Разреженный воздух Марса был прохладен, но не очень. В южных широтах зима еще не настала и температура днем не опускалась ниже нуля.
      Странное существо, стоящее у двери куполообразного строения, походило на человека, хотя ни у одного человека не было такой головы: на макушке – что-то вродe петушиного гребня, огромные глазницы, а посередине лица – клюв. А окрас уж и вовсе из ряда вон – тигровый, в желтую и черную полоску.
      На поясе у него висело оружие, напоминавшее пистолет, а в сгибе правой руки был зажат мяч – побольше баскетбольного и поменьше медбольного. Существо переложило мяч в левую руку, открыло входную дверь и оказалось в крохотном тамбуре.
      Как только наружная дверь закрылась, давление воздуха в тамбуре стало подниматься со звуками, напоминающими вздохи.
      – Ну, кто там? Отвечайте, отвечайте! – сиплым басом взревел репродуктор.
      Пришелец осторожно опустил мяч на пол и обеими руками стянул с себя безобразную личину. Под маской обнаружился обыкновенный мальчишка.
      – Это я, док, Джим Марло, – ответил он.
      – Ну так заходи. Нечего стоять и ногти грызть.
      – Иду. – Когда давление в прихожей сравнялось с давлением в доме, внутренняя дверь автоматически открылась. Джим сказал: – Пошли, Виллис, – и прошел внутрь.
      Мяч выпустил снизу три отростка и последовал за мальчиком – непонятно было, идет он или катится, больше всего его походка напоминала движение бочонка, который кантуют на днище. Они прошли по коридору в большую комнату, занимавшую половину всего круглого дома. Доктор Макрей, не вставая, приветствовал их.
      – Здорово, Джим. Разоблачайся. Кофе на скамейке.
      – Здорово, Виллис. – Доктор вернулся к своей работе, он перевязывал руку мальчику, ровеснику Джима.
      – Спасибо, док. А, Фрэнсис, привет. Ты чего тут?
      – Привет, Джим. Я убил водоискалку, да только палец о шип наколол.
      – Прекрати ерзать! – скомандовал доктор.
      – Щиплется, – пожаловался Фрэнсис.
      – Так и надо.
      – Как это тебя угораздило? – не успокаивался Джим. – Ты что ж, не знаешь, что их нельзя трогать? Спалил сразу – и все тут.
      Он расстегнул “молнию” скафандра, стянул его и повесил на вешалку у дверей. Там уже висел скафандр Фрэнсиса с маской, имитирующий боевую раскраску индейского воина, и скафандр доктора с маской без орнамента. Теперь Джим остался в модных на Марсе комнатных ярко-красных шортах.
      – Я и спалил, – объяснил Фрэнсис, – но она зашевелилась, когда я ее тронул. Я хотел отрезать хвост, сделать бусы.
      – Значит, плохо спалил. Может, в ней полно яиц осталось. А для кого бусы?
      – Не твое дело. А яички я сразу выжег. За кого ты меня принимаешь? За туриста?
      – Да как тебе сказать. Ты же знаешь, эти твари подыхают только на закате.
      – Не говори глупостей, Джим, – сказал доктор. – Теперь, Фрэнсис, я тебе сделаю укол антитоксина. Толку от него никакого, зато твоя мама успокоится. Завтра палец у тебя вздуется, как обожравшийся щенок, принесешь его сюда, и я его вскрою.
      – Палец придется отрезать? – спросил мальчик.
      – Нет. Просто какое-то время будешь чесаться левой рукой. А тебя, Джим, что сюда привело? Живот заболел?
      – Нет, доктор, я из-за Виллиса.
      – Из-за Виллиса? Вид у него как будто бодрый.
      Доктор посмотрел вниз, на Виллиса, который смотрел, как Фрэнсису перевязывают палец: он высунул еще три отростка – глазных. Отростки торчали, как большие пальцы рук, образуя равнобедренный треугольник, и на каждом углу сидел глаз, до того похожий на человеческий, что становилось не по себе. Виллис медленно развернулся на трех ножках, чтобы как следует обозреть доктора.
