— Обычные сводки? Почему же Питер ван Эйк сказал мне, будто я несу послание особой важности. Что же, он шутил?
      Техник улыбнулся.
      — Я знаю, что он имел в виду. Вы содержали в себе одно важное сообщение, касающееся, в первую очередь, вас самого. Вы несли в себе гипнотически собственное удостоверение личности…
      Мои путешествия по врачам, психотехникам, отделам снабжения и так далее дали мне почувствовать размеры помещения. «Игрушечный городок» был административным центром. Энергетическая станция и склад находились в другом зале и отделялись от нас десятками метров скалы. Женатые пары устраивались, где им было удобнее. Примерно треть живущих там составляли женщины, и они чаще предпочитали строить свои «курятники» подальше от центра. Арсенал и склад боеприпасов находились в боковом туннеле, на безопасной дистанции от жилых помещений. Свежей воды было достаточно, хотя она была довольно жесткая, и в некоторых проходах текли подземные ручьи — источник, кстати, дополнительной вентиляции. Воздух всегда оставался свежим. Температура была постоянно 20°, а относительная влажность 32% зимой и летом, днем и ночью.
      К обеду я был уже на работе и трудился в арсенале, проверяя и налаживая оружие. Я мог бы и оскорбиться, потому что обычно это работа сержантов, но я понимал, что тут никто не заботился о чинопочитании (например, каждый сам мыл за собой посуду после еды). Да и разве плохо было после всех переживаний сидеть в прохладном арсенале и заниматься спокойным делом?
      В тот же день перед ужином я вошел в гостиную и хотел присесть. И тут услышал знакомый баритон:
      — Джонни! Джон Лайл!
      Я подпрыгнул на месте от неожиданности и увидел бегущего ко мне Зеба Джонса, здорового старика Зеба, весьма некрасивое лицо которого украшала улыбка до ушей.
      Мы долго хлопали друг друга по спине и плечам и ругались последними словами.
      — Когда ты сюда попал? — спросил я наконец.
      — Недели две назад.
      — Как так? Ты же был еще в Новом Иерусалиме, когда я уезжал?
      — Меня перевезли в виде трупа, в глубоком трансе. Запаковали в гроб и написали «заразно».
      Я рассказал ему о своем путешествии, и мой рассказ явно произвел впечатление на Зеба; это очень поддержало мой дух. Затем я спросил, что он здесь делает.
      — Я в бюро пропаганды, — сказал он. — У полковника Новака. Сейчас, например, пишу серию в высшей степени уважительных статей о жизни Пророка и его аколитов, о том, сколько у них слуг, сколько стоит содержать дворец, сколько стоят церемонии, ритуалы и так далее. Все это, разумеется, абсолютная правда, и пишу я с большим одобрением. Правда, я довольно сильно нажимаю на действительную стоимость драгоценностей и несколько раз упоминаю о том, какая великая честь для народа — содержать наместников бога на земле.
      — Не понимаю я тебя, Зеб, — сказал я, нахмурившись. — Ведь люди любят глядеть на эти штуки. Вспомни, как туристы в Новом Иерусалиме бьются за билеты на храмовый праздник.
      — Правильно. Но мы не собираемся распространять мои творения среди сытых туристов в Новом Иерусалиме, мы отдадим их в маленькие газеты долины Миссисипи и Юга — мы распространим их среди самых бедных слоев населения Штатов, среди людей, которые твердо убеждены: благочестие не должно быть роскошным, что бедность и добродетель — не синонимы. Пусть они начнут сомневаться.
      — Вы серьезно думаете, что можно поднять восстание таким способом?
      — Это тоже входит в подготовку к нему.
      После обеда мы с Зебом отправились в его комнатку. Мне было спокойно и уютно. В тот момент меня мало волновало, что мы с ним участвуем в движении, которое имеет мало шансов на победу, и вернее всего мы или погибнем вскоре в бою или будем сожжены как бунтовщики. Кроме Зеба, у меня никого не осталось, и я себя чувствовал, как в детстве, когда мать сажала меня на стул в кухне и кормила пирогами.
