Когда я кончил работать, Оскар пришел в такую же отличную форму, в какой он был во время своей службы на космической станции. Приводить его в порядок оказалось куда как интересней, чем, скажем, помогать Джейку Биксби превращать кучу металлолома в автомобиль.
Но лето шло к концу, и настала уже пора очнуться от мечтаний. Я все еще не знал, где мне предстоит учиться, на что учиться, да и придется ли учиться вообще. Кое-что я скопил, но этого явно не хватало. Часть денег ушла на марки и мыло, но я их оправдал, да еще с прибылью, одним пятнадцатиминутным выступлением по телевизору, а на ухаживание за девчонками я с марта месяца не потратил и цента — до того был занят. Оскар мне обошелся до смешного дешево, налаживал я его, в основном, потом и отверткой. Семь долларов из каждых десяти мною заработанных шли в денежную корзинку.
Но денег не хватало. Я осознал с тоской, что мне придется продать Оскара, чтобы протянуть первый семестр. Но на что я протяну остаток года? «Отважный Джо», стандартный американский мальчик-герой, всегда заявляется в колледж с пятьюдесятью центами в кармане и, благодаря своему золотому сердцу, приходит к последней главе, всех победив, и с изрядным счетом в банке. Но я-то отнюдь не «Отважный Джо». И стоит ли начинать учиться, если к Рождеству меня выставят из-за нехватки денег? Не будет ли разумнее подождать год и за это время свести короткое знакомство с киркой и лопатой?
Был ли у меня выбор? Университет нашего штата — единственное высшее учебное заведение, куда я мог поступить с гарантией — переживал трудные времена, поговаривали, что ряд профессоров увольняют, и что университет теряет свой нынешний статус. Вот смеху-то будет — корпеть несколько лет, зарабатывая себе бесполезный диплом никем не признаваемого учебного заведения.
Да и раньше-то наш университет котировался не выше второстепенного технического училища.
Калифорнийский технологический и Институт Ренсселера прислали мне отказы в один и тот же день — один на стандартном бланке, другой в форме вежливого письма, гласившего, что принять всех сдавших экзамены по вступительной программе абитуриентов институт не сможет.
Помимо всего этого, мне еще досаждали и различные мелкие неприятности. Пятьдесят долларов были единственной положительной стороной участия в телевизионном шоу. Человек, одетый в скафандр, выглядит в телевизионной студии, прямо скажем, глуповато, и ведущий выжал из этого все, что мог, постукивая меня по шлему и спрашивая, там ли я еще. Куда уж смешнее! Потом он спросил, что намерен делать со скафандром, но когда я начал отвечать, от отключил мой микрофон и включил заранее записанную ленту со всякой чушью о космических пиратах и летающих тарелках. И половина жителей нашего городка решили, что слышали мой голос.
В общем-то все это было бы не так уж трудно пережить, если бы в город не заявился опять Туз Квиггл. Все лето он где-то отсиживался — в тюрьме, по всей вероятности, — но на следующий день после телевизионного шоу он уселся за стойкой в аптеке, долго сверлил меня взглядом, затем осведомился громким шепотом:
— Слышь, ты, случайно, не тот самый знаменитый космический пират и телезвезда?
— Что закажешь. Туз? — спросил я.
— Ух ты! Хочу заказать твой автограф! В жизни не видел живого космического пирата.
— Заказывай, Туз. Либо освободи место для кого-нибудь другого.
— Солодовый с шоколадом, коммодор, только без мыла.
Туза так и распирало от «остроумия» каждый раз, как он появлялся в аптеке. Лето выдалось на редкость жаркое, и от жары все заводились с пол-оборота. В пятницу перед Днем труда на складе забарахлила система охлаждения воздуха, ремонтника мы найти не смогли, и я провозился с ней целых три часа, испортив при этом свои почти самые лучшие брюки и насквозь провоняв. Я вернулся к своему месту за стойкой, только и мечтая о том, как бы добраться до дому и до ванной, когда в аптеку вплыл Туз, приветствуя меня громким возгласом:
— Ба, да это же сам командир Комета, Гроза космических путей! Где же ваш бластер, командир? Смотрите, как бы Галактический император не оставил вас после уроков за такую небрежность! Ик-ик-икиккити-ик!