      – Налей-ка мне чашку явы, Джим, – распорядился доктор, нагибаясь и складывая руки ковшиком. – Ну-ка, Виллис, оп-ля!
      Виллис подпрыгнул и влетел прямо в руки доктору, убрав при этом все свои выступы. Доктор положил его на смотровой стол.
      Виллис снова выставил ножки и глазки, и они принялись разглядывать друг друга.
      Доктор видел перед собой мячик, покрытый густой короткой шерстью, как стриженая овца, и не имеющий никакух отличительных черт, кроме ножных и глазных отростков. Виллис видел перед собой землянина с длинными курчавыми седовато-белыми волосами, одетого в белоснежную рубашку и шорты. Виллису очень нравилось смотреть на него.
      – Как ты себя чувствуешь, Виллис? – спросил доктор. – Хорошо? Или плохо?
      На самой макушке Виллиса между глаз появилась ямочка, а в ней прорезалась дырочка.
      – Виллис хорошо! – сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Джима.
      – Хорошо, говоришь? – переспросил доктор. – Джим, помой чашкии на этот раз простерилизуй. Мы ведь не хотим подцепить какуюнибудь заразу, верно?
      – О'кей, док, – согласился Джим и спросил у Фрэнсиса: – Ты будешь кофе?
      – Конечно. Слабый, и побольше молока.
      Джим нырнул в лабораторную раковину и выудил оттуда еще одну чашку. В раковине было полно грязной посуды. Рядом на бунзеновской горелке потихоньку кипел большой кофейник. Джим тщательно вымыл три чашки, пропустил их через стерилизатор и налил всем кофе.
      – Джим, этот гражданин говорит, что он в порядке, – сказал доктор Макрей, беря свою чашку. – Что с ним такое?
      – Да, знаю, он все время говорит, что у него все нормально, но это не так. Вы бы не могли осмотреть его, док?
      – Осмотреть? Каким образом, мальчик? Я не могу даже измерить ему температуру, потому что не знаю, какая температура у него нормальная. В его биохимии я смыслю столько же, сколько свинья в апельсинах. Ты хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, почему он тикает?
      Виллис тут же убрал свои отростки и сделался гладким, как бильярдный шар.
      – Ну вот, вы его напугали, – с укором сказал Джим.
      – Прошу прощения. – Доктор протянул руку и потрепал Виллиса по меховой шерстке. – Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну давай, малыш, вылезай.
      Виллис приоткрыл голосовой сфинктер.
      – Не обижать Виллис? – недоверчиво спросил он голосом Джима.
      – Не обижать Виллис. Обещаю.
      – Не резать Виллис?
      – Не резать Виллис. Никогда.
      Медленно появились глаза, и Виллис приобрел выражение настороженного внимания (он прекрасно обходился без лица).
      – Вот так-то лучше, – одобрил доктор. – Ближе к делу, Джим. Почему тебе кажется, что с ним что-то не так, если мы с ним думаем иначе?
      – Да потому что он так себя ведет, док. Дома-то все хорошо, а вот когда выходит… Раньше он со мной всюду ходил, скакал и везде совал свой нос…
      – У него нет носа, – заметил Фрэнсис.
      – Пять с плюсом. А теперь, когда я его беру погулять, он сворачивается в клубочек, и ничего от него не добьешься. Если он не болен, почему он так делает?
      – Начинаю соображать, – сказал доктор. – Он у тебя сколько времени живет?
      Джим задумался, перебирая в памяти двадцать четыре месяца марсианского года.
      – Где-то с конца зевса, почти с ноября.
      – А теперь конец марта, почти церера, лето кончилось. Тебе это ни о чем не говорит?
      – Да нет.
      – Что ж он, по-твоему, по снегу должен скакать? Мы уезжаем, когда приходят холода, а он здесь живет.
      – Вы думаете, это он впадает в спячку? – раскрыл рот Джим.
      – А что ж еще? Предки Виллиса много миллионов лет приспосабливались к смене времен года, не может же он так сразу от этого отказаться.
      Джим забеспокоился.
      – Я ведь хотел взять его с собой в Малый Сирт.
