И Джубал почувствовал, что, будь он чуточку повыше, он смог бы увидеть слонов за возбужденной толпой. Но здесь не было никакой толпы.
      – Доун просила меня поцеловать вас за нее. Она будет занята часа три. И Майк тоже занят. Он снова в трансе.
      – О-о!
      – НУ зачем так грустно? Он скоро освободится. Он специально работает сейчас так много, чтобы побыстрее закончить и поговорить с вами. И освободить всех нас. Дюк всю ночь мотался по городу, скупая высокоскоростные диктофоны, которые мы используем для работы. Сейчас все, кто только способен диктовать, под завязку напичканы марсианскими словами и выражениями, так что скоро Майк освободится и придет сюда. Доун как раз сейчас начинает диктовать. Я окончила один этап, заскочила сюда пожелать вам доброго утра, а сейчас мне снова пора бежать, чтобы Майк закачал в меня еще одну порцию марсианского, на этот раз последнюю. Так что меня не будет чуточку дольше, чем Доун. А вот поцелуй Доун… первый был от меня лично. – Она обвила руками его шею и приникли к его губам. Прошло некоторое время, прежде чем она оторвалась от него и воскликнула: – Как хорошо-то! И зачем было столько ждать? До скорого!
      В обеденной комнате, куда зашел Джубал, почти никого не было. Дюк поднял голову, улыбнулся, помахал рукой и вновь принялся уписывать еду за обе щеки. Не похоже было, что он всю ночь провел на ногах.
      Беки Веси взглянула, кому это машет Дюк, и радостно воскликнула:
      – Привет, старый развратник! – Ухватила Джубала за ухо, притянула к себе и прошептала: – Я все знаю… почему вас не было рядом, чтобы утешить меня, когда профессор умер? – и сказала громко: – Садитесь, мы вас немного покормим, а вы тем временем расскажете, какую чертовщину выбрали для своего следующего сюжета.
      – Минутку, Беки. – Джубал обогнул стол. – Привет, Шкипер. Как долетели?
      – Без проблем. Как за молоком в соседнюю деревню съездил. Я думаю, вы незнакомы с миссис Ван-Тромп. Дорогая, основатель всего этого, единственный и неповторимый Джубал Харшоу. Двоих таких было бы уже много.
      Жена капитана была высокой простой женщиной со спокойными глазами, в которых застыло выражение, свойственное всем капитанским женам. Она словно и сейчас ждала возвращения мужа. Миссис Ван-Тромп поднялась, чтобы поцеловать Джубала.
      – Вы есть бог.
      – И вы есть Бог. – Теперь он мог отнестись к этому спокойно, как к ритуалу… Проклятье, если говорить это слишком часто, можно потихоньку свихнуться и поверить… а мягкое, но прочное кольцо рук уже охватило его. Он решил, что жена шкипера по части поцелуев может кое-чему поучить Джил. Она (как это формулировала Энн?) уделяла поцелую полное внимание, ни на что не отвлекаясь.
      – Знаете, Ван, – сказал он, – я не удивился, увидев вас здесь.
      – Что ж, – ответил тот, – человек, который регулярно бывает на Марсе, должен уметь разговаривать с аборигенами.
      – Вести переговоры, да?
      – Есть и другие стороны. – Ван-Тромп потянулся за тостом. Тот сам поднялся и лег ему в ладонь. – Хорошая еда, хорошая компания.
      – Не спорю.
      – Джубал, – позвала мадам Везант. – Кушать подано! Джубал вернулся на свое место и обнаружил на столе яйца, апельсиновый сок и прочую обычную для завтрака снедь. Беки похлопала его по бедру.
      – Неплохое молитвенное собрание, правда, мой бычок?
      – Женщина, занимайся своими гороскопами!
      – Кстати, о гороскопах. Миленький, мне надо знать точное время вашего рождения.
      – У меня три дня рождения: меня пришлось доставать по частям.
      Беки произнесла нечто непечатное.
      – Я узнаю.
      – Здание суда сгорело, когда мне было три года. Как это, интересно, ты узнаешь?
      – Есть способы. Хотите поспорить?