Девчонки, сидевшие за стойкой, прыснули.
— Отвяжись, Туз, — сказал я устало. — Жарко сегодня.
— И поэтому ты вылез из своих резиновых кальсон?
Девчонки прыснули опять.
Туз состроил рожу. Потом продолжал:
— Слушай, малый, уж коль скоро ты обзавелся шутовским нарядом, что бы тебе не пустить его в дело? Дай объявление в «Кларионе»: «Имею скафандр — готов путешествовать». Ик-ик-ик! Или наймись к кому-нибудь пугалом на огород.
Девчонки заржали. Я сосчитал до десяти, потом еще раз, но уже по-испански, потом по-латыни, и спросил строго:
— Что ты заказываешь. Туз?
— Как обычно. Да поживей — у меня свиданка на Марсе.
Из-за своей конторки вышел мистер Чартон, сел за стойку и попросил меня сделать ему прохладительный с лимоном. Его, разумеется, я обслужил первым, что прервало поток остроумия со стороны Туза и, по всей вероятности, спасло ему жизнь.
На некоторое время мы с хозяином остались одни.
Он сказал тихо:
— Ты знаешь, Кип, почтительное отношение к жизни не должно распространяться на очевидные ошибки природы.
— Простите, сэр?
— Квиггла можешь больше не обслуживать. Мне такой клиент ни к чему.
— От Туза и его острот мне ни жарко, ни холодно. Он же безвредный.
— Я часто задаюсь вопросом, насколько действительно безвредны такие люди, как он? До какой степени прогресс цивилизации затормаживался насмешливыми тупицами и пустоголовыми мелкими людишками? Иди домой, завтра тебе рано ехать.
На все праздники родители Джейка Биксби пригласили меня на Лесное озеро. Мне очень хотелось поехать и не только ради того, чтобы скрыться от жары, но и чтобы потрепаться как следует с Джейком. Но я ответил:
— Ну, вот еще, мистер Чартон. Не бросать же мне вас одного ковыряться здесь.
— На праздники многие уедут, так что я, может, вообще не буду открывать бар. Отдохни, Кип. Ты ведь изрядно устал этим летом.
Я дал себя уговорить, но все же остался до самого закрытия, да еще подмел пол. И только после этого отправился домой, серьезно задумавшись по пути.
Все. Карнавал окончен, и пора убирать игрушки в ящик. Даже деревенскому придурку и то ясно, что скафандр мне ни к чему. Не то, чтобы я обращал внимание на подначки, но… серьезной нужды в скафандре у меня действительно не было, а нужда в деньгах была. Даже, если Стенфорд, МТИ, Карнеги и все остальные откажут мне в приеме, я все равно начну учиться в этом семестре. Университет нашего штата не из лучших, это верно, но я ведь тоже ничем не блещу. Вдобавок я уже знал, что от студента зависит больше, чем от колледжа.
Мама уже легла, а папа читал. Я поздоровался и пошел в сарай, решив снять с Оскара всю смонтированную мной оснастку, упаковать его в ящик, надписать адрес и утром позвонить на почту, чтобы его забрали. Его увезут прежде, чем я успею вернуться с Лесного озера. Быстро и аккуратно.
Оскар висел на своем месте, и мне показалось, что он улыбнулся, приветствуя меня. Чушь, конечно. Я подошел поближе и похлопал его по плечу.
— Ну, старик, ты оказался настоящим другом. Рад был с тобой познакомиться. Надеюсь, что еще встретимся. На Луне.
Но Оскару не суждено отправиться на Луну. Нет, его увезут в Акрон, штат Огайо, на демонтаж. С него снимут детали, которые еще можно использовать, а все остальное выкинут на свалку. У меня даже во рту пересохло.
