53

На улице подмерзало. Снег усилился, началась метель. За короткое время, пока я была в клубе, запорошило мостовые и крыши припаркованных машин. Я стояла у дома, рядом с дверями лифта, и внимательно оглядывала улицу. В вихре снега можно было различить что-то только на расстоянии двадцати ярдов. На улице стояла необычная тишина. Я не видела ни людей, ни автомобилей, только занесенную снегом мертвую ворону в сточной канаве. Похоже, мама Строберри была права: по Токио крадется что-то дурное.

Я вынула деньги, пересчитала. Руки у меня тряслись, пришлось пересчитать дважды, и все равно я подумала, что ошиблась. Постояла, глядя на купюры. Я ожидала, что Строберри заплатит за неделю, а она дала мне триста тысяч иен, то есть в пять раз больше, чем следовало. Я подняла голову к окнам клуба, к качавшейся Мэри-лин. Задумалась о Строберри, о ее нарядах, копирующих платья Монро, о том, что жизнь она проводила среди молодых официантов и гангстеров. Вдруг поняла, что абсолютно ничего о ней не знаю. У нее умерли мать и муж, и сейчас, по слухам, у нее никого не осталось. Я не старалась ей понравиться. Иногда и не догадываешься о том, что кому-то ты небезразлична, пока не расстанешься с этим человеком.

На перекресток осторожно выехал автомобиль, в свете зажженных фар снег, казалось, крутился быстрее. Я отпрянула к стене, подняла воротник, плотно запахнулась в тонкое пальто и задрожала. Почему Строберри посоветовала мне не входить в стеклянный лифт? Неужели она думает, что люди Фуйюки рыщут по улицам? Автомобиль исчез за углом, и на улице снова стало тихо. Я выглянула из своего укрытия. Важно не спеша все обдумать. Пункт за пунктом. Мой паспорт, книги и заметки были в переулке, рядом с домом. Позвонить Джейсону я не могла — медсестра оборвала все провода. Придется вернуться в дом. Последний раз.

Я поспешно рассовала деньги Строберри по двум карманам — по сто пятьдесят тысяч иен в каждый. Затем сунула туда же руки и тронулась в путь. Я шла по переулкам, стараясь держаться подальше от проспектов. Мне казалось, что я попала в волшебный мир — снег тихо падал на кондиционеры, на лакированные коробки бен-то, выставленные у дверей для удобства забирающих их водителей. Одета я была не по погоде: пальто слишком тонкое, а лодочки оставляли смешные следы в виде восклицательных знаков. Я никогда раньше не ходила по снегу на высоких каблуках.

Осторожно прошла мимо святилища Ханадзоноnote 85, с его призрачными красными фонарями, и снова нырнула в переулок. Я шла мимо освещенных окон, мимо кондиционеров. Слышала обрывки разговоров, но за всю дорогу видела всего двух людей. Казалось, Токио укрылся за дверями. У кого-то в этом городе, думала я, у кого-то за этими дверями есть вещь, которую я ищу. Что-то не очень большое, что можно хранить в стеклянном резервуаре. Плоть. Но не целое тело. Возможно — часть тела? Где же это можно спрятать? И зачем? Зачем кому-то вздумалось его украсть? Мне пришла на память строчка из давно прочитанной книги. Возможно, она принадлежала перу Роберта Льюиса Стивенсона: «Похитителя тела, далекого от чувства уважения к смерти, привлекли простота и безопасность задачи…»

Сделав круг, я подошла к зданию через узкий проход между двумя жилыми домами. Автомат по продаже напитков мерцал голубыми призрачными огнями. Я воспользовалась им как укрытием и осторожно выглянула за угол: в переулке никого не было. Фонари возле ресторана подсвечивали падавший снег. Слева от меня высился дом, темный и холодный, он закрывал собою небо. С этой точки я его раньше никогда не видела. Мне показалось, что он даже больше, чем я до сих пор представляла. На остове монстра красовалась волнистая черепичная крыша. Я заметила, что оставила у себя занавески раздвинутыми. Живо представила погруженную в молчание комнату: широкий футон, на стене — картины с изображением Токио. Представила и себя, вместе с Джейсоном, стоящими под нарисованными галактиками.

