Джил накинула халатик и заторопилась в переднюю.
      – Заходите, милочка. Я налью вам стаканчик. А второй примете в ванной. Масса горячей воды.
      – Я вымылась в душе после того, как уложила Лапушку в его кроватку, но… да, мне нравится мыться в ванной. Но Джил, детка, я пришла сюда не для того, чтобы попользоваться вашей ванной. Я пришла потому… ну, мне очень жаль, что вы, ребята, уезжаете.
      – Мы постараемся не терять вас из виду. – Джил занялась стаканами. – Тим был прав. Нам с Майком надо сделать более зрелищный номер.
      – Ваш номер – о'кей. Может быть, немного нуждается в смехе, но… Привет Смитти. – Она протянула ему руку в перчатке. За пределами карнавального балагана миссис Пайвонски всегда носила перчатки, платье с глухим воротничком и чулки. Они выглядела (и была) респектабельной вдовой средних лет с аккуратной фигурой.
      – Я говорила Джил, – пояснила она, – что у вас был очень хороший номер.
      Майк улыбнулся.
      – Пат, мы же не дети. Это была настоящая тухлятина.
      – Нет, мои хорошие. О, конечно, его надо было сделать немножко подинамичнее. Несколько шуток или, может, слегка подрезать костюм у Джил. У тебя чудесная фигурка, солнышко.
      Джил покачала головой.
      – Это не поможет.
      – Ну, я знала одного фокусника, который одевал свою ассистентку по моде девяностых годов… тысяча восемьсот девяностых, я имею в виду: даже ног не видать. Затем он срывал одну одежду за другой. Зрители любят это. Не пойми меня неправильно, милочка, ничего неприличного. Под конец на ней было примерно то же, что на тебе сейчас.
      – Патти, – сказала Джил, – я сделала бы этот номер хоть голышом, да только тогда шоу прикроют.
      – Этого нельзя, милочка. Зрители устроят беспорядки. Но раз уж у тебя есть фигурка, почему бы не использовать ее? Велик бы у меня был успех, не снимай я все, что только дозволено?
      – Кстати, об одежде, – вмешался Майк. – Думаю, ты испытываешь неудобства, Патти. Кондиционер в этой ночлежке, похоже, окончательно скис. Сейчас по крайне мере градусов девятнадцать.
      Он был одет в легкий халат, вполне подходящий для снисходительной актерской братии. Жара влияла на него очень мало. Просто время от времени ему приходилось перестраивать метаболизм. Но Патриция чувствовала себя комфортно лишь безо всякой одежды и прибегала к ней только для того, чтобы скрыть свои татуировки от зевак.
      – Почему бы не сбросить все лишнее. Ведь здесь нет никого, кроме нас, цыплят. – Последняя фраза была шуткой, призванной подчеркивать, что здесь собрались только свои. В свое время Джубал объяснил ему это.
      – Конечно, Патти, – поддержала Джил. – Если ты вспотела, я найду чего-нибудь на смену.
      – Ну… Я, пожалуй, разденусь до рабочего костюма.
      – Тогда не церемонься среди друзей. Я расстегну тебе молнию.
      – Дайте-ка я сниму эти чулки и туфли. – Она говорила, одновременно раздумывая, как бы перевести разговор на религию. Благослови их, Господь, эти дети были готовы стать ищущими, она была полностью уверена… Но она рассчитывала на целый сезон, чтобы подвести их к Свету. – К вопросу о шоу-бизнесе, Смитти. Дело в том, что ты не понимаешь толпу. Если бы ты был настоящимволшебником <Magician означает и волшебник, и фокусник>… О, я не хочу сказать, что ты неискусен, ты очень здорово все делаешь. – Она скатала чулки и отдала Джил свои ботинки на молнии. – Я хочу сказать, иногда даже кажется, что ты заключил договор с сатаной. Но зрители знают, что все это ловкость рук. Поэтому нужно как-то облегчить номер… Ты видел когда-нибудь глотателя огня с симпатичной ассистенткой? Господи, да хорошенькая девушка будет для него только помехой. Зрители ждут не дождутся, когда огонь перекинется на него.