«Ничего, дружище, все в порядке», — ответил Оскар.
Вот, видели? Бедная моя голова! Ведь это не Оскар заговорил, это я просто слишком долго не обуздывал свое воображение. Так что я перестал похлопывать его по плечу, вытащил ящик и снял с его пояса гаечный ключ, чтобы отвинтить баллоны с дыхательной смесью. И замер на месте.
Оба баллона были заряжены, один кислородом, другой — кислородом с гелием. Я пошел на такие расходы, чтобы хоть раз подышать настоящей дыхательной смесью космонавта. Батареи и энергоблоки я зарядил совсем недавно.
— Оскар, — сказал я ласково, — пойдем погуляем вместе напоследок, а?
«Ну, здорово!»
Я полностью залил резервуар питьевой водой, загрузил аптечку, тубы с питательными пилюлями, положил запасную аптечку в гермоупаковке в наружный карман (во всяком случае, я надеялся, что упаковка была герметичной). На поясе закрепил полный комплект инструментов. Потом включил нагреваться установку, которую сотрудники Федеральной Комиссии Связи разнесли бы кувалдой, пронюхай они о ее существовании: из деталей, оставшихся от моих попыток собрать для Оскара микроволновую рацию, я соорудил своего рода радиотестер для проверки работы рации в скафандре. К тому же, я наводил по нему антенну. Из старого проигрывателя марки «Уэбкор» модели 1950 года я соорудил радиоэхо и подключил его к тестеру.
Я залез в Оскара и наглухо застегнулся.
— Хорош?
«Хорош!»
Взглянув на отражение циферблатов, я отметил. показания индикатора цвета крови, потом убавил давление так, чтобы Оскар обвис. При давлении, близком к давлению уровня моря, бояться следовало не столько недостачи кислорода, сколько его избытка.
Мы совсем уже собрались выходить, когда я кое-что вспомнил.
— Секундочку, Оскар.
Я написал записку родителям, чтобы они знали, что я уйду завтра пораньше с утра — мне нужно успеть на первый автобус в сторону озера.
Потом мы перебрались через ручей на пастбище. Я даже не споткнулся ни разу, до того привык к Оскару. Ступал я в нем теперь уверенно, как горный козел. Выйдя в поле, я настроил рацию и сказал:
— "Майский жук" вызывает «Крошку». Ответьте, «Крошка».
Секунды спустя я услышал свой голос, воспроизведенный с магнитной ленты.
— "Майский жук" вызывает «Крошку». Ответьте, «Крошка».
Теперь я решил попробовать передачу со второй антенной. Шагая через пастбище, я продолжал вызывать «Крошку», воображая, что нахожусь на Венере и должен держать постоянную связь с базой, потому что иду по незнакомой местности в условиях непригодной для дыхания атмосферы. Все оборудование функционировало нормально и, будь я и вправду сейчас на Венере, мне не грозила бы никакая опасность.
С юга по небу пронеслись два огонька. Самолеты, решил я, или вертолеты. Такие вот огни всякие психи обычно принимают за. летающие тарелки и поднимают шум. Я проводил их взглядом, потом зашел за холмик, который обычно нарушал мне радиосвязь, и снова вызвал «Крошку». «Крошка» ответила, а я замолк, — постепенно приедается разговаривать с идиотским прибором, который только и может, что повторять как попугай твои слова.
И вдруг я услышал:
— "Крошка" вызывает «Майского жука». Ответьте!
Сначала я решил, что меня засекли власти, и что я попал в неприятность. Но потом подумал, что на мою волну попал какой-нибудь радиолюбитель.
— Здесь «Майский жук». Слышу вас хорошо. Кто вы?
И снова услышал эхо своих слов.
Потом резко завопил тот, новый голос:
— Здесь «Крошка»! Дарите ваш пеленг!
Глупо, конечно, но я уже не заметил, как ответил:
— "Майский жук" — «Крошке». Переключитесь на один сантиметр по диапазону и продолжайте говорить! — Потом переключил рацию на микроволновую антенну.
