Наш отряд провел весь день в горах Сьерра-Невада и припозднился с возвращением. Из лагеря мы снялись вовремя, но транспортный контроль завернул нас на восток из-за погодных условий. Я был не в духе: когда меня нет дома, отец, как правило, сидит без ужина.
      Да еще вторым пилотом мне навязали новичка; мой помощник заболел, и наш скаутский руководитель мистер Кински подсунул мне этого пижона. Сам мистер Кински летел в другом вертолете, с отделением «Пантер».
      – А немного побыстрее нельзя? – поинтересовался пижон.
      – Слыхал когда-нибудь о правилах движения? – спросил я в ответ. Вертолет, управляемый наземной службой, медленно плыл на автопилоте по грузовому воздушному коридору, куда нас втиснул транспортный контроль. Пижон рассмеялся.
      – Так ты же в любой момент можешь сослаться на экстренные обстоятельства. Смотри, как это делается! – Он включил микрофон. – «Лиса восемь-три» вызывает транспортный…
      Я вырубил связь, включил передатчик снова и, когда транспортники отозвались, сказал, что мы вызвали их по ошибке.
      Пижон скривился.
      – Какой примерный маменькин сыночек! – пропел он приторным голоском. Вот этого ему говорить явно не следовало.
      – Убирайся на корму, – сказал я, – и позови ко мне Слэта Кейфера.
      – Зачем это? Он же не пилот!
      – Можно подумать, что ты пилот! Весите вы одинаково, а я не хочу, чтобы наша развалюха потеряла равновесие.
      Пижон поглубже уселся в кресло.
      – Старик Кински назначил меня вторым пилотом. Я никуда не уйду. Я сосчитал до десяти и спустил это дело на тормозах. Пилотская рубка в воздухе – не место для драки. Больше мы не разговаривали до тех пор, пока я не посадил вертолет на плато Северный Диего и не вырубил мотор. Конечно, мы прилетели последними. Мистер Кински нас уже ждал, но я его в упор не видел; я вообще никого не видел, кроме этого пижона. Я схватил его за грудки.
      – А ну повтори, что ты сказал!
      Рядом с нами словно из-под земли вырос мистер Кински.
      – Билл! – проговорил он. – Билл! Что все это значит?
      Я чуть было не выпалил, что сейчас пересчитаю пижону зубы и освобожу от лишних, но сдержался. Мистер Кински повернулся к пижону:
      – Что случилось, Джонс?
      – Я ничего не делал! Спросите кого угодно!
      Я хотел заявить, что об этом он будет рассказывать совету пилотов: неподчинение в воздухе – проступок серьезный. Но меня остановила фраза «спросите кого угодно». Никто нашу стычку не видел.
      Мистер Кински посмотрел на нас обоих и сказал:
      – Билл, построй свое отделение, сделай перекличку и распусти ребят. Так я и сделал, а потом отправился домой.
      Домой я пришел измотанный и взвинченный. По дороге прослушал новости: ничего хорошего. Из пайка опять урезали десять калорий. От этого известия есть захотелось еще сильнее, и я снова вспомнил, что отец наверняка сидит без ужина. Потом по радио передали, что «Мейфлауэр» наконец готов к полету, уже составляют списки эмигрантов. Счастливчики, подумал я. Никаких тебе урезанных пайков. Никаких пижонов Джонсов.
      И новенькая с иголочки планета.
      Джордж – это мой отец – сидел в комнате, просматривая газеты.
      – Привет, Джордж, – сказал я. – Ты ужинал?
      – Привет, Билл. Нет еще.
      – Сейчас что-нибудь сообразим.
      Я заглянул в кладовку и обнаружил, что отец не только не ужинал, но и не обедал. Надо приготовить чего-нибудь посущественнее.
      Я вытащил из холодильника два синтетических бифштекса, сунул их в скороварку, чтобы оттаяли, туда же отправил здоровенную печеную картофелину для отца и поменьше – для себя. Потом выудил из морозилки пакет с салатом и оставил его оттаивать на столе.