      – Если будешь и дальше прерывать меня, то увидишь, что не такая уж ты и взрослая, чтобы тебя нельзя было отшлепать. Как ты поживаешь, девочка?
      – А как вы думаете? Как я выгляжу?
      – Кровь с молоком. Чуток раздалась пониже талии. Покрасилась.
      – Ничего подобного. Я уже давно не пользуюсь хной. Оставайтесь с нами; и мы избавим вас от этой чахлой белой растительности, а взамен вырастим свежий газончик.
      – Беки, я не собираюсь молодиться. Я прошел трудный путь, стал совсем дряхлым, и собираюсь теперь насладиться этим. Кончай трещать и дай человеку поесть.
      – Слушаюсь, сэр. Все равно вы старый развратник.
      Джубал как раз вставал из-за стола, когда вошел Человек с Марса.
      –  Отец! То есть Джубал!
      Майк бросился к Харшоу и поцеловал его.
      Джубал мягко оттолкнул его.
      – Ты уже не мальчик, сынок. Сядь и поешь. Я посижу рядом.
      – Я пришел не завтракать, я пришел к тебе. Мы найдем место и поговорим.
      – Отлично.
      Они нашли свободную комнату, и Майк втащил в нее Джубала. Он вел себя словно маленький мальчик, радующийся, что наконец-то встретил любимого деда. Майк подтащил Джубалу большое кресло, а сам растянулся рядом на кровати. Они были в том крыле отеля, где находилась частная посадочная площадка. На нее выходили высокие французские окна <Французские окна – двустворчатые окна, доходящие до пола>комнаты. Джубал поднялся, чтобы передвинуть кресло так, чтобы не сидеть лицом к свету, и с легкой досадой обнаружил, что кресло двигается куда надо само собой. Перемещение предметов, конечно, экономило силы и деньги (особенно на стирку: его рубашка, забрызганная вчера соусом, была так чиста, что он снова надел ее) и было явно предпочтительнее безмозглых механизмов. И все же Джубал никак не мог привыкнуть к телекинезу без проводов и волн. Он относился к нему так же, как во времена его детства порядочные благопристойные лошади относились к самобеглым экипажам.
      Вошел Дюк, принес бренди и стаканы.
      – Спасибо, Людоед, – сказал Майк. – Ты что, новый дворецкий?
      – Кто-то же должен этим заниматься, Чудовище. Ты же засадил всех, у кого есть мозги, за диктофоны.
      – Ну, через пару часиков они освободятся, и ты сможешь вернуться к своему распутству. Дело сделано, Людоед. Финиш.
      – Весь чертов марсианский в одной книжке? Знаешь, Чудовище, поищу-ка я у тебя в мозгах сгоревшие кондючки.
      – Нет-нет, только простейшие знания, которыми я располагаю… располагал, потому что чувствую себя совершенно выжатым. Верхоглядам вроде Стинки потребовалось бы лет сто торчать на Марсе, чтобы овладеть тем, чего я никогда не учил. Но я на славу поработал. Шесть недель субъективного времени с пяти утра или когда там мы присоединились к делению… И теперь те, кто подюжей, смогут закончить дело, а я тем временем поделюсь. – Майк потянулся и зевнул. – Хорошо. Законченная работа всегда поднимает настроение.
      – Ты еще во что-нибудь впряжешься, не успеет окончиться день. Босс, это марсианское чудовище не может сидеть без дела. За два последних месяца сейчас он отдыхает первый раз. Ему остается только записаться в Анонимные Работники. Или же вам надо почаще нас навещать. Вы оказываете на него хорошее влияние.
      – Бог уже позабыл, когда я это делал последний раз.
      – Иди-ка отсюда, Людоед, и кончай врать.
      – Врать! Да я теперь по твоей милости только и делаю, чти говорю правду, и в том притоне, где я живу, от этого сплошные проблемы. – Дюк вышел.
      Майк поднял свой стакан.
      – Разделим воду, отец.
      – Пей до дна, сынок.
      – Ты есть Бог.
