6

Том подумал, что Джанис Притчард попытается еще раз войти с ним в «контакт», что ока и сделала в четверг после обеда. Телефон зазвонил в Бель-Омбр около двух тридцати пополудни. Том едва его услышал. Он в это время полол клумбу для роз возле дома. Элоиза сняла трубку и через несколько секунд крикнула, подойдя к высокому окну:

— Том! Телефон!

— Спасибо, дорогая. — Он бросил мотыгу. — А кто это?

— Жена Прикарда.

— А! Притчарда, дорогая.

Раздосадованный, но заинтригованный, Том направился в холл, где стоял телефон. На этот раз он не мог подняться к себе наверх, чтобы поговорить там, не объясняя этого Элоизе.

— Алло.

— Алло, мистер Рипли! Я рада, что застала вас дома. Может, я покажусь вам бесцеремонной, но мне бы очень хотелось поговорить с вами с глазу на глаз.

— Да?

— У меня есть машина Я свободна примерно до пяти. Не могли бы мы...

Том не хотел встречаться с ней в своем доме, точно так же, как и в доме с бликами на потолке. Они договорились встретиться около obelisque в Фонтенбло (идея Тома) в bar-cafe для рабочих под названием «Спорт» в три с четвертью. В четыре тридцать должен был прийти мсье Лепти, учитель музыки, но Том не упомянул об этом.

Элоиза взглянула на него с интересом — его редко спрашивали по телефону.

— Да это все те же американцы. — Тому неприятно было говорить, но пришлось продолжить: — Она хочет со мной встретиться. Может, мне удастся что-нибудь узнать. Вот я и согласился. Сегодня после обеда.

— Узнать что?

— Мне не нравится ее муж. Мне не нравятся они оба, дорогая, но, если я узнаю что-нибудь, это поможет.

— Они задавали подозрительные вопросы?

Том слегка улыбнулся, благодарный Элоизе за понимание их общих проблем.

— Не слишком много. Не беспокойся. Они меня дразнят. Оба. — Том добавил более веселым тоном: — Я тебе все расскажу, когда вернусь. Постараюсь поспеть вовремя к приходу мсье Лепти.

Через несколько минут Том выехал из дому. Он нашел место для парковки возле obelisque, подозревая, что может получить штраф, но ему было все равно.

Джанис Притчард стояла со смущенным видом у бара.

— Мистер Рипли. — Она одарила Тома теплой улыбкой.

Том кивнул, но сделал вид, что не заметил ее протянутой руки.

— Добрый день. Может, сядем в кабинку? Они заняли кабинку. Том заказал чай для леди и черный кофе для себя.

— Чем сегодня занимается ваш муж? — спросил Том с любезной улыбкой, ожидая ответа Джанис, что он в институте. В этом случае Том собирался расспросить ее более подробно о занятиях мужа.

— После обеда у него массаж, — ответила Джанис Притчард. — В Фонтенбло. Я собираюсь встретиться с ним в четыре тридцать.

— Массаж? У него что-то неладно со спиной?

Слово «массаж» ассоциировалось у Тома с секс-салонами, хотя он знал, что существуют салоны, где делают лечебный массаж.

— Нет. — На лице Джанис отразилось страдание. Она уставилась взглядом в стол, стараясь не смотреть на Тома — Ему просто это нравится. Везде и всегда дважды в неделю он делает массаж.

Том сглотнул, испытывая неловкость от этого разговора. Громкие крики вроде "Un Ricard![19]" или вопли радости, издаваемые игроками у автоматов, были приятнее, чем разговор с Джанис о ее чудаковатом муже.

— Я имею в виду — даже когда мы приезжаем в Париж, он сразу ищет массажный салон.

— Забавно, — пробормотал Том. — А что он имеет против меня?

— Против вас! — спросила Джанис, как будто удивляясь. — Нет, ничего подобного. Он относится к вам с уважением. — Она смотрела Тому прямо в глаза.

