— Отлично. Но учти: не нырять, не отвязывать страховочного конца, и на берегу дежурит один из нас.
— Глупости! — возмутилась Мариам. — В прошлый раз я здесь ныряла.
— Тогда меня с тобой не было, — ответил Зеб. — Так что я повторяю: не нырять, а то отшлепаю.
Мариам пожала плечами:
— Будь по-твоему, полковник Зануда. Пошли, Маг.
Они зашли за камень размером с дом. На полпути Мариам остановилась, посмотрела на меня и погрозила мне пальцем:
— Чтобы не подглядывать!
Девушки исчезли за камнем, и до нас донеслось их хихиканье. Я быстро сказал:
— Ты делай, как хочешь, я в твои дела не вмешиваюсь. Но я останусь здесь, на берегу. Я буду вас охранять.
— Как тебе удобнее. Я готов был дежурить с тобой поровну, но никто не может помешать тебе быть упрямым ослом. Без нужды не суетись — обе девушки отлично плавают.
В отчаянии я прошептал:
— Зеб, я уверен, что генерал категорически запрещает купание в подземных озерах.
— Поэтому мы ему и не будем докладывать, — ответил Зеб. — Никогда не беспокойте командующего без нужды — цитирую по уставу армии царя Иосифа, тысяча четырехсотый год до нашей эры.
И он продолжал раздеваться.
Я не знаю, почему Мариам именно меня предупредила, чтобы не подглядывал, я и не собирался! Когда она разделась, то вышла из-за камня и направилась прямо к воде, но свет переносного прожектора ярко осветил ее. Мариам закричала:
— Выходи, Магги! Если ты поспешишь, то Зеб будет последним, и ему глаз вон!
Я не хотел смотреть на Мариам, но не мог отвести от нее глаз. Я в жизни не видел ничего похожего на зрелище, представшее моим глазам. Только раз мне удалось взглянуть на картинку, которую мне показал мальчик в нашей приходской школе. Но я успел лишь взглянуть и тут же на него донес.
Я сгорал от стыда, но смотрел на Мариам не отрываясь.
Зеб вошел в воду раньше Магги; правда, я думаю, что ей было все равно. Он почти нырнул — таким образом чуть не нарушил собственный запрет. Он прыгнул в воду, но не скрылся под ее поверхностью, а сразу поплыл и вскоре уже догнал Мариам, которая плыла к дальнему берегу.
Затем из-за камня вышла Магги и тоже вошла в воду. Она не преподнесла свое появление как торжественное событие, подобно Мариам; быстро и грациозно она скользнула в воду. Войдя в озеро по пояс, Магги легко скользнула вперед и сильными гребками поплыла в темноту. Вскоре она догнала остальных — мне было слышно, как они переговариваются, хотя я не видел их в темноте.
Пока она не скрылась из глаз, я был бессилен оторвать от нее взгляд, даже если бы от этого зависело бессмертие моей души. Что же такое заключено в теле женщины, превращающее его в самое соблазнительное и манящее зрелище на свете? Истинно ли утверждение некоторых людей, что все дело лишь в инстинкте, который заставляет нас покоряться воле господа, дабы плодиться и размножаться? А может быть, за этим скрывается нечто более загадочное и чудесное?
Я поймал себя на том, что губы мои шепчут:
"Как ты прекрасна, как привлекательна,
возлюбленная, твоей миловидностью!
Этот стан твой похож на пальму,
А груди твои на виноградные грозди…"
[Библия. Книги Ветхого Завета.
Книга Песни Песней Соломона. Глава 7. Стих 7,8]
В смятении и ужасе я заставил себя замолчать, ибо вспомнил, что Песнь Песней Соломона не более, как чистая и священная аллегория, не имеющая ничего общего с подобным зрелищем.
