— Что ты сделал с мылом? — спросила Маргрета.
      Я поглубже втянул воздух и медленно выдохнул.
      — Я тебя правильно понял? Ты спросила, что я сделал с мылом?
      — А что бы ты хотел, чтоб я сказала?
      — З-э-э… не знаю. Но только не это. Тут происходят чудеса, а ты меня спрашиваешь о каком-то куске мыла.
      — Алек, чудо, которое происходит вновь, и вновь, и вновь — перестает быть чудом, оно превращается в докучливую неприятность. Слишком часто, слишком много. Мне хочется завыть или удариться в рев. Потому-то я и спросила насчет мыла.
      Я и сам был на грани истерики. Но слова Маргреты подействовали на меня, как ушат холодной воды. Маргрета? Та, что спокойно перенесла айсберги и землетрясения, которая ни разу не захныкала в несчастье… он а хочет завыть?!
      — Мне очень жаль, дорогая. Мыло я держал в руке, когда ты меня брила. Когда я ополаскивал лицо, его у меня уже не было — предполагаю, что положил его на берег. Но точно не помню. Это важно?
      — Да нет, думаю, не очень. Хотя этим кусочком «Камей» мы воспользовались только один раз и он составил бы ровно половину нашего имущества, если бы его удалось разыскать, поскольку другой половиной была бы бритва. Может, ты и положил его на берег, да я его там не вижу.
      — Значит, исчезло. Марга, у нас есть более неотложные дела, о которых надо позаботиться еще до того, как мы снова испачкаемся так, что нам снова понадобится мыло. Еда, одежда, место для ночлега! — Я выбрался на берег. — Обувь!!! У нас нет даже обуви. Что будем делать? Я ничего не соображаю. Была бы у меня Стена плача, я бы хоть мог оросить ее слезами.
      — Успокойся, родной, успокойся.
      — А ничего, что я тихонько поскулю?
      Она подошла ко мне, обняла и поцеловала.
      — Поскули, если хочешь, дорогой. Поскули за нас обоих. А потом будем решать, что делать.
      Ну, когда Маргрета обнимает меня, я недолго остаюсь в депрессии.
      — А нет ли у тебя какой-нибудь идеи? Не могу придумать ничего лучше, чем вернуться обратно на шоссе и попытаться схватить попутку… но это мне не очень по душе. По причине моего внешнего вида. Даже фигового листа и того нет. Не видела ли ты где-нибудь поблизости фиговых деревьев?
      — А разве в Техасе растет инжир?
      — В Техасе все растет. Ну так что будем делать?
      — Вернемся к шоссе и пойдем.
      — Босыми? Может быть, постоим, выставив большие пальцы? Босиком нам все равно далеко не уйти. У меня нежные подошвы.
      — Они закалятся. Алек, мы д ол жн ы двигаться. Хотя бы для того, чтобы поддерживать свой боевой дух. Если сдадимся — мы погибли. Я уверена.
      Через десять минут мы уже медленно шли по шоссе к востоку. Но это было совсем не то шоссе, с которого мы недавно сошли. У него было четыре полосы, а не две, и с обеих сторон тянулась широкая мощеная обочина. Изгородь, ограничивавшая полосу отчуждения, представляла собой не три ряда проволоки, а стальную решетку высотой с меня. Нам было бы очень трудно добраться до шоссе, если бы не ручей. Мы снова залезли в воду и, задержав дыхание, с трудом проползли под решеткой. Мы опять вымокли (рубашки-полотенца у нас уже не было), но теплый воздух поправил дело в одну минуту.
      Движение на шоссе было куда оживленней, чем на том — прежнем; как грузовое, так и то, которое показалось нам пассажирским. И шли машины фа нт ас ти че ски б ыс тр о. Как быстро, я определить не мог, но мне казалось, что их скорость вдвое больше, чем у любого другого дорожного транспорта, который мне приходилось видеть. Может быть, они мчались так же быстро, как трансконтинентальные дирижабли.
