– Поставь ее сюда, Бен. – Она сняла гофрированный воротник, отдала его Бену и положила змею себе на плечи. – Это награда Лапушке за то, что она была хорошей девочкой. Она ждет маму, чтобы обнять ее. Мне скоро идти в класс, поэтому я поношу ее, пока не надо будет бежать. Нет ничего хорошего в том, чтобы обманывать змею. Они, как дети, они не могут грокать в полноте.
Они прошли ярдов пятьдесят и оказались перед входом в Гнездо. Бен снял с Патриции сандалии и носки после того, как разулся сам. Они прошли внутрь, и Пат подождала, пока Бен раздевался до трусов. Бен чувствовал себя крайне неловко и никак не мог набраться храбрости, чтобы избавиться от последней одежки. Сейчас он был полностью уверен, что одежда в Гнезде была так же не к месту, как шипованные башмаки в танцзале. Предупреждение на выходе, отсутствие окон, уют Гнезда, отсутствие платья у Патриции и ее уверенность, что он поведет себя соответственно – все это говорило в пользу наготы.
Поведение Патриции он не брал в расчет, исходя из предположения, что татуированная леди может иметь не совсем обычные представления относительно одежды, но, войдя в одну из комнат, они прошли мимо мужчины, который шел к ванным и «маленьким гнездам». На нем было одежды даже меньше, чем у Патриции – на одну змею и кучу картинок. Он поприветствовал их фразой: «Вы есть Бог», и прошел дальше. В комнате было еще одно доказательство: фигура, растянувшаяся на кушетке (женщина).
Кэкстон знал, что во многих семьях принято ходить дома нагишом, а это и была семья: семья водных братьев. Но все равно он разрывался между стремлением показать свою воспитанность (снять этот символический фиговый лист) и уверенностью в том, что, если он это сделает и войдет какой-нибудь одетый незнакомец, он будет чувствовать себя крайне глупо. Проклятье, он может даже покраснеть!
* * *
– Что бы сделали
вы, Джубал?
Харшоу поднял бровь.
– Ты думаешь, что я был бы шокирован? Человеческое тело иногда приятно, чаще некрасиво, но никогда не имеет значения per se
<Per se (лат.) – само по себе>. Значит, Майк у себя дома держится нудистской линии. Я должен радоваться? Или возмущаться?
– Черт возьми, Джубал, сохранять олимпийское спокойствие легко. Но я никогда не видал, чтобы
выприлюдно снимали штаны.
– Тебя я тоже не видал. Но я грокнул, что у тебя мотивом была не скромность. Ты страдал от отвратительного страха показаться посмешищем. Невроз с длинным псевдогреческим названием.
– Чепуха! Я просто не был уверен, что в данном случае прилично!
– Нет уж, сами городите чепуху, сэр! Ты
знал, что там было прилично… Но боялся глупо выглядеть… или опасался неожиданного галантного рефлекса. Но я грокаю, что Майк имел резон для всеобщей наготы. У него на все есть резон.
– Да. Джил говорила мне.
* * *
Бен стоял в прихожей, спиной к комнате, держась за трусы, и уговаривал себя не дрейфить, когда сзади на него легли чьи-то руки.
– Бен, милый! Как
прекрасно!
Вслед за этим Джил оказалась в его объятиях, а ее губы, теплые и жадные – у его губ. И Бен был страшно рад, что не успел раздеться полностью. Она не была больше праматерью Евой, на ней была мантия проповедницы. И все же он был счастлив, что держит в руках подвижную, теплую, слегка отбивающуюся девушку.
– Ну и ну! – воскликнула она, оторвавшись от его губ. – Сто лет тебя не видела, старый развратник. Ты есть Бог.
– Ты есть Бог, – отозвался он. – Джил, ты стала еще красивее, чем раньше.
– Да, – согласилась она. – Результат налицо. Слушай, я прямо задрожала, когда встретилась с твоим взглядом на выпуске!
– На выпуске?
– Джил имеет в виду, – вмешалась Патриция, – конец службы, где она представляет Mater Deum Magna. Дети, я побежала.
