- Не стоит, - ответил он на мое предложение, а затем добавил: - Ты видел этих лошадей?
      - Да, - ответил я коротко.
      Говорить на эту тему настроения не было. Я люблю лошадей. Мы реквизировали шесть совершенно разбитых кляч, предназначавшихся для живодерни, и использовали их в качестве подопытных животных. Теперь мы знали, на что способна эта "пыль". После гибели лошадей, любая часть их тела вызывала потемнение фотографических пластинок, а ткань, взятая с верхушек легких и бронхов, светилась сама по себе.
      Маннинг минуту или две постоял у окна, глядя на печальный мэрилендский пейзаж, прежде чем ответить мне.
      - Джон, как бы я хотел, чтоб радиоактивность не была открыта! Понимаешь ли ты, что это за дьявольская штуковина?
      - Ну что ж, - сказал я, - это оружие вроде отравляющих газов... только, пожалуй, более эффективное.
      - Черта с два! - выкрикнул он, и на мгновение показалось, что он злится на меня лично. - Это все равно что сравнивать шестнадцатидюймовую пушку с луком и стрелами. Мы впервые в мире получили оружие, против которого нет защиты, абсолютно никакой. Это сама смерть, доставленная наложенным платежом. Ты видел доклад Ридпата? - продолжал он.
      Я не видел. Ридпат подавал свои доклады лично Маннингу в единственном рукописном экземпляре.
      - Так вот, - сказал он, - с тех самых пор как мы стали производить эту дрянь, я бросил всех относительно свободных талантливых ученых на проблему защиты от радиоактивной пыли. Ридпат говорит, и я с ним согласен, что если она будет применена, то решительно никакие средства борьбы с ней не помогут.
      - Ну а как насчет защитных "доспехов"? - спросил я.
      - Конечно, конечно, - ответил он раздраженно. - Они срабатывают, но только в том случае, если ты никогда не будешь их снимать, чтоб поесть, или попить, или еще по какой-нибудь надобности до тех пор, пока радиоактивность не исчезнет сама по себе или ты не уберешься из зараженной зоны подальше. Все эти штуки годятся только для работы в лабораторных условиях. А я говорю о войне.
      Я задумался.
      - Все равно не вижу причин для беспокойства, полковник. Если эта пыль так эффективна, как вы говорите, значит, вы добились того, к чему стремились с самого начала - получили оружие, которое обеспечит Соединенным Штатам защиту от любой агрессии.
      Маннинг круто повернулся ко мне.
      - Джон, бывают минуты, когда мне кажется, что ты абсолютный болван.
      Я не стал отвечать. Я знал Маннинга и знал, что иногда на его настроение не следует обращать внимания. Тот факт, что он позволил мне стать свидетелем своих истинных чувств, следовало рассматривать как наивысший комплимент, когда-либо мной полученный.
      - Посмотри на дело с другой точки зрения, - продолжал он уже более спокойно. - Эта пыль как оружие вовсе не является чем-то гарантирующим Соединенным Штатам безопасность, скорее уж это заряженный пистолет, приставленный к виску каждого мужчины, женщины и ребенка в мире!
      - Ну, - сказал я, - и что же? Это наш секрет и, значит, командуем парадом мы. Соединенные Штаты могут остановить и эту войну, и любую другую. Мы можем объявить Pax Americana [Американский мир, американская эра (лат.)(Здесь и далее примеч. пер.)] и силой навязать его кому захотим.
