Разреженный воздух Марса был прохладен, но не очень. В южных широтах зима еще не настала и температура днем не опускалась ниже нуля.
      Странное существо, стоящее у двери куполообразного строения, походило на человека, хотя ни у одного человека не было такой головы: на макушке – что-то вродe петушиного гребня, огромные глазницы, а посередине лица – клюв. А окрас уж и вовсе из ряда вон – тигровый, в желтую и черную полоску.
      На поясе у него висело оружие, напоминавшее пистолет, а в сгибе правой руки был зажат мяч – побольше баскетбольного и поменьше медбольного. Существо переложило мяч в левую руку, открыло входную дверь и оказалось в крохотном тамбуре.
      Как только наружная дверь закрылась, давление воздуха в тамбуре стало подниматься со звуками, напоминающими вздохи.
      – Ну, кто там? Отвечайте, отвечайте! – сиплым басом взревел репродуктор.
      Пришелец осторожно опустил мяч на пол и обеими руками стянул с себя безобразную личину. Под маской обнаружился обыкновенный мальчишка.
      – Это я, док, Джим Марло, – ответил он.
      – Ну так заходи. Нечего стоять и ногти грызть.
      – Иду. – Когда давление в прихожей сравнялось с давлением в доме, внутренняя дверь автоматически открылась. Джим сказал: – Пошли, Виллис, – и прошел внутрь.
      Мяч выпустил снизу три отростка и последовал за мальчиком – непонятно было, идет он или катится, больше всего его походка напоминала движение бочонка, который кантуют на днище. Они прошли по коридору в большую комнату, занимавшую половину всего круглого дома. Доктор Макрей, не вставая, приветствовал их.
      – Здорово, Джим. Разоблачайся. Кофе на скамейке.
      – Здорово, Виллис. – Доктор вернулся к своей работе, он перевязывал руку мальчику, ровеснику Джима.
      – Спасибо, док. А, Фрэнсис, привет. Ты чего тут?
      – Привет, Джим. Я убил водоискалку, да только палец о шип наколол.
      – Прекрати ерзать! – скомандовал доктор.
      – Щиплется, – пожаловался Фрэнсис.
      – Так и надо.
      – Как это тебя угораздило? – не успокаивался Джим. – Ты что ж, не знаешь, что их нельзя трогать? Спалил сразу – и все тут.
      Он расстегнул “молнию” скафандра, стянул его и повесил на вешалку у дверей. Там уже висел скафандр Фрэнсиса с маской, имитирующий боевую раскраску индейского воина, и скафандр доктора с маской без орнамента. Теперь Джим остался в модных на Марсе комнатных ярко-красных шортах.
      – Я и спалил, – объяснил Фрэнсис, – но она зашевелилась, когда я ее тронул. Я хотел отрезать хвост, сделать бусы.
      – Значит, плохо спалил. Может, в ней полно яиц осталось. А для кого бусы?
      – Не твое дело. А яички я сразу выжег. За кого ты меня принимаешь? За туриста?
      – Да как тебе сказать. Ты же знаешь, эти твари подыхают только на закате.
      – Не говори глупостей, Джим, – сказал доктор. – Теперь, Фрэнсис, я тебе сделаю укол антитоксина. Толку от него никакого, зато твоя мама успокоится. Завтра палец у тебя вздуется, как обожравшийся щенок, принесешь его сюда, и я его вскрою.
      – Палец придется отрезать? – спросил мальчик.
      – Нет. Просто какое-то время будешь чесаться левой рукой. А тебя, Джим, что сюда привело? Живот заболел?
      – Нет, доктор, я из-за Виллиса.
      – Из-за Виллиса? Вид у него как будто бодрый.
      Доктор посмотрел вниз, на Виллиса, который смотрел, как Фрэнсису перевязывают палец: он высунул еще три отростка – глазных. Отростки торчали, как большие пальцы рук, образуя равнобедренный треугольник, и на каждом углу сидел глаз, до того похожий на человеческий, что становилось не по себе. Виллис медленно развернулся на трех ножках, чтобы как следует обозреть доктора.
      – Налей-ка мне чашку явы, Джим, – распорядился доктор, нагибаясь и складывая руки ковшиком. – Ну-ка, Виллис, оп-ля!
      Виллис подпрыгнул и влетел прямо в руки доктору, убрав при этом все свои выступы. Доктор положил его на смотровой стол.
      Виллис снова выставил ножки и глазки, и они принялись разглядывать друг друга.
      Доктор видел перед собой мячик, покрытый густой короткой шерстью, как стриженая овца, и не имеющий никакух отличительных черт, кроме ножных и глазных отростков. Виллис видел перед собой землянина с длинными курчавыми седовато-белыми волосами, одетого в белоснежную рубашку и шорты. Виллису очень нравилось смотреть на него.
      – Как ты себя чувствуешь, Виллис? – спросил доктор. – Хорошо? Или плохо?
      На самой макушке Виллиса между глаз появилась ямочка, а в ней прорезалась дырочка.
      – Виллис хорошо! – сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Джима.
      – Хорошо, говоришь? – переспросил доктор. – Джим, помой чашкии на этот раз простерилизуй. Мы ведь не хотим подцепить какуюнибудь заразу, верно?
      – О'кей, док, – согласился Джим и спросил у Фрэнсиса: – Ты будешь кофе?
      – Конечно. Слабый, и побольше молока.
      Джим нырнул в лабораторную раковину и выудил оттуда еще одну чашку. В раковине было полно грязной посуды. Рядом на бунзеновской горелке потихоньку кипел большой кофейник. Джим тщательно вымыл три чашки, пропустил их через стерилизатор и налил всем кофе.
      – Джим, этот гражданин говорит, что он в порядке, – сказал доктор Макрей, беря свою чашку. – Что с ним такое?
      – Да, знаю, он все время говорит, что у него все нормально, но это не так. Вы бы не могли осмотреть его, док?
      – Осмотреть? Каким образом, мальчик? Я не могу даже измерить ему температуру, потому что не знаю, какая температура у него нормальная. В его биохимии я смыслю столько же, сколько свинья в апельсинах. Ты хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, почему он тикает?
      Виллис тут же убрал свои отростки и сделался гладким, как бильярдный шар.
      – Ну вот, вы его напугали, – с укором сказал Джим.
      – Прошу прощения. – Доктор протянул руку и потрепал Виллиса по меховой шерстке. – Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну давай, малыш, вылезай.
      Виллис приоткрыл голосовой сфинктер.
      – Не обижать Виллис? – недоверчиво спросил он голосом Джима.
      – Не обижать Виллис. Обещаю.
      – Не резать Виллис?
      – Не резать Виллис. Никогда.
      Медленно появились глаза, и Виллис приобрел выражение настороженного внимания (он прекрасно обходился без лица).
      – Вот так-то лучше, – одобрил доктор. – Ближе к делу, Джим. Почему тебе кажется, что с ним что-то не так, если мы с ним думаем иначе?
      – Да потому что он так себя ведет, док. Дома-то все хорошо, а вот когда выходит… Раньше он со мной всюду ходил, скакал и везде совал свой нос…
      – У него нет носа, – заметил Фрэнсис.
      – Пять с плюсом. А теперь, когда я его беру погулять, он сворачивается в клубочек, и ничего от него не добьешься. Если он не болен, почему он так делает?
      – Начинаю соображать, – сказал доктор. – Он у тебя сколько времени живет?
      Джим задумался, перебирая в памяти двадцать четыре месяца марсианского года.
      – Где-то с конца зевса, почти с ноября.
      – А теперь конец марта, почти церера, лето кончилось. Тебе это ни о чем не говорит?
      – Да нет.
      – Что ж он, по-твоему, по снегу должен скакать? Мы уезжаем, когда приходят холода, а он здесь живет.
      – Вы думаете, это он впадает в спячку? – раскрыл рот Джим.
      – А что ж еще? Предки Виллиса много миллионов лет приспосабливались к смене времен года, не может же он так сразу от этого отказаться.
      Джим забеспокоился.
      – Я ведь хотел взять его с собой в Малый Сирт.
      – Малый Сирт? Ах да, ты ведь в этом году поступаешь в школу. И Фрэнк тоже.
      – Точно!
      – Не могу привыкнуть к тому, как быстро вы растете. Я прилетел на Марс, потому что здесь год в два раза длиннее, но чтото не вижу никакой разницы – годы Летят еще быстрее.
      – Док, а сколько вам лет? – поинтересовался Фрэнсис.
      – Неважно. Итак, кто из вас будет изучать медицину, а потом вернется мне помогать?
      Ответа не было.