      Она стянула через голову платье. Джил взяла его и поцеловала миссис Пайвонски.
      – Так ты смотришься более естественно, тетушка Патти. Сиди и не забывай про стакан. Я думаю, тебе понравится.
      – Секунду, милая. – Миссис Пайвонски взмолилась о поддержке святого дела. Что ж, ее картинки способны говорить сами за себя – для этого Джордж и поместил их сюда. – Смотрите, вотчто я показываю зевакам. А вы когда-нибудь смотрели на эти картинки по-настоящему?
      – Нет, – призналась Джил. – Мы не хотели смотреть на тебя, словно парочка ротозеев.
      – Так посмотрите сейчас, милые мои. Ведь именно для этого Джордж – благослови Господь его светлую душу на небесах – нанес их на меня. Чтобы на них смотрели и изучали. Здесь, под подбородком, вы видите рождение нашего пророка, святого архангела Фостера… Совсем невинный младенец, не знающий, что приготовили ему Небеса. Но ангелы знали. Видите их вокруг него? Следующая сцена – его первое чудо, когда юный грешник в деревенской школе, куда он ходил, подстрелил бедную маленькую птичку… А он взял ее в ладони, подбросил, и она улетела, невредимая. Теперь мне надо повернуться спиной. – Она объяснила, что у Джорджа не было под рукой чистого холста, когда он начинал свое великое произведение, что Джордж, вдохновленный свыше, переделал «Атаку на Перл Харбор» в «Армагеддон», а «Вид на Нью-Йорк» в «Священный город».
      – Но, – признала миссис Пайвонски, – хотя каждый квадратный дюйм моей кожи представляет собой священный сюжет, Джорджу пришлось немало повозиться, прежде чем он отразил каждую веху земной жизни нашего пророка. Здесь вы видите его проповедующим на безбожном теологическом семинаре, где его учение было отвергнуто. Тогда его арестовали первый раз, и это было началом гонений. А там, на спине, вы видите его разбивающим образы идолопоклонников… и далее вы видите его в тюрьме, с нисходящим на него священным сиянием. Затем горстка Праведных ворвалась в тюрьму…
      (Преподобный Фостер усвоил, что поддержка религиозной свободы, кастетов, дубинок и стычек с копами переживает пассивное сопротивление. Его церковь была воинствующей с самого зарождения. Но он был хорошим тактиком: битвы проводились лишь там, где тяжелая артиллерия была на стороне Господа.)
      – … и освободили его, и вываляли в смоле и перьях судию неправедного, что ввергает его в узилище. А спереди… Здесь много не увидишь: мешает лифчик. Жаль.
      « Майк, что она хочет?»
      «Ты знаешь. Скажи ей».
      – Тетушка Патти, – вежливо спросила Джил, – ты ведь хочешь, чтобы мы увидели все картинки, разве нет?
      – Ну… как говорит Тим, Джордж использовал всю мою кожу, чтобы закончить повествование.
      – Раз Джордж проделал всю эту работу, значит, он хотел, чтобы на картинки смотрели. Снимите ваш костюм. Я уже говорила, что не задумываясь исполнила бы наш номер голой… а он всего лишь развлечение. У тебяже есть цель… священная цель.
      – Ну… Если вы хотите. – Она мысленно пропела «алилуйя!» Фостер поддержал ее. С такой удачей (будь она благословенна!) и картинками Джорджа она заставит этих милых детей искать Свет.
      – Я расстегну.
      « Джил…»
      «Не надо?»
      « Погоди».
      С ошеломляющим изумлением миссис Пайвонски обнаружила, что ее усыпанные блестками трусики и лифчик исчезли! Джил не была удивлена, когда пропал ее халатик, и изумилась только слегка, когда и Майк остался без одежды; она отнесла это к его хорошим кошачьим манерам.
      У миссис Пайвонски перехватило дух. Джил обняла ее.