      - Хм-м-м... твоими устами да - мед бы пить. Только такое открытие недолго сможет оставаться единоличным секретом. На это никак нельзя рассчитывать. И тут дело не в том, чтобы хранить тайну пуще зеницы ока; ведь все, что нужно кому-то - это всего лишь намек, содержащийся в самой "пыли", а потом уж вопрос времени - когда именно и какая именно держава начнет производить ее промышленным путем. Работу мозга остановить нельзя, Джон; повторное открытие методики производства "пыли" логически неизбежно, как только люди узнают, что именно им следует мекать. Уран - элемент широко известный, его залежи имеются во многих частях земного шара - не забывай об этом! Дело обстоит так: как только наша тайна перестанет быть тайной, а это случится, как только мы пустим "пыль" в ход, весь мир уподобится комнате, битком набитой мужиками, каждый из которых вооружен пистолетом сорок пятого калибра. Бежать из этой комнаты некуда, и жизнь каждого зависит исключительно от доброй воли остальных и еще от того, желают ли они оставаться в живых. Все готовы к нападению, и ни у кого нет от него защиты. Теперь понимаешь, что я имею в виду?
      Я пораскинул мозгами, но уяснил, видимо, далеко не все сложности складывающейся ситуации. Мне казалось, что единственный выход заключается в том, что мы насильно установим мир, а также присвоим себе контроль над источниками снабжения ураном. Во мне глубоко сидело свойственное всем американцам убеждение, что наша страна никогда не воспользуется своим могуществом просто ради агрессии как таковой. Позже я вспомнил о войне с Мексикой, об испано-американской войне, а также о кое-каких наших авантюрах в Центральной Америке, и моя уверенность изрядно поколебалась...
      Двумя неделями позже, сразу же после инаугурации, Маннинг приказал мне соединить его с начальником штаба. Я слышал только то, что говорил сам Маннинг.
      - Нет, генерал, не могу, - говорил Маннинг, - я не стану обсуждать этот вопрос ни с вами, ни с госсекретарем. Это проблема, которую должен будет решать сам главнокомандующий. Если он не согласится, то необходимо, чтобы никто и никогда не узнал о ней. Это мое глубочайшее убеждение. Что такое? Я согласился принять назначение на мой нынешний пост только при условии, что мои руки будут развязаны, так что вам придется дать мне определенную свободу действий и в данном случае... Пожалуйста, не пытайтесь разыгрывать передо мной роль важной персоны, я вас знал еще курсантом военного училища... О'кей, о'кей, извините! Если военный министр не пожелает внять голосу разума, скажите ему, что я завтра же пересяду обратно в свое кресло в палате представителей... и получу нужную мне привилегию из рук лидера парламентского большинства... Ладно. Пока.
      Вашингтон оказался на проводе примерно час спустя. Теперь это был военный министр. На этот раз Маннинг преимущественно слушал и помалкивал. Только в конце разговора он сказал:
      - Все, что мне нужно - это тридцатиминутный разговор с глазу на глаз с президентом. Если разговора не получится, значит, не будет и никакого ущерба. Если же мне удастся уговорить его, тогда вы будете ознакомлены со всеми деталями... нет, сэр, я не хочу, чтобы вы снимали с себя ответственность. Я хочу принести пользу... Прекрасно! Благодарю вас, господин министр.
      В конце дня позвонили из Белого дома и назначили время аудиенции...
      На следующий день мы отправились в федеральный округ; добираться пришлось под омерзительным ледяным дождем, который в любой момент мог обернуться гололедом. Скверная погода делала обычные пробки на улицах Вашингтона еще более частыми и продолжительными. Мы чуть не опоздали. Я слышал, как Маннинг бормотал себе под нос ругательства, пока мы ползли по Род-Айленд-авеню. Тем не менее, за две минуты до назначенного нам времени мы выбрались из машины у дверей западного крыла Белого дома.
      Маннинга ввели в Овальный кабинет почти сразу же, а я остался в одиночестве, стараясь не нервничать и постепенно привыкать к своей новой штатской одежде. После стольких месяцев ношения формы, костюм жал мне повсюду, включая даже те места, где это казалось просто невозможным.
      Прошло тридцать минут.
