– Я… Я не пытался. Говорю тебе: не пытался. Мне это неинтересно, пойми.
      – Возраст, рост, вес, семейное положение, экономическое положение, состояние здоровья, привлекательность, талант – все в пределах разумного. И ты можешь забыть обо всехэтих факторах и помнить только о трех главных вещах.
      Я закатил глаза.
      – Говори.
      – Она – особь женского пола, у нее бьется сердце, и она считает тебя лучшим музыкантом на борту этой посудины.
      Я в отчаянии скривился.
      – Ты меня плохо слушаешь? Мне… мне неинтересно. Я тебе уже говорил: для меня этот урок уже пройден. С женщинами покончено.
      Свое отчаяние Герб вложил во вздох.
      – Джоэль, двадцать лет – это очень, очень долгий срок. И если ты так будешь к этому относиться, он покажется тебе еще более долгим.
      – У нас с ней нет ничего общего. Я тебе говорил, какая у нее самая грандиозная мечта для человечества? Телепатия, представь себе!
      – Тебя что-то не устраивает в телепатии? – негромко осведомился Герб.
      Я покраснел.
      – О… ну ты же понимаешь, что я имею в виду. Она говорит о такой телепатии, когда ни у кого нет друг от друга никаких секретов, и тем не менее все друг друга любят. Это просто фантазии.
      Герб уже успел передать от меня еще два секретных послания малышке Эвелин Конрад. Ее ответы меня всегда радовали. Но они приходили ко мне по обычной электронной почте, а не через курьера-телепата; по какой-то причине она была не против того, чтобы получать информацию от телепата, но не желала передавать свои письма через кого бы то ни было из них. Я немного опасался, что она может переоценивать безопасность почтового маршрута, которым пользовалась. По этому свел свои послания к минимуму, боясь, как бы ей не перепало от старших.
      Раздумья о телепатии подсказали мне идею.
      – Елки-палки, Герб, а почему бы тебе самому не поухаживать за Кэти?
      Он странно посмотрел на меня.
      – Ты что, серьезно?
      – Ну… Она тебя явно интересует. А она не считает телепатию дикостью.
      – И ты не будешь против?
      Я зажмурился, сосчитал до пяти и открыл глаза.
      – Почему я должен быть против? Разве ты не слышал, что я сказал? Я покончил с романами, покончил с любовью, я больше не считаю звезды над головой.
      – Значит, ты говоришь совершенно серьезно.
      Я запрокинул голову и попросил потолок каюты быть свидетелем тех страданий, которые я тут терпел.
      – Да, ради всего свя… Это твой или мой пищит?
      Герб прижал к уху свой наручный компьютер-коммуникатор.
      – Твой. Ответь.
      Я нажал кнопку ответа.
      – Да?
      Лицо на дисплее было мне незнакомо, и с первых же слов стало ясно, что я вижу этого человека впервые.
      – Мистер Джонстон, мы с вами еще не встречались. Меня зовут Пол Хаттори. Я банкир колонии. Извините за то, что я нарушил неприкосновенность вашей частной жизни, но есть дело, которое нам с вами нужно обсудить при первой возможности. Дело довольно важное.
      Я на секунду задумался. День только начался – еще и полдень не миновал. Но утро выдалось утомительное: я устал, мысли путались у меня в голове, и мне хотелось поскорее завалиться на койку и попытаться поразмыслить над всем, что произошло за утро.
      – Как насчет завтра? – предложил я.
      Хаттори растерялся.
      – Безусловно, я готов удовлетворить ваши пожелания. Но у меня имеется информация, которую вы должны получить как можно скорее.
      Что он, черт побери, может иметь в виду? Какие-то ценные советы насчет инвестиций или банковского обслуживания? У него был доступ к отчету о моем финансовом положении – наверняка он должен знать, что на счету у меня нет ни гроша.
      – Вы не могли бы хотя бы намекнуть мне, о чем идет речь?