      – Ну, ну! – настаивал доктор. – На кого вы собираетесь учиться?
      – Не знаю, – сказал Джим. – Я интересуюсь ареографией[Ареография– астрологическое описание поверхности планеты Марс, от Ares – Марс (грея.). (Здесь и далее примеч. перев.) ], но и биология мне тоже нравится. Может, стану планетарным экономистом, как мой старик.
      – Это обширная область. Долго придется учиться. А ты, Фрэнсис?
      Фрэнсис немного смутился.
      – Я? Да ну, я все-таки думаю стать космическим пилотом.
      – А я думал, ты из этого уже вырос.
      – А что тут такого? Мне кажется, я смогу.
      – Дело твое. Да, раз уж об этом зашла речь: вы ведь уедете в школу еще до миграции?
      Поскольку людям несвойственно впадать в зимнюю спячку, колония дважды в марсианском году переезжала. Южное лето они провели в Хараксе, в тридцати градусах от южного полюса, а теперь собирались перебраться в Утопию, в Копаис, почти на том же расстоянии от северного полюса. Там колония должна была провести половину марсианского года, то есть почти целый земной год.
      Возле экватора находились постоянные, немигрирующие поселения – Нью-Шанхай, Марсопорт, Малый Сирт и другие, но они не считались колониями, и населяли их в основном служащие Марсианской Компании.
      Контракт и закон обязывали Компанию обеспечить колонистам высшее земное образование, а Компании было удобнее сосредоточить обучение в одном месте – в Малом Сирте.
      – Мы едем в будущую среду, – сказал Джим, – на почтовом скутере.
      – Так скоро?
      – Да, потому я и беспокоюсь за Виллиса. Что с ним делать, док?
      Виллис, услышав свое имя, вопросительно посмотрел на Джима и повторил, в точности копируя его:
      – Что с ним делать, док?
      – Заткнись, Виллис.
      – Заткнись, Виллис, – Виллис столь же точно скопировал и доктора.
      – Наверное, правильнее всего было бы вынести его на воздух, найти норку и сунуть его туда. Вы сможете возобновить знакомство, когда спячка кончится.
      – Что вы, док, он же так потеряется! Он выйдет гораздо раньше, чем я приеду на каникулы. Может, он проснется еще до переезда колонии.
      – Может быть. – Макрей задумался. – Ему не повредит снова оказаться в своей среде. С тобой он ведет неестественный образ жизни, Джим. Ты же знаешь, он личность, а не собственность.
      – Конечно! Он мой друг.
      – Не пойму я, – вставил Фрэнсис, – чего это Джим так с ним носится. Конечно, болтает он здорово, но все равно, как попугай. По-моему, он просто болван.
      – А тебя никто не спрашивает. Виллис меня любит. Правда, Виллис? Ну, иди к папе. – Джим протянул руки, меховой шарик взобрался по ним и устроился у Джима на коленях – теплый, чуть пульсирующий. Джим погладил его.
      – Почему бы тебе не попросить марсиан позаботиться о нем? – предложил доктор.
      – Я пробовал, но не нашел ни одного в таком настроении, чтобы он обратил на меня внимание.
      – То есть у тебя не хватило охоты этого дождаться. Внимание марсианина можно завоевать, только набравшись терпения. А почему ты не спросишь самого Виллиса? У него свое мнение есть.
      – А как ему объяснить?
      – Давай я попробую. Виллис!
      Виллис обратил к доктору два глаза.
      – Хочешь выйти и найти место, где спать?
      – Виллис не хочет спать.
      – Надо выйти. Хорошо, холодно, найти норку в земле. Свернуться и поспать как следует. А?
      – ”Нет!
      Доктору стоило труда не поддаваться наваждению, что это говорит Джим (говоря от своего лица, Виллис всегда пользовался голосом Джима). Звуковая диафрагма Виллиса так же не имела собственного тембра, как не имеет его мембрана радиоприемника, она и была устроена так же, как мембрана радио, хотя и была органом живого существа.
      – Решительно сказано, но попробуем зайти с другой стороны. Виллис, хочешь остаться у Джима?
      – Виллис остаться у Джима. Тепло! – задумчиво произнес Виллис.
      – Вот секрет твоего обаяния, Джим, – сухо сказал доктор. – Ему нравится температура твоего тела. Но ipse dixit, бери его с собой. Не думаю, чтобы это ему повредило. Ну проживет он пятьдесят лет вместо ста, зато получит вдвое больше удовольствия.
      – Значит, обычно они живут по сто лет? – спросил Джим.
      – Кто их знает. Мы недостаточно долго пробыли на этой планете, чтобы знать такие вещи. А теперь выметайтесь. У меня полно дел. – Доктор задумчиво посмотрел на кровать, которая уже неделю не застилалась, и решил подождать, пока будет менять белье.
      – А что значит “ipse dixit”, док? – спросил Фрэнсис.
      – Значит “сказано – сделано”.
      – Док, – предложил Джим, – пойдемте к нам обедать. Я позвоню маме. И ты тоже, Фрэнк.
      – Нет, – сказал Фрэнк, – я, пожалуй, не пойду. Мама говорит, что я слишком часто у вас ем.
      – Моя мама, будь она здесь, непременно сказала бы то же самое, – признался доктор, – Звони, Джим.
      Джим подошел к телефону, попал на двух колониальных мамаш, болтающих о своих малышах, и наконец, сменив частоту, соединился с домом. Когда на экране появилось лицо матери, Джим сказал ей, что пригласил доктора.
      – Я очень буду рада, если доктор придет, – сказала она. – Скажи ему, Джим, пусть поторопится.
      – Мы идем, мама! – Джим выключил аппарат и потянулся за скафандром.
      – Не надевай, – остановил его Макрей. – На воздухе слишком холодно. Пройдем по туннелям.
      – Это же вдвое дольше, – возразил Джим.
      – Предоставим Виллису решать. Ты за кого, Виллис?
      – Тепло, – важно сказал Виллис.
 

      Южная колония была построена в виде колеса. Административный центр был ступицей, от него в разные стороны расходились туннели, над которыми стояли дома. Колонисты начали строить туннель-обод, соединяющий концы спиц, и уже соорудили дугу в сорок пять градусов.
      За Исключением трех лунных хижин, поставленных при основании первой, покинутой потом, колонии, все дома были одинаковой формы.
      Каждый дом представлял собой усеченный снизу пузырь из силиконового пластика (вещество добывалось из почвы и надувалось тут же, на месте). Собственно, пузырь был двойной: сначала выдувалась внешняя оболочка, футов тридцатисорока в поперечнике.
      Когда она застывала, надували внутренний пузырь, чуть поменьше первого. Внешний пузырь полимеризовался, то есть затвердевал и вулканизировался, под лучами солнца. Внутренний пузырь вулканизировали с помощью ультрафиолетовых батарей и нагревательных ламп. Оболочки отделялись друг от друга слоем воздуха около фута толщиной, который служил теплоизоляцией в морозные марсианские ночи.
      Когда новый дом затвердевал, в нем прорезали двери и устанавливали шлюзовой тамбур. Ради комфорта колонисты поддерживали в домах давление, составлявшее две трети земного (атмосферное давление Марса не достигает и половины).
      Новоприбывший с Земли, непривычный к условиям планеты человек сразу умер бы без респиратора. Из колонистов только тибетцы и боливийские индейцы отваживались выходить без респираторов за дверь, но даже они надевали облегающие эластичные скафандры во избежание подкожных кровоизлияний.
      Окон в домах не было, как в современных нью-йоркских зданиях. Окружающая колонию пустыня однообразна, хоть и красива.
      Южная колония находилась в зоне обитания марсиан, немного к северу от древнего города Харакса (давать его марсианское название нет необходимости, ни один землянин его все равно не выговорит).
      Колония располагалась между двумя рукавами Стримонского канала (мы снова следуем обычаю колонистов и называем канал именем, данным ему бессмертным ученым Персивалем Лоуэллом [ П. Лоуэлл (1855 – 1916) – американский астроном, предсказавший существование планеты Плутон, которая была открыта через 14 лет после его смерти. Один из его трудов посвящен марсианским “каналам”. ]).
      Фрэнсис дошел с Джимом и доктором до коридора, соединяющего туннели под мэрией, потом свернул в свой туннель. Через несколько минут доктор, Джим и Виллис поднялись в дом Марло. Доктор поклонился вышедшей навстречу матери Джима.
      – Мадам, я опять злоупотребляю вашей добротой.
      – Чепуха, доктор. Вы у нас всегда желанный гость.
      – Несмотря на то что вы такая первоклассная повариха, сюда меня привлекает не столько ваша стряпня, сколько вы сами, дорогая.