Порылась в кармане в поисках ключей. Еще раз оглянулась через плечо, потом крадучись пошла по переулку, держась ближе к стене. Остановилась у расщелины между двумя домами, посмотрела на кондиционер. Моя сумка была на месте, на ней вырос сугроб. Продолжила путь, прошла под своим окном. В десяти ярдах от угла что-то заставило меня остановиться. Посмотрела себе под ноги.

Я стояла у чистого, не запорошенного снегом участка. Это была длинная черная дорожка мокрого асфальта. Я заморгала, глядя на нее. Почему инстинкт остановил меня здесь? И тут же поняла — это был след, оставленный автомобильными шинами. Стало быть, недавно здесь стояла машина. В крови закипел адреналин. Автомобиль, судя по всему, стоял здесь долго — вон и кучка окурков точно против места, где располагается окно водителя. Похоже, тут чего-то ожидали. Я быстро попятилась в тень, должно быть, и кровяное давление подскочило. След шин вел к улице Васэда. Там беззвучно мелькнули автомобили: снег заглушал шум двигателей. Кроме этих двух машин, больше мне ничего не встретилось. Я нервно вздохнула и посмотрела на окна старых полуразвалившихся домов. В некоторых из них горел свет, двигались тени. Все выглядело нормально. «Это ничего не значит», — сказала я себе и облизнула пересохшие губы. Снова взглянула на следы автомобильных шин. Это ничего не значит. Люди часто паркуют автомобили в переулках: в Токио так трудно найти уединение.

Снова осторожно пошла вперед, впритирку к домам, плечи сбивали снег с решеток на окнах нижнего этажа. На углу повернулась, посмотрела на входную дверь. Она была закрыта. Похоже, с тех пор как я ушла, ее никто не трогал — перед входом лежал чистый снег. Еще раз оглядела переулок. Хотя по-прежнему было пусто, я дрожала. Наконец поспешно вставила ключ в замок.

У Джейсона работал телевизор: из-под двери его комнаты пробивался дрожащий голубой свет. Площадка не освещена, так как медсестра разбила лампочки. В доме непривычно темно. Я медленно поднялась по ступеням. Вздрагивала, представляя себе кого-то, притаившегося в коридоре, выжидающего удобный момент, чтобы наброситься на меня. Поднявшись, постояла в тусклом свете, тяжело дыша. Нахлынули воспоминания о прошлой ночи. В доме тишина — ни скрипа, ни дыхания. Даже обычный шум деревьев в саду приглушен падающим снегом.

У меня застучали зубы. Я подошла к комнате Джейсона. Слышно было, как он дышит в шкафу. Звук натужный, какой-то булькающий. Когда я отодвинула дверь, его дыхание участилось.

— Джейсон? — сказала я шепотом. В комнате было холодно, в воздухе висел неприятный запах, напоминавший вонь экскрементов животного. — Ты меня слышишь?

— Да.

Я услышала, как он со стоном шевельнулся в шкафу.

— Ты говорила с кем-нибудь?

— Они уже едут, — шепнула я и перелезла через стол. — Но ты не можешь ждать, Джейсон, ты должен немедленно отсюда уйти. Медсестра снова придет.

Я встала рядом со шкафом, положила руку на дверцу.

— Я помогу тебе спуститься и…

— Что ты делаешь? Черт побери… Стой на месте! Отойди от шкафа.

— Джейсон, отсюда надо уходить.

— Думаешь, я глухой? Я все слышал. А теперь отойди от чертовой двери.

— С места не тронусь, если будешь кричать на меня. Я пытаюсь помочь.

Джейсон раздраженно простонал, и я услышала его лихорадочное дыхание. Спустя несколько мгновений он приставил рот к двери шкафа.

— Слушай меня. Слушай внимательно…

— У нас нет времени…

— Я сказал: слушай! Иди на кухню. Под раковиной есть тряпки. Принеси как можно больше, и полотенца из ванной тоже — сколько сможешь.

Он старался приподняться. Из шкафа на пол натекла лужа чего-то липкого, смешанного с волосами, сверху застыла пленка. Я не могла отвести глаз от лужи.

