Она хотела помочь и миссис Пратт, но та отмахнулась – она давала наркоз способом, не виданным мною с 1910 года: капала хлороформ на маску пациенту.
      Работе не видно было конца. Между операциями я протирала стол полотенцем, пока оно не намокло от крови так, что больше пачкало, чем вытирало.

* * *

      Гретхен доложила, что они сбили сорок семь из шестидесяти бомбардировщиков второй волны. Тринадцать оставшихся успели сбросить часть бомб. Девушки Гретхен использовали излучатели и приборы ночного видения, направляя луч, как правило, на бензобак. Иногда бомбы при этом сбрасывались, иногда взрывались при соприкосновении с землей, иногда не взрывались, добавляя работы саперам на следующий день.
      Но мы ничего этого не видели. Порой бомба падала где-то рядом, и кто-нибудь говорил: "Близко", – а кто-то отвечал: "Слишком близко", и все продолжали работать.
      Сбитый самолет взрывается не так, как бомба – а истребитель не так, как бомбардировщик. Мистер Пратт говорил, что может отличить по звуку падение "спитфайера" от падения "мессершмитта". Он, возможно, и мог – я нет.
      Третья волна, по сообщению Гретхен, нахлынула с двух сторон – с северо-востока и северо-запада. Но ее девушки уже приноровились стрелять из своего, в общем-то пехотного, оружия по непривычным мишеням, быстро отличая при этом бомбардировщики от "спитфайеров" – и, как выразилась Гретхен, на этот раз "утерли им сопли". Я все собиралась спросить, что это значит, но так и не спросила.

* * *

      После каждого налета наступало затишье, но не для нас. К середине ночи мы совсем зашились – раненых поступало больше, чем мы успевали обработать. Джубал стал относиться к отбору менее строго и теперь отправлял к Иштар не только смертельные, но и просто тяжелые случаи. Наше участие стало более заметным, зато, безусловно, было спасено больше жизней.
      Во время четвертого налета, где-то перед рассветом, я услышала Гретхен:
      – Йомен вызывает Коня. Конь, ответь срочно.
      – Что у тебя, Гретхен?
      – Что-то упало на наши ворота – наверно, кусок сбитого самолета.
      – Ворота повреждены?
      – Не знаю. Они исчезли. Были – и нету.
      – Йомен, эвакуируйтесь через ворота перевязочного пункта. Знаешь, где это? Квадрат и пеленг известны?
      – Да, но…
      – Приказываю эвакуироваться. Быстро.
      – Хейзел, но ведь пострадали только ворота. Мы можем и дальше сбивать самолеты.
      – Оставайся на связи. Белый Утес, я Конь. Дити, где ты там? Проснись.
      – Я не сплю.
      – По данным разведки, бомбардировщики заходили на цель только четыре раза. Будет у Гретхен еще дичь или нет?
      – Один момент. (Момент затянулся надолго.) "Обманщица" говорит, что на поле больше нет бомбардировщиков, готовящихся к вылету. А на востоке занимается рассвет.
      – Всем постам, я Конь. Объявляю отбой. Кровь, дождитесь Йомена, затем эвакуируйтесь вместе с Первым. Используйте шприц, если нужно. Доложите, как поняли.
      – Я Утес, понял тебя, Конь – снимаемся.
      – Йомен понял, Конь. Отряд ведет отец Шульц, а я продолжаю стрелять.
      – Я Кровь, поняла тебя, Конь. Хейзел, скажи Иштар, чтобы отправляла раненых обратно, иначе у нее на руках окажутся нежелательные иммигранты.
      И тут начался какой-то гран-гриньоль. Сначала через обратные ворота повалили обгоревшие – на своих ногах и полностью исцеленные. За ними последовали прооперированные – кто с протезами, кто с пересаженными органами. Даже тех, над которыми Галахад с Иштар работали в этот самый момент, быстро залатали, выпихнули в Веулу, там долечили и отправили обратно в Ковентри всего через пару минут после того, как Хейзел скомандовала отбой.
      Я знаю, что прошло всего несколько минут, потому что отряд Гретхен еще не подошел, а они были меньше чем в миле от нас, и надо учесть, что эти девушки проходят походным шагом восемь миль в час (три с половиной метра в секунду). Дорога не должна была отнять у них больше восьми-девяти минут плюс еще сколько-нибудь на спуск с башни. Я слышала потом, что какие-то бойцы гражданской обороны пытались задержать их и допросить.
      Девушки, надеюсь, не причинили им особого вреда, но задержать себя не дали.
      И вот в нашу дверь хлынули Марианны с длинными луками (замаскированными излучателями) в костюмах Ноттингемского леса. Во главе шел брат Тук – самый настоящий, даже с тонзурой, а замыкала Гретхен, в таком же робингудовском наряде и с широкой улыбкой на лице.
      На ходу она шлепнула Дагмар по заднице, кивнула Праттам, и без того уже ошеломленным шествием исцеленных пациентов, и остановилась у нашего стола.
      – Дело сделано!
      Все три стола к тому времени были свободны – настал тот желанный миг, когда раненые кончились. Из приемного покоя пришел Джубал.
      – Да, потрудились вы на славу.
      Гретхен обняла меня.
      – Сделано дело, Морин! – Стянула с меня маску и поцеловала.
      Я отпихнула ее.
      – А ну, марш в ворота. Мы и так уже опаздываем на несколько минут.
      – У, зануда. – И она ушла, а следом Джубал и Джиллиан.
      Сирены запели отбой. Мистер Пратт посмотрел на меня, потом на занавеску и сказал:
      – Пойдем-ка, Гарри.
      – Иду, па.
      – Доброй всем ночи. – И старик тяжело побрел прочь, сопровождаемый женой.
      – Дочка, ты-то как здесь? – проворчал отец. – Ты же должна быть в Сан-Франциско. А ты, Тед, – посмотрел он на Вудро, – ты же погиб. Что ты в таком случае здесь делаешь?
      – Не погиб, доктор Джонсон, а пропал без вести. Это не одно и то же.
      Разница, хоть и небольшая, но есть. Я долго лежал в госпитале, долго был не в себе. Но вот я здесь.
      – Вижу, что здесь. Но что тут за маскарад? Одни в карнавальных костюмах, другие шастают взад-вперед, как на Пикадилли-Серкус.
      Перевязочный пункт называется. Я что, сбрендил? Или было прямое попадание?
      – Ну-ка, мотайте все оттуда! – сказала Хейзел мне в ухо.
      – Сейчас, Хейзел, – вполголоса ответила я. Дагмар стала за спиной у отца, держа шприц наготове, и вопросительно посмотрела на меня. Я едва заметно мотнула головой. – Пойдем, отец – я тебе все объясню.
      – Я полагаю, что…
      И тут на нас рухнула крыша.