Том знал, что это ложь.

— Почему он говорит, что занимается в бизнес-школе, когда на самом деле это не так?

— О, вы знаете это? — Теперь взгляд у Джанис стал более твердым и озорным.

— Нет, — сказал Том. — Я вовсе не был в этом уверен. Я просто не верю ни одному слову вашего мужа.

Джанис захихикала с каким-то странным ликованием.

Том не улыбнулся, потому что не находил в этом ничего смешного. Он наблюдал, как Джанис трет большим пальцем запястье на левой руке, как будто бессознательно массируя. На ней была свежая белая блузка поверх тех же голубых брюк, на шее ожерелье из искусственной бирюзы, довольно красивое. И сейчас Том ясно увидел следы синяков под манжетой блузки на той руке, которую она потирала. Том понял, что голубоватое пятно у нее на шее, с левой стороны, тоже синяк. А может, она хотела, чтобы он увидел ее синяки?

— Ну, если он не занимается в институте... — наконец произнес Том.

— Ему нравится рассказывать необычные истории, — сказала Джанис, глядя на стеклянную пепельницу, в которой лежали три окурка, оставленные посетителями.

Том понимающе улыбнулся, стараясь, чтобы это выглядело искренне.

— Но вы, конечно, все равно его любите?

Он увидел, что Джанис заколебалась, нахмурилась, изображая оскорбленную невинность или что-то в этом роде. Ему нравилось вызывать ее на откровенность.

— Я ему нужна. Не уверена, что это так... Я хочу сказать, что я его люблю. — Она взглянула на Тома.

О господи, как будто это имеет значение, подумал Том.

— Я задам вам чисто американский вопрос. Чем он зарабатывает на жизнь? Откуда у него деньги?

Лоб у Джанис разгладился.

— О, тут нет проблем. У его семьи был деревообрабатывающий бизнес в Вашингтоне. Когда его отец умер, бизнес продали, и Дэвид с братом поделили полученные средства. Все эти деньги вложены... как-то... так что идет доход.

То, как она произнесла «как-то», подсказало Тому, что она совсем ничего не знает об акциях и облигациях.

— В Швейцарии?

— Не-е-т. В каком-то банке в Нью-Йорке, они там всем распоряжаются. Нам денег хватает, но Дэвиду всегда нужно больше. — Джанис улыбнулась почти радостно, как будто говорила о ребенке, который выпрашивает еще одну порцию пирога. — Мне кажется, его отец не слишком с ним церемонился, выгнал его из дому, когда ему было около двадцати двух, потому что он не работал. И даже тогда у Дэвида было приличное содержание, но он хотел большего.

Кто-кто, а Том мог себе это представить. Легкие деньги подогревали его фантазию, обеспечивали продолжающуюся нереальность и в то же время гарантировали еду в холодильнике и на столе.

Том отхлебнул кофе.

— Почему вы хотели со мной увидеться?

— О... — Его вопрос, видимо, пробудил ее от грез. Она слегка тряхнула головой и взглянула на Тома. — Я хотела сказать, что он играет с вами. Он хочет причинить вам боль. Он и мне хочет сделать больно, но вы интересуете его больше.

— Как он может причинить мне боль? — Том вытащил пачку «Житан».

— О, он подозревает вас... во всем. Он просто хочет заставить вас чувствовать себя уж-ж-асно. — Джанис растянула последнее слово, как будто все это было неприятной, но все же игрой.

— Пока ему это не удалось. — Том протянул ей пачку сигарет. Она покачала головой и вытащила свою. — В чем он, например, меня подозревает?

— Ой, я не могу рассказать. Он изобьет меня, если я скажу.

— Изобьет вас?

— О да. Иногда он выходит из себя.

Том сделал вид, что шокирован.

— Но вы должны знать, что он имеет против меня. Это точно не личное, потому что я познакомился с ним пару недель тому назад. — И тут он рискнул добавить: — Ведь он ничего обо мне не знает.

