5

День был жарким, обувь липла к асфальту. Сверху, из кондиционеров, на пешеходов капал концентрированный пот. Казалось, Токио соскользнет с материковой суши и, шипя, упадет в океан. Я увидела газетный киоск и купила там банку холодного зеленого чая и кокосовую шоколадку, тут же растаявшую на языке. Прихлебывая из банки, заковыляла по улице и вскоре, почувствовав себя немного лучше, села в метро и поехала в битком набитом вагоне с ослепительно чистыми пассажирами. Мой грязный кардиган терся об их накрахмаленные рубашки. Я заметила, что в Токио от людей не пахнет. Забавно. Я не чувствовала их запаха, а они почти не разговаривали. Поезда были переполненными и молчаливыми. Казалось, едешь в вагоне с тысячью манекенов.

Дом Джейсона находился в районе, называвшемся Такаданобаба — «поле для верховых лошадей». Поезд остановился, и я осторожно вышла на платформу. С любопытством оглянулась по сторонам, засмотревшись на постеры с рекламой машин и энергетических напитков. Кто-то налетел на меня, и началась цепная реакция — остальная толпа стала спотыкаться и валиться друг на друга. Запомни — в обществе существуют правила, которые принято соблюдать.

Вышла из подземки. Улицы забиты студентами из университета Васэда. Возле городского банка свернула на главную дорогу, и неожиданно все изменилось. Я оказалась в старом Токио. Исчез электронный рев рекламы, здесь было тихо. Позади небоскребов прохладный лабиринт кривых маленьких улочек. Затаив дыхание, стала озираться: поразительно, здесь все, как на картинках моих книг! Кривые деревянные хижины устало подпирали друг друга. Гниющие разбитые здания пережили десятки землетрясений, пожаров, бомбежек. В узких проходах между домами сбились в толпу сочные, каннибальского вида растения.

Дом Джейсона оказался самым большим, самым старым и самым дряхлым. Он занимал перекресток двух маленьких улиц. Окна нижнего этажа были заколочены досками. Тропические растения, пробив асфальт, вылезли наружу и вскарабкались по стене. Эта картина напомнила мне сказку о Спящей красавице. На второй этаж вела наружная лестница, защищенная от непогоды прогнившей пластмассовой крышей. К низкой деревянной двери прикреплен старинный звонок.

Я точно помню, как был одет Джейсон, когда он отворил мне дверь. На нем была рубашка оливкового цвета, потрепанные незашнурованные башмаки со смятыми задниками. На запястье вязаный браслет. В руке он держал запотевшую серебристую банку пива с надписью «Асахи» на боку. Я взглянула на его освещенное солнцем лицо. У него была чистая гладкая кожа. Похоже, он много времени проводил на улице. В мозгу вспыхнули слова: «Он очень красив».

— Эй, — удивился он, увидев меня. — Привет, чудачка. Ты передумала? Насчет комнаты?

Я посмотрела на дом.

— Кто еще здесь живет?

Он пожал плечами.

— Я. Две девушки из ночного клуба. Несколько привидений. Честно говоря, точного их количества не знаю.

— Привидения?

— Да, так все говорят.

Я помолчала, глядя на черепичные крыши, на их перевернутые свесы, украшенные щербатыми драконами и дельфинами. Дом казался больше и темнее, чем его соседи.

— Хорошо, — сказала я и подняла сумку. — Ничего не имею против привидений. Я хочу здесь жить.

Он не предложил поднести мне сумку, да я и не знаю, как поступила бы в этом случае. Я пошла за ним по лестнице. Гулкое эхо подхватывало наши шаги на чугунных ступенях.

— Нижний этаж закрыт, — сказал он, махнув банкой в сторону заколоченных окон. — Туда входа нет. Мы живем наверху, поэтому будешь ходить по этой лестнице.