– Никогда не голодай, Патти-пышка.
– Пора бежать, поэтому не надо торопиться. Бен, я должна положить Лапушку в кроватку и спуститься в свой класс. Поцелуй меня на прощанье.
Бен подумал, что никогда еще ему не доводилось целовать женщину, одетую в одну лишь гигантскую змею. Он постарался не обращать внимания на Лапушку и обойтись с Пат, как она того заслуживает.
Затем Пат поцеловала Джил.
– Спокойной ночи, милые мои, – сказала Пат и неспешно ушла.
– Бен, ну разве она не кисочка?
– Да. Хотя она меня и смутила сперва.
– Я грокаю. Патти смущает всех, потому что она не знает сомнений. Она автоматически делает верный выбор. Она очень похожа на Майка, и она преуспела больше нас всех. Она должна бы стать верховной жрицей, но не соглашается, потому что ее татуировка затруднит ход некоторых служб… будет отвлекать… а она не хочет их убирать.
– Как можно убрать такую обширную татуировку? Скальпелем? Это убьет ее.
– Вовсе нет, Бен. Майк может убрать их, не оставив ни следа и не делая при этом больно. Но она не думает о них как о собственности. Она просто их хранительница. Садись. Доун принесет ужин. Я должна поесть сейчас, иначе у меня не будет времени до завтрашнего дня. Скажи, что ты обо всем этом думаешь? Доун сказала, что ты видел службу для гостей.
– Да.
– Ну и?..
– Майк, – медленно проговорил Кэкстон, – может продавать башмаки змеям.
– Бен, что-то тревожит тебя?
– Нет, – ответил он, – ничего такого, на что я мог бы указать пальцем.
– Я спрошу у тебя снова через недельку-другую. Спешка ни к чему.
– Я не пробуду здесь так долго.
– Отвергли материал для твоей колонки?
– Трижды. Я все-таки не останусь здесь надолго.
– Жаль… Тогда позвонишь и расскажешь мне кратенько свои впечатления, лучше всего о Церкви. К тому времени ты грокнешь остаться с нами подольше.
– Не думаю.
– Ожидание, пока не будет полноты. Ты знаешь, что это не церковь?
– Патти говорила что-то такое.
– Скажем так: это не религия. Это церковь с точки зрения закона и нравственности. Но мы не стремимся обратить людей к Богу. Здесь есть противоречие. Этого не скажешь по-английски. Мы не стараемся спасать души, душа в этом не нуждается. Мы не пытаемся заставить людей верить. То, что мы предлагаем – не вера, но истина, истина, которую можно проверить. Истина на сей конкретный момент. Истина, настолько же реальная, как гладильная доска, и насущная, как хлеб… практическая настолько, что может сделать войну, голод, насилие и ненависть такими же ненужными, как… ну, как одежда в Гнезде. Но надо учить марсианский. Здесь заминка. Искать людей, достаточно честных, чтобы они поверили в то, что видят, желающих работать, не жалея сил (а это, действительно, тяжелая работа), обучать их языку, который они должны узнать. Эту истину нельзя выразить по-английски, равно как и пятую симфонию Бетховена. – Она улыбнулась. – Но Майк никогда не спешит. Он просматривает тысячи… находит нескольких… некоторые попадают в Гнездо, и он учит их дальше. Когда-нибудь Майк научит нас всему, и мы сможем образовывать новые гнезда. А потом это будет как лавина. Но не надо спешить. Мы еще не полностью обучены. Верно, милочка?
При последних словах Бен поднял глаза и с удивлением увидел женщину, протягивающую ему тарелку. В ней он узнал другую верховную жрицу – Доун. Да, это была именно она. Его удивление нисколько не было ослаблено тем, что она была одета так же, как Патти, минус татуировки.
– Твой ужин, брат Бен, – улыбнулась Доун. – Ты есть Бог.
– И ты есть Бог. Спасибо. – Она поцеловала его, поставила тарелки для себя и Джил, села справа от него и принялась за еду. Бен искренне жалел, что она не сидит там, где он мог бы получше ее разглядеть. Ее сложение заставляло вспомнить о богинях.