      – Ну-ну, дорогая! Все в порядке. Майк, объясни ей.
      – Да, Джил. Пат…
      – Да, Смитти?
      – Ты назвала мои фокусы ловкостью рук. Тебе хотелось снять костюм. Поэтому я сделал это за тебя.
      – Но как? Где он?
      – Там же, где одежда Джил… И мой халат. Исчез.
      – Не беспокойся, Патти, – вмешалась Джил. – Мы вернем его. Майк, тебе не следовало этого делать.
      – Я сожалею, Джил. Я грокнул, что все было правильно.
      – Ну… возможно. – Тетушка Патти не казалась слишком расстроенной. И не собиралась возмущаться: она была артисткой.
      Миссис Пайвонски не беспокоила ни пропажа двух лоскутков, ни нагота… ни их, ни ее собственная. Но ее всерьез волновал один теологический аспект.
      – Смитти, так это была настоящаямагия?
      – Я полагаю, именно так ты это и назвала бы, – согласился он, тщательно подбирая слова.
      – Я бы, скорее, назвала это чудом, – ошеломленно произнесла она.
      – Называй, как нравится. Это не ловкость рук.
      – Я знаю. – Теперь ее испуг прошел. Патриция Пайвонски, поддерживаемая своей верой, не боялась ничего. Но она волновалась за своих друзей. – Смитти, погляди мне в глаза. Ты заключил сделку с Сатаной?
      – Нет, Пат.
      Она все смотрела ему в глаза.
      – Ты не обманываешь…
      – Он не знает, что это такое, тетушка Патти.
      – …значит, это чудо. Смитти, ты – святой!
      – Я не знаю. Пат.
      – Архангел Фостер тоже не знал, пока ему не минуло десять лет… хотя он творил чудеса и раньше. Значит, ты святой. Я это чувствую. Кажется, я чувствовала это, когда первый раз встретила тебя.
      – Я не знаю. Пат.
      – Я думаю, это возможно, – согласилась Джил. – Но он не знает. Майкл… мы сказали уже слишком много, чтобы молчать об остальном.
      – Майкл! – неожиданно повторила Патти. – Архангел Михаил, посланный нам в человеческом обличьи!
      – Патти, не надо! Если это и так, он не знает этого!
      – Он не обязательно должен знать. Неисповедимы пути Господни.
      – Тетушка Патти, можно мне все-таки сказать?
      Вскоре миссис Пайвонски знала, что Майк был Человеком с Марса. Она согласилась относиться к нему как к человеку, заявив все же, что она оставляет за собой особое мнение относительно его естества и того, почему он оказался на Земле. Фостер был человеком на Земле, но был одновременно ( и всегда) архангелом. Если Джил и Майкл настаивали на том, что они не являются спасенными, она будет относиться к ним так, как они просят. Неисповедимы пути Господни.
      – Я думаю, ты можешь называть нас ищущими, – сказал Майк.
      – Достаточно, хорошие мои! Я уверена, что вы спасенные, но Фостер и сам был вначале ищущим. Я помогу.
      Она пережила новое чудо. Они сидели на ковре. Джил легла на спину и мысленно обратилась к Майку. Безо всяких заклинаний, безо всякого реквизита Майк поднял ее в воздух. Патриция смотрела со смиренным счастьем.
      – Пат, – сказал Майк, – ляг на спину.
      Она подчинилась с такой готовностью, словно, это был сам Фостер. Джил повернула голову.
      – Может, тебе лучше положить меня, Майк?
      – Нет, я справлюсь.
      Миссис Пайвонски почувствовала, как ее мягко поднимает в воздух. Она не испугалась, она испытала сверхъестественный религиозный экстаз, словно молния ударила в ее чресла, и слезы обильно полились из глаз. Такого она не испытывала с тех пор, как святой Фостер коснулся ее. Майк придвинул их ближе друг к другу, и Джил обняла Патрицию. Ее слезы перешли в счастливое всхлипывание.
      Майк опустил их на пол. Он нисколько не устал. Он даже не мог припомнить, когда уставал в последний раз.
