— Гм, понимаешь, какое дело. Крошка. Мой скафандр сделан для монтажа орбитальной станции. На кой там компас? А о путешествии на Луну меня почему-то не предупреждали.
      — Однако… Что же, не плакать же по этому поводу. Можешь ориентироваться по Земле?
      — А твоим компасом воспользоваться нельзя?
      — Вот глупый! Он же вделан в шлем. А ну-ка, одну минуточку! — Она повернулась лицом к Земле, кивая шлемом. Потом снова приблизилась ко мне. — Земля на северо-востоке… Значит, курс проходит на пятьдесят три градуса влево. Постарайся определиться. Земля, к твоему сведению, считается за два градуса.
      — Я это знал, когда тебя еще на свете не было.
      — Не сомневаюсь. Некоторым без форы никогда не справиться.
      — Тоже мне, умница нашлась!
      — Ты первый нагрубил.
      — Знаешь что… Ладно, Крошка, извини. Оставим ссоры на потом. Я тебе дам фору на два укуса.
      — Не нуждаюсь. А ты еще не знаешь, с кем связался. Ты и представления не имеешь, какая я противная…
      — Уже имею.
      — Детки, детки!
      — Извини, Крошка.
      — И ты извини. Просто я нервничала. Хоть бы дойти уже скорее!
      — Хорошо бы. Дай-ка мне определиться по курсу. — Я начал отсчитывать градусы, приняв Землю за ориентир. — Крошка! Видишь вон тот острый пик? У которого вроде как подбородок выдается? Наш курс — на него.
      — Дай-ка проверить. — Она сверилась с компасом, потом приблизила свой шлем к моему. — Молодец, Кип. Ошибся всего на три градуса вправо.
      — Что, двинем? — гордо спросил я.
      — Двинемся. Пройдем перевал, потом возьмем на запад, к станции Томба.
      Десять миль, отделяющие нас от гор, мы прошагали довольно быстро. По Луне ходить нетрудно — если, конечно, выдалось ровное место и вы научились сохранять равновесие. Крошка все наращивала и наращивала темп, пока мы чуть что не полетели длинными низкими прыжками как страусы — и, скажу я вам, двигаться быстрее оказалось куда как легче, чем медленней. Когда я как следует приноровился, единственной проблемой осталась возможность приземлиться на острый камень или в какую-нибудь яму и споткнуться.
      Порвать скафандр я не боялся, я верил в прочность Оскара. Но, упади я на спину, Материня будет раздавлена всмятку.
      Беспокоили меня и мысли о Крошке. По прочности ее дешевый костюм для туристских прогулок не шел с Оскаром ни в какое сравнение. О взрывной декомпрессии я читал так много, что никоим образом не желал увидеть ее наяву, тем более на примере маленькой девочки. Но предупредить ее по радио я не осмелился, хотя мы скорее всего уже были экранированы от Черволицего, а дернуть за веревку я тоже боялся — она могла упасть.
      Постепенно равнина стала переходить в подъем, и Крошка сбавила темп. Вскоре мы перешли на шаг, потом начали взбираться по каменистому склону. Споткнувшись, я упал, но приземлился на руки и сразу вскочил — притяжение в одну шестую земного имеет не только недостатки, но и преимущества. Мы добрались до вершины. Крошка завела нас в расселину между камнями и прикоснулась шлемом к моему.
      — Кто-нибудь дома есть? Как вы там оба?
      — Все в порядке, милая, — пропела Материня.
      — В порядке, — согласился я. — Запыхался только малость. — «Запыхался» — это мягко говоря, но если Крошка может, то и я могу.
      — Можно здесь передохнуть, и потом уже не так торопиться. Я просто хотела как можно быстрее убраться с открытого места, а здесь им нас нипочем не найти.
      По-моему, она была права.
      — Слушай, Крошка, давай-ка я перезаряжу твой баллон.
      — Попробуй.
      Вовремя я за это взялся — уровень воздуха в ее втором баллоне упал больше чем на треть; ближе к половине. Простая арифметика свидетельствовала, что на том, что осталось, ей до станции Томба не дойти. Так что я подержал пальцы крестом и принялся за работу.