— Потом сними с крючка мою сумку. А чемодан? Он все еще за дверью?

— Да.

— Достань все из чемодана, а потом выключи везде свет и выйди из дома. Об остальном я позабочусь сам.

— Выключить свет?

— Это тебе не спектакль. Не хочу, чтобы ты на меня смотрела.

«О боже, — подумала я, перелезая через стол в коридор, — что она с тобой сделала? Не то же ли, что с Бизоном? Он умер. Бизон умер из-за того, что она сделала». Ставни были открыты, в саду по-прежнему валил снег. Большие серые хлопья, величиною с кулак, кружили и слипались друг с другом, тени от них скользили по полу. На дереве мотался полиэтиленовый мешок, отбрасывал на стену длинную тень, похожую на фонарь. Я не помнила, чтобы в доме когда-нибудь было так холодно. Казалось, воздух смерзся в куски. В кухне я набрала охапку тряпок, а в ванной — полотенца. Неуклюже перелезла через стол.

— Положи их возле шкафа. Я сказал: не смотри на меня!

— А я сказала: не кричи. — Я снова выбралась в коридор, подтащила чемодан к двери, подняла его на стол и столкнула на пол. Потом нашла на крючке его сумку — она висела под пальто. Пока раздвигала в стороны пальто и жакеты, прислушивалась — не едут ли по переулку машины. Мне все время представлялась медсестра. А вдруг она стоит возле дома, смотрит на окна и думает, как бы ей…

Я вдруг остановилась.

Сумка Джейсона.

Я замерла, глядя на нее. Под моим пальто вздымались и опадали ребра. В голову пришла странная мысль. В доме было тихо, лишь потрескивали от холода доски пола да слышалась приглушенная возня Джейсона в шкафу. В тот вечер, выходя с вечеринки Фуйюки, он нес на плече эту сумку. Словно в трансе, я смотрела на уходящий в темноту длинный коридор, развернулась на деревянных ногах и уставилась на дверь в его комнату. «Джейсон? — подумала я, и кровь застыла в жилах. — Джейсон?»

Я задумчиво смотрела на сумку. «Послушай, — сказал он, когда после вечеринки вошел в мою комнату. Он держал сумку, я точно это помнила. — Каждому из нас есть чем поделиться. Я покажу тебе кое-что, что тебя наверняка обрадует». Я уже не думала о стоящей в переулке медсестре. Вместо этого вспомнила, как она торопливо шла мимо черного бассейна с отражавшимся в нем небом. Над ее головой вспыхивали красные лампочки тревожной сигнализации. Когда у Фуйюки начался приступ удушья, Джейсон не вышел вместе с Огавой. За несколько минут, в общей суматохе, могло произойти что угодно.

Осторожно, болезненно, дюйм за дюймом, расстегнула на сумке молнию и сунула внутрь пальцы. Нащупала пачку сигарет и пару носков, засунула руку глубже — ключи и зажигалка. В углу сумки было что-то мягкое. Я остановилась… что-то меховое и холодное, размером с крысу. Я замерла, кожа покрылась мурашками. Джейсон? Что это? На ощупь это было похоже на шкуру мертвого животного, и тут ко мне пришло воспоминание. Я вздохнула, вытащила предмет и посмотрела на него с тупым удивлением. Это была фигурка медведя высотой около пяти дюймов. В носу у него было кольцо на плетеной красно-золотой тесемке. Как только я его увидела, тут же вспомнила, что у Ирины пропал медведь. «Он странный, — говорила она. — Он смотрит нехорошее видео, и он ворует. Знаешь что? Украл моего медведя, перчатку и даже фотографию бабушки с дедушкой…»

— Эй! — послышался голос Джейсона. — Какого черта ты там делаешь?

Я не ответила. Взяла сумку и на деревянных ногах пошла в его комнату. Остановилась у двери и посмотрела на лежащий на полу чемодан. Вспомнила, как Джейсон изображал дракона Ши Чонгминга. Он знал, что я что-то разыскиваю. Но: «Я и понятия не имел, какая ты классная! Не знал до сегодняшнего вечера…»

«Конечно, Джейсон, — подумала я, и у меня ослабели колени. — Конечно, если ты нашел лекарство Фуйюки, то это тебе точно должно было понравиться… Ты вор, разве не так? Вор, который крадет ради удовольствия».