      – Майк, я уже наслушался этого от остальных. Уж ты-то этого мне не говори. Я ведь знал тебя «еще яйцом».
      – О'кей, Джубал.
      – Вот так-то лучше. Когда это ты научился пить по утрам? Если начинать это в таком возрасте, быстро наживешь язву желудка. И никогда не будешь таким счастливым пьянчужкой, как я.
      Майк поглядел на стакан.
      – Я пью только чтобы разделить воду. На меня это не оказывает никакого действия, да и на любого из нас, если только мы сами не захотим. Однажды я позволил эффекту проявить себя раньше, чем смог с ним справиться. Странное это ощущение. Я грокнул, что в нем мало хорошего. Просто способ рассоединиться на время, не рассоединяясь по-настоящему. Я могу добиться того же эффекта, даже лучшего и безо всяких последствий, которые потом приходится исправлять с помощью транса.
      – Экономично.
      – Ага. На спиртное мы практически не тратимся. Фактически, вести весь наш Храм стоит гораздо дешевле, чем тебе вести твой дом. Кроме первоначального вложения и замены в интерьере мы тратились только на кофе и булочки: у нас свои понятия об удовольствии. Нам так мало надо, что мне часто приходится придумывать, куда бы деть поступающие деньги.
      – Почему тогда ты собираешь пожертвования?
      – Мне приходится это делать, Джубал. Публика не ходит на представление, если за него не надо платить.
      – Я это знаю, но удивлен, что и тебе это известно.
      – Известно. Я грокаю людей, Джубал. Сначала я стал просто проповедовать. Это не сработало. Мы, люди, должны значительно продвинуться в развитии, прежде чем научимся принимать бесплатные дары и ценить их. Я ничего не даю бесплатно до Шестого Круга. Только тогда они начинают принимать… и это гораздо труднее, чем давать.
      – Хм… сынок, возможно тебе стоит написать книгу по психологии людей.
      – Я и пишу. Но на марсианском. У Стинки есть ленты. – Майк с видом сибарита отпил из стакана. – Мы иногда употребляем спиртное. Вроде этого. Немногим из нас – Солу, мне, Свену, некоторым другим – это нравится. Я научился делать так, чтобы эффект был слаб, но продолжителен. Эйфория сближения при этом очень походит на транс, и не надо отключаться. – Он сделал новый глоток. – Этим я сегодня и занимаюсь: позволяю голове слегка кружиться и радуюсь встрече с тобой.
      Джубал изучающе посмотрел на неги.
      – Сынок, что-то не дает тебе покоя.
      – Да.
      – А ты не хочешь поделиться со мной?
      – Да. Отец, мне всегда хорошо с тобой, даже если что-то меня тревожит. Но ты единственный человек, с которым говоришь и знаешь, что он грокнет и не будет поражен. Джил… Джил грокает всегда, но если что-то ранит меня, ее это ранит еще больше. То же самое – Доун и Патти… Да, Патти всегда отведет мою боль, но она делает это, принимая ее на себя. Слишком просто было бы мне принимать боль, деля с остальными то, что я не в силах грокнуть не деля. – Майк задумался. – Необходима исповедь. Католики это знают, и у них есть духовно сильные люди, которые этим занимаются. У фостеритов существует групповая исповедь, они пропускают боль через группу людей, и боль истончается. Я должен ввести исповедь на ранней стадии очищения. Мы практикуем это, но спонтанно, когда пилигрим уже и не нуждается в отпущении. Нам нужны для этого сильные духом люди: «грех» редко связан с реальным злом, но грех это то, что грешник грокает грехом, и когда ты грокаешь с ним, это причиняет боль. Я знаю. – Майк помолчал. – Добро – еще не все, одного добра мало. Это была моя первая ошибка, потому что среди марсиан добро и мудрость – одно и то же. Другое дело мы. Возьмем Джил. Когда я встретил ее, ее понятие добра было превосходно. Тем не менее внутри у нее царил хаос, и я мог повредить ей – и себе, – потому что и во мне царил хаос. И мы не скоро обтесались. Ее бесконечное терпение (вовсе не свойственное всем людям), вот что спасало нас… пока я учился быть человеком, а она училась тому, что знаю я.