      Джил сказала:
      – Майк… нам нужна вода.
      «???»
      «Да», – ответил ее мозг.
      «И?»
      «Это необходимо. Зачем, ты думаешь, она пришла сюда?»
      «Я знал. Я не знал, что ты знала… или одобришь. Мой брат. Моя плоть».
      «Мой брат».
      Майк переслал в ванную два стакана, наполнил их водой и вернул Джил. Миссис Пайвонски смотрела с интересом. Она уже ничему не удивлялась.
      – Тетушка Патти, – сказала Джил, – это вроде крещения… или венчания. Это… марсианский обычай. Это значит, что ты доверяешь нам, а мы доверяем тебе… что мы можем поделиться с тобой всем, и ты можешь поделиться с нами всем… и что мы друзья отныне и навеки. Но, совершенное однажды, это никогда не может быть нарушено. Если ты нарушишь это, мы умрем. Если мынарушим… но это невозможно. Но не дели с нами воду, если не хочешь… Мы останемся друзьями. Если это противоречит вере, не делай этого. Мы не принадлежим к твоей церкви. Возможно, никогда не будем принадлежать. «Ищущие» – вот кем в лучшем случае ты можешь нас считать Майк?
      – Мы грокнули, – согласился он. – Пат, Джил говорит верно. Я хотел бы, чтобы это можно было сказать по-марсиански, так было бы чище. Но это включает в себя все то же, что и венчание… и много больше. Мы свободны предложить воду… но если есть какая-то причина, если религия или сердце не приемлют этого – не пей эту воду!
      Патриция Пайвонски набрала побольше воздуха. Она принимала такое решение раньше… но тогда муж был рядом… и она не струсила. Кто она такая, чтобы отказывать святому? И его благословенной невесте?
      – Я принимаю эту воду, – твердо сказала она.
      Джил отпила глоток.
      – Мы стали еще ближе.
      Она передала стакан Майку.
      – Благодарю за воду, брат мой. – Он тоже сделал глоток. – Пат, даю тебе воду жизни. Пей же всегда досыта.
      Он передал ей стакан, и Патриция приняла его.
      – Спасибо. Спасибо, милые мои! «Вода жизни»! Я люблю вас обоих! – Она припала к стакану.
      Джил взяла стакан и допила воду.
      – Теперь мы стали ближе, братья.
      «Джил?»
      «Не медли!!!»
      Майк поднял своего нового брата в воздух и мягко уложил на постель.
      Валентайн Майкл Смит грокал, что физическая земная любовь – весьма физическая и весьма земная – была не просто способом зарождения новой жизни; не была она и ритуалом, посредством которого могла возрастать близость. Само это действиебыло возрастанием близости. Он еще грокал ее, стараясь при каждой возможности грокнуть ее полноту. Он давно уже перестал застенчиво отбрасывать подозрение, что даже Старшие не знали такогоэкстаза: он грокнул, что его новый народ обладает уникальными духовными глубинами. И он радостно рассказывал им об этом, без детской боязни оказаться в чем-то неправым, безо всякого нежелания. Его земные учителя, вежливые и гениальные, сделали его взрослым, не нанеся вреда его невинности. Результат был поистине уникальным.
      Джил не была удивлена, обнаружив, что Патти приняла с откровенной полнотой то, что деление воды с Майком в древней марсианской церемонии перешло в деление самого Майка в старинном человеческом ритуале. Джил лишь несколько удивило спокойное приятие Пат того факта, что Майк и здесь оказался способным на чудеса. Но Джил не ведала, что Патриция и раньше знала святого, поэтому ожидалаи от нового святого большего, чем от обычного человека. Джил была безмятежно счастлива: в появившейся развилке было предпринято верное действие… и ощущала подлинный экстаз, становясь еще ближе со своими друзьями.