      Секретарь президента, ведающий приемом, вошел в кабинет и тут же выскочил оттуда как пробка. Он спешно шмыгнул во внешнюю приемную, и я услышал его голос: "...очень сожалею сенатор, но..." Потом он вернулся, сделал на какой-то бумаге пометку карандашом и передал ее посыльному.
      Прошло два часа.
      Наконец Маннинг появился в дверях, и секретарь слегка приободрился. Однако полковник, не переступая порога, обратился ко мне:
      - Входи, Джон. Президент хочет поглядеть на тебя.
      Я чуть не свалился, вылезая из кресла. Маннинг произнес:
      - Мистер президент, это капитан Дефриз.
      Президент кивнул, я поклонился, не в силах вымолвить ни слова. Он стоял на прикаминном коврике, его красивое лицо было обращено к нам; он здорово смахивал на свой собственный портрет, хотя мне показалось странным, что президент Соединенных Штатов так невысок ростом.
      Раньше мне его видеть не приходилось, хотя, конечно, я кое-что знал о нем, в частности, о тех двух годах, когда он был сенатором, а еще раньше мэром.
      Президент сказал:
      - Садитесь, Дефриз. Если хотите, курите. - А потом обратился к Маннингу: Вы считаете, он справится?
      - Думаю, придется рискнуть. Другого выбора у нас нет.
      - Вы за него ручаетесь?
      - Он возглавлял мою избирательную кампанию.
      - Понятно.
      Некоторое время президент молчал и, слава Богу, я - тоже, хотя чуть не лопался от желания знать, до чего они тут договорились. Наконец президент снова заговорил.
      - Полковник Маннинг, я намереваюсь следовать предложенной вами процедуре с теми изменениями, которые мы уже обговорили. Но завтра я приеду к вам, чтобы увидеть собственными глазами, способна ли эта "пыль" производить то действие, которое вы мне обрисовали. Вы успеете подготовить эксперимент?
      - Да, мистер президент.
      - Хорошо, рассчитываем на капитана Дефриза, если я не придумаю лучшего варианта. - Тут я подумал, что они хотят превратить меня в подопытную морскую свинку, но президент поглядел на меня и продолжал: - Капитан, я намерен послать вас в Англию в качестве своего личного представителя.
      Я подавился слюной.
      - Согласен, мистер президент.
      Вот и все слова, что я произнес за время своего визита к президенту Соединенных Штатов.
      После визита Маннингу пришлось поделиться со мной всеми своими задумками. Я намерен изложить их как можно точнее, даже рискуя показаться скучным и банальным и повторить вещи, которые являются общеизвестными.
      Мы владели оружием, которое нельзя было отразить. Любой тип пыли К-О, разбросанный над какой-то территорией, означал, что она станет необитаемой на время, зависящее от длительности периода полураспада данного типа радиации.
      Пауза. Точка.
      После того как территория опылена, помочь ей ничем нельзя, пока радиоактивность не упадет до уровня, безопасного для здоровья. Пыль нельзя вымести: она вездесуща. Нет никакого способа противостоять ей - сжечь или заставить войти в химическую реакцию с другим веществом; радиоактивный изотоп оставался таким же радиоактивным и смертельным. Однажды попав на почву, он становился причиной того, что данный участок земли будет не пригоден для любых форм жизни в течение заранее определенного времени.
      Пользоваться этим оружием бесконечно просто, не требуется никаких сложных бомб, не надо бить по "важным военным объектам". Доставьте пыль на высоту с помощью любого летательного аппарата, выберите позицию где-то поблизости от того района, который вы хотите стерилизовать, и сбрасывайте свой груз. Те, кто находится на зараженной территорий, уже мертвецы - они умрут через час, через день, через неделю, через месяц... в зависимости от дозы облучения.
      Маннинг сказал мне, что однажды ночью он вполне серьезно размышлял о разработке рекомендации, согласно которой любой человек, включая его самого, знакомый с технологией Карст - Обри должен быть уничтожен в интересах мировой цивилизации. Правда, на следующий день он понял, что это - сущая чушь: без сомнения, такая простая технология будет обязательно открыта повторно кем-нибудь еще.
