Роберт ХАЙНЛАЙН
      ФЕРМЕР В НЕБЕ
      Глава 1
      Земля
      Наш отряд провел весь день в горах Сьерра-Невада и припозднился с возвращением. Из лагеря мы снялись вовремя, но транспортный контроль завернул нас на восток из-за погодных условий. Я был не в духе: когда меня нет дома, отец, как правило, сидит без ужина. Да еще вторым пилотом мне навязали новичка; мой помощник заболел, и наш скаутский руководитель мистер Кински подсунул мне этого пижона. Сам мистер Кински летел в другом вертолете, с отделением "Пантер". - А немного побыстрее нельзя? - поинтересовался пижон. - Слыхал когда-нибудь о правилах движения? - спросил я в ответ. Вертолет, управляемый наземной службой, медленно плыл на автопилоте по грузовому воздушному коридору, куда нас втиснул транспортный контроль. Пижон рассмеялся. - Так ты же в любой момент можешь сослаться на экстренные обстоятельства. Смотри, как это делается! - Он включил микрофон. - "Лиса восемь-три" вызывает транспортный... Я вырубил связь, включил передатчик снова и, когда транспортники отозвались, сказал, что мы вызвали их по ошибке. Пижон скривился. - Какой примерный маменькин сыночек! - пропел он приторным голоском. Вот этого ему говорить явно не следовало. - Убирайся на корму, - сказал я, - и позови ко мне Слэта Кейфера. - Зачем это? Он же не пилот! - Можно подумать, что ты пилот! Весите вы одинаково, а я не хочу, чтобы наша развалюха потеряла равновесие. Пижон поглубже уселся в кресло. - Старик Кински назначил меня вторым пилотом. Я никуда не уйду. Я сосчитал до десяти и спустил это дело на тормозах. Пилотская рубка в воздухе - не место для драки. Больше мы не разговаривали до тех пор, пока я не посадил вертолет на плато Северный Диего и не вырубил мотор. Конечно, мы прилетели последними. Мистер Кински нас уже ждал, но я его в упор не видел; я вообще никого не видел, кроме этого пижона. Я схватил его за грудки. - А ну повтори, что ты сказал! Рядом с нами словно из-под земли вырос мистер Кински. - Билл! - проговорил он. - Билл! Что все это значит? Я чуть было не выпалил, что сейчас пересчитаю пижону зубы и освобожу от лишних, но сдержался. Мистер Кински повернулся к пижону: - Что случилось, Джонс? - Я ничего не делал! Спросите кого угодно! Я хотел заявить, что об этом он будет рассказывать совету пилотов: неподчинение в воздухе - проступок серьезный. Но меня остановила фраза "спросите кого угодно". Никто нашу стычку не видел. Мистер Кински посмотрел на нас обоих и сказал: - Билл, построй свое отделение, сделай перекличку и распусти ребят. Так я и сделал, а потом отправился домой. Домой я пришел измотанный и взвинченный. По дороге прослушал новости: ничего хорошего. Из пайка опять урезали десять калорий. От этого известия есть захотелось еще сильнее, и я снова вспомнил, что отец наверняка сидит без ужина. Потом по радио передали, что "Мейфлауэр" наконец готов к полету, уже составляют списки эмигрантов. Счастливчики, подумал я. Никаких тебе урезанных пайков. Никаких пижонов Джонсов. И новенькая с иголочки планета. Джордж - это мой отец - сидел в комнате, просматривая газеты. - Привет, Джордж, - сказал я. - Ты ужинал? - Привет, Билл. Нет еще. - Сейчас что-нибудь сообразим. Я заглянул в кладовку и обнаружил, что отец не только не ужинал, но и не обедал. Надо приготовить чего-нибудь посущественнее. Я вытащил из холодильника два синтетических бифштекса, сунул их в скороварку, чтобы оттаяли, туда же отправил здоровенную печеную картофелину для отца и поменьше - для себя. Потом выудил из морозилки пакет с салатом и оставил его оттаивать на столе. Пока я возился, наливая кипяток в чашки с бульонными кубиками и кофейным порошком, бифштексы созрели для жарения. Я перекинул их в печку, поставил ее на средний режим и подбавил жару скороварке, чтобы картошка прогрелась одновременно с бифштексами. Потом - назад к холодильнику, пара мороженых на десерт - и обед готов. Картошка уже согрелась. Я глянул в свою расходную книжку, решил, что мы можем себе это позволить, и шлепнул на картофелины по кусочку маргарина. Тут звякнула печка, я вытащил бифштексы, накрыл на стол и зажег свечи, как любила делать Анна. - Кушать подано, - провозгласил я. Вернулся на кухню, в темпе переписал с оберток калории и баллы и сунул упаковки в мусоросжигатель. Записи расходов всегда должны быть в порядке. Отец сел за стол вместе со мной. Если не считать времени, потраченного на записи, приготовление ужина заняло всего две минуты и двадцать секунд; не понимаю, почему женщины поднимают столько шума из-за стряпни. Системы у них нет, вот в чем беда. Отец втянул носом воздух и ухмыльнулся. - Билл, да ты просто транжира! Так мы быстро вылетим в трубу. - Спокойно, - заявил я. - За этот квартал мы все еще в плюсе. - Я помрачнел. - Но если они не перестанут урезать рацион, в следующем квартале нам придется туго. Рука Джорджа замерла в воздухе с кусочком бифштекса на вилке. - Опять? - Опять. Слушай, Джордж, я ничего не понимаю. Год был урожайный, в Монтане вступила в строй дрожжевая фабрика... - Ты ведь слушаешь продовольственные сводки, Билл? - А как же! - А ты обратил внимание на результаты переписи населения в Китае? Вот и прикинь, что получается. Я понял, что он имеет в виду, и бифштекс внезапно показался мне куском старой резины. Что толку стараться, рассчитывать, если на другой стороне глобуса люди сводят на нет все твои усилия? - Эти чертовы китайцы вместо того, чтобы плодить детей, лучше бы жратву выращивали! - Делиться с ближним нужно по-братски, Билл. - Но... - начал я и заткнулся. Отец прав, конечно. Он почти всегда прав. Но все равно это как-то несправедливо. - Ты слышал про "Мейфлауэр"? - спросил я, чтобы переменить тему. - "Мейфлауэр"? А что с ним? - неожиданно насторожился отец. Меня это удивило. После смерти Анны (Анна - это моя мать) мы с Джорджем были настолько близки, насколько это вообще возможно между людьми. - Ну, он готов к полету, вот и все. Они начинают набирать пассажиров. - Да? - Опять этот настороженный тон. - Расскажи лучше, что вы сегодня делали. - Ничего особенного. Прошли пешком миль пять на север от лагеря. Мистер Кински кое-кого проэкзаменовал. Я видел горного льва. - Серьезно? Я думал, они уже все вымерли. - Ну, во всяком случае, мне так показалось. - Наверное, так оно и было. А еще? Я поколебался, потом рассказал ему про стычку с пижоном Джонсом: - Он даже не из нашего отряда! Какое право он имеет вмешиваться в управление вертолетом? - Ты поступил правильно, Билл. Похоже, этот пижон Джонс, как ты его называешь, просто не дорос до звания пилота. - Между прочим, он на год старше меня. - В мое время детям до шестнадцати вообще не давали водительских прав. - Времена меняются, Джордж. - Это верно. Верно. Отец внезапно погрустнел. Я понял, что он думает об Анне, и быстро проговорил: - Возраст - это неважно, но как такое ничтожество, как Джонс, могло пройти тест на психическую устойчивость? - Психические тесты несовершенны, Билл. Впрочем, как и люди. - Отец откинулся на спинку кресла и зажег трубку. - Хочешь, я уберу сегодня со стола? - Нет, спасибо. Он вечно об этом спрашивал, а я всегда отказывался. Отец у меня рассеянный - запросто может швырнуть записи рациона в мусоросжигатель. Я-то все уберу как положено. - Хочешь партию в криббидж [Карточная игра (здесь и далее примечания переводчика)]? - предложил я. - Да я же тебя без штанов оставлю! - Это мы еще посмотрим! Я убрал со стола, сжег тарелки и пошел в гостиную. Отец вытащил игральную доску и карты. Мысли его явно где-то витали. Я уже готов был воткнуть фишку в последнюю дырочку, а он так и не начал играть по-настоящему. В конце концов он отложил карты и посмотрел мне прямо в глаза. - Сынок... - Чего? То есть - да, Джордж? - Я решил эмигрировать на "Мейфлауэре". Я свалил на пол игральную доску. Поднял ее, вдохнул поглубже и постарался попасть в тон: - Вот здорово! Когда мы летим? Отец яростно пыхнул трубкой. - В том-то и дело, Билл. Ты останешься здесь. Я онемел. Таких номеров отец еще никогда не откалывал. Я сидел, беззвучно, как рыба, разевая рот. Наконец мне удалось выдавить: - Отец, ты шутишь! - Нет, сынок. - Но почему? Ответь мне только на один вопрос: почему? - Видишь ли, сынок... - Зови меня Биллом. - О'кей, Билл. Я решил попытать счастья в колониях - но это не значит, что я имею право ломать твою жизнь. Тебе нужно получить образование, а на Ганимеде нет приличных колледжей. Закончишь учебу и тогда, если захочешь эмигрировать, милости просим! - И в этом вся причина? Единственная причина? Только из-за колледжа? - Да. Ты останешься здесь и получишь диплом. А еще лучше - ученую степень. А потом, если будет желание, присоединишься