«Конечно! Что, по-твоему, мне очень хочется здесь оставаться?»
— Я ведь останусь с тобой.
«Прекрати болтовню. Я из-за тебя со счета сбиваюсь. Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…»
Мы продолжали ползти.
«Уже сотня. Начнем отсчитывать вторую. Сто один… Сто два… Сто три…»
— Мне становится лучше, Оскар. Теплее.
«Что?»
— Теплее, говорю, становится.
«Ты не тепло чувствуешь, дубина ты стоеросовая, это ты замерзаешь насмерть. Ползи быстрее! Нажми подбородком на клапан. Добавь воздуха. Ну же, нажми!»
Я слишком устал, чтобы спорить. Я нажал клапан раза три-четыре, почувствовал, как воздух струей ударил мне в лицо.
«Двигаемся быстрее! Тоже скажет, тепло ему становится! Сто девять… сто десять… сто одиннадцать… сто двенадцать, да живее же ты!»
На двухстах я сказал, что должен отдохнуть.
«Черта с два!»
— Но я не могу больше! Дай отдохнуть хоть немного!
«Что, полежать захотелось? А с Крошкой что будет? Она ведь там, ждет тебя. И уже перепугалась, потому что тебя так долго нет. Что с ней будет, ну-ка, отвечай!»
— Попробует надеть скафандр Тима.
«Верно! В случае подачи идентичных ответов предпочтение отдается участнику, отправившему ответ первым. Куда же она пойдет в скафандре Тима, скажи на милость?»
— Э-э-э… К выходу из туннеля, наверное. А там ветер достанет и ее.
«Вот-вот, и я про то же. Вся семья, наконец, соберется вместе. Ты, я, Материня, Крошка. Очень милая семейная могилка получится».
«Давай, братец, давай. Ползи. И считай: двес-пять, двес-шесть, двес-семь…»
Падения я не помню. Не помню даже, чем казался «снег». Помню только чувство радости, что счет кончился и можно отдохнуть.
Но Оскар отдохнуть не давал.
«Кип! Вставай, Кип! Надо вскарабкаться обратно на дорогу».
— Исчезни!
«С радостью исчез бы отсюда, да не могу. Вот, смотри, прямо перед твоим носом. Цепляйся за край дороги и карабкайся наверх. Подумаешь дело, придется ползти чуть больше».
С трудом приподнявшись, я увидел край дороги в двух футах над моей головой. Я снова рухнул на «снег».
— Слишком высоко, — прошептал я. — Все, Оскар,. нам конец.
«Да? — фыркнул он. — А кто. это несколько дней назад ругал маленькую девочку, слишком уставшую, чтобы подняться на ноги? „Командир Комета“, так,. что ли? Правильно я повторил имя? Или, как там его еще звали, — „Гроза космических дорог“?.. Можно получить у вас автограф, командир, прежде чем отойдете ко сну? Мне как-то раньше не доводилось знакомиться с космическими пиратами… которые крадут корабли и маленьких девочек».
— Это нечестно!
«Ладно, ладно, я вполне понимаю, когда мне показывают на дверь. Но выслушай еще кое-что напоследок — в одном ее мизинце больше силы воли, чем во всем твоем теле, ленивая и лживая толстая свинья! Прощай! Можешь не просыпаться».
— Оскар! Не уходи!
«Ну, так если ты не можешь достать край дороги руками, возьми молоток, попробуй зацепиться им, подтянуться».
Я моргнул. Может, и вправду получится. Я пошарил рукой по поясу, решив, что молоток у меня всетаки есть, хотя рукой я его и не чувствовал, и отцепил его. Потом поднял его обеими руками, зацепился за край дороги и подтянулся.
И этот идиотский молоток разлетелся точно так же, как веревка. А ведь был сделан он не из гипса, а из инструментальной стали.
Вот тогда я разозлился по-настоящему. Я сел, перевалил через край оба локтя, застонал, напрягся так, что меня в пот бросило, и… перевалился на дорогу всем телом.