      Но одного добра никогдане бывает достаточно. Холодная мудрость тоже нужна для добрых поступков. Добро без мудрости всегда порождает зло. – Майк помолчал и абсолютно трезвым голосом сказал: – Вот почему я нуждаюсьв тебе, Отец, так же сильно, как люблю тебя. Я нуждаюсь в твоей мудрости и твоей силе… ибо я должен исповедаться тебе.
      Джубал поморщился.
      – Ради Бога, Майк, не делай из этого мелодрамы. Расскажи, что гложет тебя, и мы найдем выход.
      – Да. Отец.
      Однако на этих словах Майк замолчал, и надолго. Наконец Джубал нарушил молчание.
      – Ты обвиняешь себя в том, что дал разрушить Храм? Я не виню тебя за это. Сам-то ты не сломлен, ты построишь новый Храм.
      – Нет-нет, это меня ни капли не заботит!
      – Почему?
      – Этот Храм был дневником с исписанными страницами. Время начинать новый дневник, а не писать по старым записям. Огонь не может уничтожить знания… и с точки зрения практической политики, такие эффектные гонения в конечном итоге идут только на пользу. Церкви процветают на мученичествах и преследованиях. Это для них лучшая реклама. Фактически, Джубал, последняя пара дней была радостной отдушиной в привычной рутине. Не нанесено никакого ущерба. – Выражение его лица изменилось. – Отец, недавно выяснилось, что я шпион.
      – Что ты хочешь сказать, сынок?
      – Для Старших. Я послан сюда шпионить за людьми.
      Джубал обдумал услышанное. Потом сказал:
      – Майк, я знаю, что ты умнейший человек. Ты обладаешь силами, каких нет во мне и каких я никогда не видывал. Но человек может быть гением и, тем не менее, в чем-то заблуждаться.
      – Я знаю. Дай мне объяснить и тогда решай, свихнулся я или нет. Ты знаешь, как действуют разведывательные спутники, которые используют Силы Обороны?
      – Нет.
      – Я не имею в виду технические подробности, которые интересуют Дюка, я имею в виду общую схему. Они кружат вокруг Земли, собирая данные и накапливая их в памяти. Потом, в определенной точке, по команде срабатывает реле, и телепередатчик транслирует все, что увидел. Именно так поступили и со мной. Ты ведь знаешь, что мы, члены Гнезда, используем то, что называют телепатией.
      – Мне пришлось в это поверить.
      – Это так и есть. Но разговор всегда идет tete-a-tete, и никому в голову не приходит читать чужие мысли без разрешения. Я вообще не уверен, что мы это можем. Даже прошлой ночью связь шла через мозг Доун, а не через твой.
      – Что ж, это, пожалуй, удобно.
      – В этом искусстве я «только яйцо». Старшие – истинные мастера. Они связались со мной, не поставив в известность, попросту проигнорировав меня, и помимо моей воли все, что я видел, слышал, чувствовал и грокал, пошло на Марс. Я не хочу сказать, что они все это стерли из моей памяти, они прокрутили ленту и, так сказать, сделали копию. Но момент, когда это началось, я почувствовал. Однако все кончилось раньше, чем я смог воспрепятствовать этому. 3атем они отключили связь. Я не мог даже протестовать.
      – Хм… На мой взгляд, они поступили с тобой подло.
      – Но не по их меркам. И я не стал бы отказываться… Я с радостью сделал бы это добровольно… знай я об этом до того, как покинул Марс. Но они не хотели, чтобы я знал. Они хотели, чтобы я грокал и чтобы ничто мне не мешало.
      – Должен добавить, – сказал Джубал, – что если теперь тебе не грозит это чертово вторжение в мозг, то это только хорошо. Это все равно, как если бы все эти два с половиной года рядом с тобой постоянно торчал марсианин и глазел на тебя. Какой от этого вред?
      Майк серьезно поглядел на него.
      – Джубал, выслушай одну историю. Выслушай внимательно. – Майк рассказал ему о разрушении пятой от Солнца планеты, чьи обломки были теперь астероидами. – Что ты на это скажешь?
