Всю жизнь я мечтала слетать на Землю. Не жить там, конечно, а просто посмотреть. Всем известно: Земля – чудесное место для всяких-разных экскурсий, но чтобы жить там… Для этого она не годится.
      Лично я не верю, будто человечество произошло с Земли.
      Это подтверждается лишь фунтом-другим старых костей плюс рассуждениями антропологов, которые между собою-то не могут толком договориться, а еще силятся скормить эту чепуху всем прочим.
      Сами посудите: сила тяжести на Терре явно велика для человека и оттого многие страдают грыжами, плоскостопием и сердечной недостаточностью. Люди там вынуждены укрываться от солнца, чтобы не упасть в обморок или не сыграть в ящик, – а ведомо ли вам хоть одно живое существо, которое бы защищалось от собственной среды обитаниями. А уж зеленая экология…
      Ерунда все это. Мы, люди, просто не могли зародиться на Земле, да и на Марсе, признаться, тоже, хотя нынешний Марс ближе к идеалу, чем прочие планеты Системы. Может быть, нашей прародиной была погибшая планетами, но моя родина – Марс; я всегда буду помнить его, куда бы меня ни забросило.
      А я собираюсь далеко, очень далеко.
      Но сперва я хочу слетать на Землю – вроде как для разминки перед стартом – и заодно посмотреть, как, Во Имя всех святых, восемь миллиардов людей могут жить буквально друг на друге (хотя на Терре заселена едва половина суши). И еще я хочу увидеть океан… с безопасного расстояния. Это что-то фантастическое. Меня в дрожь бросает, как представлю столько воды безо всякой посуды. А если войти и океан, вода покроет тебя с головой. Невероятно!
      Скоро я увижу его!
      Наверное, пора уже представить нас, семейство Фрайзов, я имею в виду. Меня зовут Подкейн Фрайз, для друзей – просто Подди. Если хотите, можем подружиться. Пол – женский, возраст – юный; сейчас мне чуть больше восьми лет. Как говорит дядя Том, на яичницу я уже не годна, а до замужества еще не доросла. Все верно, ведь марсианская гражданка может подписать неограниченный брачный контракт без согласия опекуна не раньше девятой годовщины. Мой рост без каблуков – 157 сантиметров, вес – 49 килограммов. «Пять футов, два дюйма и голубые глаза», – как зовет меня Па. Он историк и романтик, а вот я совсем не романтичная; когда мне исполнится девять лет, я не буду спешить с браком, даже ограниченным. У меня другие планы.
      Я вовсе не против замужества. Думаю, мне не придется долго искать мужчину по вкусу. В этих записках можно быть откровенной – зачем скромничать, если никто их не прочтет, пока я не стану старой и знаменитой, а до тех пор я десять раз успею переписать все набело. Но я все-таки подстраховываюсь: пишу по-английски древнемарсианскими письменами. Па мог бы разгадать этот шифр, но он никогда не тронет моих бумаг без разрешения. Он умница и не опекает меня по мелочам.
      А вот мой братец Кларк вполне может сунуть сюда нос. К счастью, он считает английский мертвым языком и, уж конечно, не станет забивать мозги древнемарсианским письмом.
      Может, вам попадалась такая книга: «Одиннадцать лет. Адаптационный кризис мужчины перед половым созреванием». Я приперла ее в надежде, что она поможет совладать с братцем.
      Кларку всего шесть, но в книге имеются в виду зеленые годы: написал-то ее землянин. Если взять шесть с коэффициентом 1,8808, то как раз и выйдет одиннадцать земных лет-недомерков.
      Толку от книги было мало. Автор рассуждал о «смягчении перехода в социальную группу», а Кларк, похоже, пока не собирается присоединяться не только к группам, но и ко всему роду человеческому. Он, скорее, выдумает способ разнести Вселенную вдребезги, чтобы полюбоваться взрывом. Поскольку отвечать за него приходится мне, а его «ай-кью» (коэффициент интеллектуальности) – 160 (против моих 146-ти), можете себе представить, как мне недостает солидности и возраста. Пока что я вывела для себя правило: «Всегда будь начеку и не верь ни единому слову». И обращаюсь с Кларком соответственно.
      Но вернемся ко мне. В моих жилах смешалось бог знает сколько кровей, но по внешности я ближе к скандинавскому типу с пикантной капелькой полинезийского и азиатского. У меня довольно длинные ноги, окружность талии – 48 сантиметров, а груди – 90, причем, будьте уверены, это не сплошная грудная клетка (мы, потомки первых колонистов, склонны к гипертрофии легких), осталось место и для расцветающих вторичных половых признаков. Добавлю, что я натуральная блондинка с вьющимися волосами, и я – симпатичная. Не красавица – Пракситель не взглянул бы на меня второй раз – но ведь рафинированная красота отпугивает людей и порождает самомнение, а вот симпатичная внешность – качество ценное, если с умом ею пользоваться.
      Еще года два назад я горевала, что не родилась мужчиной (несмотря на мои амбиции), но потом сообразна, что все это глупости и жалеть об этом, все равно что мечтать об ангельских крылышках. Как говорит мама, работать надо с тем, что есть под руками… И я нашла, что мои подручные материалы вполне меня устраивают. Я почувствовала, что мне нравится быть женщиной: гормональный баланс у меня – о'кей, я вполне приспособлена к среде, а она – ко мне. Я довольно умна, но не кичусь этим, у меня большой рот и курносый нос. Когда мне нужно выглядеть сконфуженной, я его морщу, и мужчины бывают рады выручить меня, особенно те, кто вдвое старше. Образно говоря, баллистическую траекторию лучше всего рассчитывать не на пальцах.
      Такова я, Подди Фрайз, свободная гражданка Марса, женщина; в будущем – пилот, а потом – командир исследователей глубокого космоса. Ищите мое имя на первых полосах.
      Мама смотрится вдвое лучше, чем я. Сколько бы я ни росла, ее мне не догнать. Больше всего она похожа на валькирию, готовую умчаться в небо на боевой колеснице. Ее диплом инженера крупномасштабного строительства действителен по всей Системе, а за участие в перестройке Фобоса и Деймоса маму наградили медалью Гувера и Офицерским Крестом Христианского Ордена. Но она вовсе не сухой технарь, из тех что зажаты рамками узкой специализации. Мама хорошо держится в обществе и легко варьирует поведение в пределах от чарующей дружелюбности до леденящей неприступности, смотря по обстоятельствам. У нее куча почетных дипломов, и время от времени она публикует маленькие шедевры, вроде «Критерии строительства связанных многослойных структур под давлением с учетом радиационного воздействия».
      Работа часто отрывает маму от дома, и мне волей-неволей приходится опекать братца. Я утешаюсь тем, что для меня – это хорошая практика: как же я буду заправлять космическим кораблем, если не смогу приручить шестилетнего дикаря. Мама говорит, что, если начальник бьет подчиненных по головам гаечным ключом, он, чаще всего, неправ. Так что я стараюсь не применять силу к нашему юному нигилисту, тем более что с Кларком это небезопасно. Весит он не меньше меня и не брезгует грязными приемами.
      Мы с Кларком появились на свет именно из-за маминой работы на Деймосе, Она твердо решила закончить строительство в срок, а папа, выпускник Арес-Университета и гуггенхеймовский стипендиат, с еще большим упорством дрался за каждый камешек древних марсианских строений, и ему было наплевать на строительство и его сроки. Папа с мамой так враждовали, что вскоре уже не могли жить друг без друга. В конце концов, они поженились, а потом пошли дети. Па с мамой ориентированы в разные стороны: – его интересует прошлое, а ее – будущее: она ведь сама его строит. У Па еще звание профессора земной истории, но его настоящая любовь – история Марса, особенно то, что было 50 миллионов лет назад. Но не подумайте, Па не какой-нибудь засушенный «проф», занятый только высокими материями. Ему еще не было моих лет, а он уже сражался за Революцию и потерял руку во время ночного штурма здания Компании. Но и с одной рукой он стреляет без промаха.
