Кто-то вошел в комнату и сделал мне укол. Боль моментально исчезла, и я уснула.
      Думаю, я спала долго. Или сны мои перепутались, или я временами просыпалась, а потом опять впадала в забытье, а может, и то и другое. Кое-что явно было во сне — собаки, конечно, могут разговаривать, я сама видела нескольких, но вряд ли собака станет читать лекцию о правах искусственных существ, а? Стоны, крики и снующие туда-сюда люди могли быть и наяву, но скорее это все-таки походило на сон, потому что, когда я попыталась встать с кровати, то не смогла даже поднять голову, не говоря уже о том, чтобы принять участие в общем веселье.
      Наконец в какой-то момент я решила, что окончательно проснулась, потому что наручники больше не стягивали мои запястья и щиколотки, а на глазах не было клейкой ленты. Но я не стала спрыгивать с койки и даже не открыла глаза — я понимала, что в самые первые секунды после того, как я подниму веки, у меня будет наилучшая, а может, и единственная возможность сбежать.
      Не двигаясь, я напрягла мышцы. Кажется, все тело послушно повиновалось мне, хотя почти везде оно здорово ныло. Одежда? Забыть о ней — я не только не имела понятия, где она может быть, но и тратить время на одевание, когда речь идет о вашей жизни, просто безумие. Давайте сообразим — в комнате, кажется, никого не было. А на этаже? Замереть и прислушаться. Когда (и если) Я буду уверена, что я одна на этаже, надо бесшумно встать с постели, быстро проскользнуть на лестницу, потом на третий этаж и на чердак. Там спрятаться. Дождаться темноты и — через чердак на крышу. Спуститься по задней стене и нырнуть в лес. Если я доберусь до леса, что начинается почти сразу за домом, они никогда меня не схватят, но… До тех пор я для них — удобная мишень.
      Шансы? Один из десяти. Может быть, один из семи, если я все еще в форме. Самое слабое место в этом плане то, что меня легко могут засечь до того, как я выберусь из дома, потому что… Потому что, если меня засекут — нет, пожалуй, когдаменя засекут, — мне придется не просто убивать, но убивать очень тихо…
      Какие есть еще варианты? Только один — лежать и ждать, пока меня ликвидируют, а это… Это случится вскоре после того, как Майор решит, что больше ему из меня ничего не выжать. Какими бы бездарными дилетантами они ни были, все же они — во всяком случае Майор — не так глупы, чтобы оставлять в живых свидетельницу, которую пытали и насиловали.
      Я навострила уши и стала напряженно вслушиваться.
      Нигде ни шороха. Нет смысла ждать дальше, каждая минута промедления приближала то время, когда шорохи появятся. Я открыла глаза.
      — Проснулась? Хорошо.
      — Босс! Где я?
      — Что за дурацкий вопрос. Фрайди, ты могла придумать что-нибудь поинтереснее. Закрой глаза и попробуй снова.
      Я огляделась по сторонам. Спальня или, может быть, больничная палата. Окон нет. Освещение искусственное. Гробовая тишина, не нарушаемая, а скорее усиленная легчайшим звуком невидимого вентилятора. Я снова взглянула на Босса — приятное зрелище. Все как всегда, даже старомодная повязка на глазу… Почему он, интересно, никак не сделает себе регенерацию? Не хочет тратить время? Его костыли стояли возле стола так, чтобы до них легко было дотянуться. Его обычный небрежно застегнутый выношенный костюм, напоминающий плохо подогнанную пижаму… Я была жутко рада его видеть.
      — Я хочу знать, где я. И как сюда попала. И почему… Это где-то под землей, конечно… Но где?
      — Разумеется, под землей — метров… Несколько. Где — тебе будет сказано, когда в этом появится необходимость, или, во всяком случае, как отсюда выбраться и как сюда добраться. Это был основной недостаток нашей Фермы — приятное местечко, но слишком многим было известно, где оно находится. Так что вопрос: «Почему?» — вряд ли уместен. С вопросом: «Как?» — можно подождать. А теперь докладывай.
      — Босс, вы, как никто другой, умеете раздражать людей.
      — Долго этим занимался. Докладывай.
      — А ваш отец наверняка встретил вашу мать в дешевом отеле. И даже не снял перед ней шляпу.