      Там были огромные машины — вероятно, грузовики, — которые выглядели скорее как товарные железнодорожные вагоны, а не как обычные грузовые машины. Они были даже длиннее вагонов. Но когда я присмотрелся, то понял, что каждый состоял практически из трех машин, соединенных вместе. К такому выводу я пришел, пытаясь сосчитать число колес. Шестнадцать на машину? И еще шесть на чем-то вроде локомотива, присобаченного спереди, итого пятьдесят четыре колеса. Разве так бывает? Эти левиафаны двигались бесшумно, если не считать свиста воздуха и шороха шин по покрытию шоссе. Мой профессор динамики был бы очень доволен.
      По ближней к нам полосе шли машины меньших размеров, которые я предположительно счел легковыми, хотя внутри их никого не заметил. Там, где должны были быть окна, поверхность казалась сделанной из зеркал или полированной стали. Машины были длинные, низкие и обтекаемые, как дирижабли.
      Теперь я увидел, что шоссе не одно, а два. Транспорт на той половине, что была ближе к нам, шел на восток, а на расстоянии по меньшей мере в сотню ярдов другой поток стремился на запад. Еще дальше, видимая только в промежутки между машинами, тянулась прочная стена, образуя северную границу самой широкой из всех виденных мной полос отчуждения.
      Мы тащились по обочине шоссе. Я уже начал сомневаться, что нас подберет какая-нибудь попутная машина. Даже если они замечали нас (что нельзя было утверждать со всей определенностью), то как могли остановиться на такой скорости? Тем не менее каждой проезжавшей машине я показывал поднятый большой палец.
      Свои сомнения я держал при себе. После того как мы прошли какое-то, казалось, бесконечное время, машина, которая только что обогнала нас, вышла из ряда, свернула на обочину, остановилась не менее чем в четверти мили от нас, а затем пошла задним ходом, причем с такой скоростью, которую я счел чрезмерной, поскольку мы тоже двигались к ней. Мы торопливо отошли подальше в сторонку.
      Машина остановилась рядом с нами. Зеркальное покрытие шириной в ярд и примерно столько же в высоту отскочило наподобие подъемной двери подвала, и я сообразил, что вижу пассажирский салон. Водитель посмотрел на нас и ухмыльнулся:
      — Глазам своим не верю!
      Я попробовал улыбнуться в ответ.
      — Я и сам не верю. Но, как видите, вот они — мы. Подвезете?
      — Возможно. — Он оглядел Маргрету с головы до ног. — Погляди-ка, какая прелестная штучка! Что случилось?
      — Сэр, мы потерялись, — ответила Маргрета.
      — Похоже на то. Но как вам удалось потерять еще и одежду? Вас похитили? Или что? Ладно, с этим можно и подождать. Меня зовут Джерри Фарнсуорт.
      — А мы — Алек и Маргрета Грэхем, — ответил я.
      — Рад познакомиться. Что ж, кажется, оружия у вас нет — исключая ту штуковину, что у вас в руке, мисс Грэхем. Что это такое?
      Она протянула ему коробочку.
      — Безопасная бритва.
      Он взял ее, повертел и вернул обратно.
      — Будь я проклят, если не так. Не видел ничего подобного с тех самых пор, когда был еще слишком мал, чтобы бриться. Ну, не думаю, чтоб вам удалось взять меня в заложники с этой игрушкой. Влезайте. Алек, можете сесть позади; ваша сестра займет место рядом со мной.
      Еще одна секция покрытия поднялась вверх.
      — Спасибо, — ответил я, припомнив горькие слова о нищих, которые не выбирают. — Марга не сестра мне, а жена.
      — Счастливчик! Не возражаете? Если она посидит рядом со мной?
      — Ох, конечно, нет.
      — Я думаю, что от вашего ответа измеритель напряженности зашкалил бы. Дорогая, вам, пожалуй, лучше сесть сзади, вместе с мужем.
      — Сэр, вы пригласили меня сесть с вами, и мой муж вслух выразил свое согласие.