      Мы болтали о том о сем, и постепенно я многое узнал о нашей организации, в частности, обнаружил и был этим весьма удивлен, что не все наши товарищи были братьями. Я имею в виду братьев по Ложе.
      — Разве это не опасно? — спросил я.
      — А что ты, старина, ожидал? Некоторые из самых ценных наших товарищей не могут по религиозным соображениям присоединиться к Ложе. Но нам никто не давал монополии на ненависть к тирании и на любовь к свободе. В нашей борьбе нам нужна поддержка как можно большего числа людей. Любой идущий с нами по одной дороге — наш попутчик и товарищ. Любой.
      Я подумал, что эта идея логична, хотя чем-то она мне не понравилась. И я решил смириться с действительностью.
      — Наверное, ты прав. Можно допустить, что, когда дело дойдет до сражений, мы используем даже парий, хотя, конечно же, их нельзя принимать в братство.
      Зеб уставился на меня уже знакомым мне взглядом:
      — Ради бога, Джон! Когда же, наконец, ты снимешь шоры?
      — А что?
      Неужели тебе до сих пор не пришло в голову, что само существование парий является частью пропагандистского трюка тирании, которая всегда ищет козла отпущения?
      — Но какое это имеет отношение?..
      — Заткнись! И слушай старших! Отберите у людей секс, запретите его, объявите греховным, замените ритуальным размножением. Затолкайте человеческие инстинкты вглубь, превратите их в подспудное стремление к садизму. А потом представьте толпе козла отпущения, дозвольте порабощенным людям время от времени убивать этого козла отпущения и в этом находить выход темным эмоциям… Этот механизм отработан тиранами за многие столетия. Тираны использовали его задолго до того, как было придумано слово «психология». И этот механизм по-прежнему эффективен. Не веришь — погляди на себя.
      — Ты меня не так понял, Зеб! Я ничего не имею против парий.
      — Вот и молодец! Продолжай в том же духе. Тем более, что у тебя есть все шансы встретиться с ними в Высшем совете Ложи. Кстати, забудь это слово — «пария». В нем заключается, как мы говорим, высокий негативный индекс.
      Он замолчал. Молчал и я. Мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Поймите меня правильно: легко быть свободным, когда тебя воспитали свободным. А если ты воспитан рабом? Тигр, взращенный в зверинце, убежав, вновь возвращается в темноту и безопасность клетки. А если клетку убрать, он будет ходить вдоль несуществующей решетки, не смея перейти невидимую линию, отделяющую его от свободы. Подозреваю, что я был таким тигром и не мог перейти границу.
      Мозг человека невероятно сложен. В нем есть отделения, о которых сам его владелец не подозревает. Мне казалось, что я уже устроил в собственном мозгу уборку и выкинул оттуда все суеверия, которые мне положено было в себе таскать. Но, оказывается, моя «уборка» — не более, как заметание сора под ковры. Настоящая же уборка завершится не раньше, чем через годы. Только тогда чистый воздух заполнит все комнаты моего разума.
      — Хорошо, — сказал я себе, — если я встречу одного из этих пар… нет, одного из этих «товарищей», я буду с ним вежлив до тех пор, пока он сам вежлив со мной!
      И в тот момент я не чувствовал ханжества в таком мысленном условии.
      Зеб лежал на койке и курил. Я знал и раньше, что он курит, и он знал, что я не одобряю этой греховной привычки. Но это был не очень крупный грех, и мне даже в голову не приходило донести на Зеба, когда мы жили с ним во дворце. Я даже знал, что его обеспечивал контрабандными сигаретами один из сержантов.
      — А кто тебе здесь достает сигареты? — спросил я.
      — Зачем просить других, когда можно купить их в лавке?
      Он покрутил в пальцах эту отвратительную штуку и сказал:
      — Мексиканские сигареты крепче тех, которыми я пользовался раньше. Я подозреваю, что в них кладут настоящий табак вместо заменителей, к которым я привык. Хочешь закурить?
