А самое главное – на маленькой сцене не было темно! Конечно, она казалась темной – снаружи, из зала. Через стекло ничего не видно, если вы стоите на освещенной стороне, но свет тем не менее проходит сквозь стекло. Неоновая вывеска на улице освещала комнату Хейзл, заливая нас сказочным светом; яркие лампы в баре Джека освещали маленькую сцену даже тогда, когда огни рампы были погашены.
      И она знала это. Она знала, потому что бывала там много раз, репетируя позы для любителей клубнички. С самого начала она знала, что не было никакой ошибки в темноте: там хватало света! Чтобы перепутать иссиня-черную гриву Хейзл с обесцвеченной копной Эстеллы, нужна была абсолютная тьма.
      Она знала… но почему тогда не сказала? Хейзл позволила мне остаться на ночь, хотя я ей даром не нужен. Она рискует репутацией и еще кое-чем, и все потому, что я выдвинул теорию о не-той-жертве-в-темноте. Хейзл знала, что это чушь собачья; почему она промолчала?
      – Эдди, ты ненормальный, что ли? – Ее голос дрожал от испуга.
      – Нет, теперь я стал нормальным. Я могу рассказать тебе, как ты это сделала, моя красотулечка. Вы были там обе, ты сама говорила, помнишь? Эстелла приняла свою позу и попросила тебя нажать на звонок. Ты нажала… но сначала схватила нож и воткнула ей между ребер. Потом ты вытерла рукоятку, осмотрелась, нажала кнопку звонка и удрала. Через десять секунд ты уже взяла меня под ручку. Меня – твое алиби!
      Это сделала ты, потому что ни у кого другого не хватило бы духу совершить убийство на виду у всей публики – представь себе эти сотни глаз за тонким стеклом. На балконе было светло: свет проникал из зала. Но это тебя не тревожило, потому что ты не раз разгуливала нагишом перед этим стеклом, зная, что тебя не видно, пока в зале горит свет! Никто другой на такое бы не решился!
      Она смотрела на меня так, словно не верила своим ушам. Ее подбородок начал подрагивать. Она опустилась на корточки и зарыдала. Я даже удивился настоящие слезы, ручьем… Наверное, они должны были меня растрогать, но не растрогали. Мне не нравятся убийцы.
      Я встал около нее.
      – Зачем ты ее убила? Зачем?!
      – Пошел вон!
      – Вот еще! Я хочу посмотреть, как из тебя сделают жаркое, мой грудастый ангелочек.
      К телефону пришлось пятиться задом. Я не спускал с нее глаз, не рискуя поворачиваться к ней спиной, какой бы голой она ни была.
      Хейзл метнулась вперед, но не ко мне, а к двери. Не знаю, как далеко она надеялась убежать нагишом.
      Я сбил ее с ног и подмял под себя. Там было что подмять, ничего не скажешь! Она кусалась и царапалась, но я применил захват и выкрутил ей руку.
      – Веди себя хорошо, милая, или я сломаю руку.
      Она притихла, и тут до меня дошло, что подо мной не просто тело, а очень женственное тело. Я постарался проигнорировать этот факт.
      – Отпусти меня, Эдди, – попросила она дрожащим голосом, – или я закричу, что меня насилуют. Ты потом от копов не отобьешься.
      – Полный вперед, моя пышечка, – ответил я. – Именно копов я и хочу здесь увидеть – и чем быстрее, тем лучше.
      – Эдди, Эдди, ну послушай меня… я не убивала ее. Но я знаю, кто убийца.
      – Да? И кто же?
      – Я знаю… Знаю… Хотя он вроде и не мог этого сделать. Вот почему я ничего не сказала.
      – Давай выкладывай.
      Она отозвалась не сразу, мне пришлось усилить захват.
      – Говори!
      – О Господи! Это был Джек.
      – Джек? Чепуха! Я его видел.
      – Знаю. И все-таки это сделал он. Не знаю как… но он убийца.
      Я задумался, по-прежнему сжимая ее руку. Она заглянула мне в глаза.
      – Эд?
      – Ну?
      – Если бы я нажала кнопку звонка, на ней бы остался отпечаток моего пальца?
      – Наверняка.
      – Так почему бы тебе не выяснить?
      Это меня озадачило. Я по-прежнему не сомневался в своей правоте, но Хейзл, похоже, искренне хотела, чтобы я узнал ответ.
      – Вставай, – буркнул я. – Сначала на колени, потом на ноги. И не пытайся освободить руку. Никаких фокусов – иначе получишь в живот.