      Маргрета скользнула на переднее сиденье. Я было открыл рот, но тут же закрыл, обнаружив, что сказать мне нечего. Потом я уселся на заднее сиденье, и мне показалось, что внутри машина гораздо больше, чем снаружи; сиденье было широкое и удобное. Двери закрылись; «зеркала» оказались окнами.
      — Я сейчас снова войду в поток машин, — сказал наш хозяин, — так что не противьтесь механизму обеспечения безопасности. Иногда этот «жучок» взбрыкивает не хуже буйвола Брамы — до шести «g» или больше. Нет, погодите минуточку. А куда вы направляетесь? — он поглядел на Маргрету.
      — В Канзас, мистер Фарнсуорт.
      — Зовите меня Джерри, дорогая. Вот так голышом и пойдете?
      — У нас нет одежды, сэр — мы ее потеряли.
      — Мистер Фарнсуорт… Джерри, — вмешался я, — мы в ужасном положении. Потеряли все, что у нас было. Да, мы пробираемся в Канзас, но сначала нам где-то надо раздобыть одежду… Может быть, в Красном Кресте? Не знаю. А мне надо найти работу, чтобы добыть немного денег. И тогда мы продолжим наш путь в Канзас.
      — Понимаю. Во всяком случае думаю, что понимаю. Какую-то часть. И как же вы доберетесь до Канзаса?
      — Я думал отправиться в Оклахома-Сити, а уж оттуда на север. Будем держаться главных шоссе. Мы ведь все время едем на попутках.
      — Алек, а вы действительно заблудились. Видите ту ограду? Вы знаете, какое наказание ожидает пешеходов за пребывание в полосе отчуждения?
      — Нет, не знаю.
      — В невежестве — счастье. Будет гораздо лучше, если вы станете держаться небольших дорог, где поездки автостопом еще разрешены или во всяком случае к ним относятся снисходительно. Что ж, если вы направляетесь в Оки-Сити, я вам помогу. Держитесь!
      Он сделал что-то с приборной панелью. К рулю он даже не прикасался, ибо никакого руля не было. Вместо него торчали две ручки.
      Машина слегка завибрировала, затем прыгнула вбок. Мне показалось, что я провалился в какое-то мягкое месиво, а по коже словно пробежал заряд статического электричества. Машину стало раскачивать, как маленькую лодку в бурном море. Но «мягкое месиво» предохраняло меня от ударов. Внезапно все успокоилось, и осталась лишь слабая вибрация. Мимо нас стремительно летел ландшафт.
      — Ну а теперь расскажите мне все, — сказал мистер Фарнсуорт.
      — Маргрета?
      — Конечно, милый. Так надо.
      — Джерри… Мы из другого мира.
      — О нет! — Он мучительно застонал. — Только не о летающих тарелках! Это, знаете ли, уже четвертый случай за неделю. Значит, вот какая у вас версия…
      — Нет, нет. Я и летающих тарелок-то никогда не видел. Мы с Земли, но… с другой. Мы голосовали на шестьдесят шестом шоссе, стараясь добраться до Канзаса.
      — Минутку! Вы сказали, на шестьдесят шестом?
      — Да. Конечно.
      — Так называлось это шоссе, пока его не перестроили. А сейчас никто его не зовет иначе как «межштатное сороковое»… Тому уж наверняка лет сорок, а может, и пятьдесят. Эге! Вы, значит, путешествуете во времени, так что ли?
      — А какой сейчас год?
      — 1994-й.
      — И у нас тот же. Среда, восемнадцатое мая. Во всяком случае с утра было так. До перемены.
      — Так оно и есть пока. Но… слушайте, давайте перестанем перепрыгивать с темы на тему. Начинайте сначала, каким бы оно ни было, и расскажите, как вы оказались за этой стеной, да еще в чем мать родила.
      Я ему все и выложил.
      Выслушав, он сказал:
      — Насчет этой ямы огненной… Вы обожглись?
      — Только маленький волдырь вскочил.
      — Только волдырь, значит. Полагаю, вам бы и в аду пришлось недурственно.
      — Слушайте, Джерри, они действительно расхаживают по раскаленным углям.
