Подбородок Стивенса упал на грудь. Пропащие Мальчишки круглыми глазами смотрели на спящего в темноте чернокожего. На экране у них за спиной три ряда британских солдат беззвучно палили в неразличимую черную массу.

— Как давно он здесь? — спросил Боб.

— Думаете, слышал? — спросил Дан.

— Ой-ой, — сказал Вик.

Нельсон в темноте прошел через комнату, вспугнув Пропащих Мальчишек. Те разом охнули и вскочили. Нельсон нагнулся над Стивенсом, не касаясь его рукой.

— ПРОСНИСЬ! — крикнул Нельсон.

Стивен Майкл Стивене с усилием выпрямился в кресле и заморгал от яркого света на экране. Звук был по-прежнему выключен, и камера безмолвно скользила по груде извивающихся черных тел. Простреленные зулусы тщетно пытались подняться с земли. Камера остановилась на трех рядах потных грязных белых солдат. Их ружья еще дымились.

— Мама родная, — выговорил Стивене Майкл Стивене. — Мама родная.

— Это просто кино, — сказал Дан.

— Это не значит, что я расист, — сказал Боб.

— Я за зулусов, — сказал Вик.

— И я! — сказал Боб.

— Я тоже! — сказал Дан.

— Какая муха вас укусила? — заорал Стивен Майкл Стивене и, отодвинув Нельсона, выбежал из комнаты. Через мгновение сверху донесся голос Пегги Ли, исполняющей «Я прозреваю», потом хлопнула дверь.

Пропащие Мальчишки попытались мимо Нельсона проскочить в коридор. Он успел поймать двоих и с размаху столкнул их лбами. Третий был уже в двери и заслонял свет из коридора.

— Вы нас поймете, — сказал первый.

— Вы знаете, каково это, — сказал другой.

— Сами видели, — сказал первый.

Воспитанный в прериях либерализм Нельсона вскипел в его душе, и он так сдвинул Мальчишек головами, что те завопили.

— Вы с юридического факультета, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. Палец разрядился так сильно, что отдалось в левой руке, через две головы, — не с литературного.

Нельсон выпустил их, и они, пошатываясь, вывалились в коридор.

— Дану тоже скажите! — крикнул вдогонку Нельсон.

— Это был Вик! — ответил один с лестницы.

— Нет, это я — Вик, — сказал другой. — Это был Боб.

— Нет, это я — Боб…

Нельсон слышал, как открылась и закрылась дверь. На экране британский солдат поднял зулусский щит и стоймя воткнул его в землю. «За кого я? — подумал Нельсон. И тут же: — За себя».

Нельсон поднялся по лестнице и закрыл за собой дверь. Веселые голоса смолкли, слышалось перешептывание и гул. Даже музыка не играла. Он был один в кухне, поэтому заглянул через коридорчик в столовую. Заведующая кафедрой литературной композиции, неимоверно толстая Линда Прозерпина, придвинула стул к столу, на котором исходило паром огромное блюдо фрикаделек в томатном соусе; она по одной насаживала тефтельки на зубочистку и отправляла их в рот.

Нельсон заглянул в кабинет. Бриджит, стоявшая возле арки, поймала его взгляд и, подняв повыше бокал, боком протиснулась через толпу на кухню.

— Нельсон, здесь Вита, — тихо сказала она. — Тебе стоит туда пойти.

Палец ожгло огнем.

— Ты говоришь, Вита здесь?

— Быстрей. — Бриджит обернулась к кабинету и еще понизила голос: — Нельсон, она в моем платье.

Бриджит выбежала в коридор. Через арку Нельсон видел, что вся толпа смотрит в одну сторону, словно железные опилки, к которым поднесли магнит.

— Ну и ну, — выдохнул Нельсон, и тут кто-то взял его за плечо.

— Можно вас на минуточку, профессор? — Канадская Писательница стиснула его плечо, глядя как строгая, но любящая бабушка.

— Не сейчас. — Он вырвался и собрался идти.

— Я наблюдаю за вами в последние недели. — Она говорила тверже, как с трудным ребенком. — Я просто хочу дать вам дружеский совет.

— По поводу чего?

— По поводу злости, Нельсон.

— Злости? — Скривившись от внезапной боли в пальце, он повернулся и посмотрел на Писательницу.

— Большинство людей думают, что злость — вроде пара, и ее можно выпустить. — Канадская Писательница снова положила крупную руку ему на плечо и заглянула в глаза. — Однако злость — как мускул. Чем больше ее упражняешь, тем сильнее она становится. Вы понимаете, к чему я?