На площадке остановились. Я увидела мрачную галерею, окна закрыты ставнями. Галерея отходила направо и налево. С нашего места в обоих направлениях просматривалось ярдов пятнадцать. Мне казалось, что длинные пыльные коридоры исчезали в прохладных затененных частях Токио. Был полдень, и в доме царила тишина.

— Большая часть комнат закрыта. Земельные сделки в Токио после кризиса накрылись, но владелец участка все еще пытается заключить контракт. Если дело выгорит, дом снесут, построят высотку, и рента будет соответствующей. — Джейсон скинул башмаки. — Тебе придется смириться, если дом вдруг обвалится тебе на голову. — Он указал в сторону правого коридора. — Девушки живут в этом крыле. Целый день лежат в постели. Русские. После того как упал занавес, русские разбежались по всей планете. Должно быть, не знали, что в Японии кризис. Здесь, — он подтолкнул ко мне потрепанные тапочки и смотрел, как я переобувалась: сняла свои твердые шнурованные туфли и взяла тапки. — Натерли? — Он указал на туфли. — Похоже, они неудобные.

— Да. У меня волдыри.

— Больше нечего надеть?

— Нет.

— А что в сумке? Кажется, она тяжелая.

— Книги, — ответила я.

— Книги?

— Да.

— Что за книги?

— Книги с картинками.

Джейсон засмеялся. Он зажег сигарету и, улыбаясь, смотрел, как я надеваю тапки. Я одернула кардиган, пригладила руками волосы, встала перед ним, и он снова рассмеялся.

— Ну, — сказал он, — а как тебя зовут?

— Грей.

— Грей. Что же это за имя такое?

Я замялась. Так странно было оказаться в месте, где тебя никто не знает. Я вздохнула и напустила на себя небрежный вид.

— Это моя фамилия. Меня всегда называли по фамилии.

Джейсон повел меня по правому крылу коридора, останавливаясь и показывая предметы, мимо которых мы проходили. Дом производил удивительно мягкое и органичное впечатление. Полы накрыты соломенными татами. По одной стене коридора шли двери; противоположную стену, начиная с уровня талии и выше, скрывали изношенные деревянные экраны.

— Ванная комната традиционна: нужно садиться на корточки. Думаю, ты это сможешь? — Он окинул меня взглядом. — На корточки? Это значит — поливаться из ведра. Ты знаешь, что жить в Японии — значит делать все по-другому?

Прежде чем я смогла ответить, он повернулся к другой стороне коридора и отодвинул ставню. В темное стекло хлынуло солнце.

— Кондиционеры вышли из строя, так что летом приходится держать ставни закрытыми.

Мы встали у окна и посмотрели вниз, на закрытый сад. Он был похож на джунгли, растения доставали до окон второго этажа. Стены растрескались, толстые листья хурмы затеняли солнечный свет. Я положила руки на подоконник, прижалась носом к стеклу. С другой стороны сада увидела торцовую стену белого небоскреба.

— Соленое здание, — сказал Джейсон. — Не знаю, почему его так назвали, должно быть, имя перешло по наследству от прежнего строения.

Я готова была отвернуться, когда заметила почти в ста футах отсюда, над вершинами деревьев, красную черепичную крышу, купающуюся в жарком солнце.

— Что это?

— Это? — Он тоже прижал нос к стеклу. — Третье крыло. Тоже закрыто.

— Часть этого дома?

— Да. У нас почтовый индекс — Запретный городnote 20. В этом доме двадцать комнат, которые — точно знаю — существуют, а о других двадцати доходят только слухи.

Теперь я заметила, что дом и в самом деле занимает огромную территорию — почти целый городской квартал. Строение обрамляло сад с трех сторон, четвертую сторону замыкало Соленое здание. Дом разрушался. Процесс этот затронул и дальнее крыло. Джейсон сказал, что ему не хочется думать, что происходит в закрытых комнатах нижнего этажа.

— Там-то и водятся привидения, — сказал он, закатив глаза. — Во всяком случае так считают наши бабы-яги.