      — Я знаю. Видел. В Новой Гвинее. Но попробовать не соблазнился. Этот айсберг… что-то меня в нем настораживает. Как может айсберг врезаться в борт судна? Айсберг лежит в воде неподвижно. Всегда. Конечно, корабль может в него врезаться, но тогда вмятина будет в н ос ов ойчасти. Верно?
      — Маргрета!
      — Не знаю, Алек. То, что говорит Джерри, в общем-то логично. Но случилось все именно так.
      — Джерри, я тоже ничего не знаю. Мы были в одной из носовых кают, так что, может быть, смяло весь нос. Но если Маргрета ничего не знает, то я уж тем более, поскольку меня стукнуло по голове и я потерял сознание. Марга удерживала меня на воде, как я вам и рассказывал.
      Фарнсуорт задумчиво разглядывал меня. Он развернул свое сиденье так, чтобы видеть нас обоих, пока я рассказывал, и показал Маргрете, как сделать, чтобы ее сиденье тоже могло повернуться. Теперь мы сидели дружным кружком и наши колени почти соприкасались, Джерри сидел спиной к движению.
      — Алек, а что стало с Хергенсхаймером?
      — Может, я плохо объяснил, но мне самому не все ясно. Пропал-то Гр эх ем. А я — Хергенсхаймер. Когда я прошел сквозь пламя и оказался в другой Вселенной, то, как уже говорил, обнаружил себя на месте Грэхема. Все звали меня Грэхемом и, кажется, в самом деле думали, что я — Грэхем… а Грэхема не было — пропал. Догадываюсь, что вы считаете, будто я воспользовался самым простым выходом из этой ситуации… но поймите, я оказался там, в тысячах милях от дома, без денег, без билета, и никто на корабле и не слыхивал о Хергенсхаймере! — Я пожал плечами и беспомощно всплеснул руками. — Я согрешил. Я надел его одежду, я ел за его столом, я откликался на его имя.
      — И все равно не могу ухватить суть. Возможно, вы так похожи на Грэхема, что обманулись почти все… но жена-то д ол жн а была почуять разницу. Марджи!
      Маргрета печально и с любовью взглянула мне в глаза и ответила без колебаний:
      — Джерри, мой муж ошибается. У него странная амнезия. Он и есть Алек Грэхем. Нет никакого Александра Хергенсхаймера. И никогда не было.
      Я онемел. Правда, мы с Маргретой уже много недель не касались этой проблемы. Правда, она никогда решительно не заявляла, что я — не Алек Грэхем. Я понял (уже в который раз), что Маргрету невозможно переспорить. Всякий раз, когда я думал, что победил, оказывалось, что она просто перестала разговаривать.
      Фарнсуорт обратился ко мне:
      — Может быть, все дело в ударе по голове, Алек?
      — Слушайте, удар был пустяковый — несколько минут забытья и все. И в моей памяти нет никаких пробелов. Тем более что все произошло спустя две недели п ос лехождения по углям. Джерри, моя жена — удивительная женщина… но тут я д ол же н с ней не согласиться. Ей х оч ет ся верить, что я Алек Грэхем, потому что она полюбила его задолго до того, как мы с ней встретились. Она верит в это, потому что это стало для нее необходимостью. Но я-то, конечно, знаю, кто я такой. Я — Хергенсхаймер. Я признаю, что амнезия может давать любопытнейшие отклонения, но есть один ключ, который я не могу подделать, который бесспорно доказывает, что я Александр Хергенсхаймер и никогда не был Алеком Грэхемом. — Я хлопнул себя по голому животу там, где когда-то у меня отвисали жировые складки. — Вот оно, это доказательство: я носил одежду Грэхема, о чем уже упоминал. Но его костюмы мне были не совсем впору. В тот день, когда я прошел через пламя, я был несколько толстоват, слишком тяжел, и вот тут у меня накопился излишек жира. — Я опять хлопнул себя по животу. — Костюмы Грэхема оказались мне узковаты в талии. Мне приходилось втягивать живот и задерживать дыхание, чтобы застегнуть пояс на любых его брюках. За те мгновения, что я шел через пламя, так растолстеть я не мог. И этого не случилось. За две недели сытной пищи на круизном корабле я отрастил это брюхо… Что и доказывает, что я вовсе не Алек Грэхем.
