Отвернувшись от авиетки, в которой он отправил Монро-Альфу, Гамильтон выбросил из головы все мысли о друге – слишком многое предстояло сделать, и слишком мало времени оставалось в его распоряжении. Скорее!
      Его встревожило, что дверь, ведущая с крыши в здание, распахнулась, едва он набрал повседневно употребляемый штатом Клиники код – цифровую комбинацию, которую дал ему когда-то Мордан. Охранников в холле тоже не оказалось – с таким же успехом можно было держать все двери открытыми настежь.
      С этим Гамильтон и ворвался в кабинет Арбитра.
      – Это место защищено не лучше церкви! – взорвался он. – Из каких соображений?
      Только теперь он заметил, что кроме Мордана в кабинете находятся Бэйнбридж Марта, глава технического персонала Арбитра, и Лонгкот Филлис. Присутствием девушки Гамильтон был не только удивлен, но и раздосадован – Филлис опять была вооружена.
      – Добрый вечер, Феликс! – коротко приветствовал его Арбитр. – Почему вы думаете, что Клиника должна быть защищена?
      – Боже милостивый! Разве вы не собираетесь сопротивляться атаке?
      – Но почему мы должны ждать нападения? – удивился Мордан. – Это же не стратегический пункт. Позже они, несомненно, намерены захватить Клинику, но стрельба будет в других местах.
      – Это вы так считаете. А я знаю лучше.
      – Да?
      – Мне предписано явиться сюда и убить вас. За мной следует отряд, чтобы захватить Клинику.
      Мордан не ответил – он сидел, молчаливый и погруженный в себя. Гамильтон начал было говорить еще что-то, но Арбитр жестом прервал его.
      – Кроме нас в здании только три человека. Никто из них не вооружен. Сколько у нас времени?
      – Десять минут – или меньше.
      – Я поставлю в известность Центральную станцию охраны порядка. Может быть, они смогут выделить из резерва несколько блюстителей порядка. Марта, отошлите служащих по домам, – и он повернулся к телефону.
      Неожиданно резко замигал свет. На мгновение плафоны погасли, но тут же вспыхнули вновь, хотя и вполнакала – включилось аварийное освещение.
      Объяснений не требовалось – выключилась Центральная силовая станция. Мордан отошел от телефона – аппарат молчал.
      – Здания двоим не удержать, – размышляя вслух, проговорил Арбитр. – Да этого и не нужно. Но есть место, защитить которое необходимо – банк плазмы. Наши друзья отнюдь не дураки, но все равно стратегия у них никудышная. Они забывают, что попавший в капкан зверь может отгрызть себе лапу. Пойдемте, Феликс. Попытаемся это сделать.
      Гамильтон не переставал размышлять о цели захвата Клиники. Банк плазмы.
      Банк этой столичной Клиники являлся хранилищем плазмы всех гениев двух последних столетий. Даже если мятежники потерпят поражение, но захватят банк, у них в руках окажется уникальный и незаменимый залог. В худшем случае они смогут обменять его на собственные жизни.
      – Почему вы сказали «двое»? – спросила Лонгкот Филлис. – А как насчет этого? – и она похлопала рукой по кобуре.
      – Я не смею рисковать вами, – ответил Мордан. – И вы знаете почему.
      На мгновение их взгляды встретились. Девушка ответила всего двумя словами:
      – Флеминг Марджори.
      – Хм-м… Я понял вас. Хорошо.
      – А что она здесь делает? – поинтересовался Гамильтон. – И кто такая Флеминг Марджори?
      – Филлис приходила ко мне – поговорить о вас. Флеминг Марджори – другая ваша пятиюродная кузина. Вполне подходящая карта. Пошли!
      И он быстро вышел из кабинета.
      Гамильтон последовал за ним, торопливо соображая. Смысл последних слов Арбитра дошел до него не сразу. Когда же он понял, то был изрядно раздосадован, однако времени для разговоров сейчас не было. На Филлис Гамильтон старался не смотреть.
      В коридоре к ним присоединилась Бэйнбридж Марта.
      – Одна из девушек извещает остальных, – сообщила она Мордану.
      – Хорошо, – отозвался на ходу Арбитр.