Мы шли мимо бесконечных раздвижных дверей, иные из них были заперты, другие открыты. Я мельком видела внутренность полутемных комнат — сваленные друг на друга предметы, пыльные и забытые: тиковый буцуданnote 21, урну с прахом предка, стеллаж с пыльными стеклянными кувшинами. Мои тапки шлепали в тишине. Из темноты выплыла дверь, ведущая в закрытое крыло. Она была заперта на замок и закрыта на металлический засов. Джейсон остановился.

— Сюда хода нет. — Он приставил нос к двери и понюхал. — Господи, а в жаркую погоду какая же оттуда вонь! — Он утер лицо и повернулся назад, постучал по последней двери в коридоре. — Не беспокойся, здесь тебе будет хорошо, вот твоя комната.

Он раздвинул дверь. Под грязные картонные щиты, прибитые над двумя окнами, заглядывало солнце. Стены были когда-то затянуты бледно-коричневым шелком, сейчас от него остались длинные полосы. Казалось, тут было заперто хищное животное, которое и разодрало ткань. Татами на полу истлели, на подоконниках лежали дохлые мухи, в углах висела паутина.

— Ну, что скажешь?

Я вошла, остановилась посреди комнаты, медленно закружилась. Увидела нишу токономаnote 22 , а возле нее, там, где должен был висеть свиток с каллиграфически написанным изречением, — приставленное к стене кресло-качалку из ратана.

— Можешь делать здесь все что хочешь. Хозяину наплевать. Он даже забывает брать с жильцов плату.

Я закрыла глаза, вытянула руки, почувствовала мягкость воздуха, ощутила спиной солнечные лучи. Помещение было в два раза больше моей лондонской спальни, мне оно показалось таким гостеприимным. Я чувствовала слабый запах пыльного шелка и соломы.

— Ну?

— Здесь… — сказала я, открыв глаза и потрогав шелк на стенах, — здесь очень красиво.

Джейсон убрал картонку и отворил окно, в комнату вошел поток горячего воздуха.

— Там, — сказал он, высунувшись наружу и указывая пальцем, — детский манеж Годзиллы.

Приехав сюда и почувствовав себя пылинкой рядом с небоскребами, я не поняла, как высоко находится Така-данобаба. Только сейчас увидела далеко внизу землю. Крыши зданий стояли вровень с моим окном, с высоко висевших экранов кричали что-то свое разнообразные лица. Огромный рекламный щит, всего лишь в пятидесяти футах отсюда, заполнял большую часть пространства. Это была фотография кинозвезды. Он криво улыбался и поднимал бокал, словно произносил тост в честь всей Такаданобабы. На бокале были выгравированы слова «Заповедник Сантори».

— Микки Рурк, — сказал Джейсон. — Магнит для девушек.

— Микки Рурк, — повторила я. Я о нем никогда не слышала, но мне понравилось его лицо. Мне нравилась его улыбка. Взявшись за раму, я немного высунулась из окна. — В какую сторону Хонго?

— Хонго? Не знаю. Возможно… в ту.

Я встала на цыпочки, посмотрела на отдаленные крыши, неоновые огни и телевизионные антенны, позолоченные солнцем. До него, должно быть, много миль. Офис Ши Чонгминга, посреди других зданий, мне отсюда не увидеть. Но все же приятно думать, что он где-то там. Я снова опустилась на всю стопу.

— Сколько стоит аренда?

— Двести долларов в месяц.

— Я останусь только на неделю.

— Тогда пятьдесят. Все равно что даром.

— Я не могу позволить себе таких расходов.

— Не можешь заплатить пятьдесят долларов? Сколько же, по-твоему, стоит проживание в Токио? Пятьдесят долларов — пустячные деньги.

— У меня совсем нет денег.

Джейсон вздохнул. Докурил сигарету, смял и выбросил на улицу, затем указал на линию горизонта.

— Смотри, — сказал он, высунувшись из окна, — вон туда, на юго-восток. Те высокие здания — Кабуки Чо. Видишь, что за ними?