      Во время отдыха Джил заставила Майка вымыть Патти в ванной с помощью телекинеза и от души хохотала, глядя на нее. Время от времени Майк, забавляясь, делал это для Джил. Это стало семейным обычаем, который, как думала Джил, должен был понравиться и Пат. Она искренне смеялась, видя лицо Патриции, которая сперва почувствовала, как ее моют невидимые руки, а потом оказалась совершенно сухой без помощи полотенца или вентилятора.
      Патриция моргнула.
      – После всего этого мне необходимо выпить.
      – Конечно, милочка.
      – И я все еще хочу показать вам, дети, мои картинки. – Они прошли в гостиную, и Пат встала посреди комнаты. – Сперва поглядите на меня. На меня, и не на картинки. Что вы видите?
      Майк мысленно убрал ее татуировки и поглядел на своего нового брата. Он любил ее татуировки. Они делили ее на части и делали личностью. Они давали ей легкий марсианский привкус и выделяли из одинаковости большинства людей. Он подумывал, чтобы самому покрыть себя татуировками, как только грокнет, что же должно быть изображено. Жизнь его отца, водного брата Джубала. Надо обдумать. Джил тоже может захотеть того же. Какие рисунки сделают Джил еще более прекрасной?
      То, что он увидел, взглянув на Пат без татуировок, не слишком понравилось ему. Она выглядела так, как должна выглядеть женщина, чтобы быть таковой. Майк все еще не грокнул коллекцию Дюка. Фотографии научили его, что существует разнообразие размеров, форм и цвета женщин и некоторое разнообразие любовной акробатики. Но помимо этого он, казалось, ничего не грокнул из высоко ценимых Дюком фотографий. Воспитание Майка сделало его хорошим наблюдателем, но это же воспитание оставило его невосприимчивым к тонким удовольствиям эротомании. Не то, чтобы он не находил женщин (включая и Патрицию Пайвонски) сексуально стимулирующими, но это лежало не в созерцании. Запах и прикосновение значили больше, и в этом он был квазичеловеком-квазимарсианином. Параллельный марсианский рефлекс (такой же непроизвольный, как чихание) хотя и включался с помощью этих чувств, но мог быть задействован только в определенное время года: и «секс» на Марсе был так же романтичен, как внутривенное питание.
      Теперь, когда не было видно рисунков, Майк более отчетливо заметил одну вещь: Патриция имела свое лицо, и жизнь отметила его красотой. У нее, заметил он с удивлением, было даже более свое лицо, чем у Джил. И это заставило его еще в большей степени ощутить к ней то чувство, которое он пока не называл любовью.
      У нее был свой аромат и свой голос. Ее голос был хрипловат. Он любил, слушать его, даже когда не грокал значения слов. Ее аромат был слегка смешан с горьковатым мускусным запахом от возни со змеями. Майк любил ее змей и спокойно брал в руки самых ядовитых, и не только за счет растягивания времени во избежание укусов. Они грокнули с ним. Он понимал их невинные безжалостные мысли: они напоминали ему о доме. Майк был единственным человеком, который мог брать на руки Лапушку, доставляя удовольствие удаву. Вообще-то она была флегматичной, и любой мог взять ее на руки, но Майка она воспринимала как замену Пат.
      Майк вернул татуировки на прежнее место. Джил не понимала, почему тетушка Патти позволила разрисовать себя. Она выглядела бы довольно неплохо, не будь она живым комиксом. Но она любила самое Патти, а не то, как та выглядела. И если это давало ей жизненную поддержку… пока она не станет настолько старой, что ротозеи перестанут платить, чтобы посмотреть на нее, будь на ней рисунки хоть самого Рембрандта. Она надеялась, что Патти удалось достаточно скопить на черный день… И тут напомнила себе, что тетушка Патти теперь их водный брат и, следовательно, делит с ними бездонное состояние Майка. Джил стало теплее от этой мысли.
      – Ну? – повторила миссис Пайвонски. – Что вы видите? Сколько мне лет, Майк?
      – Я не знаю.
      – Угадай.
      – Я не могу. Пат.
      – Ну, смелее!