      Банк плазмы возвышался в середине огромного зала в три этажа высотой и соответствующих пропорций. Сам банк представлял собой ряд многоярусных стеллажей, стоявших вдоль стен, как в библиотеке. На половине высоты он был опоясан платформой, с которой техники могли дотянуться до ячеек верхнего яруса.
      Мордан прямиком направился к металлической лестнице, ведущей наверх, и взобрался по ней на платформу.
      – Мы с Филлис возьмем на себя две передние двери, – скомандовал он, – Вы, Феликс, – заднюю.
      – А мне что делать? – спросила Марта.
      – Вам? Вы не стрелок.
      – Но у нас же есть еще один излучатель, – заметила глава технического персонала, кивнув на пояс Гамильтона. Тот озадаченно взглянул на свой пояс.
      Женщина была права – он совсем забыл про заткнутое за ремень оружие Монро-Альфы – и протянул бластер Марте.
      – Вы хоть знаете, как им пользоваться? – поинтересовался Мордан.
      – Он ведь сожжет там, куда я направлю? Правда?
      – Да.
      – Это все, что я хотела знать.
      – Очень хорошо. Филлис, вы вместе с Мартой возьмите на себя заднюю дверь. Мы с вами, Феликс, займемся передними.
      Платформа была опоясана невысоким, по пояс, ограждением. Оно не было сплошным, в нем виднелись отверстия – составные элементы орнамента. План Мордана был прост – залечь за этим ограждением и вести наблюдение сквозь отверстия, при необходимости используя их в качестве бойниц.
      Они ждали.
      Гамильтон достал сигарету и затянулся – зажглась она при этом сама. Не спуская глаз с левой двери, Феликс протянул портсигар Мордану, однако Арбитр отвел его руку.
      – Одного я не могу понять, Клод…
      – А именно?
      – Почему правительство не арестовало их всех прежде, чем дело зашло так далеко? Полагаю, я был не единственным осведомителем. Так почему же заговор не подавили в зародыше?
      – Я не представляю правительство, – осторожно ответил Мордан, – я не член Совета политики. Однако, если хотите, рискну высказать свои соображения.
      – Давайте.
      – Единственно надежный способ выявить всех заговорщиков – подождать, пока они проявят себя. Теперь их уже не нужно будет даже судить – такой процесс был бы излишним. Теперь их попросту уничтожат – всех до единого.
      Гамильтон обдумал его слова.
      – Вряд ли наши политики правы, рискуя при таком промедлении судьбой государства.
      – У политиков широкий взгляд на вещи. С биологической точки зрения лучше быть уверенным, что проведена полная чистка. Конечный же результат не ставился под сомнение никогда.
      – Откуда такая уверенность? Вот мы с вами, например, из-за этого промедления оказались в хорошеньком положении.
      – Мы в опасности, это верно. Но не общество. Блюстителям может понадобиться некоторое время, чтобы мобилизовать контингент ополчения – достаточный, чтобы подавить сопротивление заговорщиков во всех ключевых точках, которые они успели захватить. Но чем это кончится – сомневаться не приходится.
      – Проклятье, – жалобно сказал Гамильтон, – неужели было так необходимо дожидаться, пока потребуется набирать добровольцев? У государства должна быть достаточно сильная полиция!
      – Нет, – возразил Мордан, – я так не думаю. Государственная полиция ни в коем случае не должна быть слишком многочисленной и вооруженной лучше, чем население. Готовые к самозащите вооруженные граждане – вот первооснова гражданских свобод. Впрочем, это, разумеется, всего лишь мое личное мнение.
      – А если граждане не станут или не сумеют защищаться? Если эти крысы победят? Это будет на совести Совета Политики.
      Мордан пожал плечами.
      – Если восстание окажется успешным, невзирая на сопротивление вооруженных граждан, – значит, оно себя оправдало. Биологически оправдало. Кстати, не спешите стрелять, если первый из них войдет через вашу дверь.
      – Почему?
      – У вас слишком громкое оружие. Если он будет один – мы получим небольшую отсрочку.
