На следующий вечер Монро-Альфа снова посетил свою ортосупругу. Она встретила его с улыбкой.
      – Два вечера подряд! Можно подумать, ты ухаживаешь за мной, Клиффорд!
      – Мне казалось, тебе хочется пойти на этот прием, – безжизненным тоном отозвался Монро-Альфа.
      – Конечно, дорогой. И очень ценю, что ты меня берешь. Я буду готова через полминуты.
      Она встала и выскользнула из комнаты легким, грациозным движением. В свое время Ларсен Хэйзел была популярной звездой танца – как в записи, так и в прямом эфире. Но у нее хватило мудрости вовремя уйти со сцены и не бороться за место под солнцем с молодыми конкурентками. Сейчас ей было тридцать – на два года меньше, чем мужу.
      – Вот я и готова, – объявила Хэйзел, хотя времени прошло едва ли больше, чем она обещала.
      Монро– Альфе следовало, разумеется, оценить ее костюм, который и в самом деле того заслуживал, -он не только подчеркивал восхитительную фигуру, но и гармонировал ярко-зеленым русалочьим цветом с волосами, сандалиями и всеми аксессуарами цвета тусклого золота. Во всяком случае, Монро-Альфа должен был отметить, что Хэйзел, подбирая костюм и украшения, учла металлический цвет его собственного облегающего одеяния. Однако вместо всего этого Монро-Альфа лишь сказал:
      – Прекрасно. Мы успеем как раз вовремя.
      – Это новое платье, Клиффорд.
      – И очень милое. Пошли?
      – Да, конечно.
      По дороге он говорил мало, наблюдая за движением так внимательно, словно маленькая авиетка без его помощи не может отыскать путь в столпотворении транспорта. Когда машина наконец опустилась на крышу огромного высотного дома, Монро-Альфа уже начал была поднимать дверцу, но Хэйзел положила руку ему на плечо.
      – Минутку, Клиффорд. Не могли бы мы немножко поговорить, прежде чем растеряемся в толпе.
      – Ну разумеется. Что-нибудь случилось?
      – Ничего. Или – все. Клиффорд, дорогой, нам совершенно незачем тянуть дальше то, что происходит.
      – То есть? Что ты имеешь в виду?
      – Ты поймешь, если хоть на минуту призадумаешься. Я больше не нужна тебе – разве не так?
      – Но… Как ты можешь это говорить? Ты замечательная женщина, Хэйзел. О лучшей никто не может и мечтать.
      – М-м-м… Может быть. У меня нет тайных пороков, и, насколько мне известно, я никогда не делала тебе ничего плохого. Только я не это имею в виду. Тебе больше не радостно со мной, ты не испытываешь душевного подъема.
      – Но… Это же совсем не так! Я не мог бы пожелать себе лучшего товарища, чем ты. У нас никогда не было спо…
      Хэйзел прервала его жестом.
      – Ты все еще не понимаешь. Может быть, даже лучше было бы, если бы мы иногда немного ссорились. Тогда бы я, быть может, поняла, что происходит там, внутри, за этими твоими большими, серьезными глазами. Не скажу, чтобы я тебе не нравилась – насколько тебе вообще кто-нибудь может нравиться. Иногда тебе даже хорошо со мной – когда ты устал или просто под настроение. Но этого мало. И я слишком люблю тебя, дорогой, чтобы меня это не тревожило. Тебе необходимо что-то большее, чем могу дать я.
      – Не представляю себе, каким образом женщина могла бы дать мне больше.
      – А я знаю, потому что когда-то сама могла это делать. Помнишь то время, когда мы только что зарегистрировали наш брак? Вот тогда ты испытывал душевный подъем. Ты был счастлив. И делал счастливой меня. Ты так трогательно радовался мне и всему, что со мною связано, что порой мне хотелось заплакать просто от того, что ты рядом.
      – Но я и не перестаю тебе радоваться.
      – Сознательно – нет. Но мне кажется, я понимаю, как это произошло.
      – Как?
      – Тогда я все еще была танцовщицей. Великой Хэйзел. Всем, чем ты никогда не был. Блеск, музыка и яркий свет. Ты заходил ко мне после представления – и, чуть завидев меня, становился таким гордым, таким счастливым! А я – я была так увлечена твоим интеллектом (он и сейчас увлекает меня, дорогой) и так польщена твоим вниманием…
      – Ведь ты могла выбрать любого красавца в стране!