На фоне голубого неба выделялся темный силуэт здания из цветного стекла. Дом напомнил мне бегемота, стоящего на черных массивных ногах-колоннах. Здание возвышалось над остальными небоскребами. Все четыре угла его крыши украшали скорчившиеся черные мраморные горгульиnote 23. Они выпускали изо рта языки пламени в пятьдесят футов высотой. Казалось, небо охвачено пожаром.

— Здание частное. Принадлежит братьям Мори. Видишь, что на верхнем этаже?

Я прищурилась. К вершине небоскреба была прикреплена контурная фигура женщины, сидящей на качелях.

— Я знаю, кто это, — сказала я. — Я ее узнаю.

— Это Мэрилин Монро.

Мэрилин Монро. Фигура была футов тридцать длиной — от белых туфель на высоких каблуках до платиновых волос. Она раскачивалась взад и вперед, совершая полет по дуге в пятьдесят футов. Неоновые огни мигали, и казалось, что белое летнее платье взлетает выше талии.

— Это кадр из фильма «Некоторые любят погорячее». И там клуб, где мы работаем — я и бабы-яги. Я отведу тебя туда сегодня вечером. За несколько часов ты полностью расплатишься за аренду комнаты.

— Ох! — Я попятилась от окна. — Ты уже говорил об этом. Клуб, где развлекают гостей.

— Там хорошо, и Строберри ты наверняка понравишься.

— Нет. — Я вдруг снова почувствовала себя неловко. — Нет. Не говори так. Я ей не подойду.

— Почему?

— Потому что… — Я примолкла. Не могла объяснить это такому человеку, как Джейсон. — Нет, она меня не возьмет.

— Думаю, ты ошибаешься. К тому же считаю, что выбора у тебя нет.

6

«Бабы-яги», о которых говорил Джейсон, жили в северном крыле. Они были близняшками из Владивостока. Звали их Светлана и Ирина. Джейсон повел меня к ним на заходе солнца, когда немного отпустила жара. Они были в комнате Ирины, готовились к работе в клубе. Девушки были почти неразличимы: обе в черных леггинсах и бюстгальтерах из тонкой эластичной ткани. Очень высокие, упитанные, с сильными руками и мускулистыми ногами. Было видно, что они много времени проводят на солнце, волосы у них были длинные, густые, с перманентной завивкой. Единственное отличие заключалось в том, что Ирина была золотистой блондинкой, а Светлана — жгучей брюнеткой. На кухонной полке я заметила в выцветшей розовой коробке черную краску для волос. Они посадили меня на табурет перед маленьким туалетным столиком и забросали вопросами.

— Ты знаешь Джейсона? Знала раньше?

— Нет. Я встретила его сегодня утром.

— Сегодня?

— В парке.

Девушки переглянулись.

— Быстро работает, да? — Светлана прищелкнула языком и подмигнула мне. — Пострел.

Девушки предложили мне сигарету. Мне нравилось курить. В больнице меня научила девушка с соседней кровати. Курение позволяло чувствовать себя взрослой, но денег на сигареты не было. Я взглянула на сигаретную пачку в руке Ирины. Ногти у нее были покрыты кроваво-красным лаком.

— Я не смогу дать тебе ничего взамен.

Ирина прикрыла веки и выпятила губы, словно поцеловала воздух.

— Это не проблема. — И снова помахала передо мной пачкой. — Нет проблем. Возьми.

Я взяла одну сигарету, и некоторое время мы курили, поглядывая друг на друга. Если бы их волосы не были разными, я не отличила бы Светлану от Ирины. Глаза у них были самоуверенными, как и у некоторых моих университетских сокурсниц. Должно быть, я казалась им очень странной: сидела, скорчившись на табурете, словно узел с грязным бельем.

— Ты собираешься здесь работать?

— Нет, — сказала я. — Они меня не возьмут. Светлана щелкнула языком.

— Не глупи. Что тут трудного? Это же легко — все равно что конфетку съесть.