      Он улыбнулся, но в его улыбке было что-то странное, неуловимое. Нет, улыбка была не насмешливая. Просто странная.
      – Мог бы, но, если вы позволите, я бы хотел рассказать вам об этом лично…
      Я встретился взглядом с Гербом, вопросительно вздернул бровь.
      Он пожал плечами.
      – Вы уверены, что вам не нужен коммуникатор Джонсон? У нас одинаковый адрес, он мой товарищ по каюте.
      – Нет, мне нужно поговорить именно с вами, мистер Джонстон.
      Он сообщил мне адрес своего офиса, находившегося палубой ниже той, где обитали офицеры и члены экипажа. Он был большим человеком.
      – Ладно. Буду у вас через полчаса. Но все равно мне кажется, что вы ошиблись адресом.
      – Кто это был? – спросил Герб.
      – Ерунда какая-то, – сказал я. – Наверняка ничего особенного.
      Я стал было переодеваться поприличнее, но передумал. С какой стати мне наряжаться для визита к какому-то шутнику? Не я же назначал ему встречу. Появлюсь у него – и хватит с него любезностей, а напяливать хорошие брюки и сорочку – это уж слишком. У меня не было никаких причин производить впечатление на этого человека… потому что впечатлять его мне совершенно незачем. У него нет ничего такого, чего бы я хотел. Я только заглянул в туалет, причесался и отправился к Хаттори в той одежде, какая на мне была – то есть я выглядел как человек, побывавший в козьем сарае, где кто-то чихнул.
      Шел я не торопясь. Поэтому у меня было время для того, чтобы обзавестись мрачными предчувствиями относительно того, о чем со мной желает потолковать этот банкир. В результате сложилась жуткая и правдоподобная история.
      Хаттори был банкиром. Банкиры знают все насчет очень крупных сумм. А разве я не знал кое-кого, кто был некоторым образом связан с очень крупными суммами? Разве я недавно не отшил кое-каких типов, подпадавших под это определение? Если они решили в отместку нанести мне хороший удар между ног, не мог ли этот банкир стать избранным ими орудием возмездия?
      По большому счету, волноваться не о чем. Насколько мне известно, с финансовой точки зрения я защищен целиком и полностью: у меня нечего украсть, меня невозможно обанкротить. Если бы Конрады пожелали мне отомстить, они бы просто, как цивилизованные люди, наняли кого-нибудь, чтобы меня отколотить как следует или прикончить.
      Тем не менее к тому времени, когда я добрался до офиса Хаттори, паранойя овладела мной до такой степени, что я все-таки немножко разволновался. Я собирался остановиться перед дверью и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но электронный механизм двери узнал меня, и дверь открылась, так что отдышаться я не успел.
      В принципе я ждал, что обитель Хаттори произведет на меня впечатление, но то, что я увидел, превзошло мои ожидания. Помещение было обставлено и декорировано с большим вкусом и удобством, несмотря на дзенскую простоту. Роскошь не била в глаза, хотя и присутствовала. Тихонько звучала гавайская гитара – по-моему, играл Сирил Пахинуи . Мне было предложено кресло, приспосабливающееся к форме тела, и напиток, достойный уважения.
      Банкир Хаттори оказался симпатичным малым. Похоже, в его жилах текла гавайская или японская кровь пополам с шотландской или германской. По ганимедским меркам он был коротышкой и даже по земным – невысокого роста, но при этом отличался пропорциональным телосложением и явно пребывал в хорошей физической форме. На Земле он, наверное, ходил под парусом, занимался альпинизмом, бегал марафонские дистанции, летал на сверхзвуковых самолетах… Теперь, когда на ближайшие двадцать лет эти радости для него утрачены, он, вероятно, занимался каким-нибудь соревновательным, но бесконтактным видом спорта и соответственно тренировался. При этом он не вел себя вызывающе, как порою ведут себя некоторые атлеты.