Чемодан был плохо закрыт, из него торчали вещи — спортивные брюки, джинсы, ремень.

— Да, — сказала я тихо, и мысли мои стали приходить в порядок. — Да, понимаю. — Все вопросы и ответы объединились в стройную картину. То, что не давало мне с утра покоя — разбросанные по коридору вещи, фотоаппарат, бумага, фотографии. Паспорт. Его паспорт?

— Джейсон, — пробормотала я, — почему все эти вещи… — Я указала рукой на чемодан. — Ты ведь вчера все упаковал, верно? Упаковал. Зачем бы ты это стал делать, если б не знал…

— О чем ты, черт побери, толкуешь?

— …Если б не знал, что она придет?

— Положи все на пол и убирайся.

— Я права? Ты понял, что натворил. Ты вдруг понял, что все очень серьезно, что она придет, потому что ты украл…

— Я сказал: положи все…

— Потому что ты украл. — Я повысила голос. — Ты украл у Фуйюки. Это правда?

Я как будто воочию видела его нерешительность, представляла, как беззвучно и яростно шевелятся его губы. В какой-то момент подумала, что он на меня прыгнет. Но он этого не сделал, а раздраженно буркнул:

— Ну и что? Перестань читать нотации. Сыт по горло. Меня тошнит от тебя и твоих дурацких заморочек.

Я бросила сумку и взялась руками за голову.

— Ты… — Мне понадобилось перевести дыхание. Я вся дрожала. — Ты… ты… Почему? Почему ты…

— Потому что! — сказал он в изнеможении. — Потому что, и все. Потому что это там лежало. — Он перевел дух. — Это было там. Прямо перед моими глазами, и поверь, я понятия не имел о том, что обрушится на мою голову, когда я это взял. Сейчас не время для нотаций, так что положи все на пол и…

— Ох, Джейсон, — сказала я как во сне. — А что это такое?

— Тебе не надо этого знать. А сейчас положи…

— Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, что это такое и где ты это спрятал. — Я повернулась и оглядела пустой темный коридор. — Пожалуйста, это важно. Где?

— Положи сумку на пол…

— Где?

— И брось полотенца.

— Джейсон, где это?

— Я сказал: брось полотенца к шкафу и…

— Скажи, или я…

— Заткнись! — Он забарабанил по дверцам, и они затряслись. — Пошла к черту вместе со своей дурацкой охотой за сокровищем. Если не собираешься помогать, тогда либо добей меня, либо я прибью тебя. Убирайся.

Я стояла, глядя на дверцы шкафа, сердце бешено стучало. Затем повернулась в сторону коридора. Большая часть дверей была закрыта. Пол усеян осколками стекла и клочками обоев.

— Хорошо, — сказала я. — Хорошо. — Словно слепая, я вытянула перед собой руки, зашевелила пальцами, будто воздух мог подсказать мне ответ. — Сама найду. Не нуждаюсь в твоей помощи. Ты принес это вчера ночью, и где-то оно лежит.

— Заткнись и выключи свет!

Мой транс рассеялся. На шее выступила испарина. Я вытащила из правого кармана деньги и бросила их на пол. Бумажки разлетелись по сторонам.

— Вот, — сказала я. — Строберри послала тебе денег. И еще, Джейсон…

— Что?

— Удачи тебе.

54

Однажды утром, за несколько дней до визита медсестры, я проснулась, открыла окно и увидела внизу, в переулке, человека в шляпе и с блокнотом в руке, возможно, инспектора. Он смотрел на дом. Мне стало грустно, оттого что здание, пережившее войну, голод и землетрясение, скоро попадет в руки строительной компании. Его бумажные стены и деревянные конструкции были спроектированы в расчете на землетрясения. Случись что, и все развалится, словно спички, дав обитателям шанс на спасение. Когда сюда придут строители, огородят дом тонким голубым покровом и ударят по нему свинцовым шаром, он беззвучно падет, похоронив под собой все воспоминания и тайны.