      Они ждали. Гамильтон уже начал подумывать, не остановились ли его часы, но заметил, что сигарета все еще продолжает тлеть. Он бросил быстрый взгляд на дверь, вверенную его попечению, сказал Мордану: «Тсс-с!» – и переключил внимание на другую.
      Человек вошел осторожно, высоко подняв излучатель. Мордан держал его на прицеле до тех пор, пока тот не вышел из зоны видимости возможных спутников, оставшихся за дверью. И лишь тогда аккуратно прошил ему голову лучом. Взглянув на убитого, Феликс узнал в нем человека, с которым выпивал этим вечером.
      Двое следующих появились парой. Мордан жестом приказал Феликсу не стрелять.
      Но на этот раз Арбитр не смог выжидать так долго: едва оказавшись в дверях, мятежники увидели тело товарища. Гамильтон не без восхищения отметил, что не взялся бы доказывать, который из них был застрелен первым – казалось, оба рухнули одновременно.
      – В следующий раз вам не надо отдавать мне право первого выстрела, – заметил Мордан. – Элемент внезапности утрачен. – И добавил, полуобернувшись: – Первая кровь, леди. А что у вас?
      – Пока ничего.
      – Идут! – Ба-банг! Банг! Трижды выстрелив, Гамильтон ранил троих; один из них шевельнулся, пытаясь подняться и ответить на огонь. Феликс выстрелил еще раз, и тот успокоился.
      – Спасибо! – бросил Мордан.
      – За что?
      – Это был мой секретарь. Но лучше бы я прикончил его сам.
      – Помнится, – приподнял бровь Гамильтон, – однажды вы сказали, что государственный служащий должен избегать проявления личных чувств на работе?
      – Все верно… Но не существует правила, запрещающего получать от работы удовольствие. Я предпочел бы, чтоб он вошел через мою дверь. Он мне нравился.
      Гамильтон заметил, что за время, пока он с таким грохотом останавливал натиск противника на свою дверь, Арбитр беззвучно прикончил четверых.
      Теперь возле его двери лежали пятеро, еще четверо – у двери Мордана и один – посередине.
      – Если дальше так пойдет, скоро тут появится баррикада из живого мяса, – заметил он.
      – Бывшего живым, – поправил Мордан. – Но не слишком ли вы задерживаетесь у одной бойницы?
      – Обе поправки принимаются. – Гамильтон сменил позицию, потом позвал: – Как там дела, девушки?
      – Марта одного достала, – пропела Филлис.
      – С почином ее! А у вас как?
      – У меня все в порядке.
      – Прекрасно. Жгите их так, чтоб не дергались.
      – Они и не дергаются, – отрезала Филлис.
      Больше нападающие не появлялись. Лишь время от времени кто-то осторожно высовывался в дверной проем, стрелял наобум, не целясь, и молниеносно нырял обратно. Осажденные вели ответный огонь, не питая, впрочем, особой надежды попасть в кого-нибудь: мятежники ни разу не показывались дважды в одном и том же месте, появляясь лишь на доли секунды. Феликс с Морданом меняли позиции, стараясь сквозь двери простреливать возможно большее пространство комнат, однако противники стали очень осторожны.
      – Клод… Мне пришло на ум нечто забавное.
      – И что же?
      – Предположим, меня здесь убьют. Значит, вы выиграете наш спор?
      – Да. Но в чем же юмор?
      – Но если погибну я, то и вы, вероятно, тоже. Вы говорили, что мой депозит зарегистрирован лишь у вас в памяти. Вы выигрываете – и теряете все.
      – Не совсем. Я сказал, что он не будет зарегистрирован в Картотеке. Но в моем завещании он указан, и мой душеприказчик доведет дело до конца.
      – Ого! Значит, я в любом случае папа. – Гамильтон выстрелил по силуэту, на мгновение мелькнувшему в дверях; послышался визг, и силуэт исчез. – Паршиво, – пожаловался Феликс, – должно быть, теряю зрение. – Он выстрелил в пол перед дверью, заставив пулю рикошетировать дальше, в комнату; затем повторил то же с дверью Мордана. – Это научит их держать головы пониже. Но послушайте, Клод, будь у вас выбор, что бы вы предпочли: чтобы ваши планы относительно моего гипотетического отпрыска были с гарантией осуществлены ценой нашей общей смерти или чтобы мы выжили и начали все сызнова?