      — Они познакомились на пикнике, устроенном баптистской воскресной школой. И у обоих были прекрасные манеры. Докладывай.
      — Черт бы вас побрал! Путешествие на Эль-5 обошлось без всяких инцидентов. Я нашла мистера Мортенсона и отдала ему содержимое своего фальшивого пупка. Эта процедура была неожиданно прервана — случилось кое-что странное: на космической станции вдруг возникла какая-то эпидемия, неизвестные микробы в воздухе, и… Мне стало плохо. Мистер Мортенсон был очень добр, он отвез меня к себе домой, и там его жена окружила меня самой нежной заботой и прекрасным уходом. Босс, я хочу, чтобы все их расходы, связанные со мной, были оплачены.
      — Учту. Продолжай.
      — С головой у меня творилось что-то странное, поэтому я на неделю выбилась из графика. Но как только я почувствовала, что могу уехать, мистер Мортенсон сообщил мне, что посылка для вас уже со мной. Каким образом, Босс? Опять в тайнике за пупком?
      — И да, и нет.
      — Какого черта! Это не ответ.
      — Был использован твой искусственный карман.
      — Я так и думала. Хотя там нет нервных окончаний, я все равно что-то чувствую — может быть, небольшое давление, — когда он наполнен, — я надавливала слегка на живот вокруг пупка и напрягла мышцы живота. — Но он пустой!.. Вы вынули?..
      — Нет. Это сделали наши противники.
      — Значит, я провалилась! О, Господи! Босс, это ужасно…
      — Нет, — мягко возразил он. — Ты справилась с заданием. Несмотря на огромную опасность и множество труднейших препятствий, ты справилась и справилась прекрасно.
      — Правда? (Вы когда-нибудь получали «Бриллиантовый крест»?) Босс, может быть, хватит говорить загадками. Объясните все толком.
      — Объясню.
      Пожалуй, сначала лучше я объясню вам кое-что. С помощью пластической операции мне был сделан искусственный карман внутри пупка. Он, конечно, невелик, но даже в пространство размером в один кубический сантиметр можно втиснуть довольно много микрофильмов. Вход в карман абсолютно не виден, края разреза специальным клапаном удерживаются плотно сдвинутыми. Мой пупок выглядит совершенно нормальным. Многие беспристрастные судьи всегда говорили, что у меня очень красивый живот и очаровательный пупок… А это, между прочим, в некоторых (очень важных) отношениях гораздо существенней, чем смазливое личико, которого, кстати, у меня нет.
      Силиконовый эластичный клапан постоянно держит края входа в карман сомкнутыми — даже когда я без сознания. Это очень важно, потому что там нет нервных окончаний, которыми можно было бы контролировать напряжение и которые есть, скажем, во влагалище и горловых связках (у некоторых). Чтобы наполнить карман, смажьте клапан любым смягчающим кремом — не на спирту — и вдавите нужный предмет внутрь большим пальцем — только без всяких зазубрин и острых углов, уж будьте так любезны. Чтобы вынуть предмет, пальцами обеих рук я развожу связки, насколько это возможно, напрягаю брюшные мышцы, и… он выскакивает.
      Искусство прятать что-то в человеческом теле имеет вековую историю. Классические способы включают в себя — рот, ноздри, желудок, кишечник, мочевой пузырь, влагалище, пустую глазницу, ушные раковины. Есть экзотические, но не очень действенные методы использования татуировок — иногда с волосяным покровом. Но любой из подобных классических способов прекрасно известен всякому таможеннику и каждому агенту (частному или правительственному) на Земле, на Луне, на космических станциях и других планетах — словом, везде, где только ступала нога человека. Поэтому забудьте о них. Единственный классический метод, которым можно провести профессионала, это «подкожное письмо». Но подкожное письмо требует действительно высокого мастерства и, даже если оно выполнено с высоким знанием дела, тот, на ком оно «написано» не должен подозревать об этом, чтобы не выболтать под наркотиком.