ко мне. Это не проблема: претенденты, имеющие в колониях близких родственников, идут вне очереди. - Нет! Отец упрямо нахмурился. Но я тоже упрямый. - Джордж, выслушай меня. Если ты оставишь меня здесь, это ничего не изменит. В колледж я не пойду. Я уже сейчас могу сдать экзамены на гражданство третьего класса. Получу разрешение на работу... - Тебе не нужно разрешение на работу, - оборвал меня отец. - Я оставлю тебе деньги, Билл. Ты... - "Оставлю деньги"! Да я не возьму ни гроша, если ты смотаешься и бросишь меня! Буду жить на стипендию, пока не сдам экзамены и не получу рабочую карточку! - Потише, сынок! Ты ведь гордишься тем, что ты скаут? - Ну... Да, конечно. - Помнится мне, скауты должны быть послушными. И вежливыми, кстати, тоже. Он, как всегда, попал в самую точку. Мне не следовало об этом забывать. - Джордж! - Да, Билл? - Если я тебе нагрубил, извини. Но скаутские законы вовсе не для того придуманы, чтобы все кому не лень могли вить из нас веревки. Пока я живу в твоем доме, я тебе подчиняюсь. Но если ты бросишь меня и уедешь, то потеряешь все права на меня. Это справедливо, так ведь? - Будь благоразумным, сынок. Я ведь желаю тебе только добра. - Не увиливай, Джордж. Это справедливо или нет? Если ты улетишь за сотни миллионов миль, как ты сможешь распоряжаться моей жизнью? Я сам буду отвечать за себя. - Но я тем не менее останусь твоим отцом. - Отцы и сыновья должны жить вместе. Насколько я помню, отцы, приплывшие в Америку на древнем "Мейфлауэре" ["Мейфлауэр" - название корабля, на котором в 1620 г. в Северную Америку прибыла группа английских переселенцев-пуритан, основавших поселение Новый Плимут, положившее начало колониям Новой Англии], привезли с собой детей. - Это совсем другое дело. - Почему? - Да потому что Ганимед гораздо дальше - и там куда опаснее. - Опаснее? Но половина колонии в Плимут-роке вымерла в первую же зиму - это общеизвестный факт. А расстояние не играет никакой роли, главное - сколько времени нужно на его преодоление. Если бы мне сегодня пришлось возвращаться домой на своих двоих, я топал бы еще целый месяц. Первые переселенцы пересекали Атлантику за шестьдесят три дня, по крайней мере так нас учили в школе. А по радио передавали, что наш "Мейфлауэр" долетит до Ганимеда за шестьдесят дней. Так что от нас до Ганимеда ближе, чем было от Лондона до Плимут-рока. Отец встал и постучал трубкой, вытряхивая пепел. - Я не собираюсь обсуждать этот вопрос, сынок. - Я тоже не собираюсь. - Я набрал в грудь воздуха. Мне бы промолчать, но я уже закусил удила. Никогда в жизни он не позволял себе так со мной обращаться. Боюсь, мне тоже захотелось сделать ему больно. - Единственное, что я могу сказать: не одному тебе осточертел этот урезанный паек. Если ты думаешь, что я останусь здесь, а ты там в колонии будешь лопать от пуза, ты глубоко заблуждаешься. Я-то думал, что мы друзья. Это было уже совсем гнусно. Мне самому стало стыдно. Что мы с ним друзья, он сказал мне после смерти Анны. Да так оно и было на самом деле. В ту же секунду, когда я захлопнул рот, до меня дошло, почему Джордж решил эмигрировать - и что пайки тут вовсе ни при чем. Но слово не воробей. Отец посмотрел на меня и тихо проговорил: - Вот, значит, как ты думаешь? Что я хочу уехать, чтобы не приходилось сидеть без обеда и экономить паек? - А зачем же иначе? - Меня несло, и я никак не мог остановиться. - Хм... Что ж, если ты так считаешь, Билл, нам не о чем больше разговаривать. Спокойной ночи. Я пошел в свою комнату, весь в растрепанных чувствах. Господи, до чего же мне сейчас недоставало Анны - ну просто до физической боли! Я знал, что отец чувствует то же самое. Она никогда не позволила бы нам забыться до такой степени, чтобы наорать друг на друга. По крайней мере я на него наорал, это точно. И дружба наша раскололась на мелкие кусочки, ее уже не склеишь. После душа и продолжительного массажа мне немного полегчало. Нет, конечно, дружбе нашей еще не конец. Джордж одумается. Он поймет, что мне необходимо лететь с ним, он не позволит колледжу встать между нами. Я был уверен - ну почти уверен в этом. И улетел мыслями к Ганимеду. Ганимед! Надо же, я ведь даже на Луне ни разу не был! У нас в классе есть один парень, так он родился на Луне. Родители остались там, а его отправили на Землю в школу. Он вечно выпендривался и строил из себя заядлого космонавта. Но до Луны-то рукой подать, какая-то несчастная четверть миллиона миль [1 миля = 1,609 км]! Да в нее камешками бросать отсюда можно! И потом, Лунная колония себя не обеспечивает, там все те же урезанные земные пайки. Фактически это просто часть Земли, не более. Но Ганимед! Сами посудите: Юпитер отделяет от Земли приблизительно полмиллиарда миль, чуть больше, чуть меньше, в зависимости от времени года. По сравнению с таким простором расстояние до Луны - это ж сущая мелочь! Я вдруг запамятовал: Ганимед третий или четвертый спутник Юпитера? И мне позарез потребовалось это узнать. На полке в гостиной у нас стоял справочник Элсворта Смита "Путешествие по Земным колониям", из которого можно было почерпнуть массу ценных сведений. Я отправился за ним. Отец еще не лег - сидел в гостиной и что-то читал. - Э-э-э... привет! - сказал я и подошел к полке. Он кивнул, продолжая читать. Книги на месте не оказалось. Я оглянулся вокруг. - Что ты ищешь, Билл? - спросил отец. Я наконец узрел, что у него в руках справочник Смита. - Ничего, - сказал я. - Я не знал, что ты ее читаешь. - Эту книгу? - Неважно. Найду что-нибудь другое. - Бери, я ее уже просмотрел. - Да не... Ну ладно, спасибо. - Я взял справочник и развернулся. - Погоди минутку, Билл. Я остановился. - Я принял решение, Билл. Я не поеду. - Чего?! - Ты был прав. Мы с тобой друзья, и мое место здесь. - Да, но... Послушай, Джордж, зря я ляпнул про паек. Я прекрасно знаю, что паек тут ни при чем. Ты уезжаешь... ну, потому, что тебе обязательно нужно уехать. Я хотел сказать, что понимаю: он едет из-за Анны. Но боялся, что если произнесу ее имя вслух, то, чего доброго, разрыдаюсь как младенец. - Ты имеешь в виду, что хочешь остаться и поступить в колледж? - Ну... - Честно говоря, я вовсе не это имел в виду. Я твердо был намерен лететь на Ганимед. - Я не об этом. Просто я знаю, почему ты хочешь уехать. Почему ты должен уехать. - Хм... - Он долго возился с трубкой, раскуривая ее. Потом сказал: - Ясно. Хотя и не совсем. Давай договоримся, Билл. Дружба прежде всего. Или мы летим вместе, или вместе остаемся - если только ты сам не захочешь остаться и получить образование, чтобы потом присоединиться ко мне. Так будет справедливо? - А? Да, конечно! - Ладно, поговорим об этом позже. Я пожелал ему спокойной ночи и в темпе смылся в спальню. Уильям, мальчик мой, сказал я себе, дело в шляпе. Если только ты не размякнешь и не согласишься на разлуку. Я забрался в постель и раскрыл книгу. Ганимед оказался третьим спутником Юпитера; я, конечно, мог и сам об этом вспомнить. Вполне приличная планетка, даром что спутник: больше Меркурия и гораздо больше Луны. Сила тяжести в три раза меньше земной. Там я буду весить около сорока пяти фунтов [1 фунт = 453,59 г.]. Впервые на Ганимеде люди высадились в 1985 году - это я знал и без Смита, - а проект создания атмосферы начали осуществлять в 1988 году и продолжали до сих пор. В книге был стереоснимок Юпитера - вид с Ганимеда: круглый, как яблоко, красновато-оранжевый, приплюснутый на полюсах. Чудесная планета! Я так и уснул, разглядывая снимок. Следующие три дня мы с классом проходили урок географии в Антарктике, так что с отцом поговорить не удалось. Я вернулся со слегка обмороженным носом, потрясными фотографиями пингвинов и прояснившимися мозгами. У меня было время подумать. Отец, как всегда, перепутал расходные записи, но, к счастью, не выбросил упаковки, так что я быстро привел все в порядок. После обеда я позволил ему выиграть две партии, а затем сказал: - Послушай, Джордж... - Да? - Помнишь наш разговор? - Да, конечно. - Так вот: я несовершеннолетний и без твоего разрешения уехать не могу. По-моему, лучше бы тебе взять меня с собой, но если ты против, школу я не брошу. В любом случае тебе надо лететь... ты обязательно должен лететь, сам знаешь почему. Прошу тебя: обдумай все как следует. Я очень хочу поехать с тобой, но если нет - капризничать не стану. Отец даже смутился. - Это другой разговор, сынок. Значит, ты хочешь отпустить меня, а сам останешься и закончишь школу? Без дураков? - "Хочешь" - это слишком сильно сказано. Но я согласен. - Спасибо. - Отец порылся в сумке и достал большую ксерокопию. - Взгляни-ка сюда. - Что это? - Копия твоего заявления об эмиграции. Я подал его два дня назад.