Она прищурила глаза; ее слабую улыбку сейчас трудно было бы назвать улыбкой.

— Нет, он только притворяется.

Том почувствовал к ней такую же неприязнь, как и к ее мужу, но постарался это скрыть.

— Это вошло у него в привычку — кружить вокруг и раздражать людей? — спросил он, словно бы удивленный этой идеей.

И снова Джанис по-детски хихикнула, хотя, если судить по гусиным лапкам вокруг ее глаз, ей было по меньшей мере тридцать пять, как и ее мужу.

— Можно сказать и так. — Она взглянула на Тома и тут же отвела глаза.

— Кто был до меня?

Джанис не ответила и уставилась в грязную пепельницу, как будто это кристальный шар гадалки и она видит в нем обрывки прошлого. Брови ее поднялись. Какую роль она играет сейчас? И Том впервые заметил шрам в форме полумесяца у нее на лбу, с правой стороны. Может, это след от запущенного ей в голову блюдца?

— Что он надеется получить, раздражал людей? — спросил Том спокойно, как будто задавал вопрос на сеансе гадалки.

— О, он от этого получает удовольствие. — Теперь Джанис по-настоящему улыбнулась. — В Америке был певец... и даже два! — добавила она со смехом. — Один — поп-певец, а другая — гораздо более знаменитая певица — сопрано в опере. Я забыла, как ее зовут, но, может быть, это и к лучшему, ха-ха! Мне кажется, она была из Норвегии. Дэвид... — Джанис снова уставилась в пепельницу.

— Поп-певец? — подтолкнул ее Том.

— Да, Дэвид просто писал ему оскорбительные записки. Ну, вы понимаете. «Ты на скользкой дорожке» или «Двое убийц ждут», что-то в этом роде. Дэвид хотел выбить его из колеи, заставить его сорваться во время выступления. Я даже не уверена, что эти записки доходили до певца. Обычно таким людям приходит множество писем, а он был очень популярен среди подростков. Его звали Томи, я это запомнила. Но я думаю, что он стал наркоманом и не... — Джанис снова замолчала, а затем продолжила: — Дэвиду нравится видеть людей в подавленном состоянии, если ему удается... этого добиться.

— И он собирает досье на этих людей? Вырезки из газет?

— Не очень много, — небрежно бросила Джанис, скользнув по нему взглядом, и отхлебнула чай. — Во-первых, он не хочет держать эти вырезки дома, особенно в случае... ну, если у него получится. Не думаю, что у него получилось с той норвежской оперной певицей, например. Но он смотрел по телевизору ее выступления, я это помню, и говорил, что она становится неуверенной... голос у нее слабеет. Зачем, ерунда какая-то, думала я. — Джанис посмотрела Тому в глаза.

Фальшивая искренность, подумал Том. Если она чувствует себя так уверенно, то что она делает под одной крышей с Дэвидом Притчардом? Том глубоко вздохнул. Не стоит задавать логические вопросы замужним женщинам.

— А что он планирует насчет меня? Просто хочет поймать на крючок?

— О, возможно. — Джанис снова смутилась. — Он считает, что вы слишком самоуверенный, самовлюбленный.

Том принужденно рассмеялся.

— Поймать меня на крючок, — задумчиво произнес он. — А что потом?

Тонкие губы Джанис дрогнули, чуть изогнувшись в лукавой усмешке, которую Том не замечал у нее прежде, и она отвела глаза.

— Кто знает? — Она снова потерла запястье.

— А как Дэвид вышел на меня?

Джанис взглянула на него и задумалась.

— Кажется, он заметил вас где-то в аэропорту. Заметил ваше пальто.

— Пальто?

— Кожаное, на меху. Очень красивое. И Дэвид сказал: «Какое красивое пальто. Интересно, кто это?» И каким-то образом он это выяснил. Может быть, встал за вами в очереди и сумел узнать ваше имя. — Джанис пожала плечами.