— "Майский жук", слышу вас хорошо. Пеленгуйте мое место. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь….
— Вы примерно на сорок градусов к югу от меня. Кто вы?
Не иначе, как один из тех огней!
Но додумать до конца я так и не успел, потому что космический корабль сел чуть ли не на меня.
Глава 4
Я ведь так и сказал: «космический корабль», а не «ракета». Приземлился он без шума, только с каким-то выдохом, и никаких реактивных двигателей, выбрасывающих струи пламени, не наблюдалось. Похоже, что аппарат передвигается на одном лишь благочестии и непорочном образе жизни.
Но мне было не до подробностей — я сосредоточился на том, как бы не оказаться раздавленным. Скафандр при одном "g" — это вам не тренировочный костюм, и хорошо, что я так много упражнялся.
Корабль опустился прямо туда, где только что стоял я, заняв гораздо больше места, чем ему причиталось. Огромная такая черная махина.
Вслед за ним с таким же всхлипом опустился второй, как только в первом открылся люк. Из люка вырвался сноп света и две фигуры, которые кубарем понеслись вниз и побежали по полю. Одна из них неслась как кошка, вторая двигалась медленно и неуклюже, видно, мешал скафандр. Н-да, доложу я вам, все-таки у человека в скафандре вид еще тот.
Один из самых больших недостатков скафандра заключается в том, что у него очень ограничен сектор обзора. Пытаясь не выпустить из вида бегущих, я не заметил, как открылась дверь во втором корабле. Первая фигурка остановилась, поджидая своего одетого в скафандр спутника и вдруг упала, жалобно вскрикнув.
Крик боли узнать всегда легко. Я побежал к ней как мог быстро, склонился и попытался посмотреть, что случилось, наклонив голову так, чтобы луч моего прожектора ударял в землю.
Пучеглазое чудовище… ' ______________________________________________________________________ ' «Пучеглазое чудовище» — традиционный образ западной фантастики. ______________________________________________________________________
Несправедливо, конечно, но это было первое, что пришло на ум. Я глазам своим не верил и охотно ущипнул бы себя, но когда на вас скафандр, это не помогает.
Непредубежденный ум (а мой таковым не был) мог бы отметить, что чудовище выглядело весьма симпатичным. Маленькое, в полменя, грациозных очертаний, не столько как девушка, сколько как леопард, хотя и не похожее ни на то, ни на другое. Я даже не мог сообразить, какой формы это существо — не с чем было его сравнить.
Но я понял, что ему больно. Его трясло, как перепуганного кролика. Огромные, открытые, но мутноватые и безразличные глаза, по-птичьи затянутые мигательной перепонкой…
И тут что-то сильно ударило меня в спину, прямо между баллонами.
Проснулся я на голом полу, надо мной нависал потолок. За несколько минут я вспомнил все, что произошло, и ничего не понял — больно уж все глупо. Я вышел прогуляться в Оскаре, потом приземлился космический корабль, потом пучеглазое…
Я рывком сел, поняв вдруг, что Оскара на мне больше нет.
— Эй, ты, привет, — сказал радостный, бодрый голосок.
Я обернулся. На полу, опершись о стену, сидел малец лет десяти. Он… тут я поправил себя. Мальчишка вряд ли зажмет в кулаке тряпичную куклу. А вообще в этом возрасте мальчиков от девочек трудно отличить, тем более, когда ребенок одет в рубашку. шорты, грязные теннисные туфли и коротко пострижен.
— Здорово сама, — ответил я. — Что ты здесь делаешь?
— Пытаюсь выжить. А ты?
— То есть?
— Пытаюсь выжить, говорю. Дышу и выдыхаю. Силы берегу. Все равно сейчас ничего другого не придумаешь, они же нас заперли.
Я огляделся. Комната футов десять в поперечнике, о четырех стенах, но клинообразной формы, и совсем пустая, если не считать нас. Двери не видно.