      — Вот что, напарник, развяжи-ка мне эту колыбель для кошки'. ______________________________________________________________________ ' Одна из фигур при игре в веревочку. ______________________________________________________________________
      Пока Крошка возилась с узлами, я решил попить, но мне стало стыдно. Она, должно быть, уже язык жует, чтобы выдавить хоть немного слюны, а я так ничего и не придумал, чтобы перекачать ей воду. Резервуар моего скафандра встроен в шлем, и нет никакой возможности достичь его, не отправив в процессе на тот свет и меня, и Материню.
      Дожить бы мне только до того, чтобы стать инженером, уж я это все переделаю!
      Потом я решил, что будет идиотизмом не пить самому, если она не может. В конце концов жизни нас всех могут зависеть от того, удастся ли мне сохранить форму. Поэтому я напился, съел три подслащенных молочных таблетки и одну солевую, а потом попил еще. Мне сразу стало лучше, но я от души надеялся, что Крошка ничего не заметила. Она была очень занята разматыванием веревки, да и глубоко в чужой шлем все равно не заглянешь.
      Я снял со спины Крошки пустой баллон, тщательно проверив перед этим, закрыт ли наружный стопорный кран — в принципе в месте соединения воздушного шланга со шлемом должен быть односторонний клапан, но ее скафандру я больше не доверял, кто его знает, на чем его еще удешевили.
      Положив пустой баллон рядом с полным, я посмотрел на них, выпрямился и придвинулся к ее шлему.
      — Сними баллон с левой стороны на моей спине.
      — Зачем, Кип?
      — Не твое дело. — Я не хотел говорить, почему и зачем, потому что боялся возражений с ее стороны. Баллон, который я велел ей снять, содержал чистый кислород в отличие от всех остальных, заряженных смесью кислорода и гелия. Он был полон, если не считать скромной утечки, когда я немного повозился с ним вчера в Сентервилле. Поскольку я никак не мог зарядить ее баллон полностью, самым лучшим выходом было зарядить его наполовину, но чистым кислородом.
      Она сняла баллон с моей спины безо всяких возражений.
      Я занялся задачей, как перевести давление из баллона в баллон, если у баллонов разные соединения. Выполнить задачу как положено я не мог, поскольку нужные инструменты находились в четверти миллиона миль от меня, или на станции Томба, что, впрочем, не составляло никакой разницы. Зато у меня был моток клейкой ленты.
      Согласно инструкции, Оскар оснащался двумя аптечками первой помощи. Что должна содержать внешняя, я понятия не имел — инструкция лишь приводила ее номер по списку обязательного оборудования, входящего в комплект типового скафандра ВВС США. И, поскольку я толком не знал, что может оказаться полезным в наружной аптечке скафандра — может быть, шприц, достаточно толстый, чтобы проколоть его, когда человеку срочно потребуется укол морфия, — я набил ее (да и внутреннюю аптечку тоже) бинтами, индивидуальными пакетами и добавил моток хирургической ленты. Вот на нее-то я и надеялся.
      Я оторвал кусок бинта, свел вместе разномастные соединения баллонов и обмотал их бинтом: следовало обезопасить стык от клейкого вещества ленты, чтобы избежать потом перебоев в подаче воздуха. Затем тщательно и очень туго обмотал стык лентой — по три дюйма с каждой стороны и вокруг, — даже если ей удастся на несколько мгновений сдержать давление, все равно и ее, и сам стык будет раздирать изнутри дьявольски сильный напор. Чтобы этот напор не разнес соединения сразу же, я использовал весь свой моток. Затем знаком попросил Крошку приблизить свой шлем к моему:
      — Я открою полный баллон. Клапан на пустом баллоне уже открыт. Когда ты увидишь, что я закрываю клапан на полном, ты — очень быстро — закроешь клапан на втором баллоне. Ясно?
      — Быстро закрыть свой клапан, когда ты закроешь свой. Ясно.
      — Готовсь. Руку на клапан.