– Нет, – согласилась Доун, – пока еще нет, Джил. Но ожидание заполнится.
– Вот, например, я, – продолжала Джил, – взяла перерыв на еду. Но Майк не ел с позавчерашнего дня… и не будет, пока это не станет необходимо. Тогда он будет есть, кик удав, и это поддержит его столько, сколько надо. Кроме того, мы с Доун устаем. Ведь правда?
– Конечно. Но сейчас я еще не устала, Джиллиан. Давай я проведу эту службу, а ты останешься с Беном. Подай мне эту мантию.
– Ты с ума сошла, любовь моя. Бен, она работала почти столько же, сколько Майк. Мы можем работать подолгу, но мы едим, когда голодны, и иногда нуждаемся в сне. Кстати о мантиях, Доун, это последняя в Седьмом Храме. Я хотела сказать Патти, чтобы она заказала гросс
<Гросс – 12 дюжин>или два.
– Уже сделано.
– Мне следовало бы это знать. Эта слегка узковата, – Джил сделала движение бедрами, покоробившее Бена. – Мы прибавили в весе?
– Немного.
– Хорошо. Мы были слишком тощи. Бен, ты заметил, что у нас с Доун одинаковые фигуры? Рост, грудь, талия, бедра, вес – все, за исключением волос. Мы были очень похожи, когда впервые встретились. Теперь, с помощью Майка, мы совершенно одинаковы. Даже наши лица становятся все более похожими, и это происходит от того, что мы думаем об одном и делаем одно и то же. Встань, Доун, и пусть Бен посмотрит на нас.
Доун поставила тарелку и встала в позу, которая напомнила Бену Джил даже более, чем их явное внешнее сходство. Он не сразу понял, что именно так стояла Джил, когда представляла праматерь Еву.
– Видишь, Бен? – с набитым ртом сказала Джил. – Она – это я.
– С одной только маленькой разницей, Джиллиан, – засмеялась Доун.
– К сожалению. Бен, мне так жаль, что наши лица должны различаться. Это очень удобно, что мы такие похожие. Мы должны иметь двух верховных жриц, и обе они должны работать в полном контакте с Майком. И кроме того, – добавила она, – если Доун покупает платье, оно подходит и мне. Мне не надо бегать по магазинам.
– Я был уверен, – медленно проговорил Бен, – что вы не носите одежду. За исключением этих мантий. Джил удивленно поглядела на него.
– Разве можно
в этомпойти на танцы? Это наш излюбленный прием, когда очень хочется спать. Садись и доедай свой ужин. Бен уже насмотрелся на нас. Бен, в этой выпускной группе есть парень, он изумительный танцор. А в городе полно ночных дансингов. Мы с Доун затаскали бедного парнишку по танцам настолько, что пришлось помогать ему не спать на уроках марсианского. Но вообще-то он молодец. Когда достигаешь Восьмого Круга, не очень-то нуждаешься в сне. А почему ты решил, что мы никогда не одеваемся?
– Ну… – Бен не знал, как ему высказать свои соображения. Джил, смотревшая на него во все глаза, вдруг прыснула, но моментально спохватилась.
– Я поняла. Милый, я одета в эту мантию только потому, что должна участвовать в проповеди. Если б я грокнула, что это смутит тебя, я сняла бы ее прежде, чем войти. Мы так привыкли ходить одетыми или раздетыми в зависимости от предстоящих занятий… Я и забыла, что это может быть неприличным. Бен, ты можешь снять эти свои трусы или оставить – лишь бы тебе было удобно.
– Но…
– Только не мучайся. – Джил улыбнулась. – Это напоминает мне, как Майк первый раз попал на пляж. Помнишь, Доун?
– Я ничего не забываю!
– Бен, ну ты знаешь, каков Майк. Мне пришлось учить его буквально всему. Он не видел никакого смысла в одежде, пока не грокнул, к величайшему своему удивлению, что мы
обязаныодеваться. Марсиане не знают, что такое стесняться собственной наготы. Майк грокнул, что одежда – это украшение, только после того, как мы начали экспериментировать с костюмами в своих представлениях.