      И, наконец, последний член нашего семейства – дядя Том, брат моего деда по отцовской линии. Сам себя он называет нахлебником. Действительно, за работой его увидишь не часто, но ведь он состарился еще до моего рождения. Как и папа, он – ветеран Революции, в прошлом – Командир Марсианского Легиона и Старший Сенатор Республики. Сейчас он отошел и от политики, и от Легиона, и от работы в выборных органах. Вместо этого он ошивается в Клубе Стервятников, где играет в пинокль с такими же осколками славного прошлого. Пожалуй, из нашей семьи он мне ближе всех: он не такой целеустремленный, как мои родители, и не так занят; у него всегда есть время поболтать со мной. Ко всему прочему, на нем сидит маленький чертенок, то и дело совлекающий его с пути истинного. Дядя Том говорит, что мой чертенок побольше и посильнее, поэтому он и относится сочувственно к моим проблемам. Сама я предпочитаю забыть этот вопрос.
      Вот такая у меня семья, и все мы собираемся слетать на Землю. Ой, я забыла еще троих детей. Но они, пожалуй, не считаются, то-то я о них и не вспомнила. Когда папа с мамой поженились, Бюро ДЭГ (Демография, Экология, Генетика) дало им разрешение на пятерых детей. Им разрешили бы и семерых.
      Вы, наверное, уже поняли, что в марсианском обществе они котируются довольно высоко.
      Но мама твердо заявила, что пятеро детей – максимум, на больше у нее времени не хватит, и родила всех нас в самые сжатые сроки. При этом она работала в Бюро Планетной Инженерии, чтобы не умереть со скуки. А потом заморозила одного за другим всех своих детишек. Всех, кроме меня; я-то была первой. Кларк два года провел при глубоком минусе, а то был бы моим ровесником. Конечно, время гибернации не считается: официально Кларк родился в тот день, когда его разморозили.
      Помню, я страшно ревновала. Мама тогда вернулась с разведки Юноны и сразу же занялась Кларком, а мне это казалось ужасной несправедливостью.
      Дядя Том помог мне смириться с этим, он-то никогда не забывал приласкать меня. Теперь я, конечно, больше не ревную к Кларку – просто здорово устала от него.
      Так что под зданием яслей в Марсополисе дожидаются своего часа Гамма, Дельта и Эпсилон. Вернувшись с Земли, мы разморозим кого-то из них и дадим настоящее имя. Мама хочет разом ревитализовать Гамму и Эпсилон (они девочки), а мальчика Дельту запустить не раньше, чем девочки научатся помогать по дому. Папа же говорит, что это несправедливо: Дельта имеет все права быть старше Эпсилон по естественному праву первородства. А мама отвечает, что это – благоговение перед прецедентом, и недурно бы папе оставить эти пережитки прошлого в кампусе и не тащить домой. Папа упрекает маму в абсолютной бесчувственности, а мама соглашается и говорит, что чувства только мешают разумному решению проблемы. «Ладно, будем разумными, – говорит тогда Па. – Старшие сестры или подавят личность ребенка, или вконец его избалуют».
      Мама называет папину гипотезу ненаучной и нелогичной.
      Па говорит, что она собирается увильнуть от своих обязанностей, подменив воспитание серийным производством, и мама радостно соглашается с этим, а потом спрашивает: «Отчего бы не применить в семейной жизни апробированные технологические принципы?»
      Па оставляет вопрос висеть в воздухе и со вкусом описывает, какое любопытное зрелище явят собой две одинаковые девчушки… Назвать их надо будет Маргарит и Марго, а в домашнем обиходе звать Пэг и Мэг.
      Однажды Кларк шепнул мне: «А зачем их размораживать? Не лучше ли забраться туда ночью и открыть вентили, будто случилась авария?»
      Я велела ему прополоскать рот синильной кислотой и посоветовала не говорить ничего такого при папе. Представляю, какую трепку задал бы ему папочка. Хоть он и историк, но в педагогике следует самоновейшим принципам: всякий раз, когда нужно, чтобы урок не забылся, он закрепляет информацию в коре больших полушарий при помощи болевых ощущений. «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка», – говорит он.
      Я с величайшей готовностью усваиваю новые навыки. Очень рано я научилась предвидеть неприятные случайности и избегать приложения к себе папочкиной педагогики вкупе с его рукой. Другое дело – Кларк: если его треснуть дубинкой, он и внимания на вас не обратит.
      В общем, дело идет к тому, что скоро у нас будут сестрички-двойняшки. Но меня это не колышет – для девушки моих лет вполне достаточно одного Кларка. Когда они вырастут настолько, чтобы досаждать мне, я уже буду довольно далеко.

      Привет, Под!
      Ты, значит, возомнила, что я не смогу прочесть твои каракули, разительно похожие на червоточину. Много ты обо мне знаешь! Так вот, Подди (о, простите, я хотел сказать – Капитан Подкейн Фрайз, Славный Разведчик Дальнего Космоса, повелительница мужчин)… так вот, дорогая капитан Подди, надо думать, ты никогда этого не прочтешь – тебе и в голову не придет, что я разгадал твой «шифр» и пишу комментарий на широких полях твоего мемуара.
      К твоему сведению, дорогая сестрица, я читаю на староанглийском не хуже, чем на орто. Не так уж это трудно. Я его выучил, когда обнаружил, что миллионы интересных книг никогда с него не переводились. Свои таланты я предпочел держать в рукаве; так оно спокойнее, а то кто-нибудь непременно запретит тебе заниматься любимым делом. Родная сестра, например.
      Подумать только, простую подстановку ты величаешь шифром! Если бы ты, Подди, взаправду умела писать на древнемарсианском, я бы вовек не прочел твои писульки. Но ты не умеешь! Бог мой, ведь даже Па не может свободно на нем писать, а уж он-то знает древнемарсианский лучше всех в Системе.
      А вот мой шифр тебе нипочем не разгадать – у меня его попросту нет.
      Попробуй-ка взглянуть на эту страничку в ультрафиолете, под кварцевой лампой, например.

      Дьявол!!!
      Грязь в ушах и заусенцы! Плевать хочу! ТЬФУ!
       МЫ НИКУДА НЕ ЛЕТИМ.
      Сперва я подумала, что это новая грязная выходка моего хитроумного братца, но вскоре поняла, что он здесь не при чем. (Спасибо хоть на этом.) Тут мало одних черных замыслов, тут нужна машина времени. Конечно, Кларк и ее бы тишком построил, если бы смог… Хотя, с тех пор как он перенастроил робота-слугу, я уже ни в чем не уверена. Тот подавал Кларку невообразимые блюда и записывал их на мой кодовый номер. При этом было установлено, что гарантийную пломбу на контрольном блоке никто не трогал.
      Никто и никогда не узнает, как Кларк умудрился все это провернуть. Компания готова была все простить и даже бесплатно исправить робота, если он согласится – если соизволит!
      – рассказать, каким образом он совратил с пути истинного стопроцентно надежную машину. Но Кларк был глух к посулам – он состроил тупую мину и упорно молчал. Начали было подозревать меня, хотя любой, кто знает нас с братом (Па и мама, например), присягнет, что я просто не способна заказать мороженое с засахаренными леденцами под соусом «голландез» или… нет, лучше не вспоминать, а то стошнит. А вот Кларк метелит все, что неспособно схарчить его самого, это все знают.
      К счастью, записи в памяти робота доказывали мое алиби: во время этих тошнотворных застолий я гостила у друзей в Большом Сырте, за тысячу километров от дома. Ну да что там вспоминать. Ни одной девушке не пожелаю такого подарка – Сумасшедшего Гения, вселившегося в младшего братца. Лучше пусть он будет глуповатым и послушным созданием, пусть тихо сидит перед экраном видео и глазеет с открытым ртом на ковбойскую классику, не рассуждая, откуда берутся эти чудесные картинки.
      Ну вот, опять меня увело от главного.
      У нас не будет двойняшек.