      При личном общении его улыбка оказалась несколько более избыточной, чем во время нашего разговора по телефону. На удивление считаные секунды, истраченные им на ритуал вежливости и гостеприимства, дали мне время сообразить, что же странного таилось в его улыбке. Он явно был человеком, который в нерабочее время улыбается очень много – об этом можно было судить по морщинкам в углах его губ и глаз, но при этом он столь же явно не привык так уж много улыбаться в рабочее время.
      Вспоминая об этой нашей встрече, я искренне удивляюсь, как это он удержался от того, чтобы не окутать начало разговора большей таинственностью, не изобразил нечто вроде барабанной дроби перед смертельным цирковым номером. Я бы не стал его винить, если бы он так себя повел. Наверняка не так уж часто ему доводилось сообщать людям новости такого сорта. Но он был профессионалом, и к тому же, как мне кажется, довольно-таки добрым человеком, поэтому мучил меня недолго.
      – Вы пока не сделали никаких финансовых вложений в капитал колонии, Джоэль, – сказал Хаттори. К тому моменту мы уже называли друг друга "Джоэль" и "Пол". – Я просмотрел вашу документацию и вижу, что мотивы, сподвигнувшие вас на участие в этом предприятии, носят скорее личный и эмоциональный характер, нежели экономический. Мне бы хотелось вкратце объяснить вам, почему я считаю это ошибкой, а затем…
      – Пол, простите, что прерываю, но ваш насос прохудился. У меня нет никаких накоплений.
      Он примирительно поднял руки вверх.
      – Пожалуйста, уделите мне всего минуту внимания. Рассматривайте все это гипотетически. Я же сказал – "вкратце".
      Нет, у него действительно была обаятельнейшая улыбка – пусть и странная.
      – Ладно, говорите.
      – Я сказал вам о том, что я – корабельный банкир, и это – одна из моих обязанностей. Кроме того, я главный финансовый советник колонии и действую как ее представитель.
      Я уважительно кивнул:
      – Тяжелая работа. Нелегко, наверное, добывать такие большие суммы денег и потом ими ворочать.
      – Позвольте, я изложу вам воображаемый гипотетический разговор между мной и банкиром на Земле незадолго до того, как мы покинули Солнечную систему.
      Дальше он стал говорить двумя разными голосами, чуточку наигранно:
      – Банкир: Приветствую вас, торговец – искатель приключений, в дальнейшем упоминаемый как ТИП. Полагаю, вы явились сюда, чтобы попросить о ссуде, и мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что с деньгами сейчас довольно напряженно…
      ТИП: У меня с собой имеется кое-какая смазка.
      Банкир: Прошу прощения?
      ТИП: Я могу помочь в плане напряженки с деньгами. Я явился к вам, как вы верно предположили, по вопросу ссуды. Но я не хочу брать взаймы. Я хочу одолжить вам денег.
      Банкир: Правда? Что ж… В принципе это не вызывает возражений. И какие у вас предложения относительно условий сделки?
      ТИП: Вот чек, поддержанный золотыми долларами в банке Цюриха.
      Банкир: И много ли? О, очень много!
      ТИП: Очень-очень много.
      Банкир: Понятно. И вы хотите передать эти деньги нам.
      ТИП: Я хочу, чтобы вы инвестировали эти деньги для меня под совокупный процент. Одиннадцать процентов в год меня бы очень устроили.
      Банкир: Но это очень высокий процент!
      ТИП: Не очень, если я намерен не прикасаться к деньгам в течение двадцати лет…
      Банкир: Ага. Я начинаю понимать. Но какая мне от этого выгода – кроме обычных выплат? Каким образом это поможет мне снять напряженку с деньгами?
      ТИП: Вы получаете возможность целиком и полностью распоряжаться этими деньгами на протяжении двадцати лет и забирать себе всю прибыль. Вам только нужно делать достаточно надежные инвестиции для того, чтобы начальный капитал оставался неприкосновенным… а предприимчивые капиталисты вроде вас хорошо знают, как это делается.
      Банкир: Что ж, благодарю вас. Но не пойму, какой вам от этого прок. Ведь на двадцать лет вы лишаете себя тех же самых денег, не получаете никаких дивидендов.