Майк делал всегда то, что я говорила ему, независимо от того, грокал это или нет. Но ты представить себе не можешь, как много
мелочейделают человека человеком. Мы учимся этому двадцать, а то и больше, лет. Майк учился почти каждую ночь. И все же была бездна всякого, чего он еще не знал. Он совершал поступки, несвойственные людям. Мы все учили его, все, кроме Патти, которая была уверена, будто все, что делает Майкл – превосходно. Он до сих пор грокает одежду. Он грокает, что она – неправильность, разъединяющая людей, перекрывающая пути, которыми любовь сближает их. Позднее он понял, что барьер все-таки нужен… для непосвященных. Но долгое время Майк одевался только тогда, когда я напоминала ему об этом.
А однажды я этого не сделала. Мы были на Калифорнийском побережье. Как раз тогда мы встретили… точнее, снова встретили Доун. Мы с Майком поздно вечером остановились в прибрежном отеле и он так стремился грокнуть океан, что наутро, не разбудив меня, самостоятельно отправился на первое свидание с морем.
Бедный Майк! Он вышел на берег, сбросил одежду и вошел в воду. Он выглядел, как греческий бог, и был так же не осведомлен о приличиях. Поднялся крик, я проснулась и помчалась спасать его от тюрьмы. – Джил посмотрела отсутствующим взглядом. – Я нужна ему сейчас. Поцелуй меня, Бен. Утром увидимся.
– Тебя не будет всю ночь?
– Возможно. Это очень большой выпускной класс. – Она поднялась, потянув его за собой, и очутилась в его объятиях. Через некоторое время она мурлыкнула:
– Бен, милый, тебе надо подучиться.
– Мне? Я сделал все, на что способен.
– Я тоже. И я вовсе не упрекаю тебя, просто подумала, что Доркас поможет тебе попрактиковаться в поцелуях.
– Привереда.
– Класс подождет. Поцелуй меня еще разок. Я постараюсь быть Доркас.
– Будь собой.
– Мне этого так или иначе не избежать. Майк говорит, что Доркас целует более полно – «больше грокает поцелуй», чем кто-либо другой.
– Перестань болтать.
Что она и сделала.
Через какое-то время Джил вздохнула:
– Выпускной класс, пора бежать… – И убежала, сияя, словно светлячок. – Позаботься о нем, Доун.
– Непременно.
– Поцелуй его, и поймешь, что я имела в виду!
– Я так и хотела.
– Бен, будь паинькой и делай то, что говорит Доун. – Она покинула комнату, без спешки, но бегом.
И Доун приникла к нему.
* * *
Джубал поднял бровь.
– Ты хочешь сказать, что в тот момент ты еще сомневался в чем-то?
– У меня не было выбора. Я, ну… смирился с неизбежным.
Джубал кивнул.
– Ты попался. Лучшее, что может сделать мужчина, это попытаться достигнуть мира путем переговоров.
Глава 32
– Джубал, – откровенно признался Бен, – я ни слова не сказал бы о Доун. Я вообще не стал бы об этом говорить, не будь это так важно для того, чтобы понять, что же меня в них во всех беспокоит. И в Дюке, и в Майке, и в Доун, и в Джил, и в других жертвах Майка. Майк их зачаровал. Он производит сильное впечатление. Самоуверенный, очень похожий на коммивояжера, но умеющий подчинять. И Доркас тоже умеет подчинять… на свой лад. Утром я проснулся, теша себя мыслью, что все в порядке. Немножко странно, но весело…
* * *
Бен Кэкстон проснулся, не сразу сообразив, где он. Было темно. Он лежал на чем-то мягком, но не на кровати.
Перед его глазами промелькнули события этой ночи. Последнее, что он помнил отчетливо: он лежит на мягком полу Внутреннего Храма, тихо и доверительно говоря с Доун. Это она привела его туда. Они погрузились в бассейн, разделили воду, стали ближе…
Он лихорадочно ощупал место вокруг себя. Никого.
–
Доун!
Появился тусклый свет, стал ярче, разогнал тьму.