      – Малый Сирт? Ах да, ты ведь в этом году поступаешь в школу. И Фрэнк тоже.
      – Точно!
      – Не могу привыкнуть к тому, как быстро вы растете. Я прилетел на Марс, потому что здесь год в два раза длиннее, но чтото не вижу никакой разницы – годы Летят еще быстрее.
      – Док, а сколько вам лет? – поинтересовался Фрэнсис.
      – Неважно. Итак, кто из вас будет изучать медицину, а потом вернется мне помогать?
      Ответа не было.
      – Ну, ну! – настаивал доктор. – На кого вы собираетесь учиться?
      – Не знаю, – сказал Джим. – Я интересуюсь ареографией[Ареография– астрологическое описание поверхности планеты Марс, от Ares – Марс (грея.). (Здесь и далее примеч. перев.) ], но и биология мне тоже нравится. Может, стану планетарным экономистом, как мой старик.
      – Это обширная область. Долго придется учиться. А ты, Фрэнсис?
      Фрэнсис немного смутился.
      – Я? Да ну, я все-таки думаю стать космическим пилотом.
      – А я думал, ты из этого уже вырос.
      – А что тут такого? Мне кажется, я смогу.
      – Дело твое. Да, раз уж об этом зашла речь: вы ведь уедете в школу еще до миграции?
      Поскольку людям несвойственно впадать в зимнюю спячку, колония дважды в марсианском году переезжала. Южное лето они провели в Хараксе, в тридцати градусах от южного полюса, а теперь собирались перебраться в Утопию, в Копаис, почти на том же расстоянии от северного полюса. Там колония должна была провести половину марсианского года, то есть почти целый земной год.
      Возле экватора находились постоянные, немигрирующие поселения – Нью-Шанхай, Марсопорт, Малый Сирт и другие, но они не считались колониями, и населяли их в основном служащие Марсианской Компании.
      Контракт и закон обязывали Компанию обеспечить колонистам высшее земное образование, а Компании было удобнее сосредоточить обучение в одном месте – в Малом Сирте.
      – Мы едем в будущую среду, – сказал Джим, – на почтовом скутере.
      – Так скоро?
      – Да, потому я и беспокоюсь за Виллиса. Что с ним делать, док?
      Виллис, услышав свое имя, вопросительно посмотрел на Джима и повторил, в точности копируя его:
      – Что с ним делать, док?
      – Заткнись, Виллис.
      – Заткнись, Виллис, – Виллис столь же точно скопировал и доктора.
      – Наверное, правильнее всего было бы вынести его на воздух, найти норку и сунуть его туда. Вы сможете возобновить знакомство, когда спячка кончится.
      – Что вы, док, он же так потеряется! Он выйдет гораздо раньше, чем я приеду на каникулы. Может, он проснется еще до переезда колонии.
      – Может быть. – Макрей задумался. – Ему не повредит снова оказаться в своей среде. С тобой он ведет неестественный образ жизни, Джим. Ты же знаешь, он личность, а не собственность.
      – Конечно! Он мой друг.
      – Не пойму я, – вставил Фрэнсис, – чего это Джим так с ним носится. Конечно, болтает он здорово, но все равно, как попугай. По-моему, он просто болван.
      – А тебя никто не спрашивает. Виллис меня любит. Правда, Виллис? Ну, иди к папе. – Джим протянул руки, меховой шарик взобрался по ним и устроился у Джима на коленях – теплый, чуть пульсирующий. Джим погладил его.
      – Почему бы тебе не попросить марсиан позаботиться о нем? – предложил доктор.
      – Я пробовал, но не нашел ни одного в таком настроении, чтобы он обратил на меня внимание.
      – То есть у тебя не хватило охоты этого дождаться. Внимание марсианина можно завоевать, только набравшись терпения. А почему ты не спросишь самого Виллиса? У него свое мнение есть.
      – А как ему объяснить?
      – Давай я попробую. Виллис!
      Виллис обратил к доктору два глаза.
      – Хочешь выйти и найти место, где спать?
      – Виллис не хочет спать.