      Она смирилась. Я провел ее к телефону и набрал номер. Через телефонную станцию полиции мне удалось соединиться со Спейдом Джонсом.
      – Эй, Спейд? Это Эдди… Эдди Хилл. Слушай, на кнопке звонка были отпечатки?
      – А я все гадал, когда ты наконец спросишь об этом? Конечно, были.
      – Чьи?
      – Трупа.
      – Эстеллы?
      – А кого же еще? Ее отпечатки остались и на песочных часах. На рукоятке кинжала ничего – ее вытерли. По всей комнате отпечатки обеих красоток, хотя есть и несколько чужих… но, возможно, старые.
      – Ага… да… ну хорошо, спасибо.
      – Не за что. Звони мне, сынок, если вдруг осенит блестящая идея.
      Я повесил трубку и повернулся к Хейзл. Не помню точно, но, кажется, я отпустил ее, когда Спейд сказал про отпечатки Эстеллы. Хейзл стояла рядом, растирая руку и очень странно посматривая на меня.
      – Ладно, – сказал я, – можешь тоже вывернуть мне руку или врезать куда захочешь. Я ошибся. Прости… Я постараюсь заслужить твое прощение.
      Она хотела что-то сказать, но снова расплакалась. Все закончилось тем, что она приняла мои извинения, причем самым приятным из возможных способов, перепачкав меня помадой и потекшей тушью. Мне это понравилось, хотя в душе я чувствовал себя мерзавцем.
      Промокнув слезы на ее лице носовым платком, я попросил:
      – Надень платье или что-нибудь еще, сядь на кровать, а я посижу на кушетке. Нам надо докопаться до сути, а я лучше соображаю, когда твои прелести прикрыты.
      Она послушно отошла, и я начал размышлять.
      – Ты говоришь, что ее убил Джек, но признаешь, что не знаешь, как он это мог сделать. Тогда почему ты его подозреваешь?
      – Из-за музыки.
      – Что-что?
      – Из-за музыки, которую он приготовил для выступления. Помнишь «Грустный вальс»? Это музыка Эстеллы, то есть для ее сцены. Моя сцена, обычно шедшая в полночь, сопровождалась «Болеро». Он поставил музыку для нее и, значит, знал, что на балконе Эстелла.
      – Поэтому, когда он заявил, что она не предупредила его о перемене программы, ты заметила ложь. Но по такой улике человека не осудишь – он может сказать, что поставил пластинку по ошибке.
      – Может, да не скажет. Пластинки хранятся строго по номерам, каждая предназначена для своей сцены, и такой порядок соблюдается не первую ночь. Никто, кроме Джека, их не трогает. Он уволил бы любого, кто коснулся бы его пульта. Но знаешь… я заподозрила его еще до того, как подумала о музыке. Только как он ее убил – ума не приложу.
      – Я тоже. Давай продолжай.
      – Он ненавидел ее.
      – Почему?
      – Она крутила им как хотела.
      – Как хотела? Допустим, крутила. Со многими такое бывает. Она над всеми издевалась – дразнила тебя, дразнила меня. Ну и что?
      – Это не одно и то же, – настаивала Хейзл. – Джек боялся темноты.
      Да, история оказалась печальной. Парень боялся темноты – по-настоящему, как боятся некоторые дети. По словам Хейзл, он ночью не мог без фонарика даже до стоянки дойти, чтобы сесть в машину. Но не в этом выражалась слабость Джека, и не этого он стыдился: многие люди пользуются фонариками – просто чтобы знать, на что они наступают. Беда в том, что Джек влюбился в Эстеллу и, видимо, добился немалых успехов – фактически он уложил ее в постель. Да только ничего у него не вышло, потому что девчонке вздумалось выключить свет. Эстелла, рассказывая об этом Хейзл, злорадно подчеркивала, что вовремя успела узнать о его «трусости».
      – После этого она постоянно издевалась над ним, – продолжала Хейзл. – Со стороны ничего не было заметно, если не знаешь. Но он-то знал! Он боялся ее, боялся уволить ее из-за страха, что она расскажет кому-нибудь. Он ненавидел ее – и в то же время сгорал от любви и ревновал. Однажды, когда я была в костюмерной…
      Хейзл продолжала свой рассказ. Джек вошел в комнату, когда девчонки то ли одевались, то ли раздевались, а заодно препирались по поводу одного из посетителей. Эстелла велела Джеку убираться. Он ни в какую. И тогда она выключила свет.
