– Эвелин, что ты?…
      Только на это я и был способен. Даже на связный вопрос меня не хватило.
      Нет-нет, минутку. Я все же смог задать вопрос:
      –  Эвелин, почему?
      Она только что дала мне возможность подумать над ответом почти минуту. Я тоже дал ей такую возможность. И остальные тоже. Джинни не спускала с нее глаз, но ее взгляд был равнодушен.
      Собравшись с духом, Эвелин ответила:
      – Джоэль, ты был первым человеком в моей жизни, который посмел воспротивиться воле моего дедушки. Ты единственный, кого я знаю, кому это сошло с рук. Ты вдохновил меня, и я стала музыкантом – единственным музыкантом за целых четыре поколения в моей семье. Может быть, именно музыка являлась источником твоего мужества. Это так и было! Ты единственный из тех, кого я знаю, кто решил, как это здорово – отправиться к звездам. И ты отправился.
      – Но…
      – Помолчи. Это только одно. Ты был самым первым взрослым человеком в моей жизни, кто принял меня всерьез. Кто не стал говорить со мной свысока, потому что я маленькая. Ты вел себя со мной как с равной, несмотря на разницу в росте, которую ты из вежливости не заметил.
      – Это было…
      – Я просила тебя помолчать. Из-за этого ты стал первым в моей жизни человеком, которому я позволила увидеть, какая я умная. Предыдущие эксперименты закончились плохо. Только ты не побоялся попросить меня о помощи, не побоялся получить от меня помощь. Это тебя даже не слишком сильно удивило.
      – Точно так же ко мне относился мой отец, когда я был маленьким. Я не знал, что можно повести себя иначе.
      – Ты был первым взрослым, кто вспомнил мое имя, когда увидел меня во второй раз. И прежде чем попросить меня о помощи, ты спросил, не попадет ли мне за это.
      Я пытался вспомнить. Неужели все так и было? Это происходило так давно…
      Но, с другой стороны, для нее это произошло более давно, чем для меня, – для нее тринадцать лет назад, а для меня шесть, с того дня, как мы с ней налетели друг на друга в коридоре Северного Поместья. Но почему же она запомнила все это гораздо лучше, чем я?
      –  Ты не стал смеяться надо мной.– Она растерялась, немного помедлила и добавила чуть тише: – Даже тогда, когда я сказала тебе, что выйду за тебя замуж. – А потом еще тише: – А ведь ты тогда был помолвлен.
      Джинни фыркнула, но промолчала.
      Эвелин осторожно шевельнула рукой и поплыла ко мне. Как-то раз вот так же медленно падал снег на Ганимеде, где сила притяжения невелика. Она плыла ко мне с удивительной грацией, и мне казалось, что ее глаза приближаются быстрее ее самой.
      – Джоэль Джонстон, ты был первым мужчиной, который написал мне письмо. Ты мой самый верный товарищ по переписке. Ты стал первым мужчиной, который продолжал мне писать даже тогда, когда стало ясно, что у нас не будет сексуальных отношений. Никто больше – ни мужчины, ни женщины не уделяли мне внимания, не ожидая от меня ничеговзамен. Мои письма были вдесятеро короче твоих, и они были тщательно отредактированы, благодаря дедушке Дику… а твои письма все равно продолжали приходить. И ты – единственный мужчина, какого я знаю или ожидала узнать, кому до последней молекулы плеватьна то, сколько у меня денег!
      Она мягко столкнулась со мной – во второй раз за шесть моих лет и за тринадцать ее. Теперь она стала выше. Теперь ее глаза находились совсем близко от моих. И ее губы тоже. Она обняла меня обеими руками. Я сделал то же самое. Она обхватила мои лодыжки своими и тем самым завершила наше объятие в невесомости. Мы прижались друг к другу теснее, и оба почувствовали мое возбуждение.