— А кто запер-то?
— Они. Космические пираты. И он.
— Космические пираты? Не дури!
Она пожала плечами.
— Это я их так называю. Но если хочешь выжить, не держи их за дураков. Ты — «Майский жук». Это ты вызывал меня по радио? Я — «Крошка».
Спокойно, Кип, старик, спокойно, дружище, сказал я себе. Медленно топай в ближайшую больницу и сдавайся. Если радиоэхо, которое ты смастерил своими руками, вдруг превращается в тощую десятилетнюю девчонку с тряпичной куклой в руках, то, значит, у тебя заехали шарики за ролики. И стало быть, суждены тебе транквилизаторы, мокрые смирительные рубашки и полный покой — у тебя полетели все предохранители.
— Ты — «Крошка»?
— Это мое прозвище, но я к нему отношусь спокойно. Видишь ли, я услышала, как ты вызываешь «Крошку» и решила, что папа узнал, в какую я влипла историю и поднял тревогу, чтобы мне помочь. Но если ты не «Майский жук», то ты этого не знаешь. Кто ты?
— Ну да, «Майский жук» — это мой позывной. А зовут меня Клиффорд Рассел по прозвищу Кип.
— Здравствуй, Кип, — сказала она вежливо.
— И тебе здорово. Крошка. Кстати, мальчик ты или девочка?
Крошку аж передернуло от возмущения.
— Ты еще пожалеешь о своих словах! Я вполне отдаю себе отчет в том, что для своих лет я не вышла ростом, но мне уже одиннадцать, идет двенадцатый. И нечего грубить. Лет через пять я стану такой красивой, что ты будешь меня умолять танцевать с тобой.
В настоящий момент я, пожалуй, предпочел бы пригласить на танец кухонную табуретку, но голова у меня была занята совсем другим, и я не хотел ввязываться в бесплодный спор.
— Извини, Крошка. Я просто не пришел еще в себя. Так ты, значит, была в том, первом корабле?
Она опять вспыхнула:
— Была! Я его пилотировала!
Успокоительное каждый вечер и продолжительный курс психоанализа. В мои-то годы!
— Пилотировала?! Ты?!
— А то кто же, по-твоему? Материня? Их пульт управления ей не подходит. Она просто свернулась клубочком подле меня и подавала команды. Но если тебе это кажется легким делом, когда раньше не доводилось летать ни на чем, кроме «Чессны»', да еще с папой рядом и ______________________________________________________________________ ' Маленький легкий самолет. ______________________________________________________________________ не имея никакого опыта посадок, можешь подумать еще раз. Но я отлично справилась, тем более, что пеленг ты давал не очень-то толково! А что они сделали с Материней?
— С кем, с кем?
— А ты и не знаешь? О, бог ты мой!
— Погоди-ка, Крошка. Давай настроимся на одну волну. Я — действительно «Майский жук», это верно, и я давал тебе пеленг, и если ты думаешь, что услышать голос из ниоткуда, требующий инструкций для вынужденной посадки, такое уж обыденное дело, то тебе тоже следует над этим подумать еще раз. Вдруг откуда ни возьмись, на моих глазах приземляется корабль, а за ним еще один, потом в первом открывается люк, и из него выпрыгивает человек в скафандре.
— Это я.
— … и вслед за ним кто-то еще…
— А это Материня.
— Но ей не удалось уйти далеко. Она вскрикнула и упала. Я побежал посмотреть, что случилось, и в этот момент меня что-то ударило. А потом я очнулся и услышал, как ты со мной поздоровалась.
Интересно, стоит ли говорить ей, что все остальное, включая ее самое, не что иное, как бред, вызванный изрядной дозой морфия, поскольку, по всей вероятности, я просто лежу в больнице с переломанной спиной.
Крошка задумчиво кивнула.
— Тебе, наверное, вкатили на малую мощность, а то тебя сейчас вообще бы не было. Что ж, раз они поймали нас с тобой, то почти наверняка поймали и ее. Надеюсь, они ее не ранили!