Нельсона разобрал смех. Писательница с легким недоумением улыбнулась в ответ.

— Еще бы не понять. — Нельсон, не переставая смеяться, схватил Писательницу за длинный нос и повернул. Она ахнула. — Черт побери, когда вы хоть что-нибудь для меня сделали? — прошипел он. — Хоть что-нибудь?

Он за нос потянул ее в нишу под лестницей, к подвальной двери, и отпустил. Писательница ухватилась за Дверную ручку, чтобы не сползти на пол. Нельсон повернулся к кабинету: через коридор было видно, что собравшиеся привстали на цыпочки и тянут шеи, стремясь заглянуть в дальний конец комнаты. Все молчали. Усилители басовито рыгнули, зашипели, потом медленно заиграло фортепьяно, как на старинной записи.

Тут, как оса из гнезда, из толпы вывинтился Марко Кралевич и стремительно прошел через коридор в кухню. Лотарингия Эльзас семенила следом, ломая костлявые руки и всхлипывая. Кралевич — или Ямисович, с какой стороны посмотреть — был красен и в поту; он, бормоча себе под нос, тискал в толстых пальцах синее кепи, как будто хотел его разорвать, и, увидев у себя на пути Нельсона, остановился как вкопанный.

— Усташа[165]! — выкрикнул он, брызгая слюной. — Хорват! Турок!

— Жид! — выкрикнула Лотарингия Эльзас. — Педераст! — Она попыталась спрятаться за Кралевича, но тот ее удержал.

Нельсон рукой подозвал обоих.

— Сегодня я разговариваю со всеми гостями, — сказал он. — Вы тоже хотите?

Кралевич отпрянул, его рот кривился. Он схватил Лотарингию Эльзас за волосы и выволок ее вперед, загораживаясь. Та ахнула и зажмурилась, но не закричала и не сделала попытки сопротивляться. Толпа в кабинете была поглощена музыкой.

— Я еще вернусь и убью вас всех! — прорычал Кралевич, отступая через кухню в столовую. Эльзас он по-прежнему тащил за волосы перед собой. — ФБР или не ФБР!

С противоположной стороны стола на него смотрела Линда Прозерпина, тефтелька застыла на полпути к ее рту. Кралевич отшвырнул Лотарингию в угол и рванулся к входной двери. Эльзас поднялась, цепляясь за дубовую обшивку, и кинулась следом, жалобно крича:

— Schatz! Mon amour!

Нельсон поправил лацканы и одернул манжеты. Палец горел ровным жаром. Уголком глаза он заметил, что Канадская Писательница пытается прошмыгнуть сзади, и щелкнул пальцами у нее под носом. Литераторша взвизгнула, отскочила, рывком распахнула подвальную дверь и скрылась на лестнице.

Нельсон вернулся в столовую. Линда Прозерпина взглянула так, будто сейчас он выхватит у нее блюдо с тефтельками, но есть не перестала.

— Линда, — сказал Нельсон, — как жизнь? Линда что-то промычала с набитым ртом.

В парадную дверь тянуло холодным ветром, и Нельсон ее закрыл. Из кабинета доносились звуки фортепьяно. Нельсон прошел в гостиную, где Лайонел Гроссмауль и Антони Акулло переругивались, стоя лицом к лицу.

— Жулик! Это ты должен был тащиться у меня в хвосте! — Лайонел привстал на цыпочки в тщетной попытке взглянуть на Акулло сверху вниз. — Я должен быть деканом этого факультета!

Палец вспыхнул. Нельсон крадучись двинулся мимо спорщиков к кабинету. Акулло выбросил руку и толстым пальцем ткнул его под лопатку. Нельсон нехотя обернулся.

— Я вижу, что ты затеял, козел! — прорычал Акулло. — Не думай, что это сойдет тебе с рук.

— Антони, — сказал Лайонел у него за спиной.

— Мои пехотинцы прочешут научный мир с севера на юг и с юга на север, — ревел Акулло, — тебе не жить!

— Антони! — повторил Лайонел, дергая шефа за плечо.

— Никто не будет печатать твоих статей. — Декан зверски ухмыльнулся. — Никто не станет рецензировать твои книги, приглашать тебя на конференции. Ты будешь рад, если тебе позволят преподавать в младших классах последнего говенного колледжа…

— Антони! — Гроссмауль, красный как помидор, схватил шефа за плечи и развернул к себе. Глаза под треснутыми стеклами очков вылезли из орбит. — Все, что ты знаешь о теории, ты знаешь от меня! — заорал он. — Будь проклят за то, что выучил мой язык!