«Вот молодец! Можешь больше не считать, просто ползи на свет».
Передо мной маячил туннель. Но я задыхался, поэтому решил надавить подбородком на клапан. Безрезультатно.
— Оскар! Клапан заело! — Я попробовал снова.
Оскар ответил не сразу:
«Нет, брат, клапан не заело. Замерзли воздуховоды».
— Мне нечем дышать!
Опять он ответил. Не сразу, но решительно:
«У тебя полный скафандр воздуха. Этого более, чем достаточно на оставшиеся несколько футов».
— Мне не доползти.
«Ты дополз уже до того места, где лежит Материня. Ползи дальше!»
Я поднял голову. Точно, вот она! Я полз и полз, и ее тело росло перед глазами. Наконец, я выдавил:
— Все, Оскар, дальше мне не проползти.
«Боюсь, что теперь ты прав. Подвел я тебя… Но спасибо, что ты меня там не оставил».
— Ты меня не подвел… ты молодец… просто я не справился…
«Оба мы не справились… Но доказали, что старались изо всех сил, это уж точно! Прощай, партнер!»
— Прощай!
Я сумел проползти еще два шага и уткнулся лицом прямо в голову Материни.
Она улыбалась.
— Здравствуй, Кип, сынок.
— Извините, Материня, я не справился до конца…
— Что ты. Кип, что ты! Ты все сделал.
— То есть как?
— Мы с тобой справились вместе.
Я долго-долго обдумывал это.
— И вместе с Оскаром.
— И вместе с Оскаром, разумеется.
— И с Крошкой.
— Конечно, как же без нее. Мы справились все вместе. А теперь можно отдохнуть, милый.
— Спок ночи… Материня.
Но отдых выдался чертовски короткий. Только я закрыл глаза, чувствуя себя счастливым и согревшимся, потому что Материня думала, что я справился, как за плечо меня затрясла Крошка и прислонилась своим шлемом к моему.
— Кип! Кип! Вставай, Кип, вставай, пожалуйста!
— А? Что? Зачем?
— Затем, что я не могу тебя нести! Я пробовала, но не могу. Ты слишком большой!
Я поразмыслил над этим. Разумеется, нести меня ей не под силу, с чего это ей вообще взбрела в голову такая идиотская мысль — меня нести? Я же вдвое больше, это я ее понесу… как только переведу дух.
— Вставай, Кип! Пожалуйста! — Она плакала навзрыд.
— Да ну что ты, маленькая, конечно, встану, раз ты так хочешь, — сказал я ласково.
Вставал я с гигантским трудом и, не помоги она мне, упал бы снова. Когда я окончательно поднялся на ноги, она помогла мне выровняться.
— Повернись кругом. Пошли.
Но ей все равно почти что пришлось нести меня, подставив плечи мне под правую руку и подталкивая. Каждый раз, когда мы подходили к порогу сорванных взрывом панелей, она либо помогала мне переступить через него, либо просто проталкивала вперед.
Наконец, мы достигли шлюза, и Крошка пустила в него воздух с внутренней стороны. Она отпустила меня, и я сполз на пол. Когда открылась внутренняя дверь, она обернулась ко мне, чтобы что-то сказать… и быстро начала снимать с меня шлем.
Я глубоко вздохнул. Голова закружилась и свет замерцал в глазах.
Крошка сказала, глядя на меня:
— Как ты себя чувствуешь?
— Я? Нормально. С чего бы мне чувствовать себя иначе?
— Давай я помогу тебе пройти в дверь.
Я не мог понять, зачем мне нужно помогать, но оказалось, что без ее помощи я действительно не смог бы двигаться. Крошка усадила меня на пол подле двери спиной к стене — я не хотел ложиться.
— Я так перепугалась. Кип!
— Почему?
Я никак не мог понять, почему она перепугалась. Разве Материня не сказала, что у нас все в порядке?
— Перепугалась, и все. Не надо было мне позволять тебе выходить.
— Но ведь надо было установить маяк.
— Да, но… А ты его установил?
