- Ну, ты помнишь, в первые два месяца особых сдвигов не наблюдалось. Но мы не сдавались. У Джоан проявилась некоторая способность к телепатии, только она оказалась непостоянной. Что же до математики, таблицу умножения она выучила, зато с треском провалилась на молниеносных подсчетах.
      Джоан вскочила, прошла между врачами и камином и направилась в свою крохотную встроенную кухоньку.
      - Я помою посуду и поставлю в сушилку, а то муравьи наползут. Говорите погромче, чтобы мне тоже было слышно.
      - Так что же Джоан умеет теперь делать, Фил?
      - Не скажу. Подожди - сам увидишь. Джоан! Где карточный столик?
      - За кушеткой. И не ори так, я тебя прекрасно слышу с тех пор, как обзавелась слуховой трубочкой для бабушек-щеголих.
      - Ладно, детка, нашел. Карты на месте?
      - Да. Я сейчас приду.
      Она вернулась в комнату, на ходу сняла веселенький цветастый передник, забралась на кушетку и уселась, обхватив колени руками.
      - Великий комик, Голливудский вампир готов! Все видит, все знает, а говорит еще больше. Предсказываем будущее, дерем зубы, культурно развлекаем всю семью!
      - Перестань паясничать. Начнем с простой телепатии. Сосредоточься, пожалуйста. А ты, Бен, сними карты. Коуберн снял.
      - А теперь что?
      - Сдавай их по одной - так, чтобы мы с тобой видели, а Джоан нет. Называй, малышка.
      Бен начал медленно сдавать. Джоан монотонно заговорила:
      - Семерка бубновая; червовый валет; червовый туз; тройка пик; десятка бубновая; шестерка трефовая; десятка пиковая; восьмерка трефовая...
      - Бен, я впервые в жизни вижу тебя удивленным.
      - Так ведь она назвала всю колоду без единой ошибки! Даже у дедушки Стоунбендера не получилось бы лучше!
      - Высокая оценка, дружище. Давай попробуем по-другому. Я отвернусь и не буду смотреть на карты. Не знаю, что получится: мы всегда работали с ней вдвоем. Теперь попробуй ты.
      Через несколько минут Коуберн положил последнюю карту.
      - Здорово! Ни одной ошибки. Джоан встала и подошла к столу.
      - А почему в этой колоде две червовые десятки? - Она вытащила из колоды карту. - Ага! Ты думал, седьмая карта - червовая десятка, а это бубновая десятка. Видишь?
      - Верно, - согласился Бен. - Извини, что я сбил тебя с толку. Здесь довольно темно.
      - Джоан больше озабочена художественным эффектом освещения, чем собственным зрением, - объяснил Фил. - Я рад, что так случилось; это доказывает, что она применяла телепатию, а не ясновидение. Теперь попробуем немножко математику. Опустим элементарное, вроде кубических корней, сложения и логарифмов гиперболических функций. Можешь поверить мне на слово: все это для нее семечки. Позже, если захочешь, проверишь сам. Мы продемонстрируем тебе кое-что получше. Тут тебе и скоростное чтение, и абсолютная память, и работа с немыслимым количеством перестановок и сочетаний, и математический поиск выбора. Ты пасьянс умеешь раскладывать, Бен?
      - Ну конечно.
      - Тогда хорошенько перемешай карты и разложи пасьянс Кэнфилда слева направо, а потом раскрывай из оставшейся колоды до тех пор, пока не застрянешь.
      - Ладно. А в чем тут смысл?
      - Когда пасьянс застопорится, стасуй колоду разок и подними карты по одной так, чтобы Джоан быстро взглянула на картинку. Потом подожди минутку.
      Коуберн молча сделал все, что его просили. Джоан сказала:
      - Придется тебе повторить, Бен. Я вижу только пятьдесят одну карту.
      - Наверное, две слиплись. Постараюсь поаккуратнее. Он повторил процедуру.
      - Теперь пятьдесят две. Хорошо.
      - Ты готова, Джоан?
      - Да, Фил. Поехали, складывай: черви на шестерку, бубны на четверку, пики на двойку, трефы не трогай. Коуберн взглянул с недоверием.