      — Нет уж, спасибо.
      Он сухо усмехнулся.
      — Давай, прочти мне обычную лекцию. Тебе самому станет легче.
      — Послушай, Зеб, я тебя не критикую. Может быть, я и здесь заблуждался.
      — Ну уж нет. Это гадкая привычка, которая разрушает мне зубы, портит дыхание и в конце концов убьет меня, породив во мне рак легких. — Он глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и был, по-видимому, вполне доволен жизнью. — Но я не могу устоять против этой гадкой привычки. К тому же господь бог не обращает на это никакого внимания.
      — Не богохульствуй.
      — А я и не богохульствую.
      — Да? Ты нападаешь на одно из основных положений религии. Господь всегда следит за нами.
      — Кто тебе сказал?
      На секунду я лишился дара речи.
      — Это же… это же аксиома. Это…
      — Я повторяю вопрос: «Кто тебе сказал об этом?» Допустим, что за мной следит сам господь бог и накажет меня вечными муками ада за то, что я курю. Но кто тебе сказал об этом? Джонни, ты уже достиг в своем воспитании момента, когда ты понимаешь, что Пророка стоит скинуть и повесить на высоком-высоком дереве. И в то же время ты пытаешься навязать мне собственные религиозные убеждения. Поэтому я еще раз спрашиваю: «Кто тебе сказал?» На каком холме ты стоял, когда с неба упала молния и просветила тебя? Какой архангел принес тебе эту новость?
      Я не смог ничего ответить.
      — Я знал разных людей, — продолжал Зеб. — И хороших, и скромных, и преданных. Но как ты назовешь человека, который уверяет, будто знает, о чем думает сам господь бог? Человека, уверяющего, что он — его поверенный? И это помогает ему чувствовать себя всемогущим и править мной и тобой. Итак, появляется человек с громким голосом и средними умственными способностями. Он слишком ленив, чтобы стать фермером, слишком глуп, чтобы работать инженером, ненадежен, чтобы быть банкиром, но, братишка, он может молиться! Он собирает вокруг себя других таких же. И вот родился Первый Пророк.
      Я готов был согласиться с Зебом, пока он не назвал Первого пророка. Я уже пришел к внутреннему заключению, что наш теперешний пророк плох, но это еще не поколебало основы моей веры, впитанной с молоком матери. Я хотел реформировать церковь, но не хотел ее ломать.
      — Что-то не так? — спросил Зеб, разглядывая с интересом мое лицо. — Я опять тебя чем-то обидел?
      — Нисколько, — ответил я тихо и принялся объяснять ему, что если власть в стране держит в своих руках дьявольская банда, это еще не значит, что неверна сама вера.
      Зеб вздохнул, будто устал от нашего разговора.
      — Повторяю, Джонни, что совсем не собираюсь спорить с тобой о религии. По натуре я не агрессор — вспомни, что даже в подполье меня пришлось тащить чуть ли не силой… — Он помолчал. — Ты полагаешь, что доктрины — дело логики?
      — Конечно, это завершенное логическое построение.
      — Тогда фигура бога очень удобна. Ты можешь с его помощью доказать все, что тебе хочется. Ты просто подбираешь выгодные тебе постулаты, а затем уверяешь, что они тебе внушены свыше. И никто не может доказать, что вы врешь.
      — Ты хочешь сказать, что Первый Пророк не был назначен свыше?
      — Я ничего не хочу сказать. Насколько я знаю, я сам и есть Первый Пророк, прибывший вновь на землю для того, чтобы изгнать торгующих из храма.
      — Не смей… — начал я, но тут раздался стук в дверь. Я осекся и сказал: «Войдите!»
      Вошла сестра Магдалина.
      Она кивнула Зебу, улыбнулась, глядя на мою глупую физиономию, и сказала:
      — Привет, Джон Лайл. Добро пожаловать.