Нельсон бочком проскочил в арку, к письменному столу, и увидел перед собой почти весь факультет: профессора и доценты, лекторы, адъюнкты, преподаватели литературной композиции, студенты и аспиранты, раскрыв рты, смотрели на Биту Деонне, которая, в маленьком черном платье и на каблуках, медленно вращала бедрами и выгибалась, стоя на резном дубовом столе. Из усилителей неслась музыка: давно покойный джазовый пианист играл «Не твое собачье дело».

— Если мне… взбредет в голову… — гнусаво выводила Вита, — броситься в океан… не твое собачье дело…

На периферии толпы Нельсон увидел свою жену; насколько он мог судить, на них с Витой были одинаковые платья. Стивен Майкл Стивенс, все еще раздраженный после грубого пробуждения в подвале, качал головой, видя, как белые очередной раз опошляют черную культуру. Даже непрошибаемая Миранда в изумлении раскрыла рот. Вейссмана и Пенелопы О нигде видно не было. Из всей толпы лишь Виктория Викторинис хранила невозмутимость; она сидела на диване перед камином в дальнем конце комнаты и холодно наблюдала за Витой. Джилиан, беззвучно рыдая, смотрела на нее из тени между книжными шкафами.

— Если я… объявлю себя женщиной, — пела Вита, поводя бедрами, — я не стану… последней тварью… ну и что… не твое собачье дело…

Нельсон не видел ее лица, но подумал, что Вита отлично выглядит. Она уверенно перебирала упругими икрами и ляжками; она трясла плечами, как заправская танцовщица. Волосы она наконец-то зачесала назад и, кроме того, надела узкое колье и длинные серьги. «Возможно, спереди видно, что за декольте — плоская грудь, возможно, колье подчеркивает кадык, но отсюда, откуда я смотрю, — думалось Нельсону, — Вита — просто персик. В кои-то веки она играет избранную тендерную роль на все сто».

Голоса в гостиной у него за спиной звучали громче, но не настолько, чтобы отвлечь толпу от танцующей Виты. Та, притоптывая каблуками и оглаживая бедра, придвигалась к краю стола.

— Если я… покажу член… — пропела она и задрала подол. Толпа ахнула и отпрянула, как один человек — все, кроме Викторинис, которая и бровью не повела. — Ну и что… не твое собачье дело…

В наступившей тишине не слышно было даже дыхания, только продолжало бренчать пианино. Вита, 360 по-прежнему извиваясь, взялась за бретельки. Палец Нельсона, остывший после эпизода с Канадской Писательницей, снова вспыхнул. Однако не успел он подбежать к столу, Вита — сбросить платье, а толпа — перевести дух, как гостиная взорвалась криком.

— Ты что, охренел? Прекрати сейчас же! — орал Акулло.

— Скотина! — ревел Лайонел Гроссмауль. — Ты украл мою жизнь!

Вспышка, звон. Бледные лица толпы обратились к арке. Нельсон стремительно повернулся. Лайонел Гроссмауль сжимал разбитую настольную лампу, по-прежнему включенную в сеть. Разорванная нить накаливания шипела и искрила, на полу горел абажур. У ног Лайонела, на ковре, бился в судорогах Антони Акулло — спина его выгибалась, руки и ноги подергивались, из черного пореза на виске хлестала кровь.

Только Вита не обернулась; она опустила левое плечо, чтобы скинуть бретельку.

— Ну и что…

Тут ее заглушил стон ринувшейся в арку толпы. Нельсон опередил всех и схватил Лайонела за руку, когда тот уже поднял лампу, чтобы добить противника. Нельсон рывком оторвал его от пола и бросил в руки разъяренным аспирантам, которые много лет дожидались этого часа. Покуда те тащили взбесившегося Гроссмауля в кабинет, Нельсон выдернул шнур из розетки и бросил лампу за Диван. Он затоптал абажур и плюхнулся на колени рядом с Акулло.

— Отойдите! — крикнул Нельсон напиравшей толпе. — Дайте ему дышать!

Акулло невидящими глазами таращился в потолок; спина его изгибалась дугой, руки и ноги непроизвольно подергивались.

Нельсон нагнулся к декану и приложил жаркий палец к его горлу, потом коснулся губами уха.

— Не умирай, — шепнул он, — но и не просыпайся.

Палец разрядился. Акулло напружинился и тут же обмяк. Нельсон поднял голову, по-прежнему держа руку у него на груди. Декан медленно выдохнул, выпуская из легких весь воздух. Словно издалека доносились приглушенные вопли Лайонела и шепот в толпе. Акулло смотрел широко открытыми глазами, но так больше и не вдохнул. Нельсон тоже задержал дыхание; ему показалось, что он различает звуки джазового фортепьяно, уже без Витиного пения.

