто тебе сказал, что это стыдно?

– Возможно, это на самом деле и не стыдно, ко они себя ведут так, как если бы это было стыдно, – столь же спокойно ответил Сидней. – Приезжая за мусором так редко, они привлекают внимание людей… они их словно суют в это носом. Все равно, что закрыть двери паба именно тогда, когда ты умираешь от жажды, и вынудить тебя выпить два или три стакана вместо одного, но вовремя.

Алисия же в защиту раннего закрытия пабов заметила, что это всетаки сокращает потребление алкоголя, а по поводу редкого появления мусорщиков – что, забирай они мусор чаще, это стоило бы дороже. Спор, который они завели уже не в первый раз, продолжался еще несколько минут и разозлил обоих тем, что им не удалось друг друга переубедить.

Алисия была раздражена не так сильно, как Сидней, она скорее делала вид. Здесь была ее родина, она любила ее и не однажды уже хотела сказать Сиднею, что если ему здесь не нравится, он может уехать, но так и не сказала. Ей нравилось поддразнивать мужа даже в таком деликатном вопросе, как его работа, потому что решение проблемы представлялось ей предельно простым: она считала, что Сиднею следует перестать нервничать, быть более естественным и писать то, что ему нравится, и тогда начнет все получаться и его будут покупать. Она часто говорила ему это, но всякий раз слышала в ответ путаные объяснения о преимуществах взвешенного подхода к своему труду и необходимости согласовывать его с запросами рынка. «Но ведь мы решили поселиться в деревне именно для того, чтобы в прямом смысле не биться головой об стену», – говорила она, но этим лишь подливала масла в огонь, потому что Сидней тут же распалялся и спрашивал, не считает ли она, что жизнь в деревне с массой всякого рода буколических забот, от которых никуда ни деться, способна принести большее успокоение, чем жизнь в лондонской квартире, сколь бы мала та ни была. Но квартиры в Лондоне неудержимо росли в цене, да к тому же Алисия прекрасно знала, что, поговори она с Сиднеем серьезнее, он признает, что предпочел бы видеть из своего окна сельский пейзаж и гулять в полотняных штанах и рубашке без галстука и даже с удовольствием время от времени чинил бы забор или возился в саду. Конечно, Сиднею нужно было продать либо их с Алексом сценарий, либо роман, который он продолжал дорабатывать. Алисия считала, что он уже достаточно его изменил и теперь должен показать всем лондонским издателям, хотя и давал его уже в шесть издательств в Англии, включая «Вердж Пресс», где работал Алекс, и в три в Штатах и отовсюду получил отказ. Но было много других издательств, и Алисия слышала, что, бывало, книгу принимали с тридцатого раза.

Моя посуду, она в окно посматривала на Сиднея, который, переодевшись в матерчатые туфли, вынес коробки с мусором и теперь ходил по саду, наклоняясь иногда, чтобы выдернуть сорняк. Из всего ими посаженного пророс пока только один салат-латук.

Сидней постоянно посматривал на одинокий огонек, который светился в угловой комнате второго этажа у миссис Лилибэнкс.

Она, верно, рано ложится или же экономит электричество. А может, и то, и другое. Было странно, что кто-то теперь живет по соседству, и может, к примеру, сейчас высунуться в окно и увидеть, как он бесцельно слоняется за домом. От этой мысли Сиднею стало неприятно. Он вдруг осознал, что смотрит на освещенное окно вовсе не для того, чтобы увидеть миссис Лилибэнкс – она его ничуть не интересовала – а лишь затем, чтобы узнать, не смотрит ли она на него. Но разглядел лишь две желтоватые занавески, почти полностью скрывавшие то, что было внутри комнаты.