      – Надо выйти. Хорошо, холодно, найти норку в земле. Свернуться и поспать как следует. А?
      – ”Нет!
      Доктору стоило труда не поддаваться наваждению, что это говорит Джим (говоря от своего лица, Виллис всегда пользовался голосом Джима). Звуковая диафрагма Виллиса так же не имела собственного тембра, как не имеет его мембрана радиоприемника, она и была устроена так же, как мембрана радио, хотя и была органом живого существа.
      – Решительно сказано, но попробуем зайти с другой стороны. Виллис, хочешь остаться у Джима?
      – Виллис остаться у Джима. Тепло! – задумчиво произнес Виллис.
      – Вот секрет твоего обаяния, Джим, – сухо сказал доктор. – Ему нравится температура твоего тела. Но ipse dixit, бери его с собой. Не думаю, чтобы это ему повредило. Ну проживет он пятьдесят лет вместо ста, зато получит вдвое больше удовольствия.
      – Значит, обычно они живут по сто лет? – спросил Джим.
      – Кто их знает. Мы недостаточно долго пробыли на этой планете, чтобы знать такие вещи. А теперь выметайтесь. У меня полно дел. – Доктор задумчиво посмотрел на кровать, которая уже неделю не застилалась, и решил подождать, пока будет менять белье.
      – А что значит “ipse dixit”, док? – спросил Фрэнсис.
      – Значит “сказано – сделано”.
      – Док, – предложил Джим, – пойдемте к нам обедать. Я позвоню маме. И ты тоже, Фрэнк.
      – Нет, – сказал Фрэнк, – я, пожалуй, не пойду. Мама говорит, что я слишком часто у вас ем.
      – Моя мама, будь она здесь, непременно сказала бы то же самое, – признался доктор, – Звони, Джим.
      Джим подошел к телефону, попал на двух колониальных мамаш, болтающих о своих малышах, и наконец, сменив частоту, соединился с домом. Когда на экране появилось лицо матери, Джим сказал ей, что пригласил доктора.
      – Я очень буду рада, если доктор придет, – сказала она. – Скажи ему, Джим, пусть поторопится.
      – Мы идем, мама! – Джим выключил аппарат и потянулся за скафандром.
      – Не надевай, – остановил его Макрей. – На воздухе слишком холодно. Пройдем по туннелям.
      – Это же вдвое дольше, – возразил Джим.
      – Предоставим Виллису решать. Ты за кого, Виллис?
      – Тепло, – важно сказал Виллис.
 

      Южная колония была построена в виде колеса. Административный центр был ступицей, от него в разные стороны расходились туннели, над которыми стояли дома. Колонисты начали строить туннель-обод, соединяющий концы спиц, и уже соорудили дугу в сорок пять градусов.
      За Исключением трех лунных хижин, поставленных при основании первой, покинутой потом, колонии, все дома были одинаковой формы.
      Каждый дом представлял собой усеченный снизу пузырь из силиконового пластика (вещество добывалось из почвы и надувалось тут же, на месте). Собственно, пузырь был двойной: сначала выдувалась внешняя оболочка, футов тридцатисорока в поперечнике.
      Когда она застывала, надували внутренний пузырь, чуть поменьше первого. Внешний пузырь полимеризовался, то есть затвердевал и вулканизировался, под лучами солнца. Внутренний пузырь вулканизировали с помощью ультрафиолетовых батарей и нагревательных ламп. Оболочки отделялись друг от друга слоем воздуха около фута толщиной, который служил теплоизоляцией в морозные марсианские ночи.
      Когда новый дом затвердевал, в нем прорезали двери и устанавливали шлюзовой тамбур. Ради комфорта колонисты поддерживали в домах давление, составлявшее две трети земного (атмосферное давление Марса не достигает и половины).
      Новоприбывший с Земли, непривычный к условиям планеты человек сразу умер бы без респиратора. Из колонистов только тибетцы и боливийские индейцы отваживались выходить без респираторов за дверь, но даже они надевали облегающие эластичные скафандры во избежание подкожных кровоизлияний.