— Но вид у нее был такой, вроде она умирает.
— "Как будто" она умирает, — поправила меня Крошка. — Сослагательное наклонение. Но я не думаю, что ты прав, убить ее не так-то просто, да они и не посмели бы, только в крайнем случае, чтобы не дать ей сбежать. Она нужна им живой.
— Почему? И почему ты зовешь ее «Материней»?
— Не все сразу. Кип. Я зову ее Материней, потому что… ну, потому что это то, что она есть. Сам поймешь, когда ее увидишь. Убивать же ее им нет смысла, потому что заложником она им нужнее, чем трупом. По той же самой причине они не убили и меня. Хотя она, разумеется, куда как им нужнее, чем я — меня они спишут, не моргнув глазом, если я начну создавать для них проблемы, и тебя тоже. Но коль скоро она была жива, когда ты ее видел, то можно допустить, что она снова попала в плен, весьма вероятно, что ее держат по соседству с нами. От одной мысли об этом у меня сразу поднялось настроение.
О себе я этого сказать не мог.
— Слушай, а где мы находимся, собственно говоря?
Крошка глянула на свои часики с Микки-Маусом нa циферблате, нахмурила лоб и сказала:
— По-моему, на полпути к Луне.
— Что?!
— Знать-то точно я, конечно, не знаю. Но кажется естественным, что они решат вернуться на свою ближайшую базу, откуда мы с Материней и пытались бежать.
— Ты хочешь сказать, что мы в корабле?
— Либо в том, который увела я, либо во втором, где ж, по-твоему, еще?
— В психиатричке.
Она уставилась на меня во все глаза, потом усмехнулась.
— Ну, что ты. Кип! Ты ведь не утратил еще чувства реального.
— А кто его знает! Космические пираты, Материни какие-то!
Она нахмурилась и прикусила большой палец.
— Да, пожалуй, такие события могут сбить с толку. Но верь своим глазам и ушам. Я-то чувства реального никогда не теряю, смею тебя уверить. Я, видишь ли, гений.
Слова ее звучали не похвальбой, а просто спокойной констатацией факта и не вызвали у меня даже тени сомнения. Хоть и услышал я их от тощей девчонки, играющей с тряпичной куклой.
Но вряд ли ее гениальность сможет нам сейчас помочь.
— М-мда, космические пираты… — продолжала Крошка. — Не в названии, конечно, дело, но действуют они в космосе и действуют по-пиратски, так что суди сам. Что же касается Материни… то подожди, пока ее увидишь.
— А она-то как сюда затесалась?
— Сложная история. Пусть лучше она сама тебе расскажет. Вообще-то она полицейский, который их преследовал, и…
— Полицейский?
— Боюсь, что здесь сказывается очередное семантическое несоответствие. Материня понимает, какой смысл мы вкладываем в слово «полицейский», и, сдается мне, считает данную концепцию невразумительной, если совсем не невозможной. Но как же иначе называть личность, занимающуюся розыском и преследованием преступников, если не «полицейским»?
— Похоже, что больше никак.
— Вот и я про то же. — Она снова взглянула на часы. — Но сейчас нам пора за что-нибудь зацепиться, потому что через несколько минут мы будем на полпути к Луне, а все эти развороты через голову ощущаются даже в креслах с ремнями.
— За что же здесь зацепиться?
— Особенно не за что, конечно. Но если мы сядем в самой узкой части комнаты и упремся друг в друга, то сумеем удержаться на месте.
Так мы и сделали.
— Крошка, а откуда ты знаешь, когда они начнут разворачиваться?
— Сознания я не теряла — они просто схватили меня и затащили вовнутрь, поэтому время старта мне известно. Принимая за место назначения Луну, что самое вероятное, и, исходя из того, что весь перелет происходит при одном "g", поскольку я не чувствую никаких изменений в своем весе… А ты чувствуешь?
— Вроде нет.