      Я сжал обмотанные лентой соединения в кулаке, сжал сильно, как смог. Если его разорвет, я останусь без руки, но ведь если у меня не выйдет, Крошке долго не протянуть. Так что стиснул я его изо всех сил.
      Следя за обоими датчиками, я чуть-чуть приоткрыл клапан. Шланг дрогнул, стрелка, стоящая на «пусто», сдвинулась с места. Я открыл клапан полностью. Одна стрелка начала смещаться влево, другая — вправо. Очень быстро обе дошли до отметок «наполовину полон».
      — Давай! — крикнул я безо всякой на то нужды и начал закрывать клапан. Я почувствовал, что кое-как сделанный стык начал разъезжаться.
      Шланги вылетели из моей руки, но газа мы потеряли ничтожно мало. Я понял, что все еще пытаюсь закрыть уже закрытый клапан. Крошка свой уже закрыла. Стрелки обоих датчиков замерли на отметках «наполовину полон» — у Крошки был теперь воздух!
      Я перевел дух и только сейчас понял, что все это время не дышал.
      Крошка коснулась моего шлема своим и очень серьезно сказала:
      — Спасибо, Кип.
      — Аптека Чартона, мэм, первостатейное обслуживание и без чаевых. Дай-ка мне все размотать, потом навьючишь на меня баллон и пойдем дальше.
      — Но ведь теперь тебе придется нести только один запасной баллон.
      — Ошибаешься, Крошка. Нам, возможно, придется повторить этот трюк раз пять-шесть, пока не останется самая малость. — Или пока не сдаст лента, добавил я про себя.
      Самым первым делом я перемотал ленту обратно на катушку; и если вы считаете это легким занятием — в перчатках, да еще когда клей сохнет прямо на глазах — попробуйте сами.
      Несмотря на бинт, клейкий состав все же попал на соединительные трубки, когда разошлись шланги. Но он так твердо засох, что без труда скололся с патрубка-штыря. Резьбовое же соединение меня мало беспокоило, я не намеревался подсоединять его к скафандру. Мы подсоединили перезаряженный баллон к скафандру Крошки, и я объяснил ей, что он содержит чистый кислород.
      — Сбавь давление и подавай смесь из обоих баллонов. Что показывает твой индикатор цвета крови?
      — Я его нарочно сбавила.
      — Идиотка! Хочешь откинуть копыта? Быстро нажми подбородком клапан! Надо войти в нормальный режим!
      Один баллон я навьючил на спину, второй и баллон с чистым кислородом — на грудь, и мы снова двинулись вперед.
      Земные горы предсказуемы, но лунные — нет, поскольку не были сформированы водой.
      Мы уткнулись в расселину такую крутую, что спуститься можно было только по веревке, и я вовсе не был уверен, что мы сумеем потом вскарабкаться противоположной стене. С крюками и карабинами и без скафандров мы, может, без особого труда справились бы с такой стенкой где-нибудь в Рокки Маунтинз, но здесь…
      Крошка неохотно повела нас назад. Спускаться по каменистому склону было куда как труднее, чем подниматься — я пятился на четвереньках, а Крошка травила мне веревку сверху. Я попытался проявить героизм и поменяться ролями, и у нас вспыхнул бурный спор.
      — Да перестань ты изображать из себя могучего мужчину, и прекрати свои отважные глупости. Кип! Ты несешь четыре баллона и Материню, ты тяжелый, а я цепкая, как горный козел.
      Я сдался.
      Спустившись, она прислонилась ко мне шлемом.
      — Кип, — сказала она, нервничая, — я не знаю, что делать.
      — А что случилось?
      — Я взяла немного южнее того места, где проходил краулер. Не хотела проходить перевал там же, где и он. Но теперь мне начинает казаться, что другого прохода-то и нет.
      — Надо было сразу мне сказать.
      — Но я же хотела сбить их со следа! Ведь туда, где проходил краулер, они ринутся в первую очередь!