      Окон в домах не было, как в современных нью-йоркских зданиях. Окружающая колонию пустыня однообразна, хоть и красива.
      Южная колония находилась в зоне обитания марсиан, немного к северу от древнего города Харакса (давать его марсианское название нет необходимости, ни один землянин его все равно не выговорит).
      Колония располагалась между двумя рукавами Стримонского канала (мы снова следуем обычаю колонистов и называем канал именем, данным ему бессмертным ученым Персивалем Лоуэллом [ П. Лоуэлл (1855 – 1916) – американский астроном, предсказавший существование планеты Плутон, которая была открыта через 14 лет после его смерти. Один из его трудов посвящен марсианским “каналам”. ]).
      Фрэнсис дошел с Джимом и доктором до коридора, соединяющего туннели под мэрией, потом свернул в свой туннель. Через несколько минут доктор, Джим и Виллис поднялись в дом Марло. Доктор поклонился вышедшей навстречу матери Джима.
      – Мадам, я опять злоупотребляю вашей добротой.
      – Чепуха, доктор. Вы у нас всегда желанный гость.
      – Несмотря на то что вы такая первоклассная повариха, сюда меня привлекает не столько ваша стряпня, сколько вы сами, дорогая.
      Мать Джима вспыхнула и переменила разговор.
      – Джим, повесь свой пистолет. Не бросай его на диване, где Оливер может достать.
      Маленький братишка Джима, услышав, что речь идет о нем, тут же потянулся за пистолетом. Джим и его сестра Филлис оба заметили это и в один голос завопили: “Олли!”, а Виллис сразу передразнил их, проделав трюк, возможный только для атональной диафрагмы, – воспроизвел два голоса разом.
      Филлис была ближе, она схватила пистолет и шлепнула малыша по рукам. Оливер заплакал, а Виллис ему вторил.
      – Дети! – сказала миссис Марло, и тут на пороге появился мистер Марло.
      – Что тут за шум? – ласково спросил он.
      Доктор Макрей взял Оливера, перевернул его вверх ногами и посадил себе на плечи. Оливер забыл, что надо плакать. Миссис Марло повернулась к мужу.
      – Ничего страшного, дорогой. Я рада, что ты пришел. Дети, идите мыть руки.
      Младшее поколение покинуло комнату.
      – Так в чем дело? – повторил мистер Марло.
      Через пару минут он зашел в комнату Джима.
      – Джим?
      – Да, папа.
      – Как же ты бросаешь пистолет там, где ребенок может его достать?
      – Он не заряжен, папа, – вспыхнул Джим.
      – Если бы всех, кто был убит из незаряженного оружия, сложить в ряд, ряд получился бы о-го-го какой длинный. Ты ведь гордишься тем, что получил разрешение носить оружие, правда?
      – Да.
      – А я горжусь тобой. Значит, ты у нас ответственный, взрослый, на которого можно положиться. И поручился за тебя перед Советом и стоял рядом, когда ты давал присягу, – тем самым я пообещал, что ты будешь соблюдать правила и следовать закону. От всего сердца и постоянно, а не от случая к случаю. Ты понял меня?
      – Да, папа, думаю, да.
      – Хорошо. Пойдем обедать.
      Беседу за столом, как всегда, возглавлял доктор Макрей, время от времени ненавязчиво вставляя соленую шуточку или скандальное замечание. В ходе разговора он спросил у мистера Марло: – Ты как-то говорил, что лет через двадцать мы сможем выкинуть респираторы. Есть что-нибудь новенькое насчет Проекта?
      В колонии разрабатывались десятки проектов, направленных на то, чтобы сделать Марс более пригодным для человека, но Проект с большой буквы был только один: проект насыщения атмосферы кислородом. Пионеры из экспедиции Гарвард-Карнеги объявили, что Марс пригоден для колонизации, если не считать одного существенного факта: его воздух настолько разрежен, что человек будет в нем задыхаться. Тем не менее, доложили исследователи, в песках марсианской пустыни заключены многие биллионы тонн кислорода – это красный оксид железа, которому Марс и обязан своим цветом. Целью Проекта и было высвобождение этого кислорода.