      Пока я возился, наливая кипяток в чашки с бульонными кубиками и кофейным порошком, бифштексы созрели для жарения. Я перекинул их в печку, поставил ее на средний режим и подбавил жару скороварке, чтобы картошка прогрелась одновременно с бифштексами. Потом – назад к холодильнику, пара мороженых на десерт – и обед готов.
      Картошка уже согрелась. Я глянул в свою расходную книжку, решил, что мы можем себе это позволить, и шлепнул на картофелины по кусочку маргарина. Тут звякнула печка, я вытащил бифштексы, накрыл на стол и зажег свечи, как любила делать Анна.
      – Кушать подано, – провозгласил я. Вернулся на кухню, в темпе переписал с оберток калории и баллы и сунул упаковки в мусоросжигатель. Записи расходов всегда должны быть в порядке.
      Отец сел за стол вместе со мной. Если не считать времени, потраченного на записи, приготовление ужина заняло всего две минуты и двадцать секунд; не понимаю, почему женщины поднимают столько шума из-за стряпни. Системы у них нет, вот в чем беда. Отец втянул носом воздух и ухмыльнулся.
      – Билл, да ты просто транжира! Так мы быстро вылетим в трубу.
      – Спокойно, – заявил я. – За этот квартал мы все еще в плюсе. – Я помрачнел. – Но если они не перестанут урезать рацион, в следующем квартале нам придется туго.
      Рука Джорджа замерла в воздухе с кусочком бифштекса на вилке.
      – Опять?
      – Опять. Слушай, Джордж, я ничего не понимаю. Год был урожайный, в Монтане вступила в строй дрожжевая фабрика…
      – Ты ведь слушаешь продовольственные сводки, Билл?
      – А как же!
      – А ты обратил внимание на результаты переписи населения в Китае? Вот и прикинь, что получается.
      Я понял, что он имеет в виду, и бифштекс внезапно показался мне куском старой резины. Что толку стараться, рассчитывать, если на другой стороне глобуса люди сводят на нет все твои усилия?
      – Эти чертовы китайцы вместо того, чтобы плодить детей, лучше бы жратву выращивали!
      – Делиться с ближним нужно по-братски, Билл.
      – Но… – начал я и заткнулся. Отец прав, конечно. Он почти всегда прав. Но все равно это как-то несправедливо. – Ты слышал про «Мейфлауэр»? – спросил я, чтобы переменить тему.
      – «Мейфлауэр»? А что с ним? – неожиданно насторожился отец. Меня это удивило. После смерти Анны (Анна – это моя мать) мы с Джорджем были настолько близки, насколько это вообще возможно между людьми.
      – Ну, он готов к полету, вот и все. Они начинают набирать пассажиров.
      – Да? – Опять этот настороженный тон. – Расскажи лучше, что вы сегодня делали.
      – Ничего особенного. Прошли пешком миль пять на север от лагеря. Мистер Кински кое-кого проэкзаменовал. Я видел горного льва.
      – Серьезно? Я думал, они уже все вымерли.
      – Ну, во всяком случае, мне так показалось.
      – Наверное, так оно и было. А еще? Я поколебался, потом рассказал ему про стычку с пижоном Джонсом:
      – Он даже не из нашего отряда! Какое право он имеет вмешиваться в управление вертолетом?
      – Ты поступил правильно, Билл. Похоже, этот пижон Джонс, как ты его называешь, просто не дорос до звания пилота.
      – Между прочим, он на год старше меня.
      – В мое время детям до шестнадцати вообще не давали водительских прав.
      – Времена меняются, Джордж.
      – Это верно. Верно.
      Отец внезапно погрустнел. Я понял, что он думает об Анне, и быстро проговорил:
      – Возраст – это неважно, но как такое ничтожество, как Джонс, могло пройти тест на психическую устойчивость?
      – Психические тесты несовершенны, Билл. Впрочем, как и люди. – Отец откинулся на спинку кресла и зажег трубку. – Хочешь, я уберу сегодня со стола?
      – Нет, спасибо.
      Он вечно об этом спрашивал, а я всегда отказывался. Отец у меня рассеянный – запросто может швырнуть записи рациона в мусоросжигатель. Я-то все уберу как положено.
      – Хочешь партию в криббидж ? – предложил я.