      – Патти, – вмешалась Джил, – он и правда не может. Он не обучен оценивать возраст: ты же знаешь, как мало он еще пробыл на Земле. И Майк привык к марсианским годам и марсианской арифметике. Когда дело доходит до цифр, я все делаю за него.
      – Ну… Тогда ты, милочка. Скажи правду.
      Джил оглядела Патти, отметив ее подтянутую фигуру, но не обошла вниманием шею, глаза и руки, и отняла пять лет вопреки честности в отношениях водных братьев.
      – Ммм… Тридцать плюс-минус год.
      Миссис Пайвонски довольно хохотнула.
      – Это одно из преимуществ Истинной Веры, милочка! Джил, золотко; мне перевалило за пятьдесят.
      – Но тебе не дашь столько!
      – Вот что делает Счастье, хорошие мои. После первого ребенка я здорово расползлась. Слово «квашня» придумали как раз для меня. Мой живот выглядел так, словно я была на седьмом месяце. Мои груди отвисли до пояса. И я никогда их не подтягивала. Видите сами. Конечно, хороший хирург не оставляет шрамов… но на мнеэто было бы заметно, детки: на двух рисунках были бы дыры. Затем я увидала Свет! Нет, никакой гимнастики, никаких диет… Я ела, словно поросенок. Счастье, хорошие мои. Совершенное Счастье в Господе открыл мне Благословенный Фостер.
      – Замечательно, – отозвалась Джил. Тетушка Патти определенно не прибегала ни к диете, ни к гимнастике за все время их знакомства, и Джил знала, что удаляется при поднятии грудей. Эти татуировки никогда не знали ножа.
      Майк заключил, что Пат научилась надумывать тело по желанию, приписывала ли она это Фостеру или нет. Он учил этому Джил, но ей предстояло усовершенствоваться в марсианском, прежде чем получится ощутимый эффект. Ни к чему спешить; ожидание все поставит на места.
      – Я хотела, чтобы вы увидели, на что способна Вера. – Пат продолжала: – На истинное изменение… внутри. Счастье. Добрый Господь знает, что у меня не слишком хорошо подвешен язык, но я все же постараюсь рассказать вам. Прежде вы должны усвоить, что все так называемые церкви – ловушки Сатаны. Дорогой наш Иисус проповедовал Истинную Веру. Так говорил Фостер, и я искренне в это верую. Но в Темные Века его слова были искажены и перепутаны, и сам Иисус теперь их не признает. Поэтому и был послан Фостер, чтобы провозгласить Новое Откровение и очистить все от скверны.
      Патриция Пайвонски подняла палец и неожиданно сделалась проповедницей, одетой лишь в собственное величие и мистические символы.
      – Бог хотел, чтобы мы были Счастливы. Он наполнил мир вещами, созданными для Счастья. Дозволил бы Бог превращаться виноградному соку в вино, не желай Он, чтобы мы пили и радовались? Он оставил бы его виноградным соком… или превратил бы в уксус, который никто не может взять в рот, не скривившись. Разве это не истинно? Конечно, Он не хотел, чтобы мы напивались допьяна, били жен и забрасывали детей… Он дал нам хорошие вещи, чтобы пользоваться ими, а не отвергать. Если вы испытываете желание опрокинуть стаканчик или шесть среди друзей, увидевших Свет, и захотите танцевать и возносить благодарения Господу за его доброту – отчего бы и нет? Бог создал вино и Бог создал ноги. Он создал их, так соедините их и будьте Счастливы! – Она помолчала. – Налей-ка еще, золотко. Когда проповедуешь, пересыхает горло. Нет, содовой поменьше. Вот хорошая водочка. И это еще не все. Если Бог не хотел, чтобы на женщин смотрели, Он создал бы их уродинами. Это резонно, не так ли? Бог не плутует. Он Сам устанавливает правила игры… Он не пустился бы на мошенничество, не оставляя нам шанса выиграть, как крупье, что притормаживает рулетку. Он не стал бы никого отправлять в ад за проигрыш в жульнической игре. Олл райт! Бог хочет, чтобы мы были Счастливы, и Он говорит нам, как этого достичь: «Возлюби ближнего своего!» Возлюби змею, если это бедное создание нуждается в любви. Возлюби соседа своего… и не подавай руки лишь приспешникам Сатаны, стремящимся увести тебя в преисподнюю с верного пути. И под любовью Он не имел в виду старомодную сюсюкающую любовь, страшащуюся поднять взгляд от молитвенника из-за боязни плотского искушения. Если бы Бог не любил плоть, то зачем бы он создал ее в таком количестве? Бог – не маменькин сынок. Он создал Большой Каньон, кометы, летящие по небу, циклоны, жеребцов и землетрясения. Может ли Бог, сотворивший все это, повернуть на сто восемьдесят градусов и обмочить штаны лишь от того, что какая-нибудь девушка немножко нагнется, а мужчина мельком увидит сосок? Вы-то знаете лучше… да и я! Когда Бог велел нам любить, он не имел в виду суррогат. Он имел в виду любовь. Любите маленьких детей, которые постоянно меняются, любите сильных мужчин, чтобы было еще больше детей… а в промежутках продолжайте любить, ибо любить так приятно!