Я уселся на песок и постарался успокоить свою смятенную душу. Через некоторое время я почувствовал себя лучше, и мое сердце перестало столь часто биться. И когда они возникли из темноты, подплывая к берегу, мне удалось даже выдавить из себя улыбку. Происходящее уже не казалось мне столь ужасным, и до тех пор, пока тела девушек были скрыты под водой, ничего страшного я не видел. Не исключено, что зло таилось не в телах девушек, а в моем извращенном греховном зрении.
— Тебя подменить? — спросил Зеб.
— Нет, твердо ответил я. — Продолжайте купаться и веселиться.
— Хорошо, — согласился Зеб, перевернулся в воде, подобно дельфину, и поплыл назад. Мариам за ним. Магги подплыла на мелкое место и замерла там, касаясь дна кончиками пальцев, и глядела на меня. Ее голова и плечи, будто выточенные из слоновой кости, поднимались над черной водой, а длинные густые волосы окружали ее, струились по воде как водоросли.
— Бедный Джон, — мягко произнесла она. — Хочешь, я выйду и побуду с тобой?
— Нет, спасибо, не стоит.
— Ты уверен?
— Абсолютно уверен.
— Как хочешь, — она тоже повернулась и поплыла прочь.
Пока она разворачивалась, на какое-то чудесное мгновение моим глазам предстало все ее прекрасное тело.
Минут десять спустя Магги снова появилась на моей стороне озера.
— Я замерзла, — сказала она, вылезла из воды и прошла под прикрытие камня. Я подумал, что она не кажется голой — просто она не покрыта одеждой, подобно нашей праматери Еве. В этом заключалось различие между ней и Мариам — та была голой.
Когда Магги вылезла из воды и мы с ней оба молчали, я понял, что в пещере не раздается ни звука. Нет на свете ничего более безмолвного, чем безмолвие пещеры. На поверхности земли вы всегда можете уловить какой-нибудь шум, но совершенно особенная тишина достижимая лишь под землей. Если под землей ты затаишь дыхание, то ощутишь бесконечную совершенную тишину.
Я понял, что не слышу звуков от плывущих Зеба и Мариам. А эти звуки обязательно должны были до меня донестись. Я поднялся и сделал два шага по берегу озера, но остановился, потому что на моем пути находилась «костюмерная» Магги.
Я в самом деле был обеспокоен и не знал, что предпринять. Кинуть им веревку? Но куда? Прыгнуть в воду и искать их в глубине? Я тихо позвал:
— Магги!
— Что случилось, Джон?
— Магги, я волнуюсь.
Она сразу же вышла из-за камня. Она успела надеть брюки и прижимала к груди полотенце. Мне показалось, что она только что сушила полотенцем волосы.
— Почему ты волнуешься?
— Молчи и слушай.
Она замолчала. Через некоторое время она сказала:
— Я ничего не слышу.
— Вот именно. А ты должна слышать. Я слышал, как вы плыли, даже когда вы были у дальнего берега озера. А сейчас ни звука, ни всплеска. Не может быть, что они одновременно нырнули и ударились головами о камни?
— Не беспокойся, с ними все в порядке.
— Но я, честное слово, обеспокоен.
— Я уверена, что они просто отдыхают. На той стороне тоже есть маленький пляж, даже меньше этого. Там они и лежат. Я с ними там была, но замерзла и потому вернулась.
Но я уже принял решение. Я понял, что моя проклятая стеснительность мешает мне выполнить свой долг.
— Отвернись. Нет, уйди за камень. Мне нужно раздеться.
— Зачем?
Я открыл рот, чтобы закричать, но не успел издать ни звука, потому что Магги закрыла мне рот ладонью. От этого движения полотенце упало, что заставило нас обоих смутиться.
— Боже мой! — воскликнула она. — Пожалуйста, не кричи.
Она отвернулась от меня, нагнулась, подняла полотенце. А когда она обернулась вновь, полотенце было надежно обмотано вокруг ее груди.
— Джон Лайл, — произнесла она, — подойди сюда и сядь. Сядь рядом со мной.
Она села и хлопнула ладонью по песку — и в голосе ее звучала такая уверенность, что я послушно уселся рядом с ней.