      — Н-да, верно. — Я взглянул на преграждающий нам путь хребет. На картинках и фотографиях лунные горы кажутся могучими, острыми и высокими, когда же смотришь на них сквозь окуляры скафандра, они кажутся просто непроходимыми.
      Я снова прислонился к шлему Крошки:
      — Можно было бы найти другой путь, располагай мы временем, воздухом и ресурсами хорошо подготовленной экспедиции. Придется идти по маршруту краулера. В каком это направлении?
      — Надо взять северней… по-моему.
      Мы попробовали направиться на север, по подножию холмов, но путь оказался трудным и долгим.
      В конце концов пришлось отойти к краю равнины. Это заставило нас понервничать, но приходилось рисковать. Шли мы быстро, но не бежали, боясь пропустить следы краулера. Я считал шаги и, досчитав до тысячи, дернул веревку. Крошка остановилась, я прислонился к ней шлемом:
      — Мы прошли полмили. Как по-твоему, далеко нам еще? Или, может, мы проскочили?
      Крошка посмотрела на горы.
      — Сама не знаю, — созналась она. — Ничего не узнаю.
      — Мы не заблудились?
      — Гм… Следы должны быть где-то впереди. Но мы уже прошли довольно много. Ты хочешь повернуть назад?
      — Я не знаю даже дороги до ближайшей почты.
      — Но что же делать?
      — Думаю, надо идти вперед, пока ты окончательно не удостоверишься, что проход уже не может быть дальше. Ты ищи проход, а я буду искать следы краулера. Потом, когда ты действительно, уверишься, что мы зашли слишком далеко, мы повернем. Мы не можем позволить себе рыскать из стороны в сторону, как собака, потерявшая след кролика.
      — Хорошо.
      Я отсчитал уже еще две тысячи шагов — очередную милю — когда Крошка остановилась.
      — Кип! Дальше прохода быть не может. Горы становятся все выше и массивнее.
      — Ты уверена? Подумай как следует. Лучше пройти еще пять миль, чем не дойти самую малость.
      Она колебалась. Когда мы прислонились друг к другу шлемами, она так прижалась лицом к окулярам, что я видел, как она нахмурилась.
      Наконец, она ответила:
      — Его нет впереди, Кип.
      — Что ж, тогда идем обратно! "Вперед, Макдуф, и будь проклят тот, кто первый крикнет: «Хватит, стой!»
      — "Король Лир".
      — "Макбет". Спорим?
      Следы краулера мы нашли, прошагав всего полмили обратно, — в первый раз я их на заметил. Они отпечатались на голом камне, чуть-чуть лишь прикрытом пылью, когда мы шли вперед, солнце светило мне через плечо, и следы гусениц были еле заметны — я их и во второй раз чуть не пропустил.
      Они уходили с равнины прямо в горы.
      В жизни нам не пересечь бы горы, не пойди мы по следам краулера: первоначальный план Кротки строился на одном лишь детском энтузиазме. Это ведь была не дорога, просто местность, проходимая для гусениц краулера. Попадались и такие места, где даже краулер не мог пройти, не проложив себе путь выстрелами бластера. Сомнительно, чтобы эту козью тропу прорубили Толстяк и Тощий, они не производили впечатления любителей поработать. Должно быть, здесь потрудилась одна из изыскательских партий. Попробуй мы с Кроткой пробить новую дорогу, так бы мы здесь и остались экспонатами в назидание туристам.
      Но где пройдет гусеничный вездеход, там проберется и человек. Не прогулка, разумеется: вниз, вверх, вниз, вверх… да еще гляди, куда ступаешь и следи за плохо держащимися камнями. Иногда мы спускали друг друга на веревке, в общем, поход был утомителен и скучен.
      Когда запас кислорода у Крошки подошел к концу, мы остановились, и я снова уравнял давление, сумев на этот раз зарядить ее баллоны всего лишь на четверть — ситуация, как у Ахиллеса с черепахой. Я до бесконечности мог продолжать перекачивать ей половину того, что будет оставаться, если, конечно, лента выдержит.
      Она уже изрядно подносилась, но давление упало наполовину, и я сумел сдерживать наконечники вместе, пока мы не закрыли клапаны.