      - Ты хочешь сказать, что пасьянс сойдется?
      - Попробуй и увидишь.
      Бен начал медленно собирать пасьянс. В одном месте Джоан его прервала.
      - Нет, сюда лучше положи кучку с червовым королем, а не с пиковым. Если положишь пикового короля, то откроется трефовый туз, но как минимум три червовые карты окажутся недоступными.
      Коуберн ничего не сказал, но последовал ее совету. Она еще дважды останавливала его и предлагала другой выбор.
      Пасьянс сошелся в точности так, как она предсказала.
      Коуберн взъерошил волосы и уставился на карты.
      - Джоан, - спросил он смиренно, - у тебя головка не бо-бо?
      - От этой чепухи? Да тут и думать-то не о чем.
      - Знаешь, - серьезно проговорил Хаксли, - мне кажется, она действительно не напрягалась. Насколько я могу судить, мыслительный процесс совсем не требует потребления энергии. Очевидно, любой человек способен правильно думать без усилия. У меня есть подозрение, что как раз ошибочное мышление вызывает головную боль.
      - Но, черт подери, как она это делает, Фил? Да у меня голова начинает болеть, как только я представлю себе, сколько времени ушло бы на решение этой проблемы обычными математическими методами!
      - Не знаю, как она это делает. И она сама не знает.
      - Тогда как же она научилась этому?
      - Об этом поговорим позже. Сначала посмотри наш коронный номер.
      - Нет, больше не могу. Я и так обалдел.
      - Тебе понравится.
      - Погоди-ка, Фил, Я сам хочу провести эксперимент. С какой скоростью Джоан читает?
      - С мгновенной.
      - Хм... - Бен вытащил из кармана пиджака пачку листов с напечатанным текстом. - У меня здесь второй экземпляр статейки, которую я сейчас пишу. Пусть Джоан прочтёт страничку. Ладно, Джоан?
      Коуберн вынул одну страницу из середины и протянул Джоан. Она мельком взглянула на нее и отдала ему. Он недоуменно спросил:
      - В чем дело?
      - Ни в чем. Проверяй, я начинаю. - И она быстро забубнила: - Страница четыре: ...согласно Каннингэму, издание пятое, страница 547, "...другой пучок волокон, а именно fasciculus spinocerebellaris (задний), проходящий вверх в боковой finiculus medulla spinallis, постепенно уходит из этой части medulla oblongata. Этот участок лежит на поверхности, и он..."
      - Довольно, Джоан, остановись. Бог знает, как тебе это удалось, но ты за долю секунды прочла и запомнила целую страницу, напичканную специальными терминами. - Он лукаво улыбнулся: - Однако на некоторых словах ты слегка спотыкалась. А дедушка Стоунбендер произнес бы все без запинки!
      - Чего ты хочешь? Я не понимаю значения половины слов!
      - Джоан, как ты научилась всему этому?
      - Честное слово, доктор, не знаю. Это вроде того, как учишься ездить на велосипеде: свалишься раз, другой, третий, а потом в один прекрасный день садишься и едешь как ни в чем не бывало. А через неделю ездишь уже без руля и пробуешь всякие трюки. Вот так и со мной случилось - я знала, чего хочу, и в один прекрасный день научилась. Давайте продолжим, а то Фил уже нервничает.
      Коуберн погрузился в задумчивое молчание и безропотно позволил Хаксли подвести себя к письменному столу в углу комнаты.
      - Джоан, можно открыть любой ящик? О'кей. Бен, вытаскивай ящик, все равно какой, вынимай из него что захочешь и клади туда что душе угодно. А потом не глядя перемешай все в кучу, вытащи несколько предметов и положи в другой ящик. Я хочу исключить возможность телепатии.
      - Фил, я рада, что тебя не волнует, какой кавардак будет у меня в столе. Мои бесчисленные секретарши с наслаждением наведут там порядок, когда ты наиграешься.
      - Малышка, не становись на пути у науки. А кроме того, - добавил Фил, заглянув в ящик, - здесь порядок не наводили по меньшей мере полгода. Так что особого вреда не будет.