      Теперь взгляните на пару сотен пупков, которые вам по тем или иным причинам будет позволено увидеть. Поскольку теперь кое-кто узнал о моем кармане, вполне возможно, что среди этих двух сотен (или двух тысяч — это уж зависит от вашей общительности) найдется два или три подвергнутых такой же пластической операции. Вполне возможно, что скоро их будет множество, поскольку всякое новшество перестает быть новшеством, как только о нем знают больше двух человек. Таким образом, вскоре таможенники станут тыкать своими заскорузлыми пальцами в каждый пупок, и… я надеюсь, многие из этих офицеров нарвутся на сильный удар по глазам (или по другим местам — не менее ранимым) от разъяренных жертв — пупок, знаете ли, очень нежная штука и страшно боится щекотки.
      — Фрайди, слабое место твоего кармана заключается в том, что при любом умелом исследовании…
      — Это были дилетанты.
      — …Или грубом допросе под наркотиком тебя могут вынудить упомянуть о его существовании.
      — Это могло быть после того, как они накачали меня «болтливым соком». Пока я была в сознании, я уверена, что не говорила об этом.
      — Может быть. Или слушок мог дойти до них по другим каналам, ведь несколько человек знали об этом — ты, я, три медсестры, два хирурга, один анестезиолог. Возможно, кто-то еще. Словом, слишком многие. Неважно, откуда наши противники узнали, но они вынули то, что у тебя там было. Не надо корчить постную физиономию — все, что они получили, это микрофильм с длинным перечнем всех ресторанов, переснятым с телефонной книги бывшего города Нью-Йорка за 1928 год. Наверняка где-то сейчас трудится компьютер, пытаясь подобрать ключ к «коду», что займет у него довольно много времени, потому что никакого кода там нет, а значит, нет и ключа. Этот «багаж» всего лишь фальшивка, так что расслабься.
      — И ради этого я проделала весь путь на Эль-5, жрала черте что, чуть не блевала в этой проклятой «бобовой» капсуле, да еще вдобавок ко всему меня трахнули какие-то грязные ублюдки!
      — Фрайди, о последнем я очень сожалею. Но неужели ты полагаешь, что я стал бы рисковать жизнью своего самого блестящего агента ради ерунды?
      (Теперь вы понимаете, почему я работаю на этого самонадеянного ублюдка? Чего только не добьешься лестью.)
      — Прошу прощения, сэр.
      — Нащупай свой шрам от аппендицита.
      — Что? — Я сунула руку под простыню и потрогала шрам пальцами, потом откинула простыню и взглянула на свой живот. — Какого черта?
      — Разрез был не длиннее двух сантиметров и точно по шраму — мышечная ткань оставалась нетронутой. «Багаж» был вынут двадцать четыре часа назад из этого же разреза. С помощью ускоренного метода заживления через два дня, — так мне сказали, — ты не сумеешь обнаружить новый шрам на старом. Кстати, я очень рад, что Мортенсоны обеспечили тебя таким хорошим уходом, потому что, уверен, те искусственные симптомы лихорадки, которые пришлось у тебя вызвать, чтобы скрыть, что на самом деле с тобой происходит, были не очень-то приятны. Между прочим, там и вправду была короткая вспышка эпидемии катаральной лихорадки — где-то нарушилась герметичность.
      Босс замолчал. Я, разумеется, не стала спрашивать, что же на самом деле я тащила в этом шраме — все равно он не сказал бы. Помолчав, он произнес:
      — Ты говорила о возвращении.
      — Обратное путешествие обошлось без приключений. Босс, в следующий раз, когда вы пошлете меня в космос, я хочу лететь первым классом — в нормальном антигравитационном корабле. А не в этой дурацкой капсуле! Не верю я в эти фокусы.
      — Технический анализ много раз подтверждал, что «небесный крюк» гораздо безопаснее любого корабля. Катастрофа с «парящим тросом» была результатом саботажа, а не технических неполадок.
      — Вы просто скуповаты.
      — Не стану спорить с тобой, тем более, что это, по-моему, обыкновенная трусость с твоей стороны. Можешь в дальнейшем пользоваться антигравитационными кораблями, если позволят время и обстоятельства. На этот раз были свои причины — и весьма серьезные, — чтобы ты летела «бобовой» капсулой.
      — Может быть и так, но кое-кто повис у меня на хвосте, когда я вылезла из этой капсулы. И как только мы остались одни, я убила его.
      Я замолчала. Когда-нибудь настанет такой день и я сумею вызвать на его физиономии хоть тень удивления… Я подошла к этой теме с другой стороны:
      — Босс, — сказала я, — мне необходимо пройти повторный курс тренировок с некоторой переориентацией.