      Глава 2
      Чудовище с зелеными глазами
      [Слова из реплики Яго - "Ревности страшитесь: чудовище с зелеными глазами над жертвами смеется" (В. Шекспир, "Отелло")] Следующие несколько дней я сидел на уроках как на иголках. Отец предупредил меня, чтобы я не зарывался: наши заявления еще никто не утвердил. - Знаешь, Билл, заявок в десять раз больше, чем мест. - Но ведь большинство рвутся на Венеру или на Марс. Ганимед слишком уж далеко, это не для неженок. - Я не говорю о заявках во все колонии; я имею в виду заявки на Ганимед, на первый рейс "Мейфлауэра". - Все равно, ты меня не испугал. В любом случае подходящих кандидатов будет не больше одного из десяти. Отец со мной согласился. Впервые в истории, сказал он, колонистов отбирают так тщательно. Обычно колонии были местом ссылки отбросов общества, преступников и неудачников. - Но, Билл, - продолжил он, - почему ты так уверен, что мы с тобой подойдем? Мы ведь никакие не супермены. Я опешил. Мне и в голову не приходило, что мы недостаточно хороши для колоний. - Джордж, они не могут нас забраковать! - Почему же? Еще как могут! - Но с какой стати? Им нужны инженеры, а ты настоящий ас. Я, конечно, не гений, но с учебой у меня порядок. Мы здоровы, у нас нет врожденных отклонений: мы не дальтоники, не страдаем гемофилией или еще чем-нибудь в этом роде. - У нас нет известных нам отклонений, я согласен. Во всяком случае мне кажется, что мы с тобой правильно выбрали себе предков. Но я не имел в виду такие ярко выраженные недостатки. - Тогда о чем речь? Чем мы можем им не угодить? Он вертел в руках трубку, как всегда, когда не хотел отвечать прямо. - Билл, когда я выбираю для работы сплав, я не говорю: "Вот хороший блестящий кусок металла, давайте пустим его в дело". Я просматриваю длиннющий перечень тестов со всеми возможными характеристиками и только тогда выбираю сплав, который подходит для моей конкретной цели. Если бы ты подбирал людей для нелегкой работы по колонизации планеты, какие качества служили бы для тебя критерием? - Ну... Не знаю... - И я не знаю. Я не психолог и не социолог. Но сказать, что колонии нужны здоровые и образованные люди, все равно что сказать: "Для этой работы мне нужна сталь, а не дерево". Какая сталь - вот в чем вопрос. А может, нужна вовсе не сталь, а какой-нибудь титановый сплав. Поэтому не обольщайся раньше времени. - Но... Я не пойму - что же мы можем сделать в таком случае? - А ничего. Если отвергнут, скажешь себе, что ты лучшая в мире сталь и не твоя вина, что им понадобился магний. Глядя на вещи с такой точки зрения, беспокоиться, естественно, было не о чем, но я все равно беспокоился. Хотя в школе виду не подавал. Я уже всем раззвонил, что улетаю на Ганимед, и, если дело не выгорит, выпутываться будет нелегко. Мой лучший друг, Дак Миллер, загорелся идеей поехать вместе с нами. - Но как ты поедешь? - спросил я. - Твои предки тоже хотят на Ганимед? - Я все продумал, - ответил Дак. - Нужен только какой-нибудь взрослый, согласный меня опекать. Если сумеешь уговорить своего старика - считай, что дело в шляпе. - Но что скажет твой отец? - А ему до фени. Он всю дорогу талдычит, что в моем возрасте сам зарабатывал себе на жизнь. "Парень должен уметь себя прокормить" - вот его любимая песня. Ну как? Поговоришь вечером со своим предком? Я сказал, что поговорю, и сдержал слово. Отец помолчал немного, потом спросил: - Ты на самом деле хочешь взять Дака с собой? - Естественно. Он мой лучший друг. - А что говорит его отец? - Он еще не спрашивал отца. - Я объяснил Джорджу, как мистер Миллер относится к этому вопросу. - Да? - сказал отец. - Тогда подождем, что скажет мистер Миллер. - Хорошо. Значит, если отец Дака даст добро, ты подпишешься, Джордж? - Я имел в виду только то, что сказал, Билл. Давай подождем. Возможно, проблема отпадет сама собой. - А может, мистер и миссис Миллеры тоже решат рвануть на Ганимед, если Дак их как следует накрутит? Отец скептически вздернул бровь. - Мистера Миллера к Земле привязывают, так сказать, многочисленные деловые интересы. Думаю, легче сдвинуть с места каменную плотину, чем заставить его пренебречь ими. - Но тебе же деловые интересы не помешали! - Так я ведь не занимаюсь бизнесом, а свою профессию я бросать не собираюсь, она мне и там пригодится. Назавтра я спросил Дака, как дела. - Забудь об этом, - заявил он. - Считай вопрос закрытым. - Чего? - Предок говорит - только последний идиот может умотать на Ганимед. Земля, говорит он, единственная планета в Солнечной системе, пригодная для жизни, и, если бы в правительстве не сидела кучка пустоголовых мечтателей, мы не стали бы швырять деньги в прорву, пытаясь превратить голые скалы где-то у черта на куличках в зеленые луга. Он говорит, все это предприятие обречено. - Вчера ты так не думал. - Это пока он мне не прочистил мозги. Знаешь что? Мой предок собирается сделать меня деловым партнером. Как только закончу колледж, он меня пристроит в нижний эшелон управления. Говорит, не хотел зря трепаться, чтобы я был поинициативнее и научился сам о себе заботиться. Но теперь он решил, что время пришло и пора мне об этом узнать. Что скажешь? - Звучит заманчиво. Но почему это предприятие обречено? - "Заманчиво" - и только-то? Ну, предок говорит, что постоянная колония на Ганимеде невозможна. Это опасное и никому не нужное балансирование на краю пропасти - так он дословно и выразился. В один прекрасный день защитные укрепления рухнут, колония будет сметена, колонисты погибнут и люди наконец перестанут идти наперекор природе. Больше нам потрепаться не удалось - пора было бежать на урок. Вечером я рассказал отцу о нашем разговоре. - Что ты думаешь по этому поводу, Джордж? - Думаю, в его словах есть доля правды... - Что?! - Тихо, не заводись с пол-оборота. Если на Ганимеде случится катастрофа, с которой мы не сумеем совладать, планета действительно вернется в свое первозданное состояние. Но это не вся правда. У людей есть забавная склонность считать естественным то, к чему они привыкли. Однако окружающая среда на Земле перестала быть естественной в том смысле, какой они вкладывают в это слово, с тех пор как человек спустился с дерева. Билл, ты знаешь, сколько народу живет в Калифорнии? - Пятьдесят пять миллионов шестьдесят тысяч. - А тебе известно, что первые колонии вымерли здесь от голода? Но так было! Как же могут пятьдесят с лишним миллионов жить тут и не голодать? Пусть даже на урезанных пайках? - спросил отец и сам ответил на свой вопрос: - На побережье у нас стоят четыре атомные станции, которые превращают морскую воду в питьевую. Мы используем каждую каплю реки Колорадо и каждый фут снега, выпадающего в горах. И еще у нас есть уйма всяких технических устройств. Если все они выйдут из строя - предположим, сильное землетрясение вдруг разрушит атомные станции, - штат опять превратится в пустыню. Сомневаюсь, что в таком случае удастся эвакуировать все население. Большинство, скорее всего, погибнет от жажды. И все же я не думаю, что это не дает мистеру Миллеру спокойно спать по ночам. Он считает Калифорнию прекрасной "естественной" средой. Будем надеяться, Билл. В распоряжении у людей есть масса и энергия, а в головах есть мозги - значит, мы можем создать любую среду, какую захотим. После этого я редко виделся с Даком. Мы с отцом получили уведомления, что надо пройти тесты на пригодность для колонизации, и свободного времени у нас почти не оставалось. К тому же Дак вообще как-то переменился... Хотя, может, это я стал другим. Я ни о чем не мог думать, кроме как о путешествии, а Дак о нем разговаривать не хотел. Или, если говорил, то нес такую чушь, что совершенно выводил меня из себя. Отец не разрешил мне бросить школу, пока не будет полной определенности насчет полета, но мне поневоле приходилось сачковать - из-за тестов. Мы прошли все обычные физические испытания плюс дополнительные штучки. Например, тест на перегрузку: я выдержал восемь "g", потом вырубился. Был еще тест на переносимость низкого давления воздуха - если у вас варикозные вены или кровь течет из носа, можете забыть про колонии. Ну и еще куча всяких испытаний. Мы благополучно с ними разделались. Но потом