      – Да я же тебя без штанов оставлю!
      – Это мы еще посмотрим!
      Я убрал со стола, сжег тарелки и пошел в гостиную. Отец вытащил игральную доску и карты.
      Мысли его явно где-то витали. Я уже готов был воткнуть фишку в последнюю дырочку, а он так и не начал играть по-настоящему. В конце концов он отложил карты и посмотрел мне прямо в глаза.
      – Сынок…
      – Чего? То есть – да, Джордж?
      – Я решил эмигрировать на «Мейфлауэре».
      Я свалил на пол игральную доску. Поднял ее, вдохнул поглубже и постарался попасть в тон:
      – Вот здорово! Когда мы летим? Отец яростно пыхнул трубкой.
      – В том-то и дело, Билл. Ты останешься здесь.
      Я онемел. Таких номеров отец еще никогда не откалывал. Я сидел, беззвучно, как рыба, разевая рот. Наконец мне удалось выдавить:
      – Отец, ты шутишь!
      – Нет, сынок.
      – Но почему? Ответь мне только на один вопрос: почему?
      – Видишь ли, сынок…
      – Зови меня Биллом.
      – О’кей, Билл. Я решил попытать счастья в колониях – но это не значит, что я имею право ломать твою жизнь. Тебе нужно получить образование, а на Ганимеде нет приличных колледжей. Закончишь учебу и тогда, если захочешь эмигрировать, милости просим!
      – И в этом вся причина? Единственная причина? Только из-за колледжа?
      – Да. Ты останешься здесь и получишь диплом. А еще лучше – ученую степень. А потом, если будет желание, присоединишься ко мне. Это не проблема: претенденты, имеющие в колониях близких родственников, идут вне очереди.
      – Нет!
      Отец упрямо нахмурился.
      Но я тоже упрямый.
      – Джордж, выслушай меня. Если ты оставишь меня здесь, это ничего не изменит. В колледж я не пойду. Я уже сейчас могу сдать экзамены на гражданство третьего класса. Получу разрешение на работу…
      – Тебе не нужно разрешение на работу, – оборвал меня отец. – Я оставлю тебе деньги, Билл. Ты…
      – «Оставлю деньги»! Да я не возьму ни гроша, если ты смотаешься и бросишь меня! Буду жить на стипендию, пока не сдам экзамены и не получу рабочую карточку!
      – Потише, сынок! Ты ведь гордишься тем, что ты скаут?
      – Ну… Да, конечно.
      – Помнится мне, скауты должны быть послушными. И вежливыми, кстати, тоже. Он, как всегда, попал в самую точку. Мне не следовало об этом забывать.
      – Джордж!
      – Да, Билл?
      – Если я тебе нагрубил, извини. Но скаутские законы вовсе не для того придуманы, чтобы все кому не лень могли вить из нас веревки. Пока я живу в твоем доме, я тебе подчиняюсь. Но если ты бросишь меня и уедешь, то потеряешь все права на меня. Это справедливо, так ведь?
      – Будь благоразумным, сынок. Я ведь желаю тебе только добра.
      – Не увиливай, Джордж. Это справедливо или нет? Если ты улетишь за сотни миллионов миль, как ты сможешь распоряжаться моей жизнью? Я сам буду отвечать за себя.
      – Но я тем не менее останусь твоим отцом.
      – Отцы и сыновья должны жить вместе. Насколько я помню, отцы, приплывшие в Америку на древнем «Мейфлауэре» , привезли с собой детей.
      – Это совсем другое дело.
      – Почему?
      – Да потому что Ганимед гораздо дальше – и там куда опаснее.
      – Опаснее? Но половина колонии в Плимут-роке вымерла в первую же зиму – это общеизвестный факт. А расстояние не играет никакой роли, главное – сколько времени нужно на его преодоление. Если бы мне сегодня пришлось возвращаться домой на своих двоих, я топал бы еще целый месяц. Первые переселенцы пересекали Атлантику за шестьдесят три дня, по крайней мере так нас учили в школе. А по радио передавали, что наш «Мейфлауэр» долетит до Ганимеда за шестьдесят дней. Так что от нас до Ганимеда ближе, чем было от Лондона до Плимут-рока.