Мы с инспектором долго смотрели друг на друга: он — на холоде, я — завернувшись в теплое одеяло. Впрочем, и у меня скоро замерзли руки, а щеки раскраснелись, и я затворила окно. В тот момент я подумала, что приход инспектора означает скорый конец нашей жизни в этом доме. Мне тогда и в голову не пришло, что конец наступит совершенно неожиданно.

Я взяла на кухне фонарик и пошла по коридору, выключая все лампы. Одна или две двери были открыты, на окнах не было ставней и занавесок, поэтому комнаты освещала реклама с неоновым Микки Рурком. Если кто-то стоит на улице, то ему все будет видно, поэтому я согнулась и шла быстро. В своей комнате я подошла к боковому окну и высунулась из него так далеко, как смогла. Вывернула шею и заглянула в переулок. Там по-прежнему было пусто — ни автомобилей, ни людей. Снег не прекращался. Следы от шин и моих лодочек уже занесло. Вынув из кармана пачку денег, я бросила ее на висевшую за окном сумку. Она упала куда положено. Я быстро переоделась — скинула свое клубное платье и натянула брюки, надела туфли на плоской подошве, свитер, жакет и застегнула его на молнию.

«Куда ты положил это, Джейсон? Куда? Откуда начать поиски?»

Я скорчилась в дверном проеме, сжимая в руке свечу. Зубы стучали. Из комнаты Джейсона доносились приглушенные удары.

Я не хотела представлять себе, какие болезненные маневры он сейчас совершает. «Нет. Не в твоей комнате, Джейсон. Это слишком просто». Фонарь освещал другие молчаливые двери. Я направила свет на кладовку рядом со своей комнатой. Даже если у тебя нет карты, нет подсказки, ты все равно должна с чего-то начать. Неуклюже согнувшись, я прокралась к двери и, стараясь не шуметь, стала ее потихоньку отодвигать. Заглянула внутрь. В комнате царил хаос. Медсестра и чампира перевернули здесь все, разорвали футоны, раскидали сложенный в стопки изъеденный молью шелк, здесь валялась черно-белая фотография в рамке, а на ней, под разбитым стеклом, — пожилая женщина в кимоно. Я присела посередине комнаты и начала перебирать вещи — рисоварка, пожелтевшая коробка с шелковым обиnote 86, бывшим когда-то серебряным и голубым, а теперь покрывшимся коричневыми пятнами. Моль тоже здесь потрудилась. Когда я дотронулась до него, он развалился у меня в руке, и полупрозрачные шелковые хлопья разлетелись, как мотыльки, поднялись облачком в холодный воздух.

Я проверила все. Тревога усиливалась, одежда промокла от пота. Я почти завершила осмотр, когда что-то заставило меня остановиться и поднять глаза. По потолку заходил свет от автомобильных фар.

Меня охватил страх. Я выключила фонарик, сунула его карман и положила пальцы на пол, встав в позу бегуна на старте. Я прислушивалась и пыталась догадаться, что в данный момент происходит в переулке. Лучи спустились по стене, быстро прочертили прямую линию, словно следящий прожектор. Наступила долгая пауза. Затем я услышала, как водитель неизвестного автомобиля переключил скорость и отъехал. В окне отразились огни фар, сверкнул оранжевый индикатор. Автомобиль остановился в снегу в ожидании левого поворота на улицу Васэда. Я закрыла глаза и, сидя на корточках, прижалась к стене.

— Боже мой, Джейсон, — пробормотала я, прижимая ко лбу пальцы. — Похоже, меня убьют.

Бесполезно искать вслепую. Медсестра прошлась по всем комнатам и ничего не нашла. Почему же мне это удастся? Но я умна и настроена решительно. Я должна придумать, как пройти сквозь стены и потолки. Нужно заглянуть туда, куда она не смотрела. «Пытайся, — думала я, прижав пальцы к векам. — Посмотри на дом другими глазами. Посмотри глазами Джейсона». Каким он видел дом прошлой ночью? О чем думал? На что упал его взгляд, когда вчера он вернулся?