      - Ха! А чего ты хочешь, если я все свое время трачу, разучивая для тебя всякие салонные фокусы? И вообще, я знаю, где что лежит.
      - Вот этого я и боюсь, а потому хочу, чтобы Бен ввел сюда элемент произвольности. Ну давай же, Бен.
      Когда хирург выполнил все, о чем его просили, и закрыл ящик, Хаксли продолжил:
      - Джоан, возьми карандаш и лист бумаги. Вначале перечисли все, что видишь в ящике, а потом нарисуй схему, как вещи лежат.
      - Ладно.
      Джоан села за стол и стала быстро записывать:
      "Большая черная кожаная сумка. Шестидюймовая линейка".
      Коуберн остановил ее:
      - Постой-ка. Все неверно. Я бы заметил такой большой предмет, как сумка. Джоан наморщила лоб:
      - Какой ты сказал ящик?
      - Второй справа.
      - Мне послышалось "верхний".
      - Возможно, я оговорился.
      Девушка начала снова:
      "Медный ножик для бумаги. Шесть разных карандашей и еще красный карандаш. Тринадцать резинок. Перочинный ножичек с перламутровой ручкой".
      - Бен, это, наверное, твой ножик. Очень хорошенький; почему я раньше его не видела?
      - Я купил его в Сан-Франциско. Господи Боже, малышка! Ты же действительно не видела его!
      "Один спичечный коробок с рекламой отеля сэра Фрэнсиса Дрейка. Восемь писем и два счета. Два использованных билета в театр Фолли Бурлеск".
      - Доктор, ты меня удивляешь!
      - Давай пиши дальше.
      - Только если пообещаешь в следующий раз взять меня с собой.
      "Один термометр с зажимом. Клей и корректирующая лента для пишущей машинки. Три разных ключа. Один тюбик помады "Макс фактор No З". Блокнот и несколько картотечных карточек, исписанных с одной стороны. Маленький коричневый бумажный пакетик, а в нем пера чулок девятого размера темно-коричневого цвета".
      - А я и позабыла, что купила их; сегодня утром весь дом обыскала, хотела найти приличную пару.
      - Что же ты не включила свои рентгеновские глаза, миссис Гудини?
      Джоан страшно удивилась:
      - А знаешь, мне это и в голову не пришло! Я еще не привыкла пользоваться ими.
      - Есть еще что-нибудь в ящике?
      - Ничего, только пачка бумаги для заметок. Секундочку: сейчас нарисую.
      Минуты две она рисовала, высунув кончик языка; глаза ее перескакивали от бумаги к закрытому ящику и обратно.
      - Тебе обязательно нужно смотреть в направлении ящика, чтобы увидеть, что внутри? - спросил Бен.
      - Нет, но так лучше. У меня голова кружится, когда я вижу какую-то вещь, а смотрю не на нее.
      Проверили содержимое ящика и как расположены в нем вещи: все совпало. Закончив проверку, доктор Коуберн молча уселся в кресло. Хаксли, задетый отсутствием реакции, не выдержал:
      - Ну, Бен, что ты думаешь? Понравилось тебе?
      - Ты и сам знаешь, что я думаю. Ты полностью доказал свою теорию; но я думаю о ее значении и о некоторых возможностях. Представь себе, каким это может оказаться благом для хирурга! Джоан, ты можешь видеть внутренности человеческого организма?
      - Не знаю. Я еще не...
      - Посмотри-ка на меня.
      Она пристально посмотрела на Коуберна:
      - Ой... ой, я вижу, как у тебя сердце бьется! Я вижу...
      - Фил, ты можешь меня научить видеть, как она?
      Хаксли потер рукой нос.
      - Не знаю. Может быть...
      Джоан наклонилась над шезлонгом, в котором лежал хирург.
      - Не получается, Фил?
      - Ни черта. Я все перепробовал, разве что молотком по черепу не стучал. Там, по-видимому, вообще нет мозгов, так что и гипнотизировать нечего.
      - Не злись, лучше попробуй еще раз. Бен, как ты себя чувствуешь?