— Вот видишь, а то мое чувство веса может быть нарушено долгим пребыванием на Луне. Итак, если эти предположения верны, продолжительность полета составляет три с половиной часа, а расчетным временем прибытия следует считать 9.30, так что разворот приходится на 7.45, то есть на сейчас.
— Что, разве уже так поздно? — Я посмотрел на часы. — На моих только без четверти два.
— Твои часы показывают время твоего пояса. Мои показывают принятое на Луне гринвичское. Ого! Начинается!
Пол накренился, изогнулся и ушел из-под меня. Голова пошла кругом, внутренности делали сальто-мортале. Потом все успокоилось и головокружение прошло.
— Ты как, в порядке? — спросила Крошка.
Напрягшись, я сфокусировал взгляд.
— Вроде да.
— Их пилот разворачивается быстрее, чем осмеливалась я. Теперь уже совсем все ясно. Мы летим на Луну. Будем там через час сорок пять. Я все еще до конца не верил.
— Слушай, Крошка. Это что же за корабль, если он способен гнать всю дорогу до Луны при одном "g"? Секретный, что ли? Да и ты-то как очутилась на Луне? И зачем тебе понадобилось красть корабль?
Вздохнув, она заговорила с куклой:
— Любопытный он мальчик, мадам Помпадур. Кип, как же я могу отвечать на три вопроса сразу? Это — летающая тарелка, и…
— Летающая тарелка! Дальше можешь не продолжать!
— Перебивать невежливо. Можешь назвать ее как тебе заблагорассудится, официально установленного термина все равно не существует. По очертаниям она на самом деле больше походит на буханку ржаного, такой приплюснутый у полюсов сфероид, то есть форма, определяемая…
— Я знаю, что такое приплюснутый сфероид, — отрезал я. Я устал и изрядно расстроился, на что имелось достаточно причин: и барахливший холодильник, попортивший мне пару хороших брюк, и удар, полученный в спину, когда я из благородных побуждений по-рыцарски бросился вперед, не говоря уже о Тузе. А что касается гениальных девчонок, то я начинал приходить к выводу, что свою гениальность им лучше бы держать в кармане.
— Нечего рычать, — сказала она укоризненно. — Я знаю, что за летающие тарелки принимали все, что угодно, от метеозондов до уличных фонарей. Но, исходя из принципов бритвы Оккама, я пришла к твердому убеждению, что…
— Чьей, чьей бритвы?
— Оккама. Принцип ограничения количества возможных гипотез. Ты что, с логикой не знаком?
— Да не очень-то.
— Ну, видишь ли, я пришла к заключению, что в каждом пятисотом случае наблюдения «летающей тарелки» речь шла об одном из кораблей, на борту которых мы сейчас находимся. Все сходится. Что же до причин моего пребывания на Луне… — Она сделала паузу и усмехнулась. — Видишь ли, я изрядная язва.
Оспаривать это заявление я не стал.
— Давным-давно, когда папа был еще мальчишкой, Хейденский планетарий стал записывать желающих лететь на Луну. Так, очередной рекламный трюк, вроде того недавнего дурацкого конкурса на лучшую рекламу мыла, но папа взял и записался. И вот, годы спустя, действительно начались туристские поездки на Луну, и, естественно, планетарий передал этот список фирме «Америкен экспресс», а «Америкен экспресс» известил всех, кого мог по этому списку найти, что им продадут туры вне очереди.
— Стало быть, отец взял тебя с собой на Луну?
— Господь с тобой, конечно, нет! Папа записался еще мальчишкой. А сейчас он чуть не самая большая шишка в Институте новейших исследований и времени на подобные развлечения у него нет. А мама не полетела бы ни за какие коврижки. Вот я и решила, что полечу. Папа сказал: «Нет», а мама сказала: «Господи, ни в коем случае»…
Вот я и полетела. Я, знаешь, могу стать ужасно въедливой, если захочу, — гордо заявила Крошка. — Папочка говорит, что я — аморальная маленькая стервоза.