      – Я заставилаих полететь искать тебя, – сказала Эвелин. – Я сказала, что выброшусь в космос, если они этого не сделают. Они поняли, что я не шучу. Сейчас дед скорее бы сам отпилил себе ноги, чем решился потерять пятьдесят процентов оставшихся во всей вселенной конрадовских несушек. – Ее голос стал таким тихим, что мне пришлось читать по ее губам. – Но… ему… придется… это сделать.
      Не эти слова, а то, что я смотрел на ее губы, заставило меня поцеловать ее.
      Во время поцелуя почти все связные мысли меня покинули. Но, видимо, он длился очень долго, потому что мне хватило времени подумать о том, что ни одна женщина в моей жизни никогда не уделяла мне внимания столько лет подряд по какой-либопричине, не говоря уже о том, чтобы не иметь почти никакой надежды на взаимность. А она уделяла мне внимание, хотя несколько лет не слышала ни одной сыгранной мною ноты. Она выучилась музыке из-за меня. Ни с кем мне не было так приятно целоваться – я даже такого не представлял. И как было бы хорошо, если бы первые двое из наших детей освоили контрабас и ударные. Но наш первенец должен был стать барабанщиком.
      А потом мы немного отстранились друг от друга и поняли, что мы – внутри звездолета.
      – Ты полетишь с нами, да? – торжественно спросила Эвелин.
      – Я полечу с тобой, – так же торжественно ответил я.
      Мы одновременно улыбнулись.
      – Это безумие, да? – спросил я.
      – Еще какое, – сказала она.
      – Ох, хвала небесам. Я уже боялся, что со мной опять все в порядке.
      – За это не стоит опасаться, – послышался голос Джинни из дальнего конца отсека.
      Я посмотрел на нее и обнаружил, что ее лицо бесстрастно. Я вдруг поймал себя на мысли о том, что за все время нашего с Эвелин долгого поцелуя я даже не подумал о том, что на нас смотрит Джинни. Из-за этого мне захотелось улыбнуться еще шире, но я решил, что из вежливости не стоит этого делать. Болезнь чуть не убила меня – но теперь пришло полное исцеление. Эндрю, бедняга Эндрю, достался ей. Я желал ему всего наилучшего, я надеялся, что он достаточно гениален для того, чтобы уберечь свое "я" рядом с ней. Он преодолел скорость света. Так что – глядишь, может, и продержится.
      Но в моем сердце вдруг словно бы открылась течь, и моя радость стала проливаться в реальность. Я начал осознавать, что не имею внятного представления о том, что теперь будет, что мне делать. И как мне жить потом. Всем сердцем я хотел полететь с Эвелин, куда бы она ни направилась. Но как я мог покинуть столько друзей – любого из моих друзей, – как я мог оставить их погибать на борту "Шеффилда"? Если бы я остался, я смог бы, в лучшем случае, спасти жизнь хотя бы одного человека… Если не я, то вообще никто не выживет… Вот такие и еще десятки разных мыслей заметались в моей голове, но толку от них никакого не было.
      Эвелин заметила, как я погрустнел. Не могла не заметить.
      – Джоэль, что случилось?
      Я вздохнул.
      – Даже подумать не в силах о том, что брошу хоть кого-то, оставлю умирать от старости на этом корыте. Не знаю, смогу ли… Не знаю, как…
      Я не знал, как высказать свою дилемму даже себе самому.
      Слово взяла Дороти Робб:
      – Только у меня одной тут все в порядке с арифметикой?
      Все повернулись к ней. Она сдвинула брови.
      – Честно говоря, подсчитать сложновато. Но наверняка хоть кто-нибудь здесь знает, как пользоваться калькулятором?
      – Что вы хотите сказать, Дороти?! – воскликнула Эвелин.
      Дороти обратилась ко мне.
      – Джоэль, сколько пассажиров сейчас на борту "Шеффилда"?
      Я не был уверен в точном ответе. В последнее время произошло слишком много смертей, а времени следить за статистикой не было.
      – Можно пока остановиться на цифре четыреста пятьдесят?