      Я впервые увидел ее без сутаны и капюшона. Она показалась мне удивительно хорошенькой и совсем молоденькой.
      — Сестра Магдалина!
      — Нет. Сержант Эндрюс. Для друзей — Магги.
      — Но почему вы здесь?
      — Сейчас потому, что узнала за ужином о вашем приезде. Не найдя вас нигде, я решила искать у Зеба. А вообще-то, я не могла вернуться во дворец, а так как наш тамошний подпольный центр переполнен, меня перевели сюда.
      — Очень приятно видеть вас здесь!
      — И мне тоже, Джон.
      Она потрепала меня по щеке и снова улыбнулась. Потом села на кровать к Зебу. Зеб зажег еще одну сигарету и протянул ей. Она взяла ее, затянулась и выпустила дым так естественно, будто курила всю жизнь.
      Никогда в жизни я не видел, чтобы женщина курила. Никогда. Я понимал, что Зеб следит за мной, и тщательно делал вид, что меня это совсем не шокирует. Вместо того, чтобы продолжать спор, я сказал:
      — Как хорошо, что мы снова все встретились. Вот если бы еще…
      — Знаю, — сказала Магги, — если бы Юдифь была с нами. Вы не получили от нее писем?
      — Разве это возможно?
      — Я не помню номер почтового ящика, но вы можете заглянуть ко мне в комнату. Будете писать, не запечатывайте. Мы проверяем письма, чтобы вы не написали лишнего. Я сама написала ей на прошлой неделе, но еще не получила ответа.
      Я подумал, что надо извиниться и убежать писать письмо, но не сделал этого. Уж очень было в самом деле приятно сидеть с ними обоими, и мне не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Я решил, что напишу перед сном, и тут же, к собственному удивлению, подумал, что не удосужился вспомнить о Юдифи с самого… самого Денвера, по крайней мере.
      Но я не написал письма в тот вечер. Было уже больше одиннадцати, Магги сказала, что завтра рано вставать, и тут вошел ординарец.
      — Командующий просит легата Лайла немедленно прибыть к нему.
      Я быстро причесался и поспешил к генералу, жалея, что одет не в форму, а в гражданский костюм.
      Дом Администрации был темен, и даже мистер Джайлс отсутствовал в этот поздний час. Я нашел дверь в кабинет, постучал, вошел и, щелкнув каблуками, сказал:
      — Легат Лайл прибыл по вашему приказанию, сэр.
      Пожилой человек, сидевший спиной ко мне за столом, обернулся, и у меня дух перехватило от удивления.
      — А, Джон Лайл, — сказал он, встал из-за стола и подошел ко мне, протягивая руку. — Давно не виделись, не так ли?
      Это был полковник Хаксли, начальник отдела прикладных чудес в Вест Пойнте и единственный мой друг среди офицеров. Не раз по воскресеньям я отсиживался у него дома, отдыхая от гнета мертвой дисциплины.
      — Полковник… Я хотел сказать, генерал, сэр. Я думал, что вы умерли.
      — Мертвый полковник становится живым генералом. Неплохо звучит. Нет, Лайл, я только считаюсь мертвым. На самом деле ушел в подполье. Они всегда так объявляют, если пропал офицер. Так лучше для общественного мнения. Ты тоже мертв, разве ты не знаешь?
      — Нет, не знаю. Впрочем, это не играет роли. Как хорошо, что вы с нами, сэр.
      — Хорошо.
      — А как вы…
      — Как я попал сюда и стал большим начальником? Я состою в движении много лет, Лайл. Но я не переходил на нелегальное положение, пока мне не пришлось это сделать, — никто из нас не скрывается в подполье по своей воле. Они хотели, чтобы я постригся в монахи. Им не нравилось, что мирской офицер знает слишком много о том, как организуются чудеса. Я взял отпуск и умер. Очень печально. — Он улыбнулся и продолжал. — Но ты садись, садись. Я ведь собирался тебя позвать, да очень был занят. Только сейчас выбрал время, чтобы прослушать запись твоего доклада.