      Мордан задумался.
      – Пожалуй, я предпочел бы доказать вам свою правоту. Боюсь, что роль мученика мне не подходит.
      – Так я и думал.
      – Феликс! – крикнул Мордан некоторое время спустя. – Похоже, они стали намеренно провоцировать наш огонь. То, во что я стрелял последний раз, определенно не было лицом.
      – Полагаю, вы правы. Последние раза два я не мог промахнуться.
      – Сколько зарядов у вас осталось?
      Гамильтону не надо было считать – он знал, и это его беспокоило. Когда он отправился в Дом Волчицы, у него было четыре обоймы – три в гнездах пояса и одна в пистолете. Сейчас в пистолете была последняя, и он уже успел сделать два выстрела. Феликс поднял руку с растопыренными пальцами.
      – А у вас?
      – Примерно столько же. А ведь мог я за время этого спарринга использовать не больше половины заряда… – какое-то мгновение Арбитр размышлял. – Прикройте обе двери, Феликс.
      Он быстро пополз по платформе туда, где женщины охраняли заднюю дверь.
      Марта услышала его и обернулась.
      – Взгляните, шеф, – она протянула Мордану левую руку – две первых фаланги указательного пальца и кончик большого были срезаны и прижжены. – Вот беда, – пожаловалась она, – я никогда уже не смогу оперировать…
      – Оперировать могут и ассистенты. Важна голова.
      – Много вы в этом понимаете. Все они неуклюжие. Чудо еще, что одеваться сами умеют.
      – Виноват. Сколько зарядов у вас осталось?
      Картина и здесь была не лучше. Прежде всего, дамский бластер Филлис был всего на двадцать разрядов. Излучатели Мордана и Монро-Альфы были на пятьдесят, но отобранное у Клиффорда оружие израсходовало уже почти весь заряд. После того как Марта была ранена, Филлис отобрала у нее излучатель, чтобы воспользоваться им, когда боезапас ее собственного окончательно иссякнет. Мордан посоветовал ей стрелять поэкономнее и вернулся на свой пост.
      – Что-нибудь произошло? – поинтересовался он у Феликса.
      – Нет. А там?
      Арбитр рассказал ему. Гамильтон присвистнул, не сводя глаз с дверей.
      – Клод?
      – Да, Феликс?
      – Как вы думаете, выберемся мы отсюда?
      – Нет, Феликс.
      – Хм-м-м… Ну что ж, это была отличная вечеринка. – Он помолчал и добавил: – Черт возьми, я не хочу умирать. По крайней мере – сейчас… Клод, мне тут пришла на ум еще одна шутка.
      – Слушаю вас.
      – Клод, в чем вы видите то единственное, что придает нашей жизни смысл… подлинный смысл?
      – Это вопрос, – отозвался Мордан, – на который я все время пытался вам ответить.
      – Нет, нет. Я имею в виду сам вопрос.
      – Тогда сформулируйте это почетче, – осторожно парировал Арбитр.
      – Сейчас. Единственной подлинной основой нашего существования могло бы быть знание, точное знание того, что происходит с нами после смерти. Умираем ли мы полностью, умирая? Или нет?
      – Хм-м-м… Даже если принять вашу точку зрения, то в чем же шутка?
      – Шутка разыгрывается за мой счет. Или, скорее, за счет моего ребенка. Через несколько минут я, возможно, узнаю ответ. Но он не узнает. Он лежит там, позади нас, спит в одном из морозильников. И у меня не будет ни малейшей возможности рассказать ему этот ответ. А ведь как раз ему-то и необходимо это знать. Разве это не забавно?
      – Если в вашем понимании это шутка, то лучше уж занимайтесь салонными фокусами, Феликс.
      Гамильтон не без самодовольства пожал плечами.
      – В некоторых кругах меня почитают заправским остряком, – похвалился он. – Иногда я сам поражаюсь… Идут!
      На этот раз атака была организованной, нападающие веером развернулись от обеих дверей. Несколько секунд и Феликс, и Мордан были очень заняты, потом все кончилось.
      – Кто-нибудь прорвался? – осведомился Гамильтон.