II

Между тем, в этот самый момент, в девять часов семнадцать минут миссис Лилибэнкс и не помышляла ложиться спать, хотя и прошедший день был для нее утомительным. Она разместила ночной столик у кровати так, как ей казалось удобным, и теперь обдумывала, что повесить над камином: вид Каннов (который написала сама лет пятьдесят назад во время свадебного путешествия) или натюрморт с яблоками и бутылкой вина (принадлежавший кисти ее подруги Элси Хаузлл умершей двенадцать лет назад, и сделанный специально для квартиры, в которой миссис Лилибэнкс поселилась после смерти своего супруга, Клива Лилибэнкса). А пока она пристроила коробку для рукоделия в одном из верхних ящиков и положила гребенку и щетку в серебряной оправе на комод. Почувствовав, что сильно устала и не в силах уже делать что-либо полезное, она все же осталась довольна сегодняшним днем и решила еще некоторое время не ложиться в постель, чтобы насладиться чувством покоя, снизошедшим на нее. Ей казалось странным, что она занимается благоустройством дома, – а таких домов у миссис Лилибэнкс за долгую жизнь было не менее двадцати, – работа мужа вынуждала их к частым переездам, – ее удивляло то, что она наводит порядок в доме, который почти наверняка станет последним ее жилищем, ибо ей, по всей вероятности, осталось жить не больше двух лет. У нее было больное сердце, и она перенесла уже два инфаркта. Третий убьет ее, доктор не счел нужным это скрывать. Миссис Лилибзнкс ценила откровенность даже в таких обстоятельствах. Она вволю насладилась и готова была встретить свой конец.

Раскрыв постель, приготовленную днем миссис Хаукинз, она зашла в ванную комнату, чтобы выпить две таблетки, которые ежедневно принимала перед сном, а затем спустилась вниз, держась за перила. Наощупь отыскивая выключатели, зажгла свет, взяла электрический фонарик, вышла в пока еще не ухоженный сад и сорвала несколько анютиных глазок. Вернувшись в дом, поставила цветы в стакан на ночной столик, а затем почистила зубы, которые все, кроме шести коренных, были ее собственными. Ванну сегодня она уже принимала в отеле Ипсвича.

Но уснула Лилибэнкс не сразу. Она думала о своей дочери Марте, жившей в Австралии, и внучке Присей, которая, должно быть, в этот самый момент говорила своим приятелям: «Вы представляете, бабушка решила поселиться в деревне. Уф! Но не подумайте, что эта милая женщина потеряла голову, хотя в ее возрасте жить в одиночестве в деревне!..» Присей тайно одобряла решение бабушки и желала, чтобы и друзья ее относились к этому так же, как она, и была готова в противном случае встать на защиту бабушки. «Миссис Хаукинз будет каждый день приезжать на чай, и даже в воскресенье, Присей. А когда меня не станет, ты же знаешь: дом останется тебе», – еще сегодня говорила миссис Лилибэнкс внучке. Она улыбнулась в темноту. Одиночество ее не страшило. Миссис Лилибэнкс считала, что человек общительный нигде не будет одинок, и к тому же за всю свою жизнь она жила в стольких местах во всех концах света, что теперь была уверена: здесь проблем быть не может. Миссис Хаукинз сказала, что познакомит ее с молодой парой, у которой работала и которая жила по соседству. Миссис Лилибэнкс была этому рада. Мистер Спарк сказал, что ее молодые соседи живут здесь недавно. Миссис Лилибэнкс собиралась на днях пригласить их на чай. Нужно съездить во Фрамлингем на неделе и купить всякую мелочь вроде подставок для блюд и карнизов для занавесок. Для этого придется взять такси до Ронси-Нолла, а оттуда – на автобусе.

На следующее утро, в одиннадцать часов, когда миссис Лилибэнкс, выпив чашку чая и отдохнув немного на диване в гостиной, снова занялась раскладыванием вещей на кухне, к ней постучалась Алисия Бартлеби. Она принесла на подносе четверть холодного апельсинового пирога в бумажной салфетке.

Гостья представилась и сказала:

– Я бы с радостью сказала, что сама испекла пирог, но это будет неправдой. Я купила его в одной очень хорошей кондитерской в Ипсвиче.

Миссис Лилибэнкс пригласила Алисию сесть, уверяя, что для нее не могло быть большего удовольствия, чем так скоро познакомиться со своей новой соседкой, и что она уже и сама намеревалась это сделать.

Но Алисия оставалась стоять.

– Я бы хотела посмотреть дом, если вы ничего не имеете против, – сказала она. – Я прекрасно понимаю, что вы еще не устроились, но я здесь впервые.

