— Начинается ваш процесс!
      Крошка вздрогнула и прижалась ближе. Я выдернул свою левую руку из ее сжатых пальцев, сунул туда правую, а левой обнял ее за плечи.
      — Выше голову, дружище, — сказал я мягко, — не дай им себя напугать.
      — Я не боюсь, — прошептала она, вся дрожа. — Только говори с ними ты, Кип.
      — Ты так хочешь?
      — Да. Ты не так быстро взрываешься, как я, а если у меня сейчас не хватит выдержки… Ведь ужас что будет.
      — Хорошо.
      Наш разговор перебил все тот же бесстрастный гнусавый голос. Как и раньше, казалось, что говорящий стоит рядом с нами.
      — Настоящее дело проистекает из предыдущего. Три временных пробы взяты с небольшой планеты ланадорского типа, вращающейся вокруг звезды в периферийном районе Третьей галактики. Это крайне примитивная зона, не заселенная цивилизованными расами.
      Раса, находящаяся под рассмотрением, является варварской, что видно по пробам. Она уже дважды обследовалась ранее и срок следующего рассмотрения еще не наступил, однако новые факты, проистекающие из предыдущего дела, заставляют нас проводить его сейчас.
      Голос спросил сам себя:
      — Когда производилось последнее рассмотрение?
      И сам себе ответил:
      — Приблизительно один полураспад тория-230 назад. — И добавил, очевидно, специально для нас. — Около восьмидесяти тысяч ваших лет.
      Иунио дернулся и огляделся по сторонам, как бы пытаясь определить, где стоит говорящий. Я заключил, что он услышал ту же цифру на своей испорченной латыни. Что ж, я тоже встрепенулся, хотя этим меня уже не удивишь. Не до того.
      — Действительно ли необходимо производить рассмотрение, спустя лишь такой короткий срок?
      — Да. Замечено нарушение закономерности. Они развивались с непредвиденной быстротой. — Бесстрастный голос продолжал говорить, обращаясь теперь к нам.
      — Я — ваш судья. Многие из цивилизованных существ, которых вы видите здесь, являются частью меня. Остальные — зрители или студенты. Некоторые присутствуют здесь, чтобы суметь уличить меня в ошибке, но этого никому не удавалось сделать более миллиона ваших лет.
      — Вам больше, чем миллион лет? — вырвалось у меня. То, что я ему не поверил, я даже не стал говорить.
      — Я намного старше, — ответил голос, — но весь в целом, а не составляющие меня компоненты. Частично я машина, и эту часть можно починить, заменить, воспроизвести. Частично я состою из живых существ, которые могут умереть и быть замещены. Моя живая часть состоит из многих гроссов' цивилизованных существ из различных районов Трех ______________________________________________________________________ ' Гросс — редко используемая в наше время единица измерения, равная
      дюжине дюжин (12x12), т, е. 144. ______________________________________________________________________ галактик, причем для взаимодействия с моей машинной частью достаточно одного гросса. Сегодня я состою из двухсот девяти квалифицированных существ, в распоряжении которых находятся все знания, накопленные моей механической частью, все ее умение анализировать и обобщать.
      — Ваши решения принимаются единогласно? — спросил я немедленно. Мне показалось, что я нашел лазейку — мне редко удавалось запутать мать с отцом, но в детстве все же случалось ухитриться внести в стан родителей сумятицу, заставляя их реагировать на одни и те же вещи по-разному.
      — Решения всегда единогласны. Вам будет легче воспринимать меня как единое целое, одну личность. — Голос обратился ко всем присутствующим. — Пробы взяты согласно установленной практике. Современная проба двойная, проба промежуточного периода, используемая для проверки точности кривой, представляет собой одиночный экземпляр в одежде, взятой согласно стандарту наугад из периода приблизительно одного полураспада радия-226.
      Дистанционная проба проверки кривой взята тем же методом на расстоянии в две дюжины раз большем, чем расстояние от современной пробы до промежуточной.