— Подвинься ближе ко мне, — сказала она. — Я не хочу кричать.
Я осторожно подвинулся к ней так, что мой рукав касался ее обнаженной руки.
— Так-то лучше, — сказала она совсем тихо, стараясь, чтобы ее голос не разносился по пещере. — А теперь слушай внимательно: там находятся два человека, которые хотят побыть вдвоем. Они находятся в полной безопасности — я их видела. К тому же оба — отличные пловцы. Ты же, Джон Лайл, должен умерить свой пыл и научиться не вмешиваться в чужие дела.
— Боюсь, что я тебя не понял, — искренне сказал я. Но, по правде сказать, я уже подозревал, что начинаю ее понимать.
— Ну что ты за человек! Скажи мне, Мариам что-нибудь для тебя значит?
— Значит? Нет, пожалуй, не значит.
— Мне тоже так казалось. По крайней мере, за все время ты и двух слов ей не сказал. Значит, у тебя нет оснований ее ревновать. А если так, то оставь ее в покое и не суй нос в чужие дела. Теперь ты меня понял?
— Наверное, да…
— Вот и помолчи.
Я замолчал. Она не двигалась. Я остро ощущал ее обнаженность. Потому что она была обнаженной, хоть и была закрыта и казалась не обнаженной; и я так надеялся: она не предполагает, что я догадался о том, что она обнаженная… К тому же я остро ощущал себя участником… участником, не знаю чего. Я мысленно заявил себе: у меня нет оснований подозревать самое худшее, тем более что я не инспектор по морали.
Наконец я выговорил:
— Магги…
— Что, Джон…
— Я тебя не понимаю.
— Почему, Джон? Впрочем, а так ли надо все понимать?
— Мне кажется, что тебя совершенно не тревожит, что Мариам осталась совсем наедине с Зебом…
— А что я должна по этому поводу предпринять?
Ну что ты будешь делать с этой женщиной! Она нарочно делала вид, что меня не понимает.
— Ну как тебе сказать… понимаешь, у меня создалось впечатление, что ты с Зебом… я хотел сказать, что вы собираетесь пожениться, когда можно будет…
Она засмеялась низким голосом.
— Полагаю, что у тебя и в самом деле могло сложиться такое впечатление. Но, поверь мне, эта проблема решена и забыта ко всеобщему удовлетворению.
— Да?
— Пойми меня правильно. Мне очень нравится Зебадия, и я знаю, что тоже ему нравлюсь. Но психологически мы с ним оба доминантные типы — ты можешь проверить по нашим психологическим таблицам. Такие люди, как мы, не имеют права жениться друг на друге. Подобные браки совершаются не на Небесах, поверь мне. К счастью, мы поняли это вовремя.
— Ага.
— Вот именно, ага.
А вот как случилось то, что случилось в следующую минуту, я не понимаю. Я подумал было, что она такая одинокая… и оказалось, что я ее целую. Она прижалась ко мне, откинулась назад и ответила на поцелуй с таким жаром, какого я в ней и не подозревал. Что же касается меня, то в голове у меня гудело, глаза, кажется, вылезли из орбит, и я никак не мог сообразить, то ли я провалился на тысячу футов под землю, то ли я шагаю на параде.
Потом я пришел в себя. Она заглянула мне в глаза и прошептала:
— Дорогой мой Джон…
Затем она неожиданно вскочила на ноги, склонилась надо мной, забыв о том, что полотенце может упасть, и похлопала меня по щеке.
— Юдифи сказочно повезло, — сказала она, — интересно, она об этом догадывается?
— Магги! — взмолился я.
Она отвернулась от меня и сказала, глядя перед собой:
— Пойду кончу одеваться. А то простужусь. Я совсем закоченела.
А мне она совсем не показалась закоченевшей.
Вскоре она вернулась. Она была одета и яростно вытирала полотенцем свою пышную гриву. Я взял мое сухое полотенце и помог ей вытирать волосы. Я не думаю, что я предложил ей помощь: просто подошел и помог. У нее были такие густые и пышные волосы, что даже дотронуться до них — наслаждение. По мне мурашки бегали.