      У нас уже есть тройня.
      Всем спорам пришел конец. Гамма, Дельта и Эпсилон превратились в Грейс, Дункана и Элспет во крещении и, что хуже всего, во плоти. Если, конечно, Па опять не передумает, а то у них уже было по три имени. Да что там имена!… Главное, что они здесь, и для них к дому пришлось приварить детскую.
      Три беспомощных человечка – кожа у ник розовая, как у канального червя, – и все почти одинаковые. Ручки-ножки дергаются, глазки не фокусируются, и сколько их не мой, от них всегда тошнотворно пахнет кислым молоком. С одного конца от них исходят скрипучие звуки – так они индуцируют друг друга, а о том, что творится на другом конце, лучше не вспоминать за столом. (Есть у них чудесная способность – писаться одновременно.)
      Но все– таки в них что-то есть. Наверное, я привязалась бы к ним, если бы по их милости не пошли прахом все мои мечты. Ручаюсь, Дункан уже узнает меня.
      Мне еще предстоит привыкать к ним, а вот мамино отношение вернее всего определить как торжество атавистических инстинктов. Литературу по специальности она совсем забросила, глаза у нее сияют, как у мадонны, она даже стала как-то шире и ниже ростом. И все это за какую-то неделю.
      А это, значит, во-первых: ни с малышами, ни без оных ни на какую Землю она не полетит.
      Во– вторых: Па без нее тоже не полетит; на эту тему они с Кларком крупно поговорили.
      В– третьих: без них и мы, то есть Кларк и я, никуда не полетим. Я-то вполне могла бы путешествовать самостоятельно.
      (Па согласен считать меня взрослой, учитывая взрослость суждений.) Но все это только в теории – ведь я еще не готова взвалить на себя полную ответственность за братца. Если уж нам случится быть за миллионы километров от родителей, я бы хотела иметь под рукой что-нибудь не менее авторитетное, «моргенштерн» [палица с острыми шипами], например. К тому же Па справедлив до абсурда: путешествие обещалось нам обоим, и он слышать не хочет о том, что полетит кто-то один из нас.
      Конечно, справедливость – лучшая из родительских добродетелей, но в этом случае я бы, так уж и быть, смирилась с тем, что меня балуют и портят.
      В общем, совершенно ясно одно – в этой невероятной дикой истории не замешаны ни Кларк, ни машина времени. Все это ударило по нему не слабее, чем по мне.
      Как же это случилось? Подсаживайтесь поближе, расскажу.
      Еще месяц назад, когда мы обсуждали, как полетим на Землю, все уже свершилось и только ждало часа заорать нам в уши.
      Дело обстоит так: тысячи младенцев дожидаются в яслях Марсополиса, когда родители удосужатся заняться милыми крошкам.
      Тут они в абсолютной безопасности, при температуре чуть выше абсолютного нуля.
      Говорят (и я этому верю), что яслям нипочем даже прямое попадание ядерной бомбы. Лет через тысячу спасатели разберут развалины и найдут резервуары и действующую аппаратуру, которая морозила младенцев все это время с точностью до сотых долей градуса.
      Поэтому мы, люди Марса (не марсиане, заметьте себе; те – негуманоиды и почти все вымерли), рано вступаем в брак, заводим положенное число детей и избавляемся от них до лучших дней, когда будут время и средства для воспитания. Вот так мы обходим противоречие, которое портило жизнь людям Терры еще во времена промышленной революции – между возрастом, оптимальным для биологического воспроизводства, и теми летами, когда социальное положение родителей позволяет дать потомству наилучшие обеспечение и воспитание.
      Именно так поступила лет десять назад чета Брайзов.
      Когда они поженились, ей только-только исполнилось девять лет, а ему – чуть больше десяти. Он учился на пилота, она слушала какой-то курс в Арес-Университете.
      Они подали прошение на троих детей, получили разрешение, сделали их и отложили до лучших дней. А сами продолжали учиться. Очень разумно.
      Шли годы. Он летал пилотом, потом капиталом, а она сперва вела документацию на его корабле, а потом дослужилась до суперкарго; короче говоря, идиллия. Для тех, кто комплектует экипажи, супружеские пары – идеальный вариант.
      Так вот, капитал Брайз и его миссис, отслужив свои 10,5 (20 земных) лет, вышли в отставку с пенсией в половину жалования и сразу же по радио распорядились раскупорить всех троих малышей.
      Радиограмму в яслях получили, отстучали подтверждение и приступили к делу. Через пять недель счастливая чета получила своих крошек и вступила во вторую фазу безоблачной семейной жизни.
      Это они так думали…
      Но в ясли они сдали двоих мальчиков и девочку.
      А получили двух девочек и мальчика – наших.
      Невероятно, но факт.
      Подмену они обнаружили только через неделю. В таком возрасте разница между совершенно новеньким младенцем-мальчиком и совершенно новенькой девочкой пренебрежительно мала, но все же есть. Как и следовало ожидать, открытие сопровождалось истерикой, суетой и активным вмешательством соседей.
      Здесь нет ничего удивительного – ведь обычно детей купают по очереди. Но вот однажды миссис Брайз надумала искупать их вместе… и обнаружила… и упала в обморок. Младенца она уронила в воду, тут бы ему и конец, если бы на ее вопль не прибежал мистер Брайз, а следом – соседи.
      Вот так у нас и появились тройняшки одного месяца от роду. Юрист, представлявший ясли, так ничего толком и не объяснил. Их система опознавания считается надежной на все сто процентов: компьютеры, регистраторы, серийные номера, отпечатки ножек. Лично мне кажется, что в этой системе все же есть слабое звено. К примеру, один клерк получает радиограмму за подписью «Брайз», другой скармливает машине карту с надписью «Фрайз», ну а машина честно доводит дело до конца.
      Но представитель явился не для объяснений. Он изо всех сил старался замять историю, решить все миром, без суда. В обмен на обязательство помалкивать маме и папе предлагался чек.
      Родители приняли его (сумма равнялась трехгодовому маминому окладу) и адвокату явно полегчало.
      Но никто не предложил компенсацию мне – за тяжелый урон, нанесенный моим надеждам, моим планам и всей моей жизни.
      Кларк предложил вполне резонный, как ему думалось, выход – поменяться с Брайзами, Пусть, мол, они забирают тепленьких, а мы оставим за собой холодненьких и слетаем-таки на Землю.
      Мой братец, похоже, так и не понял, как близко от него пролетел Азраил. Наш Па – очень добрый человек… но в тот день на него свалилось слишком много всего.
      На меня тоже. По всем законам, божеским и человеческим, я должна уже быть на полпути к Земле. Это было бы мое первое путешествие за орбиту Фобоса. Но Фобос не в счет – это была обычная школьная экскурсия, своего рода медовый месяц для всего нашего класса.
      Попробуйте-ка, догадайтесь, чем я занята?
      Вам, наверное, невдомек, сколько раз на дню приходится менять пеленки под нашей тройней.

      Без паники! Двигателям – стоп! Стереть все записи! Рапорты опротестовать…
       МЫ ВСЕ-ТАКИ ЛЕТИМ НА ЗЕМЛЮ!!!
      Правда, не все. Остаются Па и мама, ну и тройня, конечно, тоже… Нет, лучше расскажу все по порядку.
      Вчера меня ДОСТАЛО. Я как заведенная меняла малышам пеленки – как только я разбиралась с последним, первый снова был мокрый. Выть хотелось, стоило представить, что должно было быть в это самое время. Я вхожу в салон-ресторан «Космопроходца» об руку с кем-нибудь из офицеров… или даже с капитаном (пошли мне судьба такую СЛУЧАЙНУЮ ВСТРЕЧУ, я бы уже сумела пустить в ход свою коронную мину озадаченного котенка).
      И на этом самом месте суровая реальность снова ткнула меня носом в пеленки. Это меня и доконало. «Авгиевы конюшни», – подумала я и заплакала.
      Вошла мама, и я попросилась отдохнуть хоть пару часиков.