      — Почему проверка кривой ведется на столь короткой дистанции? — спросил сам себя голос. — Почему не взято расстояние, по крайней мере в дюжину раз большее?
      — Потому что жизнь поколений этих организмов слишком невелика, наблюдаются также быстрые мутации.
      Похоже, объяснение сочли удовлетворительным, поскольку голос продолжал:
      — Самый юный образец начнет давать показания первым.
      Я решил, что он имеет в виду Крошку, и она подумала то же самое, потому что вся напряглась. Но голос пролаял что-то, и пещерный человек задрожал. Он ничего не ответил, лишь скрючился еще сильнее. Голос пролаял что-то опять. Потом сказал сам себе:
      — Я кое-что установил.
      — Что именно?
      — Это существо не является предком остальных трех.
      В голосе машины почти что прорвались эмоции, как будто наш хмурый бакалейщик обнаружил соль в жестянке с сахаром.
      — Проба была взята правильно.
      — И, тем не менее, — возразил он сам себе, — это неверный образец. Придется пересмотреть все относящиеся к делу данные.
      На долгие пять секунд стало тихо. Затем голос заговорил снова:
      — Этот несчастный не является предком остальных образцов, он всего лишь побочная линия. У него нет будущего. Он будет немедленно возвращен в то пространство-время, откуда был взят.
      В ту же секунду неандертальца уволокли. Я следил за его исчезновением с чувством тоски. Сначала я испугался его. Потом — презирал и стыдился. Он был трус, он был грязен, он вонял. Любая собака цивилизованней его. Но за последние пять минут я стал смотреть на него другими глазами — какой-никакой, а человек! Может, он и не был моим дальним пращуром, но в нынешнем положении я вовсе не был намерен отказываться от самого захудалого своего родственника.
      Голос спорил сам с собой, решая, может ли процесс продолжаться и, в конце концов, принял решение.
      — Рассмотрение будет продолжено. В случае нехватки фактов для принятия решения будет взята другая дистанционная проба нужной линии. Иунио!
      Римлянин поднял свой дротик еще выше. — Кто зовет Иунио?
      — Выходите давать показания.
      Как я и опасался, Иунио объяснил голосу, куда ему следует идти и чем заниматься. И не было никакой возможности защитить Крошку от его языка: английский перевод изложил нам все в полном объеме, да сейчас и не имело уже значения, удастся уберечь Крошку от «неприличных» влияний, или нет.
      Голос продолжал так же невозмутимо:
      — Ваш ли это голос? Является ли это вашими показаниями?
      Тут же послышался еще один голос, в котором я узнал речь римлянина, отвечающего на вопросы, описывающего сражения, рассказывающего об обращении с пленными. Мы слышали английский перевод, но даже он сохранял самонадеянный тембр его голоса.
      — Колдовство! Ведьмы! — завопил легионер и стал делать рога пальцами, отпугивая колдуний. Трансляция прекратилась.
      — Голоса совпадают, — сухо объявила машина. — Запись приобщена к материалам дела.
      Но машина не прекращала допрашивать Иунио, требуя подробностей: кто он, как оказался в Британии, чем там занимался, почему считает необходимым служить Цезарю. Иунио коротко на все отвечал, потом разозлился и отвечать перестал совсем. Издав боевой клич, эхом прокатившийся по гигантскому залу, он отпрянул назад и что было силы метнул дротик. До стены он не дотянул, но олимпийский рекорд побил наверняка.
      Я вдруг понял, что кричу «ypa!»
      Дротик еще не успел упасть на пол, как Иунио обнажил меч, взметнул его в гладиаторском салюте и, выкрикнув «Слава Цезарю», взял на караул.
      Как он поносил их всех! Он ясно объяснил, что думает о тварях, которые не то что не римские граждане, но даже не варвары!
      Ого, сказал я себе, матч, кажется, подходит к концу. Все! Крышка тебе, человечество.