      – Похоже, двое, – отозвался Мордан. – Прикройте лестницу, Феликс. Я буду отсюда следить за дверьми.
      Арбитр не заботился о своей безопасности – такое решение было продиктовано тактикой. Глаз и рука Мордана были точны и быстры, но Гамильтон был моложе и сильнее. Лежа на животе, он наблюдал за лестницей – большая часть его тела была защищена при этом металлом платформы и стеллажей. С первым выстрелом Феликсу повезло – противник высунул голову, глядя в другую сторону. Феликс уложил его с дырой в затылке и оторванным лбом. Затем он поспешно сменил позицию. Однако пистолет его был пуст.
      Второй противник быстро вскарабкался по лестнице. Феликс ударил его рукояткой пистолета и схватился врукопашную, стараясь вырвать бластер.
      Нападающий чуть было не стащил Гамильтона вниз, но тот изо всех сил рванул его голову назад; послышался хруст ломающейся кости, и мятежник обмяк.
      Гамильтон вернулся к Мордану.
      – Хорошо. Где оружие?
      Феликс пожал плечами и развел руками.
      – Два излучателя должны быть у подножия лестницы.
      – За ними вы спуститься все равно не успеете. Лучше оставайтесь здесь и возьмите бластер Марты.
      – Да, сэр.
      Гамильтон отполз назад, объяснил, что ему нужен бластер, и посоветовал Марте укрыться между стеллажей. Та запротестовала.
      – Приказ шефа, – не моргнув глазом соврал Гамильтон и повернулся к Филлис: – Как дела, малышка?
      – В порядке.
      – Держи нос повыше, а голову пониже.
      Гамильтон взглянул на счетчики обоих излучателей – в них оставался одинаковый заряд. Опустив в кобуру оружие Монро-Альфы и быстро взглянув на дверь, которую охраняла Филлис, он взял ее за подбородок, повернул к себе лицом и торопливо поцеловал.
      – На память, – сказал он и сразу же отвернулся. За это время Мордан не заметил никакой активности со стороны противника.
      – Но она непременно проявится, – добавил Арбитр. – Мы вынуждены экономить заряды, и скоро они это поймут.
      Ожидание казалось бесконечным. Оба угрюмо воздерживались от стрельбы по целям, которые им услужливо предлагались.
      – Думаю, – заметил наконец Мордан, – стоит израсходовать в следующий раз один заряд – это может дать нам еще некоторую отсрочку.
      – Уж не посетила ли вас бредовая мысль, будто мы все-таки сможем выкарабкаться? Я начинаю подозревать, что блюстители и не догадываются о нападении на Клинику.
      – Может, вы и правы. Но мы все равно будем держаться.
      – Разумеется.
      Скоро перед ними появилась цель – и достаточно четкая, чтобы понять, что это человек, а не муляж. Мордан достал его лучом. Человек упал на видном месте, однако, экономя заряды, осажденные позволили ему беспрепятственно уползти.
      – Послушайте, Клод, – Гамильтон коротко взглянул на Арбитра, – а ведь стоило бы постараться выяснить наконец, что же происходит, когда гаснет свет. Почему никто не взялся за это всерьез?
      – Религия занимается. И философия.
      – Я не это имею в виду. Этим следует заняться, как и любой… – он остановился. – Вам не кажется, что чем-то пахнет?
      – Неуверен… – Мордан потянул воздух носом. – На что похож запах?
      – Сладковатый… Он… – Неожиданно Феликс ощутил головокружение – ничего подобного прежде он никогда не испытывал. Он увидел двух Морданов разом. – Газ, – догадался он, – они до нас добрались. Пока, дружище.
      Он попытался добраться до прохода, в котором дежурила Филлис, но сумел сделать лишь несколько неуверенных движений и, растянувшись, остался лежать ничком.

      Быть мертвым оказалось приятно. Приятно и спокойно – без скуки. Но немножко одиноко. Гамильтону недоставало остальных – безмятежного Мордана, отважной Филлис, Клиффа с его застывшим лицом. И еще того забавного маленького человечка, трогательного владельца бара «Млечный путь». Как же его звали?