      – Никто из них не смотрел на меня, как ты. Но дело не в этом. Блеск мне не присущ – и никогда не привлекал. Я была лишь трудолюбивой девушкой, делавшей то, что она лучше всего умеет. А теперь огни погасли, музыка смолкла – и я тебе больше не нужна.
      – Не говори так, девочка.
      Хэйзел снова положила руку ему на плечо.
      – Не обманывай себя, Клифф. Чувства мои не оскорблены. Они и всегда были скорее материнскими, чем романтическими. Ты – мой ребенок. И ты несчастлив. А я хочу видеть тебя счастливым.
      – Что же делать? – беспомощно пожал плечами Монро-Альфа. – Даже если все обстоит именно так, как ты говоришь – что ж с этим поделаешь?
      – Попробую угадать. Где-то есть девушка, и вправду такая, какой ты себе меня когда-то представлял. Девушка, которая сможет дать тебе все, что когда-то давала я, просто оставаясь притом сама собой.
      – Хм-м-м! Не представляю себе, где ее найти. Такой не существует в природе. Нет, девочка, корень зла во мне, а не в тебе. Это я скелет на празднике. Я угрюм от природы – вот в чем дело.
      – Сам ты «хм-м-м!». Ты не нашел ее только потому, что не искал. Ты катишь по колее, Клифф. По вторникам и пятницам – обеды у Хэйзел. По понедельникам и четвергам – занятия в спортзале. По уик-эндам – выезд за город и поглощение природного витамина О. Тебя надо вышибить из колеи. Завтра я иду и регистрирую «по взаимному согласию».
      – Ты не сделаешь этого!
      – Обязательно сделаю. Тогда, если встретишь женщину, которая тебе по-настоящему понравится, ты сможешь без всяких препятствий остаться с ней.
      – Но, Хэйзел, я не хочу, чтобы ты от меня отдалилась.
      – А я и не собираюсь отдаляться. Я лишь хочу встряхнуть тебя, чтобы ты повнимательнее посмотрел по сторонам. Можешь приходить ко мне – даже если женишься вновь. Но этим мероприятиям по четвергам и вторникам – конец. Попробуй поймать меня по телефону глубокой ночью или смойся из своего священного офиса в рабочее время.
      – Но ведь на самом-то деле ты же не хочешь, чтобы я начал бегать за другими женщинами, правда?
      Хэйзел взяла его за подбородок.
      – Клиффорд, ты большой, очаровательный дурак. В арифметике ты Господь Бог, но в женщинах не разбираешься абсолютно. – Она поцеловала Монро-Альфу. – Расслабься. Мамочке лучше знать.
      – Но…
      – Нас ждут.
      Монро– Альфа откинул дверцу, и они вышли. Городской дом Джонсон-Смит Эстер занимал всю крышу огромного высотного «муравейника». Это был выдающийся пример выдающегося расточительства. Жилые помещения (ибо груду странным образом смонтированных строительных материалов язык не поворачивался назвать домом) занимали около трети пространства, остальное было отведено садам -крытым и открытым. Своим происхождением до смешного большой доход мужа Эстер был обязан автоматической мебели, и потому хозяйке взбрело в голову, что дома автоматики должно быть как можно меньше. Именно по этой причине накидки – у Монро-Альфы и Хэйзел их не было – предложили им живые слуги. Затем слуги проводили гостей к подножию широкой лестницы, на верхней площадке которой их встречала хозяйка. Приветствуя Клиффорда и Хэйзел, она протянула им обе руки.
      – Дорогая моя! – защебетала она, обращаясь к Хэйзел. – Как мило с вашей стороны прийти! И ваш блестящий супруг! – Эстер повернулась к почетному гостю, стоявшему возле нее. – Доктор Торгсен, эти двое – из числа самых дорогих моих друзей! Ларсен Хэйзел – это такая талантливая малышка! Правда-правда. И мистер Монро-Альфа Клиффорд. Он чем-то там занимается по части денег, в Министерстве финансов. Уверена, что вы поймете, но я – нет.
      Торгсен ухитрился нахмуриться и улыбнуться одновременно.
      – Ларсен Хэйзел? Конечно же – я вас узнал. Вы будете сегодня для нас танцевать?
      – Я больше не танцую.
      – Какая жалость! Это первая неудачная перемена, которую я обнаружил на Земле. Меня здесь не было десять лет.
      – Да, вы были на Плутоне. Как там живется, доктор?
      – Прохладно. – На лице его вновь возникло немного пугающее двойственное выражение.
      Клиффорд поймал его взгляд и отдал глубокий поклон.