      Иунио вопил без остановки, призывая на помощь своих богов, грозя расправой, придумывая все более и более изощренные ее методы, подробно расписывая, что с ними со всеми сотворит Цезарь. Я надеялся, что даже в переводе Крошка не поймет и половины, хотя надежды мои вряд ли были обоснованы: она вообще более понятлива, чем следовало бы.
      Но я почувствовал, что начинаю гордиться легионером.
      В тирадах Черволицего звучало зло, но его не было в речах Иунио. Под ломаной грамматикой, смачными ругательствами и грубой натурой заскорузлого старого сержанта жили отвага, человеческое достоинство и смелость. Может, он и был старым негодяем, но он был негодяем моего сорта.
      Кончил он вызовом — он требовал, чтобы они выходили на бой против него; пусть выходят по одиночке или выстроятся черепахой — он согласен драться сразу вместе со всеми.
      — Я сложу из вас погребальный костер! Я выпущу вам кишки! Я покажу вам, как умирает римский солдат — у могилы, заваленной трупами врагов Цезаря!
      Он остановился, чтобы перевести дыхание. Я снова заорал «браво», и Крошка подхватила мой крик. Иунио глянул на нас через плечо и усмехнулся.
      — Перерезай им глотки, когда я начну сбивать их с ног, парень! Сейчас поработаем!
      — Вернуть его обратно в пространство-время, откуда он был взят, — произнес холодный голос.
      Иунио встрепенулся, громко призывая Марса и Юпитера, когда его потянули за собой невидимые руки. Меч его упал на пол, но тут же взлетел вверх и сам вошел в ножны.
      Иунио молнией пронесся мимо меня. Сложив руки рупором, я крикнул ему вдогонку:
      — Прощай, Иунио!
      — Прощай, мальчик! — ответил он, пытаясь вырваться. — Трусят они, трусы! Ни на что не способны, кроме грязного колдовства!
      И Иунио исчез.
      — Клиффорд Рассел…
      — А? Я здесь.
      Крошка сжала мою руку.
      — Ваш ли это голос?
      — Погодите-ка, — скаэал я.
      — Да? Говорите.
      Я перевел дыхание. Крошка прижалась ко мне и зашептала в ухо:
      — Постарайся, Кип. Они ведь всерьез.
      — Постараюсь, малыш, — ответил я и продолжал. — Что здесь происходит? Мне ведь сказали, что рассматривается вопрос о человечестве?
      — Верно.
      — Но ведь это невозможно! У вас нет достаточных исходных данных. Одно колдовство, да и только, как сказал Иунио. Вы взяли пещерного человека, потом признали, что это ошибка. Но это не единственная ваша ошибка. Вот здесь был Иунио. Какой бы он ни был — причем я вовсе его не стыжусь, я горжусь им! — он не имеет никакого отношения к нашему настоящему. Он уже две тысячи лет как мертв, и все, чем он был, тоже мертво. Хороший ли, плохой ли, он не представляет сегодняшнее человечество.
      — Мне это известно. Сегодняшнее человечество представляете вы двое.
      — Нет, вы и по нам судить не можете. Крошка и я никак не являемся средним показателем. Мы не претендуем на то, чтобы быть ангелами, — ни она, ни я. Если вы осудите наш род на основании только наших поступков, вы совершите величайшую несправедливость. Судите нас, или меня лично…
      — И меня тоже!
      — … на основании моих собственных поступков. Но не привлекайте за это к ответу моих сородичей. Это не научно. Это математически не обосновано!
      — Обосновано!
      — Нет! Люди — не молекулы. Все они очень разные. — Относительно их юрисдикции над нами я спорить не стал. Черволицые уже пробовали.
      — Согласен, люди не являются молекулами. Но не являются и индивидуумами.
      — Нет, являются!