– Я здесь, Бен.
– Фу-у! Я уж думал, ты ушла.
– Я не хотела будить тебя. – Она была одета (к его неожиданному неудовольствию) в деловое платье. – Мне пора начинать службу восходопоклонников. Джиллиан еще не вернулась. Как ты знаешь, это был большой класс.
Ее слова заставили его вспомнить то, что она говорила ему этой ночью… слова, которых не принимала душа, несмотря на мягкость, с какой они говорились… и она внушала ему истины, пока он не стал соглашаться с ними. Он пока еще не грокнул этого… Но да, Джил была занята ритуалом в качестве верховной жрицы – работой, точнее, высоким долгом, который Доун предложила исполнить вместо нее. Бен чувствовал: он должен сожалеть, что Джил отказалась…
Но он не испытывал сожаления.
– Доун… тебе
обязательнонадо идти? – Он поднялся и положил руки ей на плечи.
– Я должна, Бен, милый… милый Бен. – Она приникла к нему.
– Прямо
сейчас?
– Никогда, не следует, – мягко проговорила она, – слишком торопиться.
Платье больше не разделяло их, но он был слишком поглощен предстоящим, чтобы подумать, куда оно делось.
* * *
Он проснулся во второй раз и обнаружил, что в «гнездышке» зажигается свет, стоит ему встать. Он потянулся, ощутил, что прекрасно себя чувствует, и оглянулся в поисках трусов. Он попытался припомнить, где мог их оставить, и обнаружил, что не помнит, чтобы снимал их. В бассейне он был уже без них. Наверное, валяются где-нибудь там. Он вышел и отыскал ванную.
Некоторое время спустя, побритый, умывшийся и посвежевший, он заглянул во Внутренний Храм, не нашел там своих трусов и подумал, что кто-нибудь повесил их в прихожей, где хранится вся уличная одежда. «Ну и черт с ними», – решил он и ухмыльнулся от того, что разрешил-таки проблему: носить их или не носить. Здесь, в Гнезде, они были нужны ему, как зайцу стоп-сигнал.
Не было и следа похмелья, хотя выпили они с Доун изрядно. Доун, похоже, спиртное вообще не брало. Вот, наверное, почему он и превысил свою обычную норму. Доун… ай да женщина! Она не выказала никакого раздражения, когда он невзначай назвал ее Джил. Ей было вроде бы даже и приятно.
В просторной комнате никого не было, и он подумал, сколько же сейчас времени. Не то, чтобы его интересовало само время, просто хотелось есть. Он пошел на кухню посмотреть, не удастся ли там чем поживиться.
Стоящий у плиты человек обернулся.
– Бен!
– Вот это да! Привет, Дюк!
Дюк подал ему кружку пива.
– Господи, как я рад видеть тебя. Ты есть Бог. Хочешь яичницу?
– Ты есть Бог. А ты здесь поваром?
– Только когда не удается отвертеться. Обычно это дело Тони. Мы все этим понемногу занимаемся. Даже Майк, если Тони не перехватит его. Майк самый плохой повар в мире. – Дюк принялся разбивать яйца.
Бен подошел поближе.
– Тогда следи за кофе и тостами. Здесь есть вустерширский соус?
– Вы выбираете – Патти приносит. Держи. – Дюк помолчал. – Я глянул на тебя несколько минут тому назад, но ты вовсю храпел. То я был занят, то ты, пока вот тут не встретились.
– Что ты здесь делаешь, Дюк?
– Ну… я дьякон. Когда-нибудь стану священником. Я тугодум… но это не имеет значения. Я учу марсианский… как и все тут. И всем все починяю, как у Джубала.
– Чтобы чинить здешние штучки, нужна, наверное, целая бригада.
– Бен, ты удивишься, как мало здесь механики. Ты должен видеть, как Майк здорово придумал с герметичным туалетом. Мне не так уж и часто приходится работать водопроводчиком. Помимо водопроводных дел здесь на кухне есть девять-десять машинок, и они гораздо проще, чем у Джубала.
– Наверное, у вас есть какая-нибудь сложная техника для храмов?