— Секс?

— Нет! — Они рассмеялись. — Никакого секса! Ты, конечно, можешь заниматься сексом на стороне. А здесь мама-сан и слышать об этом не хочет.

— Тогда что вы делаете?

— Делаем? Делать ничего не надо. Надо разговаривать с клиентом. Зажигать ему сигарету. Говорить, что он великолепен. Класть лед в его чертов напиток.

— О чем вы говорите?

Они переглянулись и пожали плечами.

— Надо, чтобы он чувствовал себя счастливым, надо, чтобы ты ему понравилась. Заставь его смеяться. Ты ему понравишься без проблем, потому что ты английская девушка.

Я посмотрела на свою тяжелую черную юбку, купленную в сэконд-хэнде. Первоначальная ее обладательница помнила, должно быть, корейскую войну. Черная блузка на пуговицах обошлась мне в 50 пенсов в магазине «Оксфам» на Харроу-роуд, а колготки были толстыми и непрозрачными.

— На.

Я подняла глаза. Светлана протягивала маленькую золотую косметичку. — Что?

— Накрасься. Мы выходим через двадцать минут.

Двойняшки умели вести одновременно два разговора. Они держали телефонную трубку у уха, не выпуская из зубов сигареты. Говорили с будущими посетителями.

— Вы собираетесь прийти сегодня, да? Без вас я буду сабишиnote 24.

Во время разговора девушки подкрашивали брови, втискивались в блестящие белые брюки, надевали серебряные босоножки на немыслимо высоких каблуках. Я молча на них смотрела. Светлана в бюстгальтере долго стояла перед зеркалом, подняв над головой руки. Придирчиво проверяла гладкость подмышек. Она посоветовала мне надеть что-нибудь золотое, чтобы выглядеть поярче.

— Тебе нужно выглядеть утонченной. Хочешь, дам поносить свой пояс? У меня золотой пояс. Черный и золотой — хорошее сочетание!

— Я буду глупо выглядеть.

— Тогда возьми серебряный, — сказала Ирина.

Я старалась на нее не смотреть. Она сняла лифчик и стояла топлесс возле окна. Длинными ногтями она подцепила рулон изоленты и отрывала зубами полоски.

— Ты носишь черное, а потому выглядишь, как вдова.

— Я всегда ношу черное.

— Что? Ты носишь по ком-то траур?

— Нет, — возмутилась я. — Что за глупости! Мне не по ком носить траур.

Какое-то мгновение она молча на меня смотрела.

— Хорошо, если это так тебе нравится. Только в клуб ты идешь не для того, чтобы мужчины плакали.

Она взяла в рот конец ленты, соединила груди плотно, как только могла, подвела под них ленту из-под левой подмышки к правой и в обратную сторону. Когда отпустила ленту, грудь, удобно устроившись на полке из изоленты, сохранила форму, которую ей придала Ирина. Затем надела блузу, открывающую плечи, разгладила ее и проверила форму под прозрачной тканью. Я закусила губу: страшно хотелось набраться смелости и попросить еще одну сигарету.

Светлана закончила макияж. Губы ее были очерчены темным карандашом. Она встала на колени, порылась в ящике и вытащила степлер.

— Подойди ко мне, — сказала она и поманила меня пальцем. — Подойди.

— Нет.

— Да. Подойди.

Она придвинулась ко мне на коленях. Схватила подол моей юбки, подогнула и щелкнула степлером, прикрепив край юбки к подкладке.

— Не надо, — сказала я отводя ее руку. — Не надо.

— Что такое? У тебя сексуальные ноги, их надо показывать. Стой смирно.

— Ну пожалуйста.

— Может, тебе работа не нужна?

Я закрыла лицо руками, мои глаза так и метались под пальцами. Светлана двигалась вокруг меня, щелкая степлером, а я глубоко вздыхала. По движению воздуха я чувствовала, что она обнажила мои колени. Я с ужасом представляла, как выглядят мои ноги. Что подумают люди, если увидят меня сейчас?!