      Мать Джима вспыхнула и переменила разговор.
      – Джим, повесь свой пистолет. Не бросай его на диване, где Оливер может достать.
      Маленький братишка Джима, услышав, что речь идет о нем, тут же потянулся за пистолетом. Джим и его сестра Филлис оба заметили это и в один голос завопили: “Олли!”, а Виллис сразу передразнил их, проделав трюк, возможный только для атональной диафрагмы, – воспроизвел два голоса разом.
      Филлис была ближе, она схватила пистолет и шлепнула малыша по рукам. Оливер заплакал, а Виллис ему вторил.
      – Дети! – сказала миссис Марло, и тут на пороге появился мистер Марло.
      – Что тут за шум? – ласково спросил он.
      Доктор Макрей взял Оливера, перевернул его вверх ногами и посадил себе на плечи. Оливер забыл, что надо плакать. Миссис Марло повернулась к мужу.
      – Ничего страшного, дорогой. Я рада, что ты пришел. Дети, идите мыть руки.
      Младшее поколение покинуло комнату.
      – Так в чем дело? – повторил мистер Марло.
      Через пару минут он зашел в комнату Джима.
      – Джим?
      – Да, папа.
      – Как же ты бросаешь пистолет там, где ребенок может его достать?
      – Он не заряжен, папа, – вспыхнул Джим.
      – Если бы всех, кто был убит из незаряженного оружия, сложить в ряд, ряд получился бы о-го-го какой длинный. Ты ведь гордишься тем, что получил разрешение носить оружие, правда?
      – Да.
      – А я горжусь тобой. Значит, ты у нас ответственный, взрослый, на которого можно положиться. И поручился за тебя перед Советом и стоял рядом, когда ты давал присягу, – тем самым я пообещал, что ты будешь соблюдать правила и следовать закону. От всего сердца и постоянно, а не от случая к случаю. Ты понял меня?
      – Да, папа, думаю, да.
      – Хорошо. Пойдем обедать.
      Беседу за столом, как всегда, возглавлял доктор Макрей, время от времени ненавязчиво вставляя соленую шуточку или скандальное замечание. В ходе разговора он спросил у мистера Марло: – Ты как-то говорил, что лет через двадцать мы сможем выкинуть респираторы. Есть что-нибудь новенькое насчет Проекта?
      В колонии разрабатывались десятки проектов, направленных на то, чтобы сделать Марс более пригодным для человека, но Проект с большой буквы был только один: проект насыщения атмосферы кислородом. Пионеры из экспедиции Гарвард-Карнеги объявили, что Марс пригоден для колонизации, если не считать одного существенного факта: его воздух настолько разрежен, что человек будет в нем задыхаться. Тем не менее, доложили исследователи, в песках марсианской пустыни заключены многие биллионы тонн кислорода – это красный оксид железа, которому Марс и обязан своим цветом. Целью Проекта и было высвобождение этого кислорода.
      – А вы слушали сегодняшние деймосские новости?
      – Я их никогда не слушаю. Нервная система дороже.
      – Без сомнения. Но на этот раз новости были хорошие. Головной завод в Ливии успешно заработал. После первого рабочего дня в воздух поступило около четырех миллионов тонн кислорода – без всяких срывов.
      – Четыре миллиона тонн? – ахнула миссис Марло. – Но это же ужасно много.
      – А ты представляешь себе, – усмехнулся ее муж, – сколько понадобится времени одному заводу, чтобы справиться с такой задачей – довести давление кислорода до пяти фунтов на квадратный дюйм?
      – Нет, не представляю. Но, мне кажется, не очень много.
      – А вот посмотрим. – Он беззвучно зашевелил губами” – Получается около ста тысяч лет, марсианских, конечно.
      – Джеймс, зачем ты меня дразнишь?
      – Я не дразню. Но пусть эти цифры тебя не пугают, дорогая, мы, конечно, не будем зависеть от единственного завода. Их расставят в пустыне через каждые пятьдесят миль, и все будут в тысячу мегалошадиных сил. Слава Богу, в энергии у нас недостатка нет, и если мы не успеем разделаться с этой работой, то, по крайней мере, детишки увидят, чем все кончится.
      – Как хорошо было бы погулять, подставив лицо ветерку, мечтательно сказала миссис Марло. – Помню, когда я была маленькая, у нас был сад, а по нему бежал ручей…
      – Жалеешь, что мы прилетели на Марс, Джейн? – мягко спросил муж.
      – Нет, нет! Мой дом здесь.
      – Вот и хорошо. Что это вы скисли, доктор?
      – А? Да так, ничего. Просто задумался о конечном результате. Понимаете, это такая чудесная работа, трудная работа, хорошая работа, есть куда с головой уйти. И вот мы сделаем ее, а для чего? Чтобы еще два-три биллиона баранов могли бездельничать, почесываться и зевать. Следовало бы оставить Марс марсианам. А скажите, сэр, известно ли вам, для чего первоначально использовалось телевидение?
      – Нет, откуда мне знать?
      – Так вот, я сам, конечно, не видел, но отец мне рассказывал…
      – Ваш отец? Сколько же ему было лет? Когда он родился?
      – Ну, дед. А может, и прадед. Не в том суть. Первые телевизоры ставили в коктейль-барах (это такие увеселительные заведения) и смотрели матчи по армрестлингу.
      – Что такое армрестлинг? – спросила Филлис.
      – Такой старомодный народный танец, – объяснил ей отец. – Так вот, принимая вашу точку зрения, доктор, я не вижу вреда…
      – А что такое народный танец? – не унималась Филлис.
      – Скажи ей, Джейн. Я выдохся.
      – это когда народ танцует, дурочка, – важно разъяснил Джим.
      – В общем, правильно, – согласилась мать.
      – Какой пробел в воспитании ребят, – опешил доктор Макрей. – Надо бы организовать клуб бального танца. Я в свое время считался неплохим кавалером.
      Филлис повернулась к брату.
      – Скажешь, бальный танец – это когда баллы танцуют, да?
      Мистер Марло поднял брови.
      – По-моему, дети уже доели, дорогая. Может быть, мы их отпустим?
      – Да, конечно. Можете встать из-за стола, милые. Олли, скажи: “Прошу меня извинить”.
      Малыш повторил, а Виллис за ним. Джим торопливо вытер рот, схватил Виллиса и направился в свою комнату. Ему нравилось слушать разговоры доктора, но надо сознаться, что в компании других взрослых старик начинал нести несусветную чушь. Не интересовал Джима и кислородный проект. Он не видел ничего странного и неудобного в том, чтобы носить маску. Он чувствовал бы себя раздетым, выйдя из дому без нее.
      С точки зрения Джима, Марс был хорош и такой, как есть, и нечего стараться, чтобы он больше походил на Землю. Подумаешь, Земля. Его личное впечатление о Земле складывалось из туманных воспоминаний раннего детства: адаптационная эмигрантская станция на высокогорном боливийском плато, холод, короткое дыхание, постоянная усталость.
      Сестра увязалась за ним. Войдя к себе, Джим остановился в дверях.
      – Тебе чего, коротышка?
      – Слушай, Джимми, ведь я буду заботиться о Виллисе, когда ты уедешь в школу, так ты бы сказал ему об этом заранее, чтобы он меня слушался.
      Джим вытаращил глаза.
      – С чего это ты взяла, что я его оставлю?
      Сестра в свою очередь уставилась на него.
      – А как же? Как же иначе? Не можешь же ты взять его в школу? Вот спроси у мамы.
      – Мама тут ни при чем. Ее не интересует, что я беру с собой в школу.
      – Все равно его нельзя брать, даже если мама не против. Жадина ты, вот и все.
      – Ты всегда говоришь, что я жадина, если я не делаю того, что тебе хочется!
      – А o Виллисе ты подумал? Здесь его дом, он к нему привык. Он будет тосковать по дому в школе.
      – У него буду я!
      – Не всегда. Ты будешь в классе. А Виллису останется только сидеть и хандрить. Тебе надо оставить его со мной, с нами, здесь, где ему хорошо.
      Джим выпрямился.
      – Я пойду и выясню это прямо сейчас. – Он вернулся в столовую и вызывающе стал ждать, когда его заметят. Отец повернулся к нему.
      – Да? Что у тебя, Джим? Хочешь что-то спросить?
      – Да. Папа, решено ведь, что Виллис поедет со мной в школу?
      Отец удивился.
      – Я просто не думал, что ты захочешь взять его с собой.
      – А почему?
      – Ну ему ведь в школе не место.
      – Почему?
      – Ты же не сможешь заботиться о нем как надо. Ты будешь все время занят.