      Дороти кивнула, закрыла глаза и сказала:
      – Итак: девять пассажиров за один полет – это получится всего сорок пять полетов… Ряд геометрически снижающихся продолжительностей перелетов, начиная с семидесяти пяти световых лет… Для удобства примем за ноль время разворота… – Она замолчала, но ее губы продолжали шевелиться. Все терпеливо ждали. Через некоторое время она сказала: – По самым грубым подсчетам – сто пятьдесят три года.
      У меня заныло сердце, но я кивнул. Мне нужно было понять, насколько все действительно худо.
      – Сколько человек мы сможем перевезти за первые семьдесят-восемьдесят лет? Ну понимаете – пока мы все не умрем от старости?
      Дороти посмотрела на меня так, как бабушка смотрит на ребенка, который только что поковырял в носу в присутствии посторонних.
      – Джоэль, Джоэль, речь идет о ста пятидесяти реальныхгодах.
      – Прошу про… Ох…
      Мое сердце радостно подпрыгнуло.
      – Поскольку этот корабль летит со скоростью примерно в девяносто девять процентов от скорости света, получится… еще секундочку… чуть меньше тридцати трех лет по бортовому времени.
      От волнения у меня кровь прихлынула к голове, зашумело в ушах. Мы все могли уцелеть! В расчеты Дороти не входило время на разворот, на посадку и обслуживание, на кучу разных других вещей, но это было не важно: это было осуществимо. Эндрю спас нас всех.
      Это меняло все. Впервые после отключения квантового реактивного двигателя я начал чувствовать что-то вроде настоящей надежды. А с этим чувством пришли смутные воспоминания о старинном фильме, героем которого был человек, борющийся со Временем. Ближе к концу фильма он сказал своему другу: "Это не отчаяние – с отчаянием бы я худо-бедно прожил. Надежда– вот что меня убивает!"
      Ну ладно. Лучше быть убитым, чем мертвым. Я умирал уже почти два десятка лет, с момента моего рождения. Поумирать еще лет семьдесят пять казалось совсем не так плохо.
      Если я мог провести эти годы с Эвелин.
      Открылся люк, в отсек вплыл Эндрю. Я словно бы вызвал его своими мыслями. Следом за ним появился Герб. Видимо, он проводил Эндрю сюда.
      – Привет, милая, – первым делом проговорил Эндрю и добавил: – Привет всем. Надеюсь, я не… – Он заметил меня и Эвелин. – Нет, видимо, все-таки да. Надо было постучать. Прошу прощения.
      – Сильно не переживайте, – успокоил его Герб. – Я его частенько вот так застукиваю.
      – И обычно с его подружкой, – добавил я.
      Эвелин повернулась ко мне, сверкая глазами, и мы одарили друг друга нашими лучшими убийственными взглядами. У нее здорово получилось. Я чуть было не моргнул.
      – Значит, я многого о тебе не знаю, да? – спросила она.
      – У меня это неплохо получается, – заверил я ее. – Не стесняйтесь, Эндрю. Аудитория меня не смущает. Ну, как там переговоры?
      Ему явно было не по себе.
      – Ну… они до сих обсуждают, что нужно сделать для того, чтобы провести эвакуацию пассажиров "Шеффилда" как можно эффективнее. Мистер Конрад предложил очень интересный план. Правда, нужно еще будет решить несколько проблем, но… послушайте, мы не могли бы поговорить по дороге? Ричард послал меня сюда, чтобы сказать вам, что он будет рад, если мы все вернемся на "Меркурий" прямо сейчас и начнем готовиться к немедленному старту. Очень важно потерять как можно меньше времени, это очевидно, поскольку любая потеря скажется на всей последовательности действий, а он очень торопится.
      Мы с Эвелин переглянулись и, придвинувшись ближе друг к другу, обнялись.
      – Так они близки к согласию? – спросила Джинни.
      Эндрю пожал плечами:
      – Твой дед хочет стартовать через две секунды после того, как за ним закроется люк. Мы даже не знаем, погружены ли все грузы, которые нам предложили, не говоря уже о том, уложены ли они соответствующим образом в нашем грузовом отсеке.
      Она кивнула.