      – А вы слушали сегодняшние деймосские новости?
      – Я их никогда не слушаю. Нервная система дороже.
      – Без сомнения. Но на этот раз новости были хорошие. Головной завод в Ливии успешно заработал. После первого рабочего дня в воздух поступило около четырех миллионов тонн кислорода – без всяких срывов.
      – Четыре миллиона тонн? – ахнула миссис Марло. – Но это же ужасно много.
      – А ты представляешь себе, – усмехнулся ее муж, – сколько понадобится времени одному заводу, чтобы справиться с такой задачей – довести давление кислорода до пяти фунтов на квадратный дюйм?
      – Нет, не представляю. Но, мне кажется, не очень много.
      – А вот посмотрим. – Он беззвучно зашевелил губами” – Получается около ста тысяч лет, марсианских, конечно.
      – Джеймс, зачем ты меня дразнишь?
      – Я не дразню. Но пусть эти цифры тебя не пугают, дорогая, мы, конечно, не будем зависеть от единственного завода. Их расставят в пустыне через каждые пятьдесят миль, и все будут в тысячу мегалошадиных сил. Слава Богу, в энергии у нас недостатка нет, и если мы не успеем разделаться с этой работой, то, по крайней мере, детишки увидят, чем все кончится.
      – Как хорошо было бы погулять, подставив лицо ветерку, мечтательно сказала миссис Марло. – Помню, когда я была маленькая, у нас был сад, а по нему бежал ручей…
      – Жалеешь, что мы прилетели на Марс, Джейн? – мягко спросил муж.
      – Нет, нет! Мой дом здесь.
      – Вот и хорошо. Что это вы скисли, доктор?
      – А? Да так, ничего. Просто задумался о конечном результате. Понимаете, это такая чудесная работа, трудная работа, хорошая работа, есть куда с головой уйти. И вот мы сделаем ее, а для чего? Чтобы еще два-три биллиона баранов могли бездельничать, почесываться и зевать. Следовало бы оставить Марс марсианам. А скажите, сэр, известно ли вам, для чего первоначально использовалось телевидение?
      – Нет, откуда мне знать?
      – Так вот, я сам, конечно, не видел, но отец мне рассказывал…
      – Ваш отец? Сколько же ему было лет? Когда он родился?
      – Ну, дед. А может, и прадед. Не в том суть. Первые телевизоры ставили в коктейль-барах (это такие увеселительные заведения) и смотрели матчи по армрестлингу.
      – Что такое армрестлинг? – спросила Филлис.
      – Такой старомодный народный танец, – объяснил ей отец. – Так вот, принимая вашу точку зрения, доктор, я не вижу вреда…
      – А что такое народный танец? – не унималась Филлис.
      – Скажи ей, Джейн. Я выдохся.
      – это когда народ танцует, дурочка, – важно разъяснил Джим.
      – В общем, правильно, – согласилась мать.
      – Какой пробел в воспитании ребят, – опешил доктор Макрей. – Надо бы организовать клуб бального танца. Я в свое время считался неплохим кавалером.
      Филлис повернулась к брату.
      – Скажешь, бальный танец – это когда баллы танцуют, да?
      Мистер Марло поднял брови.
      – По-моему, дети уже доели, дорогая. Может быть, мы их отпустим?
      – Да, конечно. Можете встать из-за стола, милые. Олли, скажи: “Прошу меня извинить”.
      Малыш повторил, а Виллис за ним. Джим торопливо вытер рот, схватил Виллиса и направился в свою комнату. Ему нравилось слушать разговоры доктора, но надо сознаться, что в компании других взрослых старик начинал нести несусветную чушь. Не интересовал Джима и кислородный проект. Он не видел ничего странного и неудобного в том, чтобы носить маску. Он чувствовал бы себя раздетым, выйдя из дому без нее.
      С точки зрения Джима, Марс был хорош и такой, как есть, и нечего стараться, чтобы он больше походил на Землю. Подумаешь, Земля. Его личное впечатление о Земле складывалось из туманных воспоминаний раннего детства: адаптационная эмигрантская станция на высокогорном боливийском плато, холод, короткое дыхание, постоянная усталость.