      Отец встал и постучал трубкой, вытряхивая пепел.
      – Я не собираюсь обсуждать этот вопрос, сынок.
      – Я тоже не собираюсь. – Я набрал в грудь воздуха. Мне бы промолчать, но я уже закусил удила. Никогда в жизни он не позволял себе так со мной обращаться. Боюсь, мне тоже захотелось сделать ему больно. – Единственное, что я могу сказать: не одному тебе осточертел этот урезанный паек. Если ты думаешь, что я останусь здесь, а ты там в колонии будешь лопать от пуза, ты глубоко заблуждаешься. Я-то думал, что мы друзья.
      Это было уже совсем гнусно. Мне самому стало стыдно. Что мы с ним друзья, он сказал мне после смерти Анны. Да так оно и было на самом деле. В ту же секунду, когда я захлопнул рот, до меня дошло, почему Джордж решил эмигрировать – и что пайки тут вовсе ни при чем. Но слово не воробей. Отец посмотрел на меня и тихо проговорил:
      – Вот, значит, как ты думаешь? Что я хочу уехать, чтобы не приходилось сидеть без обеда и экономить паек?
      – А зачем же иначе? – Меня несло, и я никак не мог остановиться.
      – Хм… Что ж, если ты так считаешь, Билл, нам не о чем больше разговаривать. Спокойной ночи.
      Я пошел в свою комнату, весь в растрепанных чувствах. Господи, до чего же мне сейчас недоставало Анны – ну просто до физической боли! Я знал, что отец чувствует то же самое. Она никогда не позволила бы нам забыться до такой степени, чтобы наорать друг на друга. По крайней мере я на него наорал, это точно. И дружба наша раскололась на мелкие кусочки, ее уже не склеишь.
      После душа и продолжительного массажа мне немного полегчало. Нет, конечно, дружбе нашей еще не конец. Джордж одумается. Он поймет, что мне необходимо лететь с ним, он не позволит колледжу встать между нами. Я был уверен – ну почти уверен в этом.
      И улетел мыслями к Ганимеду.
      Ганимед!
      Надо же, я ведь даже на Луне ни разу не был!
      У нас в классе есть один парень, так он родился на Луне. Родители остались там, а его отправили на Землю в школу. Он вечно выпендривался и строил из себя заядлого космонавта. Но до Луны-то рукой подать, какая-то несчастная четверть миллиона миль ! Да в нее камешками бросать отсюда можно! И потом, Лунная колония себя не обеспечивает, там все те же урезанные земные пайки. Фактически это просто часть Земли, не более. Но Ганимед!
      Сами посудите: Юпитер отделяет от Земли приблизительно полмиллиарда миль, чуть больше, чуть меньше, в зависимости от времени года. По сравнению с таким простором расстояние до Луны – это ж сущая мелочь!
      Я вдруг запамятовал: Ганимед третий или четвертый спутник Юпитера? И мне позарез потребовалось это узнать. На полке в гостиной у нас стоял справочник Элсворта Смита «Путешествие по Земным колониям», из которого можно было почерпнуть массу ценных сведений. Я отправился за ним. Отец еще не лег – сидел в гостиной и что-то читал.
      – Э-э-э… привет! – сказал я и подошел к полке. Он кивнул, продолжая читать.
      Книги на месте не оказалось. Я оглянулся вокруг.
      – Что ты ищешь, Билл? – спросил отец. Я наконец узрел, что у него в руках справочник Смита.
      – Ничего, – сказал я. – Я не знал, что ты ее читаешь.
      – Эту книгу?
      – Неважно. Найду что-нибудь другое.
      – Бери, я ее уже просмотрел.
      – Да не… Ну ладно, спасибо. – Я взял справочник и развернулся.
      – Погоди минутку, Билл.
      Я остановился.
      – Я принял решение, Билл. Я не поеду.
      – Чего?!
      – Ты был прав. Мы с тобой друзья, и мое место здесь.
      – Да, но… Послушай, Джордж, зря я ляпнул про паек. Я прекрасно знаю, что паек тут ни при чем. Ты уезжаешь… ну, потому, что тебе обязательно нужно уехать.