      ТИП ( широко улыбаясь): Да, но видите ли, я намереваюсь стареть медленнее вас…
      Хаттори улыбнулся.
      – Кажется, понимаю, – сказал я ему. – Это ловкий трюк.
      – Это не трюк, – возразил он.
      – Но тут должен быть трюк. Люди получают большие суммы денег либо за то, что сидят и ждут, либо за дорогостоящее путешествие. Кого-то при этом непременно надувают. БЗНБ .
      – Этот принцип к данному случаю не относится. В данном случае такая вещь, как бесплатный завтрак, существует. Богатство создается временем. Никого не надувают, потому что никто ничего не теряет.
      Наверное, мое молчание выражало упорное нежелание согласиться.
      – Ключевая, фраза этого разговора звучала так: "Вы получаете возможность целиком и полностью распоряжаться этими деньгами на протяжении двадцати лет". Предположим, что в тот же момент, как только мы до беремся до Иммеги-714, мы развернемся на сто восемьдесят градусов, облетим эту звезду и тут же рванем, обратно к Солнцу. Путь туда занял у нас двадцать лет, на обратную дорогу потребуется тоже двадцать, и на Землю мы вернемся, постарев на сорок лет. Но когда мы сойдем с корабля, мы обнаружим…
      Я начал понимать, к чему он клонит:
      – Финэйгл отдыхает!
      – …что Земля состарилась на сто шестьдесят лет с того момента, как мы ее покинули.
      – И дармовые проценты за сто двадцать лет!
      Красота этой идеи охватила меня.
      – Не дармовые, – поправил меня Хаттори. – Нам пришлось сорок лет мотаться по космосу почти со скоростью света. Но проценты, согласен, очень солидные. Готовы ли вы испить еще немного?
      – О, это просто замечательно, Пол, – сказал я, когда он налил нам по новой щедрой порции виски. – Вы абсолютно правы: впервые за все время я искренне сожалею о том, что не смог подбросить хоть сколько-то денежек в общий котел.
      – Что ж, теоретически, конечно, можно это сделать даже сейчас – либо, если на то пошло, в любой момент нашего полета, хотя степень участия, естественно, по мере продолжения путешествия будет снижаться.
      Я усмехнулся и почувствовал легкое покалывание в губах. Шикарное виски начало действовать на меня.
      – Допустим, что-то я смогу заработать, перелопачивая навоз и мочу и превращая их в продукты питания. Прибавим к этому то, что в моих дерзких мечтах я сумею получать в виде чаевых, играя в "Роге изобилия". Возможно, к тому времени, как мы долетим до Волынки, мой капитал будет выражаться пятизначной суммой.
      Загадочная улыбка не сходила с губ Хаттори даже тогда, когда он разыгрывал роли "банкира" и "ТИПа". Улыбался он и теперь, но теперь у него еще и глаза сверкали.
      – Джоэль, позвольте мне рассказать вам о другом звездолете – старинном. Одном из тех, которым не повезло. На его борту разразилась эпидемия тяжелой неизлечимой болезни. Оба коммуникатора умерли в числе первых, поэтому вся связь осуществлялась только по радио и с помощью лазера. Потом умерло несколько релятивистов, потом поступило сообщение о том, что остальные релятивисты заразились и квантовый реактивный двигатель был отключен. Вследствие этого не стало энергии, необходимой для питания радиопередатчика и лазерной установки связи, и корабль исчез из истории человечества.
      Этот рассказ показался мне до странности знакомым. Вот только в точности вспомнить было трудно: стоило мне закрыть глаза – и каюта начинала кружиться. Против часовой стрелки.
      – Когда-то я слышал о подобном корабле. – Нет, все-таки по часовой стрелке. – Он навеки заблудился в космосе.