      – Напоминает предание о потопе.
      – Нет, Джубал. Про потоп ты не можешь сказать наверняка, был он или нет. А что ты скажешь о разрушении Помпеи и Геркуланума?
      – Ну, это факт, подтвержденный исследованиями.
      – Джубал, разрушение пятой планеты Старшими так же истинно, как то извержение Везувия, и описано во всех подробностях. Это не предание, а факт.
      – Предположим. Если я правильно понял, ты боишься, что марсианские Старшие могут и с нами обойтись точно так же? Ты извинишь меня, если я скажу, что мне в это трудновато поверить?
      – Джубал, не надо быть Старшим, чтобы сделать это. Это требует только знания, как образуется материя. А также тех способностей, которые я время от времени пускаю в ход. Просто сперва необходимо грокнуть, что ты собираешься делать. Я это могу прямо сейчас. Скажем, есть кусок материи рядом с ядром Земли диаметром в сотню миль. Это много больше, чем нужно, но мы хотим, чтобы все прошло быстро и безболезненно. Скажем, для того, чтобы доставить удовольствие Джил. Надо почувствовать его размеры и место, тщательно грокнуть, как соединяется материя… – Его лицо потеряло всякое выражение, глаза начали закатываться.
      – Эй! – испугался Харшоу. – Прекрати! Я не знаю, можешь ты это или нет, но я не желаю, чтобы ты пробовал!
      Лицо Человека с Марса приобрело обычное выражение.
      – Я никогдане стал бы этого делать. На мой взгляд, это неправильность. Я человек.
      – Но не на их взгляд?
      – Нет. Старшие могут грокнуть, что это красивое решение проблемы. Не знаю. Я способен сделать это… но не испытываю желания. Джил могла бы это сделать… точнее, придумать верный способ. Но она никогда не сделаетэтого. Она тоже человек. Это ее планета. Суть нашего учения, во-первых, в уверенности в себе и, во-вторых, в самоконтроле. К тому времени, когда человек получит способность к разрушению своей планеты подобным методом (вместо таких уродливых способов, как кобальтовая бомба), он просто не сможет – я это грокнул полно – захотеть этого. Он скорее рассоединится. И это снимает угрозу разрушения планеты: наши Старшие не имеют привычки толкаться среди людей, как это делают Старшие на Марсе.
      – Ммм… Сынок, поскольку я убедился, что ты не страдаешь белой горячкой, давай-ка кое-что выясним. Ты всегда говоришь об этих Старших так же непринужденно, как я о соседской собаке. Но я не очень верю в привидения. Как выглядит Старший?
      – Как всякий другой марсианин.
      – Тогда откуда ты знаешь, что это не обыкновенный взрослый марсианин? Он что, проходит сквозь стены и выкидывает другие такие фокусы?
      – Любой марсианин умеет это. Я сам это делал вчера.
      – Может, они светятся в темноте?
      – Нет, Ты видишь, слышишь и ощущаешь его. Это словно изображение в стереобаке, но отчетливое и прямо в мозгу. Но… Видишь ли, Джубал, на Марсе вообще глупо обсуждать подобный вопрос, но я донял, что на Земле все по-другому. Если бы ты видел рассоединение… смерть своего друга, потом ел его мясо, а потом увидел бы его дух, говорил бы с ним, касался бы его… Поверил бы ты тогда в духов?
      – Ну, разве что в этом случае.
      – Хороши. Здесь бы считалось галлюцинацией, если я верно грокнул, что мы слоняемся среди живых после рассоединения. Но на Марсе либо имеет место всепланетная галлюцинация, либо верно более простое объяснение. То, которому меня учили и в которое заставлял меня поверить весь мой опыт. Потому что на Марсе «духи» – наиболее сильная и многочисленная часть населения планеты. Те, кто еще жив, соединенные, рубят дрова и носят воду для Старших. Они их слуги.
      Джубал кивнул.