      Более того, не было смысла выжидать и воздерживаться от применения этого жуткого порошка, ибо кто-то другой непременно улучшит процесс его изготовления и пустит в ход. Единственный шанс не допустить превращения нашего мира в колоссальный морг заключается в том, чтобы мы использовали свое могущество первыми, чтобы оказаться наверху, стать хозяевами положения и удерживать свою позицию достаточно долго.
      Формально мы в войне не участвовали, хотя по уши погрязли в ней, бросив свою силу на чашу весов в поддержку демократии еще в 1940 году. Маннинг предложил президенту вручить часть запаса "пыли" Великобритании на выработанных нами условиях и помочь ей таким образом форсировать наступление мира. Однако мирные условия будут определены Соединенными Штатами, так как своего секрета производства "пыли" мы не собирались передавать Великобритании.
      Ну а потом... Pax Americana...
      У Соединенных Штатов было достаточно сил, чтобы, хочешь не хочешь, установить его. Нам пришлось взять на себя эту роль и навязать миру мир, действуя безжалостно и свирепо, чтобы мир не был захвачен какой-нибудь другой державой. Допустить существование союзников по владению этим оружием было нельзя, фактор времени приобретал решающее значение.
      Меня выбрали в качестве человека, который будет на месте согласовывать отдельные частности с Великобританией, ибо Маннинг настоял, а президент с ним согласился, что все люди, знакомые с технической стороной процесса Карст - Обри, должны оставаться в лабораторной резервации, так сказать, на положении временно задержанных, а фактически - узников, В их число входил и сам Маннинг. Мне можно было ехать, так как я не обладал знанием тайны потребовались бы многие годы учебы, чтобы я смог усвоить хотя бы основные принципы открытия; следовательно, и не мог выдать того, что сам не знал, даже под воздействием, скажем, наркотиков. Мы намеривались держать свой секрет под замком столько времени, сколько нужно, чтобы " Pax " стабилизировался; мы не то чтобы не доверяли своим английским собратьям, но не забывали, что они британцы и их лояльность принадлежит в первую очередь Британской империи, так что ни к чему было подвергать их соблазну.
      Меня выбрали еще и потому, что я, хотя не понимал науки, понимал политическую подоплеку, а еще потому, что Маннинг мне доверял. Не знаю почему, но президент тоже чувствовал ко мне доверие; возможно, потому, что сама по себе моя задача была не так уж сложна.
      Мы взлетели с нового аэродрома в окрестностях Балтимора холодным сырым вечером, весьма подходившим к моему настроению. У меня тоскливо ныл желудок, текло из носа, а в нагрудном кармане застегнутого на все пуговицы кителя были спрятаны бумаги, подтверждающие мой статус специального представителя президента Соединенных Штатов. Это был удивительный документ, не имевший прецедента в прошлом; он не просто давал мне дипломатический иммунитет; он делал мою особу почти такой же священной, как персона самого президента.
      Чтобы подзаправиться горючим, мы ненадолго сели в Новой Шотландии, агенты ФБР покинули самолет, мы снова взлетели, и канадские истребители дальнего действия присоседились к нашему самолету. Вся "пыль", которую мы передавали Англии, находилась в моей машине; если бы представителя президента сбили, вместе с ним на дно океана отправилась бы и "пыль".
      Нет нужды рассказывать вам о перелете. Меня укачало, я чувствовал себя дико несчастным, несмотря на отличное поведение нашей машины и ее новых шести моторов. Наверняка точно так же себя ощущал бы палач, направляющийся к месту казни; я готов был молиться Богу, чтоб Он снова сделал меня мальчишкой, у которого нет никаких забот, кроме страха перед выступлением в дискуссионном кружке или соревнованиями по легкой атлетике.