      – Думаю, мы сможем продолжить разговор там. Пойдем.
      – Минутку, – вмешался я. – Есть вопрос.
      – Он только что сказал всем вам, что у нас нет ни минуты, – резко выговорила Джинни.
      – Я согласен с Эндрю. Но отсюда и вопрос: "мы" – это кто именно?
      Все озадаченно заморгали.
      – Десять мест. Вас семеро. Если таково желание Эвелин, я занимаю место номер восемь. Кто получит еще два?
      Все заморгали просто ошарашенно. У Герба вид был еще более сонный, чем обычно. Эндрю кашлянул.
      – Когда я уходил, к нам как раз согласился присоединиться мистер Хаттори.
      – Неужели? – хмыкнула Джинни. – И почему?
      Эндрю нахмурился.
      – Честно говоря, я не очень понял. Но Ричард как-то объяснил и вроде бы было понятно.
      – Хаттори! – вскрикнул лейтенант Брюс, отбросив последние попытки добиться того, чтобы никто не подумал, что он подслушивает. – Он-то с какой стати должен лететь первым рейсом? Какой-то бухгалтер несчастный!
      Джинни устремила на лейтенанта взгляд, полный жгучего презрения. Он как-то весь сморщился.
      – Уверена, вы предпочтете остаться в командном отсеке с людьми, которых интересуетваше мнение, лейтенант, поэтому мы теперь удалимся. Только ваша любезность позволила нам злоупотребить вашим гостеприимством. Ну, мы идем?
      Эвелин повернула голову и посмотрела на меня.
      – Тебе нужно что-то взять с собой, Джоэль? – Чуточку приподнялась одна бровь, едва заметно – уголок рта. – С кем-нибудь попрощаться?
      Я понятия не имел о том, куда мы направимся и чем станем заниматься, когда туда доберемся, и какой вклад я смогу сделать в общее дело.
      Я немного повысил голос:
      – Герб? Попрощаешься со всеми за меня, ладно? Ты знаешь, как это лучше сказать.
      – Если я не получу десятое место, – конечно, – отозвался Герб. – Только не оставляй мне, пожалуйста, свою папку с порнушкой. Я в нее уже давным-давно залез.
      – Капитан Конрад, – проговорил я так же громко, – я могу в качестве багажа захватить-с собой баритон-саксофон?
      – "Анну"? – спросила Эвелин.
      Я улыбнулся.
      – Ты неплохо читаешь с листа. Да, мою "Yanigasawa".
      Эндрю ответил:
      – Если бы места не хватило, я оторвал бы пару приборных панелей или еще что-нибудь.
      Мы с ним переглянулись.
      – Значит, я с моим саксом встречу всех вас около шлюзовой камеры, – сказал я.
      Эндрю сделал вид, что прочищает горло.
      – Джоэль, надеюсь, вы простите меня за своевольность. Я взял на себя смелость попросить, чтобы ваш серебряный баритон перенесли на борт "Меркурия" вскоре после нашей стыковки. Эвелин сказала, что вы захотите взять с собой именно этот инструмент. – Его взгляд заметался между Джинни и Эвелин. – Мне показалось, что это благоразумно.
      Я понимал, что он имеет в виду. Джинни и Эвелин представляли собой две стихии. Если одна из них заявила, что человек взойдет на борт, то вторая (умные деньги) заявила, что нужно сэкономить время и приступить к погрузке багажа.
      – Несомненно, – сказал я, и между нами возникло безмолвное взаимопонимание. – Пойдемте. Не терпится поскорее увидеть ваш корабль, капитан. Полагаю, вы пристыковались к главному пассажирскому люку?
      – Именно так. – Он обернулся к Гербу. – Мистер Джонсон, не согласитесь ли сопровождать нас? Я смогу показать вам то, о чем мы говорили по пути сюда.
      Герб кивнул.