– Правда? Ну, конечно, я ничего не имею против. (Миссис Лилибэнкс направилась к лестнице.) Я думала, что вы уже осматривали этот дом, когда покупали свой.

Алисия улыбнулась.

– Нам сообщили, что он требует серьезного ремонта внутри, в том числе и водопровода. И мы решили купить другой, чтобы сократить затраты. Мы с мужем вынуждены думать об этом.

Дом состоял из трех комнатка первом этаже, и трех – на втором этаже, где находилась и ванная комната. Миссис Лилибэнкс сообщила, что перевезла всю обстановку из лондонской квартиры. По виду и количеству мебели Алисия заключила, что соседка довольно хорошо обеспечена.

– Вы собираетесь здесь жить одна? – спросила она.

– О, да. Меня вовсе не смущает одиночество. Я бы даже сказала, что люблю быть одна, – весело отвечала миссис Лилибэнкс.

– Уже пятнадцать лет у меня не было дома в деревне… Последний раз в Сюррее, мы жили там с мужем, и теперь мне снова захотелось вкусить деревенской жизни.

– У вас есть машина? – спросила Алисия.

– Нет, думаю, что с машинами для меня покончено. И потом мне говорили, что здешний мясник и бакалейщик приезжают сами на грузовых фургонах.

Они находились в спальне. В солнечном свете резко выделялись глубокие морщины вокруг голубых глаз старой дамы, но они-то и очаровали Алисию. Как ей удалось сохранить такой молодой взгляд? Руки миссис Лилибэнкс оказались довольно маленькими, но ловкими и гибкими, а пальцы – ничуть не узловатыми. Ногти были покрыты светло-розовым лаком, на левой руке, как и у большинства женщин, два обручальных кольца, а на правой – серебряный перстень с изумрудом.

Со своей стороны миссис Лилибэнкс тоже изучала Алисию, хотя и не так откровенно. То, что она увидела, пришлось ей по душе: молодая женщина, лет двадцати пяти, с естественными манерами и взглядом, как у ребенка или, может быть, как у художника. (Миссис Лилибэнкс заметила пятно от голубой краски на брюках.)

Алисия посмотрела на картину, висевшую над камином.

– Какой интересный пейзаж. Где это?

– В Каннах, – ответила миссис Лилибэнкс. – Я повесила его всего десять минут назад. Это одна из моих ранних работ.

– О, вы занимаетесь живописью? (Взгляд Алисин выразил живую заинтересованность.) Я тоже. Немного. И совсем не так профессионально. То, что делаю я, в основном просто мазня.

– Я пишу все хуже и хуже, – твердо сказала миссис Лилибэнкс, во взгляде которой промелькнула усмешка. – Но я привезла с собой все необходимое и надеюсь, что смена обстановки сможет меня вдохновить. Не хотите выпить чая?

Они вернулись вниз. Алисии совсем не хотелось чая.

– Если вам понадобится машина, непременно звоните нам, сказала она. – Наш номер – 470. Я почти всегда дома, да и муж тоже.

– Очень любезно с вашей стороны. Ваш муж тоже художник?

– Нет, он пишет. Занимается литературой. Сейчас работает над романом. Но с некоторого времени примерно раз в неделю ездит в Лондон и работает там еще с одним писателем. Не совсем писателем, скорее с приятелем, который немного пишет. Они пытаются сделать сценарий для телесериала. Но пока им не особенно везет. (Алисия улыбнулась с таким видом, будто сообщала что-то радостное.) Мой муж – американец.

– О! Как интересно! И ему нравится в Англии? Алисия засмеялась.

– В общем, думаю, да. Он здесь меньше двух лет. Его зовут Сидней. Сидней Смит Бартлеби, забавно, не правда ли? Его отцу очень нравилось это имя: Сидней Смит. Я всегда ему говорю, что английского в нем одно имя.

– А в каком жанре он пишет?

– О, его романы не о любви. Во всяком случае, последние. Тот, над которым он сейчас работает, называется «Стратеги». Речь в нем идет о группе людей, которые трудятся над планом того, что они хотят узнать в своей жизни, чтобы потом жить по этому плану. На первый взгляд, это похоже на интригу, но на самом деле ее здесь нет. (Алисия улыбнулась.) Сиду пока не удалось продать его, хотя он написан уже год назад. А вот то, что он делает для телевидения, основано на интригах, даже на жутко запутанных интригах, но Щ с этим он пока не добился успеха.