      Когда мы подлетали к Шотландии, я понял, что вокруг нас разыгралось небольшое сражение, но ничего не увидел, так как иллюминаторы салона были плотно зашторены. Наш пилот-капитан игнорировал бой и посадил свою машину на совершенно темный аэродром, пользуясь, я полагаю, лучом радара, хотя точно мне это не известно, да и, откровенно говоря, не очень-то интересовало. Затем огни снаружи зажглись, и я увидел, что мы находимся в подземном ангаре.
      Из самолета я не вышел. Явился командующий, чтобы пригласить меня в свой дом в качестве гостя. Я решительно покачал головой.
      - Я останусь тут, - сказал я. - Таков приказ. Вам надлежит рассматривать эту машину как часть территории Соединенных Штатов.
      Мне показалось, что командующий готов вспылить, но он все же согласился на компромисс - поужинал со мной на корабле.
      На следующий день сложилась еще более деликатная ситуация. Я получил распоряжение явиться на королевскую аудиенцию. Однако у меня были свои инструкции, и я их твердо придерживался. Я должен был, в буквальном смысле, сидеть на своем грузе "пыли" до тех пор, пока президент не скажет мне, как с ней поступить. Позднее в тот же день меня посетил некий член парламента никто вслух не признался, что это был премьер-министр. Вместе с ним явился какой-то мистер Виндзор. Говорил преимущественно "член парламента", а я лишь отвечал на его вопросы. Другой гость по большей части молчал, а если и говорил, то медленно и с каким-то усилием. Однако о нем у меня сложилось очень благоприятное впечатление. Он показался мне человеком, несущим почти неподъемное для него бремя, но делающего это с гордым мужеством.
      А потом начался самый томительный и, казалось, бесконечно долгий период моей жизни. Фактически он продолжался всего лишь немногим больше недели, но каждая ее минута походила на те невероятно насыщенные переживаниями мгновения, которые предшествуют неизбежной автомобильной катастрофе. Президент тянул время, стараясь избежать необходимости применить "пыль". Он провел две телевизионные встречи с новым фюрером. Президент свободно говорил по-немецки, что, казалось, должно было помочь делу. Он трижды обращался ко всем воюющим нациям, хотя сомнительно, чтобы на континенте его услышало много народу, учитывая те полицейские правила, которые там действовали в это время.
      Для посла рейха организовали специальный показ результатов применения "пыли". Его прокатили на самолете над безлюдной полосой западной прерии, чтобы он убедился, что сделало единственное опыление со стадом бычков. Это должно было произвести на него впечатление, и полагаю, так оно и случилось - никто не мог бы остаться равнодушным после подобного зрелища; впрочем, какой доклад он отправил своему лидеру, мы так никогда и не узнали.
      За этот период ожидания Британские острова неоднократно подвергались налетам вражеских бомбардировщиков, столь же мощным, как и в течение всей войны. Я находился в безопасности, но о бомбежках слышал и мог убедиться в том, как воздействовали они на моральный дух офицеров, с которыми мне приходилось иметь дело. Нет, бомбардировки их не пугали, напротив, они пробуждали в них ледяную ярость. Налеты нацеливались вовсе не исключительно на заводы и доки, скорее, они носили характер безжалостного уничтожения всего, что попадет под руку, даже мелких сельских поселков.
      - Я не понимаю, чего вы, парни, волыните - жаловался мне командир авиационного "крыла", - эти фрицы нуждаются только. в одном - в солидной дозе своего излюбленного Schrecklichkeit [ Устрашение (нем.) ] - урока, использующего все достижения их собственной арийской культуры!
      Я покачал головой.
      - Мы обязаны руководствоваться собственными правилами игры.
      К этой теме командир больше не возвращался, но я хорошо понимал его истинные чувства и чувства его офицеров. У них был традиционный тост, такой же священный, как и тост за здоровье короля, - "Помни о Ковентри".