      У Брюса был такой вид, будто он готов расплакаться. Ренник смотрел на меня так, словно намеревался сварить меня в кипятке. Дороти выглядела так, как будто ей жутко хочется облачиться в одежду судьи и незамедлительно зарегистрировать наш брак с Эвелин. Эндрю был похож на щенка, невероятно гордящегося тем, что он освоил какие-то новые потрясающие трюки и ему досмерти хочется их всем продемонстрировать.
      А Эвелин выглядела, как вся моя жизнь до самого конца, и улыбалась мне.
      Пройти надо было почти всю длину корабля, от носа до кормы, и путь оказался более долгим, чем я ожидал. Нам не встретилось много моих знакомых… нам вообще мало кто встретился. Похоже, большинство людей сидели в каютах и ждали, когда им объяснят, что, черт побери, происходит. Но мимо тех немногих друзей, кто попался нам по дороге, ни я, ни Герб не могли просто проплыть и не попрощаться с ними, не сказать ни слова. Кроме того, нам хотелось, чтобы по кораблю как можно скорее распространилась новость о том, что все останутся в живых, что рано или поздно всех отсюда заберут. Выразить такое парой коротких фраз у меня никогда бы не получилось. У Герба получалось намного лучше, ясное дело. Все, кроме одного из наших друзей, на новость отреагировали положительно и выразили согласие передать ее остальным. Лишь один – Ричи – уставился на меня, раззявив рот, потом развернулся и устремился прочь, не сказав ни слова.
      Только к самому концу пути от командного отсека до входа в шлюзовую камеру у меня начали появляться кое-какие мысли.
      Я поймал себя на том, что пытаюсь осмыслить все, что было сказано с того момента, как я оказался в отсеке, и кто именно что именно говорил. Все имело смысл, все раскладывалось по полочкам, кроме одного-единственного пункта в уравнении. И этот пункт не давал мне покоя. Из-за этого у меня противно сосало под ложечкой, но я никак не мог толком понять, в чем же дело.
      Эта мысль настолько меня занимала, что я почти не обращал внимания на то, как Эндрю взволнованно тараторит насчет своего изобретения, хотя мне ужасно хотелось послушать. Ведь он рассказывал мне о настоящей Загадке Веков. Но я был отвлечен своими раздумьями и потому почти ничего не понимал из того, о чем он мне рассказывал.
      А потом вдруг из общего шума вырвались три слова и, закрепившись в моем подсознании, со страшной силой взорвались. Я разжал пальцы, мой легкий скафандр уплыл от меня, и я не стал его догонять.
      – Энди, – неучтиво прервал я его. – Ты только что сказал… независимо от… ну, только что?
      Он возился со своим скафандром, пытался засунуть ноги в штанины. Неумеха, как и подобает истинному гению.
      – Прошу прощения? Да, Джоэль. Абсолютно независимо. Как я уже сказал, основа принципа синергизма радикальной иррелевантности…
      Я снова его перебил:
      – Эвелин? Ты понимаешь, в чем суть двигателя Эндрю? Он тебе объяснял?
      Эвелин оторвалась от облачения в скафандр.
      – Пытался, – проговорила она озадаченно, но весело. – Не получилось. Боюсь, мне не хватает твоей подготовки по физике.
      Я кивнул.
      – Дороти?
      Она покачала головой.
      – Меня моя подготовка по физике сгубила. Оказалось, все, что я знаю, в корне неправильно. После четвертого предложения я перестала слушать, и кажется, в тот момент Эндрю говорил о том, что вся масса бесконечна.
      – Так и есть, в каком-то смысле, – подтвердил Эндрю. – Понимаете…
      – Эндрю, мой новый друг, – сказал я ему, – мы не понимаем. Вполне возможно, мы просто не способны понять. Но мне бы хотелось быть как можно более уверенным в одном моменте, поэтому я тебя про это еще разок спрошу. Правильно ли я уловил мысль о том, что твой эффект этого самого синергизма действует при любых обстоятельствах, независимо от массы? Эти три слова означают именно то, что означают для нас? Или тут какая-то семантическая путаница?
      – Нет, ты прав, – немного озадаченно проговорил Эндрю. – Масса, на самом деле, воображаема, понимаешь? Так же, как инерция. Нужно только понять…
      Я обернулся к Эвелин.