Тут Акулло со стоном втянул в себя воздух, спина выгнулась в последний раз. Он ухватил Нельсона за пиджак и с неожиданной силой притянул к себе. Губы его беззвучно шевелились. Нельсон поймал декана за руку и попытался разжать ему пальцы.

— Это… не… честно! — выдохнул Антони Акулло и выпустил Нельсона. Голова его скатилась набок.

Нельсон опустился на пол, поднял взгляд и увидел бледные лица, хлопающие глаза, шевелящиеся губы. Во всем этом мельтешении была лишь одна неподвижная точка — холодный сверкающий взгляд Виктории Викторинис. Она встретилась с Нельсоном глазами и тут же отвернулась.

Следующий час Нельсон провел как во сне. Он дал поставить себя на ноги и усадить в кресло; кто-то вложил ему в руку бокал. Рядом возникла заплаканная Бриджит, обняла его за шею и что-то зашептала в ухо — Нельсон не противился.

Он, не отрываясь, смотрел, как Викторинис — новый декан факультета английской литературы, но кто бы посмел сказать это вслух? — разговаривает с врачом «скорой помощи» и отвлекает от Нельсона полицию. Он видел ее быстрый взгляд, брошенный через плечо следователя. Видел, как Акулло, с капельницей и кислородной маской, вынесли на носилках, как обмякшего, избитого в кровь Гроссмауля выводят в наручниках два дюжих полицейских. Он видел, как полиция выпроваживает гостей в парадную дверь, ловил на себе ошалевшие взгляды. Он наблюдал, как Вейссман и Пенелопа О, пошатываясь, спускаются по лестнице; Вейссман, без галстука, с расстегнутым ремнем и в рубашке не на ту пуговицу, выпрямился и громко осведомился, почему гости расходятся и что полиция делает в его доме; Пенелопа заправляла грудь в бюстье и, не отрываясь, смотрела на Вейссмана.

Нельсон поднялся. Коснувшись Бриджит пальцем, он отдал ей ключи от «тойоты» и велел ехать домой — «бебиситтер, наверное, уже рвет и мечет», — заверив, что его кто-нибудь подбросит. Потом сходил в спальню за пальто и помог жене одеться; она повисла у него на шее, шепча, как им гордится. Когда Бриджит ушла, Нельсон коротко поговорил с полицейскими, пообещав, что утром даст более подробные показания.

Наконец Нельсон остался один в гостиной — Пенелопа снова утащила бедного Морта наверх — и стоял, глядя на обгоревший, в пятнах крови, ковер.

— Ловко сработано.

Нельсон поднял глаза на звук. Викторинис надевала пальто. Джилиан с ней не было.

— Насколько я понимаю, вы теперь декан, — сказал Нельсон.

Викторинис тонкими белыми пальцами застегивала капюшон.

— Интересно, что это даст мне?

— Вы… как бы это назвать?… — Она натянула перчатки. — Вы нейтрализовали отборочный комитет.

— Однако вам по-прежнему надо взять кого-то на свободную ставку? — Нельсон улыбнулся. — Полагаю, вопрос о моей постоянной должности решать вам.

Викторинис двумя руками надела маленькие кругленькие очечки, полностью скрывающие глаза.

— Зайдите в понедельник, — сказала она, уходя, — к Антони… то есть к декану в кабинет.

— А где Вита? Виктория не остановилась.

— То, что от нее осталось, — на столе. Нельсон обернулся.

Витино платье растеклось черной крепдешиновой лужицей; сверху, словно на бархате в витрине ювелирного магазина, лежали колье и серьги. Одна туфля завалилась на бок, другая стояла прямо, как если бы Вита только что ее сняла. Нельсон сунул руку в туфлю, словно та могла еще хранить Витино тепло, но стелька была сухой и холодной.

— Как кокон, — проговорил Нельсон, — от бабочки.

Он услышал шорох и поднял глаза. Виктории Викторинис не было. К нему шла Миранда Делятур в длинном пальто поверх алого платья. В одной руке у нее были перчатки, в другой — ключи от машины.

— Скорее как кожа, — сказала Миранда, — от змеи. Нельсон промолчал, только вытащил руку из туфли.

— Вас подбросить, профессор? — спросила Миранда.

В машине Миранда даже не спросила, где он живет, а сразу поехала к университету. Нельсон разглядывал ее профиль в быстро сменяющемся свете уличных огней. Миранда улыбалась, словно про себя, потом повернулась к Нельсону, и тот не отвел взгляд.