      Маргрета сидела неподвижно, ее лицо было лишено всякого выражения. Однако Фарнсуорт спросил:
      — Марджи?
      — Алек, у тебя были точно такие же трудности с одеждой до прогулки сквозь пламя. И по той же причине. Слишком много вкусной еды. — Она улыбнулась. — Мне страшно неприятно противоречить тебе, мой любимый… и я вне себя от радости, что ты — это ты.
      Джерри прервал ее:
      — Алек, найдется немало мужчин, которые согласятся пройти через огонь только ради того, чтобы женщина взглянула на них вот так хоть разок. Когда попадете в Канзас, вам надо будет повидаться с хорошим специалистом по мозгам — надо же распутать дело с амнезией. Никто не может обмануть женщину, когда дело касается ее мужа. Когда она живет с ним, спит с ним, ставит ему клизмы и выслушивает его шуточки, подмена невозможна, как бы ни был похож на мужа его двойник. Даже близнецу это не удалось бы. Есть множество мелочей, известных жене и скрытых от глаз посторонних.
      — Марга, — сказал я, — теперь все зависит от тебя.
      Она ответила:
      — Джерри, мой муж считает, что я могу это опровергнуть, хотя бы частично. В то время я еще не знала Алека так хорошо, как жена знает мужа. Я не была тогда его женой; я была возлюбленной и то всего лишь в течение нескольких дней. — Она улыбнулась. — Но вы правы по существу. Я его узнала.
      Фарнсуорт нахмурился:
      — Мне кажется, все опять запуталось. Либо мы говорим об одном человеке, либо о двух. Этот Александр Хергенсхаймер… Алек, расскажи мне о нем.
      — Я протестантский священник, Джерри, рукоположенный братьями Апокалипсической Христовой церкви единой истины — или иначе — братьями в Апокалипсисе, как это часто сокращенно называют. Я родился на ферме деда, неподалеку от Уичито 22 мая…
      — Ах, у вас, значит, на этой неделе день рождения? — заметил Джерри. Марга насторожилась.
      — Именно так. У меня голова была слишком забита заботами, чтобы вспомнить об этом… в тысяча девятьсот шестидесятом году. Мои родители и дед умерли. Старший брат все еще трудится на семейной ферме.
      — Поэтому вы и едете в Канзас? Хотите найти брата?
      — Нет. Та ферма в другой Вселенной. В той, где я вырос.
      — А тогда зачем вам Канзас?
      Я немного помолчал.
      — Логичного ответа у меня нет. Возможно, меня влечет домой инстинкт. А может, что-то, что заставляет лошадей бросаться обратно в горящую конюшню. Не знаю, Джерри. Но я должен вернуться и постараться отыскать свои корни.
      — Вот эту причину я понимаю. Продолжайте.
      Я рассказал ему о днях учебы, не скрыв, что ничего не добился на ниве техники, о переходе в семинарию, о рукоположении после окончания ее и о своих связях с ЦОБ. Я не стал упоминать об Абигайль, мне не хотелось говорить, что я не очень-то преуспел и в роли священника (это мое личное мнение) из-за того, что Абигайль не любила моих прихожан, а прихожане терпеть не могли Абигайль. Невозможно уложить все детали в короткий автобиографический очерк, но факт остается фактом — я выбросил Абигайль из рассказа совсем, для того чтобы не вызывать сомнений в легитимности положения Маргреты… последнего я никак не мог допустить.
      — Вот, пожалуй, и все. Если бы мы оказались в моем родном мире, мы могли бы просто позвонить в штаб-квартиру ЦОБ в Канзас-Сити, штат Канзас, и получить обо мне все сведения. У нас был очень удачный год, и я взял отпуск. Купил билет на дирижабль «Граф фон Цеппелин» Североамериканской компании воздушных сообщений от Канзас-Сити через Сан-Франциско до Хило на Таити, где и пересел на круизный теплоход «Конунг Кнут», что, можно сказать, приводит нас к дате, с которой я начал свой рассказ.