– О, это ничего. Чтобы добиться признания в любом виде искусства, нужно время. Пусть ваш муж особенно не отчаивается. Уходя, Алисия обещала вскоре позвонить – миссис Лилибэнкс уже поставили телефон, номер 275 – и пригласить ее на обед.

Алисия направилась прямо к дому, остановившись лишь однажды, чтобы сорвать на обочине маргаритку, которую прикрепила к рубашке. Дома она поднялась наверх, чтобы рассказать Сиднею о их новой соседке.

Тот стоял у окна в кабинете и курил сигарету. Дверь была широко раскрыта, и Алисия не постучалась, как обычно делала, если дверь была закрыта.

– Она очень милая. Совсем не чопорная и даже, кажется, с чувством юмора. Рисует. Я видела одну ее неплохую картину. Но только одну. И живет в полном одиночестве. Это очень меня удивило.

На самом деле Алисия была не так уж удивлена, потому что никто не говорил им, что миссис Лилибэнкс приедет не одна, но так или иначе ее замечания повисли в тишине, потому что Сиднея совсем не интересовали ее слова. Он, казалось, даже был раздосадован тем, что Алисия прервала его размышления.

– Она мне действительно очень понравилась.

– Отлично, – произнес Сидней. – Так, значит, она рисует. Он бросил карандаш на стол, заваленный бумагами и покрытый чернильными пятнами; чистый лист был вставлен в машинку.

– Да, подходящее времяпрепровождение для старой дамы! Такое впечатление, что у нее много денег.

После обеда Алисия отправилась за покупками во Фрамлингем и вернулась тольхо в пять часов, потому что у Карлея и Уэбба (магазин, где Бартлеби частенько покупали в кредит) она встретила Элспет Крагг и они зашли выпить кофе и проговорили около часа.

Элспет, австралийка, вышедшая замуж за англичанина, была на шестом месяце беременности. Когда Алисия смотрела на живот Элспет, у нее возникало смутное желание тоже иметь ребенка, но финансовое положение не позволяло думать об этом сейчас, и, что еще более важно, она не была уверена в том, что Сид окажется хорошим отцом, и даже в том, что их брак продлится долго. Алисия хотела ребенка, но время от времени ее посещала ужасная мысль: «Я хочу ребенка, но действительно ли я хочу ребенка от Сиднея?» Странно, что у нее появлялась такая мысль, она любила Сиднея и получала удовольствие от близости с ним. Потому и недостатки Сиднея не особенно задевали ее или, во всяком случае, не должны были задевать. Все это было непонятно, и она старалась поменьше думать на эту тему. Время все изменит, это неизбежно, и нужно только ждать результата перемен, к лучшему или к худшему.

Сидней спустился в тот момент, когда Алисия заканчивала разбирать покупки.

– Завтра я пошлю Алексу письмо и попрошу его приехать в субботу, если ты не против. Его и Хитти, разумеется. Предложу им остаться на ночь. Я решил, что в Лондон по этим делам я больше ездить не буду.

– Ну конечно, Сид, я ничего не имею против.

Алисия мысленно пересчитала количество чистых простыней, которые были в доме, и решила, что в пятницу нужно будет заняться уборкой (Хитти не отличалась особой аккуратностью, но дома у нее всегда было чище, чем у них). Она также подумала о мясном блюде, которое сможет приготовить, ведь Алекс и Хитти не страдали отсутствием аппетита.

– Если мы не закончим в этот уик-энд, я брошу все и займусь какойнибудь новой идеей.

Сидней в сердцах швырнул свой желтый карандаш в мойку, словно в свой рабочий стол. Алисия привыкла к этому жесту, равно как и к тому, что карандаш подскакивал два-три раза, прежде чем упасть. Она не помнила, чтобы Сидней когда-нибудь поднял карандаш, но под рукой у него всегда имелся новый.

– Конечно, дорогой, я буду рада их видеть, – неожиданно улыбнулась она.