— Не надо…

— Тсс! — Светлана положила руки мне на плечи. — Не мешай работать.

Я закрыла глаза и задышала через нос. Ирина пыталась обвести контур моих губ. Я подпрыгнула.

— Пожалуйста, не надо…

Ирина отступила на шаг и изумленно воскликнула.

— Что? Не хочешь сексуально выглядеть?

Я схватила кусок ткани и стерла помаду. Задрожала.

— Я выгляжу ужасно. Ужасно!

— Там будут только японцы, старые, узкоглазые. Они не станут к тебе притрагиваться.

— Вы не понимаете. Светлана вскинула бровь.

— Мы не понимаем? Слышишь, Ирина, мы не понимаем.

— Нет, — твердо сказала я. — Вы действительно не понимаете.

Можно ничего не знать о сексе, но тем не менее хотеть его. Так считают пчелы и птицы. Я была самым плохим сочетанием, которое можно представить: невежественная в практическом смысле и в то же время завороженная. Неудивительно, что я попала в беду.

Сначала врачи пытались выбить из меня подтверждение в изнасиловании. Не может же тринадцатилетняя девочка позволить пяти подросткам так с ней поступить. Что же это, как не изнасилование? Если, конечно, она не сумасшедшая. Я слушала их речи и дремотно удивлялась. Почему они так на это смотрят? Разве в этом есть что-то дурное? Я спасла бы себя от множества проблем, если бы согласилась с ними и сказала, что и в самом деле произошло изнасилование. Тогда, возможно, они прекратили бы разговоры о том, что мое сексуальное поведение является свидетельством того, что со мной что-то неладно. Но тогда бы я солгала. Я позволила им сделать это со мной. Я хотела этого, возможно, даже больше, чем сами мальчики. Это я позвала их в микроавтобус, припаркованный на деревенской улице.

Был один из тех туманных летних вечеров, когда небо остается интенсивно голубым на западе и ты можешь представить себе удивительные языческие танцы на линии горизонта, когда солнце уже зашло. Выросла молодая трава, дул легких ветерок, в отдалении слышался шум транспорта. Когда они остановили микроавтобус, я посмотрела в долину и увидела призрачные белые пятна Стоунхенджаnote 25.

В микроавтобусе было старое клетчатое одеяло, пахнувшее травой и машинным маслом. Сняв всю одежду, я легла на него и раздвинула ноги. Они были белыми, даже в то жаркое лето. Подростки заходили в микроавтобус по одному и делали свое дело, отчего машина скрипела на ржавых осях. Заговорил со мной четвертый мальчик. У него были светлые волосы, прекрасное лицо и пробивающаяся щетина. Он закрыл за собой дверь микроавтобуса. Стало темно, и другие мальчики, сидевшие на обочине и курившие, нас не видели.

— Привет, — сказал он.

Я положила ладони на колени и шире раздвинула ноги. Он присел напротив, заглянул мне между ног. Выражение лица у него было странное, смущенное.

— Ты знаешь, что тебе не обязательно это делать? Знаешь, что никто тебя не заставляет?

Я помолчала, озадаченно нахмурившись, посмотрела на него.

— Знаю.

— И тем не менее хочешь этого?

— Конечно, — сказала я, вытянув вперед руки. — Почему нет?

«С тобой кто-нибудь говорил о предохранении?» Медсестра, которая меня не любила, сказала, что я могла стать разносчиком болезней, таких как герпес, гонорея и сифилис. Все это происходит при отсутствии контроля за отвратительными людьми, такими как я. «Не говори мне, что из этих пяти мальчиков никто не предложил презерватив». Я молча лежала на кровати с закрытыми глазами. Я не хотела говорить ей правду о том, что и в самом деле не знала, что такое презерватив, не знала, что делаю что-то нехорошее, что моя мама скорее умерла бы, чем стала обсуждать со мной такие вещи. Мне не хотелось, чтобы она снова заговорила о моей глупой невежественности. «Ну а ты! Даже не попыталась остановить их». Она громко чмокнула губами. «По моему мнению, ты самое отвратительное существо, которое я когда-либо встречала в жизни».