За этим занятием нас и застали Зеб и Мариам, когда они медленно подплыли к берегу. Мы слышали их смех и голоса задолго до того, как увидели их. Мариам вылезла из воды обнаженная и бесстыжая, как какая-нибудь шлюха из Гоморры, но я на нее почти не обратил внимания.
Зеб поглядел мне в глаза и спросил:
— Ты готов купаться, старик?
Я хотел было ответить, что и не собираюсь купаться, и намеревался в качестве оправдания заявить, что мое полотенце уже мокрое и мне нечем будет вытираться, — и тут я понял, что Магги наблюдает за мной. Она и слова не произнесла, просто смотрела на меня.
— Конечно, я выкупаюсь! — заявил я. — Я вас заждался.
— Затем я крикнул:
— Мариам, скорей вылезай из-за камня! Мне негде раздеться.
Мариам захихикала и выскочила из-за камня, на ходу оправляя одежду. Я торжественно проследовал в раздевалку.
Я надеюсь, что когда покинул это убежище, я сохранил остатки торжественности. Во всяком случае я стиснул зубы и зашагал к воде. В первый момент вода обожгла меня холодом, но я чувствовал холод лишь в первые секунды. Я никогда не был хорошим пловцом, но выступал за мой класс и как-то даже купался в Гудзоне на Новый год. В общем, купаться в черном озере мне понравилось.
Я переплыл озеро. На той стороне тоже был маленький песчаный пляж. Я не стал на него вылезать.
На обратном пути я нырнул и постарался достичь дна, но мне это не удалось. Видно, озеро было глубже и абсолютно тихо. Если бы у меня были жабры, то, наверное, стоило бы остаться в нем навсегда, подальше от Пророков, от Каббалы, от бесконечных входящих и исходящих бумаг, от забот и проблем, слишком сложных и тонких для меня.
Я вынырнул и с трудом восстановил дыхание. И быстро поплыл к нашему пляжу. Девушки уже разложили на одеяле обед, и Зеб кричал мне, чтобы я поторопился. Зеб и Магги не отвернулись, когда я вылез из воды, то я заметил, что Мариам беззастенчиво разглядывает меня. Не думаю, что я покраснел. Кстати, я никогда не любил блондинок. Я убежден, что Лилит была блондинкой.
11
Высший Совет, состоявший из начальников отделов, генерала Хаксли и еще нескольких человек, собирался примерно раз в неделю. Прошло около месяца после нашего разговора с Магги, я сидел в комнате заседания и стенографировал выступления. У нас остро не хватало людей. Моим номинальным начальником был генерал Пеннойер, носивший звание начальника Генштаба. Но я видел его только два раза, потому что еще он числился начальником снабжения и большую часть времени уделял второй специальности. Поэтому Хаксли приходилось самому выполнять все обязанности начальника Генштаба, а я стал при нем идеальным адъютантом. Я даже умудрялся следить, принимает ли он вовремя желудочные таблетки.
Совещание было шире обычного. На него прибыли руководители местных организаций. Я чувствовал напряжение приближающихся важных событий, хотя Хаксли ничего не говорил мне заранее. Зал заседаний охранялся так, что и мышь не могла бы в него проникнуть.
Сначала мы выслушали обычные доклады. Было отмечено, что в организации состоят восемь тысяч семьсот девять членов. Кроме них, мы насчитывали примерно вдесятеро больше сочувствовавших, но не зачисленных официально, на которых мы могли наверняка рассчитывать во время восстания.