— Конечно. Материня очень обрадовалась.
— Да, я уверена, что она обрадовалась бы, — сказала Крошка хмуро.
— Она и обрадовалась.
— Хочешь чего-нибудь? Помочь тебе снять скафандр?
— Ммм… пожалуй, пока нет. Ты не принесешь мне воды?
— Одну минуту!
Крошка вернулась с водой. На самом деле я не так хотел пить, как мне казалось, от воды мне даже стало нехорошо. Крошка смотрела на меня, а потом спросила:
— Можно я тебя на немножко оставлю одного? Тебе не будет плохо?
— Да ну, что ты.
Мне, конечно, было плохо, все тело начинало болеть, но она все равно ведь ничего не сможет с этим сделать.
— Я быстро.
Крошка начала застегивать шлем, и я с отвлеченным любопытством заметил, что она одета в свой собственный скафандр — мне почему-то казалось, что на ней был скафандр Тима. Я услышал, что она идет к шлюзу, и понял, куда она направилась и зачем. Я хотел сказать ей, что Материне лучше было оставаться там, потому что здесь она может… может… Даже сам с собой я не хотел думать, что ее тело начнет здесь разлагаться.
Но Крошка уже ушла.
Вряд ли она отсутствовала больше пяти минут. Но точно не знаю, потому что сидел с закрытыми глазами и как-то ни на что не реагировал. Потом увидел, как открылась внутренняя дверь, и в ней показалась Крошка, неся Материню в руках.
Крошка положила Материню на пол в той же позе, в которой я видел ее в последний раз, потом сняла свой шлем и заплакала.
Встать я не мог — слишком болели ноги. И руки тоже.
— Крошка, милая… не плачь, пожалуйста. Этим не поможешь.
Она подняла голову.
— Все, я уже отплакалась. Больше не буду.
Больше она не плакала.
Сидели мы долго. Крошка опять предложила помочь мне снять скафандр, но попытка вылезти из него вызвала такую боль, особенно в руках и ногах, что я попросил ее перестать. Она забеспокоилась.
— Ой, Кип, кажется, ты их отморозил.
— Возможно. Но теперь ничего не поделаешь, — я скорчился от боли и сменил тему. — Где ты нашла свой скафандр?
— А-а… — На лице Крошки появилось возмущенное выражение, тут же сменившееся почти веселым. — Ни за что не догадаешься! Внутри скафандра Джока.
— Действительно, не догадался бы. Прямо как «утраченное письмо».
— Как что?
— Да нет, ничего. Просто как-то не думал, что Черволицый обладал чувством юмора.
Вскоре после этого мы пережили еще одно землетрясение, очень сильное. Будь здесь люстры, они заплясали бы, а пол заходил ходуном.
— Ой! Почти так же сильно, как в прошлый раз, — вскрикнула Крошка.
— Пожалуй, намного сильнее. То, первое, было совсем слабое.
— Да нет, я о том, которое случилось, когда ты ушел наружу.
— Разве тогда было землетрясение?
— Разве ты его не почувствовал?
— Нет, — я пытался вспомнить. — Может быть, оно-то и cбpocилo меня в «снег».
— Ты свалился с дороги? Кип!
— Ничего, обошлось. Оскар мне помог.
Еще толчок. Я не обратил бы внимания, но меня сильно тряхнуло и боль в теле резко усилилась. Тряхнуло достаточно сильно, чтобы туман в голове рассеялся, и я понял, что нет нужды так страдать от боли.
Ну-ка, ну-ка, лекарство у меня справа, а запас кодеина чуть дальше.
— Крошка? Ты не принесешь мне еще немного воды?
— Конечно, принесу.
— Я хочу принять кодеин. Но от него я могу заснуть. Можно?
— Ты обязательно должен поспать, если сможешь. Сон тебе необходим.
— Пожалуй, да. Который час?
Она ответила, а я не поверил своим ушам.
— Неужели прошло больше двенадцати часов?
— С чего?
— С того, как все это началось.