      — Вот как? Переориентация? Интересно, в какую сторону?
      — У меня слишком быстрая реакция — реакция убийства. Я не преувеличиваю. Тот парень не сделал ничего такого, чтобы его стоило убивать. Конечно, он следил за мной. Но мне было вполне достаточно стряхнуть его с хвоста там, или в Найроби, или в конце концов вырубить его на пару часов и убраться восвояси.
      — Мы обсудим это позже. Продолжай.
      Я рассказала ему про «следящий глаз» и про четыре удостоверения личности Белсена, про то, как я избавилась от них, а потом про путешествие домой.
      — Ты не упомянула про взрыв отеля в Найроби, — прервал он меня.
      — М-мм? Но, Босс, это же не имело ко мне никакого отношения. Я уже была на полпути в Момбасу.
      — Дорогая Фрайди, ты все-таки очень наивна. Огромное количество людей и громадные суммы денег были задействованы, чтобы помешать тебе выполнить задание, включая и вооруженное нападение на нашу бывшую Ферму, Ты могла хотя бы предположить, что взрыв в «Хилтоне» был произведен с единственной целью — ликвидировать тебя.
      — М-мда. Босс, вы ведь наверняка знали, что дело это крутое. Неужели вы не могли меня предупредить?
      — Думаешь, ты была бы более аккуратна и решительна, если бы я напичкал тебя предупреждениями о непредсказуемых опасностях? Думаешь, справилась бы лучше? Дорогая моя девочка, ты не сделала ни одной ошибки.
      — Черта с два! Дядя Джим встретил мой вагон, а он ведь никак не мог знать время моего прибытия — одно это должно было сразу включить сирену в моей башке. В тот самый момент, когда я увидела его, мне тут же надо было ринуться обратно в туннель и на первой попавшейся капсуле убраться подальше…
      — Что чрезвычайно затруднило бы нам встречу с тобой и свело бы на нет все твое поручение так же неминуемо, как в случае, если бы ты просто потеряла свой «багаж». Детка, если бы все шло без сучка и задоринки, Джим обязательно встретил бы тебя по моему приказу — ты недооцениваешь мою сеть разведки, а заодно и ту тщательность, с которой мы прикрывали тебя. Я не послал Джима встречать тебя, потому что сам в это время уносил ноги — фигурально выражаясь, конечно. Был в бегах и, поверь мне, очень торопился. Полагаю, Джим получил каблограмму от нашего человека или от противника, а скорее всего, от обоих.
      — Босс, если бы я это знала, я скормила бы Джима его собственным лошадям. Черт! Он ведь мне очень нравился… Когда придет время, я хочу убрать его сама, слышите! Он мой.
      — Фрайди, в нашей работе иметь зуб на кого-то — нежелательно. Просто непрофессионально.
      — Со мной этого почти не бывает, но дядя Джим — особый случай. Есть, правда, еще один, с кем я тоже хочу разобраться сама, но мы поспорим об этом позже… Скажите, а правда, что дядя Джим был священником?
      Босс почти удивился.
      — Где ты слышала эту чушь?
      — Так… Ходили слухи.
      — Ничто человеческое… Глупо верить слухам. Я могу уточнить. Пруфит был уголовником. Я повстречался с ним в тюрьме, где он оказал мне одну услугу. Значительную услугу, и поэтому я дал ему место в нашей организации. Это была моя ошибка. Непростительная ошибка, поскольку уголовник всегда остается уголовником — он просто не может иначе. Но я тогда жаждал верить людям, доверять. Был у меня такой дефект. Я полагал, что давно избавился от этой слабости. Но ошибался. Продолжай.
      Я стала рассказывать ему, как меня схватили:
      — Их было пятеро, по-моему. А может, всего четверо.
      — Полагаю, шестеро. Как они выглядели?
      — Не помню, Босс, мне было не до того. Разве что один из них… Перед тем как убить, я успела окинуть его взглядом: рост — около ста семидесяти пяти, весит килограммов семьдесят пять или семьдесят шесть. Лет тридцати пяти, чисто выбрит, славянские черты лица. Кроме него никого не помню, он просто стоял так неподвижно, почти не шевелясь… Даже когда у него треснула шея.