В моем воображении возник дом. Я видела его насквозь, видела балки и трубы, плинтусы и проводку. Видела окна. Окна. Мое внимание привлекли окна в галерее. Они словно бы говорили: «Вспомни Джейсона прошлой ночью. Вспомни, как он стоял возле твоей комнаты». Мы поссорились. А потом? Он пошел прочь. Был зол и пьян, стучал по всем ставням. Остановился у окна, глядя в сад. Одно из окон было открыто, когда я вышла из своей комнаты, и он стоял там, курил. Потом повернулся, пошел к себе и стал складывать вещи…

Я открыла глаза. Увидела, как в саду метет снег. Кругом бело, к одной из ветвей примерз пластиковый мешок. Я снова вернулась к воспоминаниям. Итак, Джейсон стоял у окна, держал то, что украл, и…

Я ясно представила его — вот он открывает окно, заносит назад руку и бросает мешок в ветреную ночь. Мешок полетел, крутясь на ветру, и повис на ветке. Там он и остался, согнутый и примерзший. «Ох, Джейсон», — подумала я, развернулась на коленях н уставилась на мешок. Конечно. Я знаю, где это. В мешке.

Я вскочила, подбежала к окну, взялась за раму, но тут послышался стук открываемой входной двери.

55

Нанкин, 21 декабря 1937 (девятнадцатый день одиннадцатого месяца)

В Нанкине ничто не движется, за исключением снежных облаков. Все — каждый ручей, каждое дерево — изнурено японской зимой и кажется вялым и нежизнеспособным. Даже Янцзы, река с норовом дракона, неподвижно загнивает под тяжестью сотен тысяч тел. Тем не менее я делаю в своем дневнике еще одну запись, на что и не надеялся. Стоит яркий полдень, а вокруг все уже кончено. Воистину это чудо — видеть, как моя рука, коричневая и сильная, выводит жидкими чернилами строки на бумаге. Я кладу руку под куртку и сам не верю, что мое сердце до сих пор бьется в груди.

Шуджин положила в тележку скатерть, в которую завернула палочки для еды, несколько ложек, ножи. В маленькую сандаловую шкатулку положила деньги, а для ребенка — черный браслет со свисающим с него изображением Будды. Я уговаривал ее не брать красные яйца.

— Шуджин, — сказал я ласково, — не будет злых духов или оборотней.

Она не ответила, но вынула яйца из мешка и принесла их в нашу спальню и разложила на стеганом одеяле. Так они и улеглись в маленьком гнезде на кровати в ожидании нашего возвращения домой.

— Как ты? — спросил я, озабоченно взглядывая на ее бледное лицо, когда она спустилась вниз. — Хорошо себя чувствуешь?

Она молча кивнула и натянула перчатки. На ней было несколько слоев одежды: два обычных чонсамаnote 87, под ними — шерстяные брюки, на ногах меховые ботинки. Лица мы вымазали сажей, к груди прикрепили таблички беженцев. Возле двери остановились, посмотрели друг на друга. В таком виде мы были похожи на незнакомцев. Я сделал глубокий вдох и сказал:

— Ну что ж, пора.

— Да, — кивнула она с серьезным видом. — Пора. Падал легкий снег. Яркая луна освещала весело танцующие снежинки. Мы дошли до Чжонцзян и остановились. Без старой лошади Лю Рунде, хорошо знавшего дорогу, я чувствовал себя неуверенно. В ста ярдах от нас лежала на спине собака. Она раздулась, ее ноги широко раздвинулись, и казалось, что в снегу лежит опрокинутая табуретка. С тех пор как я был здесь последний раз, сожгли два дома, но в снегу не было следов, и улица выглядела покинутой. Я не знал, как Лю планировал пройти через ворота Тайпин, и интуиция мне ничего не подсказывала. В перчатке я держал прядь его волос. Волосы прикрывали ожог на моей ладони.

— Сюда, — сказал я, старясь говорить уверенно, и поднял воротник куртки, защищая уши от снега. — Да, сюда. Мы правильно идем.