      – Я польщен, высокоученый сэр.
      – Пусть это… я хочу сказать, как раз наоборот. Или что-то в этом роде. Черт возьми, сэр, я совсем отвык от этой вычурной вежливости. Забыл, как это делается. У нас там общинная колония, знаете ли. Без оружия.
      Только теперь Монро-Альфа с удивлением заметил, что Торгсен безоружен и носит повязку, хотя ведет себя с беззаботной надменностью уверенного в себе вооруженного гражданина.
      – Должно быть, у вас там совсем другая жизнь? – предположил он.
      – Да, знаете ли, совсем не такая. Работаешь, потом чуть-чуть поболтаешь – и на боковую, а там – снова за работу. А вы, значит, погрузились в финансы? Чем занимаетесь?
      – Рассчитываю проблемы повторных капиталовложений.
      – Вот оно что! Тогда я знаю, кто вы. О ваших уточнениях общих решений наслышаны даже мы на Плутоне. Высший класс! Они превращают наши маленькие головоломки со стереопараллаксами в сущую безделицу.
      – Я бы так не сказал.
      – Зато я говорю. Возможно, нам выдастся еще случай потолковать. Вы могли бы мне кое-что посоветовать.
      – Вы окажете мне честь.
      Несколько опоздавших гостей уже топтались позади них, и Хэйзел видела, что хозяйка начинает проявлять нетерпение. Она тронула Монро-Альфу за руку, и они двинулись дальше.
      – Развлекайтесь, дорогие мои, – напутствовала их Эстер. – Там есть – ну кое-что… – и она неопределенна взмахнула рукой.
      «Кое– что» в самом деле было. В одном из двух зрительных залов демонстрировали все новейшие и наимоднейшие стереокассеты, во втором, для тех, кто был не способен расслабиться, не будучи в курсе всего, что происходит за пределами прямой видимости -шли выпуски текущих новостей.
      Разумеется, были здесь и комнаты для игр, а также дюжины уютных гнездышек, где небольшие компании или пары могли бы без помех насладиться обществом друг друга tete-a-tete [Наедине (фр.)]. В толпе гостей бродил популярный иллюзионист, демонстрировавший всем, кому это было интересно, свои шутки, надувательства, невероятную ловкость рук. И повсюду были в изобилии представлены изысканные напитки и яства.
      В огромном бальном зале с разноцветным мозаичным полом народу было мало – танцы еще не начались. Громадное помещение зала смыкалось с одним из крытых садов – там было совершенно темно, лишь цветные лучи декоративной подсветки пробивались со дна маленьких прудов, выложенных камнем. Другая стена бального зала была прозрачна, и за нею находился плавательный бассейн, поверхность которого располагалась этажом выше. Лучи цветных прожекторов, пронизывая толщу воды и фигуры грациозно двигавшихся пловцов, вносили жизнь и гармонию в открывающуюся за хрустальной стеной картину.
      Клиффорд и Хэйзел уселись возле этой стены, вглядываясь в глубину бассейна.
      – Потанцуем? – спросил Монро-Альфа.
      – Нет. Может быть, позже…
      Сверху, с поверхности, скользнула девушка, замерла, разглядывая их, и выпустила цепочку пузырьков взмывших вдоль стекла. Хэйзел обвела пальцем по стеклу нос пловчихи. Женщины улыбнулись друг другу.
      – Я бы тоже не прочь нырнуть, если не возражаешь.
      – Нисколько.
      – Компанию составишь?
      – Нет, спасибо.
      Когда Хэйзел ушла, Монро-Альфа несколько минут бесцельно слонялся по соседним залам, нерешительно подыскивая убежище, где бы мог в одиночестве понянчить свою меланхолию – развлечения оставляли его равнодушным; в лучшем случае он готов был немножко выпить. Но парочки – и отнюдь не меланхоличные! – были охвачены тем же стремлением, так что все уютные уголки оказались заселены. В конце концов Клиффорд сдался и вошел в средних размеров комнату, где уже расположилась холостяцкая компания в полдюжины человек и предавалась древнему спорту – решала мировые проблемы, утопляя оные в словах.
      На пороге Монро-Альфа заколебался было, вопросительно поднял брови, получил в ответ небрежно-любезное согласие одного из присутствующих, с которым встретился взглядом, и лишь тогда вошел и опустился на стул. Сессия пустозвонов тем временем продолжала работу.