начались психологические тесты, а это куда хуже, потому что ты не имеешь понятия, какой реакции от тебя ожидают. А порой даже не подозреваешь, что в данный момент тебя тестируют. Первым делом они провели сеанс гипноза. По-моему, это уж совсем нечестно. Откуда мне знать, о чем я могу натрепаться во сне? Как-то днем я сидел в приемной и ждал психиатра - сидел до умопомрачения долго. В комнате были двое лаборантов. Когда я вошел, один из них вытащил из шкафа папку с моей медицинской картой и положил на стол. Другой, рыжий парень с приклеенной ухмылкой на губах, сказал мне: - О'кей, малыш, садись на скамейку и жди. Я сидел и ждал, а рыжий тем временем взял папку и стал просматривать ее содержимое. Хихикнул, повернулся и окликнул своего напарника: - Эй, Нед, ты только взгляни на это! Тот склонился над листом, в который тыкал пальцем рыжий, и тоже захихикал. Я чувствовал на себе их взгляды, но делал вид, что ничего не замечаю. Второй лаборант вернулся на свое место и уселся за стол, но тут рыжий вскочил, подошел к нему с раскрытой папкой и стал что-то зачитывать ему на ухо, так что до меня долетали только бессвязные обрывки слов... Внутри у меня все кипело. Рыжий закончил чтение, посмотрел прямо мне в лицо и заржал. Я встал и спросил: - Что вас так развеселило? - Не твоего ума дело, малыш, - заявил он. - Сиди и не рыпайся. Я подошел к нему и попросил: - Разрешите взглянуть? Второй лаборант сунул папку в стол. Рыжий усмехнулся: - Маменькин сыночек хочет посмотреть, Нед. Почему бы тебе не дать ему папку? - Не думаю, что ему всерьез охота это читать. - Да, боюсь, ты прав, - хихикнул рыжий и добавил: - Надо же, и он еще собирается стать отважным колонистом! Второй задумчиво глянул на меня, покусывая большой палец, и изрек: - Не вижу ничего смешного. Они могут взять его поваренком, например. Рыжий аж зашелся от смеха. - Спорим, он будет неотразим в передничке! Годом раньше я бы ему непременно врезал, хотя он был куда крупнее и сильнее меня. Услышав "маменькин сыночек", я напрочь забыл про Ганимед; меня одолевало одно желание - стереть с его рожи эту глупую ухмылку. Но я его не тронул, сам не знаю почему. Может, из-за того случая, когда мы отлупили кучку зарвавшихся юнцов из отряда "Юкка"? Мистер Кински сказал тогда, что командиры, которые не могут навести порядок без кулаков, ему не нужны. Так или иначе, но я просто обошел вокруг стола и попытался открыть ящик. Он был заперт. Я взглянул на две ухмыляющиеся физиономии. Их веселья, я, понятно, не разделял. - Мне было назначено на час дня, - сказал я. - Раз врача до сих пор нет, передайте, что я позвоню попозже, договоримся на другой день. Я повернулся и вышел вон. Дома мы поговорили с Джорджем. Он выслушал меня и выразил надежду, что я не слишком изгадил свои шансы на полет. Нового назначения к психиатру я так и не дождался. И знаете, что оказалось? Это были никакие не лаборанты, а психологи; нас, как выяснилось, все время снимали скрытой камерой и записывали на магнитофон. Наконец мы с Джорджем получили уведомления, что признаны годными и будем включены в список пассажиров "Мейфлауэра" при условии выполнения "всех нижеизложенных условий". В этот вечер я разошелся и устроил настоящую пирушку. Плевать я хотел на все расходные записи! Условия были изложены в брошюре. "Рассчитайтесь со всеми долгами". Это меня не волновало: полкредитки я был должен Слэту Кейферу, а больше долгов за мной не водилось. "Пришлите расписку об оплате билета". Об этом позаботится Джордж. "Завершите все судебные тяжбы". В жизни не имел дела с судами, разве что с судом чести. В общем, требований была уйма, но в основном они касались Джорджа. Однако я нашел одну строку, которая меня насторожила. - Джордж, - окликнул я отца, - здесь говорится, что в рейс берут только семьи с детьми. - Что ж, мы и есть такая семья. Если, конечно, ты не против, чтобы тебя классифицировали как "дитя". - Н-да. Может быть. Но мне почему-то кажется, что они имеют в виду супружескую пару с детишками. - Не ломай себе голову зря. Интересно, сам-то он в этом уверен? Чего с нами только не вытворяли! И уколы делали, и прививки, и группу крови определяли - словом, для школы времени совершенно не оставалось. Когда меня не кололи и не брали кровь, я, как правило, валялся и отходил от предыдущей процедуры. А под конец нужно было еще вытатуировать на коже чуть не всю медицинскую карту: идентификационный номер, резус-фактор, группу крови, скорость коагуляции, перенесенные болезни, врожденные иммунитеты и прививки. Девчонки и дамы делали татуировку невидимыми чернилами, которые проявляются лишь при инфракрасном свете, или же помещали все данные у себя на подошвах. Меня спросили - может, я тоже хочу татуировку на ступнях? Я отказался: слишком много еще дел осталось, не могу позволить себе хромать... Мы пришли к соглашению, что лучше всего подойдет та часть тела, на которой сидят, так что пару дней мне пришлось обедать стоя. А что - хорошее место, скрытое от чужих глаз. Правда, и от моих тоже: татуировку я мог рассмотреть только в зеркале. Время поджимало; нам следовало прибыть в Мохавский космопорт 26 июня, ровно через две недели. Пора было решать, что взять с собой. На каждого пассажира полагалось пятьдесят семь и шесть десятых фунта груза - об этом нам объявили только после того, как тщательно всех взвесили. В брошюре говорилось: "Завершите все свои земные дела, как перед смертью". Легко сказать! Но когда помираешь, с собой уже ничего не возьмешь, а мы-то могли взять целых пятьдесят семь фунтов! Вопрос только - что взять? Шелковичных червей я отнес в школу, в кабинет биологии. За ними туда же отправились змеи. Дак хотел взять себе аквариум, но я не позволил: он дважды заводил себе рыб, и оба раза они у него подохли. Птиц отдал миссис Фишбейн с первого этажа. Ни кота, ни собаки у меня не было: Джордж говорит, что девяностоэтажный дом не место для наших меньших братьев. Так он их называет. Когда Джордж пришел домой, я разгребал свои завалы. - Ну-ну, - сказал он. - По-моему, я впервые могу войти в твою комнату без противогаза. Я пропустил это мимо ушей: такая уж у него манера разговаривать. - Не знаю, куда их девать, - пожаловался я, показав на кучу вещей, сваленных на кровать. - Ты снял на пленку все, что собирался? - Да, кроме портрета. Стереопортрет Анны весил как минимум фунт и девять унций [1 унция = 28,35 г.]. - Конечно, сохрани его. Но ты должен помнить, Билл: мы поедем налегке. Мы же первопроходцы. - Все равно - никак не соображу, что из этого выбросить. Думаю, видок у меня был мрачноватый, потому что отец сказал: - Знаешь, кончай-ка жалеть себя. Мне тоже несладко - придется расстаться с трубкой, а это ох как нелегко, можешь мне поверить. - Почему? - спросил я. - Трубка же легкая! - Потому что на Ганимеде табак не выращивают и не импортируют. - Да-а. Слушай, Джордж, в общем-то у меня все на мази, только вот аккордеон... Больно он тяжелый. - Хм... Надо попробовать подвести его под графу "предметы культуры". - Чего? - Прочти первую строчку. Предметы культуры не входят в число личных грузов. Они считаются достоянием колонии. Мне и в голову не приходило, что я обладатель культурных ценностей. - Вряд ли это выгорит, Джордж! - А ты попробуй, что ж сразу руки-то опускать! Вот так и вышло, что через два дня я выступал перед советом по науке и культуре, пытаясь доказать им, что представляю собой культурное достояние. Для начала я сбацал им "Индюшку в соломе", потом опус 81 Неру, увертюру из "Зари XXII века" Моргенштерна в переложении для гармоники, а под занавес вжарил "Зеленые холмы Земли". Меня спросили, нравится ли мне играть для публики и вежливо сказали, что сообщат о решении совета... А через неделю я получил письмо с предписанием сдать аккордеон в контору, ведающую грузами. Ура! Я таки действительно "культурное достояние"! За четыре дня до старта отец пришел домой раньше обычного - он закрыл свою контору - и поинтересовался, можем ли мы позволить себе что-нибудь вкусненькое на обед: у нас, дескать, будут гости. Я ответил, что все о'кей, мы даже вернем часть пайка перед вылетом. - Сынок! - смущенно сказал отец. - Чего? То есть - да, Джордж? - Помнишь, что