Эти цифры не очень обнадеживали. Мы оказались в тисках дилеммы: сто тысяч человек — жалкая кучка для того, чтобы поднять восстание в громадной стране, но каждый принятый человек увеличивал опасность разоблачения. Мы опирались на старинную систему ячеек, при которой каждый знал не больше, чем ему положено было знать, и не мог выдать на допросе многих людей, даже если он оказывался провокатором. Но и при такой системе в такой многочисленной организации мы еженедельно теряли людей и целые группы. Четыре дня назад вся организация в Сиэтле была застигнута во время заседания и арестована. Это был тяжелый удар, но, к счастью, только трое из арестованных знали важные секреты, и все они успели покончить с собой.
Начальник связи доложил, что его люди могут вывести из строя девяносто процентов радио— и телевизионных станций в стране и что с помощью штурмовых групп мы можем надеяться обезвредить и остальные, за исключением станции «Голос бога» в Новом Иерусалиме.
Начальник инженерной службы заявил, что он готов прекратить доступ энергии в сорок шесть крупнейших городов, опять же за исключением Нового Иерусалима.
Доклады продолжались — газеты, студенческие группы, захват ракетодромов, водоснабжение, контрразведка, долгосрочные метеопрогнозы, распределение оружия. Война по сравнению с революцией проста. Война — прикладная наука с четко определенными, испытанными историей принципами и методами. Но каждая революция — непредвиденная мутация, она никогда не будет повторена, и проводят ее не кадровые военные, а в первую очередь, народные массы, не имеющие опыта.
Магги приводила в порядок записи докладов, и я передавал их программистам, которые вводили данные в «мозг». Когда сообщения кончились, наступила пауза. Мы ждали решений «мозга». Перфорированная лента выползла из «мозга», и Хаксли, наклонившись, взял ее.
Он посмотрел ее, откашлялся и подождал, пока наступит тишина.
— Братья! — начал он. — Товарищи, мы давно уже договорились: когда сумма всех необходимых факторов с учетом возможных ошибок покажет, что ситуация сложилась с балансом риска два — один в нашу пользу, мы начнем восстание. Сегодня этот день наступил. Я предлагаю назначить время восстания.
Никто не сказал ни слова — так поражены были присутствующие. Надежда, затянувшаяся на долгие годы, превращает реальность в нечто, чему трудно поверить. А все эти люди ждали годами, некоторые большую часть своей жизни.
Пауза завершилась взрывом. Они вскочили, смеясь, плача, крича, ругаясь, хлопая друг друга по плечам, обнимаясь…
Хаксли сидел, не двигаясь, пока остальные не успокоились. Затем поднялся и сказал тихо:
— Я думаю, голосовать не нужно. Час я назначу после того, как…
— Генерал, одну минуту. Я не согласен, — это был начальник Зеба, генерал Новак, начальник управления психологической войны.
Хаксли замолчал. Наступила гробовая тишина. Я был поражен, как и все.
Затем Хаксли сказал, не повышая голоса:
— Наш совет обычно принимает решения по общему согласию. Мы давно уже договорились, каким образом и когда мы установим день восстания… Но я знаю, что вы не стали бы возражать, если бы у вас не было к тому веских оснований. Мы вас слушаем, генерал Новак.
Новак медленно вышел вперед и повернулся к совету.
— Братья, — сказал он, оглядывая удивленные и даже сердитые лица. — Вы знаете меня. Семнадцать лет я отдаю все, что у меня есть, нашему общему делу. Я потерял семью, дом… Но я не могу позволить принять решение, прежде чем не скажу вам, что знаю с математической точностью: время революции еще не наступило.
Он был вынужден переждать несколько минут и понять руки, призывая к тишине.
— Да выслушайте меня, в конце концов! Я согласен, что с военной точки зрения все готово. Я даже склоняюсь к тому: если мы ударим сегодня же, то у нас есть возможность захватить страну. И все-таки мы не готовы…
— Почему?
— Потому что большинство населения все еще верит в установленную религию, верит в божественный приоритет Пророка. Мы можем захватить власть, но мы не сможем ее удержать.
— Еще как сможем!
— Послушайте. Никакой народ не может быть подчинен долгое время без его молчаливого признания власти. В течение трех поколений американский народ воспитывается от колыбели до могилы самыми умными и хитрыми психотехниками в мире. И люди верят!