      – Ты понимаешь?
      Она сдвинула брови. Ее скафандр уплыл от нее в сторону. И она о нем забыла. Я видел, как на нее нисходит понимание, подобное потоку ледяной воды.
      – О нет. О нет, Джоэль…
      Вот тут уравнение и решилось: сомнительный момент был определен, и все остальные факторы выстроились с неподражаемой математической красотой.
      – О чем ты говоришь? – осведомилась Джинни.
      Я обернулся и посмотрел на нее.
      – Ты ведь знаешь, да? Конечно, знаешь.
      – Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
      – О чем она знает? – спросил Герб.
      По лицу Дороти я понял: она догадалась, что я имею в виду, и теперь обдумывает это, и что это вызывает у нее такое же возмущение, как у меня. И еще я понял, что Ренник знал обо всем с самого начала, и это его даже ни капельки не удивляло. Он начал пятиться к люку, от которого начинался путь в глубь звездолета.
      Понимание. Понимание было сейчас чрезвычайно важным. Я заговорил быстро, как можно громче:
      – Все здесь знают, кто такой Ричард Конрад. Может ли кто-то из вас представить себе, что он посвятит ближайшие тридцать с лишним лет спасению нескольких сотен каких-то фермеров.
      Все в замешательстве. Ренник добрался до крышки люка и прижался к ней спиной.
      – Но ему самому не придется… – начала было Джинни.
      – Ты действительно веришь в то, что он не найдет лучшего применения для своего единственного сверхсветового корабля на время этих лет, столь важных для построения новой империи?
      – Он хотел владеть всей Солнечной системой, – вставил Герб. – А теперь примется за то, что осталось.
      Но мне кажется, он сочтет, что абсолютный минимум вполне приемлем.
      – Мой дедушка в эту самую минуту говорит с вашим капитаном и пытается…
      – Твой дедушка в эту самую минуту брешет, как аристократический сивый мерин, – сказал я, – и пытается убедить капитана Бина в том, что они еще непременно увидятся после того, как "Меркурий" отчалит от "Шеффилда". Таким образом он сможет обречь более четырехсот человек на смерть, произнеся абсолютный минимум грубых слов и избавив себя от прочих неприятностей. И мы сможем отбыть так, что Элис Даль даже не придется ни в кого целиться из пистолета.
      – Ты с ума сошел! – рявкнула Джинни.
      – Если бы он на самом деле хотел нам помочь, ему только и надо было распорядиться, чтобы твой супруг перенес свой восхитительный двигатель с "Меркурия" на "Шеффилд" и установил его здесь! Эндрю только что растолковал нам, что этой штуковине масса – по барабану!
      Джинни изумленно ахнула, но не так громко, как ее муж.
      –  Господи, о чем же я только думал? – проговорил Эндрю. Его взгляд выражал сильнейшее потрясение. – Мне бы… мне бы пришлось в процессе… разрушить "Меркурий", и, наверное, именно поэтому эта мысль не пришла мнев голову. Но… да, проклятье, нет никакой причины во всей вселенной, почему я не могу откалибровать двигатель по-новому и настроить его так, чтобы поля хватило для того, чтобы охватить и такой большой корабль. Я смог бы сделать это за несколько недель! Думаю…
      – Не надо разрушать "Меркурий", – посоветовал ему Герб. – Достаточно просто погрузить его на "Шеффилд". Ваша яхта размером примерно с один из наших посадочных катеров.
      – Это получится…
      – Ох, дедушка, дедушка, – простонала Эвелин. – О, как же это ужасно! – Она направилась к выходу. – Джоэль, ты совершенно прав: мы должны…
      Ренник сунул руку в карман куртки и выхватил самое маленькое из тех видов ручного оружия, какие мне доводилось видеть. Размером с авторучку. И мгновенно навел пистолет на нас.
      – Вы должны оставаться на местах! – рявкнул он. – Эвелин, я не шучу! Не надо!