      – Виллис не требует большой заботы. Его надо покормить раз в месяц да напоить раз в неделю, вот и все. Почему же нельзя взять его, папа?
      Мистер Марло в замешательстве посмотрел на жену.
      – Джимми, милый, – начала мать, – мы же не хотим, чтобы ты…
      – Мама, – перебил Джим, – каждый раз, когда ты хочешь меня от чего-то отговорить, ты говоришь “Джимми, милый”.
      Губы матери дрогнули, но она удержалась от улыбки.
      – Извини, если так. Но я вот что хотела сказать: мы хотим, чтобы ты начал свою школьную жизнь хорошо и успешно. С Виллисом на руках тебе это вряд ли удастся.
      Джим не нашелся, что сказать, но сдаваться не собирался.
      – Слушай, мама. Слушай, папа. Вы оба видели брошюрку, которую мне прислали из школы. Там говорится, что надо делать, и что брать с собой, и когда явиться, и все такое. Если кто-нибудь из вас найдет там указание, что Виллиса брать нельзя, я молчу, как марсианин. Уговор?
      Миссис Марло вопросительно посмотрела на мужа.
      Он ответил ей таким же молящим о помощи взглядом, все время сознавая, что доктор Макрей молча наблюдает за ними с сардонической усмешкой.
      Мистер Марло пожал плечами.
      – Забирай Виллиса, Джим. Но это будет твоя проблема.
      – Спасибо, папа! – широко усмехнулся Джим и поскорей убрался из комнаты, пока родители его не остановили.
      Мистер Марло выколотил трубку в пепельницу и сердито глянул на доктора.
      – Ну чего вы усмехаетесь, как старая обезьяна? Считаете меня слишком снисходительным, да?
      – Да вовсе нет! Я считаю, ты совершенно правильно поступил.
      – Думаете, любимчик Джима не доставит ему в школе хлопот?
      – Я думаю как раз наоборот, поскольку немного знаком со светскими манерами Виллиса.
      – Почему же вы тогда говорите, что я правильно сделал?
      – А почему у мальчика не должно быть хлопот? Хлопоты – это естественное состояние рода человеческого. Мы воспитаны на этом. Мы на этом выросли.
      – Иногда я думаю, доктор, что вы ненормальный – вроде жукавертуна, как выразился бы Джим.
      – Возможно. Но поскольку я единственный медик в округе, засвидетельствовать это некому. Миссис Марло, не затруднит ли вас налить старику еще чашечку вашего восхитительного кофе?
      – Конечно, доктор. – Налив кофе, она сказала: – А знаешь, Джеймс, я довольна, что ты разрешил Джиму взять Виллиса. Мне это очень облегчит жизнь.
      – Почему, дорогая? Джим правильно сказал, этот малыш не требует особой заботы.
      – Да, это верно. Но если бы он еще не был таким откровенным…
      – Ну? Я думал, он как раз идеальный свидетель при разборе ребячьих ссор?
      – Да, так и есть. Он проигрывает все, что слышит, не хуже магнитофона, вот в том-то вся беда. – Огорчение на лице Джейн сменилось усмешкой. – Вы знаете миссис Поттл?
      – Конечно.
      – Куда от нее денешься? – добавил доктор. – Я, несчастный, в ответе за ее “нервы”.
      – Она в самом деле больна, доктор? – спросила миссис Марло.
      – Она слишком много ест и недостаточно много работает. Входить в дальнейшие детали запрещает мне профессиональная этика.
      – Я не знала, что она у вас есть.
      – Имейте уважение к моим сединам, леди. Так что же эта Поттл?
      – На той неделе пришла ко мне на ленч Люба Конски, и мы заговорили о миссис Поттл. Честное слово, Джеймс, я ничего такого не говорила и не знала, что Виллис сидит под столом.
      – А он сидел? – Мистер Марло прикрыл глаза рукой. – Ну и дальше что?
      – Ну вы же помните, что Поттлы в Северной колонии жили в доме у Конски, пока им не построили свой. С тех пор Люба возненавидела Сару Поттл всем сердцем и в тот четверг поделилась со мной некоторыми аппетитными подробностями относительно Сариных домашних привычек. Через пару дней заходит Сара поучить меня, как надо воспитывать детей. На каких-то ее словах Виллис включился (я знала, что он в комнате, но у меня и в мыслях не было, что он что-то выкинет). И стал прокручивать как раз ту самую запись, а я никак не могла его заткнуть и наконец просто вынесла из комнаты. Миссис Поттл ушла не попрощавшись, и с той поры о ней ни слуху ни духу.
      – Небольшая потеря, – заметил мистер Марло.
      – Это верно, но Люба-то за что пострадала? Любин акцент ни с чем не спутаешь, а у Виллиса он получается лучше, чьим у самой Любы. Не думаю, чтобы Люба обиделась, но слышали бы вы в исполнении Виллиса рассказ о том, как Сара Поттл выглядит по утрам и что она при этом предпринимает.
      – А вам бы послушать, – откликнулся Макрей, – высказывания миссис Поттл о прислуге.
      – Cлышала. Она считает безобразием, что Компания не обеспечивает нас слугами.
      – Не поставляет их нам в заклепанных ошейниках, – кивнул доктор.
      – Ну и женщина! И зачем только она стала колонисткой?
      – А ты не знаешь? – спросил муж. – Они прибыли сюда, рассчитывая быстро разбогатеть.
      – Хмм!
      – Миссис Марло, – с отрешенным видом сказал доктор Макрей, – мне, как лечащему врачу миссис Поттл, было бы полезно послушать, что имеет сказать Виллис по ее поводу. Как вы думаете, согласится он нам это прочесть?
      – Доктор, вы старый мошенник и собиратель сплетен.
      – Само собой. А еще я люблю подслушивать.
      – Вы бесстыдник.
      – Опять согласен. Мои нервы расслаблены. Я уже много лет не испытывал стыда.
      – Правда, Виллис может нам устроить захватывающую передачу – разговоры детей за последние две недели.
      – Может быть, вы его уговорите?
      – Попробуем, – миссис Марло улыбнулась и отправилась за Виллисом.
 

      В среду рассвет занялся ясный и холодный, как почти всегда на Марсе. Все Саттоны и Марло, за исключением Оливера, собрались на грузовой пристани колонии, на западном рукаве Стримонского канала, чтобы проводить мальчиков в дорогу.
      Температура повышалась, ровно дул рассветный бриз, но было все еще около минус тридцати [ -34'С. ]. Стримонский канал был покрыт серовато-голубым льдом, на этой широте он сегодня не растает. На канале у пристани стоял почтовый скутер Малого Сирта – лодочный корпус на острых полозьях. Водитель грузил багаж со склада.
      Молодежь легко было различить по маскам: тигровым полоскам Джима, боевой раскраске Фрэнсиса и радужному орнаменту Филлис.
      Взрослые отличались друг от друга только ростом, фигурой и манерой поведения. Двое были сверх комплекта: доктор Макрей и отец Клири.
      Священник тихо и серьезно говорил что-то Фрэнку, потом обратился к Джиму.
      – Твой пастор просил меня попрощаться с тобой, сынок. Он, бедняга, к несчастью, слег с марсианским катаром, но все равно пришел бы, если б я не спрятал его маску. – Протестантский священник, как и католический, был холостяком, и они жили в одном доме.
      – Ему очень плохо? – спросил Джим.
      – Нет, не очень. Прими его благословение и мое тоже. – Священник протянул руку.
      Джим поставил дорожную сумку, переложил коньки и Виллиса в левую руку и ответил на рукопожатие.
      Наступило неловкое молчание. Наконец Джим сказал:
      – Почему бы вам всем не пойти в помещение, пока вы не окоченели окончательно?
      – Точно, – поддержал Фрэнсис. – Хорошая мысль.
      – Кажется, водитель скоро будет готов, – сказал мистер Марло. – Ну, сынок, береги себя. Увидимся, когда будем переезжать.
      – Он торжественно потряс сыну руку.
      – До скорого, папа.
      Миссис Марло обняла сына, прижав свою маску к его.
      – Ох, мой маленький, рано тебе еще уезжать из дома.
      – Ну, мама! – Джим крепко обнял мать. Потом пришлось обнять Филлис.
      – Пассажиры, по местам! – позвал водитель.
      – До свидания!
      Кто– то поймал Джима за локоть -доктор.
      – Береги себя, Джим. И никому не спускай грубостей.
      – Спасибо, док. – Джим показал водителю школьное удостоверение. Доктор в это время прощался с Фрэнсисом.
      – Оба задарма? – спросил водитель. – Ну раз платных пассажиров все равно нет, можете ехать на обзорных местах.