* * *

      Может, это был обломок "спитфайера", а может, "мессершмитта", не знаю – он упал прямо на меня. Гвен-Хейзел услышала грохот через мой микрофон, и ее внуки Кас и Пол получили сильные ожоги, спасая нас.
      Обгорели все – Кастор, Поллукс, Вудро, отец, Дагмар, я – а керосиновые ожоги скверная штука. Но Хейзел вызвала спасателей в огнеупорных костюмах (они тоже были наготове), и нас всех вытащили.
      Все это я узнала позже, а тогда просто отключилась и много-много дней спустя очнулась в больнице. Сколько дней прошло, я не знаю. Дагмар говорит, что я пролежала на три недели дольше, чем она, а Тамара молчит.
      Впрочем, какая разница – "Лета" обеспечивает больному уют и покой, пока он не поправится.
      Немного погодя мне разрешили вставать и гулять по Веуле – красивое место и одно из немногих истинно цивилизованных во всех вселенных. А потом меня отправили обратно в Бундок – и ко мне пришли Вудро, отец и Дагмар.
      Они наклонились над моей постелью и поцеловали меня… а потом мы стали говорить.

* * *

      Свадьба была пышная. Присутствовали, разумеется, Майкрофт, Афина и Минерва, а также мой внук Ричард Колин, наконец-то простивший Лазаруса за то, что тот произвел его на свет. Моей милой Гвен-Хейзел не нужно больше будет жить отдельно от семьи, раз Ричард Колин по собственной воле и охоте готов в нее войти. Мои дочки Лаз и Лор решили снять запрет со своих мужей Каса и Пола в награду за то, что они спасали из огня нас, четырех недотеп, и разрешить им тоже войти в семью. Были там Чжа, Дагмар, Чой-Му, мой отец и Гретхен – и мы, все остальные, уже много лет бывшие семьей Лонг – кто дольше, кто короче. Все новые члены нашей семьи испытывали некоторые колебания, но Галахад и Тамара внесли ясность: мы приносим лишь один обет – заботиться о благополучии и счастье всех наших детей.
      Вот и весь брачный контракт. А остальное – просто поэтический обряд.
      С кем тебе спать и с кем заниматься любовью – твое личное дело.
      Иштар, как наш семейный генетик, регулирует нашу рождаемость в той мере, в какой это необходимо для блага детей.
      И мы все взялись за руки в присутствии наших детей (Пиксель, разумеется, тоже присутствовал), и поклялись друг другу любить и лелеять и тех, что есть, и тех, что будут, – все миры, которым нет конца.
      И жили мы долго и счастливо.

ПРИЛОЖЕНИЕ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА МЕМУАРОВ МОРИН