— … Мы выиграем революцию, но за ней последует длинная и кровавая гражданская война, которую мы проиграем!
Он замолчал, провел трясущейся рукой по глазам и произнес:
— Это все.
Несколько человек сразу попросили слова. Хаксли постучал по столу, призывая к порядку, потом предоставил слово генералу Пеннойеру.
— Я хотел бы задать Новаку несколько вопросов, — сказал он.
— Задавайте.
— Может ли ваше управление определить, какой процент населения, по вашим расчетам, искренне верит в Пророка?
Зеб поднял голову. Новак кивнул ему, и Зеб сказал:
— Шестьдесят два процента, плюс-минус три процента.
— А какой процент тех, кто тайно противостоит правительству, независимо от того, знаем мы об их существовании или нет?
— Двадцать один процент, с соответствующей поправкой. Остальных нельзя считать верующими, но они довольны сложившимся порядком.
— Как вы получили эти данные?
— Выборочным опросом и гипноприборами. Правительство потеряло много сторонников в первые годы современной депрессии, но постепенно ему удалось выровнять положение. Закон о церковной десятине и декреты против бродяжничества опять же уронили престиж церкви. В настоящее время под влиянием нашей пропаганды правительство постепенно продолжает терять авторитет.
— Так сколько же нам понадобится времени…
Начальник психологического управления ответил твердо:
— По нашим расчетам, понадобится три года и восемь месяцев, прежде чем мы можем рискнуть.
Пеннойер повернулся к Хаксли.
— Думаю, что, несмотря на мое уважение к генералу Новаку, я должен сказать: побеждай, когда можешь победить. Не исключено, у нас больше не будет такого шанса.
Почти все присутствующие поддержали его. — Пеннойер прав! Если мы будем ждать, нас кто-нибудь выдаст!
— Мы не сможем столько времени хранить в тайне такую организацию.
— Я уже десять лет в подполье. Я не хочу, чтобы меня здесь похоронили!
— Давайте победим, а потом уж будем думать, как найти сторонников.
— Да здравствует восстание!
Хаксли молчал, давая остальным выпустить пар. Я сам помалкивал хотя бы потому, что мое положение не позволяло мне вмешиваться в дискуссию, но я был согласен с Пеннойером: невозможно ждать еще почти четыре года.
Я увидел, что Зеб что-то горячо обсуждает с Новаком. Они настолько углубились в спор, что не обращали внимания на то, что творилось вокруг. Но когда Хаксли, наконец, поднял руку, требуя тишины, Новак покинул свое место и поспешил к нему. Генерал выслушал Новака, и мне показалось, что он сдерживает раздражение, которое вскоре сменилось неуверенностью. Новак поманил к себе пальцем Зеба, который поспешил к своему шефу. Вся эта троица шепталась несколько минут, а совет покорно ждал, пока они придут к решению.
Наконец Хаксли вновь обратился к залу:
— Генерал Новак предложил схему, которая может изменить всю ситуацию. Совет прервет заседание до следующего дня.
План Новака (или Зеба, хотя он никогда и не признавался в авторстве) требовал передышки по крайней мене на два месяца, до Дня ежегодного Чуда. Идея заключалась в том, чтобы вмешаться в проведение праздника. Ведь власть Пророка над людьми заключалась не только в пулеметах, но и в той вере, которую питали люди.
Будущие поколения вряд ли смогут поверить в важность, в исключительную важность как с точки зрения религиозной веры, так и с точки зрения политической власти Чуда Воплощения. Чтобы осознать это, надо понять: массы одураченных людей верили в то, что ежегодно Первый Пророк возвращается с небес, чтобы проверить, как живет его земное царство и насколько хорошо его преемники справляются с обязанностями. Люди в это верили, а меньшинство сомневающихся не смело и рта раскрыть.
Я сам в это верил, мне и голову не приходило ставить под сомнение эту основу основ веры, а меня можно было назвать образованным человеком, человеком, посвященным в секреты производства меньших по рангу чудес.