говорилось в брошюре про семьи? - Конечно. - Ты был абсолютно прав, но я тогда не решился тебе сказать. Теперь хочу признаться: завтра я женюсь. В ушах у меня зазвенело. Я не смог бы удивиться больше, если бы он меня ударил. Я стоял и тупо смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Потом выдавил: - Но, Джордж, это невозможно... - Почему, сынок? - А как же Анна? - Анна умерла. - Но... Но... У меня не было слов. Я влетел в свою комнату, заперся и плюхнулся на кровать, пытаясь собраться с мыслями. Отец подергал за ручку, постучал в дверь, окликнул меня. Я не ответил. Он подождал немного и ушел. Я не встал с постели. Кажется, я ревел - не из-за отца, нет. Ревел, как после смерти Анны, когда не мог заставить себя поверить, что больше не увижу ее. Что больше никогда она не улыбнется мне, не скажет: "Расти большой, Билли". Я вытягивался в струнку, а она с гордостью смотрела на меня и гладила по плечу. Как он может? Как может он привести какую-то женщину в дом Анны? Я встал, посмотрел на себя в зеркало, включил игольчатый душ и сильный массаж. После этого мне полегчало, только в животе как-то странно посасывало. Массажер выколотил из меня всю пыль, обдул ветерком и со вздохом затих. Пока он жужжал, мне все казалось, что я слышу голос Анны, но скорее всего он звучал у меня в голове. Она говорила: "Расти большой, сынок". Я оделся и вышел из спальни. Отец уродовался над обедом - в буквальном смысле слова. Он умудрился прижечь большой палец в печке - только не спрашивайте меня как. Все, что он наготовил, кроме салата, пришлось вышвырнуть вон. Я вытащил продукты и молча принялся за стряпню. Отец тоже не говорил ни слова. Стол я накрыл на троих. Джордж наконец раскрыл рот: - Поставь, пожалуйста, еще прибор, Билл. Видишь ли, у Молли есть дочь. Я выронил вилку. - Молли? Ты имеешь в виду миссис Кеньон? - Да, а разве я тебе не сказал? Ах да, ты же не захотел слушать. Старая знакомая, значит. Она работала у отца чертежницей. Дочку ее я тоже видал - двенадцатилетняя пигалица. То, что невестой отца оказалась миссис Кеньон, меня совсем доконало. Почему-то мне показалось это верхом неприличия. Черт, эта лицемерка ведь была на похоронах Анны и даже имела наглость поплакать! То-то она так суетилась вокруг меня, когда я заходил к отцу в контору. Небось давно уже положила глаз на Джорджа. Я ничего не сказал. Что тут скажешь? Когда они пришли, я вежливо поздоровался и слинял на кухню под предлогом готовки. Странный это был обед. Отец и миссис Кеньон разговаривали друг с другом, я что-то отвечал, когда ко мне обращались. И толком ничего не слышал. Меня заклинило на мысли - как он мог это сделать? Пигалица пару раз попыталась ко мне привязаться, но я быстро поставил ее на место. После обеда отец предложил всем вместе сходить в кино. Они ушли, а я отговорился необходимостью собрать вещи. Голова у меня трещала от мыслей, но с какой стороны я ни пытался посмотреть на это дело, лучше оно не становилось. Сначала я решил, что не поеду на Ганимед, если они тоже туда намылились. Отцу придется заплатить за билет, но я заработаю и верну ему деньги - от них мне ничего не нужно! А потом меня вдруг осенило, почему отец решился на женитьбу. И от сердца чуть-чуть отлегло. Но не совсем. Больно уж высока цена. Отец вернулся поздно и без гостей. Постучал ко мне, открыл дверь, вошел в комнату. - Ну, сынок? - Что "ну"? - Билл, я понимаю, что ты ошарашен, но ты привыкнешь. Я рассмеялся, хотя мне было совсем не до смеха. "Привыкнешь"! Может, он и забыл об Анне, но я-то не забуду. Никогда. - А пока, - продолжал отец, - я прошу об одном: веди себя прилично. Надеюсь, ты понимаешь, что вел себя по-хамски, только что в лицо им не плевал? - По-хамски? - изумился я. - Я же приготовил им обед! Я был с ними вежлив. - Да, вежлив. Как судья, объявляющий приговор. И не менее дружелюбен. Надо было наподдать тебе слегка, чтобы вспомнил, как себя ведут порядочные люди. Думаю, на моем лице было написано, насколько я с ним не согласен. - Ладно, что было, то прошло, - сказал Джордж. - Забудем. Поверь мне, Билл, со временем ты поймешь, что я правильно решил. А пока я прощу - веди себя по-человечески. Я же не призываю тебя бросаться к ним на шею, просто будь приветливым и дружелюбным, то есть будь самим собой. Ты постараешься, да? - Попробую. Отец, а почему ты решил преподнести мне это сюрпризом? - Я был не прав, - смутился он. - Наверное, мне хотелось избежать неприятных сцен: я знал, что ты заклеймишь меня как предателя. - Но я бы смог понять, если бы ты объяснил. Я знаю, почему ты решил жениться... - Вот как? - Мне сразу надо было сообразить, когда ты упомянул об условиях в брошюре. Ты женишься, чтобы мы могли улететь на Ганимед... - Что?! Я растерялся. - Но... это так, верно? Ты же сам говорил. Ты сказал... - Я не говорил тебе ничего подобного! - Отец замолчал, набрал в грудь воздуха и тихо продолжил: - Билл, наверное, у тебя могло сложиться такое впечатление... Хотя это не делает мне чести. А теперь запомни раз и навсегда: мы с Молли решили пожениться вовсе не затем, чтобы эмигрировать. Мы эмигрируем, потому что решили пожениться. Может, ты еще слишком мал, чтобы понять, но я люблю Молли, а Молли любит меня. Если бы я захотел остаться здесь, она осталась бы со мной. Но поскольку я хочу уехать, она едет тоже. Она достаточно умна и понимает, что мне необходимо окончательно оторваться от прошлого. Тебе все ясно? Я сказал, что вроде все. - Тогда спокойной ночи. - Спокойной ночи. Он повернулся, и тут я не выдержал. - Джордж! Он остановился. - Ты больше не любишь Анну, да? - крикнул я. Отец побелел. Шагнул ко мне, остановился. - Билл, - тихо сказал он. - Вот уже несколько лет я ни разу не поднял на тебя руку. И сейчас впервые мне захотелось влепить тебе оплеуху. Мне показалось, что он так и сделает. Я стоял и думал: если он до меня дотронется, он будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но отец вышел из комнаты и закрыл дверь. Я опять принял душ, просто так, и улегся спать. Около часа я ворочался, вспоминая, как отец чуть не ударил меня, и отчаянно призывая Анну, чтобы она подсказала, что же мне делать. Потом врубил светомузыку и смотрел на огни, пока не заснул. За завтраком мы не разговаривали, да и не ели почти. Наконец отец сказал: - Билл, я хочу попросить у тебя прощения за вчерашнее. Ты не сделал ничего такого, что могло бы оправдать мое поведение, я не имел права так разговаривать с тобой. - Ничего, все нормально, - ответил я и добавил: - Боюсь, я тоже наговорил лишнего. - Что наговорил - это полбеды. Хуже то, что ты мог так подумать. Билл, я всегда любил Анну и сейчас люблю ее не меньше, чем прежде. - Но ты сказал... - Я запнулся. - Нет, до меня, видно, не доходит... - Что ж, это более чем естественно. - Джордж поднялся из-за стола. - Билл, церемония назначена на три часа. Ты сможешь одеться и быть готовым где-то к двум? Я замешкался. - Нет, Джордж, вряд ли. У меня уйма дел. Он ничем не выдал своих эмоций. - Понимаю, - сказал он бесстрастно и вышел. Через пару минут отец уехал из дома. Еще через несколько минут я позвонил к нему в контору. Автоответчик промурлыкал: "Хотите оставить сообщение?" Я не хотел. Я решил, что Джордж заедет до трех домой, и вырядился в свой парадный костюм. Даже помазался отцовским кремом для бритья. Он не приехал. Я без конца названивал в контору, но в ответ слышал неизменное: "Хотите оставить сообщение?" Тогда, стиснув зубы, я набрал номер миссис Кеньон. Никто не взял трубку. Там тоже никого не было. Время медленно, но неумолимо ползло вперед, а я ничего не мог поделать. Наконец пробило три. Отец где-то сейчас вступал в законный брак, но я не знал где. В полчетвертого я вышел из дома и отправился в кино. Вернувшись домой, я заметил, что на автоответчике горит красная лампочка. Нажал на клавишу и услышал отцовский голос: "Билл, я пытался связаться с тобой, но тебя не было дома, а ждать я не мог. Мы с Молли уезжаем в короткое путешествие. Если понадобится, звони в Чикаго до востребования мы будем где-то в Канаде. Вернемся в четверг вечером. До свидания". Запись закончилась. В четверг вечером! А старт в пятницу утром.