III

Пользуясь случаем, Алисия пригласила миссис Лилибэнкс на ужин в субботу. Все равно она будет готовить, а присутствие еще одного человека не сможет помешать; к тому же, говорила она себе, миссис Лилибэнкс наверняка сама будет рада увидеть кого-нибудь после целой недели одиночества.

Полк-Фарадейсы приехали в субботу в три часа, на час позже, чем собирались, и уже пообедали в дороге. А до этого они вынуждены были ждать, пока придет их домработница Люси, чтобы оставить с ней детей.

– У нее нет телефона дома, – объяснял Алекс, – поэтому пришлось искать, кто бы смог передать ей нашу просьбу, а потом ждать, когда она закончит свои дела и придет.

– Она не приходила в пятницу, – добавила Хитти. – Похоже, кто-то заболел у нее в семье.

У Хитти было круглое лицо и волосы, собранные в пучок на макушке. Прическа придавала ей сходство со светловолосой китаянкой.

– Ну, наконец-то приехали, – встретила их Алисия. – Хотите чегонибудь выпить? Или съесть?

– Совсем-совсем ничего, душенька, – ответил Алекс, притягивая к себе и обнимая Алисию. (Он был высоким довольно полным брюнетом с очень бледной кожей.) Как чудесно тут у вас в деревне, на чистом воздухе! Ах, апрель в Англии! Скоро май, чудесно! Вы не против, если я сниму пиджак?

Сидней спустился по лестнице, он относил чемодан Полк-Фарадейсов в гостевую комнату.

– Что это? Вы ничего не хотите выпить? – весело спросил он.

– Может быть, вы бросили пить?

– Нет, дело в том, что… (Алекс покосился в сторону Алисии.) Наши великие головы нам понадобятся для работы, мы должны покончить с этим делом до захода солнца.

– Или пустить себе пулю в лоб на заре, – сказал Сидней.

– Да, я стреляю в тебя, ты – в меня, одновременно.

К пяти часам они еще не особенно продвинулись к своей работе, но у Сиднея возникло впечатление, как и всякий раз, когда они что-нибудь сочиняли вместе с Алексом, что в этой истории появляется нечто ощутимо новое и важное, хотя бы потому, что над ней работала еще одна голова. Но он очень хорошо знал, что впечатление это не имеет под собой никакого основания.

Толстый дрозд пощипывал траву прямо перед Сиднеем. Где-то рядом попыталась пропеть песенку какая-то птица. «Интересно, что это за птица?» – подумал Сидней. Он поежился, солнце скрылось за облаком. Ему было так скучно, что он чуть не заснул.

Им нужно, чтобы случилось чудо, чтобы на какой-то миг вспыхнула идея, которая бы все осветила другим светом. Он думал об этом, слушая, как бубнит Алекс: «Нет-нет, погоди, Ники не знает, что девушка уже нашла ювелира, верно? Тогда как мы можем или как она может думать о том, что она его узнает?» И, отвечая Алексу, он покраснел от стыда, думая о том, как мысль о «вспыхнувшей идее» вообще могла прийти ему в голову. Сидней даже боялся, что больше никогда ни одна искра не блеснет в нем… Лишь писатель, у которого бывают время от времени подобные вспышки, вправе думать так. Ему смертельно надоел Ник Кэмпбелл, и он не понимал, как может Алексе таким энтузиазмом вновь браться за дело. Хотя у Алекса была работа, а всем этим он занимался лишь от случая к случаю. Ему просто очень хотелось еще что-нибудь заработать. Его богатые родители не помогали ему деньгами, потому что – Сидней забыл причину – они не одобряли и его брак, и его попытки стать писателем. Эти люди, жившие в герцогстве Корнуэльском, хотели, чтобы Алекс занимался тем же, чем занимались они сами, хотя в то же время считали, что их сын должен зарабатывать больше, если хочет обзавестись многочисленным семейством. Алекс рассказывал Сиднею о них со смехом, но видно было, что он предает большое значение их словам. Дремля на солнышке, Сидней слушал Алекса, делал вяло какие-то замечания, пока не оказался в состоянии где-то между явью и своим собственным сном, то ли в пустоте, то ли нигде.