      Он прицелился в нее, и я уже собрался заслонить ее собой, но в это мгновение голова Ренника взорвалась и превратилась в алую дымку, большая часть которой тут же развеялась. Несколько крошечных капелек пролетели по отсеку и забрызгали мое лицо и руки. Оружие выскользнуло из пальцев Ренника и поплыло по воздуху.
      Дороти Робб держала в руке еще более миниатюрное оружие. Размером с половинку авторучки, с хвостиком, чтобы цеплять за край кармана. У меня на глазах она брезгливо, будто испачканный носовой платок, бросила оружие.
      – Не думала, что хоть раз в жизни эта гадость мне понадобится, – задумчиво, как бы разговаривая с самой собой, проговорила она в наступившей звенящей тишине. – Но оказывается, стоило носить это при себе столько лет.
      Я гадал, как же она ухитрялась проносить это оружие мимо свирепых охранников-гурок в Северном Поместье. Но, с другой стороны, ухитрялся же каким-то образом Ренник разгуливать по вотчине Конрадов с оружием более крупного размера.
      – Спасибо вам, Дороти, – пробормотал я, утирая лицо рукавом.
      – Мне всегда можно поручить такие мелочи, – проговорила она таким тоном, будто произнесла цитату из какого-то романа. Потом провела рукой по лицу и брезгливо фыркнула. – Вот не думала, что у него так много мозгов.
      Герб быстро подлетел к ней с пачкой носовых платков. Она от души поблагодарила и взяла платок.
      Заряд обладал такой тепловой мощью, что громадная рана на теле Ренника сразу прижглась. Током воздуха почти все капельки крови унесло, а те, что остались, скоро должны были исчезнуть.
      – Они будут здесь с минуты на минуту, – напомнил мне Герб.
      – Знаю, – сказал я.
      – Проблема должна быть тебе понятна. Ты ее видел.
      – Лучше бы мне ее не видеть.
      – Да. Я видел Элис.
      Секунд десять мы с ним молча смотрели друг на друга. Герб вдруг улыбнулся.
      – Я не вижу другого выхода. А ты?
      Я изо всех сил задумался. Наконец я неохотно покачал головой.
      – При наших возможностях – нет.
      Я поймал оружие Дороти, быстро осмотрел его и бросил Гербу.
      – Бластер пуст, – поспешно проговорила Дороти. – Он был одноразовый.
      Герб повертел бластер в пальцах.
      – А можно понять, что он не заряжен, только глянув на него?
      Дороти промолчала, но ее взгляд сказал: она все поняла, и ответ на вопрос Герба – "нет".
      Оружие Ренника отлетело от переборки, и я поймал его в воздухе, после чего внимательно осмотрел отсек.
      Неподалеку, у меня за спиной, рядом со входом в шлюзовую камеру, находился большой дисплей, демонстрирующий разные данные. Я нашел нужную кнопку и включил дисплей. Потом я немного отплыл назад, выверил расстояние и спросил у Герба:
      – Что скажешь?
      – Лучше и быть не может, – ответил он. – То самое, что давным-давно называли игрой…
      Я кивнул.
      – Мне очень хотелось бы, чтобы все было не так, – признался я.
      С невероятной добротой в глазах Герб ответил не "мне тоже", а…
      – Понимаю.
      Потом он занял позицию около люка, через который можно было попасть из отсека в глубь "Шеффилда". Дороти начала ловить в воздухе скафандры и убирать их с дороги.
      – Чем вы занимаетесь? – угрожающе вопросила Джинни. – Проклятье, что тут происходит?
      Эндрю не мог решить, на кого из нас изумленно глядеть. Вид у него был такой, что ему можно было только посочувствовать – человек перестраивал все, что содержалось в его разуме, в его сердце.
      – Ты с ней справишься? – спросил я у Эвелин. Она посмотрел мне в глаза и не сказала: "Думаю, да". Она сказала просто:
      – Да.
      Сегодня мне все так здорово помогали. Я благодарно кивнул, и Эвелин отплыла от меня и притормозила рядом с Джинни.