      Но это, конечно, не значит, что можно забывать о мере. Это все равно как если бы я выхлестала бутылку водки и сцепилась с копом. Невозможно продать любовь и купить Счастье, какую цену ни назови… А если вы считаете, что можно, ворота в ад распахнуты для вас. Но если вы отдаете с открытым сердцем и получаете то, чего у Господа вдоволь, дьявол не в силах даже коснуться вас. Деньги? – она взглянула на Джил. – Солнышко, стала бы ты кому-нибудь водным братом, скажем за миллион долларов? Или даже за десять миллионов чистыми?
      – Конечно, нет. «Майк, ты грокаешь это?»
      «Почти полностью, Джил. Ожидание поможет».
      – Видите, милые мои? Я знаю: в этой воде была любовь. Вы ищущие, вы близки к свету. Но раз вы двое, из-за любви, что в вас, «разделили воду и стали ближе», как говорит Майкл, я могу рассказать вам о вещах, о которых я обычно не говорю ищущим…

* * *

      Преподобный Фостер, возведший себя в духовный сан (или возведенный Богом, если ссылаться на авторитетные источники), инстинктивно чувствовал пульс времени гораздо лучше, чем актер, повелевающий толпой зрителей. Культура, известная как «Америка», на протяжении всей своей истории страдала раздвоением личности. Ее законы были пуританскими; ее скрытые чаяния тяготели к раблезианству. Ее основные религии основывались на культе Аполлона; ее обряды основывались на культе Диониса. В двадцатом веке (земная христианская эра) нигде на Земле секс не подавлялся так жестоко… и нигде не было такого острого интереса к нему. Фостер имел две характерных черты, присущих любому религиозному деятелю этой планеты: необычайный магнетизм и сексуальные возможности, далеко выходящие за пределы нормы. На Земле величайшие религиозные деятели почти всегда были либо целибатами <Целибат – обет безбрачия, также человек, давший такой обет>, либо крайними противоположностями. Фостер не был целибатом.
      Не относились к ним и его жены и жрицы. Процедура возрождения под Новым Откровением включала ритуал, идеально соответствующий возрастанию близости.
      В истории Земли множество культов использовали эту технику… но не в грандиозных масштабах Америки дофостерского периода. Фостера не однажды изгоняли из города, пока он не усовершенствовал метод, позволяющий расширить влияние своего капрического культа. Сочиняя Новое Откровение, он взял понемногу от масонов, католиков, коммунистической партии, Мэдисон-Авеню <Мэдисон-Авеню находится в центральной части Манхэттена, между ПаркАвеню и Пятой Авеню. Средоточие рекламных агентств. Символ американской рекламы>и старых писаний. Он присыпал все это сверху сахарной пудрой возвращения к примитивному христианству. Он учредил внешнюю церковь, куда мог прийти каждый. Затем следовала средняя церковь, которая для вновь прибывшего была «Церковью Нового Откровения». Счастливые спасенные, которые платили десятину, наслаждались всеми преимуществами постоянно расширяющихся деловых связей церкви и вовсю кутили на бесконечном карнавале Счастья, Счастья, Счастья! Их грехи были прощены… и не так уж и много грешило с тех пор, как их начинала поддерживать церковь. Они честно делились всем с собратьями-фостеритами, осуждали грешников и оставались Счастливыми. Новое Откровение специально не поощряло разврат, но имело довольно загадочные места, посвященные сексуальным отправлениям.