Шли молча. Пурпурная гора, прекрасная и ужасная, вздымалась к звездам. На улицах никого не было, и все-таки каждый угол вызывал у нас подозрение. Шли медленно, прижимаясь к стенам, в любой момент готовы были бросить тележку и нырнуть в щели между домами. Шуджин не говорила ни слова, и долгое время все, что я слышал, были наши шаги да стук моего сердца. Однажды на расстоянии услышали грохот грузовика на дороге Чжон-цзян, но только когда приблизились к озерам Хунцзэху, увидели первого человека — это был старик, он с трудом шел в нашу сторону, нес на бамбуковом коромысле две тяжелые корзины. В каждой корзине сидел спящий ребенок, руки свешивались наружу, снег ложился на головы. Старик не обратил на нас внимания — не моргнул, не кивнул, а продолжал идти. Когда он поравнялся с нами, мы увидели, что старик плачет.

Шуджин остановилась.

— Здравствуйте, господин, — прошептала она. — У вас все в порядке?

Он не ответил, не замедлил шага, не взглянул на нее.

— Здравствуйте, — повторила она. — А с детишками все ли в порядке?

Старик продолжал брести по дороге, словно глухой. Его глаза были устремлены куда-то в пространство.

— Здравствуйте! — сказала она громко. — Вы меня слышите? Что с детьми?

— Тсс! — Я взял ее за руку и потянул в сторону, испугавшись, что она слишком громко заговорила. — Пойдем.

Старик исчез за пеленой снега. Мы стояли, прижавшись к двери какого-то дома, представляли, как он, шатаясь, несет свой груз.

— Я хотела узнать, как чувствуют себя малыши, — пробормотала Шуджин.

— Знаю, знаю.

Мы оба молчали, стараясь не встречаться глазами, потому что, глядя вслед старику, узнали ответ. Один малыш спал, а другой мальчик, что был в правой корзине, уже не спал. Ребенок был мертв. Это было ясно с первого взгляда.

Настала полночь. Мы крались по переулку мимо военной академии. Я хорошо знал этот район: ходил по нему в студенческое время. Мы были рядом с крепостной стеной. В заброшенном доме я нашел сундук, забрался на него, посмотрел в промежуток между обгорелыми домами и разглядел ворота Тайпин.

Я приложил палец к губам и чуть подался вперед, пока не увидел протянувшуюся на двести ярдов стену. Лю был прав: стена пострадала во время обстрела, и в некоторых местах были проломы. Рядом лежали груды кирпича и мусора. Возле ворот стояли двое охранников в фуражках цвета хаки. Их прямые фигуры освещали армейские лампы, повешенные на мешках с песком. За ними, с внешней стороны стены, стоял японский танк, а на нем флаг, запачканный пеплом.

Я слез с сундука.

— Пойдем на север. — Я отряхнул перчатки и указал рукой за дома. — Туда. Найдем брешь в стене.

И мы крадучись двинулись по переулку, шедшему параллельно стене. Эта часть путешествия была самая опасная. Если пройдем через стену, преодолеем самое большое препятствие. Только бы удалось это сделать…

— Сюда.

В сотне ярдов от ворот за обгорелым участком земли я заметил выемку в стене, а под ней — груду камней. Взял Шуджин под руку.

— Вот это место.

Мы вышли на главную улицу, осторожно высунули головы из-за угла и оглядели стену. Никакого движения.

Видно было лишь слабое свечение фонарей на юге — там, где стояли охранники. На севере снег падал в темноту, разбавленную светом луны.

— Они могут быть на той стороне, — шепнула Шуджин. Ее руки бессознательно обхватили живот. — Что если они поджидают с другой стороны?

— Нет, — возразил я, стараясь придать убедительность своему голосу. Я не хотел смотреть на ее руки: вдруг она почувствовала, что настало время родить, и не хочет мне об этом сказать? — Уверен, их там нет. Мы должны пройти здесь.

Пригнувшись, торопливо пошли по открытому обгорелому участку. В смеси земли и снега тележку заносило, из-за этого мы несколько раз споткнулись и чуть не упали. Добравшись до стены, инстинктивно присели. Тяжело дыша, оглянулись. Ничто не двигалось. Крутился на ветру снег, но нас никто не окрикнул, и никто к нам не побежал.