      - Нормально, только сна ни в одном глазу.
      - Я выйду из комнаты. Может, это я тебя отвлекаю. Будь послушным мальчиком и засни - баю-бай!
      Девушка вышла. Минут через пять Хаксли позвал ее:
      - Иди сюда, малютка. Уснул. Она вернулась и взглянула на Коуберна, растянувшегося на шезлонге.
      - Он готов к общению со мной? - спросила Джоан.
      - Да. Приготовься и ты тоже. Она легла на кушетку.
      - Ты знаешь, что мне нужно; постарайся установить связь с Беном, как только заснешь. Тебя нужно гипнотизировать, чтобы усыпить?
      - Нет.
      - Тем лучше - спи!
      Неподвижная, совсем расслабленная, она лежала на кушетке,
      - Ты под гипнозом, Джоан?
      - Да, фил.
      - Можешь ли ты проникнуть в мозг Бена? Немного помолчав, она ответила:
      - Да.
      - Ну и что там?
      - Ничего. Вроде как пустая комната, но уютная. Постой-ка - он приветствует меня.
      - Что говорит?
      - Приветствует без слов.
      - Бен, ты меня слышишь?
      - Ну конечно, Фил.
      - Вы чувствуете друг друга?
      - Да, безусловно.
      - Слушайте меня внимательно, оба. Медленно проснитесь, не разрывая связи. Потом Джоан обучит Бена, как проникать взглядом в невидимое. Сможете?
      - Да, Фил, сможем, - сказали они в один голос.
      Глава 4
      ОТПУСК
      - Честное слово, мистер Хаксли, не могу понять, почему вы так упрямитесь. - Взгляд немного выпученных глаз ректора Западного университета покоился на второй пуговице жилетки Фила. - Вам были предоставлены все условия для глубокой и основательной исследовательской работы над серьезными проблемами. Вас специально не перегружали преподаванием, чтобы вы могли доказать свои бесспорные способности. Вы временно исполняли обязанности заведующего кафедрой в прошедшем семестре. Однако вместо того чтобы использовать эти прекрасные возможности, вы, по вашему собственному признанию, увлеклись ребяческой игрой в бабушкины сказки и дурацкие небылицы. Видит Бог, дружище, я вас не понимаю! Фил ответил, сдерживая раздражение:
      - Но, доктор Бринкли, если позволите, я покажу вам...
      Ректор поднял руку:
      - Прошу вас, мистер Хаксли. Не будем повторять все сызнова. Да, кстати, я случайно узнал, что вы вмешиваетесь в работу медицинского факультета.
      - Медицинского факультета! Ноги моей там не было вот уже несколько недель...
      - Из совершенно достоверного источника мне стало известно, что под вашим влиянием доктор Коуберн делает операции, абсолютно игнорируя советы диагностов - между прочим, лучших диагностов на всем Западном побережье.
      Хаксли постарался сохранить вежливо-равнодушный тон:
      - Предположим на мгновение, что я и в самом деле оказал какое-то влияние на доктора Коуберна - я, впрочем, это отрицаю, - но можете ли вы привести хоть один пример, когда отказ доктора Коуберна следовать советам диагностов привел бы к неадекватному лечению больного?
      - Дело не в этом. Дело в том, что я не могу позволить, чтобы мои сотрудники вмешивались в работу других факультетов. Вы, безусловно, не можете с этим не согласиться.
      - Я не признаю, что я вмешивался в чью-то работу. Более того, я это отрицаю.
      - Боюсь, придется мне самому принять решение. - Бринкли встал из-за стола и подошел к Хаксли. - Мистер Хаксли, вы разрешите мне называть вас Филипом? Люблю, чтобы мои подчиненные относились ко мне как к другу. Я дам вам такой же совет, какой дал бы своему сыну. Через денек-другой семестр кончается. Полагаю, что вам необходим отдых. У совета возникли некоторые сомнения; стоит ли возобновлять с вами контракт, если вы до сих пор не закончили докторантуру? Я взял на себя смелость заверить совет, что вы представите диссертацию в следующем академическом году. Я совершенно уверен, что вы в состоянии сделать это, если сосредоточите свои усилия на серьезной, конструктивной работе. Уходите в отпуск, а когда вернетесь, можете представить мне тезисы диссертации. Я не сомневаюсь, что в таком случае совет не станет возражать против возобновления с вами контакта.