      Я хотел сказать, что понимаю: он едет из-за Анны. Но боялся, что если произнесу ее имя вслух, то, чего доброго, разрыдаюсь как младенец.
      – Ты имеешь в виду, что хочешь остаться и поступить в колледж?
      – Ну… – Честно говоря, я вовсе не это имел в виду. Я твердо был намерен лететь на Ганимед. – Я не об этом. Просто я знаю, почему ты хочешь уехать. Почему ты должен уехать.
      – Хм… – Он долго возился с трубкой, раскуривая ее. Потом сказал: – Ясно. Хотя и не совсем. Давай договоримся, Билл. Дружба прежде всего. Или мы летим вместе, или вместе остаемся – если только ты сам не захочешь остаться и получить образование, чтобы потом присоединиться ко мне. Так будет справедливо?
      – А? Да, конечно!
      – Ладно, поговорим об этом позже.
      Я пожелал ему спокойной ночи и в темпе смылся в спальню. Уильям, мальчик мой, сказал я себе, дело в шляпе. Если только ты не размякнешь и не согласишься на разлуку. Я забрался в постель и раскрыл книгу. Ганимед оказался третьим спутником Юпитера; я, конечно, мог и сам об этом вспомнить. Вполне приличная планетка, даром что спутник: больше Меркурия и гораздо больше Луны. Сила тяжести в три раза меньше земной. Там я буду весить около сорока пяти фунтов . Впервые на Ганимеде люди высадились в 1985 году – это я знал и без Смита, – а проект создания атмосферы начали осуществлять в 1988 году и продолжали до сих пор. В книге был стереоснимок Юпитера – вид с Ганимеда: круглый, как яблоко, красновато-оранжевый, приплюснутый на полюсах. Чудесная планета! Я так и уснул, разглядывая снимок.
      Следующие три дня мы с классом проходили урок географии в Антарктике, так что с отцом поговорить не удалось. Я вернулся со слегка обмороженным носом, потрясными фотографиями пингвинов и прояснившимися мозгами. У меня было время подумать.
      Отец, как всегда, перепутал расходные записи, но, к счастью, не выбросил упаковки, так что я быстро привел все в порядок. После обеда я позволил ему выиграть две партии, а затем сказал:
      – Послушай, Джордж…
      – Да?
      – Помнишь наш разговор?
      – Да, конечно.
      – Так вот: я несовершеннолетний и без твоего разрешения уехать не могу. По-моему, лучше бы тебе взять меня с собой, но если ты против, школу я не брошу. В любом случае тебе надо лететь… ты обязательно должен лететь, сам знаешь почему. Прошу тебя: обдумай все как следует. Я очень хочу поехать с тобой, но если нет – капризничать не стану.
      Отец даже смутился.
      – Это другой разговор, сынок. Значит, ты хочешь отпустить меня, а сам останешься и закончишь школу? Без дураков?
      – «Хочешь» – это слишком сильно сказано. Но я согласен.
      – Спасибо. – Отец порылся в сумке и достал большую ксерокопию. – Взгляни-ка сюда.
      – Что это?
      – Копия твоего заявления об эмиграции. Я подал его два дня назад.

      Следующие несколько дней я сидел на уроках как на иголках. Отец предупредил меня, чтобы я не зарывался: наши заявления еще никто не утвердил.
      – Знаешь, Билл, заявок в десять раз больше, чем мест.
      – Но ведь большинство рвутся на Венеру или на Марс. Ганимед слишком уж далеко, это не для неженок.
      – Я не говорю о заявках во все колонии; я имею в виду заявки на Ганимед, на первый рейс «Мейфлауэра».
      – Все равно, ты меня не испугал. В любом случае подходящих кандидатов будет не больше одного из десяти.
      Отец со мной согласился. Впервые в истории, сказал он, колонистов отбирают так тщательно. Обычно колонии были местом ссылки отбросов общества, преступников и неудачников.
      – Но, Билл, – продолжил он, – почему ты так уверен, что мы с тобой подойдем? Мы ведь никакие не супермены.