      Сестра увязалась за ним. Войдя к себе, Джим остановился в дверях.
      – Тебе чего, коротышка?
      – Слушай, Джимми, ведь я буду заботиться о Виллисе, когда ты уедешь в школу, так ты бы сказал ему об этом заранее, чтобы он меня слушался.
      Джим вытаращил глаза.
      – С чего это ты взяла, что я его оставлю?
      Сестра в свою очередь уставилась на него.
      – А как же? Как же иначе? Не можешь же ты взять его в школу? Вот спроси у мамы.
      – Мама тут ни при чем. Ее не интересует, что я беру с собой в школу.
      – Все равно его нельзя брать, даже если мама не против. Жадина ты, вот и все.
      – Ты всегда говоришь, что я жадина, если я не делаю того, что тебе хочется!
      – А o Виллисе ты подумал? Здесь его дом, он к нему привык. Он будет тосковать по дому в школе.
      – У него буду я!
      – Не всегда. Ты будешь в классе. А Виллису останется только сидеть и хандрить. Тебе надо оставить его со мной, с нами, здесь, где ему хорошо.
      Джим выпрямился.
      – Я пойду и выясню это прямо сейчас. – Он вернулся в столовую и вызывающе стал ждать, когда его заметят. Отец повернулся к нему.
      – Да? Что у тебя, Джим? Хочешь что-то спросить?
      – Да. Папа, решено ведь, что Виллис поедет со мной в школу?
      Отец удивился.
      – Я просто не думал, что ты захочешь взять его с собой.
      – А почему?
      – Ну ему ведь в школе не место.
      – Почему?
      – Ты же не сможешь заботиться о нем как надо. Ты будешь все время занят.
      – Виллис не требует большой заботы. Его надо покормить раз в месяц да напоить раз в неделю, вот и все. Почему же нельзя взять его, папа?
      Мистер Марло в замешательстве посмотрел на жену.
      – Джимми, милый, – начала мать, – мы же не хотим, чтобы ты…
      – Мама, – перебил Джим, – каждый раз, когда ты хочешь меня от чего-то отговорить, ты говоришь “Джимми, милый”.
      Губы матери дрогнули, но она удержалась от улыбки.
      – Извини, если так. Но я вот что хотела сказать: мы хотим, чтобы ты начал свою школьную жизнь хорошо и успешно. С Виллисом на руках тебе это вряд ли удастся.
      Джим не нашелся, что сказать, но сдаваться не собирался.
      – Слушай, мама. Слушай, папа. Вы оба видели брошюрку, которую мне прислали из школы. Там говорится, что надо делать, и что брать с собой, и когда явиться, и все такое. Если кто-нибудь из вас найдет там указание, что Виллиса брать нельзя, я молчу, как марсианин. Уговор?
      Миссис Марло вопросительно посмотрела на мужа.
      Он ответил ей таким же молящим о помощи взглядом, все время сознавая, что доктор Макрей молча наблюдает за ними с сардонической усмешкой.
      Мистер Марло пожал плечами.
      – Забирай Виллиса, Джим. Но это будет твоя проблема.
      – Спасибо, папа! – широко усмехнулся Джим и поскорей убрался из комнаты, пока родители его не остановили.
      Мистер Марло выколотил трубку в пепельницу и сердито глянул на доктора.
      – Ну чего вы усмехаетесь, как старая обезьяна? Считаете меня слишком снисходительным, да?
      – Да вовсе нет! Я считаю, ты совершенно правильно поступил.
      – Думаете, любимчик Джима не доставит ему в школе хлопот?
      – Я думаю как раз наоборот, поскольку немного знаком со светскими манерами Виллиса.
      – Почему же вы тогда говорите, что я правильно сделал?
      – А почему у мальчика не должно быть хлопот? Хлопоты – это естественное состояние рода человеческого. Мы воспитаны на этом. Мы на этом выросли.
      – Иногда я думаю, доктор, что вы ненормальный – вроде жукавертуна, как выразился бы Джим.