      — Они не могут считаться независимыми индивидуумами, они являются частями единого организма. Каждая клетка вашего тела повторяет один и тот же образец. По трем пробам организма, именуемого человечеством, я могу определить его потенциал и предел его возможностей.
      — Им нет пределов! И никто не способен предсказать наше будущее.
      — Весьма вероятно, что ваши возможности беспредельны, — согласился голос. — Это следует определить. Но если это так, то отнюдь не в вашу пользу.
      — Почему?
      — Потому, что вы неверно представляете себе цель настоящего рассмотрения. Вы говорите о «справедливости». Я знаю, что вы имеете под ней в виду. Но ни разу не было еще случая, чтобы две разные расы вкладывали в это слово одно и то же значение и пришли к соглашению. Я не ставлю своей задачей исходить из этой концепции. Наш суд не является юридическим судом.
      — Что же это тогда?
      — Можете сказать «совет безопасности». Или «комитет бдительности». Неважно, как вы назовете его, потому что передо мной стоит одна лишь задача: рассмотреть ваше человечество и определить, представляет ли оно собой угрозу для нашего выживания. Если да, я сейчас же покончу с вами. Есть только один надежный способ предотвратить суровую опасность — сделать это, пока она еще невелика. Данные, которыми я располагаю о вас, заставляют думать, что когда-нибудь вы можете вырасти в серьезную угрозу безопасности Трех галактик. И сейчас я намерен установить факты.
      — Но вы говорили, что для этого вам необходимо по крайней мере три образца. А пещерный человек не подошел.
      — У нас есть три образца — римлянин и вы оба. Но установить факты можно и по одному. Три образца — традиция, оставшаяся с древних времен, результат осторожной привычки проверять и перепроверять. В мои задачи не входит отправление «справедливости», я должен не допустить ошибки.
      Я хотел было сказать ему, что он неправ, хоть ему и миллион лет, но он добавил:
      — Итак, рассмотрение продолжается. Клиффорд Рассел, ваш ли это голос?
      Снова зазвучала запись моего рассказа, но на этот раз из него не было выпущено ничего — ни красочные эпитеты, ни личные оценки и мнения, ни суждения о разных проблемах.
      Наслушавшись, я поднял руку:
      — Ну ладно, хватит! Это я говорил, мой голос.
      Трансляция прекратилась.
      — Вы подтверждаете?
      — Да.
      — Хотите что-нибудь добавить, изменить или снять?
      Я напряженно думал. Если не считать нескольких ехидных комментариев, я рассказал все совершенно точно.
      — Нет.
      — А это тоже ваш голос?
      Тут-то меня и прокатили. Они включили бесконечную запись моих бесед с профессором Джо — все о Земле… История, обычаи, люди… Я понял, почему Джо носил такой же значок, как Материня. Как это называется? «Подсадная утка»? «Стукач»? Добрый старый профессор Джо, дрянь паскудная, оказался стукачом. Мне даже тошно стало.
      — Дайте мне послушать еще.
      Мне пошли навстречу. Слушал я вполуха, пытаясь в это время вспомнить, что же я еще наболтал такого, что могут сейчас использовать против человечества? Крестовые походы? Рабовладение? Газовые камеры в Дахау? Что же еще я наболтал?
      Трансляция все продолжалась. Еще бы, записывали-то целыми неделями. Мы могли здесь простоять до тех пор, пока у нас ступни не расплющатся.
      — Да, это мой голос.
      — Вы все подтверждаете? Вы не хотите внести поправки либо дополнения?
      — Можно проделать все это сначала? — осторожно спросил я.
      — Если вы так желаете.
      Я хотел уж было сказать, что желаю, что надо всю эту запись стереть, и начать все сначала. Но согласятся ли они? Или сохранят обе записи, чтобы потом их сравнить? Ложь не вызвала бы у меня угрызений совести: «Говори правду и посрами дьявола» — девиз мало подходящий, когда на карту поставлена жизнь твоих близких, твоих друзей и всего человечества. Но сумеют ли они поймать меня на лжи?