      Мне-то приходилось не так уж плохо: у меня была вода, пища, таблетки и декседрин. Последний оказался огромным подспорьем — каждый раз, когда я чувствовал, что слабею, я глотал половину живительной таблетки. Но бедная Крошка держалась лишь на воздухе и мужестве,
      У нее не было даже такой охладительной системы, как у Оскара. Поскольку она использовала более обогащенную смесь, чем я (ведь один из ее баллонов содержал чистый кислород), ей не требовался столь же интенсивный приток воздуха, чтобы поддерживать нужный индекс цвета крови, и я предупредил, чтобы она не использовала ни на йоту больше воздуха, чем необходимо; расходовать воздух для охлаждения она вообще не могла, он нужен был ей для дыхания.
      — Да знаю я. Кип, знаю, — ответила она раздраженно. — У меня стрелка еле-еле стоит на красном. Что я, дура, по-твоему?
      — Просто хочу, чтобы ты выжила.
      — Ладно, ладно, только брось со мной обращаться, как с ребенком. Знай себе переставляй ноги, а я справлюсь.
      — Не сомневаюсь!
      Что же до Материни, то она всегда отвечала, что с ней все в порядке, и дышала тем же воздухом, что и я (немножко уже использованным), но откуда же мне знать, что ей хорошо, а что плохо? Провиси человек целый день вниз головой, зацепившись за пятки — он умрет; однако для летучей мыши это сплошное удовольствие, а ведь мы с ними вроде бы двоюродные.
      Мы с ней разговаривали по дуги. О чем — неважно, ее песни на меня действовали так же, как на боксера вопли его болельщиков.
      Бедная Крошка даже такой помощи была лишена, за исключением остановок, когда прижималась своим шлемом к моему — мы все еще не решались пользоваться радио, даже в горах мы боялись привлечь к себе внимание.
      Мы снова остановились, и я перекачал Крошке одну восьмую баллона. Лента после операции пришла в состояние настолько плачевное, что я сильно усомнился, сумею ли снова ею воспользоваться. Поэтому я предложил:
      — Крошка, может, ты пока подышишь одним баллоном, в котором смесь гелия с кислородом? Вытяни его до конца, а я пока понесу твой кислородный баллон, чтобы ты могла экономить силы.
      — У меня все в порядке.
      — Но ведь с более легкой нагрузкой у тебя уйдет меньше воздуха.
      — Тебе нужны свободные руки. А вдруг оступишься?
      — Я же его не в руках понесу. Мой правый заспинный баллон уже пуст. Я его выброшу. Помоги мне заменить его на твой, и у меня снова будет четыре баллона, я просто сохраню равновесие.
      — Конечно, я помогу. Но я вполне могу нести два баллона, правда же. Кип, вес ничего не значит. И если я истощу свою смесь, чем же я буду дышать, когда ты будешь перезаряжать мой кислородный баллон в следующий раз?
      Я не хотел говорить ей, что испытывал сомнения относительно следующей перезарядки.
      — Хорошо, Крошка.
      Она помогла мне переместить баллоны, пустой мы выбросили в черную пропасть и продолжали путь. Я не знаю даже, как долго и как далеко мы шли, казалось, что идем уже не первый день, хотя, какие там дни с нашим запасом воздуха! Проходя по тропе милю за милей, мы поднялись не меньше, чем тысяч на восемь футов. Высоту в горах определить трудно, но я видел горы, высота которых мне известна. Поглядите сами — первый хребет к востоку от станции Томба.
      Изрядный подъем даже при одной шестой силы тяжести.
      Путь казался бесконечным, потому что я не знал, ни сколько мы прошли, ни сколько нам еще идти. У нас обоих были часы — но под скафандрами. Шлем обязательно должен иметь встроенные часы. Я мог бы определить гринвичское время по Земле, но не имел для этого достаточного опыта, да Земли по большей части и видно не было, так глубоко мы зашли в горы; к тому же я толком не помнил, в какое время мы покинули корабль.