      – Возможно. Но поскольку я единственный медик в округе, засвидетельствовать это некому. Миссис Марло, не затруднит ли вас налить старику еще чашечку вашего восхитительного кофе?
      – Конечно, доктор. – Налив кофе, она сказала: – А знаешь, Джеймс, я довольна, что ты разрешил Джиму взять Виллиса. Мне это очень облегчит жизнь.
      – Почему, дорогая? Джим правильно сказал, этот малыш не требует особой заботы.
      – Да, это верно. Но если бы он еще не был таким откровенным…
      – Ну? Я думал, он как раз идеальный свидетель при разборе ребячьих ссор?
      – Да, так и есть. Он проигрывает все, что слышит, не хуже магнитофона, вот в том-то вся беда. – Огорчение на лице Джейн сменилось усмешкой. – Вы знаете миссис Поттл?
      – Конечно.
      – Куда от нее денешься? – добавил доктор. – Я, несчастный, в ответе за ее “нервы”.
      – Она в самом деле больна, доктор? – спросила миссис Марло.
      – Она слишком много ест и недостаточно много работает. Входить в дальнейшие детали запрещает мне профессиональная этика.
      – Я не знала, что она у вас есть.
      – Имейте уважение к моим сединам, леди. Так что же эта Поттл?
      – На той неделе пришла ко мне на ленч Люба Конски, и мы заговорили о миссис Поттл. Честное слово, Джеймс, я ничего такого не говорила и не знала, что Виллис сидит под столом.
      – А он сидел? – Мистер Марло прикрыл глаза рукой. – Ну и дальше что?
      – Ну вы же помните, что Поттлы в Северной колонии жили в доме у Конски, пока им не построили свой. С тех пор Люба возненавидела Сару Поттл всем сердцем и в тот четверг поделилась со мной некоторыми аппетитными подробностями относительно Сариных домашних привычек. Через пару дней заходит Сара поучить меня, как надо воспитывать детей. На каких-то ее словах Виллис включился (я знала, что он в комнате, но у меня и в мыслях не было, что он что-то выкинет). И стал прокручивать как раз ту самую запись, а я никак не могла его заткнуть и наконец просто вынесла из комнаты. Миссис Поттл ушла не попрощавшись, и с той поры о ней ни слуху ни духу.
      – Небольшая потеря, – заметил мистер Марло.
      – Это верно, но Люба-то за что пострадала? Любин акцент ни с чем не спутаешь, а у Виллиса он получается лучше, чьим у самой Любы. Не думаю, чтобы Люба обиделась, но слышали бы вы в исполнении Виллиса рассказ о том, как Сара Поттл выглядит по утрам и что она при этом предпринимает.
      – А вам бы послушать, – откликнулся Макрей, – высказывания миссис Поттл о прислуге.
      – Cлышала. Она считает безобразием, что Компания не обеспечивает нас слугами.
      – Не поставляет их нам в заклепанных ошейниках, – кивнул доктор.
      – Ну и женщина! И зачем только она стала колонисткой?
      – А ты не знаешь? – спросил муж. – Они прибыли сюда, рассчитывая быстро разбогатеть.
      – Хмм!
      – Миссис Марло, – с отрешенным видом сказал доктор Макрей, – мне, как лечащему врачу миссис Поттл, было бы полезно послушать, что имеет сказать Виллис по ее поводу. Как вы думаете, согласится он нам это прочесть?
      – Доктор, вы старый мошенник и собиратель сплетен.
      – Само собой. А еще я люблю подслушивать.
      – Вы бесстыдник.
      – Опять согласен. Мои нервы расслаблены. Я уже много лет не испытывал стыда.
      – Правда, Виллис может нам устроить захватывающую передачу – разговоры детей за последние две недели.
      – Может быть, вы его уговорите?
      – Попробуем, – миссис Марло улыбнулась и отправилась за Виллисом.
 

      В среду рассвет занялся ясный и холодный, как почти всегда на Марсе. Все Саттоны и Марло, за исключением Оливера, собрались на грузовой пристани колонии, на западном рукаве Стримонского канала, чтобы проводить мальчиков в дорогу.