      Я опешил. Мне и в голову не приходило, что мы недостаточно хороши для колоний.
      – Джордж, они не могут нас забраковать!
      – Почему же? Еще как могут!
      – Но с какой стати? Им нужны инженеры, а ты настоящий ас. Я, конечно, не гений, но с учебой у меня порядок. Мы здоровы, у нас нет врожденных отклонений: мы не дальтоники, не страдаем гемофилией или еще чем-нибудь в этом роде.
      – У нас нет известных нам отклонений, я согласен. Во всяком случае мне кажется, что мы с тобой правильно выбрали себе предков. Но я не имел в виду такие ярко выраженные недостатки.
      – Тогда о чем речь? Чем мы можем им не угодить?
      Он вертел в руках трубку, как всегда, когда не хотел отвечать прямо.
      – Билл, когда я выбираю для работы сплав, я не говорю: «Вот хороший блестящий кусок металла, давайте пустим его в дело». Я просматриваю длиннющий перечень тестов со всеми возможными характеристиками и только тогда выбираю сплав, который подходит для моей конкретной цели. Если бы ты подбирал людей для нелегкой работы по колонизации планеты, какие качества служили бы для тебя критерием?
      – Ну… Не знаю…
      – И я не знаю. Я не психолог и не социолог. Но сказать, что колонии нужны здоровые и образованные люди, все равно что сказать: «Для этой работы мне нужна сталь, а не дерево». Какая сталь – вот в чем вопрос. А может, нужна вовсе не сталь, а какой-нибудь титановый сплав. Поэтому не обольщайся раньше времени.
      – Но… Я не пойму – что же мы можем сделать в таком случае?
      – А ничего. Если отвергнут, скажешь себе, что ты лучшая в мире сталь и не твоя вина, что им понадобился магний.
      Глядя на вещи с такой точки зрения, беспокоиться, естественно, было не о чем, но я все равно беспокоился. Хотя в школе виду не подавал. Я уже всем раззвонил, что улетаю на Ганимед, и, если дело не выгорит, выпутываться будет нелегко.
      Мой лучший друг, Дак Миллер, загорелся идеей поехать вместе с нами.
      – Но как ты поедешь? – спросил я. – Твои предки тоже хотят на Ганимед?
      – Я все продумал, – ответил Дак. – Нужен только какой-нибудь взрослый, согласный меня опекать. Если сумеешь уговорить своего старика – считай, что дело в шляпе.
      – Но что скажет твой отец?
      – А ему до фени. Он всю дорогу талдычит, что в моем возрасте сам зарабатывал себе на жизнь. «Парень должен уметь себя прокормить» – вот его любимая песня. Ну как? Поговоришь вечером со своим предком? Я сказал, что поговорю, и сдержал слово. Отец помолчал немного, потом спросил:
      – Ты на самом деле хочешь взять Дака с собой?
      – Естественно. Он мой лучший друг.
      – А что говорит его отец?
      – Он еще не спрашивал отца. – Я объяснил Джорджу, как мистер Миллер относится к этому вопросу.
      – Да? – сказал отец. – Тогда подождем, что скажет мистер Миллер.
      – Хорошо. Значит, если отец Дака даст добро, ты подпишешься, Джордж?
      – Я имел в виду только то, что сказал, Билл. Давай подождем. Возможно, проблема отпадет сама собой.
      – А может, мистер и миссис Миллеры тоже решат рвануть на Ганимед, если Дак их как следует накрутит?
      Отец скептически вздернул бровь.
      – Мистера Миллера к Земле привязывают, так сказать, многочисленные деловые интересы. Думаю, легче сдвинуть с места каменную плотину, чем заставить его пренебречь ими.
      – Но тебе же деловые интересы не помешали!
      – Так я ведь не занимаюсь бизнесом, а свою профессию я бросать не собираюсь, она мне и там пригодится.
      Назавтра я спросил Дака, как дела.
      – Забудь об этом, – заявил он. – Считай вопрос закрытым.
      – Чего?