      Еще одна вещь, которой обязательно следует снабдить скафандры — зеркало заднего обзора. Кстати, если займетесь оборудованием, обязательно добавьте оконце на подбородке, чтобы видеть, куда ступаете. Но из них двух я бы выбрал зеркало заднего обзора. Сейчас за спину никак не глянешь, если не повернешься всем телом.
      Каждые несколько секунд мне хотелось взглянуть, не преследуют ли нас, но я не мог себе позволить такого усилия. Всю эту кошмарную дорогу мне то и дело казалось, что они гонятся за нами по пятам, то и дело я ожидал, что червеобразная рука опустится мне на плечо. Я напряженно прислушивался к шагам, которых в вакууме все равно не услышишь.
      Покупая скафандр, обязательно заставьте изготовителя снабдить его зеркалом заднего вида. Даже если за вами не гонится Черволицый, все равно приятного мало, если вдруг из-за спины вынырнет даже ваш лучший друг. Да, и еще — если соберетесь на Луну, захватите с собой козырек от солнца. Оскар старался изо всех сил, и фирма «Йорк» отлично сделала кондиционер, но ничем не смягченные солнечные лучи сильнее всякого предположения, и я, так же, как и Крошка, не осмеливался расходовать воздух на одно лишь охлаждение тела.
      Становилось все жарче и жарче. Пот тек по мне ручьями, тело зудело, а я не мог почесаться, пот заливал и жег мне глаза. Крошка, наверное, варилась заживо. Даже когда тропа пролегала по глубоким расщелинам, освещенным только лишь отражением от дальней стены, таким темным, что нам приходилось включать фонари, мне все равно было жарко, а когда мы снова выходили на солнцепек, становилось просто невыносимо. Искушение нажать подбородком на клапан, впустить воздух, охладить тело разрасталось в почти непреодолимое. Жажда прохлады начинала казаться более насущной, чем потребность дышать,
      Будь я один, я поддался бы ей и умер. Но Крошке приходилось много хуже моего. А если она может выдержать, то я просто обязан.
      Я задумался над тем, как же можно так затеряться совсем поблизости от жилища людей, и как коварным монстрам удалось спрятать свою базу всего лишь в сорока милях от станции Томба. Что ж, времени на размышления выдалось предостаточно, и я мог все сообразить, особенно, наблюдая окружавший меня лунный ландшафт.
      По сравнению с Луной Арктика — это перенаселенный район. Площадь Луны равна примерно площади Азии, а людей на ней живет меньше, чем в Сентервилле. Целый век может пройти, прежде чем кто-нибудь исследует равнину, где обосновался Черволицый. Даже если он не прибегнет к камуфляжу, никто ничего не заметит с борта пролетающего над его базой ракетного корабля.
      Человек в скафандре в ту сторону никогда не пойдет, человек в краулере может найти базу, лишь случайно наткнувшись на нее, да и то, если только пройдет по тропе, которой мы идем, и начнет кружить по равнине.
      Картографический спутник Луны может десять раз снимать и переснимать эту зону, но заметит ли техник в Лондоне небольшое различие на двух снимках? Может быть, но…
      Годы спустя, кто-нибудь и проверит — если, конечно, не найдется более срочных дел, связанных с базой в районе, где все ново, все необычно и все срочно.
      Что же до показаний радаров, то необъясненные и нерасшифрованные показания ведут отсчет со времени, когда меня еще на свете не было.
      Черволицый мог сидеть здесь, не дальше от станции Томба, чем Даллас от форта Уорта, и ни о чем не беспокоиться, устроившись уютно, как змея под домом. Слишком много на Луне квадратных миль и слишком мало людей.
      Невероятно много квадратных миль… А весь наш мир составляли нерушимые яркие скалы, мрачные тени и черное небо; и бесконечные шаги.
      Но постепенно спуски стали все чаще сменять подъемы, и, наконец, усталые и измученные, мы пришли к повороту, с которого открывался вид на раскаленную, залитую ярким светом, равнину. Далеко-далеко от нас лежала цепь гор, даже с высоты тысячи футов, на которой мы находились, казалось, что они лежат за горизонтом.