      - Я намерен обобщить в диссертации результаты моей нынешней исследовательской работы.
      Бринкли поднял брови с выражением вежливого удивления:
      - Вот как? Но об это не может быть и речи, мальчик мой, вы ведь знаете! Вам действительно необходимо отдохнуть. Итак, до свидания; на случай, если мы с вами не увидимся до окончания семестра, разрешите пожелать вам приятно провести отпуск.
      Когда массивная дверь закрылась за ним, Хаксли забыл о своих претензиях на светские манеры и помчался по университетскому городку, не обращая внимания ни на преподавателей, ни на студентов. Он нашел Коуберна и Джоан на их любимой скамейке, где они сидели, глядя через Ямы Ла Бри на Уилширский бульвар.
      Хаксли плюхнулся на скамейку рядом с ними. Мужчины молчали, но Джоан, не в силах сдержать нетерпение, спросила:
      - Ну, Фил? Что сказал старый хрыч?
      - Дайте-ка сигаретку. - Коуберн протянул ему пачку и выжидающе взглянул на друга. - Да, в общем, мало что сказал. Пригрозил уволить с работы и испортить мне научную репутацию, если я не подчинюсь и не буду плясать под его дудку. Разумеется, все это говорилось в самых любезных выражениях.
      - Но, Фил, почему ты не предложил ему привести меня и показать, каких успехов ты добился?
      - Я не хотел тебя впутывать; к тому же это бесполезно. Он отлично знает, кто ты такая. Он слегка проехался по поводу того, что молодым преподавателям не следует встречаться со студентками во внеслужебное время и все бубнил о высоком моральном облике университета и о наших обязательствах перед обществом.
      - Ах он старый грязный козел! Да я его на куски разорву!
      - Спокойно, Джоан, - мягко прервал ее Бен Коуберн. - Скажи-ка, Фил, чем именно он тебе угрожал?
      - Отказался продлить контракт со мною сейчас. Хочет промурыжить меня все лето, а если осенью я приду и заблею овечкой, он, может, и продлит - если пожелает. Чтоб ему пусто было! Но чем он меня достал больше всего, так это предположением, что я сдаю и мне нужно отдохнуть.
      - Ну и что ты будешь делать?
      - Работу искать, наверное. Есть-то нужно.
      - Преподавательскую?
      - Скорее всего, Бен.
      - Не слишком-то много у тебя шансов, пока официально не уволишься из университета. Тебе могут здорово подпортить репутацию. Пожалуй, в этом смысле ты ничуть не свободнее, чем профессиональный футболист.
      Хаксли помрачнел, Джоан вздохнула, поглядела на болотца, окружающие Ямы. Потом, улыбнувшись, сказала:
      - Давайте заманим старого шута сюда и столкнем в яму!
      Коуберн улыбнулся, но ничего не ответил. Джоан пробурчала про себя что-то насчет трусливых зайцев. Коуберн обратился к Хаксли:
      - А знаешь; Фил, предложение старика насчет отпуска было не таким уж дурацким. Мне и самому отпуск не помешал бы.
      - Ты серьезно?
      - Ну да, более или менее. Я живу здесь уже семь лет, а штата еще не знаю по-настоящему. Мне бы хотелось поехать куда глаза глядят. Можно махнуть через Сакраменто на север Калифорнии. Говорят, там чудесно. А на обратном пути можно заехать в Хай-Сьерры и в Бит Триз.
      - Звучит заманчиво.
      - Возьми с собой записи, по пути мы их обсудим. А если тебе понадобится что-то дописать, остановимся и подождем.
      Хаксли протянул руку.
      - Идет, Бен. Когда выезжаем?
      - Как только закончится семестр.
      - Значит, мы сможем выехать в пятницу вечером. Чью машину возьмем, твою или мою?