      — Второй, которого ты убила, был блондин или брюнет?
      — «Белсен»? Брюнет.
      — Нет, тот, что на Ферме… Ну, да ладно. Ты убила двоих и искалечила, как минимум, еще троих, пока они не навалились на тебя всем весом и не прижали к земле. Должен заметить, что твой инструктор знает свое дело. Отступали мы в спешке и не сумели предотвратить этой ловушки для тебя, но… На мой взгляд, ты выиграла сражение. Пусть ты и лежала прикованная к койке без сознания, но в конечном счете именно ты одержала победу. Продолжай.
      — Пожалуй, вот и все, Босс. Дальше — групповое изнасилование, потом допрос. Вернее, целых три — простой, под наркотиком и болевой.
      — Я очень сожалею об изнасиловании, Фрайди. Ты получишь надбавку и увидишь, что я намного увеличил ее, потому что, насколько я могу судить, обстоятельства были крайне унизительны.
      — Да нет, ничего особенного. Меня трудно назвать девственницей, и я могу припомнить несколько светских раутов «по согласию», которые были почти столь же неприятны. Но это за исключением одного. Лица я не видела, но я узнаю его. Он мне нужен, Босс! Он нужен мне так же, как дядя Джим и даже больше, потому что я хочу немножко помучить его, прежде чем он умрет.
      — Я могу лишь повторить то, что уже сказал. Личные пристрастия и злоба для нас — это ошибка. Они порой мешают остаться в живых.
      — Ради этого парня я готова рискнуть, Босс. Я не собираюсь платить ему изнасилованием за изнасилование — им приказали изнасиловать меня, потому что кто-то руководствовался дурацкой теорией, будто это размягчает жертву перед допросом. Но мужик должен принять ванну, сходить к дантисту и почистить зубы, прежде чем… Кроме того, ему следовало объяснить, что невежливо бить женщину, которую ты только что трахнул. Я не знаю его в лицо, но знаю голос, знаю запах и телосложение и знаю кличку. Булыжник, или Бульник.
      — Джереми Булфорд.
      — Да? Вы его знаете? Где он?
      — Когда-то знал, а недавно видел. Мир праху его.
      — Правда? А, черт! Надеюсь, его смерть была нелегкой.
      — Нелегкой, Фрайди, я не рассказал тебе сразу всего, что сам знаю…
      — Вы никогда этого не делаете.
      — …Потому что хотел сначала выслушать тебя. Им удалось захватить Ферму, потому что Джим Пруфит вырубил всю энергию перед самым нападением. Из-за этого те из нас, кто носят личное оружие, остались с ним, а остальные — большинство, — с голыми руками. Я приказал отступить, и мы ретировались, или, если угодно, сбежали через туннель, оборудованный после переустройства Фермы. С горечью и гордостью могу сказать, что трое из наших лучших людей остались с оружием прикрывать наш отход и с честью погибли. Я знаю, что они погибли, потому что сам не закрывал туннель до тех пор, пока не услышал, что в него ворвались нападавшие. Тогда я взорвал его… Потребовалось несколько часов, чтобы собрать достаточно людей и контратаковать, а главное, нам нужно было достать хотя бы один гравилет, чтобы перевезти тебя.
      — Откуда вы знали, что я еще жива?
      — Оттуда же, откуда я знал, что в туннель ворвались нападавшие — следящая и записывающая аппаратура. Фрайди, все, что делала ты и что делали с тобой, все, что говорила ты и говорили тебе, просматривалось и записывалось. Я не мог просмотреть все лично — был занят подготовкой к контратаке, — но как только нашлось время, отдельные части мне прокрутили. Позволь добавить, что я горжусь тобой… Зная, какие камеры фиксировали те или иные помещения, мы точно знали: где тебя держат, в каком ты положении, сколько их всего в доме, в каких они помещениях и кто из них бодрствует. Когда подоспела команда на гравилете, я полностью контролировал ситуацию в доме. Мы ударили… То есть я хочу сказать, наши люди ударили — я на этих двух костылях не возглавлял атаки, но нажимал на кнопки и махал дирижерской палочкой. Наши люди проникли в дом, четверо забрали тебя — один из них был вооружен лишь кусачками для металла, — и все покинули помещение. Операция заняла три минуты одиннадцать секунд. После этого дом был взорван.