      Материня советовала говорить правду и ничего не бояться.
      Но ведь она не на нашей стороне! Нет, на нашей! Надо было отвечать. Но я так запутался, что не мог уже думать. Я ведь пытался рассказать профессору Джо все по правде… Ну, может, я что и притушил, не останавливался подробно на всех страшных газетных заголовках. Но в принципе все говорил по правде.
      Сумею ли я изложить более приемлемую версию сейчас? Позволят ли они мне начать все сначала и проглотят ли состряпанную мной пропаганду? Либо то, что меня уличат во лжи, сверив обе ленты, и погубит род человеческий?
      — Я все подтверждаю.
      — Запись приобщается к делу. Патриция Уайнт Рейсфелд…
      У Крошки на эту процедуру много времени не ушло, она просто последовала моему примеру.
      Машина сказала:
      — Факты обобщены. Исходя из их собственных показаний, это дикий и жестокий народ, склонный ко всякого рода зверствам. Они поедают друг друга, морят друг друга голодом, убивают друг друга. У них совсем нет искусства, а наука самая примитивная, тем не менее их характер так сильно подвержен насилию, что даже столь малый запас знаний энергично используется ими — племенем против племени — чтобы истребить друг друга. Они делают это с таким рвением, что могут в этом преуспеть. Но если, в случае неудачного стечения обстоятельств, им этого не удастся, то со временем они неизбежно достигнут других звезд. Именно этот аспект и должен быть тщательно рассмотрен: как скоро они сумеют достичь нас, если выживут, и каков к тому времени будет их потенциал.
      Голос снова обратился к нам:
      — Это — обвинение против вас, против вашей собственной дикости, сочетаемой с высшим разумом. Что можете вы сказать в свою защиту?
      Глубоко вздохнув, я пытался успокоиться. Я знал, что мы проиграли, но все же считал себя обязанным бороться до конца.
      Я вспомнил, как начинала свою речь Материня.
      — Милорды-собратья!
      — Поправка. Мы не являемся вашими «лордами», и еще не было установлено, что вы ровня нам. Если хотите найти правильную форму обращения, можете называть меня «председатель».
      — Хорошо, мистер председатель, — и отчаянно пытался вспомнить, что говорил своим судьям Сократ. Он знал заранее, что его осудят, так же, как я мы сейчас, но хотя его и заставили выпить сок цикуты, победил все же он, а не судьи.
      Нет! Сократ здесь не подходит — ему нечего было терять, кроме своей собственной жизни, а сейчас речь шла о жизни всего человечества.
      — … вы сказали, что у нас нет искусства. Видели ли вы наш Парфенон?
      — Взорванный в одной из ваших войн?
      — Лучше взгляните на него, прежде чем нас «развернете», потому что иначе много потеряете. Читали ли вы нашу поэзию? «Окончен праздник. В этом представленье актерами, сказал я, были духи. И в воздухе, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они. Вот так, подобно призракам без плоти, когда-нибудь растают, словно дым, и тучами увенчанные горы, и горделивые дворцы и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной»'. ______________________________________________________________________ ' В. Шекспир. «Буря». Акт 4. (Пер. Мих. Донского). ______________________________________________________________________
      Больше я не мог. Рядом всхлипывала Крошка. Не знаю, что заставило меня выбрать этот отрывок, — но говорят, что подсознание никогда не делает ничего случайно.
      — Весьма вероятно, что так и будет, — заметил безжалостный голос.
      — Я думаю, что не ваше дело судить, чем мы занимаемся, если мы не трогаем вас, — я запинался и еле сдерживал слезы.
      — Мы считаем это своим делом.
      — Мы не управляемся вашим правительством и…
      — Поправка: Три галактики не являются правительством; такое обширное пространство и такая разнородность культур не дает правительству возможности функционировать. Мы всего лишь сформировали полицейские районы в целях взаимной защиты.