      – Допустим, они вскроют поле, – говорил один. – И что это даст? Что в нем обнаружится? Скорее всего, несколько каких-то изделий, возможно – записи того периода, когда поле было поставлено. Но больше – ничего. Предположение, будто там, в стасисе, может веками сохраняться в неизменном виде жизнь – полная нелепость?
      – Откуда вы знаете? – возразил другой. – Без сомнения, они полагали будто нашли способ приостанавливать, так сказать замораживать процесс накопления энтропии. Инструкции совершенно ясны…
      Монро– Альфа начал понимать, о чем идет речь. Так называемое Адирондакское стасис-поле поколением раньше было обнаружено в глубине гор, от которых и получило название. В то время оно на несколько дней стало сенсацией. Не то чтобы это было эффектное зрелище -просто непроницаемая область полного отражения, этакое кубическое зеркало. Впрочем, о непроницаемости в полном смысле слова говорить было, пожалуй, нельзя – настоящих попыток проникнуть внутрь стасис-поля предпринято не было из-за плиты с инструкцией которая лежала рядом. В ней утверждалось, что поле установлено в 1926 году (по старому стилю) и содержит живые образцы, которые могут быть высвобождены нижеследующим способом… Но ниже ничего не было.
      Поскольку поле не было передано в ведение какого-либо института, многие готовы были считать всю эту историю чьей-то мистификацией. Однако попытки раскрыть загадку отсутствующей на плите инструкции предпринимались постоянно До Монро-Альфы дошел слух, будто бы надпись была наконец прочитана, хотя он не обратил на это особого внимания – программы новостей вечно сообщают о чудесах, которые на поверку оказываются чем-то вполне тривиальным. Сейчас Клиффорд не мог даже припомнить, как именно надпись была прочтена – в отраженном образе, в поляризованном свете?
      – Интереснее всего другое, – вмещался в разговор третий, худощавый человек лет тридцати на вид, одетый в бирюзовый шелковый костюм, подчеркивающий бледность его лица. – Давайте попытаемся рассмотреть проблему гипотетического человека, перенесенного к нам таким образом из Смутных Времен, в чисто интеллектуальном аспекте. Что подумает он о мире, в котором неожиданно оказался! И что можем мы предложить ему взамен оставленного в прошлом?
      – Что мы сможем ему предложить?! Да все! Оглянитесь вокруг.
      – Да, – подтвердил молодой человек с надменной улыбкой, – оглянитесь вокруг. Машины – но зачем ему машины? Он является к нам из раннего, более отважного мира. Мира достоинства и независимости. Каждый возделывал тогда свой участок земли – и жена его была рядом с ним. Он воспитывал своих собственных детей прямыми и сильными и учил их отвоевывать свой хлеб у матери-земли. В его доме не было искусственного освещения – но он в этом и не нуждался. Он вставал с зарей и занимался серьезными, основательными делами. На закате, утомившись от трудов праведных, он приветствовал ночной отдых. Трудовой пот он смывал, окунаясь в собственный ручей, и не нуждался в затейливых плавательных бассейнах. Твердо, как скала, стоял он на земле.
      – И вы действительно полагаете, будто нынешний комфорт понравился бы ему меньше, чем его жизнь?
      – Именно так. Эти люди были счастливы. Они вели естественную жизнь – как и было предначертано Богом.
      Мысленно Монро-Альфа всесторонне рассмотрел предложенную концепцию. В ней было что-то чертовски привлекательное. Внезапно он ясно ощутил, что не питает ни малейшей любви к современной технике. Даже к своему главному интегратору. В конце концов, его всегда интересовали не машины, а сложные математические принципы. А с каких это пор математику нужны еще инструменты – помимо собственной головы? Пифагор отлично обходился палочкой да полоской песка. Что же до всего остального, то будь они с Хэйзел партнерами по вековечной борьбе с матерью-землей за хлеб насущный – разве они расстались бы?
      Закрыв глаза, он представил себя в простом и естественном 1926 году. На нем была домотканая одежда – творение умелых рук его жены; или даже звериные шкуры, ею же выделанные после того, как он собственноручно распялил их на двери хижины. «И еще – где-то поблизости должны быть дети, штуки три», – подумал Клиффорд. Окончив дневной труд, он поднимался бы со старшим сыном на вершину холма, чтобы научить его любоваться красотой заката. А когда на небе проступят звезды – он станет приобщать мальчика к чудесам астрономии.
      Мудрость будет передаваться от отца к сыну, как это было всегда.