      – Конечно, отдохни, – ответила она, даже не взглянув на меня.
      Она тетешкалась с одним из младенцев и даже не заметила, что я плачу. Потом взялась перепеленывать младенца, причем того самого, которого я только что запеленала.
      Перед этим она битый час втолковывала кому-то, что никуда не летит, но участвовать в новом проекте не сможет, потому что малышей нельзя оставлять даже на минуту. Словом, ее одолевал материнский зуд.
      Да, мама сильно изменилась. Похоже, она накоротко замкнула цепи коры больших полушарий и отдала себя во власть дремучих инстинктов. Когда-то у нас была кошка, звали ее Мисс Полька, а потом, естественно, Мадам Полька. Так вот, мама возится с малышней, точно как Мадам Полька со своим первым пометом. Та, помнится, очень нас любила и доверяла во всем, что не касалось котят. Стоило кому-нибудь тронуть котенка, и она начинала беспокоиться. А уж если котенком хотели полюбоваться и доставали из ящика, тут же следом за ним выскакивала и мамаша, хватала его за холку и уволакивала назад. Ясно было, что только она одна знает, как следует обращаться с маленькими. При этом она яростно виляла хвостом, красноречиво показывая, что она думает о безответственных людях.
      Мама сейчас как раз такая. Мою помощь она принимает лишь по необходимости – с тройней слишком много забот. Сама она всерьез думает, будто без ее присмотра я толком не смогу взять младенца на руки.
      Я обиделась и ушла из детской. Какой-то инстинкт повлек меня к дяде Тому.
      Как повелось, в это время он был в Клубе Лосей. Мне пришлось порядком поскучать, пока он разделывался со своими партнерами по картам. Минут через десять он наконец вышел, пересчитывая толстую пачку купюр.
      – Прости, что заставил ждать, – сказал он. – Я как раз учил наших сограждан чувствовать карту, ну и пришлось задержаться, собрать плату за урок. Ну а как твои дела?
      Я хотела было рассказать все по порядку, но прямо-таки захлебнулась. Дядя вывел меня в парк, усадил и угостил пакетиком воздушного шоколада. Тут я выложила ему все, и мне сразу полегчало.
      Он потрепал меня по плечу.
      – Не вешай нос. И запомни: никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже.
      Он достал из кармана фон и позвонил куда-то. Чуть погодя он сказал:
      – Говорит сенатор Фрайз. Мне нужен директор. Не паникуйте, мисс, вызов неофициальный. – Через минуту он добавил: – Хайми? Это Том Фрайз. Как себя чувствует Джудит? Хорошо, хорошо… Хайми, сейчас я подъеду и запихаю тебя в один из наших баков с гелием… Минут через пятнадцать или около того. Так что у тебя еще есть время смыться из города. У меня все, – он сунул фон в карман. – Пойдем-ка, поужинаем. Никогда не вешайся натощак, моя милая, это вредно для желудка.
      Дядюшка Том привел меня в Клуб Пионеров. Я не бывала там давным-давно, и с тех пор клуб, кажется, стал еще респектабельнее. У них там живые официанты… такие старые, что вполне могли быть Пионерами, а то и встречать здесь первый корабль с Земли. Все суетились вокруг моего дядюшки, а он называл их просто по именам, и они звали его просто «Том», но звучало это как «Ваше Величество». Сам хозяин подошел к нашему столику и принес десерт, а еще шесть официантов стояли наготове и подавали дяде все что нужно, ну прямо как знаменитому хирургу во время ответственной операции.
      Вскоре дядюшка Том рыгнул, деликатно прикрывшись салфеткой, всех поблагодарил, и мы вышли. Жалко, что дядя не предупредил меня заранее, тогда я надела бы свое бесподобное вечернее платье. Правда, мама строго запретила надевать его, пока мне не стукнет девять лет, но ведь не каждый день удается попасть в Клуб Пионеров.
      Потом мы поехали куда-то на экспресс-полосе. Дядюшка Том сидел всю дорогу, пришлось и мне сесть. Вообще-то, я предпочитаю идти, а то и бежать по полосе – так раньше попадешь на место, но дядя сказал, что ему и без того с избытком хватает беготни.
      Оказалось, что мы едем в ясли Марсополиса, и от этого я совсем разволновалась. Перед дверью с табличкой «КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ» дядюшка Том сказал:
      – Поброди где-нибудь неподалеку. Ты мне еще понадобишься, – и ушел.
      В приемной было полно народу, журналы на столиках были для домохозяек и молодых мамаш, так что я поболталась-пошаталась и пошла по коридору, который, оказывается, вел в детскую.
      Табличка на двери предупреждала, что посетители допускаются с 16:00 до 18:30, а сама дверь была заперта. Я пошла дальше и увидела еще одну дверь, как мне показалась – весьма интересную. Правда на ней было написано: «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН», но не пояснялось – кому. К тому же она не была заперта. Одним словом, в нее-то я и вошла.
      Столько младенцев не увидишь и за целую жизнь!
      Ряды, ряды и ряды прозрачных кубов с младенцами. Толком я могла рассмотреть только ближний ряд: все детишки были, наверное, одного возраста и куда больше походили на людей, чем наша троица. Они были маленькие, все и морщинках, словно печеные яблоки, и миленькие, как щенята. Многие спали, другие сучили ножками, ворковали, хватались за игрушки. Не будь между нами пластика, я бы нахватала полные руки детишек.
      Еще в комнате было много девушек, то есть молодых женщин. Все они занимались с младенцами и меня не замечали. Но вдруг поблизости заплакал малыш, над его кубом зажегся свет, и одна из девушек поспешила на зов. Она открыла куб, достала младенца, пошлепала его по попке и он затих.
      – Мокрый? – спросила я.
      Только тут она меня заметила.
      – Нет, за этим следят машины. Просто ему одиноко. – Ее голос отчетливо доносился сквозь пластик, хотя я не видела ни микрофонов, ни динамиков. Она побаюкала младенца. – Ты у нас новенькая? Заблудилась?
      – Нет, – быстро ответила я, – у меня другая работа.
      Просто я…
      – Тогда тебе сюда нельзя, особенно сейчас. Может быть… – она довольно скептически оглядела меня, – ты ищешь класс молодых матерей?
      – Нет-нет! Еще нет, – и поспешила добавить: – Я – гостья директора.
      Я почти не врала. Я была гостьей гостя директора, а это почти одно и то же.
      Девушка, похоже, успокоилась и спросила:
      – Так что же тебе надо? Могу я помочь тебе?
      – Просто расскажите мне кое-что. Я пишу что-то вроде реферата. Что у вас в этой комнате?
      – Здесь шестимесячные дети, через день-другой их отправят по домам.
      Няня положила младенца в куб, приладила ему молочную соску, выключила какой-то прибор снаружи, закрыла крышку, подошла к соседнему кубу и взяла другого.
      – Лично я считаю, – добавила она, – что шесть месяцев – самое время. В год они уже умные и обязательно заметят перемену. А эти – нет. Им все равно, кто их нянчит… но они уже большенькие и матерям будет чуть легче. Мы знаем, как ухаживать за детьми, мы к этому привыкли. Иной раз приходится возиться с ними всю ночь напролет, но мы часто сменяемся и не устаем. Поэтому мы не раздражаемся и, уж конечно, никогда не орем на них. Конечно, малыш не понимает, когда на него кричат, ведь он еще не может разговаривать. Но он чувствует! И можно так скособочить его психику, что иного лет спустя он отыграется-таки на ком-нибудь. Ну-ну, лапушка, – (это уже не ко мне), – теперь тебе лучше? Хочешь поспать, а? Полежи спокойно, а Марша тебя побаюкает, вот ты и заснешь.
      Она внимательно посмотрела ребенку в личико, потом положила в колыбель и закрыла крышку. Над одним из кубов вспыхнул свет, и Марша метнулась туда.