Том изо всех сил старался вспомнить и не мог. Он прищурился. Конечно, можно было узнать его имя в аэропорту по американскому паспорту, затем проверить... В посольстве? Том не регистрировался в посольстве, насколько ему помнилось, по крайней мере в Париже. В таком случае из газет? Это требовало настойчивости.

— Вы давно женаты? И как вы познакомились с Дэвидом?

— О... — Она взбила рукой крашеные абрикосовые волосы. — Д-да. Мы женаты около трех лет. Познакомились на большой конференции для секретарей, бухгалтеров... и боссов. — Она засмеялась. — В Кливленде, штат Огайо. Я не помню, как мы с Дэвидом разговорились. Там было так много народу. Дэвид может быть очень обаятельным, вы этого не заметили?

Том не заметил. Типы вроде Притчарда готовы пойти на все, чтобы получить желаемое, даже если для этого придется вывихнуть руку мужчине или женщине или придушить их. Том знал, что это производит впечатление на некоторых женщин. Он взглянул на часы.

— Извините. У меня через несколько минут встреча, но я еще успеваю. — Он умирал от желания спросить про Цинтию, узнать, для чего она понадобилась Притчарду, но не хотелось упоминать ее имя. И конечно, не хотелось выглядеть обеспокоенным. — Можно спросить, что вашему мужу от меня нужно? Почему, например, он фотографирует мой дом?

— О, он хочет, чтобы вы его боялись. Ему хочется видеть, что вы его боитесь.

Том терпеливо улыбнулся.

— Извините, не получится.

— Это просто демонстрация силы со стороны Дэвида, — произнесла она более резким тоном. — Я бы сказала, такой у него стиль.

— Еще один глупый вопрос — он когда-нибудь ходил к психиатру?

— Ха-ха! Хи-и! — Джанис скорчилась от смеха — Конечно нет. Он смеется над ними и говорит, что они мошенники... если о них заходит речь.

Том подал знак официанту.

— Но... Джанис, вы ведь не думаете, что это нормально? Ну, что муж бьет свою жену? — Том едва сдержался, чтобы не улыбнуться, ведь Джанис определенно нравилось такое обращение.

Джанис поежилась и нахмурилась.

— Бьет... — Она уставилась в стену. — Может быть, мне не стоит говорить об этом.

Том слышал о таком типе женщин, которые покрывают своих мужей, и Джанис была из их числа, по крайней мере сейчас. Он вынул банкноту из бумажника. Сумма счета была меньше, и Том сделал знак официанту, что сдачи не надо.

— Давайте на это смотреть проще. Расскажите мне о следующем шаге Дэвида, — сказал Том весело, как будто это была забавная игра.

— Шаге — куда?

— Против меня.

Ее взгляд затуманился, как будто она обдумывала множество вариантов. Она выдавила из себя улыбку.

— Я не могу сказать, честно, может, не смогу выразить это словами, если я...

— Почему нет? Попытайтесь. — Том ждал. — Бросит камень мне в окно?

Она не ответила, и Том, испытывая отвращение, встал.

— С вашего позволения...

Притихшая, возможно оскорбленная, она тоже поднялась, и Том пропустил ее впереди себя к двери.

— Кстати, я видел, как вы увозили Дэвида в воскресенье от моего дома. А теперь вы снова едете к нему. Вы очень заботливы.

Снова нет ответа.

Том внезапно почувствовал приступ гнева, вызванного, как он понял, тщетностью его попыток.

— Почему вы не уйдете, почему вы остаетесь с ним и терпите все это?

Естественно, Джанис Притчард не собиралась отвечать — это было слишком близко к истине. Том заметил слезу, блеснувшую в уголке ее глаза, когда они шли к машине Джанис.

— Вы вообще женаты? — продолжал Том.

— О, прекратите! — Теперь слезы полились ручьем. — Мне так хотелось испытывать к вам симпатию.