      – На самом деле – нет, – возразил Пол. – Им повезло. Во-первых, им повезло в том, что эпидемия страшной и непонятной инфекции вдруг заглохла сама по себе и семьдесят пять процентов людей уцелело. Они смогли поддержать функцию двигателя, работавшего на антиматерии, – вот вам удача номер два, и это дало им достаточное количество энергии для выживания и для того, чтобы вся техника работала. Включая и компьютерные базы данных, в которых хранились все накопленные человечеством на то время знания и мудрость.
      – Очень важный момент, – согласился я. – Это помогло им не чокнуться от скуки и отчаяния.
      – Момент гораздо более важный – из-за удачи номер три.
      Я понимал, что он меня каким-то образом дразнит, но не сказал бы, что мне это не нравилось, поэтому я продолжал ему подыгрывать.
      – И что же это была за удача, уважаемый соболтальник… соразговорник… Что за удача была такая, мистер Хаттори?
      – У одной из релятивисток во время полета родились близнецы. Она умерла, а детишки выжили.
      – Правда? О. О! Кажется, я понимаю! И когда они…
      – И когда они подросли, они освоили материнскую профессию настолько, насколько смогли. В один прекрасный день, когда близнецы почувствовали, что готовы, они заново запустили квантовый реактивный двигатель – и продолжили полет.
      – Это просто поразительно! Какая чудесная история. Представляю себе, что за переполох случился на Терре, когда там начали получать радиосообщения от корабля-призрака! Но сколько же времени… минутку… О, черт, с математикой у меня слабовато, когда я трезвый…
      (Гены математического дара моего отца явно оказались рецессивными.)
      – Тем не менее ваша интуиция… простите – ваша интуиция вас не подвела.
      Мне было приятно заметить, что Хаттори тоже немного захмелел.
      – Если бы радостная весть, – продолжал он, – была отправлена по радио, нам пришлось бы ждать ее еще несколько лет. Вот мы добрались до удачи номер четыре. Одна из близняшек отчасти унаследовала талант своего отца – а отец был коммуникатором. Она жутко перепугала – прошу прощения, перепугала своего дядю, жившего на Луне, когда в первый раз вышла с ним на контакт. Он решил, что его настигли привидения: его покойный брат не успел сообщить ему о рождении детей.
      Я покачал головой.
      – Невероятно! Надо будет непременно рассказать об этом моему другу Гербу – он писатель и коммуникатор. Уж он из этого сделает конфетку! За следующий год из этой истории можно будет слепить десяток фильмов и по меньшей мере один мини-сериал. Спасибо вам за то, что рассказали мне про это, спасибо… а какого черта вы мне об этом рассказали, Пол, кстати говоря? То есть история просто зашибенная, но какое отношение она имеет к тому, о чем вы говорили раньше, – ну, про зарабатывание денег за счет времени? Какая тут связь?
      Извечная улыбочка Хаттори вдруг расцвела пышным цветом. Радостно сверкая глазами, он сообщил:
      – Все дело в названии этого замечательного звездолета, Джоэль.
      Все кусочки головоломки окончательно встали на место, и я ясно понял, что он скажет дальше. Увы, озарение лишило меня дара речи, поэтому Хаттори все-таки пришлось произнести эти слова самому.
      – Это "Нью Фронтирз".
      Пожалуй, примерно такой же эффект получился бы, если бы все атомы моего головного мозга превратились в антиматерию.
      – Ваш отец мечтал о том, чтобы вы были богатым человеком, Джоэль, – услышал я голос Хаттори, звучавший словно бы из далеких космических глубин. – И теперь вы богаты. Все акции этого предприятия были обновлены, и теперь у вас их просто куча. Если вы пожелаете, то сможете стать одним из самых крупных инвесторов "Шеффилда"…
      Я захохотал. Хохотал я долго, а потом еще некоторое время, и в конце концов понял, что никак не могу остановиться. К тому моменту, как я это понял, я валялся на полу в позе зародыша, а Хаттори обеспокоенно склонился ко мне, и тут я обнаружил, что способен время от времени чередовать смех со слезами – ну, хоть какое-то разнообразие.