Врачи сказали, что дело в контроле. «У нас у всех бывают импульсивные желания. Это в природе человека. Ключ к счастливой и гармоничной жизни — умение их обуздывать».

Но к тому времени я, конечно, ничего уже не могла поправить. Без практики и исправлять нечего. При взгляде на историю болезни или на свое обнаженное тело мне становилось ясно, что секса в будущем у меня не будет.

7

Под конец мы с русскими пришли к компромиссу: я согласилась с укороченной юбкой, а они разрешили мне пригладить волосы и стереть перламутровые тени. Я осторожно провела над ресницами черные линии, потому что, посидев и подумав над макияжем, вспомнила увиденную мною когда-то в журнале фотографию Одри Хепберн. Я подумала тогда, что если бы ее встретила, то она бы мне понравилась. Она казалась доброй. Я стерла с губ блеск и накрасила их матовой красной помадой. Близнецы отступили на шаг и посмотрели на результат.

— Неплохо, — кисло признала Ирина. — Ты по-прежнему похожа на вдову, но на этот раз не такую тоскливую.

Джейсон ничего не сказал о моем внешнем виде. Задумчиво посмотрел на мои ноги и коротко хохотнул, словно вспомнил грубую шутку.

— Пойдем, — сказал он и зажег сигарету. — Пора. Мы пошли гуськом. Солнце освещало нижние этажи зданий. На маленьких улочках готовили фонари для праздника Бонnote 26, который должен был состояться в конце недели. В парке Тояма развевались знамена и стояли прилавки. На кладбище, мимо которого мы проходили, выставили для духов овощи, фрукты и рисовую водку. Я молча на все это смотрела, частенько останавливалась, чтобы поправить обувь: Ирина дала мне на этот вечер черные туфли на высоких каблуках. Они оказались велики. Я напихала в носки бумагу и шла с трудом.

Чтобы попасть в гостиницу, карты не требовалось: здание было видно за несколько миль. Горгульи плевались красным огнем. Я стояла, смотрела на них, пока моим спутникам это не наскучило. Они взяли меня за руку и повели в стеклянный лифт, пристроенный к небоскребу. Лифт поднимался наверх, к Мэрилин Монро. Она все так же раскачивалась на качелях, только теперь уже среди звезд. Мне сказали, что лифт назван «хрустальным», потому что он вбирал и рассеивал огни Токио. Я стояла, прижавшись носом к стеклу, пораженная скоростью, с которой из-под наших ног уходила грязная улица.

— Подожди здесь, — сказал Джейсон, когда лифт остановился. Мы оказались на мраморном полу холла, отделенного от клуба алюминиевыми дверями. В углу, в высокой вазе, стояла искусственная розй, в пять футов высотой. — Я пришлю сюда маму-сан.

Он указал на обитый бархатом шезлонг и исчез за дверями вместе с русскими девушками. Я успела заметить помещение величиною с каток, занимающее весь верхний этаж здания, в блестящем полу отразились небоскребы. Затем дверь закрылась, и я осталась сидеть в шезлонге. Компанию мне составила девушка, сидевшая за стойкой, я видела лишь верх ее клетчатой шляпы.

Я скрестила ноги и снова села прямо. Посмотрела на собственное неясное отражение в алюминиевых дверях. На дверях по трафарету были выведены черные буквы:

НЕКОТОРЫЕ ЛЮБЯТ ПОГОРЯЧЕЕ.

По словам Джейсона, клуб мамы-сан, Строберри Накатани, был старым заведением. В семидесятых годах она была девушкой по вызову, знаменитой тем, что приходила в клубы в белом меховом манто, надетом на голое тело. Ее муж, импресарио, работал в шоу-бизнесе. Когда умер, оставил ей этот клуб. «Не удивляйся, когда ее увидишь», — предупредил Джейсон. «Ее жизнь посвящена Мэрилин Монро», — сказал он. «Она сделала пластическую операцию — изменила нос и сделала европейские глаза. Постарайся показать, будто ты в восторге от ее красоты».