      — Все это звучит, как сказали бы у нас, весьма кошерно [кошерная пища
      — пища, приготовленная согласно требованиям иудейской религии; на сленге — правильный, в норме, порядочный]. А сам рассказ очень интересен. А вы возродились во Христе?
      — Разумеется. Сомневаюсь, что сейчас я могу похвалиться особой благодатью, но… я работаю над собой. Мы ведь подошли к последним дням, брат, так что надо торопиться. А ты возрожден во Господе?
      — Об этом поговорим потом. Как формулируется второй закон термодинамики?
      Я скорчил кислую мину.
      — Энтропия непрерывно возрастает. Вот на этом-то я и споткнулся.
      — Ну а теперь расскажите мне об Алеке Грэхеме.
      — О нем я почти ничего не знаю. Судя по паспорту, он родился в Техасе, но вместо места жительства там фигурирует адрес юридической конторы в Далласе. Насчет остального лучше спросить Маргрету; она его знала, я — нет. (О весьма деликатной истории с миллионом долларов я умолчал, ибо ничего в ней объяснить не мог, а потому просто выкинул… да и Марга знала о ней только с моих слов; денег она никогда не видела.)
      — Марджи! Вы можете просветить нас насчет Алека Грэхема?
      Она помедлила.
      — Боюсь, ничего не смогу добавить к тому, о чем вам уже сказал мой муж.
      — Эй! Вы меня разочаровываете. Ваш муж дал нам детальное описание доктора Джекила — а вы не хотите нарисовать нам портрет мистера Хайда  . Он для нас пока остается белым пятном. Только адрес для писем в Далласе и ничего больше.
      — Мистер Фарнсуорт, я полагаю, вы никогда не работали судовой горничной?
      — Не-а. Не работал. Зато был судовым стюардом на сухогрузе. Сделал два рейса, еще мальчишкой.
      — Тогда вы поймете. Горничной много известно о своих пассажирах. Она знает, как часто они принимают ванну. Как часто меняют белье. Ей известно, как они пахнут. А ведь пахнут все — только одни хорошо, а другие дурно. Она знает, какого сорта книги они читают, и читают ли вообще. Но прежде всего она узнает, настоящие ли они люди — честные, щедрые, заботливые, сердечные. Она знает все необходимое, чтобы судить о том, каков человек. Но она может ничего не знать ни об их профессии, ни о том, откуда они родом или какое у них образование, и обо всех других деталях, которые хорошо известны их друзьям. До того дня, когда состоялось хождение сквозь пламя, я в течение четырех недель была просто горничной, отвечающей за каюту Алека Грэхема. Две недели из этих четырех я была его любовницей, совершенно потерявшей голову от любви. После прогулки по углям прошло много дней, прежде чем его амнезия позволила возобновить наши столь радостные для меня отношения, и, когда это произошло, я снова стала счастливой. И вот уже четыре месяца я его жена, и хотя это месяцы бед и невзгод, я еще никогда в жизни не была такой счастливой. Именно так я чувствую себя сегодня и надеюсь, что так будет вечно. Вот и все, что я знаю о моем муже Алеке Грэхеме.
      Она улыбнулась мне, в ее глазах дрожали слезы, и я вдруг почувствовал, что и в моих — тоже.
      Джерри вздохнул и покачал головой.
      — Да, тут уж без царя Соломона не обойдешься. А я не он. Я верю обеим вашим версиям, хоть одна из них явно ошибочна. Ладно, не имеет значения. Моя жена и я — приверженцы мусульманского понимания гостеприимства — это то, чему я научился во время последней войны. Примете ли вы наше гостеприимство на день, на два? Советую вам сказать «да».
      Марга взглянула на меня, и я сказал «да».