      Херби? Герберт? Что-то вроде этого… Гамильтон отчетливо представлял себе его лицо, однако имена без слов приобретали совсем иной вкус. Почему он назвал того человека Гербертом?
      Неважно. В следующий раз он не изберет своим делом математику. Математика – материя скучная и безвкусная. Теория игр… Любую игру всегда можно прервать. Какой в ней интерес, если результат заранее известен? Однажды он изобрел подобную игру, назвав ее «Тщетность» – играя как угодно, вы были изначально обречены на выигрыш. Нет, это был вовсе не он, а игрок по имени Гамильтон. Сам он не Гамильтон – по крайней мере, в этой игре. Он генетик – вот здорово: игра в игре! Меняйте правила по ходу игры. Двигайте игроков по кругу. Обманывайте сами себя.
      «Закройте глаза и не подглядывайте, а я вам что-то дам – и это будет сюрприз!»
      Сюрприз – вот суть игры. Вы запираете собственную память на ключ и обещаете не подглядывать, а потом разыгрываете вами избранную часть, подчиняясь правилам, определенным для данного игрока. Временами, правда, сюрпризы могут оказаться страшненькими – очень неприятно, например, когда тебе отжигают пальцы.
      Нет! Эту позицию проиграл вовсе не он. Это был автомат – некоторые роли должны быть отведены автоматам. Именно автомату он отжег пальцы, хотя в свое время это и показалось ему реальностью.
      При пробуждении так бывало всегда. Всякий раз трудновато было вспомнить, какую из ролей ты играл – забывая, что играл все. Ну что ж, это была игра – единственная игра в городе, и больше заняться было нечем. Что он мог поделать, если игра была жульничеством? Но в следующий раз он придумает другую игру. В следующий раз…
      Глаза его не действовали. Они были открыты – но увидеть он ничего не мог.
      Чертовски странно – явно какая-то ошибка…
      – Эй! Что тут происходит?
      Это был его собственный голос. Он сел – и с лица упала повязка. Все вокруг было таким ярким, что стало больно глазам.
      – В чем дело, Феликс?
      Повернувшись на голос, Гамильтон попытался сфокусировать слезящиеся от рези глаза. В нескольких футах от него лежал Мордан. О чем это он хотел у Мордана спросить? Как-то вылетело из головы…
      – Не могу сказать, чтобы я хорошо себя чувствовал, Клод. Как долго мы были мертвы?
      – Вы не мертвы. Вы просто немного больны. Это пройдет.
      – Болен? Это так называется?
      – Да. Однажды и я болел – лет тридцать назад. Это было очень похоже.
      – А… – он все еще никак не мог вспомнить, о чем же хотел спросить Мордана. Между тем это было нечто важное – такое, чего Клод не мог не знать. Клод вообще знал все – ведь правила составлял он.
      – Хотите узнать, что произошло? – поинтересовался Мордан.
      Может, он и хотел.
      – Они пустили газ, да? Потом я уже ничего не помню.
      А между тем там было нечто, о чем обязательно надо было вспомнить.
      – Газ действительно был пущен, только – блюстителями. Через систему кондиционирования воздуха. Нам повезло: никто не знал, что мы находимся внутри, в осаде, но, к счастью, они не были уверены, что весь персонал успел покинуть здание – иначе применили бы смертоносный газ.
      В голове у Гамильтона мало-помалу прояснялось. Он уже вспомнил сражение во всех деталях.
      – Вот, значит, как? И сколько же их осталось? Скольких мы не смогли достать?
      – Точно не знаю, а выяснять, вероятно, уже поздно. Думаю, они все уже мертвы.
      – Мертвы? Но почему? Не сожгли же их, пока они лежали без сознания?
      – Нет… Но без немедленного введения противоядия этот газ тоже смертелен, а я опасаюсь, что врачи были слегка переутомлены. Во всяком случае, наших людей спасали первыми.
      – Старый лицемер, – ухмыльнулся Гамильтон и вдруг спохватился: – Эй? А что с Филлис?
      – С ней все в порядке – и с Мартой тоже. Я проверил, когда очнулся. Кстати, вы знаете, что храпите во сне?
      – Правда?