      – Кузина Джинни, – проговорила она внятно и решительно. – Прекрати.
      Джинни была слишком шокирована, для того чтобы что-то ответить. Она не успела развернуться и принять боевую стойку к тому моменту, когда мы все услышали звуки, яснее ясного свидетельствующие о том, что к отсеку приближается группа людей.
      – Джоэль… – проговорила Дороти.
      – Думаю, все будет хорошо, – сказал я ей. – Но будьте наготове.
      Она умолкла, выбрала для себя место подальше от люка, ближе к вентиляционной решетке и оттащила туда тело Ренника. Придерживаясь одной рукой за решетку, другой она держала обезглавленного мертвеца.
      – Эвелин, иди сюда, – сказала Дороти.
      Эвелин посмотрела на меня. Я кивнул, и она отправилась к Дороти.
      Мы с Гербом в последний раз переглянулись. Говорить было нечего.
      Диафрагмальная крышка люка открылась.
      Первой появилась Элис Даль. В своем деле она была хороша, как я и ожидал. В тот самый момент, как только открылся люк, она сразу поняла, что здесь что-то не так. Наши позы? Запах крови, еще не успевший выветриться из отсека? Словом, она насторожилась, еще не заметив обезглавленного тела Ренника. Она никого сразу не убила, но была готова это сделать. И свое внимание она сосредоточила на мне.
      Ничего не заметив, следом за ней в отсек вплыл Конрад, за ним – Соломон Шорт.
      – Ну вот, – изрек Конрад, – благодаря прозорливости капитана Бина и способности релятивиста Шорта широко мыслить, мы составили план, который позволит…
      Только тут он увидел парящий у вентиляционной решетки труп Ренника и перестал говорить. Наверное, он очень устал. И все же сообразительность и быстрая реакция не покинули его. Он не стал спрашивать, что произошло.
      – Хорошо, – резко произнес он. – Теперь все на борт. Немедленно. Все обсудим потом.
      – Дедушка, как ты можешь! – с бесконечной тоской спросила Эвелин.
      Он сделал вид, что не понял ее вопроса.
      – Человечество совершило маленькую ошибку, – проговорил Герб. Элис повернула голову к нему. – Мы наконец достигли какого-то прогресса в искоренении войн. Но, возможно, следовало начать не с войн, а с алчности.
      – Что происходит? – негромко осведомился Соломон.
      – Присутствующий здесь Кондрянь из клана Кондряней, – сказал я, – только что собирался тронуться в путь, бросив на произвол судьбы целый корабль бедолаг, терпящих бедствие и поверивших в то, что он вернется и приступит к спасательной операции.
      Соломон все сразу понял и устремил на Конрада гневный взгляд.
      – Это правда?…
      – Кроме того, он забыл сказать хоть кому-то о том, что за счет скромных усилий волшебный двигатель Энди способен переносить по космосу любую посудину, в какой его ни установи, – причем с такой же скоростью. Независимо от массы.
      Соломон еще сильнее помрачнел и продолжил мою тираду:
      – Ясно. Он бы нашел для этого другое применение. И наверняка уже придумал какое.
      – Сол, – поспешно встрял я. – Все уже понятно. А теперь поосторожнее насчет зеленого тумана.
      Я заметил – он догадался, что я имею в виду. Я порекомендовал ему держаться подальше от линии огня и следить за развитием событий.
      – О, ради бога! – гаркнул Конрад. – Джинни, ну ты-товсе понимаешь. Эвелин, детка, сейчас вершится история. Прямо сейчас, вершится нами. Нам нужно сформировать и консолидировать Конфедерацию Звезд Человечества, организовать ее. Нужно собрать всех телепатов и наладить сносную коммуникационную систему, а потом заняться подготовкой к отмщению за гибель нашей звезды. Насколько нам известно, вот-вот может начаться вторая волна атак. И мы не можем тратить время на спасение горстки неудачников, которые сами виноваты в своих просчетах. Прошу тебя, постарайся мыслить рационально. Ведь ты же Конрад, ради всего…