— Не беспокойтесь, мэм. — Том вспомнил ее удовлетворенную улыбку, когда она увозила Дэвида Притчарда от Бель-Омбр утром в воскресенье. — До свидания.

Том повернул к своей машине и пробежал несколько ярдов. Он чувствовал себя так, словно ударил кулаком по дереву. По дороге домой ему следует быть осторожным и не жать слишком сильно на акселератор.

Том с радостью обнаружил, что входная дверь дома заперта. Ему открыла Элоиза. До его прихода она играла на клавесине. «Песни» Шуберта стояли на пюпитре.

— Господи боже мой! — воскликнул Том с сильным раздражением и обхватил голову руками.

— Что случилось, cheri?

— Эта женщина ненормальная! И это угнетает. Ужасно.

— Что она сказала? — Элоиза по-прежнему была спокойна.

Нужно очень постараться, чтобы смутить Элоизу. И на Тома благотворно действовало ее спокойствие.

— Мы пили кофе. Вернее, я пил. А она... Ну, ты знаешь этих американцев. — Он колебался. Том все еще чувствовал, что они с Элоизой должны просто игнорировать Притчардов. Зачем расстраивать Элоизу их выкрутасами? — Знаешь, моя радость, некоторые люди мне надоедают. Настолько надоедают, что это выводит меня из себя. Извини.

Прежде чем Элоиза задала ему следующий вопрос, Том еще раз извинился и вышел через холл в ванную. Он ополоснул лицо холодной водой, вымыл руки с мылом и почистил ногти щеткой. С мсье Роже Лепти он скоро полностью погрузится в другую атмосферу. Том и Элоиза никогда не знали, кто из них первым пойдет на получасовое занятие с мсье Роже, потому что он выбирал внезапно, говоря с вежливой улыбкой: «Alors, m'sieur» или «Madame, s'il vous plait»[20].

Несколько минут спустя прибыл мсье Лепти. После обычного обмена любезностями о хорошей погоде и прекрасном саде он с улыбкой на розовых губах поманил пухлой рукой Элоизу:

— Мадам, не угодно ли начать? Приступим?

Том держался в отдалении. Он знал, что Элоиза не возражала против его присутствия, когда играла, и он очень это ценил. Ему претила роль строгого критика. Он закурил сигарету и встал за диваном, пристально вглядываясь в картину Дерватта, висевшую над камином. Не Дерватта, напомнил себе Том, а подделку Бернарда Тафтса. Картина называлась «Мужчина в кресле» и была написана в красно-коричневых тонах с какими-то желтыми прожилками, и, как все работы Дерватта, имела множество контуров, часто написанных более темными мазками, о которых говорили, что они вызывают головную боль; издали изображение казалось живым, даже слегка движущимся. У мужчины в кресле было смуглое обезьянье лицо с выражением, которое можно было бы назвать задумчивым, хотя и отсутствовала четкая прорисовка черт лица. Тому нравилось беспокойное (хотя человек сидел в кресле), тревожное настроение картины; ему нравилось также то, что картина была подделкой. Она занимала почетное место в его доме.

Еще одна картина Дерватта, висевшая в гостиной, называлась «Красные стулья». Среднего размера полотно, на котором были изображены две девочки лет десяти, сидящие на стульях с прямой спинкой в напряженной позе с широко раскрытыми испуганными глазами. И снова красно-желтые контуры стульев и фигур двоились и троились, и через несколько секунд (Том всегда думал, что с первого взгляда) зритель понимал, что фон, скорее всего, изображает пламя, а стулья в огне. Сколько может стоить такая картина? Шестизначная сумма в фунтах, большая шестизначная сумма. Может, даже больше. Все зависит от того, кто будет продавать ее на аукционе. Страховщик Тома всегда набавлял цену за эти две картины. Том не собирался их продавать.