      Глава 3
      Космический корабль "Бифрост"
      Отец позвонил мне от миссис Кеньон - то есть от Молли - в четверг вечером. Мы оба разговаривали вежливо, но натянуто. Да, сказал я, у меня все готово, надеюсь, они хорошо провели время. Да, сказал он, неплохо, а теперь они ждут меня у Молли, чтобы завтра с утра всем вместе тронуться в путь. Я ответил, что, к сожалению, не знал о его планах, а потому купил себе билет до Мохавского космопорта и забронировал номер в отеле "Ланкастер". Как же быть? Отец задумался, потом заметил: - Похоже, ты стал совсем самостоятельным, Билл. - А как же! - Хорошо. Тогда встретимся в порту. Хочешь поговорить с Молли? - Нет-нет, просто передай ей привет от меня. - Благодарю, непременно передам. - И он повесил трубку. Я побрел в спальню, взял рюкзак - пятьдесят семь и пятьдесят девять десятых фунта. Не прибавишь даже лягушачью икринку. Комната была совсем голой: единственное, что в ней осталось, это моя скаутская форма. Взять ее с собой я не мог, а выбросить не хватало духа. Я понес было форму к мусоросжигателю, но по дороге передумал. Когда нас взвешивали, я набрал сто тридцать один и две десятых фунта вместе с одеждой. Но в последние дни у меня появились проблемы с аппетитом. Я встал на весы - сто двадцать девять и восемь десятых. Схватил скаутскую форму и взвесился с ней - сто тридцать два с половиной. Уильям, сказал я себе, никакого ужина, завтра утром никакого завтрака и ни капли воды. Свернул форму и взял ее с собой. В квартире не осталось ничего, кроме моего несъеденного ужина в холодильнике - приятный сюрприз для новых жильцов. Я вырубил все электроприборы, кроме холодильника, и запер за собой дверь. Странное было ощущение: сколько себя помню, мы всю жизнь прожили здесь - Анна, Джордж и я. Я спустился в подземку, пересек город и пересел на линию, ведущую в Мохаве. Через двадцать минут я был уже в отеле "Ланкастер" в Мохавской пустыне. Номер, забронированный мною, оказался койкой в бильярдной комнате. Пришлось спуститься к портье выяснять отношения. Я сунул ему под нос карточку, в которой черным по белому было написано, что мне оставлена комната. Он взглянул на карточку и заявил: - Молодой человек, вы когда-нибудь пробовали разместить в отеле шесть тысяч человек одновременно? Я признался, что не пробовал. - Тогда радуйтесь, что вам досталась койка. В вашей комнате поселилась семья с девятью детьми. Я повернулся и пошел восвояси. Отель очень напоминал дурдом. Даже если бы я не дал себе торжественного обещания не ужинать, мне это все равно не грозило. К столовой невозможно было подобраться ближе чем на двадцать ярдов [1 ярд = 91,44 см.]. Под ногами путалась малышня, сновавшая туда-сюда и оравшая во все горло. В холле на полу сидели семьи эмигрантов. Я поглядел на них и подумал: интересно, из какой помойки их всех выгребли? В конце концов я улегся на свою коечку - и тут меня начал донимать голод. Стоила ли форма, которая мне явно не пригодится, таких жертв - это вопрос на засыпку. Если бы у меня была с собой продовольственная книжка, я, наверное, встал бы в очередь в столовую. Но мы с отцом уже сдали книжки. Правда, у меня осталось немного денег. Можно было поискать какого-нибудь свободного торговца; говорят, они обычно так и роятся возле отелей. Но отец считает, что "свободный торговец" - неправильное название. На самом деле они просто спекулянты, а у спекулянтов порядочные люди никогда ничего не покупают. Да и как их искать, этих торговцев, кто бы подсказал. Я встал, выпил воды, снова лег и заставил себя расслабиться. В конце концов мне все же удалось заснуть. Снился мне клубничный торт со взбитыми сливками - я имею в виду, настоящими, из-под коровы. Проснулся я зверски голодным, но тут же вспомнил, что сегодня мой последний день на Земле. Возбуждение от этой мысли приглушило голод. Я встал, надел скаутскую форму, а поверх нее - космический костюм. Я думал, что мы сразу отправимся на борт. Но не тут-то было. Сначала нам велели собраться под навесом, натянутым перед отелем, неподалеку от контрольно-пропускного пункта. Кондиционеров там, естественно, не было, но, поскольку стояло раннее утро, пустыня еще не обдавала жаром. Я отыскал букву "Л" и уселся под ней на рюкзак. Ни отца, ни его семьи не видать. Похоже, придется мне лететь на Ганимед строго самостоятельно. Ну и ладно. За воротами, милях в пяти от навеса, на взлетном поле виднелись корабли "Дедал" и "Икар", снятые специально по такому случаю с обычного рейса "Земля - Луна", а также "Бифрост" - старая челночная ракета. Насколько мне известно, она весь свой век летала одним маршрутом - до космической станции Супер-Нью-Йорк. Мне хотелось попасть на "Бифрост", хотя ракета и уступала в размерах "Дедалу" с "Икаром". Но я помню, как впервые в жизни наблюдал старт космического корабля - и это был "Бифрост". Рядом со мной побросало свой багаж какое-то семейство. Мамаша взглянула вдаль и осведомилась: - Джозеф, который из них "Мейфлауэр"? Супруг попытался объяснить ей, что к чему, но так и не смог рассеять ее недоверие. Я чуть не лопнул, стараясь удержаться от смеха. Нет, вы только подумайте: эта недотепа полна решимости покорить Ганимед и в то же время понятия не имеет, что корабль, на котором ее туда доставят, построен в космосе и нигде не может приземлиться? Толпа эмигрантов и провожающих все прибывала, но отец не объявлялся. Кто-то окликнул меня, я обернулся и увидел Дака Миллера. - Чао, Билл, - сказал он. - Я уж боялся, что не успею. - Привет, Дак. Как видишь, я еще здесь. - Я звонил тебе вчера вечером, но по телефону сказали: "Абонент выбыл". Так что я слинял с уроков и рванул прямо сюда. - Ну, Дак, не стоило... - Но мне хотелось отдать тебе это. Он протянул мне коробку шоколадных конфет весом не меньше фунта. Я потерял дар речи. Потом поблагодарил его и сказал: - Дак, я очень тронут, честное слово. Но мне придется вернуть тебе коробку. - Почему? - Вес. То есть масса. Мне нельзя прибавить ни унции. - Ты можешь нести ее в руках. - Не поможет. Они считают общий вес. Он переварил информацию и заявил: - Тогда давай откроем ее. - Конечно. Я вскрыл коробку и предложил ему конфету. Глаза мои приклеились к шоколаду, а желудок просто взвыл, умоляя о пище. В жизни не чувствовал себя таким голодным. Я сдался и съел конфетку, решив, что все равно вспотею и потеряю в весе. Стало припекать, а на мне была скаутская форма и поверх нее космический костюм - самая та экипировочка для пустыни Мохаве в разгар июня. Естественно, после конфеты безумно захотелось пить. Стоит раз поддаться искушению - и ты увяз. Я отошел к фонтанчику и глотнул чуток. Потом вернулся к Даку, протянул ему коробку и велел на первом же скаутском собрании съесть ее с ребятами за мое здоровье. Дак пообещал, что так и сделает, И добавил: - Знаешь, Билл, мне бы хотелось уехать с тобой. Честное слово. Я сказал, что был бы рад, только не понимаю, с чего он вдруг так круто переменил свое мнение? Дак смутился, но тут показался мистер Кински, а за ним - отец, Молли с пигалицей и сестра Молли миссис ван Метр. Все стали жать друг другу руки, миссис ван Метр разрыдалась, а пигалица привязалась ко мне с вопросами - почему это у меня костюм такой, будто надутый, да почему это пот с меня градом льет? Джордж наблюдал за моей реакцией, но тут выкрикнули наши имена, и мы двинулись к пропускному пункту. Сначала взвесили Джорджа, Молли и Пегги, потом пришла моя очередь. Багаж у меня был тютелька в тютельку, и я шагнул на весы. Ну надо же - сто тридцать один и одна десятая фунта! Вполне мог съесть еще конфетку. - В норме! - сказал таможенник, поднял на меня глаза и удивился: - Что ты напялил на себя, сынок? Закатанный левый рукав скаутской формы предательски вылез из-под короткого рукава космического костюма, сияя нашивками, словно сигнальными огнями. Я ничего не ответил. Таможенник пощупал валики у меня на руках и заявил: - Парень, ты что, в арктическую экспедицию собрался? Неудивительно, что ты весь мокрый. А известно тебе, что ничего лишнего на себя надевать не положено? К нам подошел отец, спросил, в чем дело. Я молчал, ощущая, как уши наливаются жаром. Таможенник тем временем провел переговоры со своим помощником, потом позвонил куда-то и наконец объявил: - Все нормально. Охота париться в этой чертовой коже - валяй, дело твое. Следующий! Я потрусил вперед, чувствуя себя последним идиотом. Мы зашли в здание космопорта, взобрались наверх по пандусу. Слава Богу, здесь было прохладно. Через пару минут мы очутились в помещении для посадки, прямо под кораблем. Им оказался "Бифрост". Из-под земли высунулся посадочный лифт, остановился у пассажирской платформы, и мы всем скопом втиснулись в него. Организовано все было четко. Багаж у нас отобрали в помещении для посадки, а пассажиров распределили по весовым категориям, так что нас с отцом опять разделили. Меня поместили на верхней палубе, сразу за рубкой управления. Я нашел свое место, кресло 14-Д, и отправился поглазеть в иллюминатор на "Дедал" с "Икаром". Проворная маленькая стюардесса, ростом чуть выше кузнечика, проверила пассажиров по списку и предложила сделать укол от космической болезни. Я поблагодарил и отказался. - Приходилось уже бывать в космосе? - спросила она. Я признался, что нет, не приходилось. - Тогда лучше сделайте укол. Я сказал, что привык к полетам - я, как-никак, пилот; тошнить меня не будет. Правда, я умолчал о том, что летал только