      Он оторвал себе корешок, Джим залез в скутер и прошел на вожделенное обзорное место – сзади над кабиной водителя. Фрэнк последовал за ним.
      Машина задрожала, это открывались ото льда полозья.
      Потом взревела турбина, и скутер с легким свистом тронулся в путь. Берега проплывали мимо, сливаясь в одну сплошную стену, скорость нарастала. Лед был гладкий, как зеркало, и вскоре скутер набрал путевую скорость – 250 миль в час. Водитель снял маску. Джим и Фрэнк, глядя на него, сделали то же самое. Давление в машине теперь поддерживалось пневматическим устройством, работающим от потока встречного воздуха, а с ростом давления сразу потеплело.
      – Здорово, правда? – сказал Фрэнк.
      – Ага. Смотри, Земля.
      Их родная планета плыла по небу на северо-востоке, выше Солнца, сияя зеленым светом на густом багровом фоне. Рядом с ней, ясно видимая невооруженным глазом, светилась белая звездочка поменьше – Луна, спутник Земли. На севере, куда они ехали, не выше двадцати градусов над горизонтом висел Деймос, внешний спутник Марса. Крохотный бледный диск, почти невидимый в лучах солнца, Земля затмевала его своим блеском.
      Фобос, внутренняя луна, не был виден. На широте Харакса он поднимается над северным горизонтом не выше чем на восемь градусов и не дольше чем на час дважды в сутки. Днем он теряется в синеве горизонта, а наблюдать его ночью на морозе дураков нет. Джим не мог припомнить, когда и видел его, разве что во время миграции.
      Фрэнк перевел взгляд с Земли на Деймос.
      – Попроси водителя включить радио, – сказал он, – Деймос взошел.
      – Дв кому это интересно? – ответил Джим. – Я хочу смотреть.
      Берега теперь стали пониже, с верхних мест за ними виднелись поля. Хотя была уже осень, орошаемый пояс вдоль канала еще зеленел и на глазах становился все зеленее – растения раскрывались навстречу утреннему солнцу.
      Там и сям вдалеке мелькали красные дюны – предвестницы пустыни. Зеленый пояс восточного рукава канала не был виден, его скрывал горизонт.
      Водитель и без просьбы включил радио. Машину наполнила музыка, заглушив монотонный шум турбины.
      Это была земная классическая музыка, написанная в прошлом веке композитором Сибелиусом. Марсианские колонисты не успели еще создать собственное искусство, и культуру приходилось брать взаймы. Впрочем, ни Джим, ни Фрэнк не знали, чья это музыка, и это их не беспокоило. Берега канала снова ушли вверх, и ничего не стало видно, кроме ровной ленты льда. Мальчики откинулись на спинки кресел и погрузились в грезы.
      Виллис шевельнулся в первый раз с тех пор, как его коснулся утренний холод. Он выставил глазные отростки, огляделся и начал отбивать ими такт.
      Музыка умолкла, и диктор сказал:
      – Говорит станция Ди-эм-эс, Марсианская Компания, Деймос, орбита Марса. Сегодня мы передаем из Малого Сирта программу, представляющую общественный интерес. Доктор Грейвз Армбрастер расскажет об экологических аспектах экспериментального искусственного симбиоза…
      Водитель поскорее выключил радио.
      – Я бы послушал, – недовольно сказал Джим. – Это что-то интересное.
      – Да ладно прикидываться, – сказал Фрэнк. – Ты и слов-то этих не знаешь.
      – Черта с два. Это значит…
      – Заткнись, давай поспим лучше. – С этими словами Фрэнк откинулся в кресле и закрыл глаза.
      Но поспать ему не пришлось. Виллис, очевидно, переработал у себя в уме, что бы там его ни заменяло, услышанную им передачу и теперь начал трансляцию, не упустив ничего, даже деревянных духовых.
      Водитель в изумлении оглянулся и что-то сказал, но за Виллисом его не было слышно. Виллис исполнил все до конца, включая и прерванное объявление. Водитель наконец прорвался:
      – Эй, ребята! Что у вас там, магнитофон, что ли?
      – Нет, попрыгунчик.
      – Чего-чего?
      Джим поднял Виллиса и показал его водителю.
      – Попрыгунчик. Его зовут Виллис.
      Водитель выпучил глаза.
      – Это что, и есть магнитофон?
      – Нет, это попрыгунчик. Я же говорю, его зовут Виллис.
      – Это надо посмотреть, – сказал водитель. Он переключил чтото на панели управления, встал и просунул голову и плечи к ним под колпак.
      – Эй! – сказал Фрэнк. – Мы же так разобъемся.
      – Спокойно, – сказал водитель. – Я включил автоматический эхолот – теперь еще миль двести будут высокие берега. Ну-ка, что за зверюшка? Когда ты с ним садился в машину, я подумал, это волейбольный мяч.
      – Нет, это Виллис. Поздоровайся с дядей, Виллис.
      – Здравствуй, дядя, – с готовностью откликнулся Виллис.
      Водитель почесал в затылке.
      – Я такого и в Кеокуке не видал. Он вроде попугая, что ли?
      – Он попрыгунчик. У него есть и научное название, но оно значит просто “марсианин круглоголовый”. Вы их никогда разве не видели?
      – Нет. Я тебе скажу, парень, это самая свихнутая планета во всей системе.
      – Если вам здесь не нравится, – сказал Джим, – почему бы вам не вернуться туда, откуда пришли?
      – Не дерзи, юноша. Сколько возьмешь за зверюшку? У меня насчет него одна идея появилась.
      – Виллиса продать? Вы что, с ума сошли?
      – Иногда мне кажется, что да. Ладно, это я так.
      Водитель вернулся на место, но не утерпел и оглянулся на Виллиса.
      Мальчики вытащили из сумок сандвичи и принялись жевать.
      Предложение Фрэнка соснуть было одобрено.
      Они спали, пока скутер не начал замедлять ход. Джим сел, поморгал и спросил: – Это что?
      – Станция Киния, – ответил водитель. – Простоим тут до заката.
      – Что, лед не держит?
      – Пока держит, но кто его знает. Температура поднимается, и я не собираюсь рисковать.
      Скутер плавно затормозил, вполз на низкие мостки, остановился окончательно.
      – Все на выход! – скомандовал водитель. – Чтобы к закату были на местах, не то останетесь. – Он вышел, мальчики за ним.
      Станция Киния находилась в трех милях к западу от древнего города Киния, в месте, где западный Стримон впадает в канал Оэроэ.
      При станции был буфет, комната для ночлега и несколько сборных складов. На востоке мерцали в небе пернатые башни Кинии, казалось, что они колеблются в воздухе, слишком прекрасные, чтобы быть настоящими.
      Водитель прошел в здание станции. Джиму хотелось побродить по городу, а Фрэнк предлагал сначала зайти в буфет. Победил Фрэнк.
      Мальчики вошли и осмотрительно поместили часть своих скромных капиталов в кофе и какой-то невыразительный суп.
      Водитель оторвался от обеда и сказал:
      – Эй, Джордж! Видал когда-нибудь такое? – Он показал на Виллиса.
      Джордж был буфетчиком, а также кассиром, портье, начальником станции и агентом Компании.
      – Видал, – сказал он.
      – Да ну? Где? А я смогу такого поймать?
      – Сомневаюсь. Они иногда бегают около марсиан, только их мало. – И Джордж вернулся к чтению “НьюЙорк тайме” двухлетней давности.
      Мальчики поели, заплатили по счету и собрались выйти. Агентбуфетчик задержал их.
      – Стойте-ка. Вы куда направляетесь?
      – В Малый Сирт.
      – Я не о том. Вот сейчас вы куда собрались? Пошли бы лучше в спальню, может, вздремнули бы.
      – Мы хотели погулять тут, – объяснил Джим.
      – Ладно. Только в город не ходите.
      – Почему?
      – Компания не позволяет, вот почему. Только по разрешениям. Так что держитесь от города подальше.
      – А как получить разрешение? – настаивал Джим.
      – А никак. Киния пока еще не открыта для эксплуатации. – Он вернулся к своей газете.
      Джим хотел возразить, но Фрэнк дернул его за рукав, и они вышли. Джим сказал:
      – По-моему, это не его дело указывать нам, можно ходить в Кинию или нет.
      – Какая разница? Он-то считает, что это его дело.
      – Ну и что теперь?
      – Пойдем в Кинию, конечно. Не спросившись у его милости.
      – А если он нас поймает?
      – Где там. Разве он поднимется с нагретого стула. Пошли.
      – Ладно.