Если вульгарному Дэвиду Притчарду удастся раскрыть подделки, это все равно не коснется «Красных стульев», которые были подлинником. Притчард не сможет ничего пронюхать и причинить вред. Притчард никогда не слышал о Бернарде Тафтсе. Приятные мелодии Франца Шуберта придали Тому сил и уверенности, несмотря на то что Элоиза играла по-любительски: но интонации, уважение к Шуберту присутствовали в ее игре, как и в «Мужчине в кресле» Дерватта — нет, Бернарда Тафтса — присутствовало уважение к Дерватту, когда Бернард писал, подделывая его стиль.

Том расслабил плечи, согнул пальцы и посмотрел на ногти. Все было скромно и прилично. Бернард Тафтс никогда не хотел брать свою часть растущего дохода от продажи поддельных картин, вспомнил Том. Бернард всегда брал ровно столько, чтобы хватало на жизнь в маленькой мастерской в Лондоне.

Если тип вроде Притчарда раскроет подделки — только каким образом? — Бернард Тафтс тоже будет изобличен, хоть он и мертв. Джеффу Константу и Эду Банбери придется ответить на вопрос, кто изготавливал подделки, и, конечно, Цинтия Граднор понимает это. Интересно, достаточно ли у нее уважения к ее бывшему возлюбленному Бернарду Тафтсу, чтобы не предавать его? Том почувствовал смелое и гордое желание защитить склонного к идеализму и ребячливого Бернарда, который погиб, спрыгнув со скалы в Зальцбурге, расплатившись за свои грехи.

Легенда Тома была такова: Бернард оставил свой вещевой мешок у него, когда он, Бернард, отправился искать комнату в отеле, потому что хотел поменять отель, а потом не вернулся. На самом деле Том последовал за Бернардом и видел, как тот спрыгнул со скалы. На следующий день Том сжег тело, как сумел, и заявил, что это тело Дерватта. И Тому поверили.

Забавно, если Цинтия до сих пор негодует, спрашивая себя: «А где все-таки тело Бернарда?». И Том знал, что она его ненавидит, как и парней из Бакмастерской галереи.

7

Самолет начал снижение с сильным креном на правое крыло, и Том уперся ногами в пол, насколько позволяло кресло. Элоиза сидела у окна (Том настоял на этом), из которого виднелись два изогнутых внутрь эффектных зубца танжерского порта, врезающихся в залив.

— Помнишь карту? Смотри, вот там порт! — сказал Том.

— Oui, mon cheri. — Элоизу, кажется, это не так взволновало, как его, но так же, как и он, она не отрывала глаз от круглого окна.

К сожалению, окно оказалось грязным и вид из него не слишком четким. Том наклонился, стараясь увидеть Гибралтар. Он не смог его рассмотреть, но заметил южный кусочек Испании, где находился Альхесирас. Все казалось на удивление крошечным.

Самолет выровнялся и повернул влево. Теперь за окном все исчезло. Затем правое крыло снова опустилось, и перед ними развернулась панорама — теперь значительно ближе — белые домишки с крошечными квадратиками окон. На земле самолет выруливал почти десять минут, люди расстегнули пристяжные ремни и с нетерпением ждали, когда можно будет покинуть свои места.

Они прошли в зал паспортного контроля с высоким потолком, где солнечный свет падал через высокие закрытые окна. Было очень жарко. Том снял летний пиджак и перекинул его через руку. Две медленно движущиеся очереди состояли, кажется, в основном из французских туристов, но там были также и марокканцы, некоторые из них — в джеллабах[21].

В следующем зале, где Том получил свой багаж, он обменял тысячу франков на дирхемы, затем спросил у темноволосой женщины, сидевшей в справочном бюро, как лучше всего добраться до центра. На такси. А сколько? Около пятидесяти дирхем, ответила она по-французски.

Элоиза проявила благоразумие, взяв меньше вещей, поэтому они вдвоем, не прибегая к помощи носильщика, сумели управиться со своими чемоданами. Еще дома Том напомнил Элоизе, что она сможет купить все необходимое в Марокко, и даже еще один чемодан для вновь приобретенных вещей.