      Будут и соседи – сильные, молчаливые люди, чей короткий поклон и твердое рукопожатие означают куда больше, чем случайные знакомства в современном «цивилизованном обществе».
      Впрочем, отнюдь не все восприняли этот тезис с тою же готовностью, что и Монро-Альфа. Аргументы взлетали, перебивая друг друга, постепенно становясь все более язвительными. Молодой человек, с легкой руки которого и возник спор – кажется, его звали Джеральд – встал и, учтиво извинившись, удалился: похоже, он был недоволен тем, как были восприняты его идеи.
      Монро-Альфа быстро поднялся и последовал за ним.
      – Прошу прощения, благородный сэр…
      Джеральд остановился.
      – Да?
      – Меня заинтересовали ваши идеи. Может быть, мы где-нибудь присядем?
      – С удовольствием.
      Гамильтон Феликс появился на приеме довольно поздно. Репутация и финансовое положение обеспечивали ему приглашение на любой прием Джонсон-Смит Эстер, хотя она и не любила его, догадываясь о снисходительном, презрении, с которым он к ней относился. Альтернативные варианты, которые в другом случае могли бы заставить его увильнуть от приглашения, не искушали Гамильтона – приемы Эстер прямо-таки кишели любопытными людьми в забавных комбинациях. Не обладая собственными талантами, она умела собирать у себя в доме блестящих, интересных людей, и Гамильтону это нравилось. Во всяком случае, на ее приемах всегда собиралось множество народу, а народ был всегда забавен, и чем многолюднее оказывалось сборище, тем веселее там было Гамильтону.
      Почти сразу он встретил Монро-Альфу – в компании молодого человека, одетого в синее, что явно не гармонировало с цветом его лица. Гамильтон тронул друга за плечо.
      – Привет, Клифф.
      – О, привет, Феликс.
      – Заняты?
      – В данный момент – да. Может, позже?…
      – Уделите мне секунду. Видите того нахала, что прислонился к колонне? Вот – он смотрит в нашу сторону.
      – И что же?
      – Мне почему-то кажется, будто его лицо мне знакомо, но никак не могу вспомнить откуда.
      – Зато я могу. Он из компании того задиры, которого вы подстрелили позавчера вечером. Если только это не его близнец, разумеется.
      – Та-ак! Это становится интересным…
      – Только постарайтесь не впутываться в неприятности, Феликс.
      – Не беспокойтесь. Спасибо, Клифф.
      – Не за что.
      Монро– Альфа с Джеральдом двинулись дальше, оставив Гамильтона наблюдать за человеком, вызвавшим его любопытство. Тот, видимо, почувствовал, что привлек к себе интерес Феликса, поскольку оставил свое место возле колонны и прямиком направился к нему. Остановившись, как того требовал церемониал, в трех шагах, он произнес:
      – Я пришел с миром, благородный сэр.
      – В Доме Гостеприимства нет места вражде, – столь же церемонно процитировал Феликс.
      – Вы очень любезны, сэр. Меня зовут Мак-Фи Норберт.
      – Благодарю вас. А меня – Гамильтон Феликс.
      – Да, я знаю.
      Неожиданно Гамильтон резко сменил тон.
      – Ага! А знал ли это ваш приятель, пытаясь полоснуть меня лучом?
      Мак– Фи быстро оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что этих слов никто не услышал. Ему явно не по душе был оборот, который начал принимать разговор.
      – Тише, тише, сэр, – запротестовал он, – я же сказал, что пришел с миром.
      Это было ошибкой – прискорбной ошибкой. Ссору мой знакомый затевал не с вами.
      – Вот как? Тогда почему же он вызвал меня?
      – Повторяю: это была ошибка. Я глубоко сожалею.
      – Послушайте, – возмутился Гамильтон, – разве это по протоколу? Если ваш приятель искренне ошибся, то почему бы ему не прийти ко мне, как подобает мужчине? Я приму его миролюбиво.
      – Он не в состоянии.
      – Почему? Ведь я ранил его всего лишь в руку.
      – И тем не менее, он не в состоянии. Уверяю вас. Он был… наказан.
      Гамильтон внимательно посмотрел на собеседника.
      – Вы говорите: «наказан». Так, что не в состоянии встретиться со мной. Может быть, он «наказан» настолько, что должен встретиться с гробовщиком?
      Какое-то мгновение Мак-Фи колебался.
      – Можем мы поговорить наедине? Конфиденциально?
      – Похоже, здесь скрыто куда больше, чем видно над водой, Я не люблю секретов, друг Норберт.