– Освещение, больше ничего. Вообще-то, – ухмыльнулся Дюк, – моя основная работа не физическая. Я – пожарный инспектор.
– Что?
– Я помощник начальника пожарной охраны, дипломированный и все такое прочее. То же самое касается инспектора по санитарии и безопасности. Мы не позволяем приходить сюда посторонним. Они могут посещать внешний круг, но никогда не пройдут дальше, если только их не отберет Майк.
Они разложили еду по тарелкам и расселись.
– Бен, ты остаешься? – спросил Дюк.
– Я не могу, Дюк.
– Вот как? Я тоже просто пришел в гости… потом ушел и примерно месяц хандрил, пока не сказал Джубалу, что ухожу от него. Не думай ни о чем. Ты вернешься. Не принимай пока никаких решений. Сегодня вечером у тебя Деление Воды.
– Что ты имеешь в виду?
– Доун не говорила тебе?
– Хм… пожалуй, нет.
– Лучше бы объяснил Майк. Нет, люди будут говорить об этом весь день. Деление воды ты грокаешь, ты Первопризванный.
– Первопризванный? Доун тоже говорила это слово.
– Те, кто стал водными братьями Майка, не изучая марсианского. Другие обычно не делят воду и не участвуют в сближении, пока не пройдут Восьмой Круг. К тому времени они начинают думать по-марсиански… черт, некоторые из них чешут по-марсиански лучше меня. Не запрещается – не запрещается
ничего– разделить воду и с тем, кто не готов к Восьмому Кругу. Черт, я могу подцепить девочку в баре, разделить с ней воду, затащить в постель, а потом привести в Храм. Но я этого не сделаю, в том-то все и дело. Я никогда этого не захочу. Бен, я сделаю одно предсказание. Тебе доводилось спать с изумительными девушками…
– Ну… иногда.
– Я точно знаю, что доводилось. Но ты никогда больше не ляжешь в постель с той, которая не является твоим водным братом.
– Хм…
– Через год скажешь сам. Ладно, пошли дальше. Майк может решить, что кто-то готов, раньше, чем тот достигнет даже Седьмого Круга. Одной паре Майк предложил воду, когда они были на Третьем. А теперь он жрец, а она жрица… Сэм и Рут.
– Не знаю таких.
– Еще узнаешь. Но Майк единственный, кто может так четко избрать. Очень редко Доун или Патти отбирают кого-нибудь, но они никогда не, заходят дальше Третьего Круга. И они всегда советуются с Майком. Не то, чтобы они
должныбыли так делать. Так или иначе, деление воды и сближение начинаются с Восьмого Круга. Потом Девятый Круг, само Гнездо… и та выпускная служба, которую мы имеем в виду, когда говорим «Деление Воды», хотя мы делим воду каждый день. Присутствует все Гнездо, и новый брат навеки становится частью Гнезда. В твоем случае ты уже принадлежишь к Гнезду, но мы никогда не пропускаем такого случая, так что сегодня вечером все отодвинуто в сторону, чтобы приветствовать тебя. Для меня делали то же самое. Бен, это самое приятное, что только может быть в мире.
– Я все-таки не знаю, что это такое, Дюк.
– Ну… это много всего сразу. Ты когда-нибудь присутствовал на настоящей оргии из тех, на которые устраиваются полицейские облавы и которые кончаются одним-двумя разводами?
– Ну-у… да.
– Братец, ты был на пикнике воскресной школы! Это один аспект. Ты когда-нибудь был женат?
– Нет.
– Ты уже женат. После сегодняшнего вечера у тебя не будет сомнений. – Дюк выглядел счастливым и несчастным одновременно. – Бен, я женился до прихода сюда… Поначалу это здорово, а потом начинается сущий ад. А теперь мне нравится, что я женат, все время нравится. Я не имею в виду только то, что просто здорово возиться с оравой очаровательных детишек. Я
люблюих, всех моих братьев обоего пола. Возьмем Патти – она нам словно мать. Не думаю, что кто-то может не нуждаться в этом. Она напоминает мне Джубала… и хорошо бы этот старикан появился здесь и сказал свое слово! И я думаю, это не только потому, что Патти женщина. Нет, я не поджимаю хвост…
– Кто тут поджимает хвост? – перебило его глубокое контральто. Дюк обернулся.