      – Он удирал как заяц, спотыкаясь о собственные ноги. – Хейзл тяжело вздохнула. – Ну как тебе история, Эдди? Хороший мотив для убийства?
      – Хороший, – согласился я. – Ты почти убедила меня, что это сделал он. Только он не мог… я же его видел.
      – Не мог… В том-то вся и проблема.
      Я отправил ее в постель и попросил постараться заснуть. Мне хотелось спокойно посидеть, пока все куски мозаики не сложатся в картину. Когда Хейзл сняла наброшенный халат, я был вознагражден очередным лицезрением ее фигуры. Но я позволил себе только один поцелуй с пожеланием доброй ночи. Не думаю, что она спала; во всяком случае, не храпела.
      Я сел и начал ворочать мозгами. На сцене не было темно, когда балкон казался темным, и этот факт менял все, исключая, по моему мнению, каждого, кто не был знаком с механикой «Зеркала». А значит, оставалось всего несколько подозреваемых – Хейзл, Джек, помощник-бармен, два официанта и сама Эстелла. Конечно, была возможность, что какой-то неизвестный тип прокрался наверх, сунул в девицу ножичек и потихоньку смылся – но возможность чисто физическая. С точки зрения психологии это маловероятно. Кстати, не забыть бы спросить у Хейзл, работали ли в «Зеркале» другие модели.
      Помощник-бармен и два официанта, которых Спейд исключил из списка подозреваемых, имели железное алиби, подтвержденное одним и более клиентами. Мои показания говорили в пользу Джека. Эстелла… нет, это не самоубийство. Что касается Хейзл…
      Отпечаток пальца Эстеллы вроде бы снимает подозрения с Хейзл: ей явно не хватило бы времени убить Эстеллу, расположить труп в нужной позе и, вытерев рукоятку, спуститься вниз, ко мне под бочок, до того как Джек начал представление.
      Но в таком случае больше некого подозревать… и остается гипотетический сексуальный маньяк, который, не смущаясь толпой людей за стеклом, устроил резню на алтаре. Чушь какая-то!
      Конечно, отпечаток пальца ничего не исключает. Хейзл могла нажать кнопку звонка монетой или заколкой – тогда бы старый отпечаток сохранился. Мне не хотелось это признавать, но окончательно снимать подозрения с Хейзл было рано.
      И опять-таки, если Эстелла не нажимала на кнопку, убийство мог совершить только свой; никто из чужих не знал, где эта кнопка. Да и кто бы додумался нажимать на нее?
      А зачем это понадобилось Хейзл? Сигнал не давал ей алиби… значит, в этом не было смысла.
      Вот так круг за кругом, круг за кругом, пока не заболела голова.
      Через какое-то время я встал и подергал за покрывало.
      – Хейзл!
      – Да, Эдди?
      – Кто нажимал на кнопку звонка перед одиннадцатичасовым представлением?
      Она задумалась.
      – Это был наш совместный показ. Кнопку нажимала Эстелла… она всегда брала инициативу на себя.
      – М-м-м… А другие девушки работали в «Зеркале»?
      – Нет, никто, кроме меня и Эстеллы. Мы и начинали это шоу.
      – Ладно. Кажется, я что-то нащупал. Пойду позвоню Спейду Джонсу.
      Спейд заверил меня, что был несказанно рад покинуть теплую постель, чтобы потрепаться со мной: может, я соглашусь пойти к нему в горнисты? Но все же он обещал приехать в Джой-клуб, захватив с собой Джека, патрульных полицейских, пистолеты и мышцы для выкручивания рук.
      Когда мы собрались в Джой-клубе, я встал за стойкой бара, Хейзл села там, где сидела вчера, на моем месте устроился полицейский из отдела по расследованию убийств. Джек и Спейд находились у конца стойки, откуда лейтенанту были видны мы все.
      – Сейчас вы увидите, как человек может оказаться в двух местах одновременно, – объявил я. – Мне придется исполнить роль мистера Джека Джоя. Представим, что время близится к полуночи, Хейзл только что покинула костюмерную и спустилась вниз. Она ненадолго задержалась в дамском туалете, поэтому не заметила Джека, когда тот поднимался на балкон. Итак, наш герой находит Эстеллу в костюмерной – уже раздетую и готовую к выступлению…
      Я взглянул на Джека. Его лицо казалось окаменевшей маской, но сдаваться он не собирался.