— Не понимаю. Кип. — Она недоуменно посмотрела на часы. — Я нашла тебя ровно полтора часа назад, а к тому времени и двух часов не прошло, как Материня установила бомбы.
Поверить в это я тоже не мог, но Крошка уверяла, что она права.
От кодеина мне стало намного лучше, и я начал засыпать, когда Крошка спросила:
— Ты чувствуешь запах. Кип?
Я принюхался.
— Как будто спички на кухне зажигают?
— Вот именно. Похоже, что и давление падает. Закрой лучше шлем, Кип, если засыпаешь.
— Ладно. И ты свой тоже закроешь?
— Да. Мне кажется, что герметизация нарушена.
— Возможно, ты права.
И как ей не быть нарушенной от всех этих толчков и взрывов? Но, хотя я и понимал, что это значит, я слишком устал и слишком плохо себя чувствовал, чтобы волноваться. Да и наркотик уже начинал действовать.
Сейчас, или месяц спустя — какая разница? Материня ведь сказала, что все в порядке.
Крошка застегнула наши шлемы, мы проверили радиосвязь, и она села лицом ко мне и к Материне. Она долго молчала. Потом я услышал:
— "Крошка" «Майскому жуку».
— Слушаю, Крошка.
— А все-таки, по большей части было очень здорово, правда, Кип?
— А? — Я поднял глаза, посмотрел на манометр и увидел, что воздуха у меня осталось часа на четыре.
— Ну, конечно. Крошка, было просто первый сорт. Ни за что на свете не отказался бы от такого приключения.
Она вздохнула.
— Я просто хотела знать, что ты не сердишься на меня. А теперь спи.
Я действительно почти уже уснул, как вдруг увидел, что Крошка вскочила на ноги и услышал в наушниках ее голос:
— Кип! Кто-то открывает дверь!
Я мгновенно проснулся, поняв, что это означает. Почему они просто не оставят нас в покое? Дали бы спокойно дожить несколько часов.
— Спасибо, Крошка. Вез паники. Отойди к дальней стене. Оружие с собой?
— Да.
— Бей их одного за другим, когда начнут входить.
— Тебе нужно отодвинуться. Кип. Ты как раз между ними и мной.
— Не могу встать. — Я давно уже не то, что двигаться, просто руками пошевелить не мог. — Включи на слабую мощность, тогда ничего страшного, если меня заденет. Делай, что тебе говорят! Быстро!
— Да, Кип.
Она изготовилась к бою и замерла.
Открылась внутренняя дверь, в проеме появилась фигура. Я увидел, что Крошка целится, и… завопил:
— Не стреляй!
Но не успел еще я крикнуть, как она бросила оружие и рванулась вперед.
Это были соплеменники Материни.
Двое из них несли Материню, но потребовалось шестеро, чтобы нести меня.
Они все время успокаивающе пели, пока мастерили носилки. Прежде чем меня подняли, я принял еще одну таблетку кодеина, потому что даже при их ласковой аккуратности каждое движение причиняло мне боль. Долго нести меня им не пришлось, потому что их корабль приземлился прямо у входа в туннель, без сомнения раздавив дорогу, по которой я полз. Во всяком случае, мне хотелось так думать.
Когда, наконец, мы оказались в полной безопасности, Крошка раскрыла мне шлем и расстегнула молнии на груди скафандра.
— Они просто чудо из чудес, правда. Кип?
— Ага, — в голове стоял туман от наркотика, но чувствовал я себя лучше. — Когда стартуем?
— Уже стартовали.
— Они везут нас домой? Не забыть бы сказать мистеру Чартону, что его кодеин мне здорово помог.
— О, боже, что ты! Мы летим на Вегу.
Я потерял сознание.
Глава 9
Мне снилось, что я дома; но от этих звуков проснулся рывком:
— Материня!
— Доброе утро, сынок. Очень рада, что тебе лучше.
— Я себя чувствую просто чудесно. Прекрасно выспался и… — Уставившись на нее во все глаза, я выпалил: — Но ведь вы же умерли! — Это вырвалось само собой.