— И что же, по-твоему, он прав?
— А то нет! Папа-то меня понимает, это мaма только всплескивает руками и жалуется, что не может со мной справиться. Две недели я всех допекала по первому разряду и вообще была невыносимой, пока папа не взмолился: «Да дайте ей лететь, ради всего святого, может, нам хоть страховка от нее достанется!»
Вот я и отправилась.
— И все-таки неясно, как ты очутилась здесь.
— А, здесь… Я, видишь ли, сунула нос, куда нельзя, делая именно то, что нам делать не разрешили. Я всегда шатаюсь по сторонам, это очень развивает. Вот они меня и схватили. Им, конечно, отец нужен, а не я, но они надеются его на меня выменять. Допустить этого я не могла, вот и смылась.
— Убийца дворецкий, — пробормотал я.
— То есть?
— Дыр в твоем рассказе, как в последней главе детектива.
— Ну, ты уж мне поверь, дело-то… О, черт, oпять начинается!
— То есть?
Освещение из белого стало вдруг голубым. Ламп не было, светился весь потолок. Я попытался подняться на ноги и… не смог. Чувствовал я себя таким измотанным, как будто только что закончил кросс по пересеченной местности. Сил хватало только дышать. Я обмяк, как мокрая веревка.
Крошка с усилием пыталась что-то сказать мне:
— Когда они за нами… придут… ты не… сопротивляйся… самое главное…
Голубой свет снова сменился белым, узкая стена поехала в сторону.
На лице Крошки появилось испуганное выражение, но она продолжала с трудом:
— Самое главное… не зли… его.
Вошли двое, отпихнули Крошку, связали мне ремнями запястья и щиколотки, еще одним ремнем прихватили руки к телу. Я начал приходить в себя, но медленно; сил не хватило бы и марку лизнуть. Я жаждал размозжить им черепа, но шансов на это было не больше, чем у бабочки спереть со стойки бара колокольчик. Они понесли меня.
Я запротестовал:
— Слушайте, вы, куда вы меня тащите? Да какого черта, вы в своем уме? Да я вас засажу, я…
— Заткнись, — ответил один из них. Тощий такой, коротышка, лет пятидесяти, а то и больше, которому, видно, ни разу в жизни не довелось улыбнуться. Второй был потолще и помоложе, с капризным детским ртом и с ямочкой на подбородке. Он, похоже, не прочь был посмеяться, когда не волновался. Но сейчас он выглядел весьма издерганным.
— Попадем мы из-за него в беду, Тим, ей-богу, попадем. За борт его надо, обоих их за борт надо, а ему потом скажем, что несчастный случай. Скажем, что вылезли и пытались удрать через люк. Он же все рав…
— Заткнись, — ответил Тим тем же тоном и добавил: — Хочешь его и впрямь разозлить? Космоса пожевать хочешь?
— Но…
— Заткнись.
Изогнутым коридором они затащили меня в какое-то помещение и швырнули на пол.
Лежал я лицом кверху, но не сразу сообразил, что нахожусь в рубке. Уж больно она не была похожа на творение человеческих рук, потому что им и не была. А потом я увидел его.
Крошка могла бы меня и не предупреждать: кто ж такого злить захочет?
Тощий подонок был свиреп и опасен, толстячок — подл и смертоносен, но по сравнению с ним, они просто херувимы. Вернись ко мне силы, я не задумываясь полез бы в драку с теми двумя, я ни одного человека не испугаюсь, если только уж силы будут слишком неравны. Но с ним…
И не в этом дело, что он — не человек. Слоны ведь тоже не люди, а все равно симпатичны. Он-то больше на человека был похож, чем слон. но легче от этого не становилось — я о том, что стоял он прямо, с одной стороны у него были ноги, а с другой — голова. Ростом он не превышал пяти футов, но, все равно, казался выше нас, как человек кажется выше лошади. Туловище той же длины, что и у меня, а приземистым его делали похожие на короткие и толстые тумбы ноги.