      – Возникла ссора – не знаю, по какому поводу, но скорее всего из-за трубача, ради встречи с которым Эстелла изменила программу. В любом случае, готов держать пари, что девчонка закончила спор, выключив свет. И Джек вылетел прочь!
      Первый пробный удар прошел. Джой вздрогнул, маска треснула.
      – Но Джек отсутствовал не более нескольких секунд, – продолжал я. – Возможно, в кармане у него оказался фонарик – наверное, он и сейчас там лежит, – и это помогло ему вернуться в ту ужасную темную комнату, чтобы включить свет. Эстелла обмазывалась кетчупом; ей оставалось лишь нажать на кнопку звонка, она даже успела поставить песочные часы. Джек схватил кинжал и нанес смертельный удар.
      Я сделал паузу. На этот раз мой шар не достиг цели. Маска Джека не дрогнула.
      – Он придал ее телу нужное положение… оставим на это десять секунд. Скрывая улики, он вытирает рукоятку и сбегает по лестнице вниз – можем кинуть на это десять или даже двадцать секунд. Потом он спрашивает меня, звенел ли звонок, и я отвечаю, что звонка не было. А он действительно хотел это знать, потому что Эстелла могла нажать на кнопку до того, как он пришил ее.
      Узнав, что хотел, Джек начинает отвлекать внимание… примерно так… – Я повозился с посудой, взял со стойки ложку и указал ею на стеклянную перегородку сцены. – Заметьте, что «Зеркало» освещено и там сейчас никого нет – я врубил обходной выключатель. Но представьте, что там темно, на алтаре лежит Эстелла, и ее сердце пробито кинжалом.
      Пока они смотрели на «Зеркало», я опустил металлическую ложку и замкнул штырьки, от которых шли провода к звонку на сцене. Раздался громкий звонок. Я разомкнул контакт, приподняв кончик ложки, и снова замкнул два тросика: еще один звонок.
      – Вот таким образом человек может… Держи его, Спейд!
      Но лейтенант навалился на Джека еще до того, как я закричал. Трое полицейских еле смогли удержать его. Он не был вооружен, просто сработал защитный рефлекс – желание вырваться на свободу. И даже теперь он не сдавался.
      – У вас на меня ничего нет! Ваши доказательства – дерьмо! Любой мог замкнуть эти провода на всем протяжении линии.
      – Нет, Джек, – возразил я. – Мы это проверили. Провода входят в ту же стальную трубу, что и силовая проводка, и так до самой соединительной коробки на балконе. Или здесь, или там, Джек. А раз не там, то только здесь.
      – Я хочу видеть своего адвоката, – вот и все, что он сказал мне в ответ.
      – Ты увидишь своего адвоката, – весело заверил его Спейд. – Завтра или послезавтра. А сейчас ты поедешь к нам в участок и посидишь несколько часов под парочкой горячих ламп.
      – Нет, лейтенант! – вмешалась Хейзл.
      – Что? Почему нет, мисс Дорн?
      – Не сажайте его под лампы. Лучше заприте в темный чулан!
      – В чулан? Почему в чу… Девочка! Да ты просто умница!
      Они воспользовались чуланом для швабр. Парня хватило на полчаса, потом он захныкал, а потом начал кричать. Они его выпустили и выслушали чистосердечное признание.
      Когда Джека уводили, мне было почти жаль его. А впрочем, чего жалеть? Ему грозил только допрос второй степени, и клянусь, никто бы не доказал преднамеренного убийства. А теперь лучшим выходом для него будет «невиновность по причине невменяемости». Какой бы ни была его вина, Джека довела до убийства сама Эстелла. И только представьте, какое самообладание было у парня – какая колоссальная выдержка потребовалась, чтобы осветить кровавую сцену после того, как он поднял взгляд и заметил в дверях двух полицейских!
      Я второй раз отвез Хейзл домой. Кровать по-прежнему была разложена, и, сбросив на ходу туфли, Хейзл направилась прямо к ней. Расстегнула молнию на боку платья, начала стаскивать его через голову и вдруг остановилась.
      – Эдди!
      – Да, красавица?
      – Если я опять разденусь, ты не обвинишь меня в новом преступлении?
      Я задумался.
      – Все зависит от того, кем ты заинтересовалась – мной или агентом, о котором я говорил.
      Она улыбнулась, схватила туфельку и бросила в меня.
      – Конечно тобой! Только не очень задавайся.
      И она разделась до конца. А немного погодя и я начал развязывать шнурки.