      — Отлично. Ну а теперь посмотрим, дома ли мой босс. — Он развернул сиденье к приборной доске и дотронулся до чего-то. Мгновенно на доске вспыхнул свет и что-то пискнуло. Лицо Джерри просветлело, и он сказал: — Герцогиня, это ваш любимый муж.
      — О! Рони! Как давно тебя не было!
      — Нет, нет! Попробуй еще раз.
      — Альберт? Тони? Энди? Джим?
      — Ну ка, еще разок, и будет порядок. Со мной гости.
      — Да, Джерри?
      — Гости к обеду, на ночь, а может, и дольше.
      — Хорошо, моя любовь. Сколько, какого пола и когда вы приедете?
      — Сейчас спрошу Губерта. — Он опять чем-то щелкнул. — Губерт говорит, что через двадцать семь минут. Гостей двое. Тот, что сидит рядом со мной,
      — двадцать три года плюс-минус сколько-то, блондин, длинные вьющиеся волосы, темно-синие глаза, рост пять футов семь дюймов, вес примерно сто двадцать фунтов, остальные параметры не проверял, но они близки к тем, что у нашей дочки. Пол женский. В том, что она — женщина, я уверен, поскольку на ней нет даже набедренной повязки.
      — Хорошо, милый. Я выцарапаю ей глаза. Но сначала, конечно, покормлю.
      — Отлично. Но она угрозы не представляет, так как с нами ее муж, который следит за ней как ястреб. Я говорил, что он тоже голый? А?
      — Не говорил, но это любопытно.
      — Тебе нужны его данные? Если да, то в лежачем или стоячем положении?
      — Мой дорогой, ты просто старый развратник, что я и отмечаю с особым удовольствием. Перестань смущать наших гостей.
      — В моем методе ощущается благородное безумие, герцогиня. А голые они потому, что у них совсем нет одежды. Я подозреваю, что смутить их очень легко. Поэтому, пожалуйста, встречай нас у ворот с ворохом одежды. Нужную статистику ты имеешь, кроме… Марджи, дайте мне вашу ногу. — Парочка твоих сандалий подойдет, кажется. А ему — пара запатос  . Моих.
      — А его прочие размеры? Только не теряй времени на шуточки.
      — Примерно моего роста и ширины плеч, но я по меньшей мере фунтов на двадцать тяжелее. Так что возьми из того, что я носил, когда был похудее. А если Сибил опять набила дом своими юными варварами, пожалуйста, прими решительные меры, чтобы не подпускать их к воротам. Наши гости — люди скромные. Мы представим их, когда они оденутся.
      — Будет выполнено беспрекословно, сэр. Но, по-моему, самое время представить их мне.
      — Mea culpa  . Моя любовь, это Маргрета Грэхем, миссис Алек Грэхем.
      — Привет, Маргрета, приветствую вас в нашем доме.
      — Благодарю вас, миссис Фарнсуорт.
      — Кэтрин, моя дорогая, или Кейт.
      — Кэтрин. Не могу выразить, как мы благодарны вам за то, что вы делаете… когда мы так несчастны… — и тут моя любимая расплакалась. Потом вытерла глаза и сказала: — А это мой муж. Алек Грэхем.
      — Здравствуйте, миссис Фарнсуорт. И разрешите мне тоже поблагодарить вас.
      — Алек, везите девушку сюда немедленно. Я очень хочу ее видеть. И вас тоже.
      — Губерт говорит — двадцать две минуты, герцогиня, — вмешался Джерри.
      — Hasta la vista!  Отключайся и дай мне заняться делами.
      — Отбой.
      Джерри снова развернул сиденье.
      — Кейт найдет вам какую-нибудь нарядную одежду, Марджи… хотя в вашем случае следовало бы принять специальный закон против ношения одежды. Послушайте, а вы не замерзли? Я так развесил уши, что об этом и не подумал. Обычно я поддерживаю в машине такую температуру, чтобы чувствовать себя хорошо в одежде. Но Губерт может поправить все в одну минуту.
      — Я из викингов, Джерри, не мерзну никогда. В большинстве помещений мне просто жарко.
      — А как вы, Алек?