— Пятьдесят до города, хорошо? — сказал Том шоферу такси, который открыл перед ним дверцу. — Отель «Минза». — Том знал, что в такси нет счетчиков.

— Садитесь, — последовал гортанный ответ на французском.

Том вместе с таксистом погрузил чемоданы.

Когда они ехали к городу, у Тома было такое чувство, будто машина мчится, как ракета. Это чувство возникло, скорее всего, из-за тряской дороги, а также ветра, дующего в открытое окно. Элоиза держалась за сиденье и за ручку сбоку. Пыль летела в окно водителя. Но по крайней мере дорога шла прямо, и они явно приближались к белым домам, которые Том видел из самолета.

Дома выросли с обеих сторон, это были кирпичные здания в четыре или шесть этажей. Они въехали на главную улицу, по тротуарам которой шествовали мужчины и женщины в сандалиях и безостановочно сновали дети, заставляя шофера резко тормозить. Это был несомненно настоящий город, пыльный, серый, заполненный покупателями и прогуливающимися жителями. Шофер повернул налево и через несколько ярдов остановился.

Отель «Минза». Том расплатился, добавив еще десять дирхем. Привратник в красной форме вышел, чтобы помочь ему с багажом.

Спустя несколько минут Том и Элоиза оказались в своем номере, термин, который Том всегда считал смехотворно элегантным. Элоиза быстро вымыла руки и лицо и принялась распаковывать вещи, а Том тем временем обозревал вид из окна. Они поселились на четвертом этаже. Том смотрел сверху вниз на панораму из сероватых и белых зданий не выше шести этажей с беспорядочно развешенным бельем, с какими-то похожими на тряпки флагами над крышами, принадлежность которых невозможно было определить, множеством телевизионных антенн и еще большим количеством белья, развешенного на плоских крышах. Из другого окна их комнаты внизу был виден номер-люкс, точно такой же, какой занимали они. Такие номера располагались один под другим на всех этажах отеля. Плавательный бассейн, где плавали и вокруг которого загорали женщины в бикини и мужчины в плавках, располагался в тени. Бассейн окружал бордюр из белых столиков и стульев, а за ними росли красивые, ухоженные пальмы, кусты и бугенвильи в цвету.

На уровне бедер Тома из кондиционера дул холодный воздух, и он протянул руки, чтобы холод прошел под рукава.

— Cheri! — В крике Элоизы слышалось удивление: — Воду отключили! Вот так, вдруг! Ноэль была права!

— На четыре часа в день. Помнишь, что она говорила? — Том улыбнулся. — А что там с туалетом? И ванной? — Том прошел в ванную комнату. — А вот об этом Ноэль не упоминала. Посмотри-ка на это. Ведро чистой воды! Конечно, я не собираюсь ее пить, но для мытья...

Том вымыл руки и лицо холодной водой, и вместе они распаковали почти все вещи. Затем отправились на прогулку.

У Тома в правом кармане брюк звенели странные монеты, и он раздумывал, на что бы их потратить. Пойти в кафе, купить почтовые открытки? Они дошли до площади Франции, образованной пересечением пяти улиц, согласно карте Тома, в том числе Рю-де-Либерте, где находился их отель.

— Вот, посмотри! — Элоиза указала на кожаную сумку, висевшую прямо на улице вместе с шарфами и медными кувшинами сомнительной пользы. — Красивая, правда, Том? Такая необычная.

— Хм, есть и другие магазины, дорогая. Давай посмотрим.

Было уже семь часов. Продавцы начали закрывать свои лавки. Том взял Элоизу за руку.

— Тебе не страшно? Ведь это новая страна!

Она улыбнулась. Он увидел странные темные черточки в ее светло-голубых глазах, которые веером расходились из зрачка, как спицы из клубка. Трудно было вообразить что-нибудь более прекрасное, чем глаза Элоизы.

— Я люблю тебя, — сказал Том.

Они медленно направились на бульвар Пастера, широкую улицу, которая шла слегка под гору.