      Наш президент потребовал, чтобы во время переговоров королевские ВВС не совершали вылетов на бомбежку, но английские бомбардировщики все равно были завалены работой - континент ночь за ночью буквально заливался дождем листовок, написанных нашими собственными агитаторами и пропагандистами. Листовки, сброшенные во время первых рейдов, призывали граждан рейха положить конец бессмысленной бойне и обещали, что мирные условия не будут для них унизительны. Второй ливень пропагандистских материалов содержал фотографии погибшего стада бычков. Третий же был недвусмысленным предупреждением о необходимости немедленно покинуть города и держаться от них подальше.
      По выражению Маннинга, мы трижды крикнули "Остановитесь!", прежде чем выстрелить. Не думаю, чтобы наш президент считал, будто это сработает, но мы были морально обязаны сделать все от нас зависящее.
      Англичане дали мне телевизионную установку типа Симондса - Ярли, исключавшую возможность подслушивания, где сначала, для того чтобы установка вообще заработала, следовало включить прием, а уж тогда особое пусковое устройство само включало передатчик. Такое приспособление впервые в истории обеспечивало полную секретность сугубо важных дипломатических переговоров и было чрезвычайно полезно в кризисных ситуациях. Я привез с собой собственного техника из группы специалистов ФБР, который должен был обеспечить бесперебойную работу триггера и шифратора.
      Как-то днем он позвал меня:
      - Вашингтон вызывает!
      Я устало вылез из самолета и спустился к кабинке, установленной в ангаре, гадая - не есть ли это очередная фальшивая тревога. На экране оказался сам президент. Губы у него были белее мела.
      - Приступайте к выполнению полученных вами инструкций, мистер Дефриз.
      - Слушаюсь, мистер президент.
      Все детали процедуры были разработаны заранее, и, как только я получил от командующего расписку и символическую плату за "пыль", мои обязанности окончились. Однако по нашему настоянию англичане пригласили военных наблюдателей от каждой независимой страны и от некоторых временных правительств оккупированных немцами стран. Посол Соединенных Штатов, по предложению Маннинга, сделал одним из этих наблюдателей меня.
      Наша боевая группа состояла из тринадцати бомбардировщиков. Собственно для доставки к цели потребного количества "пыли" было вполне достаточно одного из них, но "пыль" разделили на небольшие доли, чтобы обеспечить поражение намеченных целей если не всем нашим грузом, то хотя бы большей частью его. Я привез "пыли" на сорок процентов больше, чем, по подсчетам Ридпата, требовалось для осуществления нашей нынешней миссии, и моя последняя обязанность состояла в том, чтобы удостовериться, что каждый контейнер с "пылью" попал на борт самолетов нашего авиаотряда. До сведения каждого наблюдателя была заранее доведена информация о том, как ничтожно мал вес пыли, которая будет задействована в данной операции.
      Мы вылетели как только стемнело, поднялись на высоту 25 тысяч футов, дозаправились в воздухе и поднялись еще выше. Соединение разбилось на 13 групп и сквозь разреженную атмосферу устремилось к целям Центральной Европы. Бомбардировщики, на которых мы летели, были, насколько возможно, "раздеты", чтобы обеспечить максимум высоты и быстроты полета.
      С других английских аэродромов, чуть раньше нас, в воздух поднялись еще несколько авиационных звеньев, чтобы отвлечь от нас внимание противника. Их цели были разбросаны по всей Германии; смысл этих действий заключался в том, чтобы создать в небе рейха переполох и дать нашим самолетам, выполнявшим жизненно важную задачу, возможность полностью избежать обнаружения, так как мы летели к тому же очень высоко - в стратосфере.
      Все тринадцать бомбардировщиков, несущих груз "пыли", подлетели к Берлину с разных направлений, намереваясь пройти над городом по радиусам, подобно тому, как сходятся спицы в колесе. Ночь была ясной, что отвечало нашим целям, а низкая луна еще более облегчала действия авиации.