      Я глядел на равнину и чувствовал себя слишком вымотанным, чтобы ощутить радость, затем взглянул на Землю и попытался определить, в какой стороне от нас запад.
      Крошка прислонилась ко мне шлемом.
      — Вон она. Кип.
      — Где?
      Она показала направление, и я заметил отблески на серебристом куполе.
      Материня шевельнулась у меня на спине.
      — Что это, дети?
      — Станция Томба, Материня.
      Ее ответом было музыкальное заверение в том, что мы хорошие дети, и что она никогда не испытывала никаких сомнений в том, что мы справимся с делом. До станции оставалось, должно быть, миль десять. Трудно определить расстояние точно, не имея ориентиров сравнения; да еще этот странный горизонт… Я даже не мог понять, как велик его купол.
      — Что, Крошка, может рискнем воспользоваться радио?
      Она обернулась и посмотрела назад. Я сделал то же самое. Вроде бы мы были настолько одиноки в мире, насколько возможно.
      — Давай попробуем.
      — На каких частотах?
      — На тех же, что и раньше. Космический диапазон.
      Я попробовал:
      — Станция Томба, ответьте. Станция Томба, вы слышите меня?
      Затем начала вызывать Крошка. Я искал ответ по всему диапазону частот своей рации.
      Абсолютно безуспешно.
      Я переключился на антенну-рожок, ориентируя ее по блеску купола. Никакого ответа.
      — Мы напрасно теряем время. Крошка. Пошли.
      Она медленно отвернулась в сторону. Я физически почувствовал ее разочарование — сам весь дрожал от нетерпения. Догнав ее, я прислонился к ней шлемом:
      — Не расстраивайся. Крошка! Не могут же они слушать весь день, ожидая нашего вызова. Теперь, когда мы видим станцию, мы уж точно дойдем.
      — Я знаю, — ответила она хмуро.
      Начав спуск, мы потеряли станцию из вида — не только из-за путаных поворотов, но и из-за того, что она ушла за горизонт. Я продолжал вызывать ее, потом потерял всякую надежду и выключил радио, чтобы спасти дыхание и батареи.
      Мы уже прошли вниз половину внешнего склона, как вдруг Крошка замедлила шаг, остановилась, села и замерла.
      Я бросился к ней.
      — Что с тобой?
      — Кип, — сказала она слабо, — приведи, пожалуйста, кого-нибудь. А я подожду здесь. Пожалуйста, я прошу тебя. Ты ведь знаешь теперь дорогу, а Кип?
      — Крошка! — сказал я резко. — Вставай, живо! Ты должна идти!
      — Я н-не м-м-огу! — Она начала плакать. — Я так хочу пить… и мои ноги…
      Она потеряла сознание.
      — Крошка! — я тряс ее за плечо. — Ты не можешь, не смеешь сдаться сейчас! Материня, да скажите же ей!
      Ее веки задрожали.
      — Продолжайте, продолжайте, Материня! — Я перевернул Крошку на спину и занялся делом. Удушье охватывает человека быстрее быстрого. Мне не требовалось смотреть на ее индикатор цвета крови, чтобы знать, что он показывает «опасность», все было ясно по манометрам ее баллонов. Баллоны с кислородом были пусты, резервуар со смесью кислорода и гелия практически почти тоже. Я закрыл ее выхлопные клапаны, перекрыл клапан на подбородке наружным клапаном и впустил ей в скафандр все, что оставалось в резервуаре со смесью. Когда скафандр стал раздуваться, я перекрыл поток воздуха и чуть-чуть приоткрыл один из выхлопных клапанов. И только после этого я закрыл стопорные клапаны и снял пустой баллон.
      И здесь на моем пути стала нелепая до идиотизма преграда.
      Крошка слишком хорошо навьючила меня; я не мог дотянуться до узла. Я нащупывал его левой рукой, но не мог достать его правой; мешал баллон на груди, а одной рукой я распутать его не мог.