Там оказалось больше магазинов и, соответственно, больше народу. Девушки и женщины были одеты в длинные рубахи и сандалии на босу ногу, в то время как юноши и молодые мужчины предпочитали голубые джинсы и летние рубашки.

— Тебе не хочется холодного чаю, киска? Или аперитива? Надеюсь, здесь умеют делать аперитив?

На обратном пути к отелю, у площади Франции, согласно не слишком подробной карте в брошюре, они нашли «Кафе де Пари», которое представляло собой длинный ряд столиков вдоль тротуара. Том занял последний маленький круглый столик и придвинул второй стул от соседнего стола.

— Возьми деньги, дорогая, — сказал Том, протягивая Элоизе свой бумажник и предлагая половину бумажных дирхем.

Она изящно раскрыла свою сумку — похожую на переметную суму, но только поменьше, — и банкноты моментально в ней исчезли.

— А сколько там?

— Примерно четыреста франков. Я поменяю еще сегодня вечером в отеле. Я заметил: в «Минза» такой же курс, как и в аэропорту.

Элоиза и вида не подала, что ей интересно, но Том знал, что она это запомнит. Он не слышал здесь французской речи, только арабскую, вернее берберский диалект арабского. В любом случае язык был непонятен Тому. За столиками сидели почти исключительно мужчины, несколько человек среднего возраста, довольно упитанные, в рубашках с короткими рукавами. Только за дальним столиком Том заметил светловолосого мужчину в шортах и женщину.

И официантов было мало.

— Том, ты уверен, что нам удастся заказать комнату для Ноэль?

— Да, нет необходимости перепроверять. — Том улыбнулся. Регистрируясь, он спросил насчет комнаты для мадам Асслер, которая должна приехать завтра вечером. Служащий сказал, что комната уже зарезервирована.

Том в третий раз махнул рукой официанту в белой куртке и с подносом в руке, который стоял с отсутствующим видом. На этот раз тот подошел.

Официант объявил, что вино и пиво здесь не подают. Они заказали кофе. Два кофе.

Мысли Тома были заняты отнюдь не Северной Африкой, он думал о Цинтии Граднор. Цинтия — воплощение холодности и английской отчужденности. Держалась ли она так же холодно с Бернардом Тафтсом? Охладела ли к нему под конец? Том вряд ли мог ответить на этот вопрос, как и постичь, каковы были их истинные сексуальные отношения, так отличающиеся, возможно, от того, что эта пара демонстрировала на публике. Как далеко Цинтия зашла в том, чтобы подвергнуть опасности его, Тома Рипли, не подвергая опасности себя и Бернарда Тафтса? Странно, хотя Цинтия и Бернард не были женаты, Том воспринимал их как одно целое. Они явно были любовниками, и в течение долгого времени, но это не имело значения. Цинтия уважала Бернарда, по-настоящему любила его, и Бернард, вероятно, считал себя недостойным ее любви, мучился чувством вины из-за того, что подделывал картины Дерватта.

Том вздохнул.

— Что случилось, Том? Ты устал?

— Нет! — Том не чувствовал себя уставшим. Он широко улыбнулся, ощутив настоящую свободу, ведь он находится в сотнях милях от своих «врагов», если их можно назвать врагами. Он мог бы их назвать подонками, и это относилось не только к Притчардам, но и к Цинтии Граднор.

И тут же — не успел Том додумать эту мысль — он снова принял озабоченный вид. Он почувствовал это и потер лоб.

— Чем мы займемся завтра? Пойдем в музей Форбса? Это находится наверху, в касбе[22]. Помнишь?

— Да! — Лицо у Элоизы вдруг просветлело. — Le Casbah! Затем Сокко.

Она имела в виду Гран-Сокко, или главный рынок. Они купят там что-нибудь по выгодной цене, будут торговаться, чего Том не любил, но знал, что все равно будет торговаться, чтобы не выглядеть дураком и не платить дурацкую цену.