      Берлин - город, который нетрудно обнаружить, поскольку по площади он превосходит любой другой современный город и расположен на обширной аллювиальной равнине. Я увидел реку Шпрее, как только мы подлетели к ней, увидел и Хафель. Город был затемнен, но городская тьма сильно отличается от темноты сельской местности. Над городом во многих местах уже повисли на парашютах осветительные ракеты, показывая, что королевские ВВС поработали здесь до нас; зенитная артиллерия внизу тоже помогала определить нашу цель.
      Ниже нас кипело воздушное сражение, но оно, насколько я мог судить, не поднималось выше уровня 15 тысяч футов, то есть высоты, на которой шли мы.
      Пилот доложил капитану:
      - Мы у цели.
      Парень, следивший за показаниями альтиметра, уверенно установил нужную высоту на циферблатах детонаторов, встроенных в контейнеры. Все они были снабжены небольшими зарядами черного пороха, достаточно мощными, чтобы взорвать оболочку контейнера и выпустить в воздух "пыль", когда детонаторы получат соответствующую команду. Такой метод доставки был более эффективен, чем другие. Сама "пыль" дала бы тот же эффект, даже если б ее просто вытряхнули из бумажного пакета, но она не распределилась бы так равномерно по площади города.
      Капитан склонился над штурманской консолью, его худое бледное лицо слегка нахмурилось.
      - Первый готов! - откликнулся бомбардир.
      - Пуск!
      - Второй готов!
      Капитан взглянул на свои часы.
      - Пуск!
      - Третий готов.
      - Пуск!
      Когда последний из десяти небольших контейнеров был сброшен с самолета, мы легли на курс домой.
      Никакой подготовки к моему возвращению на родину сделано не было; об этом просто никто не подумал. А ведь именно этого я сейчас желал больше всего в мире. Не то чтобы я себя плохо чувствовал; вернее сказать, я вообще ничего не ощущал. Я был похож на человека, который собрал в кулак все свое мужество и ждал, что ему сделают очень опасную операцию; теперь операция позади, а он из-за перенесенного шока все еще не может вымолвить ни слова, хотя его мозг уже начал работать. И я хотел одного - домой.
      Английский командующий отнесся к этому с пониманием; он немедленно подготовил и снабдил командой мой самолет и дал мне эскорт для перелета через внебереговую зону боев. Весьма дорогостоящий способ отправки единственного пассажира, но кому до этого дело? Мы только что пожертвовали несколькими миллионами жизней в отчаянной попытке прикончить войну, так стоит ли говорить о деньгах? Даже командующий отдавал нужные распоряжения в состоянии некоторой растерянности.
      Я принял двойную дозу нембутала и проснулся уже в Канаде. Пока обслуживали корабль, я попробовал получить хоть какую-нибудь информацию, но ее было на удивление мало. Правительство рейха выпустило лишь один официальный информационный бюллетень сразу после нашего рейда. Глумясь над разрекламированным "секретным оружием" британцев, бюллетень сообщал, что главная воздушная атака была нацелена на Берлин и еще на несколько крупных городов Германии но самолеты были отогнаны и нанесенный ими ущерб ничтожен. Очередной "Лорд Гав-Гав" [Такую кличку во время войны дали англичане обозревателям, выступавшим по немецкому радио с передачами на английском языке] начал произносить одну из своих исполненных сарказма речей, но так и не смог ее завершить. Диктор заявил, что у "Лорда" сердечный приступ, и запустил пластинку с какой-то патриотической музыкой. Вещание вырубилось на середине песни "Хорст Вессель". Наступила мертвая тишина.
      В аэропорту Балтимора мне удалось получить армейский автомобиль и водителя, и мы развили совсем неплохую скорость на магистрали Аннаполис. Даже чуть не проскочили поворот к лаборатории.