      – О'кей. Никогда не буду больше пытаться лицемерно забывать о бритве Оккама <Бритва Оккама – положение философии и логики, которое упрощенно формулируется так: если имеется несколько объяснений одного явления, то наиболее правильное – наиболее простое>. Хотя это и противоречит моему опыту, мой ограничен этой планеткой. Провинциален. Хорошо, сынок. Так ты боишься, что они могут разрушить Землю?
      Майк покачал головой.
      – Не совсем так. Я думаю… но грокаю, только полагаю… что они могут сделать одно из двух: либо разрушить планету, либо попробовать завоевать нас культурно, переделать нас по своему подобию.
      – И тебя не тревожит, что они разрушат Землю? Забавный подход!
      – Нет. Конечно, они могут сделать это. Видишь ли, по их меркам мы – сборище больных и калек. То, как мы ведем себя друг с другом, то, что мы не можем понять один другого, наша почти полная неспособность взаимного гроканья, наши войны, болезни, голод, жестокость… С их точки зрения мы душевнобольные. Я знаю. Поэтому я думаю, они могут уничтожить нас просто из милосердия. Но это только предположение: я-то не отношусь к Старшим. Но, Джубал, если они решат сделать это, пройдет… – Майк надолго задумался, – минимум пять сотен лет, скорее, даже пять тысяч, прежде чем они что-либо предпримут.
      – Долгонько же нам ждать суда.
      – Джубал, величайшее различие между двумя расами состоит в том, что марсиане никогда не спешат. Люди же – всегда. Марсиане предпочитают подумать лишнюю сотню-другую лет, чтобы увериться, что грокнули в полноте.
      – В таком случае, сынок, стоит ли волноваться? Если через пять-десять столетий люди не смогут договориться со своими соседями, мы-то с тобой чем можем помочь? Хотя я думаю, они договорятся.
      – Я тоже так грокаю, но не в полноте. Я говорил, что не этоменя тревожит. Меня больше беспокоит второй вариант. Они могут прийти сюда, чтобы попробовать переделать нас. Джубал, они не смогут. Такая попытка убьет нас, причем смерть эта будет мучительна. Это было бы огромной неправильностью.
      Джубал помолчал, прежде чем ответить.
      – Но, сынок, разве не то же самое пытаешься сделать ты!
      Майк поглядел на него с несчастным видом.
      – Я с этого начал. Но сейчас я изменил свои намерения. Отец, я знаю, что ты был разочарован, когда я основал Церковь.
      – Это твое дело, сынок.
      – Да. Я должен грокнуть каждый узел сам… То же самое касается тебя… и любого другого. Ты есть Бог.
      – Я не принимаю этой должности.
      – Ты не можешь от этого отказаться. Ты есть бог, и я есть Бог, и все, что грокает, есть Бог, и я есть все, чем я когда-либо был, что когда-либо видел, ощущал, испытывал. Я есть все, что я грокнул. Отец, я видел, в каком ужасном состоянии находится эта планета, и я грокнул, хотя и не полно, что я могу изменить ее. То, чему я должен был научить других, невозможно изучить в школах. Я был вынужден облечь это в форму религии, хотя это никакая не религия, и соблазнить рядового человека испробовать это самостоятельно, играя на его элементарном любопытстве. Частично все прошло так, как я задумывал. Учение так же доступно любому, как и мне, выросшему в марсианском гнезде. Наши братья научились (ты видел, ты разделил это) жить в мире и счастье, без слез, без ревности.
      Одно это было триумфом. Деление на мужчин и женщин – это величайший дар из всех, что мы имеем. Романтическая физическая любовь может быть присуща только этой планете. Если это так, то Вселенная гораздо беднее, чем могла бы быть… и я смутно грокаю, что мы, кто есть Бог, сохраним это драгоценное открытие и разнесем его дальше. Соединение тел и единение душ, обоюдный восторг, процесс, в котором каждый и дает, и получает… на Марсе нет ничего даже отдаленно похожего, и я в полноте грокаю, что именно это – источник всего, что делает эту планету такой богатой и чудесной. И, Джубал, пока человек – мужчина ли, женщина ли – наслаждается этим сокровищем, купаясь в волнах обоюдного блаженства душ, соединенных так же тесно, как и тела, человек этот так же невинен, как если бы никогда не знал физической близости. Но я грокаю, что зря говорю тебе это: ты знаешь это сам. Твое нежелание довольствоваться чем-то меньшим доказывает это… И, кроме того, я имею прямое свидетельство. Ты грокаешь. Ты всегда грокал, не прибегая к языку. Доун сказала нам, что ты был так же глубоко в ее сознании, как и в теле.