      Мы поболтали немного. Я уважал Хаксли больше, чем любого другого офицера. И его присутствие здесь развеяло бы любые сомнения в правоте нашего дела, если бы они у меня еще оставались. Раз уж полковник здесь, значит здесь и мое место.
      В конце беседы Хаксли сказал:
      — Как ты понимаешь, Лайл, я тебя вызвал в этот поздний час не только для того, чтобы просто поболтать. У меня есть для тебя работа.
      — Да, сэр?
      — Без сомнения, ты уже обратил внимание, что среди нас мало профессиональных военных. Не думай, что я недоволен моими товарищами, — каждый из них посвятил нашему делу жизнь. Все они сознательно отдали себя под власть военной дисциплины, что не всегда легко сделать, если ты уже не мальчик. Но все-таки нам остро не хватает настоящих кадровых солдат. У меня уходит масса лишних усилий на то, чтобы превратить Главный штаб в успешно функционирующий организм. Я буквально завален административными делами. Не поможешь ли ты мне?
      Я поднялся.
      — Я сочту за честь служить с вами.
      — Отлично! Назовем тебя пока моим личным адъютантом. На сегодня все. Увидимся утром, капитан.
      Я уже был на полпути к двери, когда до меня дошли его последние слова. Но я решил, что генерал оговорился.
      Оказалось, нет. На следующее утро я отыскал свой кабинет по табличке: «Капитан Лайл», приколотой к двери. С точки зрения профессионального военного, революция имеет большое преимущество — она дает возможность быстро расти по службе… Даже если жалованье получаешь нерегулярно.
      Мой кабинет примыкал к кабинету генерала Хаксли, и теперь я практически жил в кабинете — даже поставил раскладушку в углу, за письменным столом. В первый же день, стараясь разобрать груду входящих бумаг, я поклялся себе, что как только разделаюсь с бумагами, первым делом напишу длинное письмо Юдифи. Но мне пришлось довольствоваться короткой запиской, потому что на самом дне груды я обнаружил меморандум, адресованный не генералу, а лично мне.
      На меморандуме было написано: «Легату Лайлу», затем кто-то вычеркнул слово «легат» и написал сверху «капитану». Далее следовал текст:
      Для сведения вновь зачисленного персонала:
      1. От Вас требуется составление подробного доклада, включающего с возможной полнотой все события, мысли, соображения, инциденты, приведшие Вас к решению присоединиться к борьбе за свободу. Доклад должен быть подробным и максимально субъективным. Доклад, составленный в спешке, слишком коротко или поверхностно, будет возвращен Вам на предмет корректировки и дополнений, а в случае невозможности это сделать, Вам будет предложено пройти гипноэкзамен.
      2. Ваш доклад будет рассматриваться как строго конфиденциальный, и Вы можете объявить секретной любую его часть. При желании Вы можете заменить буквами или цифрами имена собственные лиц, о которых идет речь, если это поможет Вам высказываться с полной откровенностью.
      3. Доклад должен быть написан в свободное от работы время, однако без промедления. Черновик Вашего доклада должен быть представлен (далее чьей-то рукой была написана дата — сорок семь часов от той минуты, когда я закончил чтение. Можете представить, какими нецензурными выражениями я мысленно охарактеризовал автора этой приписки!)
      По распоряжению Командующего
      полковник М.Новак
      Начальник департамента психологии
      Я был крайне возмущен этими требованиями и решил, что все же сначала я напишу Юдифи. Но письмо не получалось: как вы прикажете писать любовное послание, когда вы знаете, что его обязательно увидят чужие глаза и будут подозрительно вдумываться в смысл самых ваших нежных слов.
      Пока я писал Юдифи, мои мысли вновь вернулись к той ночи у парапета дворца Пророка, когда я впервые ее увидел. И я подумал, что перемены во мне начались именно с этого момента, хотя кое-какие сомнения у меня возникали и раньше. Так что настырный полковник Новак с его анализами был совершенно ни при чем. Закончив короткое письмо, я решил не ложиться спать, а взяться сначала за проклятый доклад.