Она остановила машину у Харбор-холла и выключила мотор. Кроме «миаты», других машин на улице не было. Миранда повернулась к Нельсону.

— Я бы хотела ненадолго зайти. Вы не против?

— Ничуть, — ответил Нельсон.

В лифте они, соприкасаясь плечами, прислонились к дальней стене. В полумраке восьмого этажа Миранда своим ключом открыла дверь деканата. На столе Лайонела, как всегда, царил безупречный порядок. Миранда впустила Нельсона в кабинет Антони. Он от двери смотрел, как она прошла мимо окон, небрежно сбросив пальто. Нельсон нащупал выключатель, но Миранда, не оборачиваясь, сказала: «Не надо».

Жалюзи были подняты; слабый свет фонарей на площади, отраженный от снега восемью этажами ниже, заполнял комнату. В этом холодном призрачном свете лицо, плечи и голая спина Миранды казались выточенными из кости. Нельсон подошел к ней сзади, переступив через брошенное пальто, и, ни о чем определенном не думая, провел горящим пальцем по обнаженной руке. Миранда поймала запястье и потянула к себе, поднесла его палец ко рту и легонько куснула. Нельсон другой рукой обнял ее за талию, накрыл ладонью косточку на бедре, ощущая тепло под скользящим шелком. За окном он видел башню Торнфильдской библиотеки, освещенную снизу огнями книгохранилища; казалось, до нее рукой подать. Ветер сдувал с крыши снег и уносил в темноту. Нельсон закрыл глаза и зарылся лицом Миранде в волосы. Она запрокинула голову, подставляя ему шею.

— Прекрасный Нельсон, дай изведать бессмертия в одном твоем лобзанье![166]

Вскоре они уже лежали у Антони на столе, фарфорово поблескивая телами в свете фонарей на площади. Нельсон для удобства подложил пиджак, однако Миранда скинула его на пол. На выходные отопление выключили, ледяной стол холодил Нельсону ягодицы. Миранда медленно покачивалась над ним. Рот ее был раскрыт, волосы разметались; она длинными алыми ногтями царапала себе бедра, живот, грудь. Нельсон понимал, что это — спектакль, но ему было все равно.

Миранда взглянула на него сверху — лицо занавешено волосами — и выдохнула:

— Скажи что-нибудь неприличное.

— Что?

— Что-нибудь по-настоящему плохое. — Она накрутила на палец черную прядь. — Что-нибудь запретное.

Нельсон не удержался: его разбирал смех.

— Что именно?

— Ну же, Нельсон. — Миранда закусила губу и задвигалась сильнее. — Скажи.

Нельсон застонал. Миранда нависла над ним, уперлась руками в стол. Ее соски касались его груди, прохладные волосы задевали лицо. Она жарко задышала ему в Ухо. — Что-нибудь такое, чего ты никогда не говорил вслух.

Нельсону представились Пропащие Мальчишки перед телевизором. На него бежали тысячи разъяренных зулусов.

— Я думаю, что квоты для чернокожих студентов, — выдохнул он, — это маразм.

— Да! — выкрикнула Миранда, дернулась и запрокинула голову. Нельсон, осмелев, схватил ее за бедра.

— Я думаю, — простонал он, — думаю…

Его грудь вздымалась. Внезапно он перекатил Миранду на спину. Она стукнулась плечами о стол и вскрикнула от удивления. Нельсон мысленно увидел длинные светлые ряды стеллажей на нижнем этаже книгохранилища.

— Всякое усилие разума, — прохрипел он, вламываясь в нее, — в конечном итоге бесплодно.

— О да! — Миранда выгнулась под ним. — О бля!

— Я думаю. — Нельсон выскользнул из нее и подтащил Миранду к краю. Перевернул ее за талию, прижал лицом к столу.

— О Господи, Нельсон, — простонала Миранда, привставая на цыпочки.

— Я думаю… — Он уперся ступнями в ковер Антони Акулло и с сопением вогнал член. «Был на ней, — всплыло в голове, — и делал свое дело[167]». Я ее трахаю. Я трахаю женщину Антони. Раскаленный палец прижимался к ее бедру. Миранда задрожала и вскрикнула.

— Ты хочешь знать, что я думаю? — проговорил Нельсон, наддавая сильнее. — Я скажу тебе, что думаю.

Он взглянул поверх ее напрягшихся плеч, в окно, и увидел то, что и ожидал: серебристый силуэт на библиотечной башне подпрыгивал среди летящего снега, повторяя ритм их с Мирандой движений.

— Я думаю, — сказал Нельсон Гумбольдт сурово, как смерть, — что такого, как я, у тебя еще не было.