Ответ ее звучал ласково, с оттенком мягкой шутки, как обычно поправляют детей, проявивших естественную детскую бестактность:
— Нет, милый, я просто замерзла. Я не такая хрупкая, как тебе, судя по всему, кажется.
Моргнув от удивления, я снова впился в нее глазами:
— Так это был не сон?
— Нет, это был не сон.
— Я думал, что вернулся домой, и… — попытавшись сесть, я сумел лишь поднять голову. — Но ведь я дома! — Мы были в моей комнате! Слева стенной шкаф для одежды, за спиной Материни — дверь в холл, справа мой письменный стол, заставленный книжками, и вымпел нашей школы над ним; окно, в которое стучит ветками старый вяз, и листья его, пронизанные солнечным светом, шевелит ветерок.
И моя любимая логарифмическая линейка лежала там, где я ее оставил. В голове пошло кругом, но я во всем разобрался. Все произошло наяву, а глупый конец — полет на Вегу — примерещился во сне от кодеина.
— Вы привезли меня домой?
— Мы привезли тебя домой. В твой второй дом. Ко мне. — Кровать подо мной заходила ходуном. Я хотел вцепиться в нее, но руки не двигались. Материня продолжала: — Ты нуждался в своем гнезде, и мы тебе его приготовили.
— Я ничего не могу понять, Материня.
— Мы знаем, что в своем гнезде птица легче выздоравливает. И постарались воссоздать твое.
В том, что она пропела, не было, конечно, ни «птицы», ни «гнезда», но даже в полном издании словаря Вебстера вы вряд ли найдете более подходящие эквиваленты.
Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вздох. Я все понял — ведь что-что, а объяснять она умела. Я был не у себя дома, не в своей комнате, — это просто очень похожая имитация. Но я все еще не пришел в себя.
Присмотревшись повнимательней, я удивился, как мог так ошибиться.
Свет падал в окно не с той стороны, как обычно. На потолке не было заплаты, которая появилась с тех пор, как я мастерил себе на чердаке тайное убежище и пробил молотком штукатурку. Книги стояли слишком ровно и казались слишком чистыми, как конфетная коробка. Я не узнавал переплеты.
Общий эффект был потрясающе удачен, но детали не удались.
— Мне нравится эта комната, — пропела Материня, — она похожа на тебя, Кип.
— Материня, — спросил я слабым голосом, — как вам это удалось?
— Мы расспросили тебя. И Крошка помогла.
Но ведь Крошка никогда не видела моей комнаты, подумал я, но потом сообразил, что она видела достаточно американских домов, чтобы выступать в роли консультанта по их оформлению.
— Крошка здесь?
— Она скоро придет.
Раз и Материня, и Крошка были со мной, дела обстояли явно неплохо. Вот только…
— Материня, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Положив мне на лоб свою маленькую теплую лапку, Материня склонилась надо мной так, что я ничего не видел, кроме ее глаз.
— Ты очень сильно пострадал. Но сейчас ты выздоравливаешь. Не волнуйся.
Если Материня говорит «не волнуйся», то волноваться не о чем. Тем более, что делать стойку на руках у меня настроения не было. Мне вполне хватало того, что я мог смотреть в ее глаза. В этих глазах можно было утонуть, можно было нырнуть в них и плавать.
— Хорошо, Материня. — Тут я вспомнил кое-что еще. — Скажите… вы ведь замерзли?
— Да.
— Но… Но ведь вода, замерзая, разрывает живые клетки. Во всяком случае, так принято считать.
— Мое тело никогда не даст этому случиться, — ответила она, поджав губы.
— Вот как… — Я подумал немного. — Только меня в жидкий воздух не суйте! Я для этого не создан.
Опять в ее песне послышался снисходительный юморок.
— Мы постараемся тебе не повредить, — она выпрямилась. — Я чувствую Крошку.
Раздался стук, — еще одно несоответствие, он не был похож на стук в легкую внутреннюю дверь, — и послышался голос Крошки:
— Можно войти? — Ждать ответа она не стала (сомневаюсь, чтобы это вообще входило в ее привычки), а вошла прямо вслед за вопросом.