      Через какое-то время я обнаружил, что уже второй час ночи, а я все еще не добрался до момента, когда был принят в Братство. С сожалением я прекратил исповедь) хоть уже начал получать от ее создания определенное удовольствие) и запер рукопись в стол.
      На следующее утро за завтраком я отвел Зеба в сторону, показал ему меморандум и спросил:
      — Зачем этот допрос? Неужели они нас все еще в чем-то подозревают?
      Зеб не удостоил меморандум внимательного взгляда.
      — Ничего подобного, — сказал он. — Хотя, конечно же, любой шпион попадется на таком докладе, стоит его подвергнуть семантическому анализу.
      — Но зачем же тогда этот доклад?
      — Не все ли равно? Напиши его как следует и сдай куда надо.
      Мне его реакция не понравилась.
      — Сомневаюсь, что буду его дописывать. Лучше сначала поговорю об этом с генералом.
      — Пожалуйста, если хочешь выглядеть дураком. Но, поверь, психоматематикам, которые будут анализировать доклад, твоя персона неинтересна. Им даже неважно, как тебя зовут. Перед началом анализа девица пройдется по всему докладу и заменит все имена, включая твое собственное. Ты для них — источник информации, не больше. Наш шеф замыслил какой-то грандиозный проект; я сам не знаю, какой, и ему надо набрать для него ворох статистических данных.
      Я несколько успокоился.
      — Чего ж они прямо об этом не скажут? А то я решил, что этот меморандум — приказ. И, естественно, разозлился.
      Зеб пожал плечами:
      — Все произошло оттого, что меморандум готовил отдел семантики. Если бы над ним поработали пропагандисты, ты бы вскочил с кровати на рассвете и до завтрака закончил бы работу — так тебе не терпелось бы отличиться.
      Он добавил:
      — Между прочим, до меня донеслись слухи, что тебя повысили в чине. Прими мои поздравления.
      — Спасибо, — неожиданно для самого себя я смутился. — Каково тебе теперь чувствовать себя подчиненным?
      — Как? Неужели ты взлетел так высоко? Я-то решил, что ты всего-навсего капитан?
      — Я и есть капитан.
      — Извини меня, что я лезу к тебе со всякой чепухой, но я уже майор.
      — Ничего себе! Поздравляю.
      — Не стоит благодарности. Здесь надо быть по крайней мере полковником, чтобы не застилать по утрам свою койку.
      По правде сказать я был слишком занят, чтобы каждый день убирать свою койку. Спал я в основном на раскладушке в моем кабинете, и как-то раз мне пришлось неделю обойтись без душа.
      Мне стало ясно, что организация была куда больше и сложнее, чем я предполагал раньше. Более того, она все время росла. Я стоял слишком близко к деревьям, чтобы увидеть лес, несмотря на то, что все бумаги, кроме сверхсекретных, проходили через мои руки.
      Я заботился о том, чтобы генерал Хаксли не утонул в ворохах бумаг, и в результате утонул в них сам. Моя задача была решить, что он стал бы делать с той или иной бумагой, если бы у него была свободная минута. Потом делать это самому. Попервоначалу я совершил положенное число ошибок, но, очевидно, их было не столь много, чтобы генерал меня уволил, и месяца через три я уже стал майором с приятным для слуха званием: «Помощник начальника Генерального штаба». Зеб обогнал меня снова и уже исполнял обязанности начальника отдела пропаганды, так как его шефа перевели в региональный штаб под кодовым названием «Иерихон».
      Но я забегаю вперед. Я получил письмо от Юдифи недели через две после приезда. Это было приятное письмо, но сильно сокращенное в процессе пересылки. Я собирался ей ответить немедленно, но протянул с ответом неделю. Мне нечего было ей написать, кроме того, что я здоров и чертовски занят. Если я напишу три раза подряд, что я ее люблю, то какой-нибудь идиот шифровальщик обязательно это выкинет.