      — Мне достаточно тепло, — ответил я, лишь чуточку уклоняясь от истины.
      — Я думаю… — начал было Джерри… и тут небеса вдруг раскололись и с них хлынул ослепительный свет. А меня внезапно охватило горькое предчувствие беды, когда я понял, что мне так и не удалось привести свою любимую к состоянию благодати…

 
      Я ждал, когда же раздастся глас.
      Мои чувства смешались. Жаждал ли я вознестись живым на небо? Чувствовал ли себя готовым пасть в любящие объятия Иисуса? Да, Господь мой, да! Без Маргреты? Нет! Нет! Тогда ты избрал муки вечные в бездне? Да… Нет, но… Выбирай же!
      Мистер Фарнсуорт посмотрел вверх.
      — Видали, как пошла эта беби?
      Я тоже глянул сквозь прозрачную крышу автомобиля. Прямо над моей головой горело второе солнце. Мне показалось, что, по мере того как я присматриваюсь к небу, оно делается меньше и тусклее.
      Наш хозяин продолжал:
      — И тютелька в тютельку по времени. Вчера вылет задержался, пропустили «окно». Пришлось рокироваться. А когда сидишь на пусковой платформе и атомный котел уже запущен, то даже небольшая заминка, связанная с выходом на орбиту, может вполне лишить тебя всякой надежды на прибыль. А вчера-то и аварии не было. Так, никому не нужная проверка по приказу какого-то толстозадого из НАСА. Вот ведь как получается.
      Вообще-то он вроде бы говорил по-английски.
      — Мистер Фарнсуорт… Джерри… что это было? — еле переведя дух, спросила Маргрета.
      — А? Вы что — никогда не видели запусков ракеты?
      — Я не знаю, что такое запуск.
      — М-да… Марджи, тот факт, что вы с Алеком явились из другого мира, или миров, еще как-то не просочился в мою толстостенную черепушку. В вашем мире нет космических путешествий?
      — Я даже не понимаю, о чем вы говорите. Думаю, что нет.
      Я же был уверен, что знаю, о чем он говорит, а потому вмешался.
      — Джерри, вы имеете в виду полеты на Луну, не так ли? Как у Жюля Верна?
      — Да. Примерно так.
      — Это был эфирный корабль? Летящий к Луне? Святой Моисей! — Этот вульгаризм сорвался с моих уст непроизвольно.
      — Не торопитесь. Это не эфирный корабль, это беспилотная грузовая ракета. Направляется она не на Луну, а летит только до «Лео», который крутится на низкой околоземной орбите. Потом она вернется, сядет на мелководье вблизи Галвестона, а оттуда ее перевезут в Северотехасский порт, откуда снова запустят на следующей неделе. Но часть ее груза действительно попадет в Луна-Сити или в Тихо-Андер, а кое-что, может быть, даже на астероиды. Ясно?
      — Э-э-э… не вполне.
      — Ну, во время второго срока президентства Кеннеди…
      — Кого?
      — Джон Ф. Кеннеди. Президент с 1961 по 1963 год.
      — Извините. Мне опять придется переучивать историю. Джерри, что больше всего сбивает с толку при таких бросках из одной Вселенной в другую, так это не новая техника вроде телевизоров; или реактивных самолетов, или даже космических кораблей, а различия в истории.
      — Ладно… Когда доберемся до дому, я вам дам историю Америки и историю космических полетов. Дома у меня такого добра много. Я, знаете ли, в космосе, можно сказать, по горло — начал делать модели ракет еще мальчонкой, а теперь кроме «Грузовых перевозок Диана» у меня есть еще акции «Лестницы Иакова» и «Бобового стебля», обе в настоящее время вообще-то убыточны, но… — Думаю, он увидел выражение моего лица. — Извините. Вы сначала поройтесь в книгах, которые я вам дам, потом и поговорим. — Фарнсуорт посмотрел на приборную доску, нажал на что-то, опять посмотрел, снова нажал и сказал: — Губерт говорит, что звук будет слышен через три минуты и двадцать одну секунду.