      — Босс, ваш любимый дом!
      — Когда тонет корабль, некогда думать о гардинах в кают-компании. Мы все равно не смогли бы использовать дом в дальнейшем. А уничтожив его, мы уничтожили разом все секретные записи и все секретные (и лже-секретные) ловушки, которыми могли воспользоваться другие. Что еще важнее, мы одним махом избавились от тех, кто выдал кое-какие из этих секретов. Перед тем как воспользоваться зажигательной смесью, наш отряд выстроился цепью перед зданием, и каждый, кто пытался выскочить, был застрелен на месте… Кстати, именно тогда я и имел удовольствие взглянуть на твоего приятеля, Джереми Булфорда. Его ранили в ногу, когда он пытался выскочить из западного крыла, он дернулся было назад, потом передумал и снова попытался выбежать, но… Было уже поздно, огонь настиг его. Судя по звукам, которые он издавал, могу уверить тебя, что умирал он не легко.
      — Ох, Босс… Когда я говорила, что хочу наказать его, прежде чем убью, я вовсе не имела в виду, что сожгу его заживо.
      — Не веди он себя, как кобыла, рвущаяся в горящее стойло, то умер бы, как все остальные, — легко и быстро, от лазерного луча. Умер бы мгновенно, потому что пленных мы не брали.
      — Даже для допроса?
      — Даже. Это, конечно, неправильно, но таково было мое распоряжение. Моя дорогая Фрайди, тебя ведь с нами не было, и ты не знаешь, в каком все были настроении. Все слышали пленки, во всяком случае те, где были записи изнасилования и третьего допроса. Наши ребята и девчонки не стали бы брать пленных, прикажи я им хоть двести раз. Так что я даже и не пытался. И хочу, чтобы ты знала, что все твои коллеги оченьвысокого мнения о тебе — включая и тех, кто никогда тебя не видел, и тех, кого вряд ли увидишь когда-нибудь ты.
      Босс потянулся за костылями и выпрямился.
      — Я уже нахожусь здесь на семь минут дольше, чем мне позволил твой врач. Мы поговорим завтра. Сейчас отдыхай. Сестра сделает тебе укол, и ты заснешь. Спи и приходи в себя.
      На несколько минут я была предоставлена сама себе. Эти минуты я блаженно наслаждалась ощущением тепла и покоя. «Высокого мнения»… Когда у вас никого нет и по-настоящему быть никого не может, такие слова значат для вас все. Эти слова наполнили меня таким теплом… Мне даже стало совершенно наплевать на то, что я — не человек.

      Когда-нибудь я все-таки переспорю Босса. Только не надо ахать и охать. Были, бывали деньки, когда мне удавалось устоять перед его аргументами — в те дни, когда он не навещал меня.
      Началось все с различия в наших точках зрения на то, сколько я должна еще торчать здесь — на лечении. Я была готова отправиться домой или вернуться к своим обязанностям через четыре дня. Нет, я не собиралась сразу возвращаться на поле боя и принимать участие в крутых операциях, но я могла взяться за какое-нибудь нетрудное задание или… отправиться в путешествие в Новую Зеландию, что, конечно, было бы намного приятнее. Все мои раны зажили.
      Их было не так уж и много: несколько ожогов, четыре сломанных ребра, простой перелом левой берцовой кости, осколочные переломы костей правой ноги и три сломанных пальца на левой, черепная трещина (без осложнений) и еще (противная травма, но меньше всего отражающаяся на моей трудоспособности) — кто-то ухитрился оторвать мой правый сосок.
      Этот последний эпизод, да еще ожоги и сломанные пальцы на ноге — я хорошо помню, а что касается всего остального, то, по-видимому, я уже была в отключке.
      — Фрайди, ты прекрасно знаешь, что на регенерацию соска уйдет как минимум шесть недель, — сказал Босс.