Последующие два месяца прошли в бесконечном напряжении — мы были так заняты, что не хватало ни дней, ни часов. В дополнение к этому шли приготовления к празднику Воплощения и соответствующие изменения первоначальных планов. Генерал Новак почти немедленно после совещания выехал в «Бьюлалэнд» для проведения операции «Бедрок». Так было написано в приказе. Я сам вручал ему этот приказ, но, хоть убейте, не знаю, где и на какой карте искать этот «Бьюлалэнд».
Хаксли сам отсутствовал почти неделю, перепоручив дела генералу Пеннойеру. Он мне не говорил, куда направляется, но я мог догадываться. Операция «Бедрок» была психологическим маневром, а не забудьте, что мой шеф был в свое время преподавателем прикладных чудес и неплохой физик. Я вполне допускаю, что в эти дни его можно было бы увидеть и с паяльником в руках, и с отверткой или электронным микрометром: Генерал никогда не боялся испачкать руки.
Я скучал без генерала Хаксли. Пеннойер иногда был склонен отменять мои мелкие приказания, совать нос в детали и тратить как свое, так и чужое время по пустякам, которыми ему и не следовало бы заниматься. Но его тоже не было большую часть времени. Вообще трудно было поймать на месте хоть кого-нибудь из руководства.
В эти же дни произошло еще одно событие, которое не имело прямого отношения к судьбе народа Соединенных Штатов и его борьбе за свободу, но мои личные дела к тому времени настолько перепутались с общественными, что я позволю себе отвлечься. Может быть, личная сторона тоже важна. Я типичный представитель большинства людей, я человек, которого сначала надо ткнуть носом, и только потом уже он разберет, что к чему, тогда как Магги, Зеб и Хаксли из того меньшинства, которому даны свободные души, — они мыслители и вожди.
Я сидел за столом, стараясь разбирать бумаги скорее, чем они прибывали, когда получил приглашение заглянуть в удобное для меня время к шефу Зеба. Не теряя времени, я поспешил к генералу.
Новак не стал выслушивать формальных приветствий.
— Майор, у меня для вас письмо, которое я только что получил от шифровальщиков. Я не знаю, что с ним делать, но по совету одного из начальников моих отделов я решил вручить его вам. Вам придется его прочитать здесь.
— Слушаюсь, сэр, — сказал я несколько растерянно.
Письмо оказалось довольно длинным, и я не помню большей его части. Помню только ту, что произвела на меня наибольшее впечатление. Письмо было от Юдифи.
«Мой дорогой Джон… я всегда буду вспоминать о тебе с теплотой и благодарностью и никогда не забуду всего, что ты для меня сделал… мы не предназначены друг для друга… Сеньор Мендоза все отлично понимает… я надеюсь, что ты простишь меня… он во мне так нуждается: должно быть, нас свела сама судьба… если ты когда-нибудь будешь в Мехико, считай наш дом своим… я всегда буду думать о тебе, как о моем сильном старшем брате, и останусь твоей сестрой…» Там еще много всего было такого же. Я думаю, что все эти письма подходят под категорию «мягкого расставания».
Новак протянул руку и взял у меня письмо.
— Я дал его вам не для того, чтобы вы заучивали его наизусть, — сказал он сухо и выбросил письмо в дезинтегратор. Затем посмотрел на меня.
— Может, вам лучше присесть, майор. Вы курите? Я не присел, но голова у меня кружилась, и я взял предложенную сигарету и даже позволил ему зажечь ее. Потом я закашлялся от сигаретного дыма, и противное ощущение в горле вернуло меня к действительности. Я сдержанно поблагодарил генерала, вышел из комнаты, прошел к себе и позвонил заместителю, сказав, где меня найти, если я срочно понадоблюсь. Я объяснил, что неожиданно заболел и прошу по возможности меня не беспокоить.
Я провел в одиночестве больше часа, лежа на койке лицом вниз, не двигаясь и даже не думая ни о чем. Раздался тихий стук в дверь. Дверь открылась. Это был Зеб.