      - Мою, двухместную. У нее большой багажник. Джоан, которая с интересом прислушивалась к разговору, вмешалась:
      - Почему твою, Бен? В двухместной машине неудобно втроем.
      - Втроем? Почему втроем? Ты не едешь, светлоглазка!
      - Да? Это только ты так думаешь! Вы от меня так легко от отделаетесь: я подопытный кролик.
      - Но, Джоан, это чисто мужское дело.
      - А меня, значит, под зад коленом?
      - Джоан, мы этого не говорили. Но будет ужасно неприлично, если ты станешь шататься повсюду с двумя мужчинами...
      - Трусы! Слюнтяи! Ханжи! Боитесь за свою репутацию.
      - Вовсе нет. За твою боимся.
      - Неубедительно. Если девушка живет одна, у нее нет никакой репутации. Пусть она чище куска туалетного мыла, все равно сплетники разберут ее по косточкам. Чего вы испугались? Мы же не будем выезжать за границы штата...
      Бен с Филом переглянулись: так глядят друг на друга мужчины, когда неразумная женщина настаивает на своем.
      - Джоан, осторожнее!
      Большой красный автобус из Санта-Фе вывернул из-за поворота навстречу и промчался мимо. Джоан, обогнав на своей полосе бензовоз и трейлер, обернулась к Хаксли, сидевшему на заднем сиденье.
      - В чем дело, фил?
      - Да мы бы разбились в лепешку, если бы столкнулись с двадцатитонным подвижным составом из Санта-Фе!
      - Не нужно нервничать; я вожу машину с шестнадцати лет и еще ни разу не попадала в аварию.
      - Ничего удивительного - первая же твоя авария будет и последней. Слушай, неужели ты не можешь глядеть на дорогу? Я ведь не слишком много прошу, верно?
      - Мне вовсе не обязательно смотреть на дорогу. Гляди. - Она развернулась к нему лицом: глаза были плотно закрыты. Стрелка спидометра показывала девяносто миль в час.
      - Джоан! Прошу тебя!
      Она открыла глаза и отвернулась.
      - Да мне же не нужно глядеть, чтобы видеть. Ты меня сам научил, не помнишь, что ли?
      - Да, только мне и в голову не приходило, что ты будешь проделывать такие фокусы за рулем!
      - А почему бы и нет? Я самый безопасный в мире водитель: я вижу на дороге все, даже за поворотом. Если нужно, я читаю мысли других шоферов и узнаю, что они намерены делать.
      - Фил, она права. Я немного понаблюдал за тем, как она ведет машину: не придерешься, я и сам не смог бы лучше. Вот почему я не нервничаю.
      - Ладно, ладно, - пробурчал Хаксли. - Но вы, пожалуйста, не забывайте, супермены, что у вас на заднем сиденье есть обычный нервозный смертный, который не видит, что там, за углом.
      - Я исправлюсь, - смиренно сказала Джоан. - Я не хотела пугать тебя, Фил.
      - Объясни мне, Джоан, - попросил Коуберн. - Ты сейчас сказала, что не смотришь на то, что хочешь увидеть. У меня так не получается. Помню, раньше ты говорила - у тебя голова кружится, если ты смотришь назад, а видишь то, что впереди.
      - Было, Бен, но я с этим справилась. И ты тоже справишься. Нужно просто перебороть старые привычки. Для меня теперь все "впереди" - вокруг, вверху и внизу. Могу сосредоточить внимание на любом направлении или на двух-трех направлениях сразу. Могу даже выбрать точку вдали от того места, где я нахожусь физически, и посмотреть на обратную сторону предмета. Но это труднее.
      - Из-за вас обоих я себя чувствую чем-то вроде матери Гадкого Утенка, - с горечью сказал Хаксли. - Вы хоть помянете меня добрым словом, когда вырветесь за пределы человеческого общения?
      - Бедный Фил! - воскликнула Джоан. В голосе ее звучало искреннее сочувствие. - Ты нас научил, а мы про тебя и забыли. Послушай, Бен, что я скажу;
      давайте сегодня вечером остановимся на стоянке - выберем какую-нибудь поспокойнее в окрестностях Сакраменто и пробудем там денька два, научим Фила тому, чему он нас научил.