      — Но, даже если так, мы ведь ничего не делаем вашим полицейским. Мы жили себе на своих собственных задворках, — я, во всяком случае, спокойно гулял на своих собственных задворках, — как появились корабли этих черволицых и начали причинять неприятности нам. Но ведь вам мы ничего плохого не сделали!
      Я остановился, не зная, как быть дальше. Я ведь не мог гарантировать, что весь род человеческий в будущем будет вести себя хорошо; машина знала это, и сам я тоже знал.
      — Вопрос, — снова заговорил сам с собой голос. — Эти существа кажутся идентичными с Древним Народом, учитывая мутационные поправки. В каком районе Третьей галактики находится их планета?
      Машина ответила на собственный вопрос, приводя координаты, ничего не говорящие мне.
      — Но они не принадлежат к Древнему Народу, они эфемерны. В том-то и опасность, они слишком быстро меняются.
      — Не исчез ли в том районе корабль Древнего Народа несколько полураспадов тория-230 назад? Не объяснит ли это тот факт, что образцы не совпали? И твердый ответ:
      — Происходят они от Древнего Народа или нет — значения не имеет. Идет рассмотрение; следует принять решение.
      — Решение должно быть обоснованным и не вызывающим сомнений.
      — Таковым оно и будет. — Бестелесный голос вновь обратился к нам: — Хотите ли вы оба добавить что-либо в свою защиту?
      Я вспомнил их слова о примитивном состоянии нашей науки и хотел возразить, сказать, что всего за два века мы прошли путь от мускульной энергии до атомной, но испугался, что этот факт, наоборот, может быть использован против нас.
      — Крошка, ты ничего не хочешь сказать?
      Резко шагнув вперед, она выкрикнула:
      — А то, что Кип спас Материню, не считается?
      — Нет, — ответил холодный голос, — это несущественно.
      — А должно было бы быть существенным! — Она снова плакала. — Сволочи вы, сволочи трусливые! Гады вы, гадины трусливые! Вы еще хуже черволицых.
      Я дернул ее за руку. Содрогаясь от рыданий. Крошка уткнулась мне головой в плечо и прошептала:
      — Прости меня. Кип. Я не хотела. Я все испортила.
      — Не расстраивайся, малыш. И так уже все было ясно.
      — Имеете ли вы сказать что-нибудь еще? — безжалостно продолжал безликий.
      Я обвел глазами зал. «… и горделивые дворцы и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной…»
      — Только одно, — сказал я яростно. — И не в защиту. Вы ведь не нуждаетесь в нашей защите и в наших оправданиях. Черт с вами, забирайте нашу звезду — вы ведь на это способны. На здоровье! Мы сделаем себе новую звезду, сами! А потом в один прекрасный день вернемся в ваш мир и загоним вас в угол — всех до одного!
      — Здорово, Кип, так их!
      Мои слова не вызвали крика возмущения и в наступившей тишине я вдруг почувствовал себя ребенком, совершившим бестактную ошибку в присутствии взрослых гостей и не знающим, как ее загладить.
      Но отказываться от своих слов я не собирался. Нет, я не думал, конечно, что мы сможем сделать это. Не доросли еще. Но попытаемся уж наверняка. «Умереть, сражаясь» — самое гордое свойство человека.
      — Весьма вероятно, что так и будет, — сказал, наконец, голос: — Вы кончили?
      — Да, кончил. — Со всеми нами было покончено.
      — Кто-нибудь заступится за них? Люди, знаете ли вы расу, согласившуюся бы заступиться за вас?
      Кого мы знаем, кроме себя? Собак, разве что? Собаки, может, и заступятся.
      — Я буду говорить!
      — Материня! — встрепенулась Крошка.
      Неожиданно она очутилась прямо перед нами. Крошка рванулась к ней, но налетела на невидимый барьер. Я взял ее за руку.
      — Спокойно, малыш. Это всего лишь стереоизображение.