      И они пошли на восток. Идти было нелегко: никакой дороги не было, а растительность, окаймляющая канал, распустилась особенно пышно под лучами полуденного солнца. Но слабое притяжение Марса облегчает ходьбу, даже когда продираешься сквозь заросли. Вскоре мальчики вышли на берег Оэроэ и повернули направо, к городу.
      Идти по берегу, мощенному камнем, стало легко.
      Воздух был теплым и ароматным, хотя на канале еще не стаял лед. Солнце стояло высоко: теперь они были почти на тысячу миль ближе к экватору, чем утром.
      – Тепло, – сказал Виллис. – Виллис хочет гулять.
      – Ладно, – сказал Джим, – только не провались никуда.
      – Виллис не провались.
      Джим спустил его на землю, и мячик пошел вдоль берега то вприпрыжку, то кубарем, то и дело ныряя в буйные заросли, как щенок, исследующий новую территорию.
      Они прошли уже с милю, – городские башни в небе стали выше, – и тут встретили марсианина. Он был невысок для представителя своей расы – всего около двенадцати футов ростом – и стоял совершенно неподвижно, опустив все три своих ноги, очевидно уйдя глубоко в себя. Глаз, не мигая, смотрел в окружающий мир.
      Джиц и Фрэнк давно привыкли к марсианам и поняли, что этот ушел в свой “иной мир”. Они замолчали и прошли мимо, стараясь не задеть его ноги.
      Виллис поступил иначе. Он стал шмыгать в ногах у марсианина, тереться о них, а потом пару раз жалобно каркнул.
      Марсианин зашевелился, посмотрел по сторонам, потом вдруг нагнулся и поднял Виллиса.
      – Эй! – завопил Джим, – А ну, положи его!
      Ответа не было.
      Джим торопливо стал просить Фрэнка: – Скажи ему, Фрэнк. Меня он никогда не поймет. Пожалуйста!
      Джим плохо понимал язык марсиан, а говорил на нем еще хуже. У Фрэнка получалось немного лучше, но только в сравнении. Люди, говоря по-марсиански, жалуются, что от этого болит горло.
      – А что ему сказать?
      – Скажи, чтобы положил Виллиса!
      – Ты не волнуйся. Марсиане никому зла не делают.
      – Вот и скажи – пусть отдаст Виллиса.
      – Попробую.
      Фрэнк скривил рот и приступил к делу. Произношение, и без того плохое, искажалось вдобавок маской и волнением. Все же Фрэнк с грехом пополам прокудахтал и прокаркал фразу, которая как будто передавала смысл просьбы Джима. Ответа он не получил. Фрэнк попробовал еще раз, прибегнув теперь к другой идиоме, – с тем же успехом.
      – Бесполезно, Джим, – сознался он. – То ли он не понимает, то ли не желает понимать.
      – Виллис! – закричал Джим, – Эй, Виллис! Ты как там?
      – Виллис хорошо!
      – Прыгай! Я тебя поймаю.
      – Виллис хорошо.
      Марсианин поводил головой по сторонам и, кажется, наконец приметил Джима. Виллиса он держал в одной руке; две другие руки вдруг поползли вниз и поймали Джима – одна ладонь подхватила его сзади, другая придерживала за живот.
      Джим почувствовал, что отрывается от земли, и очутился прямо перед большим влажным глазом марсианина. Марсианин покачивал головой, чтобы как следует рассмотреть Джима обоими глазами.
      Впервые Джим был так близко к марсианину – и не слишком этому радовался. Он попробовал вывернуться, но марсианин, такой хрупкий с виду, был сильнее его.
      Марсианин что-то прогудел, голос шел у него с макушки. Джим не понял, что он сказал, заметил только символ вопроса в начале предложения, но голос произвел на него странное действие. В этом режущем ухо карканье было столько тепла и дружелюбия, что Джим перестал бояться. Марсианин стал казаться ему старым и близким другом.
      Марсианин повторил свой вопрос.
      – Что он сказал, Фрэнк?
      – Не уловил. Что-то приятное, но понять не могу.
      Марсианин снова заговорил. Фрэнк вслушался и сказал:
      – Кажется, он приглашает тебя пойти с ним.
      Джим колебался лишь долю секунды,
      – Скажи, я согласен,
      – Джим, ты в своем уме?
      – Все нормально. Он ничего плохого не замышляет, я уверен.
      – Ну ладно. – И Фрэнк прокаркал утвердительный ответ.
      Марсианин втянул одну ногу и быстро зашагал к городу. Фрэнк трусил следом, изо всех сил стараясь не отставать, но марсианин шел слишком быстро. Фрэнк задохнулся, остановился и глухо закричал в маску:
      – Подождите меня!
      Джим попытался построить фразу с просьбой остановиться, понял, что не сможет, потом его осенило:
      – Виллис, а Виллис. Скажи ему, пусть подождет Фрэнка.
      – Подождать Фрэнк? – протянул Виллис.
      – Да. Подождать Фрэнк.
      – Ладно.
      Виллис угукнул что-то их новому другу, марсианин остановился и опустил третью ногу. Фрэнк, отдуваясь, догнал их. Марсианин оторвал одну руку от Джима и подхватил Фрэнка.
      – Э! – запротестовал Фрэнк. – Ты это брось!
      – Спокойствие, – сказал Джим.
      – Да не хочу я, чтобы меня несли.
      Марсианин снова тронулся в путь. Теперь, с такой ношей, он шел на трех ногйх, причем в землю упирались обязательно две ноги разом. Аллюр был тряским, но на удивление быстрым.
      – Как ты думаешь, куда он нас несет? – спросил Джим.
      – Наверное, в город. Как бы не опоздать на скутер.
      – У нас еще несколько часов в запасе, не дергайся.
      Марсианин больше ничего не говорил, а все шагал и шагал к городу. Виллис, похоже, был на седьмом небе, и Джиму тоже начала нравиться поездка. Путешествуя в десяти футах над землей, он мог теперь видеть над верхушками растений радужные башни Кинии. Они были не такие, как башни Харакса, марсианские города не бывают похожи друг на друга. Все они словно произведения искусства, отражающие замысел разных художников.
      Джиму любопытно было знать, зачем построены эти башни, на что они нужны и сколько лет они стоят.
      Вокруг них расстилался растительный пояс канала, марсианин шел в этом темно-зеленом море. Широкие листья раскрылись навстречу солнцу, жадно ловя живительную энергию лучей. Пропуская марсианина, они сворачивались, потом распускались снова.
      Башни стали гораздо ближе. Марсианин внезапно остановился и спустил мальчиков вниз, оставив себе Виллиса. Перед ними, почти скрытый нависшей растительностью, был пологий спуск под землю, в туннель.
      – Ну что, Фрэнк? – спросил Джим, заглянув туда.
      – Ох, не знаю. – Мальчикам и раньше приходилось бывать в городах Хараксе и Копаисе, но они посещали только заброшенные и наземные кварталы.
      Впрочем, долго раздумывать им не пришлось: их проводник быстрым шагом начал спускаться вниз.
      Джим побежал за ним с криком:
      – Эй, Виллис!
      Марсианин остановился и обменялся с Виллисом парой слов.
      Попрыгунчик крикнул в ответ:
      – Джим подожди.
      – Скажи, чтобы он тебя отпустил.
      – Виллис хорошо. Джим подожди.
      Марсианин снова рванул вперед так, что Джиму было за ним не угнаться. Расстроившись, он вышел наверх и уселся на краю ската.
      – Что теперь будешь делать? – спросил Фрэнк.
      – Ждать, что же еще. А ты?
      – Я как ты. Только я на скутер опаздывать не собираюсь.
      – Да я тоже не собираюсь. Все равно после заката мы не сможем тут оставаться.
      Стремительное понижение температуры на заходе солнца меняет на Марсе почти всю погоду, и для землянина это смерть, если он недостаточно тепло одет и не находится все время в движении.
      Мальчики сидели, ждали и смотрели на шмыгающих мимо них жуков-вертунов. Один задержался у колена Джима – трехногая козявка не больше дюйма ростом.
      Похоже было, что он изучает новый объект. Джим тронул его пальцем, жучок растопырил ножки и вихрем умчался прочь. Быть настороже не было необходимости: водоискалки не подходят близко к марсианским поселениям. Оставалось только ждать.
      Примерно через полчаса вернулся их марсианин – по крайней мере, марсианин такого же роста. Виллиса с ним не было, и у Джима вытянулось лицо. Марсианин пригласил их следовать за ним, поставив в начале фразы символ вопроса.
      – Ну как, идем? – спросил Фрэнк.
      – Идем. Скажи ему.