      Почта достигла Мексики через длинный подземный туннель, большей частью естественный, в некоторых местах пробитый в известняке. Маленькая электрическая дорога перевозила не только документы и переписку, но также продовольствие и припасы, необходимые для нашего городка. Подземелье, известное под названием Главный штаб, использовалось нашими уже лет двадцать. Никто не знал всех переходов и залов подземного мира. Мы просто-напросто освещали и использовали столько места, сколько нам было нужно. Любимыми развлечениями трогов (нас, постоянных жителей подземелья, называли троглодитами или трогами, а посетители назывались летучими мышами, потому что появлялись по ночам) были прогулки и пикники в не известных никому коридорах и залах, что требовало некоторого знания спелеологии.
      Такие путешествия никогда не запрещались, но начальство требовало, чтобы мы принимали тщательные меры предосторожности и не ломали ног и рук. Генерал лично одобрял эти прогулки, потому что они были одним из очень немногих средств размяться и не терять формы — многие работали здесь месяцами и годами, не видя дневного света.
      Мы с Зебом и Магги несколько раз выбирались в дальние пещеры. Магги всегда приглашала с собой какую-нибудь девушку. Сначала я протестовал, но она убедила меня, ибо это необходимо, чтобы избежать сплетен: девушки как бы оберегали друг дружку. Магги говорила мне, что Юдифь не стала бы возражать против таких пикников, потому что они совершенно невинны. Каждый раз спутницы Магги менялись, и так получалось, что Зеб куда больше обращал внимания на этих девушек, оставляя Магги на мое попечение. Одно время мне казалось, что Магги и Зеб поженятся, но теперь я начал в этом сомневаться. Вроде бы они подходили друг к другу как сыр к маслу, но Магги, совершенно очевидно, не питала к Зебу ревности, хотя, с моей точки зрения, он вел себя совершенно бесстыдно. Значит, и он знал, что Магги это не волнует.
      Утром в субботу Зеб сунул голову в мою келью и сказал:
      Выход в два часа. Захвати с собой полотенце.
      Я поднял взор от кипы бумаг.
      — Вряд ли я успею. А почему полотенце?
      Но он уже исчез.
      Через некоторое время ко мне в кабинет зашла Магги, чтобы забрать недельную разведсводку для Старика, но я и не пытался ее ни о чем спрашивать — на службе она идеальный штабной сержант. Днем я попытался перекусить, не поднимаясь из-за стола, все еще надеясь разделаться с делами и понимая, что не успеваю. Без четверти два я отправился к генералу Хаксли, чтобы он наложил резолюцию на послание, которое должно уйти вечером с гипнокурьером. Послание следовало немедленно отправить психиатору, который подготовит его для внушения курьеру. Генерал проглядел послание, завизировал его и произнес:
      — Сержант Энди сказала мне, что у вас свидание.
      — Сержант Энди ошибается, ответил я официальным голосом. — Я еще не обработал недельные доклады из Иерихона, Нода и Египта.
      — Оставь их на моем столе и выметайся. Это приказ. Не в моих интересах, чтобы вы свихнулись от переутомления.
      Я не стал напоминать генералу, что, по моим расчетам, он уже месяц не видел солнца. Я подчинился и вышел.
      Я поспешил к нашему обычному месту встречи у женского общежития. Магги уже ждала там. С ней рядом стояла блондинка по имени Мариам Бус, которая служила клерком на интендантских складах. Я знал ее в лицо, но не был знаком. Девушки принесли с собой корзину с продуктами. Тут же подошел и Зеб. Он принес одеяло, на котором мы обычно сидели. Оно же служило и скатертью. В другой руке он нес переносной прожектор.
      — Где твое полотенце? — спросил он.
      — Я решил, что ты шутишь.
      — Беги за ним. Мы пойдем Аппиановой дорогой, а ты нас догонишь. Пошли, девочки.