      - Я согласен. Хорошее предложение.
      - Жутко благородно с вашей стороны, компаньоны, - язвительно заметил Фил. Тем не менее он явно обрадовался и смягчился. - А когда вы со мной закончите, я тоже сумею водить машину на двух колесах?
      - Почему бы тебе не научиться левитации? - предложил Коуберн. - Это проще, не требует так много энергии, и ничего из строя не выходит.
      - Когда-нибудь, возможно, и научимся, - вполне серьезно ответил Хаксли, Неизвестно, куда заведет нас этот путь.
      - Да, ты прав, - не менее серьезно сказал Коуберн. - Я уже дошел до того, что готов поверить в любое чудо света, особенно на голодный желудок. Так на чем ты прервался, когда мы обгоняли бензовоз?
      - Я пытался изложить тебе одну идею, которую обмозговываю в последние недели. Очень важная идея, такая важная, что самому не верится.
      - Ну, выкладывай.
      Хаксли начал разгибать пальцы:
      - Мы доказали - или пытались доказать, - что нормальный человеческий рассудок обладает ранее неизвестными способностями, верно?
      - Да, в порядке рабочей гипотезы.
      - Способностями, намного превосходящими те, которые обычно использует человеческий род в целом.
      - Да, безусловно. Продолжай.
      - И у нас есть причины считать, что эти способности существуют благодаря участкам мозга, которым ранее физиологи не приписывали никаких функций. Иначе говоря, у них есть органическая основа, точно так же, как глаз и зрительные центры в мозгу - это органическая основа для обычного зрения,
      - Да, конечно.
      - В принципе, можно проследить эволюцию любого органа - от примитивного начального состояния до сложной высокоразвитой формы. Причем любой орган развивается, только если им пользуются. В эволюционном смысле функция порождает орган.
      - Конечно. Это элементарно.
      - Ты что, не понимаешь, что это означает? Коуберн взглянул озадаченно; потом лицо его прояснилось. Хаксли продолжал, и в голосе звучал восторг:
      - Ага, ты тоже понял? Вывод неизбежен: наверняка когда-то весь род человеческий пользовался экстраординарными способностями с такой же легкостью, как слухом, зрением или обонянием. И, конечно же, в течение долгого периода сотен тысяч, а может быть, и миллионов лет - эти способности развивались у всего рода в целом. Не могли они развиться у отдельных индивидов, как не могут, скажем, у меня вдруг вырасти крылья. Это должно было происходить у всего рода, причем достаточно долго. Теория мутации тут тоже не годится: мутация развивается маленькими скачками и сразу проявляется на практике. Нет-нет: эти странные способности - пережиток тех времен, когда они имелись у всех людей и все пользовались ими.
      Хаксли замолчал. Коуберн погрузился в глубокую задумчивость. Машина отмахала уже миль десять, а хирург не проронил ни слова. Джоан хотела что-то сказать, но потом передумала. Наконец Коуберн медленно произнес;
      - Вроде ты рассуждаешь правильно. Неразумно предполагать, что большие участки мозга со сложными функциями ни на что не нужны. Но, братец, ты же переворачиваешь с ног на голову всю современную антропологию!
      - Это меня беспокоило, когда я набрел на свою концепцию. Потому-то я и молчал. Ты что-нибудь знаешь про антропологию?
      - Ничего. Так, какие-то пустяки, как любой медик.
      - И я не знал, но всегда относился к ней с уважением. Профессор Имярек, бывало, восстановит кого-то из наших прадедушек по ключичной кости и челюсти, напишет длиннющую диссертацию о его духовном мире, а я заглатываю ее целиком со всем крючком, и леской, и грузилом - и балдею от восхищения. Но в последнее время я почитал эту литературу более внимательно. Знаешь, что оказалось?
      - Говори.