Помещение, которое я увидел в открывшуюся дверь, выглядело как верхний холл в нашем доме. Здорово они поработали!
— Входи, милая!
— Конечно, можно, Крошка! Ты ведь уже вошла!
— Не ехидничай.
— Чья бы корова мычала… Привет, малыш!
— И тебе привет.
Материня скользнула в сторону.
— Долго не задерживайся. Крошка. Его нельзя утомлять.
— Не буду, Материня.
— До свиданья, мои дорогие.
— Когда в моей палате приемные часы? — спросил я.
— Когда она разрешит.
Крошка стояла, уперев кулаки в бедра, и разглядывала меня. Впервые за все время нашего знакомства она была отмыта дочиста: щеки еще розовые от щетки, пышные волосы — может, она и впрямь будет хорошенькой лет через десять. Одета она была как обычно, но одежда выглядела свежей, все пуговицы на месте и дыры искусно заделаны.
— Так-так, — сказала она, вздохнув. — Похоже, что тебя еще можно будет не выбрасывать на свалку.
— Я-то в кондиции. А ты как?
Крошка сморщила носик:
— Слабый укус мороза. Ерунда. А вот ты разваливался на части.
— Ну да?
— Не могу подробно описать твое состояние, потому что для этого придется употреблять слова, которые мама сочла бы «неженственными».
— А к этому мы очень непривычные.
— Не язви. Все равно не умеешь.
— А ты не позволишь попрактиковаться на тебе?
Крошка собралась уже было ответить в свойственной ей манере, но, запнувшись вдруг на полуслове, улыбнулась и подошла поближе. На один неловкий момент мне даже показалось, что она хочет меня поцеловать. Но она только расправила простыни и сказала серьезно:
— Да нет, умеешь, и еще как. Ты можешь язвить, быть противным, жестким, и ты можешь ругать меня и как угодно наказывать, и я даже не пикну. Да что там, я готова спорить, что ты сможешь даже поспорить с Материней.
Поспорить с Материней? Я не мог даже представить себе, что у меня может возникнуть подобное желание.
— Какая ты стала благонравная, — улыбнулся я, — нимб прямо так и светится.
— Если бы не ты, мне и вправду пришлось бы обзаводиться нимбом. Или, что более вероятно, узнать, что недостойна его.
— Да? А я помню, что кто-то росточком с тебя нес меня по туннелю почти как куль с углем.
— Это неважно, — увильнула она от ответа, — важно то, что ты установил маяк.
— Что ж, останемся каждый при своем мнении. Однако там было холодно. — Я решил сменить тему, потому что нам обоим стало неловко. Ее слова о маяке кое-что мне напомнили. — Крошка, а куда мы попали?
— То есть как— «куда»? Мы в доме Материни, — оглянувшись, она добавила: — О, я совсем забыла, Кип, это вовсе не твоя…
— Знаю, знаю, — отвечал я нетерпеливо, — это имитация. Сразу видно.
— Сразу? — расстроилась Крошка. — А мы так старались.
— Да нет, получилось просто здорово. Не представляю даже, как вы сумели добиться такого сходства.
— У тебя очень хорошая память. Кип. Ты фиксируешь подробности, как фотоаппарат.
И наверное, эти подробности сочились из меня, как из дырявого мешка, добавил я про себя. Хотел бы я знать, что я еще наболтал в присутствии Крошки. Я даже спросить ее об этом постеснялся — должна же быть у мужчины своя личная жизнь.
— И тем не менее — это имитация, — продолжал я вслух. — И я знаю, что мы в доме Материни, но не знаю, где этот дом.
— Но ведь я говорила тебе, — вытаращила глаза Крошка. — Может, ты не расслышал? Ты был очень сонный.
— Да нет, расслышал, — сказал я с усилием. — Кое-что. Но не понял. Мне показалось, будто ты сказала, что мы летим на Вегу.