      — Да, но пластическая операция займет всего неделю. Доктор Крэсни сам мне сказал: «Девушка, если кто-то из нашей организации травмирован во время исполнения служебных обязанностей, ему предоставляются для полного выздоровления все средства, которыми располагает современная медицина. Помимо этого обычно правила, в твоем случае есть еще одна причина — настолько важная, что ее одной было бы достаточно. На всех нас лежит моральное обязательство сохранять и оберегать красоту в этом бренном мире — она не должна исчезнуть, и каждая утрата здесь может стать невосполнимой. У тебя исключительно красивое тело, и любая порча его вызывает горькое сожаление. Оно должно быть восстановлено». А я говорю, что косметической операции мне вполне достаточно. Во всех случаях я не соберусь заливать молоко в эти кувшины. А уж тому, кто окажется со мной в постели, можете быть уверены, будет абсолютно все равно.
      — Фрайди, ты убедила себя в том, что тебе никогда не понадобится никого кормить грудью. Но даже с эстетической точки зрения нормальная грудь весьма отличается от пластиковой имитации. Конечно, предполагаемый сексуальный партнер может и не знать, но… Ты знаешь, и я знаю. Нет, моя дорогая. Ты будешь точно такая, как прежде.
      — М-мда? А когда, интересно, вы займетесь регенерацией глаза?
      — Не груби, детка. В моем случае эстетический фактор не играет никакой роли.
      Итак, я обрету свою грудь в прежнем, а может, даже и в лучшем виде. Следующий спор возник по поводу нового курса тренировки, который был нужен мне, чтобы слегка понизить мой рефлекс убийства. Когда я вновь заговорила об этом, Босс взглянул на меня с таким выражением лица, будто вонзил зубы в лимон.
      — Фрайди, я не помню, чтобы ты когда-либо совершала убийство, которое обернулось бы ошибкой. Были случаи, чтобы ты убивала кого-то, о которых я не знаю?
      — Нет-нет, — торопливо сказала я, — до того, как я стала работать на вас, мне никого не приходилось убивать, и нет ничего такого, о чем бы я вам не докладывала.
      — В таком случае все твои убийства были совершены, как обычные акты самообороны.
      — Все, кроме эпизода с этим Белсеном. Это не было самообороной, он ведь и пальцем до меня не дотронулся. Белсен, или как его…
      — Бюмон. Во всяком случае именно это имя использовал чаще других. Самооборона подчас означает: «Делай с другими то, что они сделают с тобой, но бей первым». Де Камп, по-моему. Или какой-то другой философ-пессимист двадцатого столетия. Я познакомлю тебя с досье Бюмона, чтобы ты сама могла убедиться в том, что ему лучше быть мертвым.
      — Не стоит утруждать себя, как только я заглянула в его бумажник, я поняла, что он преследует меня вовсе не для того, чтобы закадрить. Но я поняла это уже после.
      Прежде чем ответить, Босс на несколько секунд задумался, что случалось крайне редко. Потом он сказал:
      — Фрайди, ты хотела бы сменить жанр и стать исполнителем?
      У меня отвисла челюсть, и я широкого раскрыла глаза — другого ответа у меня не нашлось.
      — Я вовсе не собирался пугать тебя увольнением с должности, — продолжал он. — Ты поймешь, что наша организация включает в себя и исполнителей убийств. Однако я не хотел бы терять тебя в качестве курьера — ты лучшая из лучших. Но мы всегда нуждаемся в профессиональных убийцах, поскольку продолжительность их службы невелика. Однако между курьером и профессиональным исполнителем есть очень существенная разница: курьер убивает только в случае самообороны, чаще всего рефлекторно и… я полагаю, всегда с некоторой вероятностью ошибки — ведь не все курьеры обладают твоей блестящей способностью мгновенного сопоставления всех факторов и принятия единственно верного решения.
      — Вот как!
      — Ты не ослышалась. Фрайди, ты недооцениваешь себя, и это — одна из твоих слабостей. Профессиональный исполнитель убивает не рефлекторно, а по тщательно спланированному расчету. Если расчет оказывается настолько неверен, что ему приходится убивать рефлекторно, он почти наверняка беспомощен. Убивая, он всегда знает зачем и соглашается с необходимостью, в противном случае… я никогда не пошлю его на задание.
      Спланированное убийство? Убийство по выбору? Утром встать, позавтракать, встретиться с жертвой и холодно и спокойно ликвидировать ее? А потом с удовольствием пообедать, поужинать, развлечься и лечь спать?
      — Босс, я… По-моему, это не моя стихия.
      — Я тоже не уверен, что у тебя подходящий темперамент для этого.