      - Ну, во-первых, на каждого знаменитого антрополога найдется другой, не менее знаменитый, который называет первого несусветным вруном. Они не способны прийти к согласию по поводу простейших элементов своей так называемой науки. А во-вторых, у них нет почти никаких вещественных доказательств, подтверждающих их домыслы о происхождении человека. Никогда не видал, чтобы из мухи такого слона делали! Книгу пишут за книгой, а факты-то где? Даусоновский человек, синантроп, гейдельбергский человек, еще какой-то человек - вот и все находки, к тому же не целые скелеты, а так, пустяки - поврежденный череп, парочка зубов да две-три кости.
      - Да ну тебя, Фил, ведь нашли же массу останков кроманьонцев!
      - Верно, но они были настоящие люди. А я говорю о наших недоразвитых эволюционных предшественниках! Понимаешь, я пытался найти доказательства того, что я ошибаюсь. Если развитие человека шло по восходящей кривой - сначала человекообезьяны, потом дикари, потом варвары, впоследствии создавшие цивилизацию... и все это лишь с небольшими периодами упадка - в несколько столетий, самое большее - в несколько тысячелетий... и если наша культура представляет собой наивысшую стадию, когда-либо достигнутую человечеством... Если все это верно, тогда неверна моя концепция.
      Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать? Внутреннее устройство нашего мозга доказывает, что человечество в своей прошлой истории достигло таких высот, о каких мы нынче и мечтать не смеем. Каким-то образом человечество скатилось назад - скатилось так давно, что мы нигде не находим упоминания об этом факте. Звероподобные недоразвитые существа, которыми так восхищаются антропологи, не могут быть нашими предками: они слишком примитивны, слишком молоды, они появились слишком недавно. У человечества не хватило бы времени на развитие тех способностей, наличие которых мы подтвердили. Либо антропология - вздор, либо Джоан не может делать того, что мы видели.
      Джоан не отреагировала. Она сидела за рулем большой машины, зажмурив глаза от солнца, и видела дорогу необъяснимым внутренним зрением.
      Они провели пять дней, обучая Хаксли разным трюкам, и на шестой вновь очутились на шоссе. Сакраменто остался далеко позади. Время от времени сквозь просветы между деревьями проглядывала гора Шаста. Хаксли остановил машину на смотровой площадке, ответвлявшейся от шоссе No 99, и повернулся к своим спутникам.
      - Отряд, на выход! - сказал он. - Полюбуемся на окружающий пейзаж.
      Все трое стояли и смотрели поверх глубокого ущелья, по дну которого струила свои воды река Сакраменто, на гору Шасту, возвышавшуюся милях в тридцати. День был знойный, а воздух чистый, как детский взгляд. Пик с обеих сторон обрамляли громадные ели, спускавшиеся вниз, в ущелье. Снег еще лежал на вершине и на склонах, доходя до самой границы леса.
      Джоан что-то пробормотала. Коуберн повернул голову.
      - Что ты сказала, Джоан?
      - Я? Ничего, просто повторила строчки из стихотворения.
      - Какого?
      - "Священная Гора" Тай Чженя. "Здесь простор и двенадцать свежих ветров. Их окутывает вечность - белый мгновенный покой, зримое присутствие высших сил. Здесь прекращается ритм. Времени больше нет. Это конец, не имеющий конца".
      Хаксли откашлялся и смущенно прервал молчание.
      - Я, кажется, понимаю, что ты хочешь сказать. Джоан повернулась к ним обоим.
      - Мальчики, - заявила она, - я сейчас заберусь на Шасту.
      Коуберн смерил девушку бесстрастным взглядом и заявил:
      - Джоан, не мели ерунды.
      - А я и не мелю. Я же вас не заставляю - я сама туда заберусь.
      - Но мы в ответе за твою безопасность, И меня, между прочим, совсем не прельщает мысль забираться на четырнадцать тысяч футов.
      - Ни за что ты не в ответе. Я свободная гражданка. И вообще, тебе не повредит подъем. Сбросишь немножко жира, который за зиму накопил.
      - С чего тебе вдруг приспичило туда забраться? - спросил Хаксли.
      - И вовсе не вдруг. С тех пор как мы уехали из Лос-Анджелеса, мне все время снится один и тот же сон - что я понимаюсь и поднимаюсь куда-то наверх... и что я ужасно счастлива. Теперь я знаю, что поднималась во сне на Шасту.