      – Предок говорит – только последний идиот может умотать на Ганимед. Земля, говорит он, единственная планета в Солнечной системе, пригодная для жизни, и, если бы в правительстве не сидела кучка пустоголовых мечтателей, мы не стали бы швырять деньги в прорву, пытаясь превратить голые скалы где-то у черта на куличках в зеленые луга. Он говорит, все это предприятие обречено.
      – Вчера ты так не думал.
      – Это пока он мне не прочистил мозги. Знаешь что? Мой предок собирается сделать меня деловым партнером. Как только закончу колледж, он меня пристроит в нижний эшелон управления. Говорит, не хотел зря трепаться, чтобы я был поинициативнее и научился сам о себе заботиться. Но теперь он решил, что время пришло и пора мне об этом узнать. Что скажешь?
      – Звучит заманчиво. Но почему это предприятие обречено?
      – «Заманчиво» – и только-то? Ну, предок говорит, что постоянная колония на Ганимеде невозможна. Это опасное и никому не нужное балансирование на краю пропасти – так он дословно и выразился. В один прекрасный день защитные укрепления рухнут, колония будет сметена, колонисты погибнут и люди наконец перестанут идти наперекор природе.
      Больше нам потрепаться не удалось – пора было бежать на урок. Вечером я рассказал отцу о нашем разговоре.
      – Что ты думаешь по этому поводу, Джордж?
      – Думаю, в его словах есть доля правды…
      – Что?!
      – Тихо, не заводись с пол-оборота. Если на Ганимеде случится катастрофа, с которой мы не сумеем совладать, планета действительно вернется в свое первозданное состояние. Но это не вся правда. У людей есть забавная склонность считать естественным то, к чему они привыкли. Однако окружающая среда на Земле перестала быть естественной в том смысле, какой они вкладывают в это слово, с тех пор как человек спустился с дерева. Билл, ты знаешь, сколько народу живет в Калифорнии?
      – Пятьдесят пять миллионов шестьдесят тысяч.
      – А тебе известно, что первые колонии вымерли здесь от голода? Но так было! Как же могут пятьдесят с лишним миллионов жить тут и не голодать? Пусть даже на урезанных пайках? – спросил отец и сам ответил на свой вопрос: – На побережье у нас стоят четыре атомные станции, которые превращают морскую воду в питьевую. Мы используем каждую каплю реки Колорадо и каждый фут снега, выпадающего в горах. И еще у нас есть уйма всяких технических устройств. Если все они выйдут из строя – предположим, сильное землетрясение вдруг разрушит атомные станции, – штат опять превратится в пустыню. Сомневаюсь, что в таком случае удастся эвакуировать все население. Большинство, скорее всего, погибнет от жажды. И все же я не думаю, что это не дает мистеру Миллеру спокойно спать по ночам. Он считает Калифорнию прекрасной «естественной» средой. Будем надеяться, Билл. В распоряжении у людей есть масса и энергия, а в головах есть мозги – значит, мы можем создать любую среду, какую захотим.
      После этого я редко виделся с Даком. Мы с отцом получили уведомления, что надо пройти тесты на пригодность для колонизации, и свободного времени у нас почти не оставалось. К тому же Дак вообще как-то переменился… Хотя, может, это я стал другим. Я ни о чем не мог думать, кроме как о путешествии, а Дак о нем разговаривать не хотел. Или, если говорил, то нес такую чушь, что совершенно выводил меня из себя.
      Отец не разрешил мне бросить школу, пока не будет полной определенности насчет полета, но мне поневоле приходилось сачковать – из-за тестов. Мы прошли все обычные физические испытания плюс дополнительные штучки. Например, тест на перегрузку: я выдержал восемь «g», потом вырубился. Был еще тест на переносимость низкого давления воздуха – если у вас варикозные вены или кровь течет из носа, можете забыть про колонии. Ну и еще куча всяких испытаний.
      Мы благополучно с ними разделались. Но потом начались психологические тесты, а это куда хуже, потому что ты не имеешь понятия, какой реакции от тебя ожидают. А порой даже не подозреваешь, что в данный момент тебя тестируют. Первым делом они провели сеанс гипноза. По-моему, это уж совсем нечестно. Откуда мне знать, о чем я могу натрепаться во сне? Как-то днем я сидел в приемной и ждал психиатра – сидел до умопомрачения долго. В комнате были двое лаборантов. Когда я вошел, один из них вытащил из шкафа папку с моей медицинской картой и положил на стол. Другой, рыжий парень с приклеенной ухмылкой на губах, сказал мне:
      – О’кей, малыш, садись на скамейку и жди.