      – У детей нет чувства времени, – добавила она, доставая из колыбели вопящую квинтэссенцию ярости. – Если уж ему что-то понадобилось – подавай прямо сейчас. Он и знать не знает…
      Тут к ней подошла женщина постарше.
      – С кем это ты болтаешься Ты же знаешь правила.
      – Да, но… она гостья директора.
      Сестра строго осмотрела меня с ног до головы.
      – Директор сам послал вас сюда?
      Мне срочно нужно было выбрать один из трех ни к чему не обязывающих ответов, но тут сама судьба распорядилась за меня. Мягкий голос, исходивший, казалось, отовсюду, произнес:
      – Мисс Подкейн Фрайз просят пройти в кабинет директора.
      Мисс Подкейн Фрайз, пройдите, пожалуйста, в кабинет директора.
      Я задрала нос повыше и сказала с достоинством:
      – Это меня. Будьте добры, сестра, позвоните директору, скажите, что мисс Фрайз сейчас будет у него.
      И вышла с наивозможной поспешностью.
      Директорский кабинет был вчетверо больше и раз в шестнадцать представительнее, чем у нас в школе. Сам директор был невысок ростом, с коричневой кожей, на нем был серый костюм, а на лице – весьма обеспокоенное выражение. Кроме него и, конечно, дяди Тома в кабинете был адвокат (тот самый, что уговаривал папу и маму) и… мой братец Кларк. Хоть убейте, не пойму, откуда он взялся… У Кларка какой-то сверхъестественный нюх на места, где что-то затевается.
      Кларк глянул на меня безо всякого выражения, я холодно кивнула ему. Директор и его орел-адвокат поднялись мне навстречу. Дядя Том, оставаясь в кресле, промолвил:
      – Доктор Хаймен Шенстайн, мистер Пун Квай Яу – моя племянница Подкейн Фрайз. Садись, голубка, никто здесь тебя не укусит. Директор хочет предложить тебе кое-что.
      Законник встрепенулся:
      – Я не думаю…
      – Верно, – согласился дядя Том, – вы не думаете. Иначе вам пришло бы в голову, что не бывает событий без последствий.
      – Но… Доктор Шенстайн, мы же получили от профессора Фрайза обязательство не разглашать инцидент и выплатили определенную сумму сверх обычной неустойки. Это шантаж. Я…
      И тут дядя Том встал, ухмыляясь, словно маска смерти.
      Казалось, он вырос раза в два.
      – Что это за слово вы сказали?
      – Я? – испугался адвокат. – Наверное, я оговорился. Я просто хотел…
      – Я все отлично слышал, – пророкотал дядя Том, – и у меня есть три свидетеля. На этой пока еще свободной планете за такие словечки приходится отвечать перед судом. Видит бог, старый толстый Том Фрайз еще сдерет с вас последнюю рубашку в счет компенсации за моральный ущерб. Пошли отсюда, ребята.
      Директор поспешил вмешаться:
      – Том… сядь, пожалуйста. Мистер Пун, будьте добры, не говорите ни слова, пока я не попрошу у вас совета. Том, ты ведь отлично понимаешь, что не сможешь ни вчинить иск, ни потребовать компенсации за то, что адвокат, то есть мистер Пун, в частной беседе сказал своему клиенту, то есть мне.
      – Я смогу сделать и то и другое, и все вместе. Вопрос в том, на чьей стороне будет суд, а это выяснить несложно, стоит только возбудить дело.
      – И вытащить инцидент на всеобщее обозрение.
      – Нет, Том, это невозможно. Мой адвокат выпалил это от избытка усердия. Правда ведь, Мистер Пун?
      – Мне очень жаль, сэр. Беру свои слова обратно.
      – Что скажете на это, сенатор?
      Дядя Том учтиво поклонился мистеру Пуну. Тот ответил еще более учтивым поклоном.
      – Идет, сэр. Я не принял оскорбление на свой счет, следовательно, его не было. – Тут дядя Том ухмыльнулся, выпятил живот и сказал ровным голосом: – Ладно, Хайми, вернемся к вашему злодеянию. Твой ход.
      Доктор Шенстайн начал осторожно:
      – Юная леди, мне только что сказали, будто прискорбный инцидент, который мы обсуждаем, стал причиной горького разочарования для вас и вашего брата.
      – Ясное дело, – ответила я не совсем учтиво.
      – Так вот… Ваш дядя говорил о последствиях. Эти самые последствия могут просто утопить нашу фирму – ей перестанут доверять. У нас особый бизнес, мисс Фрайз. На первый взгляд мы обычные инженеры, ну и, конечно, няньки, воспитатели. Но самое главное заключается в том, что мы имеем дело с древнейшими человеческими чувствами. И если хоть кто-нибудь усомнится в нашей добросовестности и компетентности, то… – тут он беспомощно развел руками, – мы и года не продержимся. Теперь-то мы знаем, отчего все так вышло. Даже при прежней методике это не могло бы повториться, а теперь мы добавили еще кое-какие процедуры. И все-таки, – он глянул на меня совсем уж беспомощно, – если хоть обмолвитесь о нашей ошибке, нас можно хоронить и не выкапывать…
      Мне стало его жалко, и я уже готова была выпалить, что не проболтаюсь даже во сне, даже под страхом смерти, но тут Кларк шепнул мне:
      – Осторожнее, Под! Заряжено.
      Так что я ничего не сказала и продолжала смотреть на директора холодным взглядом сфинкса. Я знала – на чутье Кларка можно положиться.
      Доктор Шенстайн жестом велел мистеру Пуну помалкивать.
      – Итак, дорогая моя леди, я не требую от вас молчания. Как говорит ваш дядя сенатор, вы приехали сюда не для шантажа, а торговаться мне нечем. Но фирма «Ясли Марсополиса, Анлимитед» никогда не увиливает от своих обязательств, даже если они нигде не записаны. Я пригласил вас, чтобы вместе подумать, как мы можем исправить положение. Я говорю о ваших планах, которые мы нарушили, хотя и непреднамеренно. Ваш дядя сказал, что собирался в путешествие с вами и с вашей семьей… но теперь вынужден лететь один. Он летит ближайшим рейсом линии Треугольника. Скорее всего, это будет «Трезубец», он стартует через десять дней. Что если мы попытаемся хоть отчасти исправить наш промах и купим вам и вашему брату билет в первый класс Линии Треугольника, в оба конца, естественно?
      Что если?! У «Космопроходца» только и плюсов, что он летает в космосе и ходит к Земле. Старый неповоротливый грузовик. А корабли Треугольника – настоящие дворцы, это все знают! Я только и смогла, что кивнуть.
      – Вот и хорошо. Надеюсь, путешествие будет приятным. Но… юная леди… пообещайте, просто по доброте души, что не будете рекламировать наши ошибки.
      – А разве это не входит в условия сделки?
      – Никакой сделки не будет. Ваш дядя доказал, что мы должны вам это путешествие при любых условиях.
      – А-а… знаете, доктор, со всеми этими сборами, беготней я так умаюсь, что мне некогда будет вспоминать о каких-то ошибках! А вы лично, похоже, совсем в этом не виноваты.
      – Спасибо, – он повернулся к Кларку. – Ну а ты, сынок?
      Кларк, мягко говоря, не любит, когда его называют сынком, но сейчас он просто не обратил на это внимания и холодно выдал свой ответ, точнее, вопрос:
      – А как насчет дорожных расходов?
      Доктор Шенстайн вздрогнул, а дядя Том расхохотался.
      – Ай да парень! Я же говорил, что он прожорлив, как песчаный ящер. Мальчик далеко пойдет, если его раньше не отравят.
      – Ну так что вы можете предложить?
      – Вот что, Кларк. Посмотри мне в глаза. Или мы сейчас договоримся, или я запихну тебя в контейнер и отправлю в утилизатор. Тогда вообще некому будет болтать, ведь твоя сестра улетит. Предлагаю вам по тысяче, нет, по пятнадцать сотен на дорожные расходы, а ты за это навсегда опечатаешь свою вякалку… или я кликну четверых громил с черными сердцами. Мы вырежем твой язык и скормим кошкам. Ну как, заметано?