      Ведь я думал, что покинул все, что у меня было, и всех, кого я знал, сжег за собой все мосты и удрал из Солнечной системы, имея билет в одну сторону, чтобы избежать жуткой опасности стать богачом…
      Но случается такое, что хочешь потерять доллар, а не выходит.
      Пришлось быстренько переговорить с Хаттори, чтобы он не отправил меня к психотерапевту в состоянии психоэмоцинального стресса. Я его немного напугал моим взрывом экзальтации. В разговоре я был вынужден себя сдерживать: если бы я попытался убедить банкира в том, что был помолвлен с внучкой верховного Конрада, он бы точно послал за психотерапевтом. В особенности если бы я сказал ему, что сам расторг помолвку.
      Но после того, как Хаттори выслушал версию моей истории, где Джинни именовалась "девушкой из очень богатого семейства", он наконец согласился с тем, что мой истерический хохот был вполне адекватной реакцией на происшедший поворот событий и перестал от меня шарахаться. Он даже имел милосердие прекратить попытки пощипать мой новообретенный капитал и стал уговаривать меня не торопиться и вернуться к нему для дальнейшего обсуждения моего участия в финансировании колонии в удобное для меня время, когда я смогу, как он выразился, "все обдумать".
      Я поблагодарил его и ушел, имея искреннее намерение разыскать Герба и попросить его стать моим верным хранителем на то время, пока я погружусь в запой. Я решил, что если его не заинтересует мое предложение, то на эту роль вполне сгодятся Бальвовац или Пэт. А если дома не окажется ни того, ни другого – что ж, сольный запой я пережил в Ванкувере, очень жестоком городе. Пожалуй, я мог бы преуспеть в этом и на борту. "Шеффилда".
      Но на полпути до каюты я вспомнил о том, что подвиги такого рода мной уже предпринимались. И не раз. На самом деле я этим занимался большую часть проведенной на борту звездолета недели. И никто меня не заложил, поскольку ну очень многие из нас какую-то часть первой недели выпивали, или курили, или храпели чаще обычного. Но если бы я пустился во все тяжкие после первого же дня трезвости, то, пожалуй, кое-кто все же вздернул бы брови в изумлении, и рано или поздно мое имя было бы упомянуто в присутствии психотерапевтов. Если бы я начал часами объяснять свое поведение и свои решения какому-то дружески настроенному промывателю мозгов, я был бы обречен. Промыватель мозгов смог бы вознамериться основательно покопаться в химических процессах, происходящих в моем мозгу. Ганимедцы это плоховато переносят.
      В итоге я принял разумное решение и в запой не ушел.
      А жаль, потому что из-за этого у меня не осталось никакого оправдания для драки. Вернее, для моего жалкого участия в ней.
      Насколько мне помнится, я добрел до каюты, подобно корове, возвращающейся в коровник в густом тумане. Собственные мысли меня настолько обескураживали, что я едва переставлял ноги. Потом я устало поднял руку и приложил ее к двери. В каюте оказалось двое парней.
      Знаете, как это бывает: порой встречаете незнакомого человека, и словно бы внизу экрана появляются титры, которые парой слов описывают происходящее для тех, кто только что включил телик: "Жертва профессии", или "Способен наскучить даже бизону", или "Хочет денег", или еще что-нибудь в этом роде. При первом моем взгляде на этих двоих типов изображение как бы замерло, и я увидел субтитры: "Преступники". Только после того, как изображение снова ожило, я заметил их нарукавные нашивки и понял, что встретился с первыми из ссыльных на борту "Шеффилда".
      Ко всему прочему, это были крепкие ребята. Покрепче меня По крайней мере. С виду не очень большие интеллектуалы, так что вряд ли они были политическими заключенными или несгибаемыми монотеистами. Тот, который восседал на койке Пэта, обладал бицепсами, плечами и бедрами человека, регулярно и старательно занимающегося тяжелой атлетикой во время тюремных отсидок, но на некоторое время прервавшего тренировки. Короткая стрижка, черные волосы, совсем недавно начавшие редеть, маленькая аккуратная черная бородка – такие еще называют "дверной молоток". В правой руке он держал стакан с какой-то темной жидкостью. Увидев меня, он поспешно глотнул из стакана, но глаза от меня не отвел.