— Ну как ты? — спросил он.
— Ничего, ответил я. В то время мне пришло в голову, что начальник отдела, который попросил Новака показать мне письмо, был Зеб.
Он сел на стул и посмотрел на меня. Я перевернулся на кровати, лег на бок.
— Не давай выбить себя из колеи, Джонни, — сказал он. — Люди умирали неоднократно, но очень редко от любви.
— Ты ничего не понимаешь!
— Нет, не понимаю, — согласился он. — Каждый человек — свой собственный пленник, в одиночном заключении до самой смерти. Знаешь что, сделай мне одолжение, постарайся мысленно представить себе Юдифь. Постарайся увидеть ее лицо, услышать ее голос.
— Зачем?
— Постарайся.
Я старался. Я в самом деле старался и, вы знаете, не смог. Я никогда в жизни не видел ее фотографии, и теперь лицо ее от меня ускользало.
Зеб наблюдал за мной.
— Ты выздоровеешь, — сказал он уверенно. — Теперь послушай, Джонни. Мне надо было сказать тебе раньше. Юдифь очень милая женщина и, оказавшись на свободе, она неизбежно должна была встретить подходящего человека. Но нет, зачем объяснять все это влюбленному человеку?
Он поднялся.
— Джонни, мне надо идти. Мне очень не хочется оставлять тебя одного в таком состоянии, но генерал Новак ждет меня, мы уезжаем. Он меня живьем съест за то, что я заставил себя ждать. И разреши дать тебе еще один совет…
Я ждал.
— Я советую, — сказал он, — поговори с Магги. Она тебе поможет.
Он уже выходил из комнаты, когда я остановил его вопросом.
— Зеб, а что случилось между тобой и Магги? Что-то похожее?
Он оглянулся и сказал резко:
— Нет. Совсем не то. Это не было… не было то же самое.
— Я тебя не понимаю, я просто не понимаю людей. Ты советуешь мне поговорить с Магги… А ты не будешь ревновать?
Он посмотрел на меня, захохотал и ответил:
— Она — свободный гражданин, поверь мне, Джонни. Если бы ты когда-нибудь сделал ей что-то плохое, я собственными руками оторвал бы тебе голову. Но, думаю, ты ничего плохого не сделаешь. А ревновать? Нет. Я считаю, что она самый лучший парень из моих друзей, но женюсь я лучше на горной львице.
Он ушел, оставив меня опять в полном недоумении. Но все же я последовал его совету. Или, может быть, Магги последовала. Магги все знала — оказалось, что Юдифь написала ей тоже. Мне пришлось ее разыскивать. Она сама пришла ко мне после ужина. Мы поговорили с ней обо всем, и я почувствовал себя куда лучше, настолько, что вернулся в кабинет и полночи работал, наверстывал упущенное днем время.
Мы с Магги часто гуляли после обеда, но не заходили так далеко, как с Зебом. Иногда я мог уделить на прогулку минут двадцать, не больше — надо было возвращаться к работе, но это были лучшие минуты дня, и я ждал их.
Неподалеку от городка у нас было одно особенно любимое место. Тропинка вилась среди громадных каменных грибов, колонн, куполов и других пещерных чудес, которым трудно придумать название и которые можно с одинаковым успехом называть мечущимися душами и экзотическими цветами — в зависимости от настроения. На этой тропинке стояла каменная скамья. Тропинка здесь поднималась футов на сто над городком, так что мы могли сидеть и смотреть на наш мир сверху и молчать, и Магги могла не спеша покурить. Я привык зажигать ей сигареты, как в свое время Зеб. Она любила, когда я оказывал этот маленький знак внимания, а я уже научился не задыхаться от дыма. Месяца через полтора после того, как Зеб уехал, и за несколько дней до восстания мы сидели там и рассуждали, что будет с нами, если революция победит. Я сказал, что, наверное останусь в армии, если армия сохранится.