      – Мне еще полагаются комиссионные – десять процентов с этих пятнадцати сотен. У сестры не хватает мозгов потребовать свое.
      – Это я должен бы содрать с вас комиссионные за все. Договорились мы или нет?
      – Договорились, – согласился Кларк.
      Дядюшка Том поднялся.
      – Вот и все, док. Он парень надежный, можешь ему верить. Так что расслабься, И вы, Квай Яу, переведите дух. Чек можете прислать завтра утром на мой адрес. Пошли, ребята.
      – Спасибо, Том. Хотя, боюсь, это слово совсем не к месту. Чек будет у тебя дома раньше, чем ты сам. И… еще один вопрос…
      – Слушаю, док.
      – Том, я еще не родился, а ты уже жил здесь, так что я мало знаю о твоем прошлом – обычные сплетни да статья в «Кто есть кто на Марсе»… За что тебя сюда привезли, Том? Ведь не своей же волей ты сюда попал, правда?
      Казалось, мистера Пуна вот-вот хватит удар. Меня тоже.
      Но дядя Том не обиделся. Он от всей души рассмеялся и сказал:
      – Меня обвинили в том, что я замораживаю детишек в корыстных целях. Облыжно, конечно. Я бы никогда не докатился до такого. Идемте, дети мои. Выберемся из этого гнезда вурдалаков, пока они не уволокли нас в свои подземелья.
      Вечером, в постели, я сквозь дрему все вспоминала наш набег. Папа и мама ничуть не возражали – дядя Том все уладил по телефону еще до того, как мы вернулись домой. Тут кто-то из малышей заплакал, я поднялась и босиком пошлепала в детскую. Это был Дункан, мой милый братик, еще сухой, но ужасно одинокий. Я взяла его на руки, потетешкала немного, он поворковал, а потом описался, и пришлось медлить ему пеленки.
      Хоть он и смотрит пока в разные стороны, мне он кажется очень хорошеньким, даже лучше, чем детишки в яслях, пусть они и старше на пять месяцев. Он уже крепко спал, когда я клала его в постельку. Пошла спать и я.
      И вдруг остановилась как вкопанная. Линия Треугольника потому так и называется, что обслуживает все три планеты – Марс, Венеру и Землю. И маршрут корабля зависит от взаимного расположения планет в тот или иной момент.
      Но как они расположены сейчас?
      Я пошла в гостиную, отыскала еженедельник «Боевой Клич», скормила его проигрывателю… и отыскала страницы с расписанием прибытий и стартов.
      Точно! Я попаду не только на Землю, но и на Венеру!
      Венера! Знай об этом мама… нет, пока ей не стоит ничего говорить. А дядя Том наверняка окажется сговорчивее… там.
      Наверное, я буду сильно скучать по Дункану – он такой миленький, прямо как пупсик.

      Несколько дней я не могла урвать ни минуты, чтобы черкнуть хоть слово. Хорошо, что прививки для Терры, фотографии, паспорта и все такое прочее не пришлось делать заново, а то бы я так никуда и не улетела. Все шло наперекосяк. Правда, мама очнулась от своего атавистического изумления и здорово мне помогла. Секунды две-три она сносила вопли малышей и только потом бросалась к ним, а меня оставляла всю в булавках.
      Не знаю, как собирался Кларк и собирался ли он вообще.
      Он все так же слонялся по дому, молчал, а если и отвечал, то только невнятным ворчанием. И у дяди Тома, похоже, не было никаких забот. За все эти сумасшедшие дни я видела его всего два раза (я поклянчила у него багажный лимит и мой лучший из всех дядей согласился). Оба раза пришлось выскребать его из карточной комнаты в Клубе Лосей. Я спросила, как он умудряется готовиться к полету, да еще и в карты играть.
      – Все очень просто, – ответил он. – Я купил новую зубную щетку. Разве нужно что-нибудь еще?
      Я сказала ему, что он совершенный дикарь, а он усмехнулся и взъерошил мне волосы. Спрашивается: пресыщусь ли и я когда-нибудь космическими полетами? Наверное, да, если мне суждено стать астронавтом. Правда, Па говорит, что половина смака состоит именно в сборах… так что пресыщаться, пожалуй, не стоит.
      Как бы то ни было, мама все-таки умудрилась вовремя привезти меня в челночный космопорт Марсополиса, со всем багажом и тысячей бумажек – билеты, медицинские справки, паспорт, универсальный комплект для идентификации, гарантийный сертификат родителей, три вида валюты, аккредитивы, свидетельство о рождении, полицейский сертификат, справка Службы Безопасности и не-помню-что-еще-с-печатями. Все было как полагается; я жонглировала свертком, который не влез в чемоданы, одна шляпка была у меня на голове, а другая – в руке.
      (Хоть убейте, не знаю, куда потом подевалась эта вторая шляпка. Наверное, так и осталась на Марсе, но я обошлась и одной.)
      Прощались мы нежно и со слезами (когда Па обнял меня, мне даже расхотелось улетать). А тут еще в порт приехали человек тридцать моих одноклассников (честное слово, не ожидала), да еще с плакатом: БОН ВОЯЖ, ПОДКЕЙН! [Счастливого пути, Подкейн! (франц.)]
      Все мы перецеловались и если бы кто-нибудь из нас был нездоров, началась бы серьезная эпидемия. Меня поцеловали даже те мальчики, которые раньше даже не пытались. Я вовсе не какая-нибудь недотрога, если браться за дело спокойно и без грубостей. По-моему, инстинкты надо развивать так же, как и разум.
      Только на борту челнока я обнаружила, что мне сломали корсет – папин подарок. Наверное, именно тогда я потеряла вторую шляпку – точно теперь не узнаешь. Я бы растеряла весь багаж, но дядя Том был настороже. Кроме всех прочих, нас провожали фотографы и корреспонденты – конечно, не меня, а дядю. Все кончилось разом – челнок ждать не может, он должен стартовать в определенную секунду, чтобы попасть в Деймос, хотя тот и движется гораздо медленнее Фобоса. Репортер из «Боевого Клича» до последнего силился выпытать у дяди Тома его мнение о предстоящей конференции Трех Планет, но дядя лишь указал на свое горло и прошипел:
      – Ларингит.
      Мы вошли в челнок и люк за нами закрылся. Наверное, это был самый мимолетный ларингит в анналах медицины: по дороге в порт дядя Том говорил совершенно нормально, в челноке – тоже.
      Все челночные полеты похожи друг на друга; на Фобос ли, на Деймос ли – без разницы, Но нельзя привыкнуть ни к первому взвыву двигателей, ни к перегрузке, когда дышать-то трудно, не то что шевелиться. И в невесомости всегда странно и жутковато. Хвала Господу, желудок и вестибулярный аппарат у меня в норме, но все равно – подташнивает.
      На Деймосе – та же невесомость: у спутников почти нет собственного притяжения. Поэтому прежде чем отстегнуть ремни, надо надеть подошвы с присосками Деймос отличается-таки от Фобоса, но природа-матушка тут не при чем. Фобос – часть Марсианской Республики и лететь туда можно безо всяких формальностей. Нужны только деньги, свободный день и привычка к пикникам в космосе.
      А Деймос – вольный порт, он навечно арендован Администрацией Договора Трех Планет. Преступник, объявленный к розыску в Марсополисе, может здесь пересесть с корабля на корабль прямо на глазах у полицейских, а те не посмеют и пальцем его тронуть. В таком случае нужно возбудить дело в Верховном Межпланетном Суде, что на Луне, выиграть процесс и при этом доказать, что этот тип виновен не только по нашим, но и по интерпланетным законам… а уж потом просить прокторов Администрации арестовать его, если он все еще околачивается на Деймосе, что, сами понимаете, маловероятно.