      Его спутник, развалившийся на стуле возле столика Бальвоваца, выглядел как тот, кто выигрывает драки за счет того, что знает больше грязных трюков, чем его соперник. У него было телосложение старшеклассника-атлета… которого исключили из школы, не дав доучиться, а потом он забросил и спорт к чертовой матери. Вместо того, чтобы пыжиться со штангой, в тюрьме он просто-напросто прилепился к своему дружку. Его грязные светлые волосы имели замысловатый вид. Тут явно не обошлось без мотоциклетной или вертолетной смазки. Для фасона его бороды названия не существует, да и не нужно ее как-то называть. Косматые разбойничьи бакенбарды едва не сходились с усами, а усы значительно недоставали до козлиной бородки. В результате создавалось некое подобие сатира, который был то ли слишком глуп, то ли попросту пьян в стельку, когда над ним в шутку надругался парикмахер. Этот был столь же развязно расслаблен, как его друг – начеку. Я вдруг заметил, что монитор на консоли Бальвоваца затемнен, но не выключен.
      – Ну, здорово, – проронил блондин как-то уж слишком дружелюбно. – Явился, не запылился.
      Тот, который сидел на койке Пэта, сообщил:
      – Нам дико неудобно, что мы вот так вломились – извини, да?
      – Ну так все же нормально, старик, – вальяжно изрек сатирообразный блондин. – Не боись, все путем.
      – А… как вы сюда попали? – спросил я темноволосого, сидевшего на койке.
      Он пожал плечами – осторожно, чтобы не расплескать напиток.
      – Всякий в своем деле умелец, – рассудительно проговорил он.
      Я кивнул.
      – И я не против, потому что…
      Второй прервал меня:
      – Потому что ситуёвина такая, когда кое-кому надо хорошенько смотреть и внимательно слушать.
      Его дружок зыркнул на него, сделал глубокий вдох, выдохнул и перевел взгляд на меня.
      – У нас к тебе предложение. Возможность сделать маленький бизнес. Совместное, так сказать, предприятие. Риска почти никакого, а доход бешеный. Но Ричи прав, это что-то вроде такого маленького серого рынка.
      "Ну надо же, – подумал я, – и вы подловили меня в тот самый момент, когда у меня завелось несколько лишних гигабаксов, которые я мог бы куда-нибудь вложить".
      – И насколько он серый?
      – Да он больше даже бежевый, – сообщил Ричи. – Это уже к концу. А до тех пор – он красный, а больше зеленый. Растолкуй ему, Жюль.
      – Ричи, может, ты расслабишься маленько? Джоэль – можно я буду звать тебя Джоэль? – на самом деле все очень просто. Ты ведь работаешь на сельскохозяйственных палубах, да?
      Я сказал, что иногда работаю.
      – Там, где землица, или на гойнопонной?
      Я посмотрел на Жюля. Жюль посмотрел на меня. Его взгляд говорил: "Ну что мне с ним делать?"
      – И там, и там, – ответил я.
      – Стало быть, ты любитель чего-нибудь выращивать, – предположил Жюль.
      – Как вы сказали, каждый должен что-то уметь.
      – Значит, ты кое-что соображаешь в том, что там и как. В смысле – что где, за чем присматривают постоянно, а за чем – не так уж часто.
      Забрезжил свет в конце тоннеля.
      – А зачем вам это нужно?
      – У нас есть кое-что такое, что надо бы вырастить. Так, чтобы не докучать Зогу, – без всяких там бумажек и формальностей, – вставил Ричи.
      – И нам кажется, что умный малый вроде тебя смог бы это провернуть.
      Я зажмурился. У меня закружилась голова, словно я был пьян. Но стоило мне открыть глаза – и голова у меня резко перестала кружиться.