      Они отправились в путь, а мне ничего не оставалось, как подчиниться. Схватив в моей комнате полотенце, я поспешил за ними и, только завидев их в дали, перешел с бега на шаг. Я с трудом отдышался — сидячая работа сказалась на мне катастрофически. Они услышали, как я топаю, и остановились, поджидая меня.
      Мы все были одеты одинаково: в штаны, подпоясанные ремнями, с прикрепленными к ним фонарями, и куртки, обмотанные тросом. Хоть мне и не очень нравилось, что женщины в пещерах ходят в мужской одежде, я понимал, что пробираться по пещерам в юбках непрактично.
      Мы покинули освещенный туннель, повернув, казалось бы, к сплошной стене. Тут же оказались в трудно различимом, но вполне проходимом коридоре. Зеб привязал к входу в коридор конец лабиринтного шнура и начал стравливать его, как требовалось по инструкции. Зеб всегда серьезно относится к серьезным вещам.
      Мы прошли по коридору с полмили, встречая следы тех, кто бывал здесь до нас. Затем мы покинули исхоженную тропу и вскоре уперлись в глухую стену.
      — Здесь мы должны перебраться через стенку, — сказал Зеб.
      — А куда мы направляемся? — спросил я.
      — Мариам там бывала. Она нам покажет.
      Перебраться через стену не стоило особого труда. На всякий случай мы страховали девушек тросами. По ту сторону перемычки туннель продолжался. Если не знать о его существовании, можно тысячу лет ходить в метре от него и не догадаться о его существовании. Мы шли быстро, светя вперед фонарями, и останавливались лишь однажды, когда Зеб привязал к лабиринтному шнуру новый клубок. Вскоре Мариам сказала:
      — Теперь не спешите. Мне кажется, что мы уже пришли.
      Зеб обвел вокруг себя фонарем и присвистнул:
      — Вот это да!
      Магги медленно произнесла:
      — Как здесь красиво.
      Мариам лишь торжественно улыбнулась.
      Я был с ними согласен. Мы оказались в небольшой высокой пещере шириной около восьмидесяти футов, которая протянулась в неизвестность, полого заворачивая направо. Главной достопримечательностью этой пещеры было спокойное, будто налитое тушью озерцо, перед которым расстилался песчаный пляж.
      Наши голоса звучали гулко, но негромко, потому что звуковым волнам мешали распространяться сталактиты, свисавшие с потолка пещеры. Зеб подошел к краю озера, присел и попробовал воду пальцами.
      — Не очень холодная, — сообщил он. И тут же добавил. — Кто нырнет последним, тому глаз вон!
      В последний раз я слышал такое выражение, когда был мальчишкой. Зеб уже расстегивал куртку. Я подошел к нему и приглушенным голосом заявил:
      — Зеб! Что ты делаешь? Мы же не можем купаться вместе!.. Ты пошутил, да?
      — И не собирался шутить, — сказал он, глядя мне в глаза. — А почему нельзя? Что с тобой, мой дружок? Ты боишься, что тебя накажут? Не бойся, они не увидят. С наказаниями у нас покончено.
      — Но…
      — Что «но»?
      Я не смог найти ответа. Пользуясь терминами и понятиями, которыми меня обучили, я мог бы объяснить ему всю греховность его намерений. Но я понимал, что Зеб рассмеется мне в лицо — и девушки услышат, что он смеется. А может быть, и они будут смеяться, поскольку они с самого начала знали, что мы будем купаться вместе, а меня никто не предупредил.
      — Зеб, послушай, — не сдавался я. — Я не могу… я не знал… у меня даже плавок с собой нет.
      — Я тоже их не захватил, — сказал Зеб. — Скажи, а тебе мальчишкой не приходилось купаться нагишом?
      Он не стал ждать моего ответа, а повернулся к девушкам и спросил:
      — А вы чего ждете, хрупкие сосуды греха?
      — Мы ждем, пока вы кончите спорить, — ответила Магги, подходя ближе. — Зеб, не возражаешь, если мы с Мариам разденемся по ту сторону большого камня?