– Уж конечно не я, гибкая левантийская блудница! Заходи, детка, поцелуй своего брата Бена.
– Никогда в жизни от этого не отказывалась, – провозгласила женщина, подходя к ним. – Всегда старалась опередить подобные предложения. – Она основательно и умело поцеловала Бена. – Ты есть Бог, Брат.
– Ты есть Бог. Разделим же воду.
– Да не мучает тебя жажда. Не обращай внимания на Дюка. Из того, как он со мной обращается, я заключаю, что это дитя бутылки. – Она поцеловала Дюка даже более продолжительно, чем целовала Бена. Дюк в это время поглаживал ее по весьма основательному заду. Она была низенькой пухлой смуглой брюнеткой с гривой иссиня-черных волос, которые спускались почти до пояса. – Дюк, это ты уволок «Женский журнал»? – Она взяла вилку и принялась за яичницу-болтунью. – Ммм… хорошо. Это не ты готовил, Дюк.
– Это Бен. С чего это мне смотреть «Женский журнал»?
– Бен, разбей еще пару дюжин, а я их поджарю. Там статья, которую я хотела показать Патти.
– О'кей, – согласился Бен.
– Только не надо ничего менять в кухне! И оставь мне поесть! Ты думаешь, что мы, мужчины, способны работать натощак?
– Ну, ну, Дюк, миленький. Вода разделенная – вода приумноженная. Бен, все эти его стенания ровным счетом ничего не значат… поскольку по части женщин он выполняет две нормы, а по части еды – три, и он просто кисонька. – Она подцепила на вилку кусок яичницы и положила Дюку в рот. – Не корчи рожи, братец. Я сготовлю тебе второй завтрак. Или это для тебя уже третий?
– Даже еще и не первый. Ты все слопала. Рут, я как раз рассказывал Бену, как вы с Сэмом совершили прыжок с шестом на Девятый. Его мучают сомнения по поводу сегодняшнего Деления Воды.
Рут прикончила последний кусок с тарелки Дюка, поднялась и занялась готовкой.
– Дюк, я пришлю тебе что-нибудь посущественнее яичницы. Держи свой кофе и проваливай. Бен, я тоже страшно волновалась. Но ты не беспокойся: Майкл не делает ошибок. Ты принадлежишь нам, иначе бы тебя здесь не было. Ты останешься?
– Я не могу. Что, кофе готов?
– Да, наливай. Ты вернешься. И когда-нибудь останешься. Дюк прав… мы с Сэмом совершили прыжок с шестом. Это было слишком быстро для чопорной и благопристойной домохозяйки средних лет.
– Средних лет?
– Бен, одно из преимуществ учения в том, что по мере того, как оно выправляет твою душу, выправляется и твое тело. В этом смысле христианские ученые правы. Ты заметил в ванных хоть какие-нибудь пузырьки с лекарствами?
– Нет.
– И не удивительно. Мы обходимся без них. Сколько людей поцеловали тебя?
– Не знаю точно. Несколько.
– В качестве жрицы я целую каждый день более, чем «нескольких», но в Гнезде не бывает даже легкого насморка. Раньше я относилась к тем женщинам, что постоянно хнычут, что постоянно не в настроении и склонны к женским недомоганиям. – Она улыбнулась. – Теперь я более женщина, чем когда-либо, но я на двадцать фунтов легче, на несколько лет моложе, и мне не на что жаловаться. Мне нравится быть женщиной. Дюк польстил мне, называя левантийской блудницей, но я еще гибче: когда я учусь, я сижу в позе лотоса, а раньше единственное, что я могла – это нагнуться вперед.
Но это случилось быстро, – продолжила Рут. – Сэм был профессором-востоковедом. Он стал посещать церковь, потому что это был единственный способ выучить марсианский. Педантичный профессионал, он не интересовался самой церковью. Я пришла, чтобы держать его под наблюдением. Я была ревнива. Даже очень ревнива.