— Думаю, что в наших каталогах это место называется «Вега-пять». Но они здесь зовут его… — Крошка запрокинула голову и воспроизвела звук, напомнивший мне тему вороны из «Золотого Петушка». — Но это я не могла тогда произнести. Поэтому сказала тебе «Вега», что было ближе всего к истине.
Я снова попытался сесть, и снова не смог.
— Вот это да! Стоит перед тобой человек и сообщает, что мы на Веге! То есть, я хочу сказать, на одной из ее планет!
— Но ведь ты не предлагал мне сесть!
Я пропустил мимо ушей этот «крошкизм», потому что смотрел на «солнечный свет», льющийся в окно.
— Это свет Веги?
— Нет, это искусственный свет. Настоящий яркий свет Веги выглядит призрачным. Вега ведь в самом верху диаграммы Герцшпрунга-Рессела', ______________________________________________________________________ ' Диаграмма Герцшпрунга-Рессела выражает связь между светимостю и
температурой звезд. На этой диаграмме близкие по физическим
свойствам звезды занимают отдельные области: сверхгиганты, гиганты,
субгиганты, звезды главной последовательности: субкарлики, карлики
и белые карлики. ______________________________________________________________________ если ты помнишь.
— Да? — Спектрального класса Веги я никогда не знал. Как-то не думал, что он может мне пригодиться.
— Да. Будь очень осторожен. Кип, когда начнешь ходить. За десять секунд можно схватить больше загара, чем за всю зиму в Ки Уэсте', а _____________________________________________________________________ ' Ки Уэст — модный курорт на островах Флорида-Кис (Флорида, США). ______________________________________________________________________ десяти минут достаточно, чтобы зажариться насмерть.
Сдается мне, что у меня есть особый дар попадать в трудные климатические условия. Интересно, к какому спектральному классу относится Вега? Класс "A"? Или "B"? Наверное, "B". Из классификации я помнил только, что она большая и яркая, больше Солнца, и очень красиво смотрится в созвездии Лиры'. Но как, во имя Эйнштейна, мы попали сюда? ______________________________________________________________________ ' Вега (Альфа Лиры) — звезда спектрального класса B, нулевой звездной
величины, одна из самых ярких звезд Северного полушария неба. Вега,
Денеб и Альтаир образуют так называемый большой летний треугольник и
хорошо видны летом. ______________________________________________________________________
— Ты случайно не знаешь. Крошка, как далеко от нас Вега? То есть, как далеко от нас Солнце, я хотел сказать.
— Знаю, конечно, — фыркнула она презрительно. — В двадцати семи световых годах.
Ничего себе!
— Крошка, возьми-ка мою логарифмическую линейку. Ты умеешь ею пользоваться? А то меня руки не слушаются.
— Зачем тебе линейка?
— Хочу вычислить расстояние в милях.
— Я тебе без линейки вычислю.
— С линейкой и быстрее, и точнее. Слушай, если ты не умеешь ею пользоваться, то скажи, не стесняйся. Я в твоем возрасте тоже не умел. Я тебя научу.
— Вот еще! — возмутилась Крошка. — Конечно, умею! Что я, дурочка, по-твоему? Просто я и так считать могу. — Губы ее беззвучно зашевелились: — 159 000 000 000 000 миль.
Я припомнил, сколько миль в световом году, и наскоро прикинул цифру в голове… Да, слишком много ночей, слишком много долгих-долгих миль…
— Похоже, ты права, — сказал я.
— Конечно, права, — ответила Крошка. — Я всегда права!
— Вот это да! Ходячая энциклопедия с косичками!
Крошка всхлипнула:
— Я же не виновата, что я гений.
Это заявление открывало широкие возможности, и я уже собирался ткнуть ее носом кое-куда, но вовремя заметил, как она расстроилась.
Я вспомнил слова отца: «Некоторые люди пытаются доказать, что „среднее“ лучше, чем „самое лучшее“. Им доставляет удовольствие подрезать крылья другим, потому что они бескрылы сами; они презирают интеллект, потому что напрочь его лишены». Тьфу!