      Средняя церковь поставляла штурмовые отряды. Фостер позаимствовал трюк у трясунов начала двадцатого века. Если городские власти пытались подавить движение фостеритов, те заполняли город до тех пор, пока и копы, и тюрьмы не становились бессильными. Копам ломали ребра, а в тюрьмах – двери.
      Если прокурор был настолько безрассуден, что выносил обвинение, его невозможно было выполнить. Фостер (после тщательного изучения кодекса) вывел, что предъявление исков в данном случае и в соответствии с буквой закона является гонением. Ни одно обвинение фостеритов в качестве фостеритов не было поддержано Верховным судом. Ни, позднее – судом Федерации.
      Внутри открытой церкви была Внутренняя Церковь – ядро полностью посвященных, допущенных к проповедованию. Истинные лидеры, держатели ключей и делатели политики. Это были «возрожденные». Они стояли выше греха, им гарантировалось место на небесах, и только они допускались к внутренним мистериям.
      Фостер отбирал их с большим тщанием, персонально, пока дело не приняло слишком большой размах. Он искал людей, подобных себе, и женщин, подобных его женам-жрицам: живых, убежденных, упорных и свободных (или способных освободиться, ибо вина и сомнения отбрасывались) от ревности в ее наиболее человеческом значении. И все они были потенциальными сатирами и нимфами, поскольку тайная церковь несла культ Диониса, которого Америка была лишена и для которого здесь существовал необычайно обширный потенциальный рынок.
      Он был очень осторожен: если у кандидатуры был муж (или жена), то во внутреннюю церковь могли быть введены только оба супруга. Одинокие кандидатуры должны были быть сексуально притягательны и агрессивны. И он стремился, чтобы среди его жрецов число мужчин было равно или превышало число женщин. Не сохранилось записей о том, что Фостер изучал ранние схожие культы Америки, но он знал или чувствовал, что большинство из них распалось только потому, что их проповедниками овладевало вожделение, приводящее к ревности. Фостер не повторял этой ошибки даже тогда, когда выбирал женщину для себя. Даже если дело касалось той, на ком он женился.
      Он не стремился увеличивать это ядро. Средняя церковь предлагала достаточно, чтобы удовлетворить ограниченные запросы масс. Если возрождение поставляло ему две пары, готовые к «Небесному Венчанию», Фостер был доволен. Если ни одной – что ж, он ждал, пока семя прорастет, и отсылал опытных жреца и жрицу ухаживать за ростком.
      Всегда, когда было возможно, он испытывал пару сам вместе с опытной жрицей. Поскольку такая пара уже была «спасена», о чем заботилась средняя церковь, риск был невелик: с женщинами вообще никакого, а мужчину он всегда сперва изучал сам, а потом уже предоставлял право действовать жрице.
      До того, как стать спасенной, Патриция Пайвонски была молода, замужем и «очень счастлива». У нее был один ребенок, она уважала мужа и восхищалась им; он был значительно старше ее. Джордж Пайвонски был нежным и великодушным человеком с одной лишь слабостью, но эта одна частенько приводила к тому, что к концу долгого дня он оказывался слишком пьяным, чтобы проявить свою нежность. Патти считала себя счастливой… правда, Джордж временами был излишне нежен со своими клиентками… особенно, если было начало дня… но, конечно же, татуирование требует уединения, особенно, если клиент – женщина. Патти была терпима; время от времени она назначала свидания клиентам-мужчинам. Чем чаще Джордж прикладывался к бутылке, тем чаще это случалось.