      Фрэнк перевел, и все трое стали спускаться вниз.
      Марсианин положил свои большие ладони мальчикам на плечи и так вел их, потом остановился и взял их на руки.
      На этот раз возражений не было.
      В туннеле было светло как днем, хотя они и спустились на несколько сот ярдов под землю. Дневной свет шел отовсюду, но главным образом с потолка. Туннель по человеческим меркам был высоким, по марсианским – в самый раз.
      Тех, кто шевелился, их знакомый приветствовал, а застывших в характерной позе транса обходил молча.
      Однажды он перешагнул через шар футов трех в диаметре. Джим сначала не понял, что это такое, потом сообразил и был поражен.
      Вывернув шею, он оглянулся.
      Не можeт быть – и все же это так!
      Он наблюдал то, что не часто доводится видеть человеку и что ни один человек не стремится увидеть.
      Это был марсианин, свернувшийся в шар. Ладони закрывали все, кроме круглой спины. Марсиане – современные, цивилизованные марсиане – не впадают в зимнюю спячку, но их предкам в какую-то отдаленную эпоху это, должно быть, было свойственно: любой марсианин устроен так, что при желании способен принять вот такую позу, сохраняющую тепло и влажность тела.
      Но такое желание приходит не часто.
      Для марсианина такая поза означает то же, что для землянина вызов на дуэль. Он прибегает к ней только тогда, когда оскорблен до глубины души. Поза гласит: я отрекаюсь от вас, я ухожу из вашего мира, я отрицаю ваше существование.
      Земляне– пионеры, прибывшие на Марс, не понимали этого и по незнанию местных обычаев часто оскорбляли чувства марсиан. Это на много лет задержало колонизацию Марса человеком. Самые искусные дипломаты и семантологи Земли с трудом смогли исправить вред, нанесенный по недомыслию. Джим смотрел, не веря своим глазам, на удалившегося от мира марсианина и думал: что же могло заставить его поступить так по отношению ко всему городу. Джиму вспомнилась одна страшная история, которую рассказывал доктор Макрей. Это случилось во время второй экспедиции на Марс.
      “…И тут этот дурак набитый, – говорил доктор, – он был лейтенантом медицинской службы, как ни стыдно в этом сознаться, этот идиот хватает беднягу за руки и пытается развернуть его. Вот тогда эго и случилось.
      – Что случилось? – спросил Джим.
      – Он исчез.
      – Марсианин?
      – Нет, военный врач.
      – Как это исчез?
      – Ты меня не спрашивай, меня там не было. Свидетели, их было четверо, показали под присягой, что он там был, а потом его не стало. Будто надел шапку-невидимку.
      – Что за шапка-невидимка?
      – Экая необразованная молодежь пошла! Про шапку-невидимку есть много сказок, я тебе достану.
      – Но каким образом он исчез?
      – Не спрашивай. Назови это массовым гипнозом, если тебе от этого легче. Мне, например, легче, но ненамного. Все, что я могу сказать, это что семь восьмых айсберга скрыты от нас”.
      Джим никогда не видел айсберг, и ассоциация ничего ему не говорила. И ему отнюдь не стало легче, когда он увидел свернувшегося марсианина.
      – Ты видел? – спросил Фрэнк.
      – Лучше б я этого не видел. Интересно, с чего это он?
      – Может, он баллотировался в мэры и не прошел.
      – Тут не над чем смеяться. Может, он… шш!
      Они приближались к другому марсианину, неподвижному, и вежливость обязывала хранить молчание.
      Марсианин, который их нес, повернул налево, вошел в холл и поставил мальчиков на пол. Зал показался им огромным, но марсиане, должно быть, считали его как раз подходящим для небольшой вечеринки. Множество рамок, которыми марсиане пользуются вместо стульев, были составлены в круг. Зал тоже был круглым, с куполом вверху. Казалось, что находишься под открытым небом: на куполе был изображен марсианский небосвод, голубой на горизонте, выше переходящий в глубокую синеву, потом в пурпур, а в высшей точке купола пурпурно-черный с проглядывающими звездами.
      Миниатюрное солнце, совсем как настоящее, висело к западу от небесного меридиана. Благодаря хитрому устройству горизонт казался отдаленным. По северной стене протекал Оэроэ.
      – Ух ты! – только и мог сказать Фрэнк, а Джима и на это не хватило.
      Марсианин поставил их как раз около рамок, но мальчики не собирались на них садиться: на приставной лестнице сидеть и то удобнее. Марсианин посмотрел на них и на рамки большими печальными глазами и вышел.
      Вскоре он вернулся в сопровождении еще двоих, все трое несли в руках охапки разноцветных тканей, которые сложили посреди комнаты. Первый марсианин взял Джима и Фрэнка и осторожно опустил в эту груду.
      – По-моему, он предлагает нам присесть, – заметил Джим.
      Материал оказался не тканью, а полотнищем вроде паутины, почти таким же мягким, но гораздо прочнее.
      Полотнища были окрашены во все цвета радуги, от пастельноголубого до глубокого, густо-красного цвета.
      Мальчики растянулись на них и ждали, что будет дальше.
      Их знакомый устроился в одной из рамок, двое других последовали его примеру. Все они молчали, а мальчики были не какиенибудь туристы, чтобы торопить их. Вскоре Джиму пришла в голову одна мысль.
      Чтобы проверить ее, он осторожно приподнял маску.
      Фрэнк рявкнул: – Ты чего это? Задохнуться захотел?
      Джим поднял маску.
      – Порядок. Давление а норме.
      – Быть не может. Мы же не проходили через шлюз.
      – Ну как хочешь.
      Видя, что Джим не синеет, не задыхается, и лицо у него не отекает, Фрэнк тоже отважился попробовать.
      Оказалось, что дышать можно. Правда, давление было ниже того, к которому он привык дома (жителю Земли показалось бы, что он попал в стратосферу), но для человека в состоянии покоя оно было достаточным.
      Пришли еще несколько марсиан и неторопливо расположились в рамках. Помолчав, Фрэнк сказал:
      – Знаешь, что тут происходит, Джим?
      – Кажется, да.
      – Чего там “кажется”. Это растительные посиделки.
      “Растительные посиделки” – это неточный перевод марсианской идиомы, обозначающей наиболее распространенную форму общения марсиан – попросту говоря, когда все сидят и молчат. Подобным же образом игру на скрипке можно описать, как вождение конским волосом по высушенным кошачьим кишкам.
      – Похоже на то, – согласился Джим. – И нам лучше заткнуться.
      – Само собой.
      Молчание было долгим. Джим отвлекся и стал думать о школе, о том, что ждет его там, о своих близких, о прошлом. Потом вернулся к своему душевному состоянию и понял, что давно уже не был так счастлив – без всяких видимых на то причин. Это было тихое счастье: ему не хотелось смеяться, даже улыбаться не хотелось, просто он испытывал полный покой и довольство.
      Джим остро ощутил присутствие марсиан, каждого марсианина в отдельности, и это ощущение с каждой минутой становилось все сильнее. Он никогда раньше не замечал, как они красивы. У колонистов была поговорка “страшный, как туземец”, и Джим с удивлением припомнил, что и сам ею пользовался. Сейчас он не понимал, как мог говорить это.
      Он чувствовал Фрэнка рядом с собой и думал о том, как его любит. Преданный друг – вот имя для Фрэнка, вот человек, на которого можно опереться. Странно, почему он никогда не говорил Фрэнку, как он ему дорог?
      Немного не хватало Виллиса, но Джим не беспокоился о нем.
      Такое общение не в духе Виллиса, ему подавай что-нибудь шумное, бурное и не столь изысканное. Джим перестал думать о Виллисе, лег поудобнее и стал впитывать радость бытия. Его приводило в восторг то, что по воле художника, украшавшего зал, миниатюрное солнце движется по небу, как настоящее. Джим следил за тем, как оно склоняется к западу и начинает закатываться за нарисованный горизонт.
      Рядом с ним послышалось тихое гудение, слов он не разобрал.
      Другой марсианин ответил. Один из хозяев встал, раскладываясь, со своего сиденья и иноходью вышел из комнаты. Фрэнк сел и сказал:
      – Кажется, мне снился сон.
      – Ты разве спал? – спросил Джим. – А я нет.
      – Как же, как же. Храпел, как доктор Макрей.
      – Да я даже не засыпал.
      – Рассказывай.
      Марсианин, который выходил, вернулся. Джим был уверен, что это тот самый, теперь он стал различать их.
      В руках у марсианина была чаша. Фрэнк вытаращил глаза.
      – Они что, собираются поднести нам воду?
      – Похоже на то, – с трепетом ответил Джим.