      – Жаль, – пожал плечами Мак-Фи.
      Гамильтон обдумал ситуацию. В конце концов, почему бы и нет? Положение казалось забавным. Он взял собеседника под руку
      – Раз так – давайте посекретничаем. Где?
      Мак-Фи вновь наполнил стакан.
      – Нам известно, друг Феликс, что вы не слишком симпатизируете смехотворной генетической политике нашей так называемой культуры.
      – Откуда?
      – Разве это существенно? У нас свои способы доискиваться до истины. Я знаю, что вы человек смелый и талантливый, вдобавок, готовый к неожиданностям. Хотели бы вы приложить силы и дарования к работе над действительно стоящим проектом?
      – Прежде всего я должен знать, в чем он заключается.
      – Естественно. Позвольте сказать… Впрочем, нет может быть, лучше ничего не говорить. К чему отягощать вас секретами?
      Гамильтон отказался делать встречный шаг. Мак-Фи держал паузу, сколько мог, но в конце концов вынужден был продолжить:
      – Могу ли я доверять вам, друг мой?
      – Если не можете – чего будут стоить мои заверения?
      В первый раз напряженный взгляд глубоко посаженных глаз Мак-Фи немного смягчился, а по губам скользнул легкий намек на улыбку.
      – Тут вы меня поймали. Ну… Я считаю себя неплохим знатоком человеческой натуры. И потому намерен довериться вам. И все же – не забывайте, это секрет. Можете ли вы представить себе научную программу, составленную так, чтобы дать нам максимум того, что позволяют наши научные знания, и не стесненную при этом дурацкими правилами, которыми руководствуются наши официозные генетики?
      – Вполне.
      – Программу, которую осуществляют и поддерживают люди с жестким мышлением, способные думать самостоятельно?
      Гамильтон кивнул. Он по-прежнему гадал, куда клонит этот деятель, однако решил играть до конца.
      – Я не вправе сказать вам больше – здесь, – заключил Мак-Фи. – Вы знаете, где находится Дом Волчицы?
      – Разумеется.
      – Вы член братства?
      Гамильтон кивнул. К Древнему Благотворительному Братству Волчицы принадлежал едва ли не всякий – орден обладал избирательностью проливного дождя. Сам Феликс не заглядывал в Дом Волчицы и раз в полгода, однако располагать местом для встреч в любом чужом городе было удобно.
      – Прекрасно, Можем мы встретиться там попозже, ночью?
      – Конечно.
      – Там есть комната, где собираются порой некоторые из моих друзей. Не трудитесь спрашивать у портье – она в холле Ромула и Рема, прямо напротив эскалатора. Скажем, в два часа?
      – Лучше в половине третьего.
      – Как вам угодно.
      Впервые Монро-Альфа Клиффорд заметил ее во время большого бала. Трудно объяснить, чем именно она привлекла его взгляд. Разумеется, она была красива – однако сама по себе красота не является для девушек знаком отличия. Они просто не могут не быть красивыми – как персидские кошки, бабочки «сатурния луна» или чистокровные скакуны. Нет, объяснить исходящее от девушки обаяние было куда труднее.
      Вероятно, достаточно просто сказать, что стоило Монро-Альфе увидеть ее, как он моментально забыл и о том восхитительно увлекательном разговоре, который еще недавно вел с Джеральдом, и о том, что, мягко выражаясь, не любил танцев и в бальном зале оказался по чистой случайности. Забыл он и о снедавшей его меланхолии.
      Впрочем, во всем этом Клиффорд не отдавал себе отчета. Он только взглянул на девушку во второй раз – и потом уже до конца танца старался не упустить ее из виду, из-за чего танцевал еще хуже обычного. Вместе с фигурами танца сменялись и партнеры, так что Монро-Альфе не единожды пришлось извиняться перед временными дамами за свою неуклюжесть.
      Впрочем, от этого он не стал двигаться ни на йоту более ловко и грациозно, поскольку все мысли его были заняты решением проблемы: сведут ли их с девушкой фигуры танца, сделав на какое-то время партнерами? Будь этот вопрос поставлен перед ним в качестве абстрактной задачи: «Дано: хореографическая партитура танца; требуется установить: вступят ли в контакт единицы А и Б» – Клиффорд нашел бы ответ почти интуитивно, если бы, разумеется, счел сие занятие достойным.
      Но совсем другое дело – пытаться отыскать решение в динамичной ситуации, когда сам он являлся одной из переменных величин. Находился ли он во второй паре? Или – в девятой?