— Извини, Крошка, — попросил я смиренно. — Конечно, ты в этом не виновата. Так же, как я не виноват в том, что я не гений, или в том, что я большой, а ты маленькая.
Она повеселела.
— Пожалуй, я снова начала выпендриваться. — Она покрутила пуговицу. — Или просто решила, что ты меня понимаешь… Как папа.
— Ты мне льстишь. Сомневаюсь, чтобы я был способен тебя понимать, но теперь, по крайней мере, буду стараться.
Она все крутила пуговицу.
— Ты ведь и сам очень умный. Кип. Но ведь ты не можешь этого не знать?
— Будь я умный, попал бы я сюда? — усмехнулся я. — Слушай, Крошка, ты не против, если мы все же проверим цифру на линейке? Из чистого любопытства.
Еще бы — за двадцать семь световых лет и Солнца не увидишь. Звезда-то, прямо скажем, довольно заурядная.
— Видишь ли. Кип, от нее не очень-то много прока, от этой линейки.
— Что? Да это лучшая линейка, которую вообще можно купить…
— Кип, прошу тебя! Это же не линейка, это просто часть стола.
— Вот как? — Я был обескуражен. — Извини, совсем забыл. Слушай, а этот холл за дверью, он, наверное, простирается не очень далеко?
— Оформили только ту часть, которую видно с твоей кровати при открытой двери. Но, будь у нас достаточно времени, мы и линейку бы сделали. Они в логарифмах разбираются, и еще как!
«Достаточно времени». Вот что меня беспокоило.
— Крошка, но как долго мы летели сюда?
Двадцать семь световых лет, надо же! Даже со скоростью света… Что ж, путешествие по законам Эйнштейна может показаться быстрым мне, но не Сентервиллю. Отец к тому времени может уже умереть! Отец ведь старше мамы, старше настолько, что годится мне в дедушки.
И еще двадцать семь лет на обратный путь… Ему уже будет за сто лет; даже мама может уже умереть к тому времени.
— Сколько времени летели сюда? — переспросила Крошка. — Да нисколько.
— Нет, нет, я понимаю, что так кажется. Ты не стала старше, а у меня не прошло еще обморожение. Но ведь на путь сюда ушло по меньшей мере двадцать семь лет, верно?
— О чем ты говоришь. Кип?
— Об уравнениях относительности, ты ведь слышала о них?
— А, вот оно что! Слышала, конечно. Но здесь они не подходят. В данном случае, путешествие не занимает никакого времени совсем. Ну, конечно, потребовалось минут пятнадцать, чтобы выйти из атмосферы Плутона, да столько же, чтобы пройти атмосферу и приземлиться здесь. А так, — фьить! — И все. Нуль!
— Но со скоростью света…
— Да нет, Кип. — Крошка нахмурилась, затем лицо ее озарила улыбка. — А сколько прошло времени с момента, как ты установил маяк, до того, как они нас спасли?
— Что? — До меня дошло вдруг значение ее слов.
Папа не умер! Мама даже поседеть не успела! — Что-то около часа!
— Немногим больше. Но они прилетели бы и раньше, если бы не пришлось готовить к вылету корабль… Тогда они нашли бы тебя в туннеле, а не я. Сигнал маяка они получили в то же мгновение, как ты его включил. Полчаса ушло на подготовку корабля, что очень рассердило Материню. Вот уж никогда не подумала бы, что она способна сердиться. Положено, видишь ли, чтобы дежурный корабль всегда был готов к мгновенному старту по ее вызову.
— Каждый раз, когда она хочет?
— Материня может в любое время реквизировать любой корабль — она очень важная особа. А потом полчаса маневрирования в атмосфере — и все дела. Все происходит в реальном времени, и никаких парадоксов.
Я напряженно пытался переварить это. Двадцать семь световых лет они покрывают за час, да еще получают выговор за опоздание при этом. Этак соседи по кладбищу дадут доктору Эйнштейну прозвище «Вертушка-Альберт».