      – Лучше, чтобы это осталось между нами, – покачал головой Фрэнк, – все равно никто не поверит.
      – Ты прав.
      Церемония началась. Марсианин с чашей назвал свое имя, поднес край чаши к губам и передал другому. Тот также произнес свое имя, пригубил чашу, и она пошла дальше по кругу. Оказалось, что марсианина, который их привел, зовут Гекко, – Джим, подумал, что имя красивое и подходит ему. Наконец чаша дошла до Джима, сосед протянул ее с пожеланием:
      – Да не придется тебе никогда страдать от жажды.
      Джим легко понял смысл.
      Все хором подхватили:
      – Да будешь ты пить вволю, когда только пожелаешь!
      Джим принял чашу, и ему вспомнились слова доктора, будто у марсиан нет ничего такого, что может привлечь человека.
      – Джим Марло! – произнес он, поднес чашу к губам и отпил.
      Передавая чашу, он призвал на помощь все свое знание языка, сосредоточился на произношении и сумел сказать: – Да не будет у тебя никогда недостатка в чистой воде!
      Марсиане одобрительно загудели, и у Джима стало тепло на душе.
      Марсианин протянул чашу Фрэнку.
      По завершении церемонии собрание приняло шумный, почти человеческий характер. Джим тщетно пытался вникнуть в то, что говорит ему марсианин почти втрое выше его, когда Фрэнк сказал:
      – Джим, посмотри-ка на солнце! Мы опаздываем на скутер.
      – Да это же не настоящее солнце, а игрушечное.
      – Нет, оно соответствует настоящему. Мои часы говорят то же самое.
      – Ах ты батюшки! Где Виллис? Гекко, где Гекко?
      Гекко, услышав свое имя, подошел и вопросительно щелкнул. Джим напрягся и стал излагать свою просьбу, запутался в синтаксисе, неправильно употребил повелительный символ и совсем потерял произношение. Фрэнк отпихнул его и стал говорить сам, потом сказал Джиму:
      – Они доставят нас обратно до заката, но Виллис останется здесь.
      – Как? Они не сделают этого!
      – Он так сказал.
      Джим подумал.
      – Скажи, пусть Виллиса принесут сюда, и мы спросим у него.
      Гекко охотно согласился. Виллиса принесли и положили на пол.
      Он подкатился к Джиму и сказал:
      – Приветик, Джим! Приветик, Фрэнк!
      – Виллис, – серьезно сказал Джим, – Джим уходит. Виллис пойдет с Джимом?
      Виллис пришел в замешательство.
      – Остаться здесь. Джим остаться здесь. Виллис остаться здесь. Хорошо.
      – Виллис, – свирепо сказал Джим, – Джиму надо уходить. Виллис пойдет с Джимом?
      – Джим уходит?
      – Джим уходит.
      Было похоже, что Виллис пожал плечами.
      – Виллис идет с Джим, – грустно сказал он.
      – Скажи это Гекко.
      Виллис послушался. Марсианин как будто удивился, но больше не спорил. Он взял на руки мальчиков и Виллиса и пошел к двери.
      Марсианин повыше его ростом (Джим вспомнил, что его зовут Г'куро) взял у Гекко Фрэнка и пошел следом. Во время подъема по туннелю Джим почувствовал, что надо надеть маску. Фрэнк тоже надел свою.
      Марсианин-отшельник все еще загораживал проход, и носильщики перешагнули через него без всяких комментариев.
      Когда они вышли на поверхность, солнце стояло очень низко над горизонтом. Хотя марсианина ничто не заставит спешить, ходят они очень быстро. Длинноногая парочка мигом одолела три мили до станции Киния.
      Солнце коснулось горизонта, и начало холодать, когда мальчиков с Виллисом доставили на причал. Марсиане сразу же повернули обратно, спеша в свой теплый город.
      – До свиданья, Гекко! – прокричал Джим. – До свиданья, Г'куро!
      Водитель и начальник станции стояли на причале: водитель явно собрался в дорогу и не мог найти своих пассажиров.
      – Это еще что? – сказал начальник станции.
      – Мы готовы, – сказал Джим.
      – Вижу, – сказал водитель. Поглядев на удаляющиеся фигуры, он моргнул и повернулся к агенту: – Зря мы так налегали на это дело, Джордж. Мне уже мерещится. Ну, по местам.
      Мальчики забрались под колпак. Скутер сполз по мосткай на лед, повернул влево на канал Оэроэ и стал набирать скорость.
      Солнце закатилось, окрестности еще освещал короткий марсианский закат. Растения по берегам канала сворачивались на ночь. Через несколько минут местность, еще полчаса назад покрытая пышной растительностью, стала голой, как настоящая пустыня.
      Показались яркие, сверкающие звезды. Над горизонтом висел бледный полог зари. На западе загорелся крохотный ровный огонек, идущий против движения звезд.
      – Фобос, – сказал Фрэнк. – Смотри!
      – Вижу, – ответил Джим. – Холодно, давай укроемся.
      – Давай. А я есть хочу.
      – У меня еще осталась пара сандвичей.
      Ребята съели по одному, спустились в нижнее отделение и залезли в койки. Тем временем скутер миновал город Геспериды и повернул на запад-северо-запад по каналу Эримант, но Джим этого не знал: ему снилось, что они с Виллисом поют дуэтом перед изумленными марсианами.
      – Выходите! Конечная остановка! – расталкивал их водитель.
      – Вставай, приятель. Приехали в Малый Сирт.
 

       “Дорогие мама и папа!
       Я не позвонил вам в среду вечером потому что мы приехали только утром в четверг. Когда я хотел позвонить в четверг оператор сказал что связи с Южной колонией нет и что я смогу соединиться с вами через Деймос только дня через три а письмо дойдет быстрее и я сэкономлю вам четыре с половиной кредитки за переговоры. Потом я спохватился что не отправил вам письмо сразу и вы получите его не раньше чем если бы я позвонил но вы может быть не знаете какая в школе нагрузка и сколько от нас требуют и мать Фрэнка наверно сказала вам что мы нормально добрались и я все-таки сэкономил вам четыре с половиной кредитки потому что не позвонил.
       Я прямо слышу как Филлис говорит что это я намекаю чтобы сэкономленные деньги потратили на меня но я бы никогда себе этого не позволил и потом у меня еще осталось немного денег которые вы мне дали и часть подарочных на день рождения и если расходовать осмотрительно то мне их хватит до вашей миграции хотя здесь все дороже чем дома. Фрэнк говорит что в туристских центрах всегда взвинчивают цены но пока никаких туристов здесь нет и они появятся только когда придет “Альберт Эйнштейн” на той неделе. И если даже вы со мной поделитесь вам все-таки останутся две с четвертью кредитки.
       В среду мы не доехали потому что водитель сомневался выдержит ли лед и мы стояли на станции Киния и мы с Фрэнком болтались вокруг и убивали время до заката.
       Нам с Фрэнком разрешили жить вместе и у нас шикарная комната. Она рассчитана только на одного и у нас только один стол но мы в основном проходим те же самые предметы и можем вместе пользоваться проектором. Я диктую это письмо на наш учебный магнитофон потому что сегодня очередь Фрэнка дежурить на кухне а мне осталось выучить только немного по истории и я лучше подожду Фрэнка и буду учить вместе с ним. Профессор Штойбен говорит что не знает куда денут еще школьников если их примут на крючки повесят что ли но это он просто шутит. Он все время шутит и все его любят и всем будет жалко когда он улетит на “Альберте Эйнштейне” а у нас будет новый директор.
       Ну вот и все только что пришел Фрэнк и нам надо работать потому что у нас завтра контрольный опрос по истории системы.
       Ваш любящий сын Джеймс Мэдисон Марло младший.
       P.S. Фрэнк мне сказал что он тоже не писал своим и просит может быть вы позвоните его маме и скажете ей что у него все хорошо и пусть она пожалуйста сразу вышлет ему камеру он ее забыл.
       P.P.S. Виллис шлет всем привет.
       P.P.P.S. Скажите Филлис что девчонки здесь красят волосы полосками. По-моему выглядит очень глупо.
       Джим”.
      Если бы профессор Отто Штойбен, магистр гуманитарных наук и доктор права, не ушел на пенсию, жизнь Джима в академии Лоуэлла сложилась бы совсем подругому. Но профессор ушел-таки на пенсию и вернулся в долину Сан-Фернандо на вполне заслуженный отдых. Вся школа отправилась в Марсопорт провожать его. Он пожал всем руки, всплакнул и поручил их заботам Маркиза Хоу, недавно прибывшего с Земли и теперь занявшего директорский пост.