на вертолетах. Стюардесса пожала плечами и пошла дальше. - "Дедал" к взлету готов! - объявил динамик. Я прильнул к иллюминатору, чтобы не пропустить старт. "Дедал" стоял где-то в четверти мили от нас и немного повыше. Красивый, четкий силуэт, блестящий в лучах восходящего солнца. За кораблем, направо, в конце поля на блокпосте зажегся зеленый свет. Корабль чуть-чуть накренился к югу, буквально на несколько градусов. Снизу вырвалось пламя, сначала оранжевое, потом ослепительно белое. Разлилось по полю, и его тут же поглотили вентиляционные отверстия. "Дедал" оторвался от земли. Мгновение он висел в воздухе - видно было, как колеблются очертания холмов в струях, вырывающихся из дюз, - а потом исчез. Именно так - исчез. Вспорхнул, как испуганная птица, прочертил в небе белую полоску и скрылся из виду, хотя рев его двигателей все еще был слышен у нас на палубе. В ушах у меня звенело. За спиной раздался чей-то голос: - Но я же не позавтракала! Капитану придется подождать. Скажи ему, Джозеф! Старая знакомая! Та самая недотепа, которая не знала, что "Мейфлауэр" не приземляется на планетах. Муженек попытался ее урезонить, но где там! Она воззвала к стюардессе. - Но, мадам, - услышал я голос стюардессы, - капитан не может сейчас разговаривать с вами. Он готовится к старту. Это не возымело никакого действия. В конце концов стюардессе пришлось торжественно пообещать, что завтрак будет подан сразу после старта. Я навострил уши: надо мне тоже сделать заказ. Через двадцать минут стартовал "Икар", а потом опять врубился динамик: - Внимание! Всем занять свои места, приготовиться к старту! Я вернулся к креслу, стюардесса проверила, все ли пристегнулись, предупредила, чтобы без разрешения никто не расстегивал ремни, и ушла на нижнюю палубу. Я почувствовал, как заложило уши, а затем корабль тихонько вздохнул. Я сглотнул слюну, потом еще и еще. Из корабля выкачивали воздух, заполняя отсеки стандартной кислородно-гелиевой смесью с давлением вполовину меньшим, чем над уровнем моря. Женщине - той самой - это явно не понравилось. - Джозеф, - заныла она, - у меня голова разламывается! Джозеф, мне нечем дышать! Сделай же что-нибудь! Она вцепилась в свои ремни и приподнялась. Муж, уложил ее обратно. "Бифрост" слегка наклонился, и динамик возвестил; - Три минуты до старта! Помолчал и после томительно долгой паузы ожил вновь: - Одна минута до старта! И тут же другой голос начал отсчет; - Пятьдесят девять! Пятьдесят восемь! Пятьдесят семь! Сердце у меня билось так громко, что заглушало все звуки. А голос продолжал считать: - Тридцать пять! Тридцать четыре! Тридцать три! Тридцать два! Тридцать один! Полминуты! Двадцать девять! Двадцать восемь! И наконец: - Десять! - Девять! - Восемь! - Семь! - И шесть! - И пять! - И четыре! - И три! - И два... Слово "один", или "старт", или что они там обычно говорят, я так и не услышал. В этот момент на меня что-то свалилось и намертво придавило к креслу. Однажды, когда мы с друзьями лазили по пещере, с потолка обрушилась земля, так что меня еле откопали. Нечто подобное я чувствовал и сейчас только никто и не думал меня откалывать. В груди жгло огнем. Ребра трещали - того и гляди сломаются. Я не мог шевельнуть даже пальцем. Попробовал вдохнуть - и тоже не смог. В общем-то не скажу, чтобы я испугался, поскольку знал, что стартовать мы будем с высокими перегрузками, но неприятно было ужасно. С трудом повернув голову, я увидел, что небо залито багровым заревом. Прямо на глазах оно почернело - и вокруг появились звезды, миллионы звезд, хотя Солнце продолжало ослепительно сиять через иллюминатор. Двигатели ревели как сумасшедшие; потом вдруг разом стихли и воцарилась тишина. Говорят, в старинных ракетах рев был слышен даже тогда, когда корабль переходил на сверхзвуковую скорость. Но на "Бифросте" стало тихо, как в подушке, набитой перьями. Делать было нечего - оставалось только лежать, пялиться в иллюминатор, втягивать в себя воздух и стараться не думать о тяжести, взгромоздившейся на грудь. И вдруг, совершенно неожиданно, желудок подпрыгнул к горлу и я сделался невесомым.
      Глава 4
      Капитан Делонпре
      Невесомость, да еще испытанная впервые в жизни, штука неприятная, доложу я вам. Конечно, привыкнуть к ней можно. А не привыкнешь - придется голодать. Бывалые космонавты утверждают даже, что им нравится невесомость. Мол, пара часов сна в таком состоянии заменяет целую ночь на Земле. Ну, привыкнуть-то я привык, но не скажу, чтобы мне это нравилось. На взлет "Бифросту" понадобилось около трех минут. Но нам они показались бесконечными из-за ускорения, которое достигло чуть ли не шести "g". Затем около трех часов корабль провел на свободной орбите, и все это время мы падали в пустоту, пока капитан не начал маневрировать, направляя нас к "Мейфлауэру". Другими словами, более двадцати тысяч миль мы падали вверх. Звучит, конечно, глупо. Все знают, что нельзя падать вверх; падают вниз. Но было время, когда все знали, что Земля плоская. Мы падали вверх. Как и все нормальные люди, я проходил по физике основы космической баллистики и начитался всяких историй о том, как космонавты плавают внутри корабля, когда он находится в свободном полете. Но это надо почувствовать на собственной шкуре, чтобы понять как следует. Возьмем, к примеру, миссис Тарбаттон - ту самую даму, которая требовала завтрак. Полагаю, она, как и все, ходила в школу. И тем не менее, продолжала настаивать, что капитан обязан сделать что-нибудь. Что он мог сделать - одному Богу известно; разве только найти для нее небольшой астероид. Не скажу, чтобы я ей не сочувствовал - да и себе тоже. Вам когда-нибудь приходилось попадать в эпицентр землетрясения? Знакомо вам такое ощущение, когда все, что вы считали устойчивым и надежным, внезапно обрушивается вам на голову, а земная твердь перестает быть твердью? Ну так невесомость - это примерно то же самое, только хуже. Когда корабль летит по свободной траектории, вверх или в любом другом направлении, уроки физики сами собой вылетают из головы: ты просто падаешь и падаешь, до бесконечности, а желудок так и норовит вырваться наружу. Таким было мое первое знакомство с невесомостью. Ремни не позволяли мне взмыть вверх, но чувствовал я себя разбитым и размазанным по стенке, словно кто-то врезал мне под дых. Рот наполнился слюной - я судорожно сглатывал и горько сожалел, что съел ту несчастную конфету. Но меня хоть не вывернуло, поскольку я так и не успел позавтракать. Те, что успели, - на них я старался не смотреть. Вообще-то я намеревался, когда закончатся перегрузки, отстегнуть ремни и поглазеть в иллюминатор на Землю; но невесомость отбила у меня всю охоту. Я неподвижно лежал в кресле и погружался в пучину отчаяния. Из люка, ведущего на нижнюю палубу, выпорхнула стюардесса. Оттолкнулась ножкой, придержалась ручкой за центральную опору и воспарила в воздухе, словно лебедушка, разглядывая нас с высоты. Симпатичное это было зрелище, жаль, не хватило сил оценить его по достоинству. - Всем удобно? - весело спросила она. Глупый вопрос, но нянечки в больницах обычно говорят именно таким тоном. Кто-то застонал, где-то расплакался ребенок. Стюардесса подплыла к миссис Тарбаттон и осведомилась: - Что вам подать на завтрак? Может быть, омлет? Я стиснул челюсти и отвернулся, всей душой желая ей проглотить язык. Потом снова взглянул в ее сторону. Что ж, за свой идиотский вопрос она поплатилась - и теперь вычищала ответ. Когда она разобралась с миссис Тарбаттон, я неуверенно подал голос: - Э-э... Можно вас... Мисс... - Эндрюс. - Мисс Эндрюс, не могли бы вы сделать мне укол? Видите ли, я передумал. - Сей момент, - улыбнулась она и вытащила из поясной сумочки шприц. Укол ожег меня болью, и я подумал, что с конфетой все-таки придется расстаться. Но боль быстро утихла. Я почувствовал себя почти счастливым насколько можно быть счастливым на смертном одре. Стюардесса сделала инъекции всем желающим, проявившим, подобно мне, излишнее самомнение, а миссис Тарбаттон вкатила двойную дозу, чтоб та больше не рыпалась. Тем временем двое смельчаков расстегнули ремни и устремились к иллюминаторам; я прикинул и решил, что у меня хватит сил последовать за ними. Передвигаться в невесомости совсем не так легко, как кажется на первый взгляд. Я отстегнул ремни и сел. Вернее, хотел сесть. Потому что на самом деле я отчаянно молотил руками и ногами в воздухе, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь. В результате очередного кульбита я приложился затылком к переборке, отделявшей нас от рулевой рубки, и тут же увидел звезды. Но не в иллюминаторе, а у себя в голове. А потом палуба с креслами стала медленно двигаться мне навстречу. Я ухватился за крепежный ремень и, наконец, встал на якорь. В кресле, к которому мне удалось пришвартоваться, сидел какой-то толстячок. - Извините, - сказал я. - Не за что, - ответил он и с ненавистью отвернулся. Оставаться было нельзя, но и добраться до своего кресла, не перещупав по дороге всех пассажиров, я тоже не мог. Поэтому я снова взмыл в воздух, стараясь проделать это как можно аккуратнее, и даже умудрился схватиться за поручень, прежде чем врезался спиной в переборку. Поручень тянулся вдоль всей переборки; я вцепился в него и не выпускал из рук, пока по-обезьяньи не дополз до иллюминатора. И впервые увидал Землю из космоса. Не знаю, чего я, собственно, ожидал, но только не того, что увидел. Земной шар был