      Все это я знаю из школьного учебника «Основы марсианской политики». В главе «Экстерриториальность» все это убралось на полстраницы. Теперь мне дали время припомнить школьный курс: как только мы вышли из челнока, нас тут же заперли в комнате под лицемерным названием «Зал для гостей». Мы ждали «процедур». Через стеклянную стену комнаты я видела холл космовокзала – люди куда-то спешили, делали что-то непонятное, но интересное. Нам же приходилось сидеть в компании чемоданов и синеть со скуки.
      С каждой минутой я все больше наливалась злобой, что на меня совсем не похоже – от природы я приветлива и любезна.
      Подумать только, неужели моя мама построила все это для того, чтобы меня держали в стеклянной коробке, как белую мышь в виварии.
      (Честно говоря, мама только достраивала Деймос, начали-то марсиане, когда у них под рукой оказался блуждающий астероид. Бог весть сколько миллионов лет назад космос им надоел, и все свое время они с тех пор тратят на разбор того-и-этого-не-разбери-поймешь. Так что Деймос был здорово запущен, когда за дело взялась мама. Ей пришлось полностью его перестраивать, от скорлупы до косточки.)
      Как бы то ни было, все, что я видела сквозь стеклянную стенку, было плодом маминых талантов, изобретательского и инженерного. Я начала закипать. Кларк уединился в углу с каким-то типом, они тихо беседовали. Несмотря на свои антисоциальные наклонности, Кларк везде и всюду находит знакомцев, хоть бы и во втором колене. Временами он напоминает мне функционера какого-то подпольного братства – у него довольно сомнительные знакомые, и он никогда не приводит их домой.
      Злиться на пару с Кларком – одно удовольствие: он всегда готов помочь ненавидеть что-нибудь ненавистное и при этом найдет резоны, из которых станет ясно, что положение еще даже, чем тебе думалось вначале. Но он был занят, так что оставался только дядя Том. Ему-то я и стала жаловаться, как, мол, возмутительно, что свободных граждан Марса на марсианской же Луне держат взаперти, словно зверей, и все из-за Администрации Договора Трех Планет и ее дурацких правил.
      – Политики! – процедила я. – Честное слово, я все устроила бы гораздо лучше.
      – Конечно, – серьезно согласился дядя. – Но ты еще не все понимаешь.
      – Еще как понимаю!
      – Нет, голубка моя. По-твоему, было бы логичнее позволить пассажирам шататься по магазинам. И это верно: зачем держать тебя здесь, когда ты могла бы осчастливить дюжину спекулянтов своими деньгами. То, что для тебя – мелочь, для них – мечта всей жизни. И вот ты произносишь: «политики», словно это какая-то брань, и думаешь, будто все объяснила. – Он перевел дух. – А вот это НЕ верно. Политика – вовсе не зло, это самое чудесное из людских изобретений. Хорошая политика – и все прекрасно… плохая – тоже хорошо.
      – Как это? – вымолвила я.
      – А ты подумай сама. Политика – это способ вести дела… без драки. Мы торгуемся из-за каждой мелочи, в чем-то уступаем друг другу, причем каждый думает, что обжулили именно его, спорим до хрипоты и, наконец, кое-как договариваемся, не разбивая при этом голов. Вот что такое политика. Есть и другой способ – разбить-таки эти головы… Так и бывает, когда одна или обе стороны больше не желают торговаться. Поэтому-то я и говорю, что хороша даже плохая политика… ведь единственная альтернатива – насилие и страдания.
      – Э-э… странные слова для ветерана Революции. Сдается мне, дядя Том, что среди кровожадных злодеев, что подняли пальбу, был и ты. Так говорит Па.
      Он ухмыльнулся.
      – Я большей частью увертывался. Если политика не срабатывает, надо драться. Наверное, надо пострелять в человека, чтобы он понял, насколько лучше путаться в политических дрязгах, чем подставлять лоб под пули. – Он нахмурился и вдруг сделался совсем старым. – Самая трудная из жизненных проблем: когда говорить, а когда – драться. – Тут он улыбнулся и снова помолодел. – Это не люди изобрели войну, она появилась задолго до нас. Но мы изобрели политику. Вникни, малышка: ведь Homo sapiens – самое безжалостное, самое злобное, самое хищное и, уж конечно, самое смертоносное животное в этой планетной системе. Но именно человек придумал политику! Он придумал, как сосуществовать с себе подобными, и в результате мы не убиваем друг друга, во всяком случае, как правило. И чтобы я больше не слышал, как ты ругаешься словом «политика».
      – Прости, дядя Том, – покорно сказала я.
      – Так я тебе и поверил. Но если эта мысль поварится в твоей голове лет двадцать-тридцать, ты, может быть… Ага! Вот твой мучитель, девочка – тот самый бюрократ, поставленный сюда грязными политиканами специально для того, чтобы неправедно держать тебя в заточении подлом. Так вцепись же ему в очи, покажи, что ты думаешь об его идиотских инструкциях.
      Я светила гордым молчанием. Никогда не угадаешь, шутит дядя Том или нет; он любит поводить меня за нос, да еще и оторвать не прочь. Сейчас он имел в виду проктора Администрации Трех Планет – тот стоял на пороге нашего загона и напоминал служителя зоопарка, когда тот смотрит, чисты ли клетки.
      – Паспорта! – каркнул он. – Сперва дипломатические. – Он оглядел нас попристальнее и засек дядю: – Пожалуйста, Сенатор.
      Дядя Том покачал головой:
      – Спасибо, но сейчас я просто турист.
      – Как вам будет угодно, сэр. Прошу построиться в порядке, обратном алфавитному.
      Это отбросило нас в самый хвост очереди, и пошла изнуряющая волокита на полных два часа: паспорта, медицинские свидетельства, проверка багажа. Марсианская Республика не взимает таможенной пошлины, но зато есть куча вещей, которые нельзя вывозить без специального разрешения. В первую очередь, это марсианские древности. Па часто прохаживался по адресу первых исследователей, которые изрядно выпотрошили Марс, отчего бесценные марсианские артефакты хранятся теперь в Британском музее и в Кремле. Кое-что, например, наркотики, нельзя вывозить ни при каких обстоятельствах. Пистолеты и другое оружие можно вывозить, но на корабле они обязательно сдаются казначею.
      Именно во время проверки Кларк решил блеснуть своим аномальным юмором. Вдоль очереди пустили длиннющий список запрещенных к вывозу предметов – захватывающий перечень, я и не знала, что нелегального, аморального и смертоносного может быть так много.
      – Хотите-заявить-о-чем-нибудь? – одним духом выпалил инспектор, когда семейство Фрайз добралось до барьера. Сам он был с Марса и, подняв глаза, сразу узнал дядю Тома. – О-о! День добрый, Сенатор! Польщен и счастлив нашей встречей. Думаю, ваш багаж не нужно проверять. Эти молодые люди с вами?
      – Пошманали бы вы все-таки мое хозяйство, – посоветовал дядя Том. – А то я волоку оружие для интерпланетных подразделений нашего Легиона. А детки – мои племяши. Вот за них я ручаться не стану; оба они – подрывные элементы. Особенно девчонка; пока мы ожидали, она призывала к ниспровержению основ государства.
      Инспектор улыбнулся.
      – Пожалуй, не будет беды, если вы провезете пару ружей, Сенатор: вы-то знаете, с какого конца за них берутся. Ну а вы, ребята? Хотите о чем-нибудь заявить?
      – Мне не о чем заявлять, – ответила я с ледяным достоинством.
      И тут встрял Кларк.
      – Я хочу заявить, – пискнул он срывающимся голосом. – У меня два кило «пыльцы блаженства»! А кому какое дело? Я заплатил за нее наличными и не позволю толпе бюрократов заиграть мою собственность.
      Тон его был довольно вызывающим, а морда прямо-таки кирпича просила.
      Все мигом переменилось. Инспектор собирался формы ради заглянуть в один из моих чемоданов, и тут мой дурак-братец нарочно начал бузу. Стоило прозвучать словам «пыльца блаженства», как вокруг нас выросли еще четыре инспектора. Судя по акценту, двое из них были с Венеры, остальные – с Земли.