      Я заставил себя прекратить панику. Нож! Ну, разумеется, мой нож! Старый скаутский нож с петлей на ручке, чтобы привешивать к поясу; на поясе он сейчас и висел. Но зажимы на поясе Оскара были слишком велики для него, пришлось их сжимать. Я крутил его и крутил, пока петля не сломалась.
      А потом я никак не мог открыть маленькое лезвие. На перчатках скафандра ногтей ведь нет.
      — Брось бегать по замкнутому кругу. Кип, — сказал я себе. — Ничего трудного здесь нет. Все, что ты должен сделать — это открыть нож, а ты должен… потому что иначе Крошка задохнется.
      Я оглянулся, ища подходящий обломок камня, или все, что угодно, что сошло бы за ноготь. Потом проверил свой пояс.
      Выручил меня геологический молоток. Зубец на его головке был достаточно остр, чтобы зацепить лезвие. Я перерезал веревку.
      Я все еще пребывал в тупике.
      Мне было необходимо достать баллон за своей спиной. Когда я выбросил тот, пустой, и повесил себе на спину последний свежий баллон, я начал брать воздух из него и сохранил почти половину заряда во втором баллоне. Я хотел сохранить его на крайний случай и разделить с Крошкой.
      И вот время пришло — у нее кончился воздух; у меня в одном баллоне — тоже, но я все еще располагал половинным зарядом в другом, да еще одной восьмой заряда (или меньше) в баллоне с чистым кислородом (лучшее, на что я мог рассчитывать, уравнивая давления). Я надеялся дать ей шок одной четвертой заряда кислородно-гелиевой смеси — она дольше продержится и будет иметь больший охлаждающий эффект.
      Типичное прожектерство странствующего рыцаря, — подумал я; и даже двух секунд не потратил на то, чтобы от него отказаться. Но я никак не мог снять тот баллон со спины!
      Может быть, это удалось бы мне, не переделай я заплечную снасть под свои нестандартные баллоны. Инструкция гласит: «Протяните руку за плечо, закройте стопорные клапаны баллона и шлема, отсоедините зажим…» На моем мешке не было зажимов, я заменил их лямками. Но я и сейчас не думаю, что человек, одетый в гермоскафандр, может сунуть руку за плечо и толково ею действовать. Сдается мне, что инструкцию писал кабинетный работник. Может, ему доводилось видеть, как кто-то делал это в благоприятных условиях. Может, он и сам это делал, но тогда он должен быть каким-то чудом-юдом, у которого оба плеча вывернуты. И я готов прозакладывать полный баллон кислорода, что монтажники на космической станции No 2 помогали друг другу управляться с баллонами, точно так же, как мы с Крошкой, либо заходили в шлюз и снимали скафандр.
      Если только доживу, я все это изменю. Все, что нужно делать человеку в скафандре, должно быть предусмотрено так, чтобы ему не приходилось лезть за спину — все клапаны, зажимы и прочее должны располагаться спереди. Мы же устроены не так, как Черволицый с его тремя глазами и руками, гнущимися как угодно. Мы можем работать только глядя перед собой, а в космическом скафандре это справедливо втройне.
      И обязательно нужно, просто необходимо оконце под подбородком, чтобы видеть, что делаешь! Многие вещи прекрасно выглядят на бумаге, но на практике!..
      Однако я вовсе не тратил время на бесполезные стенания. У меня под руками была одна восьмая заряда кислорода, и я схватился за этот баллон.
      Моя несчастная, неоднократно использованная лента представляла собой жалкое зрелище. С бинтом я и возиться не стал, дай бог, чтобы лента держала. Обращался я с ней так осторожно, как будто она была из золота, пытаясь замотать ее потуже и оставив конец, чтобы перекрыть полностью выхлопной клапан, если скафандр Крошки начнет сдавать. Когда я кончил работать, пальцы у меня тряслись.
      Крошка уже не могла помочь мне закрыть клапан. Я просто сжал стык одной рукой, другой открыл ее пустой баллон, быстро повернулся и открыл баллон с кислородом, потом перехватил руку, зажал клапан баллона Крошки и стал следить за датчиками.