      – Леди преувеличивает.
      – Для Доун невозможно говорить об этом что-либо, кроме правды. И… прости меня… мы тоже там были. В ее сознании, не в твоем… и ты был там с нами.
      Джубал не стал говорить, что те немногие случаи, когда он чувствовал, будто может читать мысли, приходились как раз на такие ситуации… да и то речь, скорее, шла не о мыслях, а об эмоциях. Он просто пожалел (на этот раз без горечи), что невозможно стать на полвека моложе. В этом случае Доун избавилась бы от теперешнего «мисс» перед фамилией, и он рискнул бы на повторную женитьбу, невзирая на старые шрамы. Вчерашняя ночь стоила всех тех лет, что ему предстояло прожить. По сути Майк был прав.
      – Продолжайте, сэр.
      – Вот чем мог бы быть союз мужчины и женщины. И чем, как я не сразу грокнул, он редко бывает. Вместо этого ему сопутствуют обоюдное безразличие, механически выполняемые действия, насилие и попытки соблазнения – все как в игре, не лучшей, чем рулетка, но менее честной… проституция, безбрачие – добровольное и вынужденное, – страх, чувство вины, ненависть, дети, выросшие в убеждении, что секс – это плохо и стыдно, что это надо прятать, что ни в коем случае нельзя доверять партнеру. Прекрасный и совершенный дар – разделение людей на мужчин и женщин – поставлен с ног на голову, вывернут наизнанку и от этого безнадежно изуродован.
      И любое из тех отвратительных явлений, что я перечислил, венчается ревностью. Джубал, я не могу в это поверить. Я так еще и не грокнул «ревность» в полноте, для меня это синоним сумасшествия. Когда я впервые ощутил этот экстаз, моей первой мыслью было, что я должен немедленно поделиться этим со всеми моими водными братьями. С женщинами – непосредственно, с мужчинами – путем более частого деления воды жизни. Намерение попытаться сдержать этот неиссякающий фонтан напугало бы меня, подумай я об этом. Но такая мысль мне даже и в голову не приходила. И как логическое следствие – я не имел ни малейшего желания разделить это чудо с тем, кому я не доверял, кто не был моим водным братом. Джубал, я физически неспособен любить женщину, которая не разделила со мной воду. И так каждый в Гнезде. Психическая импотенция… если души не гармонируют, как гармонируют тела.
      Джубал мрачно подумал, что это прекрасная система… для ангелов. И в этот момент краем глаза заметил, что на площадку садится машина. Он повернул голову. Ее полозья коснулись площадки, и она исчезла.
      – Есть проблемы? – спросил он.
      – Нет. – Майк покачал головой. – Они заподозрили, что мы здесь. Точнее, что я здесь. Они думают, что остальные мертвы. Я имею в виду Внутренний Храм. Остальные круги они не трогают. – Он усмехнулся. – Город наводнен штурмовиками епископа Шорта, но мы им даром не дадимся.
      – Не время ли уводить семью отсюда?
      – Джубал, не стоит волноваться. У этой машины не было никакого шанса ни о чем сообщить. Даже по радио. Я охраняю отель. Теперь, когда Джил переменила мнение о «неправильности» рассоединения неправильных людей, это не трудно. Мне приходилось прибегать для защиты к весьма непростым уловкам. Но теперь Джил знает, что я ничего не делаю, пока не грокну в полноте. – Лицо Человека с Марса осветилось совсем мальчишеской улыбкой. – Позапрошлой ночью она выходила со мной на тропу войны, и это не в первый раз.
      – Что ты хочешь этим сказать?