похож на снимки в учебниках по географии, а еще больше - на телеизображение в зале ожидания на станции Супер-Нью-Йорк. И в то же время совсем не похож. Разница была примерно такая же, как между угрозой, что сейчас вам дадут под зад, и настоящим пинком. Не снимок, не изображение. Живая Земля. Во-первых, она не висела в самом центре экрана; шар был сдвинут к краю иллюминатора, и корма нашего корабля отъела здоровый кусок Тихого океана. А во-вторых, она вращалась, уменьшаясь в размерах. Пока я разглядывал ее, она на глазах съежилась чуть не вполовину, становясь при этом все более круглой. Да, Колумб был прав. С моего наблюдательного пункта была видна оконечность Сибири, потом Северная Америка, затем слева направо проплыла северная часть Южной Америки. Над Канадой и восточной частью Штатов нависли густые облака - в жизни не видал такой белизны: белее, чем полярные шапки. А прямо напротив Солнце отражалось от поверхности океана и слепило глаза. Другие части океана в разрывах облаков казались почти багровыми. Она была настолько прекрасна, что у меня перехватило дыхание - так хотелось дотронуться до нее рукой. А вокруг сияли, звезды - крупные и куда более яркие, чем когда смотришь на них из старушки Америки. Вскоре у иллюминаторов образовалось настоящее столпотворение. Малышня теребила родителей, родители, приговаривая: "Сейчас, сейчас, детка", глазели в космос и отпускали глупые замечания. Мне это надоело. Я уселся в кресло, пристегнул один ремень, чтобы не взлететь ненароком, и погрузился в раздумья. Знаете, а ведь испытываешь какую-то гордость при мысли о том, что родился на такой большой живописной планете. Как выяснилось, я все-таки многого на ней не успел повидать, несмотря на путешествия во время уроков географии, скаутский поход по Швейцарии и каникулы, проведенные с Джорджем и Анной в Сиаме. И теперь у меня уже не будет возможности наверстать упущенное. От этой мысли как-то взгрустнулось. Из задумчивости меня вывел знакомый голос: - Уильям, мальчик мой, ты чего приуныл? Поташнивает? Пижон Джонс! Убейте меня зонтиком! Знал бы я, что он собирается эмигрировать, я бы дважды подумал, прежде чем трогаться в путь. Я спросил, откуда он, черт побери, взялся. - Оттуда же, откуда и ты, естественно. Я задал тебе вопрос. Я проинформировал его, что меня не тошнит, и поинтересовался, что навело его на такую мысль. В ответ он схватил меня за руку и, рассмеявшись, показал на красное пятнышко от укола. Я с силой выдернул руку. Он снова засмеялся и сунул мне под нос свою руку, на которой горело такое же пятнышко. - Не суетись, дружище, - сказал он. - Как видишь, от этого не застрахованы даже лучшие из лучших. - И добавил: - Пошли прошвырнемся, пока нас опять не пристегнули. Я согласился. Вряд ли я выбрал бы его в друзья, но все-таки, что ни говори, знакомое лицо. Мы добрались до люке, ведущего на соседнюю палубу. Я начал спускаться, но Джонс остановил меня: - Давай сходим в рулевую рубку! - Чего? Так нас туда и пустили! - Попытка не пытка. Айда! Мы развернулись и двинулись по короткому проходу, в конце которого маячила дверь с надписью: "Рубка управления. Вход воспрещен". Кто-то внизу приписал: "Это к тебе относится. Понял?" А ниже: "Да неужели?" Джонс подергал за ручку. Дверь была заперта. Рядом торчала какая-то кнопка, он нажал - и дверь широко распахнулась. Прямо перед нами стоял человек с двумя нашивками на воротнике. За ним сидел другой, постарше, с четырьмя нашивками. - Кто это, Сэм? - спросил сидевший. - Скажи им, что они не на базаре. - Чего вам надо, ребята? - осведомился первый. - Сэр, простите, нас очень интересует астронавигация, - выпалил Джонс. - Вы позволите нам войти? Я понял, что сейчас нас выставят вон, и уже повернулся, когда старший вдруг сказал: - Черт с ними, Сэм, пускай заходят! Младший пожал плечами: - Как скажете, шкипер. - Держитесь за что-нибудь, - приказал капитан, когда мы вплыли внутрь. - Не бултыхайтесь перед глазами. И чтобы ничего не трогали, иначе уши отрежу. А теперь докладывайте - кто такие? Мы представились. - Рад познакомиться, Хэнк. И с тобой тоже, Билл, - сказал капитан. Приветствую вас на борту. Он протянул руку и коснулся рукава скаутской формы, который опять выполз наружу. - Что это у тебя, сынок? Я покраснел и рассказал, как меня пропускали через контрольный пункт. - Хотел контрабандой провезти, да? - усмехнулся капитан. - Слышь, Сэм, он таки заставил нас взять незаконный груз! Выпьешь чашку кофе, сынок? Оба они жевали бутерброды и пили кофе - не из чашек, разумеется, а из пластиковых бутылочек с сосками, словно младенцы. Я отказался. Укол мисс Эндрюс свое действие оказал, но рисковать мне не хотелось. Хэнк Джонс тоже отказался от кофе. Иллюминатора в рубке не было. Его заменял большой телеэкран, расположенный прямо на носу, но он был выключен. Да-а, подумал я, видела бы миссис Тарбаттон, что капитан даже не смотрит, куда мы летим! И, похоже, его это не колышет. Я спросил про иллюминаторы. Это только для пассажиров, объяснил капитан. - На кой мне иллюминатор? - продолжил он. - Высунуть голову и высматривать дорожные знаки? Все, что надо, мы видим и без него. Сэм, вруби парнишкам видео. - Слушаюсь, шкипер. Второй пилот подплыл к своему креслу и принялся нажимать на кнопки. Надкушенный бутерброд повис в воздухе. Я огляделся по сторонам. Рубка была круглая, сплюснутая к носу. Два вместительных пилотских кресла спинками упирались в переборку, отделявшую рубку от пассажирского салона. Почти все пространство между креслами занимал компьютер. Кресла, а вернее койки, отличались от пассажирских: неправильной формы, подогнанной под человеческое тело; голова, спина и колени лежащего приподняты, как на больничной кровати; по бокам подлокотники, чтобы не уставали руки на пульте управления. А сам пульт изгибался дугой, чтобы пилот мог видеть показания приборов, даже когда ускорение пригвоздит его к креслу. Экран осветился, и на нем появилась Земля. - "Вид сзади", - пояснил второй пилот. - Снято камерой, установленной на корме. У нас они понатыканы со всех сторон. Теперь посмотрим "вид спереди". Но вид не впечатлял: несколько крошечных точек, символизировавших звезды, и больше ничего. Хэнк заявил, что в иллюминаторе звезды выглядят куда внушительнее. - Да ведь экран-то не предназначен для того, чтобы разглядывать звезды, сказал пилот. - Если нам нужно на них посмотреть, мы пользуемся небоскопом. Глядите! Он улегся в кресло, нашарил за спиной какую-то трубку и, не поднимая головы, приложил ее к лицу так, что резина плотно прилипла к коже вокруг глаза. "Небоскопом", как я понял, они называли телескоп со встроенным перископом. Но поскольку пилот не предложил нам взглянуть в трубку, я вернулся к пульту. На нем была парочка радарных экранов, точно таких же как на самолетах и даже на вертолетах, и еще куча всяких приборов, назначения которых я не понял. Разгадал только несколько штук: вот, например, прибор для измерения скорости сближения, а это индикаторы температуры, массового соотношения, скорости выброса и так далее. - Гляньте-ка сюда, - позвал нас второй пилот, щелкнув тумблерами. Одна из тусклых точек на экране ярко вспыхнула пару раз и погасла. - Это Супер-Нью-Йорк. Я навел на него локатор. В сущности, вы видите сейчас не телеизображение, а данные радара, выведенные на экран. - Он снова пробежался пальцами по кнопкам, и вспыхнула другая точка: два длинных световых сигнала, один короткий. - А здесь строят "Звездного скитальца". - А где "Мейфлауэр"? - спросил Хэнк. - Не терпится, да? - Пилот опять принялся возиться с приборами. И вновь зажегся огонек у самого края экрана; он посылал по три световых сигнала с перерывами. Я сказал: что-то не похоже, чтобы мы к нему приближались. - Мы идем в обход, - отозвался капитан. - Хватит с них, Сэм. Вырубай свой экран. Мы вернулись к капитану, который все еще дожевывал бутерброд. - Ты "орел"? - спросил он меня, имея в виду скаутское звание. Я сказал, что да. Хэнк тут же добавил, что он тоже. - Сколько тебе стукнуло, когда присвоили "орла"? - поинтересовался капитан. Я сказал: тринадцать. Хэнк тут же добавил, что ему было двенадцать. Капитан побожился, что стал "орлом" в одиннадцать. Так я им и поверил! Значит, мы с Хэнком летим на Ганимед, сказал капитан; он нам завидует. Второй пилот заявил, что не понимает, чему тут завидовать. - Сэм, - сказал капитан, - у тебя в душе ни капли романтики. Так и будешь паромщиком вкалывать до самой смерти. - Ну и что? - возразил второй пилот. - Зато ночи я в основном провожу у себя дома, в постели. Капитан заметил, что пилотам вообще не следует жениться. - Вот я, например, - сказал он, - всю жизнь мечтал быть космонавтом дальнего плавания. И все было тип-топ, но меня взяли в плен пираты, и я упустил свой шанс. А к тому времени, когда появился новый шанс, я уже был женат. - Вечно ты со своими пиратами! - проворчал второй пилот. Я невозмутимо смотрел на них обоих. Взрослые уверены, что все, кто помладше, готовы проглотить любую чушь; я стараюсь их не разочаровывать. - Н-да, от судьбы не уйдешь, - сказал капитан. - Вы, юные джентльмены, можете быть свободны. Нам с мистером Мейесом нужно еще уточнить кое-какие расчеты, не то посадим это корыто где-нибудь в южном Бруклине. Мы поблагодарили его и удалились. На палубе, расположенной ближе к корме, я отыскал отца и Молли с пигалицей. - Где ты пропадал, Билл? - спросил отец. - Я весь корабль обшарил.