      – О каком растении мы говорим?
      – Да так… Просто цветочки, – ответил Жюль.
      – Угу, цветуёчки, – добавил Ричи. – Полевые.
      – Садовые, – поправил его Жюль и свирепо на него зыркнул.
      – Ну ладно, ладно, – раздраженно отозвался Ричи. – Но сначала-то они в поле росли.
      Мы с Жюлем снова переглянулись. Он сделал порядочный глоток и утер губы тыльной стороной ладони.
      – Ричи, – негромко и внятно проговорил я, – о каком именно растении речь?
      Жюль кивнул. Кажется, он хотел мне сказать: "Да-да, вот так с ним и надо разговаривать". Ричи нахмурился.
      – Слушай, если ты надо мной тут хихикать собрался – только из-за того, что я одиннадцатый класс не закончил, то ты имей…
      Я перевел взгляд на Жюля.
      – Почему бы вам не сказать, какие цветы вы имеете в виду?
      Он посмотрел мне прямо в глаза.
      – Маки – понятно?
      Я сделал глубокий вдох, но оказалось, что в легких у меня еще осталось место, и я вдохнул еще глубже.
      – Убирайтесь из моей каюты, иначе я позову охранников, – сказал я громко, выпустив большую часть воздуха, после чего выдохнул то, что осталось.
      Жюль не дрогнул. Он даже глазом не моргнул. А Ричи вскочил со стула, как боксер из своего угла перед началом раунда, и стал что-то выкрикивать…
      …А потом случилось очень много всякого-разного и настолько быстро, что я ничего не понял…
      …А потом я увидел охранника, у которого на форменной куртке краснела чья-то кровь. Он мягко, но крепко держал меня за руку выше локтя – симпатичный парень, улыбчивый такой. Он поднес к моим губам специальное устройство, с помощью которого приводят в чувство. Я был совсем не против, но только после того, как я открыл рот и дал охраннику подсунуть устройство мне под язык, я понял, что проводки кто-то перекусил. Потом, как мне показалось, целых несколько лет было жутко весело, но, к счастью, затем меня словно погрузили в желе, и я решил, что в конце концов можно немного соснуть.
      Не сказал бы, что это мне в полном смысле удалось.
      Миллион лет я шел по коридорам. По одним и тем же – так мне казалось, но я не имел ничего против. Я не устал. Мне даже не было скучно. Я шел, и вокруг меня все время происходили разные смешные вещи. Глупые и смешные. Кошка плясала с огнетушителем. Дверные ручки уподоблялись фаллосам, потом двери раскрывались и проглатывали эти фаллосы. Пол под моими босыми ступнями сначала был меховой, потом травяной, потом стал жестким и холодным, как лёд. Часть бледно-желтой стены начала таять, будто замерзшая моча, согретая исходящим от меня теплом – в этом не было ничего странного, но жидкость потекла вверх, а не вниз. Фокусы силы притяжения ниже нуля. Жидкость начала скапливаться вверху, но я не стал задерживать на ней внимание и пошел дальше. Козлы пели хором – но по-кроличьи, а не по-козлиному. Странный выбор. Слева спереди на меня поплыл пузырь, и внутри его образовалась голограмма – изображение в натуральную величину. Это была Джинни – постаревшая на сто лет. От нее исходил запах ячменных полей, она была легка, как перышко. Ее лицо было изуродовано морщинами. И никакая сила не смогла бы его изменить. Волосы у нее остались рыжими, но не все – большая их часть была непонятного цвета. Глаза у нее были цвета лесного ореха, выпученные, остекленевшие. Потом что-то стряслось на Ганимеде – произошла девальвация дебита, начался экономический кризис, и пузырь лопнул. Но хотя бы в это время козлы одумались и запели по-козлиному. Я стал встречать представителей расы статуй с острова Пасхи. Их огромные рты зияли, как промежности в стиле "арт деко", и издавали звуки, похожие на воркование голубей.