      – Она довела до конца разрушение тюрьмы. Нескольких человек я не смог отпустить. Они были глубоко порочны. Поэтому я избавился от них и только потом убрал запоры и двери. Но я медленно грокал этот город все то время, что мы здесь живем. Несколько самых плохих людей были не в тюрьме. Я ждал, составляя список, тщательно вес перепроверяя. Поэтому теперь, когда мы оставляем этот город, их больше нет в живых. Они рассоединены и отосланы к началу пути чтобы сделать новую попытку. Между прочим, грокинг помог Джил изменить свое отношение к рассоединению от щепетильности до приятия. Она наконец сумела грокнуть, что невозможноубить человека. То, что мы делаем, больше всего походит на действия рефери, разводящего увлекшихся боксеров.
      – Ты не устал играть в Бога, мальчик?
      Майк улыбнулся с неприкрытой радостью.
      – Я естьБог. Ты есть Бог… и любой подонок, которого я рассоединяю, тоже есть Бог. Джубал, говорят, что Бог видит каждую пичугу. Так оно и есть. Но по-английски точнее будет сказать, что Бог не может не заметить каждую пичугу, потому что и она есть Бог. И когда кошка хватает воробья, оба они есть Бог, несут Божьи помыслы.
      Еще она машина пошла на посадку и исчезла. Джубал воздержался от комментариев.
      – Скольких ты вывел сегодня из игры?
      – Сотни четыре с половиной, я не считал. Это крупный город. Но через какое-то время он станет в высшей степени приличным. Мы, конечно, никого не собираемся исправлять. Наше учение вообще никого не исправляет. – Майк с несчастным видом поглядел на Джубала. – И вот о чем я должен спросить тебя, отец… Я боюсь, что я ввел в заблуждение наших братьев.
      – Как это, Майк?
      – Они слишком оптимистичны. Они видят, как хорошо работает мое учение в отношении них. Они знают, как они счастливы, сильны и здоровы, как глубоки их знания, как сильно они любят друг друга. А теперь они считают, что грокнули, будто достижение всем человечеством того же блаженства – всего лишь вопрос времени. Конечно, это будет не завтра, некоторые грокают, что даже две тысячи лет – всего лишь миг для подобной миссии, но будет неизбежно.
      И я так сначала думал, Джубал. Я сделал все, чтобы они поверили в это. Но, Джубал, я упустил из виду ключевой момент: «Люди – не марсиане». Я делал эту ошибку снова и снова… поправлял себя, и ошибался опять. То, что действует на марсианина, не обязательно подействует на человека. Конечно, концептуальная логика, которая может быть выражена только на марсианском, подействуети на того и на другого. Логика инвариантна… но различны исходные данные. Поэтому различны и результаты.
      Я не мог понять, почему, когда люди голодны, никто из них не вызывается добровольно пожертвовать собой, чтобы накормить остальных. На Марсе это естественный поступок… и высокая честь. Я не мог понять, почему люди так пекутся о детях. На Марсе наши две чудесные девчушки были бы выброшены за дверь, чтобы умереть, либо выжить… и девять из десяти нимф погибают в первый же сезон. Моя логика была верна, но я неверно понял исходные данные: здесь нет конкуренции между детьми. Это дело взрослых. А на Марсе нет конкуренции среди взрослых: они прошли отбор в детстве. Но, так или иначе, всегда имеют место конкуренция и отбор… иначе расу ждет закат. Позднее я начал грокать, что человеческая раса ни в чем не будет помогать мне.
      Приоткрылась дверь, и Дюк, не заходя в комнату, спросил:
      – Майк, ты и курсе, что творится снаружи? У отеля целая толпа.
      – Я знаю, – отозвался Майк. – Скажи остальным, что ожидание еще не закончилось. – Он снова повернулся к Джубалу. – «Ты есть Бог». Это не просто фраза, наполненная радостью и счастьем. Это вызов… И бесстрашное, лишенное стыдливости принятие на себя персональной ответственности. – Он погрустнел. – Но я практически не смог это объяснить. Только очень немногие, те, кто с нами сейчас, наши водные братья, поняли меня и приняли горечь вместе со сладостью, встали и осушили эту чашу… грокнули.