      Конечно, для нас, марсиан, эта пыльца не представляет ничего особенного. Настоящие марсиане пользуют ее, как люди – табак, но без каких-либо вредных последствий. Что они с нее имеют – мне неведомо. Кое-кто из «песчаных крыс» перенял эту привычку у марсиан. Однажды, на уроке биологии, мы попробовали ее под надзором учителя – и никто не поймал ни малейшего кайфа. Мне, помнится, на весь день заложило нос.
      Ровным счетом ноль в квадрате.
      Другое дело – аборигены Венеры. Ради «пыльцы блаженства» они готовы на все, причем она превращает их в кровожадных маньяков. Пыльца очень дорого стоит на тамошнем черном рынке… а ее хранение автоматически карается пожизненным заключением на спутниках Сатурна.
      Чиновники жужжали вокруг Кларка, словно шмели.
      Никакой пыльцы они, конечно, не нашли. И тут подал голос дядя Том:
      – Позвольте внести предложение, инспектор.
      – Что? Конечно, Сенатор.
      – Мой племянничек, к сожалению, заварил густую кашу. Отведите его в сторону – я бы и сам не прочь заковать его в кандалы – а честные люди пусть себе идут дальше.
      Инспектор мигнул.
      – Отличная идея.
      – Тогда проверьте нас с племянницей, чтобы не задерживать остальных.
      – Это совсем не обязательно. – Инспектор шлепнул штампы на дядины чемоданы и закрыл мой. – Не стоит ворошить вещички юной леди. А этого молодого да раннего мы обыщем до костей, да и кости, пожалуй, просветим.
      – Бог в помощь.
      Потом мы с дядей прошли еще с пяток барьеров – валютный контроль, учет перемещений, бронирование мест и прочая дурь – и наконец очутились у центрифуги, где взвешивали багаж и самих пассажиров. Так я и не пошастала по магазинам.
      Когда я сошла с этой карусели, выяснилось, что я на три килограмма превышаю свой лимит. Дикость совершенная – ведь за завтраком я съела меньше обычного, а воды совсем не пила: невесомость я переношу хорошо, но вода может запросто ударить в нос и тогда… пошла-поехала весьма неприятная реакция.
      Я совсем уж было собралась объявить, что весовщик слишком сильно крутанул центрифугу, но тут же сообразила, что не могу поручиться за точность весов у нас дома, и промолчала.
      Дядя Том молча вытащил бумажник и спросил:
      – Сколько?
      – Ммм… – задумался весовщик. – Давайте сперва крутанем вас, Сенатор.
      Дядя Том не дотягивал до своего лимита почти два килограмма. Весовщик пожал плечами и сказал:
      – Не берите в голову, Сенатор. Тут несколько пассажиров в минусе, так что я могу не замечать излишка. В случае чего, к вам обратится казначей корабля. Но я уверен, что все обойдется.
      – Спасибо. Напомните, как вас зовут?
      – Майло. Майлс М.Майло – Ложа Стервятников, номер семьдесят четыре. Может, вы видели нашу показательную учебную команду два года назад на съезде Легиона – я был левым центральным.
      – Конечно, видел!
      Тут они обменялись особым легионерским рукопожатием, о котором чужие не знают (это они так думают).
      – Ну спасибо, Майлс. До встречи.
      – Не за что… Том. Оставь багаж в покое, – мистер Майло нажал кнопку и позвал. – Эй, на «Трезубце»! Кого-нибудь за багажом Сенатора, живо!
      Когда мы остановились у переходного модуля, чтобы поменять наши присоски на маленькие магнитные подковки, мне пришло в голову, что нам не пришлось бы ждать нигде и ничего, пожелай дядя Том воспользоваться своими привилегиями.
      В любом случае, путешествовать в компании важной персоны приятно, даже если это всего лишь дядя Том, у которого ты частенько прыгала на животе, пока не подросла. На наших билетах было написано просто «первый класс», но поместили нас в апартаментах с табличкой «Каюта Арматора». На самом деле это была вовсе не каюта, а номер с тремя спальнями и гостиной. Невероятно!
      Но тогда мне было недосуг озираться по сторонам. Сначала пристегнули наш багаж, потом – нас самих к стационарным креслам в стенке гостиной. Этой стенке, судя по крошечной силе тяжести, явно полагалось быть полом, но сейчас она стояла почти вертикально. Когда уже взвыли предстартовые сирены, кто-то втащил Кларка и пристегнул его к третьему креслу.
      Вид у него был взъерошенный, но нахальный.
      – Салют, контрабандист, – добродушно встретил его дядя Том. – Ну как, нашли что-нибудь?
      – Было бы чего искать.
      – Я так и думал. Надеюсь, за тебя крепко подержались.
      – Не-а.
      Я не очень-то поверила Кларку: мне приходилось слышать, что, если прокторы настроены не вполне дружелюбно, они могут сделать полный личный досмотр весьма неприятным, хоть и удержаться в рамках закона.
      Убеждена, что Кларку пошло бы на пользу, если бы за него «крепко подержались», но ему, похоже, обыск не доставил ни малейшего неудобства.
      – Кларк, – сказала я, – ты вел себя как законченный идиот. И к тому же все это была ложь, глупая и бессмысленная.
      – Увянь, – сердито ответил он. – Если я везу что-нибудь незаконное, пусть поищут, им за это платят жалованье. «Хотитезаявитьочемнибудь?» – передразнил он инспектора. – Дурь какая. Кто же станет «заявлять», что волочет контрабанду.
      – Все равно, – не отставала я, – если бы Па услышал тебя…
      – Подкейн.
      – Да, дядя Том?
      – Оставь его. Скоро старт. Это очень интересно.
      – Но ведь… да, дядя.
      Немного упало давление, потом дернуло так, что только ремни удержали нас в креслах. Потом раздался чудовищный рев – это мы отрывались от Деймоса. Вскоре настала полная невесомость, а за ней – мягкая, но неодолимая тяга в одном направлении.
      Комната начала поворачиваться… медленно, почти незаметно. Слегка закружилась голова.
      Мало– помалу (всего минут двадцать) наш вес увеличивался, пока не достиг нормального… и пол встал наконец почти горизонтально. Но не совсем…
      Вот что произошло. Первый рывок – это ракетные буксиры зацепили «Трезубец» и вышвырнули его на свободную орбиту.
      Это не слишком трудно: притяжение чуточных-крошечных спутников типа Деймоса можно не брать в расчет, нужно только стронуть с места весьма солидную массу корабля.
      А мягкую тягу – одна десятая стандартного земного – создавал маршевый двигатель самого корабля. «Трезубец» – корабль с постоянным ускорением, он не мелочится с расчетами экономичных траекторий с неделями и месяцами свободного полета. Он движется быстро и быстро набирает ускорение.
      Но пассажирам для полного комфорта мало одной десятой "g", они привыкли к большему. Как только корабль лег на курс, Капитан включил вращение и наращивал его до тех пор, пока центробежная сила вкупе с ускорением не достигли в векторном сложении силы притяжения на поверхности Марса (или 37% земной нормали) для уровня кают первого класса.
      Однако полы не встанут строго горизонтально, пока вращение плюс ускорение не достигнут одного стандартного "g" или земной нормали.
      Может, я объясняю не совсем понятно. Во всяком случае, в школе я так толком и не разобралась в этом. Позже, когда я увидела машины, вращающие корабль, и приборы, вычисляющие величину центробежной силы, я все поняла. Вспомните, ведь «Трезубец» и его братья – «Треугольник», «Трилистник», «Триада» и «Тройка» – представляют собой огромные цилиндры. Направление ускорения совпадает с осью цилиндра, это очевидно.
      Центробежная сила стремится от оси – куда же еще? Эти силы складываются для создания в пассажирской зоне «искусственного тяготения», но, поскольку одна из них (ускорение) постоянна, а другая (вращение) может меняться, то есть лишь одна величина центробежной силы, которая, слагаясь с ускорением, заставит полы лечь строго горизонтально.