Так мы дошли до Третьего Круга. Сэм учился быстро. Я угрюмо смотрела на его успехи, но изо всех сил старалась не отставать, чтобы не выпускать его из поля зрения. А потом –
бабах! Случилось чудо. Мы начали
думатьпо-марсиански, правда, совсем немного поначалу. А Майкл почувствовал это. Он попросил нас однажды вечером остаться после службы… и Майкл и Джиллиан предложили нам воду. После этого я вдруг поняла, что была всем, что так ненавидела в других женщинах, что презирала мужа за то, что он позволил мне быть такой, и ненавидела за то, что он сделал. Все это на английском с отвратительными вставками на иврите. Поэтому я плакала, стонала и была настоящей обузой Сэму… вместо, того, чтобы
подождать, поделиться с ним своими мыслями и снова стать ближе.
После этого все было проще, но не слишком просто, потому что нас протащили через круги экспрессом. Майкл знал, что мы нуждаемся в помощи, и хотел привести нас под защиту Гнезда. Когда пришло время Деления Воды, я еще не могла обходиться без помощи. Я хотела войти в Гнездо… но не была уверена, что смогу присоединиться к семерым его обитателям. Я боялась, как последняя дурочка. По пути к Храму я едва не начала умолять Сэма вернуться домой.
Она подняла глаза, и, хотя она не улыбалась, на лице ее было написано блаженство: пухлый ангелочек с большой вилкой в руке.
– Мы вошли во Внутренний Храм, и свет залил меня, а платье мое исчезло… и все они звали нас из бассейна по-марсиански прийти и разделить воду жизни… и я ринулась в воду, и погрузилась в нее, и навеки осталась там!
И мне это по сердцу. Не трусь, Бен, ты тоже выучишь язык, осилишь учение, и всегда тебе с любовью придут на помощь. Сегодня вечером ты прыгнешь в этот бассейн, и я протяну руки, чтобы встретить тебя. И так сделает каждый из нас, приглашая тебя домой. Возьми, отдай это Дюку и скажи, что он поросенок… но очень миленький. А это тебе. Нет-нет, ты вполне осилишь столько. Поцелуй меня и иди: у Рутти есть дела.
Вен принял поцелуй, послание и тарелку. Выйдя, он обнаружил на одной из кушеток спящую Джил. Он присел в сторонке, глядя на нее, наслаждаясь прекрасной картиной и думая о том, что Доун и Джил более схожи, чем он считал раньше. Загар Джил был сплошным и казался тенью загара Доун. Их пропорции были идентичны. В добавление ко всему даже черты их лиц были похожи.
Он на секунду поднял взгляд! а когда вновь опустил, то увидел, что Джил лежит с открытыми глазами и улыбается.
– Ты есть Бог, милый, и это прекрасно пахнет.
– Ты отлично выглядишь. Я не хотел будить тебя. – Он подошел к ней, присел рядом и поднес кусочек к ее губам. – Это я готовил. С помощью Рут.
– Вкусно. Ты не разбудил меня. Я просто лежала с закрытыми глазами. Я всю ночь не спала.
– Совсем?
– Ни минутки. Но я прекрасно чувствую себя. Только голодна. Это намек.
Пришлось ему покормить ее. Она не стала отказываться от его помощи.
– А ты-то поспал? – спросила она, заморив червячка.
– Немножко.
– А Доун? Часа два поспала?
– О, даже больше.
– Ну, тогда она в порядке. Два часа – это словно раньше восемь. Я знаю, что за прекрасную ночь ты провел… вы оба… но я беспокоилась, что ей могло не хватить времени на отдых.
– Что ж, это была прекрасная ночь, – согласился Бей, – хотя я и был, ну… удивлен тем, как ты подсунула ее мне.
– Ты хотел сказать «шокирован». Я ведь знаю тебя, Бен. У меня было искушение самой провести с тобой эту ночь… я действительно этого хотела! Но ты пришел с ревностью, которая так и лезла из тебя. Думаю, сейчас она исчезла. Так?