      — Милорды-собратья… Вы богаты мудростью многих умов и накопленной сокровищницей знаний. Но я знаю их самих. Да, действительно, они преисполнены буйства, особенно меньшая из них, но не более, чем это естественно для их возраста. Можем ли мы ожидать проявлений зрелой выдержанности от расы, которой предстоит умереть в столь раннем детстве? И разве не свойственно насилие нам самим? Разве не обрекли мы сегодня на смерть миллиарды живых существ? И может ли выжить раса, лишенная стремления к борьбе? Да, правда, эти существа зачастую намного более буйны, чем было бы необходимо и разумно. Но, собратья, ведь они совсем еще дети! Дайте же им время вырасти и понять.
      — Именно этого и следует бояться, — что они вырастут и поймут слишком много, слишком многому научатся. Ваша раса всегда была сверхчувствительной; сентименты мешают вам проявить объективность.
      — Неправда! Мы сострадательны, но отнюдь не глупы. И вы знаете не хуже меня, сколько крайних решений было принято на основании моих показаний. Их было так много, что мне больно о них вспоминать. Но я и впредь не уклонюсь от выполнения долга. Если ветвь больна неизлечимо, она должна быть отсечена. Мы не сентиментальны, мы — лучшие сторожа, когда-либо охранявшие Три галактики, потому что не поддаемся гневу. Мы безжалостно караем зло, но с любовью и терпением относимся к проступкам детей.
      — Вы кончили?
      — Я считаю, что эта ветвь не должна быть срублена!
      Изображение Материни исчезло.
      Снова раздался голос:
      — Кто-нибудь еще?
      — Да!
      Там, где только что стояла Материня, выросла большая зеленая обезьяна. Смерив нас взглядом, она неожиданно сделала сальто мортале и продолжала смотреть на нас, просунув голову между ног.
      — Я им не друг, но я люблю справедливость, чем и отличаюсь от некоторых моих коллег в Совете. — Она несколько раз кувыркнулась через голову. — И, как заметила только что наша сестра, земляне очень молоды. Младенцы моей благородной расы кусают и царапают друг друга — и некоторые даже умирают от этого. Даже я сама когда-то так вела себя. — Она подпрыгнула, приземлилась на руки, оттолкнулась и перевернулась кругом. — Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что я не цивилизованное существо? — Она замерла и продолжала разглядывать нас, почесываясь. — Да, это жестокие дикари, и я не понимаю, как они могут кому-нибудь понравиться, но я считаю, что нужно дать им шанс попробовать!
      Обезьяна исчезла.
      — Хотите ли вы добавить что-либо, прежде чем будет вынесен вердикт? — спросил голос.
      Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Нет, кончайте скорее», — как Крошка зашептала мне в ухо. Я кивнул и заговорил:
      — Мистер председатель, если вердикт будет вынесен против нас, могли бы вы попридержать своих палачей, пока мы не вернемся домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас на Землю за несколько минут.
      Голос ответил не сразу:
      — Зачем вам это? Ведь я объяснил уже, что судят не вас лично. Было договорено, что вам двоим в любом случае сохраняется жизнь.
      — Мы знаем. Но предпочитаем разделить судьбу всех людей у себя дома.
      Снова неуверенная пауза.
      — Хорошо.
      — Достаточно ли фактов для принятия решения?
      — Да.
      — Каково же решение?
      — Человечество будет рассмотрено вновь дюжину полураспадов радия спустя. Но пока человечеству существует угроза от самого себя. Против этой опасности ему будет оказана помощь. В течение испытательного срока за ним будет пристально следить Мать-охранительница. — Голос прочирикал веганское имя Материни. — Территориальный инспектор этого района, которому вменяется в обязанность немедленно информировать Совет о любых зловещих симптомах. Пока же мы желаем человечеству успеха в его долгом пути к вершинам цивилизации. Образцы надлежит возвратить в то пространство-время, откуда они пришли.

Глава 12