Я положил ладонь на руку Шуджин и показал на гору щебня. Гора была небольшая, я легко на нее взобрался. Обернулся, схватил тележку за рукоять. Шуджин делала, что могла — пыталась приподнять ее, подтолкнуть ко мне, но задача была для нее непосильной. Я согнулся и потянул тележку на себя что было мочи. Ноги скользили по щебню, камни катились вниз. Грохот стоял такой, что казалось: сейчас в Нанкине проснется каждый японский солдат.

Мне все-таки удалось втянуть тележку наверх. Держась за рукоять и наклонившись вперед, я позволил тележке прокатиться как можно дальше по склону. Потом пришлось отпустить ручку, и она покатилась по камням, упала на бок, и все наши пожитки разлетелись по сторонам. Я подал руку Шуджин и втянул ее наверх. Жена все время смотрела мне в глаза. Спускались мы и на ногах, и ползком. Упали на свои пожитки, схватили их в охапку, побросали все, что могли, в тележку и побежали к стоявшим неподалеку кленам. Я тянул за собой тележку. Шуджин согнулась на бегу, прижимая к груди узел с одеждой.

— Получилось, — задыхаясь, сказал я. Мы пригнулись в тени деревьев.

— Мы справились.

Я всматривался в темноту. Справа разглядел несколько полуразвалившихся строений. В окнах было темно, возможно дома необитаемы. Вдоль стены бежала дорожка, и в двадцати ярдах от нее, в сторону ворот Тайпин, стояла привязанная к дереву коза. Больше не было видно ни души. Я прислонился затылком к стволу и выдохнул:

— Да, мы справились.

Шуджин не ответила. Ее лицо казалось не то чтобы усталым, а неестественно напряженным. И дело было не только в страхе. За последние часы она почти ничего не сказала.

— Шуджин, ты нормально себя чувствуешь?

Она кивнула, но я заметил, что она избегает встречаться со мной взглядом. Тревожные предчувствия усилились. Мне было ясно, что мы не можем здесь оставаться. Нужно было как можно скорее дойти до дома торговца солью.

— Пойдем, — сказал я, подавая ей руку. — Надо идти. Вышли из-под деревьев, оглянулись по сторонам. Мы, словно дети, оказались в волшебном мире. Улицы становились все уже, дома все дальше отстояли один от другого, мощеную дорогу сменила грязная тропа. Пурпурная гора была справа от нас, с левой стороны остались закопченные руины нашего города. Чувство облегчения подгоняло меня вперед, опьяняло душу. Мы освободились от Нанкина!

Шли быстро, часто останавливались, прислушивались к тишине. За пятью островками на озерах Хунцзэху в лесу горел костер. Мы предположили, что это японский лагерь, и решили срезать дорогу и пойти вдоль подножия горы, мимо оврагов. Время от времени я оставлял Шуджин и, отходя в сторону, проверял, идем ли мы параллельно дороге. Если будем придерживаться этого маршрута, скоро дойдем до Чанчжоу.

Мы никого не видели — ни человека, ни животное, — но сейчас в голове у меня были другие мысли. Я все больше беспокоился о Шуджин. Она выглядела все более напряженной. Время от времени она клала руку себе на живот.

— Послушай, — сказал я, замедлив шаг, и шепнул ей на ухо: — Как только снег на мгновение стихнет, посмотри на место, где поворачивает дорога.

— Что там?

— Вон там. Видишь? Там, где деревья?

Она прищурилась. На поле, где рос тростниковый сахар, стояла над колодцем покрытая снегом лебедка. Рядом — кустарник.

— Это сад с шелковицей. Когда дойдем до этого места, увидим окраину Чанчжоу. Мы уже почти там. Вот и все, что тебе осталось пройти, последние несколько ярдов…

Я замолчал.

— Чонгминг?

Я приложил палец к губам и посмотрел на дорогу, спускавшуюся в темноту.

— Ты что-нибудь слышала?

Она нахмурилась, наклонилась вперед и прислушалась. Потом взглянула на меня.