      Я сидел и ждал, а рыжий тем временем взял папку и стал просматривать ее содержимое. Хихикнул, повернулся и окликнул своего напарника:
      – Эй, Нед, ты только взгляни на это!
      Тот склонился над листом, в который тыкал пальцем рыжий, и тоже захихикал. Я чувствовал на себе их взгляды, но делал вид, что ничего не замечаю. Второй лаборант вернулся на свое место и уселся за стол, но тут рыжий вскочил, подошел к нему с раскрытой папкой и стал что-то зачитывать ему на ухо, так что до меня долетали только бессвязные обрывки слов… Внутри у меня все кипело.
      Рыжий закончил чтение, посмотрел прямо мне в лицо и заржал. Я встал и спросил:
      – Что вас так развеселило?
      – Не твоего ума дело, малыш, – заявил он. – Сиди и не рыпайся. Я подошел к нему и попросил:
      – Разрешите взглянуть?
      Второй лаборант сунул папку в стол. Рыжий усмехнулся:
      – Маменькин сыночек хочет посмотреть, Нед. Почему бы тебе не дать ему папку?
      – Не думаю, что ему всерьез охота это читать.
      – Да, боюсь, ты прав, – хихикнул рыжий и добавил: – Надо же, и он еще собирается стать отважным колонистом!
      Второй задумчиво глянул на меня, покусывая большой палец, и изрек:
      – Не вижу ничего смешного. Они могут взять его поваренком, например. Рыжий аж зашелся от смеха.
      – Спорим, он будет неотразим в передничке!
      Годом раньше я бы ему непременно врезал, хотя он был куда крупнее и сильнее меня. Услышав «маменькин сыночек», я напрочь забыл про Ганимед; меня одолевало одно желание – стереть с его рожи эту глупую ухмылку. Но я его не тронул, сам не знаю почему. Может, из-за того случая, когда мы отлупили кучку зарвавшихся юнцов из отряда «Юкка»? Мистер Кински сказал тогда, что командиры, которые не могут навести порядок без кулаков, ему не нужны. Так или иначе, но я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он был заперт. Я взглянул на две ухмыляющиеся физиономии. Их веселья, я, понятно, не разделял.
      – Мне было назначено на час дня, – сказал я. – Раз врача до сих пор нет, передайте, что я позвоню попозже, договоримся на другой день. Я повернулся и вышел вон.
      Дома мы поговорили с Джорджем. Он выслушал меня и выразил надежду, что я не слишком изгадил свои шансы на полет.
      Нового назначения к психиатру я так и не дождался. И знаете, что оказалось? Это были никакие не лаборанты, а психологи; нас, как выяснилось, все время снимали скрытой камерой и записывали на магнитофон.
      Наконец мы с Джорджем получили уведомления, что признаны годными и будем включены в список пассажиров «Мейфлауэра» при условии выполнения «всех нижеизложенных условий».
      В этот вечер я разошелся и устроил настоящую пирушку. Плевать я хотел на все расходные записи!
      Условия были изложены в брошюре. «Рассчитайтесь со всеми долгами». Это меня не волновало: полкредитки я был должен Слэту Кейферу, а больше долгов за мной не водилось. «Пришлите расписку об оплате билета». Об этом позаботится Джордж. «Завершите все судебные тяжбы». В жизни не имел дела с судами, разве что с судом чести. В общем, требований была уйма, но в основном они касались Джорджа.
      Однако я нашел одну строку, которая меня насторожила.
      – Джордж, – окликнул я отца, – здесь говорится, что в рейс берут только семьи с детьми.
      – Что ж, мы и есть такая семья. Если, конечно, ты не против, чтобы тебя классифицировали как «дитя».
      – Н-да. Может быть. Но мне почему-то кажется, что они имеют в виду супружескую пару с детишками.