      Маннинг был у себя в кабинете. Он поглядел на меня, когда я вошел, сказал каким-то бесцветным голосом: "Привет, Джон" - и снова опустил глаза к исчерканному чернилами блокноту. Потом опять принялся рассеянно выводить какие-то бессмысленные закорючки.
      Я внимательно оглядел его и впервые понял, что шеф - старик. У него было серое оплывшее лицо. Глубокие морщины по обеим сторонам рта создавали на лице отчетливый треугольник. Одежда висела на нем, как на вешалке.
      Я подошел и положил руку на его плечо.
      - Не переживайте, шеф. Это не ваша вина. Мы предупреждали их до хрипоты.
      Он снова взглянул на меня.
      - Эстелла Карст покончила с собой сегодня утром.
      Это мог бы предвидеть любой из нас, но никому не пришло в голову. Почему-то ее смерть поразила меня сильнее, чем гибель бесчисленных незнакомых людей в Берлине.
      - Как она умерла?
      - От "пыли". Вошла в упаковочную и сняла "доспехи".
      Я представил себе ее с высоко поднятой головой и сверкающими глазами и с тем надменно сжатым ртом, который вытягивался в прямую линию, если люди делали нечто, ею не одобряемое. Маленькая старая женщина, у которой дело всей жизни обернулось против нее самой.
      - Как жаль, - с трудом выговорил Маннинг, - что мне так и не удалось объяснить ей, почему мы должны были так поступить.
      Мы похоронили ее в свинцовом гробу, а потом Маннинг и я отправились в Вашингтон.
      Во время пребывания в Вашингтоне нам показали киноленты, запечатлевшие гибель Берлина. Вы их не видели; они так и не стали достоянием публики, но зато оказались весьма полезными для того, чтобы убедить все страны, что мир - совсем неплохая идея. Я видел их, когда они демонстрировались конгрессу получил разрешение, поскольку был помощником Маннинга.
      Съемки делались двумя пилотами королевских ВВС, которым удалось перехитрить Luftwaffe [Здесь - воздушная оборона (нем)] и прорваться к Берлину. Первые кадры показывали какие-то главные улицы сразу же после того утра, когда состоялся наш рейд. Там, на этих снятых с помощью телеобъектива снимках, было видно не так уж много деталей - просто деловые, кишащие людьми улицы, но если вглядеться повнимательней, то можно заметить неожиданно большое число автомобильных аварий.
      На второй день появились попытки эвакуировать город. Центральные кварталы Берлина были практически пусты, если не считать трупов и разбитых автомобилей, но улицы, ведущие к окраинам, были забиты людьми преимущественно пешеходами, так как трамваи не ходили. Несчастные жители бежали куда глаза глядят, не зная, что смерть уже гнездится в их собственных телах. Самолет спикировал вниз, и фотограф, с помощью телеобъектива, в течение нескольких секунд показал лицо молодой женщины. Она смотрела в объектив горестным взглядом, который невозможно забыть, а потом споткнулась и рухнула на землю.
      Надо думать, ее затоптали. Очень надеюсь, что это так: у одной из тех шести лошадей были точно такие же глаза, когда радиация начала сжигать ее внутренности.
      Последняя лента показывала Берлин и дороги в его окрестностях, спустя примерно неделю после рейда. Город был мертв; в нем не было ни единого мужчины, ни женщины, ни ребенка, не было ни кошек, ни собак, ни голубей. Повсюду валялись трупы, но им не грозила опасность быть оскверненными крысами. Крыс тоже не было.
      На дорогах в окрестностях Берлина царило безмолвие. На их обочинах, в кюветах, даже на самом полотне (только в меньшей степени), подобно кучкам золы, выкинутой из паровозных топок, валялись груды тел, бывших когда-то жителями столицы рейха. Впрочем, хватит рассусоливать это зрелище.