      – Неистово. Я слушал эту музыку больше часа. Должно быть, вы глотнули больше газа, чем я. Возможно, вы боролись…
      – Может быть. Не знаю. Кстати, где мы? Гамильтон скинул ноги с кровати и попытался встать – предприятие, оказавшееся не слишком благоразумным; он едва не упал навзничь.
      – Ложитесь, – посоветовал Мордан, – вам нельзя подниматься еще несколько часов.
      – Пожалуй, вы правы, – согласился Гамильтон, снова откидываясь на подушки.
      – Забавное ощущение: я думал, что вот-вот полечу.
      – Мы рядом с больницей Карстерса, во временной пристройке, – продолжал Мордан. – Естественно, сегодня здесь тесновато.
      – Все кончилось? Мы победили?
      – Разумеется, победили. Я же говорил, что конечный результат не вызывал сомнений.
      – Помню, но мне никогда не была понятна ваша уверенность.
      Прежде чем ответить, Мордан помолчал, размышляя.
      – Вероятно, проще всего было бы сказать, что у них изначально отсутствовало главное слагаемое успеха. Их лидеры в большинстве своем – генетически скудные типы, у которых самомнение намного превосходит способности. Сомневаюсь, чтобы у кого-либо из них хватило воображения представить себе всю сложность управления обществом – даже таким мертворожденным, какое они мечтали создать.
      – Говорили они так, словно во всем этом разбирались.
      – Без сомнения, – кивнул Мордан. – Это всеобщий недостаток, присущий расе с тех пор, как возникла социальная организация. Мелкий предприниматель считает свой крохотный бизнес делом столь же сложным и трудным, как управление всей страной. А значит, он воображает, что способен быть компетентным государственным деятелем, таким же как глава исполнительной власти. Забираясь в дебри истории, можно без колебаний утверждать, что многие крестьяне считали королевские обязанности пустячным делом, с которым они сами справились бы ничуть не хуже, выпади им такой шанс. Корни всего этого в недостатке воображения и великом самомнении.
      – Никогда бы не подумал, что им не хватает воображения.
      – Между созидательным воображением и дикой, неуправляемой фантазией – огромная разница. Один – шизофреник, мегаломаньяк, неспособный отличить факт от фантазии, другой же – тупой и упрямый практик. Но как бы то ни было, факт остается фактом: среди заговорщиков не было ни одного компетентного ученого, ни единого синтетиста. Осмелюсь предсказать: разобрав их архивы, мы обнаружим, что почти никто – а может быть, и вообще никто – из мятежников никогда и ни в чем не достиг бы заметного успеха. Они могли добиться превосходства лишь над себе подобными.
      Гамильтон пришел к выводу, что и сам замечал нечто похожее. Заговорщики производили впечатление людей, которым всегда что-то мешало. Среди них ему не встретилось никого, кто представлял бы собой заметную фигуру вне «Клуба выживших». Зато уж в клубе они раздувались от самомнения, планировали то, решали это, рассуждали о великих делах, которые свершат, когда «возьмут власть». Мелочь они все – вот кто.
      Но что бы ни говорил Мордан, мелочь опасная. Полудурок может сжечь вас с таким же успехом, как и любой другой.
      – Еще не спите, Феликс?
      – Нет.
      – Помните наш разговор во время осады?
      – М-м-м… да… полагаю, да.
      – Вы собирались что-то еще сказать, когда дали газ.
      Гамильтон медлил с ответом. Он помнил, что было у него на уме, однако облечь эти мысли в подходящие слова было трудно.
      – Понимаете, Клод, мне кажется, что ученые берутся за любые проблемы, кроме по-настоящему существенных. Человек хочет знать, «зачем», а наука объясняет ему «что».
      – «Зачем» – не дело науки. Ученые наблюдают, описывают, анализируют и предсказывают. Их проблемы – это «что», «как» и «почему». «Зачем» – это уже вне поля их деятельности.
      – Но почему бы «зачем» не входить в сферу внимания науки? Мне не важно, как далеко отсюда до Солнца. Я хочу знать, зачем Солнце там, а я смотрю на него отсюда. Я спрашиваю, зачем существует жизнь, а они объясняют мне, как получше испечь хлеб.