Я положила ладони на юбку, прижала ее к бедрам. Нужно быть очень смелой или отчаянной, чтобы решиться на это. Я уже готова была сдаться — встать и пойти к лифту, когда алюминиевые двери отворились и оттуда вышла маленькая осветленная женщина, одетая, как Мэрилин Монро — в золотое платье и меховой палантин. В руке она держала сигарету в резном мундштуке. Мама-сан была грудастой и мускулистой, словно китайский боевой конь, ее азиатские обесцвеченные волосы были насильственно уложены в прическу Мэрилин. Она процокала по полу в туфлях-лодочках, откинула палантин, облизала пальцы и пригладила волосы. Остановилась в нескольких дюймах от меня, ничего не сказала и внимательно всмотрелась в мое лицо. Ну, вот, подумала я, теперь она меня выгонит.

— Встань.

Я поднялась.

— Откуда ты? М-м? — Она описала вокруг меня круг, посмотрела на сморщенные черные колготки, на туфли Ирины с затолканной в них бумагой. — Откуда ты?

— Из Англии.

— Англии? — Она сделала шаг назад, сунула в мундштук сигарету, сощурила глаза. — Да. Ты и в самом деле похожа на английскую девушку. Почему ты хочешь здесь работать? А?

— Причина та же, что и у всех.

— И что же это, м-м? Тебе нравятся японские мужчины?

— Нет, мне нужны деньги.

Ее рот изогнулся, словно я ее насмешила. Она зажгла сигарету.

— Хорошо, — сказала она. — Замечательно. — Склонила голову и выпустила через плечо струйку дыма. — Попробуй сегодня. Понравишься клиенту — дам тебе за час три тысячи иен. Три тысячи. О'кей?

— Значит, вы возьмете меня на работу?

— Почему удивляешься? Хочешь что-то другое? Три тысячи. Берешь или уходишь, леди. Я не могу дать больше.

— Я просто думала…

Мама Строберри подняла руку, чтобы я замолчала.

— И если сегодня будет хорошо, приходи завтра в красивом платье. О'кей? Если красивого платья не будет, заплатишь десять тысяч иен. Штраф. Поняла, леди? Это клуб высшего класса.

Клуб показался мне волшебным местом: пол — словно пруд с отраженными в нем звездами, и все это великолепие плывет над миром на высоте пятидесятого этажа. Со всех сторон панорамные виды Токио. На соседних зданиях экраны, демонстрирующие новостные ролики и музыкальные клипы. Через зал с приглушенной нижней подсветкой я шла в благоговейном ужасе, разглядывая цветочные композиции в стиле икебана. В помещении уже находились два посетителя — маленькие мужчины в деловых костюмах. Стояли столы, банкетки, глубокие кожаные кресла, над столами поднимались струи дыма. На возвышении пианист с худым лицом, в бабочке, оглашал помещение звонкими арпеджио. Единственное место, где на несколько мгновений город исчезал из виду, было там, где раскачивались качели Мэрилин.

Мама Строберри сидела за позолоченным столом, воспроизводившим стиль Людовика Четырнадцатого, рядом с качелями Мэрилин. В одной руке она держала сигарету в длинном мундштуке, другой набирала цифры на калькуляторе. Недалеко от нее стоял стол, где сидели девушки в ожидании посетителей. Они курили и болтали. В общей сложности нас было двадцать человек. За исключением меня и русских двойняшек, все японки. Ирина дала мне горсть сигарет, и я сидела молча, усиленно курила и беспокойно поглядывала на алюминиевые двери, в которые должны были войти посетители.

Наконец послышался звон колокольчика, и в помещение вошла большая группа мужчин, одетых в строгие костюмы.